О чересчур тесных семейных связях. Или о том, к каким последствиям может привести умного человека излишняя сентиментальность

«Восточный экспресс «Париж — Константинополь», середина октября 1919 года

Вагон-ресторан «Восточного экспресса» встречал посетителей ароматом запеченных устриц и едва различимым позвякиванием хрусталя в буфетах. «Трам-пам-пам-пам… жизнь продолжается — красивая, легкая жизнь», — шуршал пластинкой начищенный до ослепительного блеска граммофон. Стюарды, способные поспорить ловкостью пируэтов с дягилевскими балеринками, проворно лавировали между столиков. Когда состав, притормаживая перед спуском, вдруг вздрагивал, стюарды все одновременно замирали, пережидали секунду-другую и, словно по приказу невидимого танцмейстера, продолжали движение в беспечном ритме диксиленда.

«Трам-пам-пам-пам… жизнь продолжается. Красивая, легкая жизнь…»

Всего лишь четыре месяца назад подписан был Версальский договор, а в ноябре экспресс пустили по обычному маршруту. Словно не случилось вызванного войной пятилетнего перерыва в сообщении. Словно все шло как прежде — размеренно, предсказуемо и спокойно. Словно от голода, нищеты и революций не умирала старая Европа, время от времени утешаясь недолгими перемириями. Так смертельно больной благодарно встречает улыбки родных, хотя те уже заранее переговорили со священником, заказали гроб и поделили наследство.

Это был первый послевоенный состав, совсем небольшой — состоящий из трех пассажирских пульманов плюс ресторан. Гостиную с камином, библиотекой и ломберными столиками на этот раз решили не цеплять в целях экономии и с учетом того, что храбрецов, готовых отправиться в небезопасное путешествие, оказалось немного. Дорога от Парижа до Константинополя поздней осенью 1919 года мало подходила для развлекательных вояжей. Албанские и македонские повстанцы, румынские разбойники, турецкие бандиты и кемалисты в любой момент могли атаковать поезд, и до прибытия властей пассажирам пришлось бы заботиться о себе самим. Еще до того, как состав тронулся с Восточного вокзала, пассажиров предупредили о возможных неприятностях, рекомендовали мужчинам не расставаться с оружием, а дамам не переодеваться на ночь. Впрочем, дам в поезде было не так уж много — две эксцентричные американки преклонных годов, супруга католического миссионера, намеревающаяся из Константинополя немедленно плыть в Тунис к мужу, и ее подруга — немолодая английская леди с необыкновенно живым, проницательным взглядом серых глаз, путешествующая ради удовлетворения любопытства. Была в поезде еще одна дама — сопровождающая арабского шейха. Несмотря на то что сама она представилась его «стенографисткой и переводчицей», внешний вид и манеры дамы не оставляли сомнения в истинном роде ее занятий. Слишком фривольные и дорогие наряды от Мадлен Вионне, избыток украшений, громкий смех и легкость, с которой она принимала сомнительные мужские комплименты, позволяли однозначно отнести пассажирку к девицам определенного сорта.

Красавчик Баркер заметил ее, едва они с Малышом устроились за самым неудобным, но зато и самым незаметным столиком в углу. Заметил и ухмыльнулся. Он сразу оценил стоимость мехов, жемчугов и самой дамы. В заведении толстухи Бет таким красоткам полагалась отдельная комната с альковом и гардеробной, а на тумбу возле кровати для клиентов выставляли бутылку приличного пойла. Да, это была дорогая девочка. Из тех, что не засиживаются даже в лучших борделях, но быстро переходят в содержанки и, если повезет, подолгу собирают урожай с похотливых богатых стариканов. Этой кошечке здорово повезло: сидящий напротив нее араб выглядел минимум падишахом, а перстни на его смуглых нервных пальцах запросто можно было бы обменять на государственную казну какой-нибудь Болгарии или Албании… В географии Баркер соображал слабо.

Зато в драгоценностях слыл докой. Мог на глазок не просто отличить настоящий камень от поддельного, но и вычислить: сколько в нем каратов, где его добыли, как гранили, сколько раз распиливали, а также почем нынче этот камушек можно загнать чикагскому скупщику краденой ювелирки Соломону Шмуцу. С золотом и сплавами возиться тоже умел, но не любил: мороки много — толку на грош, — хотя и держал в подвале дома тигель с горелкой на всякий случай.

О том, что Красавчик Генри Баркер — лучший в северных штатах (а может, и не только в северных) эксперт по цацкам и что почти все крупные налеты на ювелирные лавки и магазины — работа Красавчика и его головорезов, знали в городе многие. Не только старая крыса Шмуц. Но никто кроме него не рискнул бы слить «нору» Баркера неизвестному заказчику, предварительно не заручившись согласием самого Генри. Красавчик до сих пор не решил — сказать ли Соломону спасибо за то, что тот не стал терять время зря и выдал гостям адресок толстухи Бет, или прищучить старого жида по возвращении с дела. С чертовски, надо сказать, гнилого дела.

Что заказчики не из простых коллекционеров блестяшек, Баркер догадался сразу, едва толком разглядел старикана, бесцеремонно завалившегося в альков, где Баркер шумно грустил после сорвавшейся сделки. Седой, поджарый, с лицом, изрытым глубокими морщинами, с пронзительным, как у матерого гризли, взглядом старик равнодушно отодвинул ладонью наставленный на себя ствол. Будто знал наверняка, что Баркер не спустит курок. Дождавшись, пока Кудряшка и Родинка (Баркер с детства трудно запоминал имена, поэтому предпочитал давать всем знакомым прозвища, чем немудренее, тем лучше) накинут на себя сорочки и выскочат, повизгивая больше по привычке, чем от страха, старик плотно прикрыл дверь и без всяких «добрый день, мистер Красавчик; как ваши дела, мистер Красавчик» ошарашил Баркера офертой. Настолько на первый взгляд нелепой, что Баркер даже уронил обмотанное вокруг бедер полотенце, на что Печатка (на среднем пальце у незнакомца блестела черной эмалью печатка, иначе носить бы ему кличку Медведь) даже не шелохнул бровью.

— …к тому же, по словам мэтра Шмуца, вы лучше многих разбираетесь в украшениях и, единожды увидев нужный сплав, вряд ли сочтете реплику за оригинал, — механически, будто внутри него вертелись, задевая друг о друга зубьями шестеренки, продолжал гость. Едва различимый, тягучий, как лакрица, акцент выдавал в нем уроженца южных штатов.

Баркер слушал, прищурившись. Поигрывал револьвером, а сам бойко шевелил мозгами, соображая, чем же этот конфедерат так показался Соломону. Чем, черт вашу прабабушку подери?

Странно. Очень странно. Некий белый джентльмен, подосланный, между прочим, самим Соломоном Шмуцем, который ничего не делает просто так, предлагал ему, Генри Джи Баркеру, работу обыкновенной ищейки. Всего-то хлопот — по списку адресов разыскать кое-каких людишек и кое-что у них отобрать. Цацку отобрать. Десять штук разных цацек. Если же сам кое-кто благоразумно исчез или на месте, но цацку скинул, то требовалось этого кое-кого потрясти — и дальше за цацкой вслед топ-топ. Топай, пока не найдешь. Нудная копеечная работенка! С такой от нечего делать справится любой жиганок из уличных… Даже фраер, если того хорошенько прижучить, справится. Ни мозгов, ни умения особого для ищейки не нужно — только бабки на подкуп и ствол для острастки. С этой туфтой — и к Генри Баркеру? Да Печатка или идиот, не соображающий, к кому сунулся, или фараон. Вот тогда это подстава, за которую Шмуцу придется рассчитаться по полной.

— Возможно, придется отозвать вас раньше, чем вы сумеете найти все нужные изделия. Возможно, что по иным причинам вы не выполните полностью наш заказ… Возможно… Поэтому мы решили установить минимальную премию… Ну, если вдруг вы вернетесь всего лишь с одним трофеем. Или, наоборот, привезете больше. За каждое следующее найденное и доставленное нам изделие вознаграждение увеличивается в полтора раза. И чтобы у вас имелось представление — размер минимальной премии… — Печатка озвучил сумму, и Генри впервые в жизни понял буквальный смысл фразы про вылезшие на лоб от удивления глаза. А ведь сперва хотел напомнить старикашке, что не случалось еще такого, чтобы Генри Баркер сорвал дело. Сказано десять — будет десять. Сказано сто — будет сто. Точка.

Но от изумления Баркер забыл напрочь все, что собирался сказать. О да! Предложенная плата выглядела впечатляюще. Генри быстро пришел в себя и не без веселой иронии подумал, что вот — жизнь, похоже, удалась. Грустишь себе в борделе, обложенный с двух сторон сговорчивыми девочками. Ты молод, здоров, силен. Немного на мели, приятно навеселе… И тут раз — очень своевременно небольшое состояние врывается без стука в комнату и шепчет сладенько: «Бери меня, Красавчик». Любой другой парень в Чикаго и его окрестностях вцепился бы в такой шанс, не раздумывая. Но не он!

Генри Баркеру недавно стукнуло три десятка лет, пятнадцать из которых он занимался тем, что нарушал закон. Нюх на тухлый сыр в мышеловке был у него преотменный. Он чуял подставу, как матерый койот чует падаль, и даже при малейшем сомнении предпочитал отказываться от выгодного на первый взгляд заказа. В противном случае разве дожил бы Красавчик до этого томного вечера? До вечера, когда, абсолютно голый, слегка нетрезвый, почти разорившийся и от этого немного печальный, он лениво разглядывал странного незнакомца, ласкал указательным пальцем спусковой крючок и намеревался тотчас же оформить «щедрому» гостю билет в один конец.

Но тут Печатка озвучил вторую часть предложения, и Генри опешил снова. Он вытер ладонью пот со лба, осторожно положил «кольт» на тумбу, нагнулся, поднял с пола полотенце и снова обмотался им, став похожим на римлянина. Несмотря на то что пулевые шрамы на груди и мешали абсолютному сходству, любой модный скульптор, очутись он сейчас в заведении Бет, вполне мог бы на скорую руку сваять с Баркера статую удивленного легионера. Безупречно сложенного, очень мускулистого, очень загорелого, очень светловолосого, ослепительно синеглазого и чертовски привлекательного легионера, получившего прозвище Красавчик от самой Толстухи Бет, которая в чем, в чем, а в мужчинах знала толк.

— Не шутка? — спросил Красавчик, чтобы хоть что-нибудь спросить, потому что Печатка точно не шутил. — Каким это образом, интересно? А?

— Предположим, у нас имеются возможности влияния… Весьма серьезные возможности. — Голос у Печатки из механического вдруг стал вкрадчивым и тихим, как у девушки. Людей с такими голосами следует сторониться и ни в коем случае не вступать с ними в серьезные сделки. Но именно это Красавчик и собирался сейчас предпринять.

Нет. Дело было не в деньгах — хотя в них Красавчик, привыкший жить на широкую ногу, именно сейчас здорово нуждался. Дело было в Малыше Стиви. В маленьком глупом братишке Стиви. В мистере Стивене Джи Баркере, которому уже через три недели грозил электрический стул.

***

Малыша Стиви с полгода назад повязали на ограблении захолустного почтового отделения в Миссури, за что судья прописал Малышу посиделки на «креслице господина Вестингауза». Судья был не прав: Малыш спалился впервые, и ему только-только исполнилось шестнадцать, поэтому по закону штата ему полагалось отмотать не больше пятерки, а при хорошем раскладе и вовсе выйти на поруки. И если бы Малыш не оказался таким безнадежным дурнем и не выдал бы себя, гордо заявив маршалам, кто он такой есть, — хлебал бы сейчас жиденькую баланду и поджидал, пока братишки сообразят, как его посноровистее вытащить. Но Стиви раскрыл свой глупый рот и нарвался.

Попади на стул или виселицу любой другой из братьев: Дуглас, или Майк, или Ллойд, или Арни — или даже сама мама Баркер, Красавчик не шевельнул бы пальцем. Малыша же он по-настоящему любил, как и все в семье. Рассеянный, дурной… с самого детства близорукий, словно крот, и уморительно неуклюжий Стиви совсем не был приспособлен к гангстерской заковыристой карьере. Даже мамаша (уж на что она презирала любое другое занятие, кроме грабежа и убийств) соглашалась, что малышу лучше бы заняться фермерством, как его болвану-деду, или — чем черт не шутит — сунуться в юриспруденцию, благо сбережений у семьи хватало и на Гарвард, и даже на Сорбонну, о существовании которой ма, пожалуй, даже не догадывалась.

Но мальчишка уперся и на все уговоры талдычил одно: «Хочу стать настоящим Баркером, и точка». Ма не спорила, но с собой на дело малыша ни разу так и не взяла, отбалтываясь всякой чепухой. Мальчишка дурил. И чтобы доказать, что он не прыщавый сопляк, но уже давно умеет управляться с пушкой, Стиви ни до чего лучше не дотумкал, как втайне от ма выйти на заведомый тухляк с шайкой латиносов. И тут же спалился. Даже не успел свалить из штата. До границы оставалось меньше полумили, когда Стиви и его амигос крепко повязали. А уж только фараоны прочухали, что арестованный самый что ни на есть младший Баркер, так и взвыли от счастья. Быкам выпал шанс наконец-то прижучить семейку Баркеров и оторваться за годы безуспешных поисков и погонь, за пять висящих на ма трупов (и это медноголовые еще не все раскопали), за дюжину раскрытых и столько же нераскрытых налетов, за бойню в Филадельфии, где ма срезала из пулемета целую роту копов, и еще за многие крупные грехи и мелкие грешки, коих за мамой Баркер и ее сыночками числилось изрядно.

Красавчик злился на ма, что она таки прозевала Малыша… Он даже сгонял на пару дней к ней в ее арканзасскую дыру. Впервые за десять лет встретился со старухой с глазу на глаз, чтобы высказать все-все, включая детскую обиду на раздолбанный о его голову самодельный мольберт, после чего (так он теперь думал) он и перестал толком запоминать имена. Старуха кряхтела, морщилась, но помалкивала. Соображала, что без Генри ей младшенького из-за решетки не сдернуть — слишком крепкой оказалась тюремная охрана. Генри Джи Баркер великодушно принял предложение ма объединить усилия и арсеналы, благо его ребятки околачивались рядом и наготове. Но совместная попытка оформить Стиви побег закончились полным фиаско, Генри потерял пару дружков, а ма словила пулю в лодыжку и едва успела свинтить. Малыша же перевели в карцер до исполнения приговора и усилили охрану вдвое. Это означало одно — малыш Стиви обречен.

Генри утешил ма, собственноручно сменив ей повязку, выпив с ней на пару пинту десятилетнего виски и подарив коллекционный «смит и вессон», после чего вернулся в Чикаго, чтобы там стоически ждать известия о торжестве закона над бедным Стиви. Но когда до заранее обведенной черным кружочком даты оставалось меньше трех недель, когда лучший портной города уже пошил для Генри отменный траурный костюм, а красные кожаные сиденья его нового доджа-туринга временно перетянули крепом, к Красавчику явился джентльмен с повадками раненого гризли и печаткой на среднем пальце.

***

— Ждем вас завтра в десять, мистер Баркер. Это угол Стейт-стрит. Сразу направо, если идти от бульвара Джейсона. Ровно в десять. Там и обсудим детали.

Мистер Печатка протянул Баркеру визитную карточку. Мистер Печатка приподнял над головой котелок. Мистер Печатка ухмыльнулся краешком тонких обветренных губ. Мистер Печатка был полностью уверен в том, что Баркер согласен. Баркер же беззвучно бесился от того, что теперь и в самом деле не мог… не имел права соскочить. Мелькнула на доли секунды позорная мыслишка взять да и позабыть об этой беседе, не лезть с головой в кучу дерьма ради простофили, с которым Красавчик, если подумать, и знаком-то толком не был. Сам Красавчик убрался из Арканзаса, где тогда заправляла мамаша, едва ему стукнуло двадцать… а Стиви, выходит, пешком под стол ходил. Но тут отчего-то Красавчик вспомнил, как отлеживался после ранения в тесном, но уютном домишке, как целыми днями, пока ма с ребятами обстряпывали в соседнем штате кое-какие дела, качался в гамаке на некрашеной деревянной веранде, и как от тоски и безделья принялся обучать братишку рисованию. Как старательно, хоть и бестолково, тот возил угольком по отодранной от крыльца серой доске, пытаясь подражать старшему. «Смотри мне. Про это — молчок! А то влетит и мне, и тебе», — с притворной суровостью предупреждал старший младшего. Малыш часто-часто кивал, с обожанием наблюдая за тем, как Генри тремя ловкими штрихами превращает неумелые закорючки то в улыбающегося котенка, то в идущий на всех парах к пристани пароход, то в лошадиную физиономию продавщицы бакалейной лавки — мисс Лизы Холидэй. «Еще! Еще!» — шептал Стиви, смешно прижимая ладошки к груди…

— Да. Я это… я, конечно, приду, сэр. Приду… раз такой вышел расклад. С утра… — Голос у Баркера осип. Вдруг пересохло и запершило в горле. Нет. Это не от сентиментальных глупостей. Просто Красавчику смертельно захотелось холодного пива. Баркер сморгнул, сглотнул и повторил уже громко и отчетливо: — Завтра в десять ждите.

***

В десять утра следующего дня (кажется, это была среда) Печатка проводил Красавчика до двери в небольшой кабинет, расположенный на верхнем этаже неприметного двухэтажного здания. Перед входом обыскал Баркера, отобрал у того кольт и нож, затем пропустил вперед себя, сам же прислонился спиной к косяку, словно закрывая собой все возможные отходы, и замер, пристально наблюдая за происходящим. Баркер шагнул в центр комнаты.

Десять пожилых респектабельных джентльменов, сидящих за круглым дубовым столом, одеждой и повадкой походили на банкиров или даже на судейских, что Баркера слегка встревожило — слишком часто именно такие господа становились причинами его неприятностей. Но куда больше Баркера встревожил тот факт, что лица этих господ целиком скрывались под масками. Под черными шелковыми масками, совсем не похожими на высокие белые колпаки с крестами. Однако Баркеру от этого не стало спокойнее. Он многое видел, неплохо знал страну и слишком долго крутился среди цветного сброда и всяких непростых людей, чтоб без труда сообразить, кто его нынешний заказчик. Чистильщики! И никто иной.

С «чистильщиками», а именно так предпочитали величать себя члены Ку-Клукс-Клана, Баркер еще ни разу не связывался. Родившийся и выросший в Пенсильвании, а десять лет назад перебравшийся в Иллинойс, Баркер полагал себя настоящим янки, не любил и не понимал южан, считая их ленивыми снобами, способными разве что метко пулять из ружья по белкам и ловко управляться с лошадьми. А уж неприязнь южан ко всяким цветным и иммигрантам Баркер полагал диким абсурдом. Хотя если поразмыслить, то по Джимми-Гуталину, мотающему пожизненное где-то в Оклахоме, Баркер скучал куда меньше, чем по рыжему О’Харе, поймавшему пулю в глаз еще в двенадцатом году.

Существовала ничтожная вероятность того, что Баркер ошибался и господа за столом не имели никакого отношения ни к «Рыцарям золотого круга», ни к «Сынам Юга», но на всякий случай Баркер решил не задавать ненужных вопросов. С чистильщиками шутить он не намеревался.

Ему не предложили присесть, и он, как нашкодивший юнга перед офицерами, мялся с ноги на ногу под сверлящими взглядами «масок». Он то засовывал ладони в карманы пиджака, то вытягивал их наружу вместе с не очень свежим носовым платком, заталкивал платок обратно, неуютно кашлял и выглядел кем угодно, но только не одним из самых разыскиваемых преступников Нового Света. Игра в «безопасного увальня» обыкновенно срабатывала с толстосумами из сити. Однако здесь, с этими людьми она была отчетливо лишней и велась Баркером скорее по привычке. Красавчик шкурой ощущал исходящую от каждого из присутствующих здесь стариков угрозу и силу. Настоящую силу, а не ту, которая приходит вместе с папашиным наследством или судейским игрушечным молотком.

Мельком Баркер оглядел помещение. Контора, обустроенная на втором этаже мануфактурного магазина, была съемной. Пахла нежилым, совсем недавно и на скорую руку отмытым помещением. Слишком чистыми выглядели стекла за выцветшими портьерами. Слишком свеж был запах сигар и бренди — не застарело-конторский, густой, кислый, пропитавший насквозь шпалеры, но терпкий и какой-то нарочитый. На потускневших коврах отчетливо виднелись вмятины от ножек тяжелых кресел — видимо, ими не пользовались в течение многих лет. Желтела стопка старых газет за стеклом коренастого шкафа, корзина для бумаг была пуста, а на столе, кроме тощих картонных папок, лежащих перед каждой «маской», не было ничего больше. Ни чернильницы, ни графина, ни забытого гроссбуха. Ничего такого, чтобы могло хоть как-то указать на род занятий владельцев конторы.

Еще с полсекунды ушло у Баркера, чтобы раз и навсегда запомнить присутствующих. Для этого ему не требовалось никаких усилий. Отвратительная память на даты и имена с лихвой компенсировалась феноменальной способностью фиксировать лица, картинки и любые мельчайшие подробности, доступные человеческому глазу. Порой Баркеру казалось, что в его голове встроен новейший фотографический аппарат, благодаря которому ни одна мелочь не может от него ускользнуть. А его дар художника — тот самый, из-за которого он всегда цапался с ма, считающей всякую работу позорной и уж тем более не признающей за достойное мужчины дело малеванье краской по холсту, — давал возможность Баркеру при необходимости воспроизвести любую ранее увиденную картинку. Баркер предпочитал о своих умениях не распространяться, позволяя друзьям и врагам списывать кое-какие его сделки, а также непреходящее везение в карточных играх на улыбки мисс Фортуны. Баркер был профессиональным игроком и, как всякий игрок, предпочитал держать свой главный козырь втайне от всех.

Лица присутствующих скрывались под черным непрозрачным шелком, поэтому Баркер сфокусировался на руках. Мало кто обращает внимания на руки, полагая их безликими и не имеющими индивидуальных черт. А ведь руки — куда большие предатели, чем лицо. Форма запястий, пальцев, ногтей… родинки, спайки, мелкие шрамы и следы от сигарных ожогов, пигментация возрастная или по роду увлечений или занятий, а также неконтролируемые, но очень характерные жесты… Никто не следит за своими руками. Ох, зря.

Короткопалый хмырь. Живчик. Скелет. Лохмач-бородавка. Грузный. Боксер. Заусенец. Дядюшка Тик. Чечеточник… Баркер не сомневался, что, встреть он любую «маску» завтра где-нибудь в закрытом клубе за бокалом бренди, немедленно узнает ее по линиям ладоней и пальцев и по манере жестикулировать. Короткопалый хмырь, Живчик, Скелет… Доброе утро, уважаемые гости из южных штатов! Велкам ту Чикаго! Позвольте, да мы с вами где-то встречались? Уж не вы ли вчера, нацепив на рожу черную тряпку, обломали об меня все зенки? Что? Ба! Неужели! Какая встреча… Грузный, Боксер, Заусенец, Дядюшка Тик…

Застопорился Баркер лишь на одном из чертовых масонов. Лежащая поверх стопки бумаг кисть мало того что была в замшевой серой перчатке, но к тому же выглядела совершенно неживой. Как будто восковой слепок. Или протез. Баркер даже специально закашлялся — неожиданно и очень громко. Но ни один палец на «протезе» не шелохнулся. Игрок… Пусть будет Игроком — определился Баркер с кличкой.

— Вы принимаете наши условия, мистер Баркер? — произнес кто-то из сидящих за столом приглушенным шершавым голосом.

Красавчик оторвал взгляд от восковой руки и перевел его на лица… точнее, маски. Говорил Скелет. Голос у Скелета шелестел, как пачка мятых стодолларовых купюр. Акцент был непривычным и наверняка поддельным. Шелк маски трепетал от дыхания, влажнел, лип к губам говорящего, и создавалось впечатление, что с Баркером беседует гигантская медуза.

— Готовы ли вы направиться туда, куда мы вам скажем, отыскать и привезти сюда нужные нам вещи? Понимаете ли вы, что могут возникнуть нестыковки и вам, возможно, понадобится долго выслеживать нужную вещь и ее владельца? Осознаете ли вы, что мы хотели бы обойтись без… ненужного насилия, но если это необходимо, то насилие придется применить? Вплоть до… устранения владельца.

— Так… да… это… Понимаю и принимаю… Чего ж не принять? Надо устранить — устраним. Не впервой. Но хотелось бы, раз уж мы тут с вами так тесно подружились, разузнать побольше и о деле… и о цацках.

— Не спешите, мистер Баркер. Мы хотим убедиться в том, что вы осознаете важность доверяемой вам информации. Вы первый и единственный, кто получит доступ ко всем имеющимся у нас на руках сведениям целиком. Раскрывать эти сведения вы не должны никому! Никому… Это в ваших же интересах, поверьте. Если вам все понятно и вы согласны, то сейчас каждый из нас передаст вам иллюстрацию и описание одного ювелирного изделия, — продолжал шуршать словами Скелет. — Отдать оригиналы, по понятным причинам, мы не можем. Копий не существует. Однако вам позволено делать необходимые шифрованные пометки… Сколько потребуется времени, чтобы запомнить все необходимые детали?

— По полчаса на каждую штуковину, а то и подольше, если фитюлька с выдумкой… — Баркер сознательно врал. Ему хватило бы и минуты.

Он все продолжал изображать «увальня», но внутри весь давно уже был как натянутая струна. Красавчик Баркер, Проныра Баркер, Неуловимый Генри Джи Баркер, о «подвигах» которого не умолкала криминальная пресса и имя которого давно уже не сходило с плакатов «WANTED», старший и блудный сын великой Ма Баркер по прозвищу Мамаша-пулемет, единственный сумевший выбраться из-под ее душной опеки и организовать собственную банду, Генри впервые за многие годы чувствовал себя в по-настоящему крутом переплете. Это его одновременно его и пугало, и бесило… и будоражило.

То, что единого списка не существовало, то, что перечень был раздроблен на десять частей, каждая из которых хранилась отдельно от другой, отсутствие копий и, похоже, прямой запрет на них… И куда в большей степени тщательно скрываемое вожделение, с которым следили за бумагами старческие глаза сквозь узкие прорези «вуалей», поведали Баркеру много интересного. Вовсе не следовало быть мистером Семь-Пядей-Во‑Лбу, чтобы сообразить — за цацками гоняются не только «рыцари юга». Теперь Баркеру стало предельно понятно, зачем масонам профессионал со стороны… Нет. Оно ясно, что масонам нужен был ухватистый человечек, умеющий не только выйти на след трофея, но и выбраться из потасовки с «подарком». А еще яснее ясного, что никто тут друг другу до конца не доверяет, что наверняка кое-кто, а то и каждый из десяти жаждет заполучить все — и бумаги, и сами цацки. Вот! Вот оно! За этим и выбрали чужого! Пусть бандюк, пусть тугодум-янки, который читает по слогам, да и то только бутылочные этикетки, — Баркер для них в своем роде страховка. С Баркером они все рискуют одинаково и все одинаково имеют шанс на получение трофея. Красавчик взмок.

Простой вывод, что за ним, едва он выйдет из этой конторы, начнется погоня, маячил перед ним, как кусок лимонного пирога на фарфоровом блюдце с синей каймой. «Молчать в ваших же интересах», — хохотнул про себя Баркер, вспомнив предупреждение. Спасибо, господа конфедераты! Но он парнишка тертый, сам с усам, и не впервой ему вляпываться в гнилье.

— Хорошо… Джентльмены! Пожалуй, приступим, — скомандовал Скелет. На секунду застыл, словно еще раздумывая. И резким жестом отодвинул от себя папку к самой середине стола.

Живчик — крошечные жирные ладошки; слишком длинный правый мизинец; ноготь на мизинце смещен; привычка неожиданно потирать большими пальцами о средний; указательный характерно натерт — часто стреляет из охотничьего «ремингтона» — подтолкнул вперед лежащую перед ним стопку. Сразу же за ним расстался со своей драгоценной тетрадью Дядюшка Тик — крупчатая стариковская кожа; суставы огромные, словно грецкие орехи; лучистый шрам от сигарного ожога на тыльной стороне ладони ближе к запястью… и едва заметный тик. Затем выступил Чечетка — швырнул подшивку из нескольких альбомных страниц на середину, машинально выбив по столу указательным и средним пальцами левой руки «тра-та-тата». Заядлый курильщик и охотник тоже заядлый — с потрохами выдали Чечетку пальцы, рябые от пороха и табака.

Баркер поджидал Игрока — последнего из десяти. Вдруг тот изобразит хоть что-нибудь неповторимое, свое… Сойдет любая мелочь. Дождался. Полная рука в перчатке плавно пододвинула свернутый в трубочку холст и несколько листов мелованной бумаги к уже довольно приличной горке документов. Баркер замер. Напрягся. И в эту секунду его пробило невозможной догадкой — Игрок двигался как женщина. Маска скрывала широкое мужское лицо, грузное плечистое тело Игрока однозначно принадлежало немолодому господину, скорее всего бывшему военному, и Игрок, пока не шевелился, выглядел сосредоточенным, но довольно обыкновенным. За покерным столом Красавчик встречал и не таких. Но то, как сейчас двигались кисти Игрока, как сжались и разжались его пальцы и как он потом откинулся в кресле, непроизвольно поведя плечами… Баба! Точно баба! Что за черт! Баркер несколько раз сморгнул, чтобы отделаться от наваждения. Вот ведь. Стоило лишь связаться с масонами, и уже всякое мерещится. Тьфу-тьфу-тьфу.

Красавчик побаивался всего сверхъестественного и непонятного. Ничего удивительного — по роду своих занятий ему хочешь не хочешь, но приходилось быть суеверным. Немалое влияние возымела на него мамаша, у которой для всякой неудачи находилось толкование, мало относящееся к причинам материальным. Иногда ма в своих домыслах доходила до того, что могла запросто свернуть тщательно подготовленный и тысячу раз отрепетированный налет, если ей вдруг чудилось, что кто-то из соседей наслал на Баркеров сглаз. А уж если на пути к месту встречалась ей лестница или черная кошка — считай, все. Ма зажмуривалась, покрывалась гусиной кожей, верещала и требовала немедленно линять обратно в нору и не высовывать оттуда носа, пока она не почует — неудачи прошли стороной.

Баркер хоть и посмеивался вслух над ма, перед делом всегда гонял кое-куда к знакомому индейцу из делаваров. «Мы — ленни-ленапе. Истинные люди. Люди, что дали имена всем животным длинное время назад», — индеец стучал себя в грудь костистым кулаком, лез в грязный кисет за вонючей смесью, долго раскуривал трубку, пыхая в лицо Генри желтым мутным дымом… а потом начинал молоть чушь, вслушиваясь в которую Генри пытался выловить важный для него смысл. Иногда не получалось… Иногда старик не желал ни курить, ни говорить. Вот как в последний раз, когда индеец просто опустил перед носом Баркера полог своей конуры. Потоптавшись с полминуты возле хижины, Баркер развернулся и побрел прочь. Смысл ждать? Индеец — не белый. Если сказал «нет» — значит, «нет» и ничего кроме. Точка.

С этим ленапе Баркер знаком был уже много лет — он достался ему в наследство от покойного О’Хары, вместе с долгами на четыре с половиной сотни, которые Баркер, как напарник и приятель ирландца, вынужден был заплатить, и Кудряшкой (или Родинкой, Баркер такие мелочи обычно пропускал). До сих пор Баркер так и не удосужился спросить у индейца его имя. Вовсе не потому, что боялся не запомнить, а из невнятного опасения. Словно узнай Красавчик, как этого краснокожего зовут, что-то между ними особенное пропадет. Что-то порвется. Какая-то необъяснимая связь, которая позволяла Баркеру чувствовать себя под надежной, хоть и дырявой, крышей.

— Можете приступать… Эй! Мистер Баркер! Эй… Вы слышите? — Печатка дергал Баркера за рукав и указывал на небольшое бюро возле зашторенного окна.

Баркер очнулся, сгреб с сукна все бумаги и переместился к бюро, чтобы следующие несколько часов под алчными взглядами «масок» перебирать полученные документы и притворяться, будто он старается изо всех сил.

Баркер прикрывал глаза, шевелил тщательно губами, теребил усы и корчил уморительные рожи так, чтобы убедить слишком пристально следящих за ним заказчиков — в голове его сейчас происходит сложный и мучительный процесс. А на деле он уже через четверть часа запросто мог изобразить все увиденное, не упустив ни штришка, ни точечки. Небольшие трудности возникли у него с запоминанием описаний, имен и адресов, но он позволил себе не думать, а просто «сфотографировать» картинку, не раздумывая о подробностях. В самих рисунках никакой сложности не оказалось — обыкновенная, ничем не примечательная ювелирка. Так мастерят свои украшения крепкие ремесленники, тщательно соблюдая форму, линии и пропорции и страшась даже на сотую долю дюйма отойти от оригинала, не веря ни в свой талант, ни в чутье.

Десять небольших, размером с три четверти дюйма, может, чуть больше, цельнометаллических фигурок. Разобрать, что это за металл, Баркер не смог. Но пусть даже платина — все равно ценность кулонов явно не соответствовала даже сотой доле обещанной премии. Баркер запоминал фигурки точно в той последовательности, в которой они располагались в стопке, и подозревал, что последовательность эта образовалась неспроста. Первой в очереди лежало изображение бабочки — масло на холсте и несколько страниц мелкого текста. Баркер прекрасно помнил, что «бабочку» на стол выкинул Игрок… За бабочкой шел морж — картинка на древнем, но отлично сохранившемся пергаменте, полученном от Лохмача-бородавки, дальше дельфин, орел, лягушка, лев, верблюд, гусеница, стрекоза… и жужелица. Потертый и, очевидно, очень старый набросок, сделанный выцветшей рыжей краской (Баркер вполне допускал, что это кровь) на куске ветоши, аккуратно крепился к плотному картонному основанию и был покрыт прозрачным, странного состава лаком. «Жужелица» была в самом низу, и, значит, именно эти бумаги принадлежали Скелету. Это могло ничего не значить, но на всякий случай Генри сделал себе в голове важную пометку. Он все всегда держал в голове.

Зато на четвертинке выданной бумажки Красавчик Баркер малевал бессмысленные закорючки, то слюнявя грифель, то лихорадочно что-то набрасывая, то многозначительно замирая и уставившись в потолок, будто прикидывая очень важное. Всякий раз, когда Баркер хватался за карандаш, он буквально ощущал волнение стариков. Это его развлекало. К тому же Красавчику хотелось слегка помурыжить масонов. Потравить их неизвестностью и ожиданием. Крошечная месть за будущие опасности и передряги, единственная, которую Баркер мог себе позволить. Поэтому Баркер вместо пяти-шести часов проваландался аж целых восемь, всего лишь раз в сопровождении Печатки выбравшись на минуточку в клозет. В конце концов Красавчик решил, что уже достаточно намучил господ конфедератов, что пора бы уже перетереть об условиях, и поднялся из-за конторки, вкусно хрустнув позвоночником. В три шага освоив расстояние от конторки до круглого стола и швырнув на его середину кипу бумаг, Баркер избавился от образа «безопасного увальня» и превратился в «разъяренного уличного громилу».

— Какого хрена… Да там половина адресов пятидесятилетней давности! А вторая половина — столетней… И это еще ладно! Но какого хрена никто не предупредил, что это все заграница? — рявкнул он, довольно искусно делая вид, что вычитал про точку назначения три минуты назад и ни секундой раньше. — Какая, к чертям, Турция? Какая Россия? Кто там бывал? Что там вообще есть? Грязь, тошнотворная жратва, вода с холерной палочкой, кривоногие потные женщины и ни одной приличной гостиницы с мягкой койкой на всю округу?

Я, конечно же, еду! Я — человек слова. И даже не прошу аванса, но, раз такие дела, я настаиваю, чтобы Малыш Стиви поехал со мной.

— Прекрасно… Как раз собирался предложить. — Скелет кивнул. Маска взметнулась вверх так высоко, что Баркер успел заметить изрытый оспинами выбритый подбородок, бледный впалый рот и кончики седых усов. — Так у вас не останется сомнений в том, что мы всегда, — Скелет сделал многозначительную паузу, — всегда выполняем наши обязательства. Что касается аванса, думаю, десяти тысяч вам для начала должно хватить? Через год ждите курьера со второй частью. И столько же еще через год. А через три года, считая от этого момента… скажем, первого ноября 1921 года в десять часов утра давайте встретимся с вами здесь же для окончательного расчета. Мы, господин Баркер, даже не допускаем тени сомнения в том, что вы человек слова… Потому что мы всегда очень тщательно выбираем друзей и ни разу, ни разу не разочаровались в выборе. Не беспокойтесь за брата, с ним все уже в порядке — он прибудет в воскресенье, прямо к трапу.

Баркер напрягся. Он даже рассчитал, что Малыша масоны захотят придержать в Чикаго гарантом его, Баркера, возвращения и что придется долго торговаться, возможно, впустую… Дело становилось все более тухлым.

— Имеются нюансы, о которых вам следует знать, — продолжал Скелет. — Утомительные мелочи. К тому же вы должны увидеть образец материала. Но это все вопросы второстепенные. Капрал…

Скелет склонил голову и посмотрел сквозь прорези маски на Печатку. Тот машинально распрямил плечи и щелкнул каблуками, словно отдавая честь, и Баркер отчетливо представил, как Печатка, одетый в серый новенький мундир, еще совсем юный, со щеками, поцарапанными ненужной бритвой, вытянулся во фрунт перед командиром и безоговорочно готов выполнить любой приказ. Даже если он прозвучит как «убей» или «умри». Нет. Баркер не понимал этих южан.

Маски поспешно разбирали документы, вытягивая из кипы каждый свою стопку листков, подчеркнуто не допуская случайностей. Спрятав документы, кто в портфель, а кто просто во внутренний карман пиджака, маски покинули кабинет, не прощаясь ни с Баркером, ни друг с другом. Красавчик вытянул было шею, чтобы еще раз отследить и, возможно, все-таки просчитать Игрока, но Печатка заслонил обзор. И лишь тогда, когда кабинет опустел, Печатка обернулся к Баркеру, кивком предложил ему сесть, устроился напротив и, тяжело вздохнув, сказал:

— Ты ведь уже просек, что здесь шутники не водятся, сынок? Ты ведь умный человек, да? Это хорошо. Это правильно. Кури, если хочешь. У нас с тобой дел еще невпроворот. Я тебе сейчас еще кое-что покажу и поясню. И чтобы ты понял… Я и есть твой курьер. Так что держи адресок, по которому сможешь меня в Стамбуле через год найти… Там же пароль — это если что-то со мной не так и пошлют другого. Запомни… и все сожги. Не держи при себе. И вот еще что хочу тебе сказать, сынок. Просто отлично будет, если ты провернешь все быстро и как следует… и не начнешь вдруг бузить. Ты мне нравишься, хоть ты и янки, и мне неохота с тобой ссориться… Понял?

— Не начну! Но если что, то валяй, Капрал! Ссорься! Не стесняйся, — подмигнул Баркер, решив переназвать Печатку в Капрала. — Только пушку с пером верни. Сидишь тут, понимаешь, как будто голышом…

***

Утром Красавчик Баркер вышел на Стейт-стрит хмурый, невыспавшийся, с деревянной коробкой под мышкой. Задрал голову, хмыкнул, разглядев в окне второго этажа силуэт Капрала. Едва удержался, чтобы не помахать ему рукой. За эту долгую прокуренную насквозь ночь Красавчик даже свыкся со стариканом, который зачем-то пытался запутать Красавчика глупым «колдовским» трепом. Зато Капрал дал наконец пощупать металл, выудив из деревянной лакированной шкатулки, исчерченной странными загогулинами, фигурку Ежа и осторожно положив ее на раскрытую ладонь Красавчика.

— Что за черт! Ежик-то кусается! Да что это за хрень такая? — дернулся Красавчик от неожиданной тяжести крошечного металлического осколка, внезапной дрожи в коленках и пробежавшего по загривку неприятного холодка.

— То-то… Ну? Запомнишь, что искать?

— Уже. — Красавчик поспешил вернуть Капралу фигурку Ежика. К чутью своему Баркер всегда прислушивался, а тут оно вопило во всю глотку, что чем меньше Красавчик станет трогать эту железяку, тем лучше.

— Я дам тебе ящик, — продолжал Капрал, осторожно убирая образец в шкатулку. — Такой же, как у меня. С охранными символами и рунами… В общем, этого тебе понимать не надо, но только ты все, что найдешь, сразу пихай в него. И не вздумай… слышишь, не вздумай прятать на себе! Ясно? Это непростые штуки, поэтому, если не ищешь серьезных… очень серьезных неприятностей, постарайся не лажать. И еще, сынок. Если что-то тебе покажется странным, необычным… необычные видения, или сны, или хворь… Может, например, бросить в озноб, в жар… или, к примеру, ты захочешь вдруг сделать что-то, тебе не свойственное… Не бойся. Так работает предмет. Но помни: это означает, что тебя раскусили и что тот, кого ты ищешь, на тебя сейчас этим самым предметом воздействует. Гляди в оба, если увидишь кого разноглазого — один глаз синий, другой зеленый, — он и есть нужный человек! Ясно?

— Яснее ясного. Амулеты масонские. Штучки-дрючки. Абракадабра! Фокус-покус гоп-алле! — подмигнул Красавчик с притворной веселостью. Хотя было ему уже совсем не весело. А дьявольские фитюльки он не просто носить, даже лишний раз трогать не намеревался. Не то чтобы Баркер верил в колдовство, но, во‑первых, ма с ее суевериями, во‑вторых, профессия обязывает… В‑третьих, индеец, который (вот ведь краснорожая высокомерная скотина) в последний раз ничего так и не сказал.

***

Баркер поудобнее перехватил ящик, свернул на бульвар Джексона и быстрым шагом направился к «Доджу», припаркованному через три улицы на Мичиган-авеню. В его нагрудном кармане лежало два новых паспорта, солидная пачка банкнот по сто долларов каждая и билеты на трансатлантический лайнер «Аквитания», отправляющийся в рейс через неделю. Арчибальд Томпсон — так его теперь звали, должен будет встретиться со своим секретарем мистером Джоном Хукером в Нью- Йорке, откуда они уже вместе направятся первым классом в Европу. До порта Шербур, что на севере Франции.

Дошагав до Мичиган-авеню и убедившись в отсутствии хвоста, Баркер собрался покурить, сунул руку в карман пиджака и обнаружил там бумажку с паролем и заодно испещренный бессмысленными козявками вчерашний листок. Баркер сперва прикурил, затем от той же спички поджег обе бумажки и швырнул горящие лоскутья в канаву.

До Шербура Красавчик с Малышом добрались первым классом «Аквитании». Красавчик побаловал себя парочкой сытных ужинов на верхней палубе и небольшим, но эффектным выигрышем в холдем. Больше он картами не злоупотреблял — привлекать к себе внимание было бы неразумным. Малышу же Красавчик строго-настрого запретил покидать каюту, вычислив среди пассажиров двоих детективов. Несмотря на то что документы Малыша выглядели безупречно, а наклеенные баки с усиками делали его неузнаваемым, Красавчик решил не шутить с судьбой.

Прогулявшись туда-сюда по кораблю, вволю покрасовавшись перед дамами, при виде приближающегося Баркера краснеющими, хихикающими и поправляющими шляпки, Красавчик не обнаружил ничего настораживающего. Детективы не в счет. С этими всегда можно было договориться, даже если бы в богатом бездельнике, прохаживающемся туда-сюда вдоль борта, они вдруг сумели бы угадать растиражированный тысячи раз портрет Генри Джи Баркера. Нет. Не детективов высматривал Красавчик. Он поджидал, когда же… когда обнаружат себя те, кого до колик беспокоит нынешняя его работенка. Но публика на «Аквитании» выглядела болтливой и простодушной, в ресторанах и барных гремел джаз, шелестели достатком шелка и купюры, с глухим стуком падали фишки на сукно, ленивые утра сменялись шумными вечерами, и никого, кроме скучающих без флирта дамочек, не интересовал некий мистер А. Томсон, плывущий через Атлантику в сопровождении секретаря. Увы, к галантным беседам и нежным взглядам Красавчик приспособлен не был. Да и где, когда было ему обучиться этому непростому искусству — не у мамаши же спрашивать, не у индейца-ленапе и уж тем более не у толстой Бет. Как-то так вышло, что за всю тридцатилетнюю жизнь у Красавчика не случилось ни одной стоящей девушки. Бакалейщица Лиззи совратила его в двадцать, а через неделю после этого важного события ма спешно свернула «нору». Как раз тогда Красавчик решил от нее подальше свалить, что и сделал довольно успешно. В Чикаго же он сразу влился в уличную банду Рыжего О’Хары, где расторопностью и цепкостью заслужил уважение и получил под контроль целых четыре квартала. Там-то, собирая оброк с лавочников, Баркер познакомился с мэтром Шмуцем, который сразу выделил юношу из остальных и взял его под свое крыло, обговорив условия с ирландцем. А уже через четыре года, сразу после того как рыжего подстрелили в разборках, шайка головорезов Баркера наводила благоговейный ужас на всех ювелиров города. Ну и когда Красавчику было флиртовать? Тем более что девочки в заведении Бет всегда радостно его привечали, одаривая легкой и веселой любовью, ни о чем не спрашивая и не тревожа ни ум, ни сердце. Он знал, что нравится женщинам… всяким… и развратным, и непорочным, но от вторых предпочитал держаться подальше. «Никогда не лезь не в свой бизнес», — поучал Красавчика Шмуц. Красавчик не спорил. Если кто разбирается в золоте и камушках, он работает золото и камушки. И не суется, например, к бутлегерам или на ипподром… Так и с женщинами. Если ты привык к Кудряшке и Родинке, если тебе с ними хорошо, уютно и приятно, так зачем что-то менять?

Поэтому на «Аквитании» он при встрече с дамами приподнимал франтовской стетсон и быстро-быстро сбегал или в каюту, или в казино. За день до прибытия в Шербур Баркер прятался от назойливых девиц именно там. Сам не играл, но не без удовольствия наблюдал за пассажирами. За рулеточным столом нелепо разряженная старуха скучно просаживала небольшое состояние. Баркер остановился посмотреть — ему не нравилась рулетка, но что-то привлекло его внимание. И когда старуха отодвинула от себя гору фишек, он догадался, что именно. Движения ее в точности совпадали с движениями Игрока. Баркер даже зажмурился, помотал головой, потом присмотрелся еще раз. Да. За рулеткой скалился вставной челюстью Игрок, только в этот раз он был не грузным полковником-конфедератом в маске и перчатках, но стареющей кокоткой.

Красавчик помаячил возле старухи еще с четверть часа, а потом развернулся и поспешил в каюту спать, вполголоса ругая себя за излишек бренди за обедом. Еще раз Красавчик видел старуху, когда та спускалась с трапа в Шербуре. Встречал ее мрачный худощавый тип с огромным черным зонтом, который он раскрыл над старухой, едва та ступила на пристань и двинулась бодрым шагом к поджидающему поодаль авто. Дождь скатывался с зонта прямо на голову худощавому, но тот, казалось, не замечал этого и что-то жарко говорил. Старуха обрывисто и резко отвечала. «Как любовники…» — подумал Баркер и сам застыдился этой своей мысли. Но додумывать ее не стал, нужно было торопиться из Шербура в Париж, чтобы успеть на отбывающий через день «Восточный экспресс» и попасть в Константинополь не позже чем через полторы недели.

Теперь же Красавчик сидел за самым укромным столиком вагона-ресторана и разглядывал винную карту. Пить много он не собирался, экспресс прибывал в Константинополь уже следующим вечером, и Баркеру нужна была свежая голова. К тому же вся эта европейская утонченная суета, все эти на тонких ножках хрустальные бокалы, большие фарфоровые тарелки с вонючим сыром, вся эта гнилая европейская публика вызывали у него насмешливое раздражение. Баркер был другой. Он был простым парнем из Пенсильвании. Он был — фасоль и кукуруза, солодовый виски из железной кружки, босые пятки по сухой колючей траве… Он был — гул чикагских дымных улиц, испачканные мазутом краги, теплая рукоять «кольта» сорок пятого калибра… Он был — степ, кейкуок, горький джин и клубничный привкус губ Родинки (или Кудряшки… или сразу обеих). Иного себя Баркер не представлял и другой жизни не желал.

А вот Малышу Стиви все здесь нравилось. Похожий на молодого лисенка, впервые забравшегося в курятник, тот дрожал от восторга и возбуждения. Разглядывал исподтишка пассажиров, любовался шикарной обстановкой, косился на разряженную в пух и прах дешевку и не сумел сдержать глупой улыбки, когда та, поймав его взгляд, отсалютовала наполненным бокалом. Баркер исподтишка и чуть снисходительно любовался братишкой, не забывая краем глаза следить за происходящим вокруг. Баркеры выбрались из купе впервые за эти утомительные пять дней пути, и лишь из-за того, что Малыш исхныкался, умоляя брата «хоть глазком поглядеть на настоящих иностранцев». «И чего ты там не видел», — ворчал Баркер, однако отказать Малышу не смог. Да и сам он, если честно, уже устал глазеть в окно и в сотый раз разбирать и собирать «кольты».

— Генри… Как думаешь, если, к примеру, угостить молодую леди рюмочкой шерри, ее отец рассердится? Здесь так принято или нет, как думаешь? А если шоколад? Здесь же есть шоколад…

— Что? Какой отец… Какой шоколад? — не разобрался сперва Красавчик, но, сообразив, о чем спрашивает брат, загоготал так, что сидящая за ближайшим к Баркерам столиком пожилая леди обернулась. — Стиви… Малыш. Пора тебе уже взрослеть. И в кое-чем разбираться. Мадмуазель эта — обыкновенная потаскушка… девчонка на содержании. Вернемся в Чикаго, клянусь — свожу тебя к таким куколкам, что эта покажется тебе страшной, как дылда Лиззи из бакалеи напротив нашей прежней норы. Помнишь дылду Лиззи? Такая угрястая… с вздернутой верхней губой… Добрая Лиззи, всегда готовая упасть на спину за кружку пива. Твоя краля, конечно, подороже, но, поверь мне, разница невелика.

— Нет! Да нет же! Не может быть! Да ты надо мной издеваешься, да? Да? Издеваешься! Смеешься! — вспыхнул досадой Стиви.

Жгучая обида за то, что старший брат скорее всего прав, и мальчишеский жаркий стыд за то, что сам он оказался таким по-деревенски наивным, заставили щеки Малыша краснеть, а голос — запинаться. От этого Красавчика вдруг затопила странная, незнакомая нежность к брату.

— Малыш… — Баркер покачал головой немного укоризненно и ласково потрепал Стива по плечу. — Я тут пошарил мозгами. Ты ведь, пожалуй, угадал. А я просто хреново разбираюсь в европейцах. Но даже если эта, хм… леди — турецкая герцогиня, нам с тобой стоит держаться поскромнее. Давай-ка лучше попробуем местный харч. Что тут у них? Жерлянки? Жабы? Так тебе сколько тех и сколько других?

Красавчик уткнулся в меню, притворившись заинтересованным. Ему не хотелось смущать братишку, который и без того чувствовал себя неуютно. «Молодо-зелено», — улыбался про себя Красавчик и немного завидовал Малышу. Завидовал его свежести, чистоте его и неуемности. Завидовал тому, что у Малыша вся жизнь впереди и что, в отличие от него — Красавчика, добившегося всего в одиночку, о Малыше есть теперь кому позаботиться. В Париже Красавчик прикупил Малышу новый костюм, белья, пижаму, шелковых рубашек и две пары обуви, и теперь мальчишка выглядел настоящим франтом. Красавчик даже выдал мальчишке «браунинг», предусмотрительно опустошив магазин от патронов, чтобы Стиви не дай бог не натворил глупостей.

«Вернемся домой — заберу его к себе в Чикаго, и чтобы больше никакого дерьма. Никакой улицы. С полученных бабок куплю пацанчику контору, оплачу школу, приставлю к затылку пушку и заставлю зубрить. Очки закажу… Давно пора заказать ему очки — вон как щурится. Эх. Чем не шутит черт — вдруг станет наш Малыш, а он парень смышленый, сенатором, банкиром или судьей… Судья Стивен Баркер. Недурно звучит».

— Она все же леди! Может, даже француженка! Или итальянка… Генри! Смотри же! А вот французы сидят. А вон там… вон там, рядом с британцами, настоящие турки! — продолжал возбужденно шипеть под ухом Малыш. — Посмотри… Ну посмотри же сам! Здесь, знаешь… Знаешь, Генри! Здесь так здорово!

Баркер непроизвольно проследил за взглядом брата. Сморщился. Вот чертовы европейцы! Все же публика на «Аквитании», в большинстве своем американская, была ему куда приятнее. А здесь все выглядело чужим. И запахи были тоже чужими, и звуки. И вся эта тявкающая болтовня на непонятных языках. Слава богу, в ресторане есть хотя бы англичане — по крайней мере, их речь можно разобрать, если вслушаться и не обращать внимания на сюсюкающее квакание. Старушка с корзиной для вязания наверняка англичанка. Из хорошей семьи. Вот эта — истинная леди. А девица, конечно же, шлюха. Никаких сомнений. Точка.

Девица вальяжно откинулась в кресле, потянулась — кружево низкого ворота чуть сползло вниз, обнажая темную ложбинку между грудей. Баркеру на доли секунды показалось, что он встречал ее где-то, может, даже в заведении у Бет, но этого хищного, с мелкими чертами личика он абсолютно точно не припоминал. «Старею. Пора завязывать со спиртным», — окончательно постановил Баркер и отложил винную карту в сторону.

***

Красотка капризно ковырялась вилкой в утином пашете, то и дело бросая быстрые цепкие взгляды на Малыша. Араб жадно поглощал сырые устрицы, не обращая внимания на поведение содержанки. За соседним с ними столиком расположилась компания молодых турецких офицеров, скорее всего сыновей османских аристократов — бывших военнопленных, поспешно возвращающихся с Мальты через Европу домой. Турки шумели, спорили, то и дело вскакивали и начинали широко жестикулировать, но быстро остывали, возвращались за столик и требовали у официанта мидий, мяса и вина.

Двое пожилых французских дипломатов быстро жевали, уткнувшись одинаково уставшими, какими-то мятыми лицами в тарелки. Расположившиеся ближе к бару англичане — штатские по виду, но не по выправке, — наоборот, выглядели свежими, подтянутыми и, несмотря на изрядное количество выпитого бурбона, вели себя достойно. Даже когда один из турков не удержался на ногах из-за резкого и неожиданного рывка состава и под одобрительный хохот товарищей уселся прямо на колени одному из англичан, тот остался невозмутимым. И на сбивчивые, больше похожие на оскорбления пардоны покрасневшего, как феска, офицерика великодушно улыбнулся и предложил тост за союзничество и долгую дружбу.

Вот тут и быть бы потасовке — горячие турки вряд ли простили бы такое утонченное издевательство, но в эту же секунду произошла внезапная и некрасивая сцена за столиком, где сидели араб со «стенографисткой». Дама неожиданно резко вскочила и плеснула вином в невозмутимое лицо спутника. Никто еще не успел понять, что произошло, или даже возмутиться про себя, как араб, все так же равнодушно пережевывая устрицу, отвесил даме пощечину. Пощечина была грубой, хлесткой, и звук ее, похожий на выстрел, заставил всех присутствующих вздрогнуть и замереть. Так хлещут лошадей или собак — без злобы, но и без жалости. И от того, что обидчик, кажется, даже не изменился в лице, не счел нужным встать и уйти, уведя за собой покрасневшую не то от удара, не то от стыда спутницу, но откинулся в кресле и достал сигару, инцидент стал выглядеть еще более гротескно и пошло. Словно дело происходило не в известном своими утонченными нравами «Восточном экспрессе», а в дешевом кабаре где-нибудь на Елисейских Полях. Странная для прежнего «Восточного экспресса» случилась сцена, а наступившая затем пауза показалась всем невыносимо тяжкой. Еще пять лет назад все это было бы невероятным. Невозможным. Невозможной была бы даже эта кокотка в ее лисьей накидке и то, что никто… ни один из присутствующих в зале мужчин не вскочил и не вступился за честь женщины. Французы как ни в чем не бывало продолжили обедать, опровергая все национальные мифы, включая миф о «французской галантности». Один из турецких юзбаши вспыхнул и дернулся было встать, но под многозначительным взглядом старшего по званию снова опустился в кресло. Англичане же с любопытством следили за происходящим.

— Разумеется, вокруг ни одного джентльмена… — Дама картинно приложила бокал к щеке и уставилась прямо в лицо опешившему от происходящего Стиви.

— О! Мэм… Я к вашим услугам, мэм… В наших краях за такое принято бить лицо, не спрашивая имени… — Малыш вылетел из-за столика так быстро, что Баркер даже не успел среагировать. А когда сообразил, то было уже поздно. Стиви скинул пиджак и заворачивал рукава рубашки, одновременно выкрикивая в бесстрастное лицо шейха слова, которые тот вряд ли толком понимал. Да этого было и не нужно. Выражение лица и поза Малыша недвусмысленно говорили о намерении сейчас же и насмерть драться. Араб так же равнодушно, как он до этого перемалывал челюстями устрицы, начал выбираться из-за стола. Выглядел араб довольно субтильным, тощим и… опасным.

— Ставлю три к одному, что падишах надерет задницу молодому ковбою, — довольно громко обронил кто-то из англичан.

Баркер резко встал, собираясь сперва разобраться с арабом, потом с дурачком Стиви, а потом и с этой британской вальяжной скотиной, что вздумала вдруг делать на одного из Баркеров ставки, как на беговую лошадь. Но тут другой, очень высокий и до этого в основном помалкивающий англичанин неуловимым движением, казалось бы, совершенно не подходящим для его комплекции, стремительно вскочил и очутился между разъяренным, словно молодой бычок, Малышом и арабом. Англичанин опередил Баркера на целую четверть минуты — Красавчику пришлось огибать перевернутый Малышом буфет и пробираться через узкий проход между креслами.

— Хладнокровнее, господа… Хладнокровнее. Мы с вами не на ринге. Вам бы следовало принести даме извинения… а вам, — полупоклон англичанина в сторону нагло глазеющей на происходящее девицы выглядел издевательским, — я бы посоветовал покинуть ресторан и завершить ужин в своем купе. Ну а вам, молодой человек, я советую успокоиться. Вы юны, порывисты и во многом пока не разбираетесь.

— Да я… я сейчас ему… — горячился Стиви, подпрыгивая и сопя, как молодой бульдог.

— Не нужно, сэр. Просто уведите меня отсюда, — вмешалась девица. Подбежала к Стиви, прижалась к нему обнаженным плечом. — Избавьте меня от этой гнусности…

— Все улажено, господа? — Англичанин тщательно улыбался, продолжая оттирать пыхтящего Стиви подальше от соперника.

— А вот сейчас совсем уладим. Больше помощи не требуется, — прорычал Баркер, направив всю пылкую ярость своего взгляда на араба.

Если бы взглядом можно было бы испепелить, Баркер бы превратил в тлеющий прах все вокруг, включая стюардов, туалетные комнаты и паровоз. Возможно, именно ярость помешала Красавчику распознать в стоящем напротив него противнике, разодетом в чудной белый балахон и высокую чалму, того самого худощавого мсье с зонтом, что встречал в Шербуре пышную старуху. Только когда араб стушевался, начал бормотать что-то похожее на извинения на французском или даже своем арабском — Баркер в этом мало что соображал, и, обойдя Баркера по странной кривой траектории, засеменил прочь под недоумевающее молчание присутствующих, Баркер его вспомнил. Вспомнил манеру втягивать голову в плечи, и мелкую неровную походку, и едва заметное приволакивание левой ноги…

Заодно понял Баркер, отчего эта кокотка показалась ему знакомой. Не лицо, нет, а то, как она откидывалась на спинку кресла, точно так, как старуха с «Аквитании»… и еще как Игрок. Баркер выругался. Обернулся, чтобы убедиться — Малыш, эта заноза в заднице, все еще здесь, никуда не делся и не накуролесил еще чего-нибудь. Посмотрел налево, направо, уставился на пустующий столик в углу. Но нигде в ресторане Баркер не обнаружил ни брата, ни девицы, которую, кажется, имело смысл малость придушить, чтобы вежливо порасспрашивать о разных не слишком внятных, но явно имеющих между собой связь событиях.

— Где? Где он? — обратился Баркер к длинному англичанину. Тот уже вернулся к своей компании и словно забыл об инциденте. — Мой брат? Малыш где?

— Сопровождает юную леди… — Англичанин запнулся, но на этот раз обошелся без сарказма в адрес дамы, — до купе по ее просьбе. Вы разве не заметили? Черт…

— Черт! — Баркер отшвырнул в сторону неудачно подвернувшегося под руку стюарда, едва не сбил с ног старушку с вязальной корзиной и бросился вслед за арабом, встревоженный настолько, что даже не обратил внимания на англичанина, который рванул за ним.

В следующем вагоне араба не оказалось. Баркер ускорился и влетел во второй от головы состава пульман на всех парах… И едва не врезался в Малыша, спешащего навстречу.

— Чтобы ниггеры пять раз женились на твой прабабушке! Ты соображаешь, что творишь?! Мало того что из-за тебя мы сейчас торчим в этой долбаной Албании, где все болтают на этом долбаном албанском, даже копы… и где, если нас повяжут, мы не сможем даже произнести «задница» и «адвокат»… Какого ты встрял за эту шлюху! Сколько раз можно повторять… Была бы на моем месте наша ма, она бы… Малыш, я так рад, что ты цел и невредим. — Баркер выдохнул и отпустил наконец брата, которого он, оказывается, все это время крепко держал за грудки и тряс изо всех сил. — Все в порядке?

— Да. В порядке… — как-то вяло ответил Малыш, но Баркер не обратил на это внимания, довольный тем, что все обошлось.

— В купе! Живо! — Баркер не удержался и дал Малышу легкий подзатыльник. — Больше никаких закидонов, ясно? Или запру тебя в этой конуре до самого прибытия без жратвы… — еще раз пригрозил Баркер притворно суровым голосом.

«Надо будет завтра сказать этому длинному англичашке спасибо», — решил Красавчик, проваливаясь в сон. Рука его лежала под подушкой, пальцы привычно обхватывали рукоять «кольта», а на двери купе висела трещотка, связанная на скорую руку из пяти серебряных ложек, позаимствованных из опрокинутого буфета не наживы ради, но безопасности для. На буковой полке прямо над головой Баркера громко тикал позолоченный брегет — подарок Родинки (или Кудряшки — Баркер не был уверен точно), отсчитывая часы и минуты «по Чикаго». Шесть тридцать вечера — самое время выпить бокальчик виски. Но это если только вы все еще дома, а не посреди чистого поля, затерявшегося где-то между Парижем и Константинополем, но ближе к Бухаресту. Красавчик Баркер почмокал губами, как младенчик, повернулся на бок и захрапел.