Книга пришла в Рим оттуда же, откуда пришла и письменность — из Греции. На первых порах у римлян были в ходу греческие книги, читавшиеся немногими образованными людьми. Своя литература едва только зарождалась. Тит Ливий, подводя итог событиям истории Рима до галльского нашествия (нач. IV в. до н. э.), повторяет ту же мысль, что и в начале первой книги своего труда — события эти за давностью лет крайне трудно восстановить, да и письменные источники совершенно недостаточны: «Редкой и ничтожной была письменность в те времена» (VI, 1, 2). Когда римская республика уже клонилась к упадку, Гай Марий, выступая с обвинениями против оптиматов, упрекал их в том, что они обычно проводят молодость в изнеживающих и развращающих удовольствиях; а становясь консулами и полководцами, они сразу же обращаются к греческим книгам, чтобы из них научиться военному искусству… (Sall., De b. Iug., 85, 12).

Тесную зависимость римской литературы от греческой признавали такие видные деятели римской культуры, как Цицерон и Гораций. Римский писатель Страбон, сочинение которого написано на греческом языке (автор его был по происхождению греком из Амасии), писал: «Хотя римские писатели подражают греческим, они не заходят в своем подражании слишком далеко. Ведь все, что им нужно, они просто берут из греческих источников, тогда как сами по себе они обнаруживают мало любви к науке. Поэтому всякий раз, когда у греков оказываются пробелы, дополнения со стороны римлян незначительны…» (III, p. 166).

Древние предания о прошлом Рима и законы, которыми руководствовались граждане общины, передавались из уст в уста. Характерно, что древнейший памятник латинской словесности, на котором основывалась позднее латинская грамматика (как греческая — на Гомере) — законы XII таблиц — имел особо лаконичные формулировки, рассчитанные на то, чтобы их запоминали наизусть. Эти законы были одним из главных предметов преподавания в римской школе, и поколения римских детей заучивали их под руководством учителей.

Лишь после того, как греческие города юга Италии попали под власть Рима, стал особенно бурно развиваться процесс эллинизации римского общества, существо которого в классической формуле выразил Гораций: «Плененная Греция пленила в свой черед дикого победителя и внесла искусства в деревенский Лациум». Первые деятели молодой римской культуры ничуть не считали для себя зазорным называть свою национальную словесность «варварской», и Плавт, переделывая для римской сцены пьесы Новой Аттической комедии, иногда указывал в прологе «Maccius vortit barbare», Макций перевел на варварский язык («Комедия об ослах»).

В начале истории римской литературы стоит имя грека Андроника, пленного тарентинского раба, отпущенного затем на свободу римским сенатором Ливием Салинатором, детей которого он обучал. Как вольноотпущенник, он получил имя Ливия Андроника. Одним из первых он взялся за преподавание, помимо греческого, и латинского языка; но для этой цели был необходим автор, по тексту которого можно было бы это преподавание вести. Такого автора не было, и Ливий Андроник сам перевел «Одиссею» на латинский язык неуклюжим «сатурновым» стихом. Присущий римской школе дух консерватизма проявился в том, что по этому не очень гладкому переводу римские дети продолжали учиться родному языку еще во времена Горация. Поэт хорошо помнил стихи Андроника, «записанные под диктовку драчливого Орбилия», его школьного учителя (Послания, II, 1, 71). Нет сомнения, что эта переведенная Андроником «Одиссея» обращалась в виде папирусного свитка.

Ливий Андроник был одновременно и первым римским драматургом, поставившим пьесу в консульство Г. Клавдия и М. Тудитана (240 г. до н. э.). Через пять лет на римской сцене выступил со своей комедией уже римлянин по рождению, поэт Гней Невий (ок. 270–200 гг. до н. э.). Невий не был простым переводчиком, и среди его произведений мы находим драмы на сюжеты римской истории, так называемые «претексты» (например, «Воспитание Ромула»). Ему принадлежит также поэма «Пуническая война», написанная сатурновым стихом — обозначившая собой начало римской эпической поэзии. Согласно сообщению Светония (De gramm., 2), эта поэма Невия составляла целый свиток; позднее грамматик Гай Октавий Лампадион разделил эту поэму на семь книг. По-видимому, во времена Невия римская книжная техника была еще весьма примитивной.

Барельеф римской эпохи. Трир, Городской музей.

Творчество Невия отвечало социальным запросам своего времени. Образованность и ее непременный спутник, книга, стали прочно входить в быт римского общества. Но римское правительство относилось к книгам еще довольно равнодушно, о чем свидетельствует следующий факт: когда в конце II Пунической войны в руки римлян попало большое количество карфагенских книг, сенат распорядился передать их мелким царькам Северной Африки (Plin., N. H., XVIII, 22).

С Плавтом мы достигаем вершины римской драматической поэзии (хотя Гораций судил о нем довольно сурово — Послания, II, 1, 168). В первом веке до н. э. Титу Макцию Плавту приписывали более 130 комедий, из которых древние критики отобрали в качестве подлинных только 21. Но само множество обращавшихся в публике пьес может служить косвенным свидетельством о растущем количестве книг в Риме этого времени. Уже во II веке до н. э. там создаются большие библиотеки. Знаменитый полководец Павел Эмилий разрешил своим сыновьям, которые были большими любителями книги, забрать всю вывезенную им в 167 г. до н. э. библиотеку македонского царя Персея (как сообщает Плутарх в биографии Павла Эмилия).

Значительные книжные богатства были захвачены Лукуллом во время последней войны с Митридатом. Огромная добыча досталась Лукуллу в Амисе в 71 году до н. э. Город этот называли Афинами Понта. Среди захваченных трофеев оказалось множество книг, и из них составились знаменитые библиотеки Лукулла, о которых рассказывает Плутарх в его биографии: «Он собрал множество книг, красиво написанных, и еще больше славы, чем приобретение их, доставило ему их использование. Библиотеки его были открыты для всех желающих, и их портики и залы для занятий могли беспрепятственно посещаться всеми эллинами…» (Биография Лукулла, 42). Лукулл только повторил то, что сделал в свое время Сулла, вывезший из Афин библиотеку Апелликона. Цицерон (De fin., III, 7) рассказывает о том, как он отправился в загородную виллу младшего Лукулла, чтобы взять там некоторые книги. Там он встретил Катона уже погрузившимся в свои занятия. Мы можем представить себе, как выглядела эта библиотека: богатое собрание книг помещалось в просторном зале, уставленном шкафами с гнездами для свитков. Зал был украшен статуями греческой работы, изображавшими знаменитых писателей и поэтов, вдоль стен стояли удобные кресла, в которых сидели читающие. Те, которые хотели облегчить себе ознакомление с интересовавшим их произведением, пользовались услугами раба-анагноста («чтеца»).

Невольно привлекает внимание тот факт, что библиотека Лукулла расположена в загородной вилле. Римляне питали особую любовь к природе, и каждый старался создать в своем доме живой уголок с растениями и фонтаном журчащей воды. Занятие науками на лоне природы доставляло изысканное наслаждение представителям римской интеллигенции, среди которой увлечение сельским хозяйством было чем-то большим, чем просто мода. От этого не был свободен даже Цицерон, горожанин по самому своему духу, и его сын М. Туллий Цицерон Младший. Последний в письме к Тирону (Ad. Fam., XVI, 21, 7), поздравляя его с покупкой имения, с восторгом пишет: «Ты владелец виллы! Тебе следует отказаться от городской утонченности, ты стал римским поселянином! Как живо я представляю себе приятнейшие занятия, которым ты посвящаешь свое время! Мне кажется, я вижу тебя покупающим принадлежности и орудия сельского хозяйства, беседующим с управителем имения, собирающим семена овощей и плодов на полу после обеда…».

Читатель у книжного шкафа с пюпитром. Барельеф на саркофаге римской эпохи.

Именно эта черта римского быта позволяет нам понять, почему уникальная библиотека древности, открытая во время раскопок засыпанного вулканическим пеплом Геркуланума и состоявшая из большого числа папирусных свитков, была обнаружена в загородной вилле римского аристократического семейства Пизонов, расположенной за городской стеной этого уютного италийского городка.

Каков был подбор книг, обычный для частных библиотек Древнего Рима?

Пакувий Прокул с женой. В руках у Пакувия свиток папируса, у жены — восковые таблички.

Фреска из Помпей, I век нашей эры.

На этот вопрос ответить довольно трудно, так как книги упомянутой выше библиотеки Пизонов оказались подобранными в соответствии со вкусами владельцев. «О вкусах не спорят» — гласит римская пословица, подбор книг мог быть самым различным. Но, как мы сейчас увидим, эти вкусы были обусловлены различными обстоятельствами.

В 1752 г. при раскопках виллы к северо-западу от городской стены Геркуланума рабочие натолкнулись на обугленные папирусы, которые они вначале приняли за остатки не до конца сгоревших дров. Лишь немногие папирусы сохранили форму цилиндра, большинство были сдавлены в лепешку рухнувшими стенами и потолками. Многие папирусы превратились в комки, по внешнему виду больше похожие на обугленные головешки, чем на свитки, поэтому помещение, где они были найдены, рабочие назвали «лавкой угольщика» (Bottega del carbonaio). Впоследствии дом, где были найдены свитки, получил название «дома папирусов» (casa dei papiri).

В итоге раскопок было обнаружено, что папирусы хранились в трех помещениях виллы, некогда принадлежавшей Л. Кальпурнию Пизону, другу и покровителю философа эпикурейца Филодема. Кальпурний Пизон, консул 58 г. до н. э., был тесно связан с Цицероном и Цезарем — последний был даже женат на его дочери, Кальпурнии. В своих письмах Цицерон, однако, отзывается о Кальпурнии Пизоне с ненавистью — они были политическими противниками. Пометок владельцев на книгах не обнаружено, лишь на некоторых свитках (например, №№ 1149, 993) встречается имя М. Октавия, написанное по-гречески. Возможно, М. Октавий был первым собственником книги, попавшей затем в домашнюю библиотеку Пизонов.

Главная масса обугленных папирусов была обнаружена с 19 октября 1752 г. по 25 августа 1754 г. в библиотеке виллы. Но отдельные экземпляры были найдены и в таблинуме, а также в перистиле (хозяева виллы принадлежали к читающим людям, которые с книгой не расставались). По мнению Доменико Компаретти, всего в библиотеке Пизонов хранилось до 800 свитков, но некоторые исследователи увеличивают эту цифру до 1860. Разногласия объясняются тем, что многие свитки оказались разорванными на части, и точно учесть их первоначальное количество практически невозможно. Свитки хранились в шкафах высотой несколько выше человеческого роста, которые стояли вдоль стен небольшого помещения, предназначенного для ученых занятий. В центре также стоял шкаф, в котором хранились папирусные свитки.

Книги, в подавляющем большинстве написанные на греческом языке, состояли из сочинений философов эпикурейского толка. Об этом свидетельствовал и подбор бюстов, украшавших библиотеку — там стояли небольшие бюсты Эпикура и его учеников — Метродора, Гермарха, Демосфена, а также бюст Зенона. То, что Пизоны увлекались эпикурейской философией, не представляет собой ничего удивительного — не один Гораций считал себя «свиньей из стада Эпикура». Такие известные лица, как Кассий Лонгин, Вибий Панса, известный из переписки Цицерона Фадий Галл (Ad Fam., VII, 26, 1; IX, 25, 2) относились к числу римских приверженцев этой философии. Они собирались чаще всего в Неаполе, который стал центром эпикурейской философии в Италии (нельзя не обратить внимания на то, что Геркуланум находился от Неаполя в непосредственной близости).

В шкафах библиотеки Пизонов латинские книги лежали вверху, и они более всего пострадали. Особый интерес представляет собой открытая здесь поэма, прославляющая победу Октавиана при Акции и его египетский поход.

Усилия, затраченные на прочтение этих документов, не всегда увенчивались успехом. Обугленные свитки слепились и при попытке развернуть их крошились на мелкие части, на которых уже ничего нельзя было различить. Их пытались обрабатывать водяным паром, парафином, альбумином, глицерином, но все было напрасно. Перед трудностью задачи спасовали такие крупные химики, как Юстус Либиг. Лучше сохранились, по вполне понятным причинам, внутренние части свитков, но и те с трудом поддавались прочтению.

Наибольших успехов, однако, в этом трудном деле добился скромный генуэзский священник из ордена пиаристов, падре Антонио Пьяджо. Он изобрел специальную «машину» — станок, напоминавший переплетный, который состоял из нижней доски, игравшей роль стола, поворачивавшегося на деревянном винте, и верхней доски, тонкой и узкой, в которой были проделаны отверстия в виде решетки, куда продевались шелковые нити (их можно было натягивать и расслаблять). К поверхности свитка, который предстояло развернуть, приклеивались небольшие полоски, соединявшиеся с этими нитями. Путем постепенного натяжения слои папируса отделялись один от другого. Первым папирусом, который удалось развернуть отцу Пьяджо, было сочинение Филодема «О музыке». Более двух столетий продолжалась работа по реставрации папирусов Геркуланской библиотеки, не законченная по сие время. Большинство открытых свитков хранится в Неаполитанской национальной библиотеке, часть — в библиотеке Оксфордского университета (Бодлейана).

Особенно широко среди Геркуланских философских папирусов были представлены сочинения того самого Филодема, с которым хозяин виллы Л. Кальпурний Пизон находился в дружественных отношениях. Некоторые труды этого философа представлены здесь в двух-трех экземплярах. Но, к сожалению, лишь немногие из свитков имеют субскрипцию с указанием имени автора и названия сочинения. Часто отсутствует либо то, либо другое, или же то и другое вместе. Среди книг, автором которых является Филодем, встречаются сочинения по логике (наиболее важен папирус № 1065), но подавляющую часть (треть опубликованных неаполитанскими издателями свитков) составляют сочинения по риторике. Из них особенно важен папирус № 1506 — единственный, на котором мы можем прочесть почти все 100 колонок текста.

Обилие сочинений по риторике вполне объяснимо: искусство публичной речи в Риме I в. до н. э., когда библиотека Пизонов была составлена, достигло наивысшего расцвета и было необыкновенно популярным. Ораторская проза была художественной прозой римлян конца республики, и читатели не только черпали в ней высокое эстетическое наслаждение, но и находили поучительный материал, помогающий ориентироваться в бурной политической жизни Рима, оценки событий, программы борющихся группировок…

Как было организовано издание книг, предназначенных для широких масс римских читателей?

Некоторые сведения, могущие пролить свет на всю проблему в целом, можно отыскать в обширной переписке Цицерона — особенно в его письмах к Аттику.

Среди многочисленных корреспондентов, упоминаемых Цицероном, Аттик занимает особое место. Тесные связи между ними не прерывались до самой смерти оратора, свидетельством чему являются 16 книг его писем к Аттику. Они охватывают время с 68 по 43 гг. до н. э. Между ними существовали и родственные связи — брат Цицерона Квинт был женат на Помпонии, сестре Аттика. Последний был для Цицерона более, чем другом: он был поверенным в его делах, литературных, политических и семейных, его банкиром, и — что более всего интересует нас здесь — его издателем. «Мой обычный помощник в государственных делах, поверенный во всех личных вопросах, участник всех моих планов и замыслов» — так называет его Цицерон в одном из писем, обращенных к нему (Ad Att., I, 18). Эти письма переполнены дружескими излияниями, что, впрочем, говорит о том, насколько выгодными были сложившиеся между ними отношения для их автора.

После смерти Цицерона, убитого по приказу триумвиров, Аттик не решился сразу издать эти письма — в них затрагивались вопросы современной политической жизни, полной острых и опасных ситуаций, поэтому опубликование их могло навлечь на Аттика гнев триумвиров. Тщательно подобранные и подготовленные к изданию, они пролежали в его архиве несколько лет, и там их видел незадолго до смерти Аттика его добрый знакомый, римский писатель Корнелий Непот (впоследствии написавший и биографию Аттика в панегирическом тоне). Как полагают некоторые исследователи, письма Цицерона к Аттику были изданы около 60 года н. э. Асконию, написавшему комментарий к речам Цицерона, эти письма известны, тогда как Сенека, как можно предположить из его писем к Луцилию (97, 118), их еще не знал. Об этих письмах Цицерона Корнелий Непот отзывается особенно высоко: «Цицерон его (то есть Аттика. — В. Б.) особенно любил, свидетельством чему являются, помимо изданных сочинений Цицерона, где упоминается Аттик, 11 свитков отправленных Аттику писем, начиная с консульства Цицерона и кончая последними днями его жизни. Тот, кто их прочтет, не будет особенно нуждаться в связной истории тех времен». Замечание это, как будто, допускает предположение, что издание упомянутых писем имело место еще при жизни Корнелия Непота, то есть в конце I в. до н. э. Из соображений осторожности Аттик вообще не предназначал к опубликованию свои ответные письма.

Поскольку Тит Помпоний Аттик был главным (если не единственным, по крайней мере, в последний период жизни оратора) издателем произведений Цицерона, на личности Аттика стоит остановиться более подробно. Ему не было 20 лет, когда началась борьба между сторонниками Мария и Суллы. Чтобы избежать опасностей гражданской войны, Аттик в период, непосредственно предшествовавший сулланской диктатуре, удаляется в Афины, с которыми в дальнейшем тесно связал свою жизнь (отсюда и его когномен «Аттик»). При этом он взял с собой значительную часть своего состояния, предварительно превратив его в звонкую монету. Он ясно понимал, несмотря на свою молодость, что в Италии, ставшей ареной ожесточенных гражданских войн, его собственность может очень быстро стать наградой победителям.

Здесь, в Афинах, Аттик посвящает себя ученым занятиям на длительное время. Впрочем, эпикурейская философия, адептом которой он себя объявляет, особенно модная в те времена, была для него лишь удобной личиной: он был слишком практичным человеком, чтобы всерьез увлечься абстрактными проблемами. Зато греческим языком он здесь овладел в совершенстве. По свидетельству Корнелия Непота, Аттик говорил на аттическом диалекте греческого языка так чисто, будто родился в Афинах. В этом городе он быстро сумел стать своим человеком, ссужая деньгами нужных людей и оказывая различные мелкие услуги городской общине — за что его даже почтили сооружением статуи. Когда Сулла после победоносного похода возвращался из Азии и на некоторое время остановился в Афинах, Аттик оказался среди приближенных к нему людей (биограф Аттика Корнелий Непот умалчивает о том, какого рода услуги Сулле оказал этот преуспевающий деловой человек). Добрые отношения с Суллой не мешали ему одновременно сохранять такие же отношения с молодым Марием, боровшимся против Суллы, убитым затем по приказу диктатора. Впоследствии, оставаясь близким другом Цицерона, он сумеет сохранить самые лучшие отношения с заклятым врагом оратора Марком Антонием (по приказу которого Цицерон одним из первых был внесен в проскрипционные списки и затем убит).

Ожесточенные схватки гражданских войн и ужасы проскрипций, во время которых погибли его родственники и друзья, оттолкнули расчетливого юношу от политической деятельности. Ясно усвоив себе, что в этом мире лишь одно, а именно деньги, обладают непреходящей ценностью, он посвящает свою жизнь их добыванию. Чтобы чувствовать себя в безопасности, Аттик подыскивает себе покровителей из числа самых влиятельных людей (вне зависимости от того, к какому лагерю среди борющихся сторон они принадлежали), и благодаря этому спокойно занимается различной предпринимательской и спекулятивной деятельностью. Как все подобного типа люди, он обладал удивительной способностью лавировать между различными политическими течениями, сохраняя добрые отношения со всеми и извлекая выгоду из любой создавшейся ситуации. Он одинаково легко открывал свой кошелек всякому, кто обладал определенным весом и мог пригодиться (на это у Аттика было безошибочное чутье). Биограф Аттика Корнелий Непот не устает повторять, что Аттик просто обладал талантом привлекать к себе людей.

В результате различных финансовых операций он сумел значительно увеличить то небольшое состояние, которое оставил ему отец, и приобрел ряд имений (в том числе и в Эпире, близ города Бутрота), став крупным латифундистом. Благодаря хорошим отношениям, которые он сумел установить со своим дядей Луцилием, последний включил его в свое завещание, по которому Аттик получил 10 млн. сестерциев. Для получения наследства ему пришлось выехать в Рим.

Предпринимательская деятельность Аттика носила самый разнообразный характер. Так, он покупал и перепродавал целые отряды гладиаторов. Цицерон пишет ему: «Клянусь богом верности, ты купил прекрасный отряд. Мне рассказывают, что гладиаторы бьются удивительно. Если бы ты захотел отдать их в наем, то после двух последних боев вернул бы свои деньги. Но об этом после…» (Ad. Att., IV, 4a). У Аттика была даже своя школа гладиаторов, которых он затем продавал в различные города Италии.

Давал он и деньги в рост, под высокие проценты, и среди его должников были целые города, не говоря уже о частных лицах. В те времена это было обычным занятием. Даже республиканец Марк Юний Брут, активный участник заговора против Г. Юлия Цезаря, был одним из самых свирепых ростовщиков своего времени (город Саламин на Кипре, задолжавший ему, был блокирован римскими эскадрами, и долг Бруту был уплачен, хотя многие горожане поумирали с голоду). С Брутом Аттик был в хороших деловых отношениях.

По-видимому, Аттик не брезговал и посреднической маклерского типа деятельностью. Цицерону он покупал, по его поручению, редкие гермы и статуи (Ad. Att., I, 3–4; I, 9).

Торговля книгами была одной из тех сфер предпринимательской деятельности Аттика, на почве которой произошло его сближение с Цицероном. Аттик не забывал и себя, составив себе несколько прекрасных библиотек в своих имениях. Одну из приобретенных им библиотек он затем решил продать, и в июле 67 года до н. э. Цицерон писал ему: «Не вздумай обещать кому-нибудь свою библиотеку, какого бы ты страстного любителя ни встретил. Ведь я откладываю все свои мелкие доходы, чтобы приобрести это прибежище для своей старости» (Ad. Att., I, 10). Весьма вероятно, что здесь речь идет о какой-то библиотеке, которую Аттик приобрел с целью перепродажи какому-нибудь богатому любителю книг. Из другого письма Цицерона видно, что Аттик покупал и продавал книги (Ad. Att., II, 4, 1).

Важной статьей доходов Аттика была его издательская деятельность.

Уже в первых письмах Цицерона к Аттику идет речь о редактировании им речей оратора (I, 14): в них Аттик назван автором «Аристархом» его речей. В середине мая 60 года Цицерон ему пишет: «Из моих произведений я послал тебе составленное по-гречески сочинение о моем консульстве… этому греческому грек позавидует…» (I, 20). Для чего книга была послана Аттику, становится ясным из письма от середины июня 60 года: «Ты же, если книга тебе понравится, позаботься о том, чтобы она была и в Афинах и в прочих городах Греции…». Итак, Аттик должен был ее издать (на греческом языке!) и затем начать ее продажу в различных греческих городах. Можно допустить, что выгоду от этого предприятия получал не только Аттик, но и Цицерон (хотя в письмах ясно не говорится о том, получал ли автор гонорар). По-видимому, Аттик издавал книги на греческом языке, и это было для него привычным делом — в его скриптории трудились высококвалифицированные специалисты (расположен был этот скрипторий, по всей видимости, в Афинах, где книгоиздательская культура стояла по традиции высоко).

Речи Цицерона Аттик издавал сборниками — об одном таком сборнике, состоявшем из 12 речей (в их числе были речи против Катилины) говорится в письме к Аттику от середины июня 60 г. до н. э. (Ad. Att., II, 1).

Аттик не жалел денег на приобретение рабов-переписчиков высокой квалификации, и о них с восторгом пишет Корнелий Непот в его биографии (XIII, 3). Описывая «фамилию» своего героя (под словом «фамилия» Непот по традиции понимает всю совокупность рабов), он подчеркивает в указанном месте, что «там были в высшей степени грамотные рабы, великолепные чтецы, множество переписчиков книг…». Даже раб-скороход, и тот прекрасно владел обеими указанными выше профессиями. Мы можем смело отнести скрипторий Аттика к числу крупных античных издательств. Хозяином фирмы и «главным редактором» (если только этот термин применим к античности) был Тит Помпоний Аттик. Для издания требовалось разрешение автора. По поводу своего сочинения «Об ораторе» Цицерон пишет Аттику, что оно им вполне закончено и добавляет: describas licet (Ad Att., IV, 13, 2). Исследователи сближают этот технический термин античного книгоиздательства с современной подписью автора на рукописи — «в печать».

Писец за перепиской книги.

Иллюстрация из Амиатинского кодекса начала 8 века нашей эры.

Флоренция, Библиотека Лауренциана.

Интересен способ, которым правились тексты рукописей во времена Цицерона. В письме к Аттику от 27 июня 44 г. до н. э. (XV, 14) оратор пишет: «Я занялся сочинениями (речь идет о книге «Об обязанностях». — В. Б.). Боюсь, что они во многих местах нуждаются в твоих пометках воском с киноварью…». Такие кусочки окрашенного в красный цвет воска наклеивались в тех местах рукописи, которые требовали исправления: таким был предок красного карандаша современного редактора. Легко объяснить, почему для этой цели применялся воск, а не тушь или иной красящий материал — папирус был дорогим, и воск его не портил.

В процессе редактирования приходилось менять целые части рукописи. В письме к Аттику от 25 июля 44 г. (XVI, 6) Цицерон пишет: «Теперь узнай о моей небрежности. Я послал тебе книгу “О славе”, но в ней то же предисловие, какое я поместил в третьей книге “Академиков”. Это произошло по той причине, что у меня есть свиток предисловий. Из него я обычно выбираю всякий раз, как начинаю какое-нибудь сочинение… Так как я не помнил, что уже раз использовал это предисловие, я вставил его в книгу, которую послал тебе. Но когда я на корабле читал “Академиков”, я заметил свою ошибку. Поэтому я тотчас набросал новое предисловие и послал тебе. То ты отрежешь, а это приклеишь».

Читая это письмо, мы проникаем в профессиональные писательские тайны автора. Оказывается, у Цицерона были своеобразные «стандартные заготовки», которые он использовал по ходу работы.

В другом письме к Аттику, в котором также идет речь об издательских делах (XIII, 21, 4), Цицерон пишет: «Скажи мне, ты хочешь сначала издать без моего распоряжения? Этого даже Гермодор не делал — тот, кто обычно распространял сочинения Платона…». Оратор упрекает здесь Аттика за самовольное издание диалога «О границах добра и зла», посвященного М. Бруту. В тоне письма легко ощутить обиду человека, на собственность которого посягнули без его разрешения. Можно предположить, что дело было связано и с каким-то материальным ущербом для Цицерона.

Получал ли Цицерон у Аттика гонорар (хотя бы в виде доли тех прибылей, которые издатель получал от его сочинений)?

Одно место из переписки оратора позволяет считать такое предположение допустимым. В письме к Аттику (XIII, 12) Цицерон пишет: «Речь “О Лигарии” ты распродал прекрасно… Впредь, что бы я ни написал, распространение поручу тебе» (tibi praeconium deferam. Буквально: «тебе поручу обнародование», что можно понять и в смысле рекламирования произведения). Из этого места ясно видно, что материальная сторона дела интересовала автора. Разумеется, никакого авторского права тогда не было, и дело решалось по обоюдной договоренности. Сложившиеся отношения были обоюдно выгодными, и Цицерон рассчитывал не только на славу, отдавая Аттику свои труды для издания. Вероятно, для него немало значило и качество издания, высокий уровень которого гарантировал Аттик.

То, что литературный труд давал доход и даже служил источником существования, можно установить на основании переписки Плиния Младшего. В одном из писем, адресованном Приску (VI, 8), автора занимают дела его друга, Аттилия Крескента, которому остался должен значительную сумму недавно скончавшийся Валерий Вар. Наследник Вара находился в дружеских отношениях с Приском, и Плиний просит последнего оказать содействие, чтобы Аттилий получил от наследника долг и накопившиеся проценты: «Ибо занятиям литературой, в которых Аттилий Крескент достиг выдающихся успехов, он посвящает себя только ради удовольствия и славы». Отсюда легко можно заключить, что иные занимаются литературным трудом не только ради удовольствия и славы, но и для заработка.

В доме Цицерона книги изготовлялись и его собственными рабами. Из письма к брату Квинту (III, 4, 5) мы узнаем, что это были такие книги, которых Цицерон не мог купить. Устройством библиотеки оратора занимался вольноотпущенник Тираннион, некогда купленный его женой Теренцией, но затем отпущенный на волю. На его леность в переписке книг жалуется Цицерон брату… (Ad Quint., fr. III, 5, 6).

Рабы, занимавшиеся изготовлением книг, обычно назывались «либрариями». Вместе с ними работали и «глютинаторы» — склейщики, занимавшиеся более технической стороной дела: они прикрепляли свитки к умбиликам, полировали торцы свитков пемзой, изготовляли футляры и т. п. Насколько быстро работал римский «либрарий», можно увидеть из эпиграммы Марциала (II, 1). Там сообщается, что 93 эпиграммы этой книги переписчик сумеет переписать за один час. Всего во второй книге 540 стихов. Значит либрарий писал 9 стихов (строк) в минуту. Но здесь надо принимать во внимание, что строки стихов Марциала были очень короткими. Тем не менее, такую скорость письма следует признать очень высокой, и она вырабатывалась у либрария долгой практикой.

В письме к Аттику (IV, 46) Цицерон просит его прислать пару своих либрариев, чтобы Тираннион, служивший у Цицерона, мог использовать их в качестве глютинаторов и помощников для различных работ (имеются в виду работы по приведению в порядок библиотеки Цицерона). Они должны были снабдить индексами все книги, собранные оратором. В июне 56 г. он уже пишет о том, что библиотека его в полном порядке (Ad Att., IV, 5). Восхищаясь видом приведенных в образцовое состояние книг, он пишет Аттику (IV, 8), что «после того, как Тираннион привел мои книги в порядок, мне кажется, что в моем жилище водворилась душа». Вместе с Тираннионом работали в доме у Цицерона и люди Аттика (Дионисий и Менофил), судя по именам, — явно греки. Возможно, что это были работники скриптория, принадлежавшего Аттику и находившегося в Афинах.

Раб-либрарий, став вольноотпущенником, обычно сам открывал дело, весьма выгодное в условиях все возрастающего интереса к книге, характерного для Рима конца республики и начала империи. Скрипторий и книжная лавка обычно совмещались, их римским названием было taberna libraria, «книжная лавка». Изданием речей Цицерона занимался и его вольноотпущенник Тирон, упоминаемый у Авла Геллия (N. A., I, 7, 1; VI, 3, 8; XIII, 21, 7; XV, 6, 2). Последний автор называет Тирона «прилежнейшим человеком, в высшей степени преданным заботе о произведениях своего хозяина».

Издавались не только новые книги. Наряду с новинками существовали переиздания; особенным спросом пользовались старые книги. Были особые специалисты книжного дела, так называемые антикварии, которые точно воспроизводили старинные издания, высоко ценившиеся (Isid., Orig., VI, 14). Подбор изданий мог быть самым разнообразным.

Сам Аттик издавал, конечно, не одного Цицерона. Когда сподвижник Цезаря Гирций написал сочинение типа памфлета, которое называлось «Антикатон», Цицерон пожелал, чтобы его распространением занялся Аттик (Ad Att., XII, 40, 1). Ловкий делец не случайно обосновался в Афинах — этот город играл роль университетского центра в римском государстве, а Аттик проявлял повышенный интерес к произведениям классической греческой литературы. В Афинах было легче всего их издавать, поскольку в афинском государственном архиве можно было отыскать экземпляры, игравшие роль эталона. Кроме того, успеху такого издательского предприятия весьма способствовала высокая языковая культура, характерная для Афин, а также наличие квалифицированных ученых грамматиков, которых можно было использовать в качестве редакторов и консультантов (выражаясь современным языком).

Традиция донесла до нас известия о «копиях Аттика» (Ἀττικιανὰ ἀντίγραφα). Они упоминаются в качестве образцовых изданий у лексикографа Гарпократиона (19, 24), у Лукиана («Против невежды»); последний писал о великолепных изданиях «прославленного» Аттика. В сочинении Галена, посвященном медицинским проблемам, связанным с диалогом Платона «Тимей», упоминается издание Платона, принадлежавшее Аттику (копией с которого пользовался Гален).

Небезынтересным представляется и тот факт, что «Аттикианы», то есть издания Аттика, упоминаются в субскрипции двух кодексов Демосфена, B и F, в конце «Филиппик», где отмечается: «Выверено и исправлено по двум Аттикианам». Почему потребовались две «Аттикианы», можно объяснить — это могли быть издания разных времен, и сопоставление двух авторитетных копий позволяло получить не менее авторитетную третью.

Лукиан в уже упоминавшемся здесь сочинении «Против невежды» называет имя другого известного издателя — Каллина. Книги, выпущенные из его скриптория, отличались особой красотой отделки, тогда как издания Аттика славились точностью и тщательностью исполнения.

Разумеется, нельзя быть полностью уверенным, что Аттик, упоминаемый у Лукиана, и есть тот самый Тит Помпоний Аттик, который издавал Цицерона и был его другом. Но все же такое предположение следует считать весьма вероятным. Живший почти в одно время с Лукианом ритор Фронтин упоминает о сочинениях Квинта Энния, М. Порция Катона и Цицерона, изданных и выправленных Лампадионом, Стаберием, Аттиком и Непотом (epist., 7g, Ep. 20 Nab.). Общий контекст заставляет здесь предполагать именно Тита Помпония Аттика.

Для издания греческих книг Аттик мог пользоваться услугами Тиранниона, вольноотпущенника Цицерона. Этот Тираннион обладал солидными знаниями в области филологии — по свидетельству словаря Суды он оставил ряд сочинений, среди которых мы находим «гомеровскую диортозу» — работу, скорее всего, текстологического характера. Кроме того, ему принадлежала «Орфография», а также некоторые другие сочинения, названия которых говорят о его изысканиях, связанных с изучением текста древних авторов. Все это позволяет считать участие Тиранниона в издательской деятельности весьма вероятным. К тому же следует учесть и то, что учитель этого Тиранниона, известный римский грамматик Тираннион, издавал сочинения Аристотеля (Strabo, XIII, p. 608). Именно от него вольноотпущенник Цицерона и мог приобрести навыки издательской работы.

Сцену покупки книг в римской книжной лавке рисует нам Авл Геллий (N. A., V, 4, 1–3). «В праздник Сигилларий сидели мы однажды в книжной лавке, я и поэт Юлий Павел, муж ученейший из всех, что на нашей памяти. Там были выставлены “Анналы” Фабия, прекрасные и подлинно древние книги. Хозяин лавки утверждал, что в них нет никаких ошибок. Однако какой-то грамматик из числа самых известных, привлеченный покупателем для просмотра покупаемых книг, заявил, что он нашел одну ошибку в книге. Напротив, либрарий готов был биться об заклад на любую сумму, если в книге отыщется хоть одна ошибка, в одной букве».

Живая сценка, нарисованная Авлом Геллием, представляет нам нравы античных библиофилов и одновременно свидетельствует о высоких требованиях, которые покупатель предъявлял к качеству книги. Мы видим, как для консультации привлекаются знатоки, ученые грамматики. Хозяин, естественно, бойко расхваливает свой товар, но это был товар особого рода, определить качество которого удавалось не каждому…

Читатель за чтением книги-свитка. С Помпейской фрески.

Книжную лавку Сосиев (по-видимому, братьев) упоминает Гораций в первой книге своих «Посланий» (Ep., I, 20). Указанное послание замыкает первую книгу и представляет собой своеобразное поэтическое послесловие, которое помещалось перед колофоном. Это послесловие содержит шутливые и даже несколько иронические упреки поэта в адрес своей книги, и одновременно прогноз по поводу ожидающей ее судьбы. При этом поэт пользуется случаем, чтобы представить себя читателю (все в той же шутливой форме), называя свой возраст — 44 года, исполнившиеся ему в год консульства Лепида и Лоллия (то есть в 21 г. до н. э.). Примерно около этого года и была издана первая книга «Посланий».

«Кажется, ты, моя книга, уже пристально смотришь в сторону Вертумна и Януса, отполированная пемзой Сосиев — разумеется, желая быть выставленной на продажу. Ты возненавидела ключи и печати, которым рады стыдливые, и стонешь оттого, что тебя видят немногие. Зато ты хвалишь публичные места, хоть и воспитана ты по-другому. Так беги же туда, куда ты стремишься: вышедшей в свет тебе не будет возврата. “Что я, несчастная, сделала? Чего захотела?” — скажешь ты, когда тебя обидят. Ты сумеешь и свернуться, когда любитель, насытившись тобою, заскучает. Но если твой пророк не полностью безумен (от гнева, испытываемого к тебе, грешной), тебя будут ценить в Риме пока ты не состаришься. После, захватанная руками толпы, ты станешь грязной и молча будешь кормить собою ленивых червей — или же умчишься в Утику, или, связанная, будешь отослана в Илерду».

Кто такие эти Сосии, книготорговцы и издатели? Гораций упоминает о них еще раз в «Послании к Писонам» («Об искусстве поэзии»), где говорится о том, что хорошая книга принесет прибыль Сосиям и достигнет заморских стран. Этим, к сожалению, и ограничиваются все наши сведения о владельцах крупной римской книготорговой фирмы. По-видимому, они были вольноотпущенниками знатного плебейского рода Сосиев Сенеционов, игравших видную роль в общественной жизни Рима (один из членов этого рода был даже консулом в далеком прошлом). Торговля книгами была прибыльным делом, и Сосии принадлежали к числу крупных деятелей римской книготорговли, как можно судить на основании того, что Гораций употребляет их имя в качестве нарицательного.

Как правило, книжные лавки располагались в самых оживленных местах древнего Рима. В императорскую эпоху местом особенно оживленной книжной торговли был «Викус Сандалиариус», Туфельная улица, где располагались в большом количестве книжные лавки.

«Тиражи» книг, выпускавшихся античными издателями, нам плохо известны. Из более поздних источников (например, писем Плиния Младшего) мы узнаем, что некий Регул выпустил в свет некролог своего безвременно умершего сына в количестве 1 000 экземпляров (IV, 7, 2). Один из «Писателей истории Августов» сообщает, что император Тацит издал эдикт, согласно которому все библиотеки империи должны иметь сочинения его предка, историка Тацита.

Многое остается нам неясным и в вопросе о том, как складывались взаимоотношения книготорговца и издателя с автором: кроме уже упоминавшейся здесь переписки Цицерона, только Марциал, пожалуй, позволяет нам несколько приподнять завесу тайны, скрывающей эту сторону римской литературной жизни.

Между 85 и 101 годами нашей эры вышли в свет 14 книг эпиграмм Марциала. Вначале он писал их, обращаясь к своим знатным и могущественным покровителям, затем и к своим друзьям. По совету последних он стал собирать их в отдельные книги. В одной эпиграмме Марциал в шутливой форме знакомит нас с тем, как готовилось издание одной из этих книг:

Отсюда можно заключить, что для издания книги эпиграмм поэту необходимо было приобрести определенную известность, без которой он не мог рассчитывать на успех своей книги. Издатель должен был иметь гарантию, что издание будет прибыльным.

Марциал называет имена нескольких своих издателей. Это Квинт Валериан Поллий, издавший самые ранние произведения поэта («Все то, что я мальчишкой и юнцом сделал» — I, 113). Вторым был вольноотпущенник Секунд, издававший эпиграммы Марциала свитками очень небольшого формата («В ящик большие клади, я же в руке умещусь» — I, 2). Третьим следует назвать Атректа, книжная лавка которого подробно описана Марциалом:

Четвертым является книгопродавец Трифон, упоминаемый дважды (XIII, 3; IV, 72):

Наконец, в эпиграмме XI, 108 упоминается некий Луп — тоже, по-видимому, книготорговец.

Из цитированных эпиграмм можно довольно ясно представить себе римскую книжную лавку. Она помещается на Аргилете (I, 117), у храма Мира (I, 3, 2), на рынке Паллады. Книготорговцы усердно расхваливают свой товар, заманивая покупателей. Титульный лист на свитке не был виден, а индекса, по-видимому, было недостаточно, чтобы привлечь внимание — поэтому косяки лавки (у Горация «Сатиры», I, 4, 71 — «столбы», а в «Посланиях», II, 3, 373 — «колонны») украшаются объявлениями о поступивших книжных новинках, или о тех, которые выйдут в свет в ближайшее время. Библиофилы, останавливающиеся у дверей книжных лавок, ведут споры о достоинствах или недостатках произведений поэта. Самые ходовые книги помещаются на верхних полках стеллажей (эти полки называются «гнездами») — на это недвусмысленно указывает Марциал, желающий подчеркнуть, что его книги пользуются большим спросом (I, 117, 15). Выражая уверенность в том, что книги его будут брать нарасхват, Марциал готов удовольствоваться тем, чтобы они лежали даже на нижних полках (VII, 17, 5) библиотеки его друга.

У Марциала мы находим указания на стоимость его книг. Она колебалась от 5 денариев (то есть 20 сестерциев) до четырех сестерциев (I, 117; XIII, 3):

Получал ли Марциал авторский гонорар за книги своих эпиграмм? Ясного ответа на этот вопрос в его произведениях мы не найдем. Однако есть одна эпиграмма (XII, 46), которая содержит довольно ясный намек на то, что поэты во времена Марциала торговали своими произведениями. В прозаическом (наиболее точном) переводе смысл этой эпиграммы можно передать следующим образом: «Галл и Луперк продают свои стихи. Классик, попробуй теперь отрицать здравый ум у этих поэтов». Смысл шутки заключается в том, что оба указанные поэта, не обнаруживая здравого ума в своих произведениях, достаточно, однако, практичны, чтобы уметь их продавать. Скорее всего, они продавали свои стихи книготорговцам.

XI книгу эпиграмм Марциала заключает небольшое четверостишие, в котором поэт в духе римских литературных традиций обращается к будущему читателю, покупателю книги. Как мы видели выше, и Овидий и Гораций обращались к своим читателям в заключительных строках своих произведений. Это были своеобразные авторские послесловия, и помещались они перед колофоном, где находился и титул. Покупатель, разворачивая свиток в поисках имени автора и титула книги, сразу наталкивался на это послесловие. Для последнего характерна полушутливая, полуироническая форма обращения к читателю или к своей книге, как мы видели выше у Горация. Здесь обычно высказывались пожелания или прогнозы относительно ее будущей судьбы. Но Марциал, верный себе, с грубоватым цинизмом намекает читателю, чтобы он не торговался, покупая книгу и заглядывая в ее колофон (где, по мнению покупателя, указанного числа строк слишком мало, чтобы брать за книгу такую цену). В этой эпиграмме (XI, 108) отчетливо проявляется заинтересованность автора в том, чтобы его книгу купили:

Слуги, о которых здесь идет речь — это рабы-переписчики, pueri litterati, а харчи — diaria, дневной паек работающих рабов. Чем больше стихов, тем больше и работы для переписчиков, и соответственно — расходов на их содержание, поэтому и книга стоит дороже. И Лупу надо платить проценты (usuram). Кто такой этот Луп и за что ему надо платить проценты? Об этом мы можем только догадываться. Видимо, Луп — лицо, причастное к изданию книги — скорее всего, издатель. Между ним и Марциалом могло быть заключено соглашение об опубликовании книги на условиях определенного процента выручки, поступившей от продажи. Каков был этот процент — можно, конечно, только гадать. Уже одно то, что Марциал прибегал к услугам различных издателей, говорит о том, что он искал себе наиболее выгодных условий. Положение поэта вовсе не было таким, при котором он мог удовольствоваться одной лишь славой.

Гораций в своих сатирах говорит о себе: «Дерзкая бедность заставила меня писать стихи» (I, 4, 71). Какой бы смысл мы ни пытались вложить в это замечание поэта, из него ясно вытекает, что поэзия приносит доход (и вряд ли только подарки Мецената имеются здесь в виду, так как Гораций писал стихи еще до того, как Меценат обратил на него свое внимание).

Читатель с книгой-кодексом в руках. Барельеф на саркофаге III века нашей эры из Сидамарии.

Стамбул, Оттоманский музей.

Покупателями книг были, конечно, состоятельные люди. Еще задолго до Марциала собирание книг стало модой и любители посвящали все свое время охоте за новинками и просто редкими книгами. Сенека (De tranqu. an., 9, 4) с горечью пишет о владельцах многочисленных книг, которые за всю свою жизнь не удосужились прочесть хотя бы заглавия («индексы») своих книг. По его словам, библиотека стала необходимым украшением дома, и стала обставляться со всевозможной роскошью, как ванные комнаты и бани. В Риме императорской эпохи частные библиотеки встречаются гораздо чаще, чем во времена республики. Даже вольноотпущенники, разбогатев, непременно обзаводятся библиотекой (в «Сатириконе» Петрония Тримальхион хвастает, что у него их целых три).

Традиция сохранила нам лишь случайные имена владельцев крупных библиотек. Среди них мы встречаем Вергилия, библиотека которого была широко открыта для его друзей (об этом упоминает биограф Вергилия Донат). Иметь под рукой библиотеку было совершенно необходимо создателю римского национального эпоса: великолепное знание греческой и римской литературы наложило отпечаток на все творчество поэта.

Упоминания о частных библиотеках встречаются в письмах Плиния Младшего. Он называет Геренния Севера (IV, 28, 1), ученейшего мужа, пожелавшего украсить свою библиотеку изображениями Корнелия Непота и Тита Кассия, вспоминает Силия Италика (III, 7), бывшего также владельцем библиотеки. Сам Плиний Младший дарит свою библиотеку городу Комо (I, 8, 2). Библиотеки создаются и в провинциях (наибольшей известностью пользуется библиотека Плутарха из Херонеи — Symp., 5, 2, 8).

Плутарх был известным литератором и ученым. Собрания книг у древних ученых часто достигали особенно больших размеров. Грамматик Эпафродит (Suda, s. v.) составил себе библиотеку из 30 000 свитков, такой же величины достигало собрание Тиранниона. В начале III в. нашей эры врач Серен Саммоник собрал 62 000 свитков. Их подарил младшему Гордиану сын Саммоника (Hist. Aug., Gordian., 18, 2).

Наконец, в Риме создаются и публичные библиотеки. По всей вероятности, первым основателем публичных библиотек был Азиний Поллион, полководец, политический деятель и литератор, бывший одним из выдающихся деятелей той заключительной драмы, которой сопровождался конец республики. О нем кратко, но необыкновенно выразительно отозвался Плиний Старший в «Естественной истории» (XXXV, 9): «Это было изобретение Азиния Поллиона, который, первым основав библиотеку, сделал духовные богатства людей общественным достоянием (qui primus bibliothecam dicando ingenia hominum rem publicam fecit)». Эта первая публичная библиотека Рима была основана в 39 г. до н. э. и помещалась в вестибюле храма Свободы, в Атриуме. Овидий, посылая в Рим III книгу своих «Печальных элегий», заставляет ее жаловаться читателю в следующих словах:

Гай Азиний Поллион был не только одним из выдающихся политических деятелей этого бурного, богатого событиями века, когда на исторической арене Рима выступает целая плеяда одаренных и ярких личностей: он рискнул стать и историографом своей эпохи. Гораций предостерегал его от опасностей, которые скрывал в себе этот сюжет, обращаясь к нему в первой оде второй книги: «В пути углей остерегайся, что под обманчивым пеплом скрыты» (Carm., II, 1, 7–8). Соединение в одном лице полководца и литератора встречается в это время особенно часто — наиболее ярким примером может служить Гай Юлий Цезарь. Азиний Поллион не составлял исключения из этого правила. Деятель цезарианской партии и командир легионов, поддерживавший некоторое время Антония против Октавиана, он отошел затем от политической деятельности, всецело посвятив себя занятиям науками, литературой и искусством, возглавив литературный кружок, в котором выступали с чтением своих произведений выдающиеся писатели и поэты до того, как издавать их для широкой публики.

Библиотека Атриума была основана Азинием Поллионом на средства, полученные от добычи, захваченной в войне с парфинами в Далматии. По-видимому, в этой библиотеке были собраны книги и на латинском, и на греческом языках (к этому времени греческий язык стал вторым литературным языком Рима). Здание библиотеки было украшено статуями, изображавшими великих писателей прошлого.

Создание этой библиотеки имело большое политическое и культурное значение. Отныне к богатствам классической греческой и римской литературы получили доступ те круги читателей, которые не располагали средствами для создания личных библиотек.

Как сообщает Светоний, в числе задуманных Цезарем, но не осуществленных дел было создание двух крупнейших общественных библиотек, одна из которых была предназначена для греческих книг, другая — для латинских. Заботу о их создании и все руководство этим делом должен был взять на себя известный ученый Марк Теренций Варрон (Suet., d. Iul., 44). Судьба этого проекта нам неясна, но уже во времена Горация в Риме существовали большие публичные библиотеки.

Занимаясь обширной строительной деятельностью, император Август построил в Риме, помимо других сооружений, и храм Аполлона Палатинского. По сообщению Светония, «Святилище Аполлона он воздвиг в той части Палатинского дворца, которую, по словам гадателей, избрал бог для себя ударом молнии, и к храму присоединил портики с латинской и греческой библиотеками. Здесь на склоне лет он часто созывал сенат и просматривал списки судей» (div. Aug., 29, 3). Гораций упоминает об этой библиотеке в своих «Посланиях» (I, 3, 17). Заведывание библиотекой Август поручил Помпею Макру, как можно предположить на основании одного замечания Светония в биографии Г. Юлия Цезаря (56). Этого Помпея Макра император облек специальными полномочиями в комплектовании библиотеки. При этом целый ряд книг (в специальном послании, адресованном императором Помпею Макру) были запрещены.

Гай Юлий Цезарь (100—44 г. до нашей эры).

Турин, Кастелло ди Алье.

Из схолиев к Ювеналу (I, 128) мы узнаем, что в библиотеке храма Аполлона были собраны книги по гражданскому праву и свободным искусствам.

Основывая библиотеку близ своего дворца, Август следовал традициям египетских Птолемеев, также основавших библиотеку в пределах царского дворца.

Одним из первых попечителей («префектов») библиотеки Августа был вольноотпущенник императора Гай Юлий Гигин. Литератор и грамматик, Гигин успел до этого прославиться своими сочинениями на самые различные темы, в том числе и по сельскому хозяйству. Некоторые полагают, что для четвертой части своих «Георгик» Вергилий использовал сочинение Гигина (об этом пишет Колумелла, I, 1, 13, заметивший, что Гигин был чем-то вроде дядьки, quasi paedagogus, для Вергилия, заставившего науку о сельском хозяйстве говорить стихами). Август, стремившийся возродить в римском обществе издревле свойственную римлянам любовь к земледелию, не случайно, таким образом, избрал Юлия Гигина для руководства крупнейшей публичной библиотекой. По-видимому, к Юлию Гигину (не называя его, однако, по имени) обращается Овидий в «Печальных элегиях» (III, 14), умоляя его принять под свое покровительство свои сочинения — кроме одного, а именно «Искусства любви», принесшего столь великий вред автору. Эта 14 элегия замыкает третью книгу «Печальных элегий». В этом послесловии автор печалится о судьбе своего произведения, подобно Горацию, который в 20-м послании, последнем в первой книге его «Посланий», высказывает свои мысли относительно судьбы, ожидающей его книгу.

Август основал и другую библиотеку, в портике Октавии, как сообщает Светоний в его биографии (29). Ее возглавлял некий Мелисс, вольноотпущенник Мецената, пользовавшийся покровительством и самого императора. Библиотека была названа так в честь сестры Августа, и в Риме ее обычно называли «Библиотека Октавии». В ней хранились греческие и латинские книги. Несмотря на то, что при строительстве этой библиотеки были приняты противопожарные меры, она сгорела в 80 г. н. э. Светоний в биографии Домициана рассказывает, как этот император пытался восстановить библиотеки Рима, пострадавшие от пожаров, с помощью книжных богатств Александрии, куда были посланы люди специально для переписки и редактирования книг.

В биографии Тиберия (гл. 74) Светоний рассказывает о строительстве храма «божественного Августа», которое было начато вдовой Августа Ливией и закончено Калигулой. Храм этот называли просто «Новый храм» (Templum novum). В этом храме Тиберий открыл библиотеку, посвященную Музам. Марциал, обращаясь к своей книге, которую он посылал в Рим из далекой Испании, велит ей смело отправляться к порогу «Нового храма»:

Императоры последующих династий, сменившие Юлиев-Клавдиев, также стремились увековечить свои имена открытием новых библиотек. Веспасиан использовал для этой цели храм Мира, построенный в 75 году в память победы над Иудеей. «Библиотека Мира», как стали ее называть в Риме, вскоре приобрела широкую известность; в ней сохранялись главным образом произведения ученых грамматиков. Это был прообраз научной библиотеки со специализированным профилем. Из одного замечания Требеллия Поллиона (Hist. Aug. trig. tyr., 31, 10) видно, что она существовала еще в III веке нашей эры, и там собирались литераторы и грамматики для ученых бесед.

Император Веспасиан Флавий (годы правления 69–79 нашей эры).

Копенгаген, Глиптотека.

Император Траян основал названную его именем «Ульпиеву библиотеку», которая вначале располагалась на форуме Траяна; позднее, согласно Флавию Вописку (Prob. II, 2), она была перенесена в Термы Диоклетиана. Она продолжала существовать еще в пятом веке нашей эры, и в ней сохранялись обычные два отделения, для греческих и латинских книг. Вописк в биографии императора Тацита (гл. 8) упоминает о книге из слоновой кости, которая хранилась там в шестом шкафу (следовательно, шкафы в этой библиотеке были пронумерованы!). В этой книге был записан сенатусконсульт, подписанный рукой самого императора Тацита. В биографии Аврелиана (I, 7—10) Вописк вновь упоминает об этой библиотеке, рассказывая о том, как префект Рима Юний Тибериан приказал выдать историку так называемые «полотняные книги», содержавшие записи о деяниях императора (записи эти делались по приказу самого Аврелиана). Здесь же Вописк сообщает о находке важного документа — письма «божественного Валериана», оказавшегося все в той же Ульпиевой библиотеке. Мы вправе поэтому предположить, что эта библиотека носила официальный характер — в ней хранились документы государственной важности и архивы цезарей. Но государственным архивом, по всей видимости, она все же не была. В уже упоминавшейся здесь биографии Аврелиана говорится, как об особо существовавших архивах городской префектуры Рима (IX, 1).

Крупнейшая библиотека была основана императором Константином в Константинополе. Впоследствии она была увеличена стараниями Констанция и Феодосия II. В V веке она заключала в себе более 120 000 книг, среди которых были уникальные экземпляры — как, например, огромный свиток из пергамена длиной около 37 метров, на котором золотыми буквами были записаны поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея» (Zonar., XIV, 2).

Обладали библиотеками и провинциальные города огромной римской империи. Наиболее выдающимися были книгохранилища таких городов, как Афины, Коринф, Дельфы, Смирна, Галикарнасс и многих других, обладавших древними культурными традициями. Очень часто библиотеки были соединены с гимнасиями, что косвенным образом подтверждает ту большую роль, которую эти библиотеки играли в образовании молодого поколения. Но, конечно, самое большое количество публичных библиотек находилось в городе Риме — в период от Августа до Адриана общее число их достигло 28.

Эти библиотеки имели особый штат обслуживающего персонала. Во главе каждой из них стояли прокураторы, как можно увидеть из тех римских надписей, которые имеют отношение к библиотечному делу. Этим чиновникам подчинялись рабы, принадлежавшие государству или императорскому дому. Старший из них носил звание магистра. С эпохи Клавдия мы находим указания на существование централизованного управления императорскими библиотеками Рима во главе с «прокуратором библиотек». При Адриане эту должность занимал известный филолог Л. Юлий Вестин, ранее бывший главой Александрийского Музея. Отсюда мы вправе заключить, что эта должность предоставлялась людям науки. Существовали и специальные лица, следившие за порядком в библиотечных помещениях («вилик библиотеки»).

Последнее упоминание о персонале императорских библиотек содержится в кодексе Феодосия (XIV, 9, 2). Это эдикт императора Валента от 372 года «Об антиквариях и хранителях Константинопольской библиотеки». Там в числе прочих мер предписывается назначить четырех греческих и трех латинских антиквариев, специалистов по реставрации и переписке старинных книг, для изготовления новых книг и восстановления старых.

Многочисленные книгохранилища, частные и общественные, рассеянные по городам римской империи, говорят о возросшей роли образования в дряхлеющем греко-римском мире. Повсюду возникают учебные заведения повышенного типа, где преподают, как правило, греческие профессора, риторы, литераторы, историки и философы. Одним из наиболее выдающихся был Дионисий Галикарнасский, поселившийся в Риме после гражданских войн и преподававший там свыше двух десятков лет. Он был великолепным литературным критиком и оставил нам блестящие очерки, посвященные творчеству Фукидида, Демосфена и других древних ораторов и писателей. Он глубоко интересовался и древней историей Рима, оставив нам «Римскую археологию».

Вплоть до самых поздних времен империи продолжали жить древние философские школы, в которых учились юноши из обеспеченных семейств Рима и Италии, Испании и Галлии, Северной Африки и городов провинции Ахайи, как стала называться материковая Греция. Главными центрами просвещения по-прежнему оставались Александрия, Афины, Родос. Как метко заметил некогда Гиббон, «самый последний из афинян обладал живостью ума, изяществом вкуса и языка, привычкой к общению и, по крайней мере на словах, некоторыми признаками того душевного величия, каким обладали его предки».

«Находившиеся в городских предместьях академия платоников, лицей перипатетиков, портик стоиков и сад эпикурейцев были усажены деревьями и украшены статуями, а сами философы, вместо того, чтобы запираться в своей школе, как в монастыре, поучали среди широких и красивых аллей, которые отводились в различные часы то на умственные занятия, то на физические».

Кризис империи, постепенное угасание общественной жизни не могли не отразиться на общем состоянии культурного развития Рима. Образно сравнивая историю Рима с историей человеческой жизни, Аммиан Марцеллин рисует картину детства, юности, возмужалости и старческой дряхлости Рима, сопровождающейся падением нравов. Дело дошло до того, — пишет он, — что в дом вместо философа приглашается певец, вместо наставника в ораторском искусстве — знаток актерского ремесла. «В то время как библиотеки подобно кладбищам, закрылись навсегда, фабрикуются водяные музыкальные инструменты…» (XIV, 6, 18). Речь здесь, конечно, идет о частных библиотеках, но общее падение тонуса литературной жизни не могло не затронуть культуру книги вообще.

Из всех памятников античной культуры, накопленных за долгие века ее развития, книги оказались одним из самых ранимых. В пламени пожаров, под развалинами древних храмов, разрушенных во время бурных событий последних веков существования Западной Римской империи, погибли тысячи книг: многие произведения античной литературы оказались утраченными навсегда. Но, вероятно, еще больший урон причинили собраниям античных книг невежество и злоба людей, разжигаемые религиозными предрассудками. Победившее в IV веке христианство рассматривало (по крайней мере, на первых порах своего существования) всю античную литературу и соответственно все «языческие» книги как самого заклятого врага. Памятники античной культуры были неотделимы от античной мифологии (и тем самым — античной религии), и толпы христианских фанатиков уничтожали не только «языческие» капища, но и все то, что в них хранилось, стремясь вытравить всякое упоминание о греко-римских богах. Светские библиотеки постепенно исчезают, и их место занимают церковные христианские библиотеки с их специфической литературой. С какой решительностью отвергалось все связанное с древней античной культурой, видно из сочинений раннего апологета христианства Тертуллиана. В трактате «Об идолопоклонстве» он доказывал, что христианам не следует заниматься искусством (ибо объектом искусства всегда были языческие боги), архитектурой (для изучения которой надо постигать строение языческих храмов), а также преподавательской деятельностью (ибо в школах читают языческих авторов).

Но вместе с тем, было бы упрощением и в конечном счете серьезной ошибкой сводить роль христианства только к негативным результатам. В недрах раннехристианской «вселенской» церкви очень рано зародилось и получило распространение иное направление, стремившееся примирить христианство с античной культурой. Деятели этого направления принадлежали к числу высокообразованных людей, прекрасно сознававших истинную ценность памятников античной литературы и искусства; поэтому они прилагали немало усилий, чтобы спасти драгоценные реликвии прошлого от фанатизма своих единоверцев. Развитие новой христианской литературы, усложнение догматов христианского вероучения, теологические дискуссии, для которых было необходимо овладение приемами древней риторики — все это требовало от верхушки церковного клира высокого общеобразовательного уровня. У образованных христиан стали возникать «тройные» библиотеки — «римская», где хранились произведения литературы на латинском языке, «аттическая» — с произведениями греческих авторов, и христианская. Об одной такой библиотеке рассказывает Сидоний Аполлинарий (Ep., IV, 11, 6).

Указанному направлению в раннехристианской идеологии (одним из видных деятелей которого был также Кассиодор Сенатор, о котором говорилось выше — см. главу VIII) было суждено пронести светоч культуры сквозь долгий мрак средневековья, пока он не зажегся новым ярким светом в эпоху Возрождения.