Джулио прибыл в Санкт-Петербург Великим постом.

Разместившись на Почтовом дворе у Красного канала меж Мойкой и Фонтанкой, он передал подорожную немцу-оберпочтмейстеру. Немец сильно смахивал на Иоганна Гете, каким тот запомнился Джулио при высадке в Большой Гавани Мальты год назад.

Передал также письмо Кати к сестре, велев отправить по адресу. Рекомендательные письма к царице оставил до удобной оказии.

– Войдя под сень, входите и живите, – гостеприимно продекламировал почтмейстер на языке, отдаленно напоминавшем вульгарную латынь.

"Любовь к музыке, кажется, национальная русская черта", – подумал было Джулио. Однако, пристальней вглядевшись в немца, поостерегся.

Первое, что увидел Джулио по выходе с Почтового двора, был слон.

"Зверовой двор", учиненный еще по приказу Петра I и состоявший неизменно из одного слона, приходился аккурат напротив гостиницы в одной с нею ограде. Джулио отметил, что Великий пост, судя по всему, распространяется здесь и на животных тоже.

У ног слона ходил по снегу жирный персиянин в цветастом халате и время от времени пинал слона. Животное реагировало вяло, и Джулио наконец сообразил, что безотчетно беспокоило его с момента вселения в этот Эдем. Аромат из распахнутых ворот слоновника был интенсивным именно в такой степени, чтобы постояльцы больше суток не задерживались в государевых пенатах на государственный же счет.

– Говорят, у русских медведи по улицам бродят, – пробурчал Робертино. – Какое простодушие!

Похлебав на ужин гадости под названием "постные щи" и закусив гадостью под названием "блинчики с квасом", Джулио провел первую из вереницы кошмарных ночей – в борьбе с духотой и насекомыми.

– Войдите, говорит, и живите, – сказал Робертино, укладываясь на войлоке. – Большое спасибо! – он поднял с пола членистоногого зверя за задний сустав. – Кто это, ваше сиятельство?

С суетливыми прусаками Джулио был более или менее знаком. Но этот…

Джулио пожал плечами. Как всякий крупный мужчина, он был беспомощен в борьбе с лилипутами.

– Говорят, глушь, Сибирь… – сказал Робертино. – А какое разнообразие фауны!

Казнив зверя, Робертино уснул не просто сладко, а с какими-то прямо сладострастными вокабулами.

Джулио решил спать одетым. Подоткнув со всех сторон плохое одеяло, он с жалостью поглядел на беззащитный силуэт слуги на полу. Усы, по всем расчетам, должны были возбудить острый интерес в среде кровососущих.

К первым петухам измученный рыцарь убедился: именно к Робертино кровососущие испытывали полнейшее равнодушие.

В шесть часов утра на Почтовый двор в сопровождении нижних чинов явился вице-канцлер Куракин собственной персоной. "Гете" принялся было рапортовать.

– Где у тебя тут мальтийский рыцарь? – перебил Куракин, спрыгивая в навозную жижу, и тут же двинулся в гостиницу самостоятельно.

Джулио, наблюдавший, почесываясь, сцену из окна, никак не предполагал, что вельможа имеет до него интерес. Вдобавок лицо вельможи показалось ему странно знакомым.

Он с удивлением разглядывал богатейшую карету и пуговицы на мундире. Он готов был побиться об заклад, что пуговицы – брильянтовые.

Роскошная кавалькада по щиколотку в грязи на фоне слоновника являла зрелище, непривычное для европейского глаза.

Забарабанили в дверь. Робертино спросонок подскочил как ужаленный, завертелся на месте, бросился к двери, остановился, оглянулся на хозяина.

Джулио кивнул, быстро встал с кровати, потом сел обратно и хладнокровно взялся за сапог.

Куракин властно вдвинулся в комнату, за ним "Гете" и нижние чины, которые сразу расположились по стенам. В распахнутых дверях столпилась гостиничная прислуга. "Арестуют", – шептались там.

Джулио, не повернув головы, продолжал спокойно натягивать сапог.

– Императрица желает дать вам аудиенцию, – сказал Куракин. – Любезнейший, чего-нибудь! – крикнул он почтмейстеру и вдруг сладко зевнул.

Джулио повернул голову, кивнул, похлопал по голенищу, поднялся. Удивление рыцаря достигло пика. Во-первых, он никогда не видел, чтобы так ловко шевелили бровями. Во-вторых, рекомендательные письма лежали в дорожной сумке. Да он и не предполагал никак, что письма приведут его во дворец. Если царица хотя бы просто соизволила ответить – уже победа, а тут…

– Я ждал вас вчера, – холодно сказал Джулио. – В котором часу аудиенция?

"Здоро- ов!" -подумал Куракин, с завистью глядя на мощную грудь рыцаря.

– Как "в котором часу"? – Куракин принял из рук "Гете" лафитник, хлебнул и отерся. – Помилуйте, граф. Матушка велела прямо и доставить. И эскорт прислала. Сейчас закончат пить кофей – и давай! Ну, ты только приоденься, конечно. – Куракин скептически оглядел наряд Джулио и резко повел шеей, словно ему резал воротник.

Отчасти приготовленный обхождением Скавронского, Джулио все же с трудом усваивал контрасты. Словно он с детства пил с этим русским вельможей на брудершафт, и чего им, спрашивается, притворяться друг перед другом?

Проводив рыцаря до стеклянной оранжереи Эрмитажа, Куракин велел камер-пажу доложить и уселся под бюстом Вольтера.

Великолепие Зимнего дворца поразило Литту, как оно поражало всякого. Куракин с любопытством поглядывал на рыцаря, пока шли по галереям. "Отчего столько Вольтеров?" – думал Джулио, хмурясь.

Войдя в оранжерею, Джулио подошел к окну, выходящему на висячий сад, состоявший из берез, мраморных статуй работы Фальконета и еще одного Вольтера.

Джулио не верил, что игрой ума можно добиться положительных результатов. Оттого не любил вольнодумцев, французских в особенности.

Государыня вошла в оранжерею в русском платье. Позади плотно ступал статс-секретарь Зотов, за ним две фрейлины.

Джулио приблизился, встал на одно колено и приложился к руке.

Живая императрица совершенно не походила на портрет, привезенный на Мальту Волконским. Лицо на портрете казалось тяжелым и в целом недовольным. "Недовольство государя есть довольство народа, – усмехнулся тогда Лорас. – Оно же – признак величия".

Походка императрицы была действительно тяжеловата. Но живое выражение лица с непритворным интересом к миру – подкупало.

Джулио подал императрице письмо Скавронского. Едва взглянув, она передала конверт Зотову.

– Граф! – сказала Екатерина. – Нам приятно видеть рыцаря славного и блестящего Ордена Святого Гроба. Памятуя, что вы воспитаны в странах с нежным климатом, я пожелала принять вас в оранжерее. Надеюсь, привычная обстановка побудит к откровенности, принятой при нашем дворе.

Сколько раз в дороге Джулио представлял себе первое появление при дворе! Как он отставит ногу, положит руку на эфес шпаги, выдаст вперед грудь с крестом и с благословения щуплого Дублета скромно скажет: "Как из твердых камней сложены стены этого дворца ("По обстоятельствам, граф, – из дубовых бревен") и его фундамент… – тут он обводит рукой помещение, – так твердыня христианства в лице Суверенного Мальтийского… из избранных воинов церкви… И я имею высокую честь…"

Но он никак не ожидал, что первое появление состоится в семь утра, что нога его, как, впрочем, и обе руки, будут злобно искусаны русскими кровососущими, а фразу о камнях стен придется говорить в застекленной оранжерее… Камень, правда, имелся, но в речи царицы – не то за пазухой, не то подводный…

Джулио отставил ногу.

– Я имею честь… – сказал он.

("Смотрите на фрейлин, – запоздало вспомнил Джулио. – Узнаете – в каком настроении царица".)

Он послушно посмотрел на фрейлин. По двум райским личикам можно было прочитать разве что сводку погоды. Погода, кстати, была так себе. И вдруг понял: оттуда, из-за плеча царицы, на него могла смотреть Екатерина Васильевна Скавронская, фрейлина и статс-дама императрицы.

– Долг христианина – с оружием в руках защищать святую веру, невзирая на благолепие природы, – просто сказал он. – Христианская кровь оставляет одинаковые следы на суглинке и на черноземе.

Джулио знал, какие слухи носятся по Европе о нравах, царящих в ордене госпитальеров на Мальте. И упрек в оранжерейной изнеженности – еще не самый горький из всех.

Ответ рыцаря произвел впечатление. Зотов ниже наклонил голову, фрейлины переглянулись, а Куракин повел шеей и мертво вперился в рыцаря.

– Браво, – сказала Екатерина. – Поверьте, мое восхищение подвигами ордена в битвах с Блистательной Портой может сравниться только с восхищением от последних побед моей собственной армии. – она указала на небольшой бюст фельдмаршала Румянцева в углу.

Куракин мстительно посмотрел на Джулио и снова зашевелил бровями. Тут Джулио сообразил, кого напоминает вице-канцлер: вчерашнего зверя, отправленного Робертино к праотцам.

– К сожалению, – продолжала Екатерина, – наш Балтийский флот далеко отстает от Средиземноморского (Джулио поднял подбородок: о русском Средиземноморском флоте он слышал первый раз в жизни). И я искренне признательна, что гран-магистр Роган так удачно исполнил нашу просьбу. – царица обвела рукой фигуру Литты. – Правду говорит адмирал Ушаков: чем лучше моряк излагает мысль, тем он привлекательней для Нептуна.

"Тем он привлекательней для Нептуна, – повторил про себя Джулио. – То есть быстрее утонет?"

– Нептун – царь, и вашему величеству лучше знать его пристрастия, – ответил Джулио и замолчал.

– Браво! – снова сказала Екатерина и повернулась к Куракину. – Я думаю, он сойдется с Нассау-Зигеном. Вы где остановились?

– В Почтовом дворе, ваше величество, – подсказал Куракин.

– Где?

– Понял, ваше величество.

– Пожалуйста, – сказала царица.

Екатерина была искренне поражена. Она просила капитана – ей прислали потомка миланского герцога. Она ждала худосочного полумонаха – ей выдали громадину дипломата. Она, наконец, приготовилась к соусу-бешамель из фраз, а накормили простым, но изысканным кушаньем. Такого сочетания в природе не существует.

– Вот еще что, – сказала Екатерина. – Великий князь Павел Петрович изучил историю вашего ордена. Вам будут рассказывать сказки, что ежели станете ездить в Гатчину – так потеряете мое расположение. Вы поменьше слушайте. – и протянула руку в знак окончания аудиенции.

– Когда рыцари ордена выбирают знакомства, – твердо сказал Джулио, – их в первую очередь заботит, чье расположение они могли бы приобрести или потерять. Что касается меня, я имею обыкновение слышать не меньше и не больше того, что мне хотят сказать.

И, приняв царскую руку, Джулио вновь опустился на покусанное колено.

Среди придворных пробежал ропот.

Джулио при самом рождении стоял гораздо выше принцессы завалящего княжества Ангальт-Цербст. Выговорить название которого, кстати, можно заставить, только сделавшись императрицей. И не хотел спустить тона. Она сегодня императрица – правда. Но и в его лице сегодня перед императрицей стоит Орден госпитальеров.

– Брависсимо! – сказала Екатерина, и какое-то новое выражение мелькнуло в глазах царицы, когда она увидела гордую голову Джулио и его ассирийской лепки, свежие губы – на уровне своей груди.

Даже коленопреклоненный – Джулио Литта был внушителен без оговорок.

– Как вам кажется? – дрогнув, обратилась она к Куракину и отняла руку.

– Загадки северного сфинкса не были слишком сложными, – пожал плечами брильянтовый маркиз.

"Вставать или рано?" – думал Джулио, скульптурно склонив голову к колену.

– И последнее, граф. – царица нежно посмотрела на макушку рыцаря. – В России не все столь снисходительны, как императрица. При крупных ставках головой валета всегда пожертвуют в угоду королю. – и вновь протянула руку. – Остальное вам объяснит князь Куракин.

Джулио вторично поцеловал пухлую, душистую кисть.

"Пахнет Азией, – подумал он. – И только одна ошибка. Валет почтет за честь сложить голову за своего короля".