Граф Дмитрий Михайлович Волконский был покинут нами в разгаре обустройства на новом месте в компании деревенских близнецов Петра и Фомы, отобранных, как мы помним, с особой тщательностью из всей команды фрегата.

Вместо того чтобы поселить их в сыром первом этаже, в помещении для прислуги, Волконский отвел близнецам каждому по спальне рядом со своею.

– Дмитрий Михалыч, – кричал со второго этажа близнец, – quel admirable!*

– А ты который? – отзывался из садика посол, с уважением обходя по кругу пальму.

– Je suis Thomas!** – назывался Фома.

Кроме французского, близнецы свободно владели итальянским, немецким и латынью.

– Петро, хвост за вами будет непременно, – сказал Волконский за завтраком. – Две недели – никаких движений. В лавку, в кабак – и домой.

– Обучены, Митрий Михалыч! – весело отозвался Фома.

– Мостовую чаще перед домом мети. Мальтийки видел, что вытворяют? Скребут по пять раз в день, как будто голой задницей по ней кататься! Вы, кстати, откуда ее выкопали? – он показал глазами на кухарку Фиону.

– Верное дело, Дмитрий Михалыч! Нешто нас не учили! – снова вклинился Фома.

– А отчего такая страшная?

Фиона, словно почувствовав, что говорят о ней, обернулась и радостно улыбнулась хозяевам.

– Ну и рожа! – сказал Волконский.

– Баба как баба, – пожал плечами Фома. – На коротких, узловатых, мускулистых ногах.

– Buono?* – сказала Фиона.

– Привычка такая у мальтийцев, – пояснил Фома. – На любого посмотришь – сразу улыбается: "Buono? Buono?" Я как вышел тогда, вижу – прогуливаются, и все хорошенькие. К одной, к другой – все кухарки. Что-то много, думаю, кухарок по одной улице гуляют. Я к соседу. Обойщик, что мебель перетягивает. Ему жестами про кухарку объясняю, он жену и позвал.

– Представляю эти жесты, – заметил Волконский.

– Не могли же в Валетте знать, что мы именно этот дом купим? А когда узнали – не могли же обойщика специально подселить? Я, конечно, расспросил – давно, мол, живешь тут и все такое?

– Как же это ты жестами?

– Похлопал по стене, говорю: "Хаус гут".

– По-немецки?

– Какой же это немецкий? Это почти что русский. А он мне говорит: "Кватроченто". Тоже, считай, по-русски.

– Понятно, – сказал Волконский.

К концу недели Волконский научился различать близнецов. Фома был шустрый и весь словно выгоревший на солнце. Петр предпочитал отмалчиваться и хотя тоже был выгоревший, но не на солнце, а словно бы в русской печи – подрумяненный и с корочкой.

– И вот еще что, Дмитрий Михайлович… – Фома посерьезнел. – Тут напротив сплошь притоны, так вы уж позвольте…

– Ну, брат, эта статья расходов не предусмотрена.

– Дозвольте, Митрий Михалыч. А там поглядим. Потом, у них тут, кажется, недорого.

Волконский брезгливо поморщился:

– И охота тебе…

– Ну, охота – это само собой.

– А как разговоры пойдут: из русского посольства, мол, в бордель бегают? Да мне Безбородько шею намылит…

– Безбородько намылит? – в один голос сказали братья. И Петро, доселе хмуро молчавший, поглядел на патрона как цирюльник на больной зуб.

– Да Бог с вами, Митрий Михалыч, – закончил Фома в одиночестве. – Уж кто-кто… И потом, вы же на Мальте, сколько я понимаю, частным лицом приняты?

– Да ведь это по форме. А по сути…

– Так… и мы тоже забежим только по форме… То есть, наоборот, только по сути…

– Заблудился, – буркнул Петр.