Джулио не был ни напуган, ни даже удивлен происшествием на Лиговском канале.

Восьмилетний Джулио, в первый раз допущенный к ужину с гостями, испугался хлопка от пробки шипучего фалернского и с ревом кинулся к матери. Герцог смерил сына взглядом и холодно сказал:

– Подите в детскую. Трусы мне неинтересны.

Привязав веревку к вороту флагштока на башне, Джулио утром спустился по стене к кабинету отца – испросить прощения. Он уже встал на каменный карниз; уже герцог увидел за окном сына и, притворно нахмурившись, двинулся к окну; уже Джулио отклонился назад, чтобы дать отцу распахнуть наружу створки, когда веревка лопнула.

Веревка перетерлась о битый край черепичной кровли, и Джулио рухнул навзничь на газон, плетьми разметав руки.

Он не мог вдохнуть, и только глаза расширялись и расширялись. Поплыл газон, и старый граб под окном герцога плавно перевернулся кроной вниз…

Отец, подбежав, увидел вытянутый в трубу, побелевший рот ребенка, схватил за плечи и сильно встряхнул. Джулио с хряском, будто втолкнули в горло пучок сухой соломы, вдохнул и со следующим вдохом почувствовал адскую боль в левой руке.

Этот кульбит словно бы насмерть прихлопнул там, в верхушках легких, студенистый орган, где располагается страх за тело.

Рука в кисти срослась чуть набок, однако набрала такую силу, что гнула меж пальцев лошадиный мундштук. Тогда как правая была обычной, вполне обычной правой.

И вот снова – левая…