Открыв глаза, я понял, что ночью прошел дождь.
Мокрая луна висела где-то там, за пределами квадрата моей молельни, но я не видел ее — я чувствовал.
Ночь. Лето. Влажные ароматы ирисового вэйборна.
Ночь была на исходе. Она еще не кончилась, и я не мог знать, сколько осталось до рассвета, но я опять-таки чувствовал…
Нащупав взглядом темноту, я рванулся всем своим естеством — и проснулся по-настоящему. И лишь затем спросил себя: «А почему, собственно?»
Ответ пришел в виде звука.
— Хэйя-а-аа! — раздался вопль нескольких голосов, и следом сразу же прозвучало:
— За Коро-о-о-ля!!!
Я был на ногах. Я отбрасывал к дьяволу занавес, я несся по террасе к лестнице, боковым зрением замечая, как из всех молелен выбегают пробудившиеся воины. Но я бежал впереди их, потому что по наитию проснулся раньше — на пару торнов, но раньше многих.
Схватка у ворот уже звенела. Пока я преодолевал лестницу, трубный возглас «За Коро-о-оля!!!» прогремел еще дважды, и вслед за ним оба раза предсмертно оборвалось начатое «Хэ-э…»
Я был во дворе, на бегу я разворачивал клинок, отводя его для «лесного зверя», я не принимал решения, рука сама сделала выбор, ведь «лесной зверь» неизменно получался у меня лучше всего остального. До места схватки оставалось тридцать шагов, не больше, и за эти тридцать шагов «Хэ-э…» успело оборваться еще четырежды.
Ярк с обломанной саблей бежал прямо на меня, глаза его горели обреченным алым пламенем. Я забыл о любимом элементе и просто выставил меч перед собой. Ярк увернулся, бросившись влево, и острие моего оружие едва чиркнуло его по бедру. Но слева его встретили. Он даже не успел вскрикнуть.
— За Коро-о-оля!!! — грохнуло прямо передо мной, и Квинт Арета, взмахнув Разрушителем, погасил живой огонь в глазах последнего, восьмого по счету из дерзнувших ярков.
Квинт Арета обернулся ко мне. Чуть дальше в темноте я различил фигуру Лайка. Кроме них, у ворот никого не было.
Я представил себе неуклюжие движения Лайка с оружием, — движения, против которых даже жрецы Храма с трудом изыскали защиту.
— Откуда взялись ярки? — сказал Лайк в пустоту.
Квинт Арета только неопределенно хмыкнул.
В тот же миг в чаше ириса взревела молния.
Молния пела о битвах, и ее непременный спутник отбивал единицы времени — не минуты и не торны, другие, истинные единицы, — ритм небес, частота ударов создателя, переменный пульс восьмицветного мира, где жизни сталкивались в противоборстве, и вот: чаша цветка озарилась изнутри своим удивительным светом, в его музыке было все — живым или мертвым, заповедали первые воины, и зов их стал неписанным законом новой Вселенной, и каждый из стоящих ныне во дворе Храма поднял знак призвания своего в мир и совершил предписанное ритмом жесткой лиловой молнии: удар, разворот над головой, еще удар, разворот…
Мы сидели у воды: я, Лайк и Квинт Арета Артур Рейз. Туманная завеса колыхалась совсем близко; казалось, стоит протянуть руку — и дотронешься.
Было время после полудня. Перерыв между циклами обучения.
На песке в ножнах лежал Разрушитель. Хотя нет, конечно же не на песке, — он покоился на отрезе белой ткани, принадлежащей ему с рождения. Рукоять Разрушителя сияла на солнце драгоценными каменьями: «синим оком» и «желтым ликом». Рядом с таким оружием мой меч и меч Лайка выглядели серо. Я вспомнил, как Лайк сказал когда-то: «Обычный клинок. Серая сталь.»
Мы плавали в тумане, обнимаясь с водой и стараясь нечаянно не коснуться друг друга. Сейчас я наслаждался отдохновением тела и размышлял о сущности воды.
Лайк оделся и застегнул пояс. На поясе крепко держались три мешочка.
— Путник говорил: ярки еще придут и с востока и с юга, — произнес Квинт Арета. — Путник говорил: ярков больше, чем мы думаем.
С тех пор как Публий отъехал на полуостров, Квинт Арета стал частенько повторять его изречения. Дня не проходило (да что там дня!), чтобы мы не слышали: «Путник говорил, Путник рассказывал…» Некоторые слова Квинт специально заучил наизусть. Он отменный воин, Артур Рейз, но говорить, увы, не мастак. Все мы не мастера говорить, и я, к сожалению, тоже. Я, как и все, говорю односложно, совсем не так, как думаю, и не так, как мне хочется. Раньше я никогда не замечал этого. Я не замечал этого даже когда Путник был здесь, с нами. И смог заметить лишь когда он уехал.
— К молнии привыкли, — сказал Квинт Арета. — Да?
Квинт желал говорить так же хорошо, ярко, как умел драться. Он пытался объяснить, поделиться своими чувствами…
Мелодии молнии, те или иные, уже требуют от нас тех или иных приемов боя. Молния — тот же сонг, вот только звук ее куда чище, протяжнее и… и громче, как это ни просто. День за днем жрецы приучают нас к ее музыке, а та уже сама по себе учит не переставать быть воинами даже во сне. Одно накладывается на другое, и звук вызывает трепет, и жажду, жажду победы, и когда его долго нет, начинаешь ждать и выбирать в тишине самую нужную из притаившихся мелодий.
Примерно так хотел сказать Квинт Арета и примерно так сказал бы ему я, если бы мог выразить это в словах. В словах, предназначенных для мира, а не для себя самого.
Квинт Арета бережно вынул Разрушитель из ножен — и совершил внезапный выпад в сторону моря.
Как великолепно смотрелся Квинт Арета с Разрушителем!
Он прошел всю страну желтых варваров с этим мечом, от побережья до начала мартонского тракта; год провел он в Долине теплых ключей и до сих пор убежден, что сил после целебной долины у него прибавилось; первым деянием его лет сто назад было разрушение замка, в котором он провел юность, — замок был обречен, и Квинт Арета предпочел разорить родное гнездо, едва стало ясно, что отстоять его свыше сил человеческих.
В одном из боев гигант-варвар вышиб ему передние зубы, разумеется, поплатившись за это жизнью. Вместо зубов Квинт установил пластины из желтого золота, сопровождавшие сиянием его немудреную речь.
— Где семнадцатая битва?! — вопросил Квинт Арета фиолетовый туман.
Желтые земли он знал лучше, нежели полуостров. Арету вообще не помнил, хотя второе имя ему нравилось. В Арете он произвелся на свет — и тут же был отправлен на юг. В Джессертоне никогда не был, с Публием познакомился в столице. В столице Квинт имел двухэтажный дом, в доме том массу дорогих вещей, бывал во дворце, знал всех главных Флинтов, но из столицы постоянно уходил, уезжал, уплывал (как правило, конечно, уплывал), потому как пережил он пятнадцать битв и дождаться не мог, когда будет его шестнадцатая.
Шестнадцатой стала утренняя стычка, хотя назвать битвой истребление глупых ярков он упорно не соглашался.
Я смотрел на Квинта Арету и мечтательно представлял:
«Этот человек живет в Лунной Заводи!»
— После полнолуния пойдем вместе! — сказал Квинт Арета и прикоснулся Разрушителем к лежащему мечу Лайка.
Изо всех сил Квинт Арета ждал полнолуния. В полнолуние молния прозвучит для нас последний раз, и звук ее будет необычен. Год завершится. Квинт Арета станет рыцарем-бригадиром, прошедшим Храм. К его заслугам, к боевому опыту и Долине теплых ключей еще Храм Ириса — таких людей мало в Королевской Республике.
Сейчас вид рыцаря-бригадира выражал непреодолимое желание скрестить наконец Разрушителя в достойном поединке с достойным противником.
Лайк однако вовсе не светился боевым ожиданием. Он встал, неторопливо отряхнул песок и кивнул. Что призван был означать этот кивок — согласие со словами Квинта или же вечное да своим собственным мыслям — ни я, ни Квинт Арета так и не поняли.
— Идем, — произнес Лайк.
Но вопреки себе он стоял и не двигаясь смотрел в небо.
Я отряхнул песок и побрел к воротам Храма, на ходу размышляя о сущности музыки и о сущности нетерпения.
Четыре убывающих доли. Четыре доли и три дня.
Храм Ириса старше Республики Селентина. Он старше восточной войны, и первые жрецы Цветка появились здесь в доисторические времена. Их было пятеро и, по-видимому, это они построили чашу и обвели ее террасами. С тех пор в стенах Храма всегда находится пять жрецов. Изредка жрецы умирают, но как и зачем? И откуда приходят новые? Тайна. Может, Король и имеет к ней ключ, но для прочих тайна за семью печатями. Хотя скорей всего за семью печатями она и для Короля, — жрецы Храма не граждане и не подданные, они не стоят ни на чьей стороне и втянуть их в битву, пусть даже под угрозой немедленной смерти, невозможно. Если бы утром в Храм ворвались не восемь ярков, а две сотни, и во дворе разыгралось бы побоище, четыре жреца оставались бы на террасе и наблюдали за ходом сражения с видом невозмутимым. А что сделал бы пятый, одарил нас молнией или нет, — известно только ему.
Существует легенда, будто во время восточной войны, когда, по словам Публия, «бои следовали за боями, и погибали голубоглазые, устремляясь в небо, и сливались с землей воины-тени», когда плакали травы, а «ледяные вершины становились седыми от горя», так вот когда это все происходило, в Храме якобы находились и хнумы, и всадники. И жрецы, естественно, обучали тех и других. Но я не верю.
Зато кольцевая оборона Храма Селентиной не легенда, а исторический факт. Накануне северной экспедиции корабли год охраняли подходы с моря, а две армии, укрепив позиции, год стояли с той стороны тумана. Лайк назвал решение тогдашнего командующего, будущего Грей-Дварра Несчастного «странным», а Публий Джессертон «оригинальным». Впрочем, история с кольцевой обороной не очень известна в Республике, да и все, что касается Храма, в Республике не очень известно. Храм — не тайна, но рассказывать о нем кому попало не принято. Только рыцари достойны Храма, и только избранные рыцари попадают в Храм.
Правда, я не понимаю, зачем тогда Король отправил сюда Путника? Путник зачарованно слушал мелодии молнии, но ему не было нужды ждать полнолуния — он не воин. Путник уехал, когда Король призвал его обратно в столицу.
Мы, воины Королевской Республики, выйдем за пределы лиловой завесы лишь став прошедшими Храм, спустя без трех дней семь долей Луны, 1-го селентина 312 года.
Но уже сейчас я чувствую изменения.
Я больше не провинциальный сторож.
Я понял разницу между Лайком, Королем, Казначеем — и (да простит меня Луна!) Гаем, Юлом, Анком, моими златоградскими братьями. Обычно люди, будь то простые крестьяне или рыцари, решают задачу, как им правильней прожить в мире, прожить и не ошибиться. Но некоторые говорят: «Этот мир мой!» — и думают, что с ним дальше делать.
Когда мы знакомились с Храмом и Лайк впервые услышал молнию, он, как и все, выхватил меч. Меч в его руке лежал неудобно, неправильно, что бы он с ним ни делал — все казалось неверным, нарушающим самые-самые азы боевого искусства. Целых две доли, пока шлифовалась чистая техника (не как в Златограде, а по десять часов на день!), Лайк ходил в худших. На нем не было лица, он не произносил ни слова и в глазах его читалось отчаянное недоумение, кричащий вопрос — почему так?! Однако все переменилось, едва начались поединки. Только безопасное тупое оружие спасло любимца жрецов Квинта Арету, прозевавшего оглушительный неправильный удар по голове. Три безопасных меча ломались от разного рода неправильных ударов Лайка в поединках с другими бойцами, а рыцарь из Аристона получил повреждение колена, бросившись в атаку, когда Лайк ошибочно, по его мнению, перенес тяжесть тела на правую ногу. Жрецы с великим интересом наблюдали за таким поворотом событий. Один из них даже самолично взял оружие и встал против нерадивого ученика. А спустя какое-то время в базовой технике появились дополнительные элементы.
В начале четвертой доли обучения (она же пятая доля убывающей Луны) молния вторглась в сознание каждого. Тогда-то пошли боевые комплексы. Один комплекс — одна композиция молнии. Всего комплексов восемь: против волков, против варваров, против рыцарей, против лучников, против конных воинов, против превосходящих числом ополченцев, против летающих тварей. А также, что меня несказанно удивило, против нечисти. Я как-то привык сомневаться в существовании нечисти: драконов, демонов и прочей подобной мерзости. Легенды есть легенды, жизнь есть жизнь: никогда Селентина с нечистью дела не имела, а я и нормальных-то летающих тварей в глаза не видывал, даже обыкновенных лесных пегасиков.
Каждый комплекс имеет три разновидности: бой при обороне замка, бой при нападении на замок, битва в открытом поле. Каждая композиция молнии имеет три тональности. Я пока освоил два комплекса: волчий и рыцарский. «Лесной зверь» — это хорошо, но вот с рыцарями когда мне драться и ради чего? Рыцари есть только в Селентине и в Мартоне, а с Мартоном войны уже не будет.
Впрочем, каждый комплекс — это новая музыка и новые грани совершенства. Если Храм дарит радостных ощущений больше, чем необходимо для воина, — тем лучше! За все заплачено! И все впереди!
За семь лунных долей можно столько успеть…
Днем Лайк слишком долго смотрел на небо, а вечером слишком рано лег спать. Слишком рано ложиться спать, как известно, не свойственно природному селентинцу. По вечерам природный селентинец спрашивает Луну о своей участи.
Нынче Лайку многое не нравилось. Ему не нравились ярки. Ему не нравилось, что в Верхопутье мы пришли 14-го селентина, а 16-го уже отчаливал «Цветок». И само собой, ему не нравилось, что скоро новолуние.
Луна стала узкой. Доля Вэйборна — последняя доля убывающей Луны. Но ведь опасна лишь сама ночь новолуния, единственное время, когда судьба против всех нас. Зачем страшиться ее заранее, с первых дней лета? Новолуние пройдет, и нам достанется чистый прекрасный год, шесть растущих долей, полная Луна и время перемен вплоть до 30-го вэйборна следующего оборота.
Порассуждать перед сном — любимое занятие природного селентинца.
Я попрощался с ночью и отправился спать. Возле молельни Лайка я задержался и прислушался. Некоторые рыцари бормотали во сне, стремясь удержать губами скользящие мотивы молнии, я слыхал такое не раз. Но Лайк шептал нечто иное.
Я стоял, слушал и никак не мог разобрать. Наконец, я понял.
— Уходить… Уходить… Уходить… — сквозь сон шептал Лайк Александр.
Ночь. Лето. Влажные ароматы ирисового…
Я открыл глаза и спросил себя: «Почему я проснулся?»
Неужели опять? Неужели это входит в цикл обучения и пробуждения отныне будут только такими?!
— Гилденхом! — позвал Лайк.
Я вскочил.
Он стоял в дальнем темном углу.
— Идем. Я хочу, чтобы ты слышал.
Мы вышли на террасу и тихонько спустились вниз по лестнице.
Храм был совершенно пуст, небо вбирало его в себя. Я думал о пустой чаше.
Лайк приблизился к подножию цветка. Дверь отворилась. Он вошел.
Я помедлил — и ступил за ним.
Тусклый фонарь освещал фигуру жреца. Не сказав ни слова, жрец развернулся и двинулся вверх по винтовой лестнице. Свет фонаря позволял с трудом разбирать ступеньки.
Мы поднимались все выше. В сущности, это была та же башня, только очень узкая. И обитатели ее были уверены: им не придется защищаться. Никогда.
О Луна, неужели сейчас я поднимусь в чашу?!
Жрец остановился.
— Сюда! — он указал фонарем.
В стене зияло малюсенькое окошечко. Я стал точно под ним, оно оказалось на два-три пальца выше макушки.
— Так, — сказал жрец.
Он потушил фонарь.
И вдруг я услышал молнию! Чаша не была пуста, ее жрец не спал. Молния не ревела, не пела, не разрывала воздух, рождая ярость и бросая в атаку, нет — впервые молния звучала тихо.
Жрец смотрел в окошечко надо мной, я чувствовал его взгляд.
Мою голову соединяли с Луной незримые нити, только узенькое отверстие в стене пропускало их через себя. Каждый торн, сорвавшийся со струн молнии, ощупывал их ласково и бережно.
— Это рыцарь, — сказал жрец.
Его резкий голос оборвал волшебство.
Лайк засмеялся.
— Отойди, Гилденхом.
Он встал на мое место.
— Новое учение предписывает брать пробу крови, — сказал он.
— Жрецы Храма не рабы новых учений.
— Гилденхом не одет в форму, — сказал Лайк, — но он рыцарь.
И вновь родился невесомый, прозрачный звук. Кто бы мог подумать, что молния способна быть еще и такой?! Я слушал, и мне казалось, что сама Луна спустилась ко мне, только ко мне, специально для меня…
— Это герой, — сказал жрец.
Около минуты было темно и тихо.
Голос Лайка пришел вкрадчивым созвучием тишины:
— Жрец, есть ли еще руны в мире?
Жрец промолчал. Сверху сказали:
— Руны еще есть.
— Где?
Никто не ответил.
Лайк отстегнул от пояса мешочек.
— Вот карта, — сказал жрец.
— Спрашивай! — добавили сверху.
— Хнумы, — произнес Лайк. — Как драться с хнумами?
Жрец молчал.
Лайк изменил вопрос:
— Почему нет комплекса против хнумов?
— Хнумы не имеют оружия.
— Они истребили армии рыцарей!
— Побежденные хнумами умирали от собственного оружия.
— Как?
— Ты убиваешь хнума или убиваешь себя.
Лайк подумал.
— Откуда взялись ярки?
— Жрецам Храма открыты тайны боя. Тайны стратегии скрыты от жрецов Храма.
— Тебе нужен Храм Оракула, — сказали сверху. — Но знай: он далеко.
— Мне не нужен Храм Оракула, — сказал Лайк. — Знайте: война близко.
И он пошел вниз. Стараясь не упасть в темноте, я спускался за ним.
До утренней молнии оставалось не более двух часов. Такой, как сейчас, молния уже не будет. Утром она станет жесткой и агрессивной.
Я засыпал, пытаясь сохранить в себе ее нынешний звук.
Руны…
Руны — это ведь тайное знание. Что такое руны, зачем они? Кто может познать руну? Вот я и к тайному знанию стал причастен. С ума сойти… Само слово «руна» для меня всегда означало что-то высшее, недоступное. Откуда оно?
Квинт Арета сказал: «После полнолуния пойдем вместе!» А ведь он сейчас спит и ничего не знает о рунах. Вообще хорошо бы после полнолуния пойти вместе. Что мы станем делать, пройдя Храм? Нельзя же просто так вернуться в Златоград, сначала хорошо бы совершить нечто. Прочесать восток, например. И идти рядом с Квинтом Аретой, с Лайком, с другими рыцарями — вот будет отряд! И только потом, с той стороны пролива вернуться в Позолоченный Дом.
А может, мы встретимся с хнумами и вступим с ними в бой? Что за война грядет? С кем может быть война, если не с хнумами? О них ничего не известно… Хотя нет, что-то известно: что их мало, что всего два замка под серым знаменем, что сил для войны у хнумов нет. Что дикари они, дикари хуже варваров, и в расцвете своем были дикарями; что последний хнум в пределах Королевской Республики появлялся лет двадцать назад. Неужели избитое племя осмелится дерзнуть?!
Кстати, я только теперь вспомнил: перед тем как Лайк меня разбудил, я видел какой-то сон. Какой же? Я так редко вижу сны, очень жаль упускать этот… Сон мог бы дать хороший совет… Какой же сон я все-таки видел…
Живым или мертвым, ты должен побеждать! Ты должен делать то же, что все, но лучше других. Железо оживает в твоих руках, и острие меча как взгляд, как губы, как пальцы — как часть твоего тела. И потому ты не можешь иначе, но только вот так, вслед за стальным ритмом…
Это была ночь снов.
Я заснул, и опять что-то видел, и опять, проснувшись, не сумел вспомнить — что.
Лайк стоял на террасе. Из молелен выходили воины. Лайк сказал:
— Я видел сон, Гилденхом.
И улыбнулся.
Он улыбался ночью и улыбнулся сейчас.
Квинт Арета, покинув молельню одним из последних, зевнул во весь рот и расправил плечи.
Мы побежали во двор, и каждый, выхватив оружие, занял свое место.
Миновал еще один день.
С самого утра я внимательно наблюдал за Лайком и вспоминал ночь. После испытания под чашей цветка в Александре появилось нечто новое. Он стал притягивать взгляд.
Я ждал.
Вечером Лайк позвал меня.
Я ведь не знал, чего жду, но был уверен: сегодня он позовет меня.
Когда все уснули, мы вошли к Квинту.
Входить в чужую молельню нельзя — таково правило Храма. Но войти в башню жрецов здесь тоже никому не приходило в голову.
— Арета, — сказал Лайк, — это я.
В темноте звякнула сталь — Лайк Александр встретил молниеносный удар Разрушителем, укрыв от него меня и себя.
— Это я, Арета! — повторил он.
— О, свет Луны! — проговорил Квинт Арета Артур Рейз и шумно вздохнул.
— Зажги фонарь!
Рыцарь-бригадир выполнил просьбу, я увидел его недоумевающее лицо. Он поднял с пола кружку и отпил. Квинт Арета обожал холодный чай. Кружка была серебряная, с гравировкой — Арета не терпел дешевой посуды.
— Я ухожу на север, — сказал Лайк, — и пришел звать тебя с собой.
Я вздрогнул.
Квинт помотал головой. Казалось, он не расслышал.
— Как?
— Я ухожу из Храма, — сказал Лайк, — и хочу, чтобы ты пошел со мной.
— Из Храма?!
— Да.
— Нет, — сказал Квинт Арета, — нет!
Лайк, не отрываясь, смотрел ему в глаза.
— После полнолуния! — сказал Квинт Арета. — Пойдем вместе!
— Нет, Арета. После полнолуния будет поздно.
— Нет?
Квинт Арета не понимал, что происходит. Признаться, он был не до конца одинок в своем непонимании.
И Лайк заговорил. Он и так за день сказал больше, чем когда бы то ни было, но сейчас… Только Путник и только в поэме говорил так страстно и убедительно. Только Путник и только в редкие моменты мог изыскать столько слов сразу. Слова пришли к Лайку во сне, без сомнения, они пришли к нему этой ночью.
— Пойми, Арета… — сказал Лайк. — Пойми…
Севернее и восточнее началось движение. Об этом предупреждал Путник, это привиделось Королю. Ярки неспроста, ярки — не рассеянные бродяги. Ярки идут к хнумам. Вместе они двинутся на Селентину. А Селентина не знает об этом, во всей Республике никто не знает об этом!
— Ты нужен! Ты нужен Королю, ты нужен мне, Арета.
— Дозорные отряды… — начал было Квинт.
— Какие отряды? Столица далеко, полуостров далеко. Людей нельзя выводить из тумана, это же Храм! Через семь долей они станут силой. Но ты, Арета, ты и без Храма великий рыцарь! Ты мне нужен! Сейчас, а не после полнолуния! За семь долей можно столько успеть…
Великий рыцарь молчал и отчаянно мотал головой. Видно было, что он не хочет, страстно не хочет, но еще чуть-чуть — и поддастся натиску Лайка Александра.
— Хнумы не сдались, Арета, они таятся на севере! Сегодня они слабы, сегодня у них только два города — да! Но Даркдваррон — это цитадель, это оплот, об него разбился Верховный Стратег, и есть еще Гриффинор, помнишь слова Путника? А Гриффинор не город, он опаснее города! И он в кольце, Арета, понимаешь, туда не попасть! Значит, остается Даркдваррон! Это их столица, их настоящая столица! Мы должны, мы обязаны войти в нее! Так хочет Луна!!!
Квинт Арета гордо поднял голову и поглядел на мир свысока. Сейчас он был невероятно красив. Он был блистателен, великолепен, величествен в своей гордости.
— Я согласен! — ответил Квинт Арета.
«Интересно, — подумал я, когда мутная завеса проплыла перед фонарем Квинта и туман остался за спиной, — а есть еще люди, которые были в Храме, но не прошли Храм?»
Шаг, еще шаг — и снова, снова я был во власти пространства между замками. Храм — тот же город. Мы покинули Храм — и перед нами встала неизвестность. Жизнь в Храме, требующая постоянного напряжения, но размеренная и просчитанная, сменилась бесконечными шагами, свободой и непредсказуемым темным лесом.
Заплечный мешок был туго набит шоколадом, сухарями, печеньем и копченым мясом: путь предстоял неблизкий. Кердалеонские вездеходы белой кожи плотно облегали ногу и приятно пружинили при каждом шаге. Их привез в Храм тот же купеческий корабль, на котором уплыл Путник. Лайк не поскупился: кердалеонская обувь считалась самой роскошной в Республике, вездеходы высшего качества превосходили даже знаменитые альфийские сандалии, не говоря уже о селентинских ходиках.
Еловые лапы цепляли одежду, фонарь в руке Квинта качался в нескольких свордах впереди.
Нет, это не мы были во власти пространства между замками, это пространство отныне было в нашей власти. Я не боялся леса. Я припоминал безопасную дорогу из Златограда в Верхний Путь, как я шел тогда, непрерывно ожидая чего-то страшного, и считал себя готовым отразить, всего-то четыре с половиной доли назад. Сейчас я не шарахался от каждого дерева, я просто знал, что мне по силам, и, главное, с восхищением представлял, что могут мои спутники. Загадка Лайка наполняла все вокруг смыслом, а мощь Квинта — стальной уверенностью.
Север ждал нас, ждал со всеми своими подарками: холодом, хнумами, непроходимыми горами и пустынными перевалами.
Я размышлял, мы шли, я думал о жрецах, о том, почему у хнумов нет оружия, и так промелькнули два часа, три, четыре — половина ночи. Я думал о сущности расстояния, когда покой ночного леса прервал приглушенный вой.
И следом, словно в назидание, раздался короткий звук: «Гау!» Вой тут же оборвался.
Лайк и Квинт, как по команде, остановились. Квинт погасил фонарь.
— Волки! — сказал Квинт.
— Собака! — сказал Лайк.
Они говорили очень тихо, но мне казалось, что голоса их наполняют лес грохотом. Рука моя сама легла на рукоять, и каждая мышца напряглась независимо от воли.
С обычным волком все просто, сказал жрец. Но собака из Волчьего Замка — совсем другое дело. Встречается редко, но если уж встретится, то без «лесного зверя» с перекрестьем — отточенным, выполненным по всем правилам — не обойтись. И волки при ней становятся другими. А если к тому же придется сражаться на болоте…
— Ночью селентинец сильнее всех, — произнес Лайк.
— Да, — подтвердил Квинт Арета.
— Потом наступит утро — не лучшее время. И собака пойдет по следу.
— Да, — подтвердил бригадир.
Я, как умел, попытался объяснить, что по следу собака не определит, кто прошел мимо, рыцарь или нищий изгой; что Волчий Замок, родина собак-оборотней, давно разрушен, разорен, а если там одни волки, то они двинутся на Храм, а в Храме их во имя Луны встретят. Но, видимо, у меня не получилось.
— Это заслон, — сказал Лайк.
— Ты должен? — спросил Квинт Арета.
— Что?
— Пройти.
Лайк не ответил. Он сказал:
— Надо убрать собаку. Волки легче теряют след.
Короткий, как слово, низкий лай вновь оборвал вой на первом же торне. Эта собака не была приблудной псиной, поджимающей хвост перед волками. Она была главнее волков, сильнее, разумнее. Это был все-таки сверхволк — собака из Замка.
— Вперед! — совсем тихо, но страшно выговорил Квинт Арета Артур Рейз, и ладонь его легла на «синее око» и «желтый лик». Только сейчас легла, после решающих слов. Тусклое сине-желтое мерцание прекратилось.
— Кто-то должен пройти! — прошептал Лайк. — Так хочет Луна!
— Вперед! — повторил Квинт Арета и сделал первый шаг.