…И молния после долгого перерыва снова запела свою песню. И меч заныл, как ноет часть тела, уставшая быть без движения. И торны зазвенели над головой. Уходя в никуда, отсчитывая шансы.
Я стоял на стене между левой и средней башнями. Внизу строились для атаки черные рыцари.
Корабль, обнаруженный Эргэнэ, был не один. Спустя час наблюдатель-дварр из морской башни сообщил о появлении эскадры.
Я вспомнил: история этой земли могла быть совсем иной, если бы Черный Властелин однажды вышел из своей столицы.
Эргэнэ — уже не грима, но еще не гриффина — была единственной в народе дварров, кто принял оружие для битвы. Два коротких копья. И кроме меня ей не нашлось пары.
Я считал железных бойцов, то и дело сбиваясь со счета. Больше тысячи. И столько же хнумов на стенах. Диких, мудрых, одетых в шкуры безоружных хранителей против закованных в броню рыцарей с прекрасным, должно быть, оружием.
Я вспомнил: серые убили тьму и покорили черную цитадель. Эй, Путник, а это кто тогда по-твоему?
Рыцари вытянулись правильными рядами, ровными, как горизонт. Ряды двигались к нам, к подножию скалы, расцветающей Темным Аметистом. Они маршировали так, словно вот сейчас согласно плану колонны воинов, не теряя строя, перейдут в наступление по вертикальной стене и каждый упавший будет считаться преступником, нарушителем боевого порядка.
Колонн было уже шестнадцать, первые три подошли вплотную и уперлись в скалу. Рыцари собирались атаковать по всей длине стен, крайняя левая колонна нацелилась на угол грифонов. Сомнений в том, что атака состоится, быть не могло.
Но как?! Я не видел пока ни одного осадного приспособления.
Вдруг все хнумы замерли. Каждый опустил голову и защитился от звуков мира ладонями. Они что-то говорили, как всегда, молча, и мне, как всегда, оставалось только догадываться, но Эргэнэ, быстро взглянув на меня, произнесла:
— Повторяй!
Был день. Луна отдыхала с той стороны неба, и потому я тоже посмотрел вниз, стараясь прозреть нечто глубоко под землей. Я повторял за женщиной-дварром, чей грифон еще не стал боевым:
— Поднимись, Отец, в гневе и силе.
— Поднимись, Отец, в гневе и силе.
— Восстань против врагов наших, моих и Твоих, пробудись, Отец, ради суда.
— Восстань против врагов наших, моих и Твоих, пробудись, Отец, ради суда.
Ради синевы…
— Поднимись из глубин, Отец. Суди мое искусство, суди Свой народ, по закону и по желанию Своему.
— Поднимись из глубин, Отец. Суди мое искусство, суди Свой народ, по закону и по желанию Своему.
Ради свободной стихии готов я идти в бой…
— Да разобьется о камень злоба врагов, да разобьется о горы их победоносность. Неси, Отец, оружие мое, ведь в Твоих руках мое оружие.
— Да разобьется о камень злоба врагов, да разобьется о горы их победоносность. Неси, Отец, оружие мое, ведь в Твоих руках мое оружие.
Мы не говорим речи перед битвой, но мы знаем, что за нами прекрасные города…
— Да обратится железо врагов в их руках, да упадут их замыслы на их головы. Ради Тебя, Отец, выступаем мы в бой.
— Да обратится железо врагов в их руках, да упадут их замыслы на их головы. Ради Тебя, Отец, выступаем мы в бой.
«Луна зовет на золотую службу…» Что дальше? Дьявол, я должен, я обязан вспомнить, что дальше!..
— Услышь, Отец, слова мои, слова наши. Приди, Отец, поддержать нас.
— Услышь, Отец, слова мои, слова наши. Приди, Отец, поддержать нас.
— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
О Луна, помоги мне, дай хотя бы маленькую частицу твоей силы, и тогда никто не сможет одолеть меня в предстоящей битве!
— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
— Славим Тебя, Отец, и слушаем Твой голос.
— Славим и слушаем.
— Славим и слушаем.
Больше слов не было. Я поднял голову.
И тогда каждый хнум подошел к стоящему рядом и прикоснулся губами к его лбу. А стоящий рядом проделал то же со следующим.
О, дьявол!..
И Эргэнэ, приподнявшись на носках (мне пришлось наклониться), прикоснулась губами к моему лбу.
О, дьявол!..
Это было отвратительно.
Я взглянул на следующего по стене — на Лайка. Дикий обряд! Неужели и с ним?.. Однако Лайк посмотрел на меня точно так же и прикоснулся губами к одному из клинков Грей-Дварра. Я поднял меч и сделал то же самое.
В мире много обычаев, у разных народов разные. Селентинцы терпимее других относятся к чужим обрядам. Но прикосновение тела к телу у всех без исключения всегда вызывало крайне неприятные ощущения. И никто не пытался бороться с этим законом природы. Конечно, в битве могут соприкоснуться незащищенные части, или один из противников схватит другого за шею… Но даже в битвах, где не до мелочей, каждый старается ухватить за одежду или за волосы. Альфы, например, специально воевали голыми и обритыми, чтобы враги боялись к ним прикоснуться. И наши акулы, когда приходилось драться на кораблях, частенько прибегали к тому же приему. Однажды, года три назад, во время чаепития я соприкоснулся пальцами с Гаем. Тогда мне тоже было очень нехорошо. И сейчас… Мерзкое чувство скользкого и шершавого одновременно, да еще рыхлого, проваливающегося… Смысл битвы — не дать никому притронуться к твоему телу. Может быть, хнумы как раз и хотят подчеркнуть такой смысл? Только сам, только сам ты владеешь своим лицом, руками, мышцами…
Тем временем из прохода между скалами на равнину потекли новые рыцари. Торны звенели, стучали над головой, а внизу аккуратно, неторопливо выстраивались вторые шестнадцать колонн.
Что они будут делать?! Блаберонить гору насквозь своими шлемами?..
— Пора! — закричал, не выдержав, Грей-Дварр. Он кричал вниз, рыцарям. — Пора! В бой!!!
Да, без сомнения он первый воин. Но, если честно, я не понимаю, как такой человек мог быть Верховным Стратегом Селентины.
Вторые шестнадцать колонн встали позади первых. Однако новые рыцари уже создавали следующие шестнадцать колонн.
Они встанут на плечи друг другу, и тогда верхушка пирамиды начнет бой на стенах замка.
Вся равнина была заполнена темными сверкающими доспехами. Лайк внимательно рассматривал врагов. Эргэнэ, кажется, нервничала. Красота ужаса. Красота смерти. Впрочем, я видел красоту, я ощущал смерть, но не чувствовал никакого ужаса.
И от красоты смерти, лишенной страха, мне вдруг стало невероятно хорошо.
Славим и слушаем Отца Гор.
Славим и слушаем.
Сорок восемь черно-багровых знамен взвились над колоннами.
И все-таки: как?!
Но едва я задал себе этот вопрос… Но как только сорок восьмое знамя заколыхалось и распрямилось под ониксовым ветром…
Крики хнумов-хранителей, вопль воплощенного молчания, заставили меня оглянуться и увидеть. Со стороны горы, сверху, величественно и страшно летели, спускались на Темный Аметист два громадных, чудовищных, нереальных создания…
Два дракона.
Изображения в свитках. Сказочные рисунки на вазах. Древний значок далекого южного Мартона.
Темно-зеленый трехголовый зверь размерами с дом коменданта Луция редко взмахивал десятисвордовыми крыльями с красным отливом; он медленно приближался к правой угловой башне. Второй, абсолютно черный, сверкал так, словно его остроугольное тело было сделано из неизвестного академикам Лунной Заводи металла. У него имелась одна голова, всего одна, прямоугольная и металлическая, но на ней, вернее над ней, в том месте, где голова переходит в шею, — повтор или издевательство, маленькое точное подобие, такая же прямоугольная головка раз в пять меньше.
Черный дракон повторил утренний маневр Эргэнэ: он опустился на уровень замка, оценил его защитников, воспарил высоко вверх, дабы затем стремительно низвергнуться на стену. Но перед тем как взмыть в небо, дракон пристально поглядел на меня, именно на меня, и, кажется, даже подмигнул большой головой. На один короткий торн мне представилось, что я не здесь. Нет хнумов, нет Темного Аметиста, я сижу в уютной башне и читаю свиток. Изречения Селентина Александра пробуждают сознание, в тишине я проникаюсь их смыслом и между строчками пью крепкий крупнолистный чай, заваренный моим любимым способом.
Черный дракон несся вниз, я переглянулся с Эргэнэ, краем глаза заметил Грей-Дварра с двумя клинками, принял стойку поустойчивее и выставил меч перед собой.
Следующим ощущением был звон, заполнивший равнину. Я вздрогнул, так неожиданно он раздался. Это рыцари там, под стенами, одновременно ударили мечами о щиты. У хнумов — обращение к Отцу, у черных воинов — звон и скрежет железа. А у нас:
Воин, не бойся, ты не умрешь,
Если готов умереть.
В лапах у черного дракона оказались крючья, он сбросил их на стену; крючья зацепились и вниз по стене упали лестницы из металлического жгута. Рубить их было бессмысленно, да и нечем: учение Единого не предусматривало металлических лестниц, сбрасываемых на стены сказочными чудовищами. Хнумы растерялись. Ударами хвоста и головы, ударами освободившихся лап дракон в считанные торны, в полете разбросал защитников и, не коснувшись стены, снова взмыл вверх. По лестницам с удивительной для железных людей быстротой полезли рыцари.
По-видимому, зеленый дракон совершил то же самое около правой башни. Расправившись с хнумами, он полетел вдоль стены, сбрасывая лестницы.
И тут проявила себя защитная заготовка хнумов. Верхний ряд камней, образующих стену, оказался подвижным. Используя скрытые рычаги, подоспевшие на смену погибшим опрокидывали верхние камни вместе с лестницами на головы врагов.
Но драконы вернулись.
На двенадцати лапах трехголового дракона висело много запасных крючьев-лестниц, и на шести лапах черного чудовища их тоже хватало. Хнумы были бессильны против драконов. Однако под упавшими камнями уже погибло не менее колонны рыцарей.
Черный дракон сбросил оставшиеся крючья и стал просто убивать хранителей. Я ждал, когда он приблизится к нам.
— Грифоны! — вырвалось у Эргэнэ.
Из левого угла в небо поднялся отряд из двадцати с лишним грифонов.
Черный дракон в третий раз ушел вверх. Я был уверен, что он полетит на грифонов. Но дальше по стене стояли Лайк и Грей-Дварр. Хранителей на нашем участке уже не осталось, синяя форма Лайка притягивала взгляд.
Дракон ринулся вниз.
Я побежал к Лайку. Он увидел меня. Он сделал предостерегающий жест и выхватил Светлый Клинок. Диайон на глазах возник в его руке. Я остановился.
Дракон бросился на стену между двумя Александрами. Правые лапы должны были расправиться с Лайком, левые — со Стратегом.
И опять, опять он смотрел на меня!
О Луна, как пронзителен взгляд его черных глаз!
Грей-Дварр успел раньше. Он дико, не по-человечески подпрыгнул и ударил чудовище в основание шеи сразу двумя мечами. Таким ударом, пожалуй, можно было бы срубить центральную мачту «Цветка Ириса» в два обхвата шириной.
Клинки без всякой пользы отскочили от тела дракона.
Однако дракон, не ожидавший подобного, промахнулся тремя левыми лапами.
На долю торна позже Лайк, увернувшись от первой правой лапы, отсек Диайоном вторую. Но третья лапа зацепила его, он потерял равновесие и упал, едва не полетев вниз со стены. Светлый Клинок выскользнул из его руки, тотчас же превратившись в обломанную рукоять.
И рукоять эта отскочила к моим ногам.
Дракон разворачивался для новой атаки.
…И вспыхнула, взорвалась во мне самая прекрасная из всех мелодий молнии!
Я поднял Светлый Клинок.
Я поймал взгляд черного дракона.
О, Луна!!!
Светлый Клинок Диайон в моей руке остался обломанной рукоятью.
Дракон, насмешливо глядя на меня, летел на безоружного, беззащитного Лайка; Лайк что-то кричал, но молния заглушала его крик…
— Держи! — истошно крикнул я Эргэнэ. Я понял: Светлый Клинок принадлежит Лайку и хнумам.
Но и в ее руке рукоять не стала оружием.
Дракон открыл страшную пасть. Ничто уже не могло спасти Лайка Александра.
Я видел во сне! Я совершенно точно видел этот момент, я редко вспоминаю то, что мне снится, жаль, но я вспоминаю сны редко, однако именно этот момент…
Я выхватил рукоять у Эргэнэ, вздрогнув от прикосновения к телу, и швырнул через десяток свордов Лайку. Я не боялся, что промахнусь. Я был абсолютно уверен, что он поймает ее вовремя.
Дракону оставалось лишь сомкнуть челюсти, когда рукоять и ладонь Лайка Александра встретились, и Светлый Клинок вспыхнул там, где только что не могло быть никакого сопротивления.
Лайк полоснул по черной морде, заставив ее уйти влево. Второй удар был направлен в основание шеи — туда, куда до этого бил Грей-Дварр. При всей своей массивности дракон успел ускользнуть: Светлый Клинок рассек кожу-броню, но не проник глубже.
Дракон развернулся так быстро, что Лайк даже не приготовился к атаке. Диайон вовсе не коснулся черного тела. Дракон занял стену. Две уцелевшие правые лапы сгребли Лайка и безусловно убили бы его, но Верховный Стратег Селентины вонзил меч, подаренный хнумами, в рассеченное место на шее создания дьявола, а второй, любимый клинок, с 50-го года живущий на свете вместе с Грей-Дварром, просунувшись с головой в раскрытую от боли пасть погрузил в воспаленное, красное, наверное, очень мягкое нёбо.
И несколько раз провернул.
Черный глаз, по-прежнему смотрящий на меня, лопнул, изнутри пронзенный сталью 50-го года. И, повинуясь инстинкту сновидения, я, бегущий в центр схватки давным-давно, десять свордов расстояния, полтора торна времени, два такта мелодии, я, наконец добежав, вонзил свое простое железное оружие в единственный глазок на маленькой головке черного дракона. Я даже понял, зачем Луна повелела мне сделать это — иначе уходящая жизнь спряталась бы в запасную прямоугольную головку и там тлела, поддерживая смертоносное тело до конца битвы.
Дракон был почти мертв. Его воли, его желания убивать могло хватить на одно-единственное последнее движение. Он мог повернуть правые лапы и разорвать Лайка Александра. Он мог сомкнуть челюсти и уничтожить Грей-Дварра. Но он уже не мог убить сразу двоих.
Из недр загадочной плоти вдруг вырвалось пламя и израненная пасть медленно неотвратимо закрылась.
А спустя тридцать торнов так же медленно разжались длинные, некогда мощные пальцы-отростки на правых лапах.
Лайк встал на ноги и произнес:
— Нечисть.
Я не доверял ему. Особенно в последнее время. Не доверял, не любил, порой побаивался. Все казалось мне подозрительным: странные речи первых дней и немота, сковавшая его в стенах чужого замка; сумасшедший блеск глаз и четвертое имя; загадочная история с невозвращением в Республику и оскорбительная манера не замечать никого, кроме Лайка.
И вот он умер. Непревзойденный, непобедимый воин погиб прежде меня, прежде Эргэнэ. Он казался вечным, в его неуязвимости чудилось что-то нечеловеческое, а он взял и умер, спасая нас, спасая презираемых им хнумов и, конечно же, в первую очередь — младшего Александра, единственного, кого он признавал себе равным.
Да, Лайк располагал к себе, Стратег отталкивал. Я не знаю почему, но так было. Да, в замке и я перестал существовать для него, но в пути несколько уроков мастерства дополнили меня всем тем, что я недобрал, уйдя раньше срока из Ирисового Храма.
Что-то нечеловеческое… Да разве мог быть Верховный Стратег таким, как все люди?
И возможно, я обижал его своим отношением. Возможно, он все видел — и мое недоверие, и мою нелюбовь.
Пусть примет тебя Луна, Грей-Дварр!
А тот из нас, кто уцелеет, расскажет в Лунной Заводи о последнем подвиге первого бойца, второго рыцаря Селентины…
Битва продолжалась!
Тело мертвого чудовища развалилось во всю ширину стены, туловище нелепо изогнулось, металлическая кожа размякла, углы разгладились, огромный хвост свешивался в город. Но трехголовый собрат поверженного дракона был жив. Он снова отбросил защитников на подходах к правой башне, оттолкнулся от стены четырьмя задними лапами и полетел на грифонов.
От правой башни к средней продвигались по стене рыцари.
Мы побежали в среднюю башню.
Отряд из двадцати хранителей готовился к обороне. Из города подоспели еще пятьдесят хнумов.
— Туда! — вскричал Лайк. — Правая башня! Они спустятся в город!!!
И хнумы повиновались. Победа над драконом, гибель многих хранителей сделали свое дело. Пусть на короткое время, но хнумы признавали право человека в синей форме распоряжаться в их городе!
С нами остались Эргэнэ и десять хранителей. Остальные бросились вниз по внутренней лестнице и через город в правый угол.
Во главе с Лайком мы выступили на стену против железной лавины. Чтобы преградить ей дорогу, нужно было всего три воина, всего три, но побеждающих в каждой схватке. О, если бы рядом сражался Грей-Дварр!.. Но и вдвоем мы должны были устоять!
Я больше не был рыцарем. В шкуре, хоть и с мечом, я дрался с людьми, облаченными в железо, как разбойник-ярк, как пират с варварского корабля.
И побеждал!
Логика молнии объединилась с логикой боевых приемов, их союз командовал мной, они сплелись и жили сами по себе, а я лишь следовал за звуком, выполняя кем-то четко продуманный замысел, заново понять который все равно никогда не будет времени. Я успевал за собственными движениями и впервые осознавал, что значит жизнь, что значит битва, как хорошо жить и что такое опьянение этим миром. Я проваливался в восторг, сквозь музыку различая отдаленный звон железа, когда клинки наши скрещивались.
Черный рыцарь хотел достать меня справа, но Эргэнэ ударила копьем, щит пробить не удалось, рыцарь стоял на самом краю, он потерял равновесие и полетел вниз.
Светлый Диайон блистал слева.
Я был наверху блаженства, когда…
…Воспоминания о Храме.
Длинная-длинная дорога на север.
Золотая статуя Отца Гор.
Я открыл глаза. В голове гудело. Небо было серым в красных пятнах.
Я пошевелился. Я был жив и тело мое, кажется, меня слушалось. Похоже, ударили по голове. Я потрогал лоб — он был в крови. Чем и как мог поразить меня черный рыцарь, если после его удара я остался жив?
Я повернулся на бок и приподнялся на локте. Над равниной, ближе к левой башне, происходила воздушная битва: трехголовый дракон сражался с грифонами. Грифоны вились вокруг него, их было уже меньше двадцати.
Я осторожно встал на ноги.
Блаберон, к дьяволу осторожность! Я мог драться, и жизнь дракона была разменена на жизнь Верховного Стратега, второй дракон одолевал в воздухе, черные рыцари бились с хнумами за правую башню.
Впереди и сзади по стене лежали тела убитых. Почти все они недавно были врагами. Я снял с ближайшего панцирь, шлем, подобрал щит. Хнумам это не нужно. А мне…
Если они разлетались передо мной, когда у меня был один только меч, то теперь… Теперь я погоню их до кораблей, и хнумы пойдут за нами!..
Я облачился в доспехи. Я спешил к правой башне, но Лайка не было видно, и не сверкал Светлый Клинок, и не выделялась ярко-синяя форма.
Неужели он погиб без меня?! И никто не защитил его, открывшегося для удара…
Темные латы. Багровая полоса на щите. Косматые шкуры.
Мне оставалось несколько шагов, чтобы из-за спин дварров вырваться навстречу рыцарям, я выкрикнул что-то угрожающее и…
…Темный лес, волчий вой. Квинт Арета поднимает Разрушитель.
Грей-Дварр подбрасывает мечи высоко вверх, они со звоном сталкиваются и падают к нему в руки.
Колдун смотрит на Лайка, глаза его пусты. Он делает приглашающий жест и уходит во тьму.
На этот раз я очнулся в башне, в выделенной мне комнате, под шкурами.
Хвала Луне! Я снова был жив.
В комнате находился кто-то еще.
— Где он? — громко спросил я.
Вместо ответа грима выбежала прочь. Стало темно: она захватила с собой единственный факел.
Ночь, значит. Уже ночь.
Прошло какое-то время, и я услыхал шаги на лестнице. Эргэнэ, старец Аметиста и хранитель с факелом возникли из темноты.
— Народ дварров благодарит тебя! — сказал старец.
Хранитель и Эргэнэ торжественно повторили:
— Народ дварров благодарит тебя!
— Где Лайк Александр? — спросил я.
На лестнице послышались еще шаги.
В сопровождении двух хранителей вошел старец Рубина.
Старцы странно переглянулись, удивились хранители и Эргэнэ. Я спросил громче и настойчивее:
— Где Лайк Александр?!
— Народ дварров благодарит тебя! — произнес как заклинание старец Рубина.
— Где… — начал было я и замолчал.
По лестнице опять кто-то шел.
Перед нами предстала гриффина Раамэ. Она покосилась на старцев и с трудом проговорила:
— Народ дварров… благодарит…
— Радуйся, победитель! — услышал я знакомый голос.
Лайк Александр, целехонький, даже не раненый, светящийся изнутри, как когда-то в Храме Ириса, ворвался в комнату. За душой у него снова имелось что-то такое, к чему хотелось прикоснуться.
Я забыл про холод и откинул одеяло.
Мы победили.
Он тоже был жив.
Я — счастлив.
— О, старцы первого круга и ты, гриффина! Конечно, не для того собрал я вас троих, чтобы всего лишь почтить благодарностью доблесть моего друга. Для этого было бы достаточно любого из вторых старцев. Я собрал вас, чтобы сказать: успех надо развить! Мы, селентинцы, доказали свою надежность. Я прошу дать мне грифона и летучий отряд! Уцелевших врагов можно догнать. Мы проследим их путь, узнаем, где находится их страна и захватим один, два или три корабля. Это нельзя решать всем кругом, потому что решить надо сейчас.
— В бою с драконом пало четырнадцать грифонов, — сказала гриффина Раамэ.
— Их бы погибло больше, если бы она, — Лайк указал на Эргэнэ, — не взяла меня вместо гримы и я не помог волшебным клинком. Счастье, что ее грифон оказался небоевым! Завтра мы повторим то же самое, но дракона уже не будет. Мне нужен отряд! Из всех оставшихся гриффин! Мы захватим корабли и перейдем к нападению морем. Хранители взойдут на палубу! И хорошо бы захватить лошадей…
— Такого еще не бывало! — возмутилась гриффина.
— Не бывало, — повторил старец Аметиста.
Старец Рубина промолчал.
— Но и черных рыцарей не бывало. Селентина не знает, откуда они и где их страна. И дварры не знают.
— Почему не отдать волшебный меч гриффине? — вдруг спросил старец Рубина.
Лайк усмехнулся.
— Волшебных предметов в мире не так много. Светлый Клинок Диайон дается в руки лишь тому, кто его добыл.
— Это правда, — подтвердила Эргэнэ.
Лайк взялся за рукоять. Светлый Клинок вспыхнул у него на поясе, озарив собой комнату.
— Попробуй, гриффина!
Он передал Клинок ей, в руке гриффины оказалась пустая рукоять. Гриффина от неожиданности вздрогнула и выронила ее.
— Женщина не ведает помыслов Единого, — сказал старец Аметиста.
— Попробуй ты, старец первого круга!
Старец красноречиво промолчал и вперед послушно выступил знакомый хранитель. Он осторожно прикоснулся пальцами к рукояти, а потом внезапно сжал ее всей ладонью как можно сильнее.
— Бесполезно! — сказал Лайк Александр. — Это только мое оружие.
Все замолчали.
— Сколько грифонов в замке? — спросил старец Рубина.
— Часть первого отряда, половина второго, весь третий, — нехотя ответила гриффина Раамэ.
Старцы еще раз переглянулись.
— Хорошо, — сказал старец Аметиста. — Утром грифоны будут твоими.
Лайк принял рукоять и Диайон снова затмил свет факела.
— Тогда к полудню мы уже отобьем один корабль!
Все ушли.
Я не мог уснуть. Эпизоды первой настоящей битвы моей жизни повторялись, еще и еще я бежал к правой башне, взмахивал мечом, находил уязвимые места в броне черных рыцарей и — главное! — отрубал маленькую прямоугольную головку.
Я спустился во второй ярус и выбрался на стену. Ночь была темной, Луна еще не выглянула из-за горы. До полнолуния — одна доля и двадцать восемь дней.
Вот отсюда мы погнали врагов, и во время боя не думалось о смерти, надо было успевать, но сейчас… Что если? Неужели я бы просто не очнулся? Я проваливаюсь в темноту и… снова открываю глаза. Золотая Луна — наша надежда, но почему я наяву не могу представить ее потустороннего сияния?
Я прошел немного по стене и повернул назад. Слишком холодно.
Вот здесь я первый раз потерял сознание. Черный рыцарь, отведя мой меч, ударил острой частью шлема и добавил щитом. Эргэнэ метнула копье — и меня не добили, а Лайк с Диайоном все-таки очистил стену до правой башни.
Я обернулся.
А вон там, откуда скоро выплывет Луна, я потерял сознание второй раз. Увидев рыцаря в доспехах, с багровой полосой на щите, да еще бегущего с боевым кличем, сразу два хранителя, не сомневаясь, применили некий прием, а добить меня не позволил хранитель по имени Троин. Наверное, он ждал от меня благодарности, когда вернулся с рубиновым старцем…
Я сделал шаг, чтобы уйти со стены, и вдруг меня молнией пронзила одна мысль. Новая мелодия, жесткая и неожиданная, порождение цветка, должна была вот-вот зазвучать вслед за этой мыслью. Я уже слышал первые удары.
Я взглянул во тьму.
Ночь. Время Селентины.
Я представил себе, как рыцари после неудачного штурма коченеют на палубах рядом со своим железом. Если они еще не ушли, если решили не испытывать ночной северный ветер, прибрежные скалы и мели…
В ночной битве селентинец сильнее всех.
Корабль можно захватить уже сейчас, вдвоем!
Я постоял немного, пропитываясь тьмой. Теперь холод был моим союзником.
А если ушли, мы хотя бы узнаем это.
Лайка надо было искать в одной из трех комнат второго яруса.
Я очень осторожно вошел. Входить ночью в чужое обиталище…
— Лайк… — позвал я. — Это я, Гилденхом.
Глухой стон был мне ответом.
— Лайк… — повторил я. — Сделаем вылазку!
— Я… умираю… — простонал Лайк Александр.
— Что? — я не сразу понял смысл его слов.
— Умираю… сам… силы уходят… туда…
— О, свет Луны! — прошептал я.
На следующем торне я вырвался из его комнаты, я бежал наугад по крутой темной лестнице и, призывая на помощь гулкие каменные своды, что было сил кричал:
— Лайк Александр!.. Герой умирает!!!
В комнате горели факелы. В их свете Лайк лежал на шкурах, лицо его было неподвижным, застывшим, глаза закатились, все тело словно уменьшилось. Он таял наподобие стального дракона.
Кроме него в комнате находились: старец Рубина, старец Аметиста, гриффина Раамэ, два хранителя на входе. Эргэнэ не было, и я не мог позвать ее — я до сих пор не знал, где, в каких подземельях она переживает ночи.
Сперва все молчали. Я тоже молчал. Мне было очень одиноко рядом с правителями хнумов. Они обменивались молчанием, перекатывали его друг другу, а я молчал сам.
— Позор дваррам, — сказал наконец старец Рубина, — если он умрет.
— Люди умирают от чего-то, — согласился старец Аметиста. — В бою. От мора. Скажут: убили дварры.
— От холода… — пробормотал я.
— От холода становятся крепче, — возразила гриффина Раамэ.
Они снова замолчали.
Разрушение тела — это мор. Мор — народная беда, он поражает многих. Один человек не может умереть просто так. Если только…
Если только черные рыцари не принесли мор в Темный Аметист. Смерть сотен начинается с одного.
Молчание в комнате стало безнадежным.
И я не выдержал. Это было несправедливо, неправильно, он не мог так обидно угаснуть!
Я схватил за синий шелковый воротник и рывком приподнял Лайка с его лежбища.
— Смотри! Смотри же!
Луна уже далеко выступила на небе и теперь заглядывала в узкое окошко-бойницу. Она была белая-белая и круглая — не совсем, конечно, не идеально, не так, как в полнолуние. Дома Луна была золотой, но здесь, на севере ее цвет почему-то менялся. Грустная белая Луна.
— Смотри! — повторял я. — Смотри!..
Я держал лишь форму. Тело Лайка беспомощно повисло, сила и удача Александра покинули его.
— Плохо… — еле слышно прошептал он.
— Да примет его Отец Гор! — произнес старец Аметиста.
— Не надо! — вырвалось у меня.
— Я отменю атаку грифонов, — тихо сказала за спиной гриффина.
— Да, — согласился старец Аметиста.
— Да примет его Отец Гор! — сказал старец Рубина.
— Да примет… — начала гриффина.
Но ее перебили.
— Я был учеником Колдуна! — услышал я незнакомый голос.
Я обернулся.
Все обернулись.
На пороге между двумя факелами стоял хнум. За его спиной я увидел блестящие от пляшущих огоньков глаза Эргэнэ.
Он не был хранителем. Он был простым хнумом и звали его Йойн. Дикий необразованный Йойн. Ученик Колдуна.
Он не побоялся и пришел, хотя знал, что его запросто могут отправить вслед за учителем. То есть не могут, а должны отправить, если присутствует какая-то логика в выборе обреченных на смерть внутри одного народа. Я не думаю, что он пришел из любви к аристократу с синими глазами, ему, простому хнуму, вряд ли сообщили о меченой звезде Лайка. Знать о подобном — удел старцев. Я думаю, ему стало интересно. Интересней собственной жизни. А может, Единый шепнул ему: иди! Умрешь — приму. А Эргэнэ лишь вовремя показала, куда идти.
— Ты веришь в первенство восьми стихий? — спросил старец Рубина.
— Я умею лечить раны, — ответил Йойн.
— Ты давно слушал его? — спросил старец Аметиста.
— Я слушаю Единого.
Они собирались спрашивать его еще — о чем-то чрезвычайно важном для них, а на самом деле бессмысленном — но, к счастью, хнумы слишком долго подбирают слова.
— Лечи! — приказал я, и, взяв его за одежду, протащил мимо старцев к Лайку Александру.
— Эргэнэ, — произнесла гриффина, — ты знала Колдуна?
— Нет, — ответила Эргэнэ и замолчала, силясь правильно объяснить. — Я знала, что он знал. До ухода Колдуна.
— До ухода к Отцу?
— Нет. Тогда… Давно.
Руки Йойна скользили, обнимая Лайка на расстоянии ширины лезвия меча от тела.
— У него нет ран, — сказал он.
— Я знаю, — откликнулся я.
— Нет скрытых ран. Это не мор. Но внутри у него плохо.
Это не мор. Конечно, я не слышал общего вздоха облегчения, но лица старцев, непроницаемые от начала времен, на долю торна сделались еще более похожими.
— Так бывает? — спросил кто-то из них.
Йойн помолчал. Он молчал дольше, чем обычно молчат перед ответом даже хнумы.
— Колдун сказал, когда вернулся: бывает. Болезнь происходит, когда бог задевает материю.
Вопросительная пауза. Никто не произнес: «Что?»
— Болезнь, — повторил Йойн новое слово. — Приближение к смерти. Бог может задеть и одного. Если один ему нужен.
Теперь пауза была полна угрозы и удивления.
— Если хнум нужен Отцу, Отец роняет слезу, — сказал старец.
— Чтобы забрать хнума. А это, — Йойн указал на Лайка, — чтобы научить. Приближение к смерти — не смерть. Он не умрет.
Лайк застонал.
— Почему этого не бывает у хнумов?
Йойн опустил голову.
— Я не знаю, — признался он.
— Ты, — подтвердил старец. — А Колдун?
— Я не знаю, — повторил Йойн.
Старец кивнул и задумался. Я смотрел на него и, кажется, понимал, о чем он думает.
Ладно, ты слушал Колдуна, который оскорбил Единого своим запутанным учением, подобранным во время блужданий среди врагов. Но ведь Колдун еще служил гласом неведомого для нас, дварров. И я, главный сын разрушенного Рубинового Дома, слуга Отца Гор, первый старец дварров, я все эти десять лет ждал его изречений. Я был убежден, что из трех изречений одно будет ответом на страшный, тоскливый, ноющий по ночам вопрос: почему Отец не присылает новых дварров? Или хотя бы почему не падают слезы? Почему нет снов? И дождавшись, вместо ответа… А когда Единый через звезды указывает героя — герой приходит с синими глазами. И после победы в долгожданном бою валится с ног, как мешок, как пойманная в ловушку свинья. Что это?! Так может быть ты, худший из дварров, ученик отступника, раз уж пошли такие времена, что старцам первого круга ничего не снится и они не имеют ответов, может быть ты скажешь, что это значит? И ты говоришь, что дварры не знают чего-то еще, а именно приближения к смерти.
Блаберон! Я стал о многом догадываться.
— Я буду поить его чаем, — сказал Йойн.
— Я отменяю атаку, — напомнила гриффина.
— Будет ли он воином? — спросил старец Аметиста.
— Не знаю, — ответил Йойн. — Я буду поить его чаем.
Старец Рубина кивнул. Это означало: ладно, ученик Колдуна, пока герой жив, можешь поить его чаем.
— Охрану в башню, — приказал старец Аметиста.
Лайк застонал. Йойн укрыл его шкурой.
Все ушли: дварры вслед за старцами, Эргэнэ вслед за гриффиной.
Только два хранителя остались у входа.
Ночью мне был сон. Вернее, несколько снов. Я запомнил их, потому что проснулся.
Мне приснилось, что старец Аметиста тайком от всех вернулся. И его голос: «А что еще тебе говорил Колдун?» Мне приснились шаги на лестнице между первым и вторым ярусами. Я вскочил и схватил оружие. Опасность греет лучше горного «чая». На всякий случай я спустился вниз, послушал. Тишина. Если кто-то и приходил, он уже ушел.
А потом мне приснилась Луна. Прекрасная золотая Луна, она специально изменила свой путь по небу, чтобы поговорить со мной, я плакал и радовался от ее взгляда. «Я спущусь к тебе, Гилденхом!» — сказала она голосом Лайка Александра. — «Я спущусь к тебе, как только соберу себя полностью. Потерпи, мой верный друг, дождись полнолуния, не уходи далеко, иначе я не сумею тебя найти. А когда я спущусь, ты подаришь мне целый народ. И сохрани моего любимого сына!»
Я открыл глаза. Везде было тихо. Черные рыцари… Я пожалел об упущенной возможности.
Девять. Просто число — девять. Его странный образ. Испорченная восьмерка.
Колдун, Грей-Дварр и оба дракона, сейчас вовсе не страшные, стояли почему-то вместе и равнодушно глядели сквозь меня. Я, живой, был безразличен им, мертвым. Затем я увидел Йойна. «Колдун прав!» — закричал Йойн. — «Он все сказал верно! Все три изречения!» Мне показалось странным, что Колдун стоял рядом с Грей-Дварром и драконами, а не с Йойном, который ему так верил. «Да, молодой человек, не знаете вы сущности вещей!» — вдруг произнес Грей-Дварр, а черный дракон широко улыбнулся.
Грязная, покрытая паутиной дверь медленно, со скрипом отворялась…
«Пусть мой любимый сын встретит меня в Даркдварроне», — прошептала Луна…
…Он все сказал верно! Все три изречения!
На этой фразе я проснулся.
Грима принесла «чай».
Колдун…
Появился Йойн.
— Вечером он заговорит.
Я кивнул.
Светло. Черные рыцари уже уплыли.
Утро я провел, размышляя о сущности трех изречений.
Когда последний павший хнум был похоронен в недрах горы, старцы объявили трапезу. Тело Верховного Стратега Селентины осталось без погребения: оно бесследно растаяло в драконьем пламени раньше срока. Дварры желали оказать ему почести, но на месте схватки были найдены лишь два меча.
После трапезы хнумы прощались с братьями перед лицом Единого под слезами гор. Я не мог прощаться с братьями перед лицом Единого. Братья — это равные сыновья одного города, и мои братья — рыцари Гилденхома.
Первый, легендарный меч Грей-Дварра я взял себе. Да, слишком велика слава. Я, конечно, отдам его Лайку, когда Лайк вновь станет воином.
Вечером я пришел к нему. Он все так же беспомощно лежал, но уже осмысленно глядел перед собой.
Я сел рядом с ним.
— Радуйся, победитель! — повторил я его слова.
— У нее жалобный голос… — тихо произнес Лайк.
— У кого? — не понял я.
— У Луны. Голос касатки… Ее корабль тонет, а она стоит у штурвала…
Я невольно поискал глазами Йойна. Мне показалось, что Лайк бредит от слабости.
— Синие глаза или красные… Победитель, Гилденхом, тот, кто больше сделал для вечности.
— И для своих богов!
— Это и есть вечность. Для богов год как торн. А вся жизнь… прогулка…
— А Лунная Заводь… — начал я.
— Лунный каприз, — прошептал Лайк. — Я хотел успеть… Я хотел сделать вылазку… Догнать… Добить… А хотеть нужно только исполнить волю Луны. Просто. Но понять, в чем эта воля…
Сон. Какой-то сон. Мне надо было сказать ему что-то важное. Я знал, я слышал что-то, оно вертелось в голове, оно прямо-таки чесалось в подсознании, но извлечь его наружу не удавалось.
— Ты стал много понимать, Гилденхом, — сказал Лайк. — Я не ошибся.
Но я должен, должен открыть ему!..
Медлительная тяжеловесность ума. Я оглянулся. Хранители, подлинные дети камня, недвижимо стояли у входа рядом со своими факелами.
Еще восемь дней упали в колодец Единого, первая треть одиннадцатой лунной доли была позади. Столько, сколько необходимо, чтобы погребенные тела окончательно растаяли.
Лайк поправился. Вчера он сам отправился на круг к старцам, а нынче, кажется, был готов заново прошагать расстояние от Храма до Темного Аметиста с мешком за спиной и рыцарем Артур Грином по левую руку. Но предложение старца Рубина вылететь с гриффинами на разведку встретил решительным отказом.
Мне выделили отдельную, «свою» гриму. Теперь у Эргэнэ была грима и у меня была грима. Я был настоящим хнумом. Я даже привык есть один раз в день и думать об этом как о благе.
Иногда я непроизвольно прикасался к ножнам, скрывающим знаменитый клинок.
У Лайка гримы не было. Он не принял ее, чтобы оставить при себе Йойна. Однако едва Лайк поднялся на ноги, хранители увели Йойна к старцам. Больше я его не видел.
Эргэнэ учила меня летать на грифоне. Я отдал ей свой прежний меч, с селентинским клинком она казалась еще меньше. Конечно, гриффине меч ни к чему, как и мне, надеюсь, не придется защищать замки, поднимаясь на десять-пятнадцать свордов над землей. Но познавать нечто новое — как это свойственно Королевской Республике!
Вчера объединенный круг принял решение заключить союзный договор с Селентиной и вручить Лайку Александру грамоту для заверения ее Оракулом.
А за час до захода солнца наблюдатель морской башни сообщил о появлении корабля. Флаг на корме был синий с золотой полосой.
12 апвэйна 311 года. Торжественная дата заключения освященного союза между двумя народами.
До полнолуния сорок восемь дней. Я стою на ветру, который сегодня дует с запада, и ожидаю выхода процессии из глубин внутреннего города. «Цветок Ириса» пришел как раз вовремя, еще немного — и море покроется льдом, отдельные льдины уже заплывают с севера.
Гримы, гриффины, простые хнумы глядят на меня, как на ожившую судьбу народа дварров. А я ловлю последние торны, прощаясь с горами. В прозрачном воздухе, странно освещаемые солнечным светом, горы невероятно красивы. Вечный художник прекрасно оттенил их изрезанные контуры, и северное небо, оно специально создано, чтобы соприкасаться с вершинами. Я привык к ним и перестал замечать. Часть замка, стихия хнумов, пять долей Луны — нависающая скала вместо флага. Но сейчас, перед новой дорогой, перед расставанием склоны, и пики, и скалы, и даже скучная каменная равнина, каждое утро встречавшая меня за узким окном третьего яруса башни, все проснулось, ожило, разбудило мои чувства, мое зрение, все засверкало яркими истинными красками. Я почуял запах полнолуния, привкус обновления, признаки скорого переворота в душе и как следствие…
В молчании хнумов появились новые нотки. Надо же, я все-таки научился участвовать в их молчании.
Лайк появился первым в окружении четырех избранных хранителей. За ним важно выступали старцы первого круга. Далее — гриффина Раамэ, старцы второго круга и хранители, выстроившиеся в две линии. Еще недавно подобное шествие не показалось бы мне величественным. Действительно, даже в провинциальнейшем Златограде в праздничный день комендант Луций выглядел куда наряднее. Но теперь я понимал исключительность выхода старцев: они собрались все, они оставили свои мольбы к Единому, и в их одновременном появлении под солнцем было больше торжественности, нежели в обилии золотых украшений и изысканных дорогих одежд.
Лайк поднял руки над головой, в них что-то блеснуло. Кажется, он обратился к хнумам, но я не мог расслышать его слов. Я взглянул направо. Эргэнэ стояла совсем близко. Хорошо, что она тоже здесь в момент… Да, пожалуй в момент моего триумфа!
Именно я повезу грамоту в Храм Оракула и четыре избранных хранителя будут сопровождать меня.
Дварры не впустили в город ни единого селентинца. Лайк говорил с посланцем Короля из морской башни, и целый летучий отряд во главе с гриффиной Раамэ спустился к шлюпке, чтобы принять королевскую грамоту. Союз должен быть освящен с обеих сторон. Странно, я почему-то считал, что хнумы не верят в истинность Оракула.
Лайк будет ждать меня в Темном Аметисте.
Ночью он, улыбнувшись, протянул мне оставшийся мешочек. Я совсем забыл о нем. Золотые плиты у ног золотого Единого исключали слово «цена», и я забыл о деньгах в царстве камня. «Возьми! — сказал Лайк. — На корабле платить не надо. Именем Короля. Оракулу оставишь половину. Десять синих за союз, остальное на Лайка Александра. Половину заберешь. Носи вот так. Храни. Знай: я тебя жду.»
«Я вернусь!» — сказал я.
Я поймал себя на том, что губы мои прошептали:
— Я вернусь…
Процессия приближалась.
Лайк снова поднял руки над головой и теперь я увидел. Хнумы не знали бумаги и не умели писать. Но почти все они, даже лучшие из хранителей, умели гравировать по металлу.
Союзный договор был начертан на золоте. С одной стороны пластина отсвечивала синим, с другой ярко-рыжим, цветом светлой лолы. Синее и коричневое золото были слиты вместе. Достойное подношение Оракулу!
И вновь Лайк поднял тяжелую грамоту. Дабы народ мог видеть. Дабы каждый полюбовался единством с людьми моря. Новая молодость — дваррам. Новая судьба вымирающему племени. И вновь солнце, соприкоснувшись с разноцветным драгоценным металлом, перемешало оттенки…
Я не сразу понял, что произошло.
Только старец Аметиста отшатнулся и старец Рубина, как это ни невероятно, не сумел сдержать крика.
Предчувствие звука не успело предупредить об опасности, и молния прозвучала слишком внезапно. Взвыла — и тут же умолкла.
Оборвавшись тишиной в моем сознании.
А потом я увидел падающего Лайка и услышал рокочущий, разрывающий пространство громовой голос — с небес, с вершин гор:
— ДВАРРРРРЫ!!!
— Дварры!!! — раздался над миром низкий грозный звук, и следом какой-то из старцев второго круга возопил неестественным, каркающим криком, так, словно впервые после длительной немоты ему удалось издать членораздельный звук:
— Убейте чужеземца!
Над Лайком дважды подняли и опустили посох, а потом я увидел его голову, подброшенную и пойманную на острие.
Я не успел, я даже сделать шаг не успел!
— Будьте верны!.. — вскричал кто-то, и гром в небе продолжил:
— ЕДИНОМУ!!!
Я хотел ринуться туда, в гущу старцев, ворваться, отомстить и обязательно, непременно погибнуть, но я вспомнил: «Цветок Ириса», ожидающий дружеского посольства. Шлюпка, наверное, уже спущена, посланец Короля говорил с Лайком, и никто из них, ни один из тех, кто на корабле, не уйдет, потому что никто не знает, что надо попытаться уйти.
И я побежал.
Все выходы из замка были для меня закрыты, я никогда бы не выбрался из чрева горы, я запутался бы в бесконечных узких извилистых коридорах, где наверняка храниться про запас возможность десятки раз перехватить беглеца. У меня был исключительный и последний шанс — грифон Эргэнэ. Один-единственный небоевой грифон.
Я бежал в угол грифонов, в тот, что недавно отстоял Лайк, а за мной неслись гримы, простые хнумы, хнумы-хранители, гриффины, кто знает, может быть, даже старцы. Я не мог позволить себе оглянуться.
Грима Эргэнэ не остановила меня, она еще ни о чем не знала. Я успел открыть вольер и первым взмахом перерубил толстый привязной ремень. Вторым взмахом отделив кусок ремня, я кое-как накинул его на шею грифону.
Погоня была в десяти свордах, когда я прыгнул на спину и проговорил как можно спокойнее:
— Во имя Отца!
— Эргэнэ!!! — раздался вопль.
Она звала не меня, она звала его, своего любимца, свое оружие, свое призвание. Отныне я для нее был врагом.
Мои и Лайка полеты испортили молодого грифона. Иначе он никогда бы не взлетел, услыхав свое имя. Но я повторил:
— Во имя Отца!
Мы оторвались от земли.
Я обязан был разбиться, я ни разу не поднимался выше стен и тем более не выбирался за пределы замка. Я лишь догадывался о половине команд, но грифон Эргэнэ, казалось, сам знал, что ему делать. Он шел в сторону моря.
Я должен был и не имел права разбиться. После того, как побежал, я не имел такого права.
Шлюпка медленно продвигалась к берегу.
— Уходите! — закричал я, из последних сил цепляясь за ремень. — Поднять паруса! Скорей! Уходите!
На шлюпке подняли головы, но продолжали грести.
— Уходи-и-и-те! — закричал я, не удержался и полетел в воду.
Мертвый холод обнял меня, схватил, связал по рукам и ногам, и я понял, что не выплыву.