Алексей Борзенко
ЧЕЧНЯ НЕТЕЛЕВИЗИОННАЯ
(Фронтовые зарисовки)
Пасха
— Я думал, что умру как угодно, но только не так… Почему я редко ходил в церковь и окрестился в двадцать пять лет? Наверное, поэтому и такая смерть? Кровь сочится медленно, не так, как от пулевого ранения, буду умирать долго… — Сергей с трудом вдохнул воздух полной грудью. Это все, что он мог сделать. В желудке уже пятый день не было ни крошки, но он и не хотел есть. Нестерпимая боль в пробитых насквозь руках и ногах временно прошла.
— Как же далеко видно с этой высоты, как красив мир! — подумал сержант. Две недели он не видел ничего, кроме земли и бетонированных стен подвалов, превращенных в зинданы. Пулеметчик, он был взят в плен разведчиками боевиков, когда лежал без сознания на опушке ближайшего леса, контуженный внезапным выстрелом из «Мухи».
И вот он уже два часа парит в воздухе на легком ветру. В небе ни облачка, нестерпимая весенняя синева. Прямо под ним, у струящихся неровной змейкой окопов боевиков разворачивался серьезный бой.
Бои за село Гойское шли уже вторую неделю. Как и раньше, боевики Гелаева заняли оборону по периметру села, скрываясь от артиллерии за домами местных жителей. Федеральные войска со штурмом не спешили, новые генералы больше полагались на артиллерию, чем на прорывы пехоты. Все-таки это была уже весна 1995 года.
Сергей пришел в себя от удара ногой в лицо. Его принесли на носилках допрашивать боевики. Вкус солоноватой крови во рту и боль от выбитых зубов привели в чувство сразу.
— С добрым утром! — засмеялись люди в камуфляжах.
— Да что его пытать, он все равно ничего не знает, всего-то сержант, пулеметчик! Дай, расстреляю! — нетерпеливо, глотая окончания, по-русски сказал бородатый боевик лет тридцати с черными зубами. Он взялся за автомат.
Два других с сомнением смотрели на Сергея. Один из них — а Сергей так и не узнал, что это был сам Гелаев, — сказал, как бы нехотя, постукивая палочкой по носкам своих новых адидасовских кроссовок:
— Аслан, расстреляй его перед окопами, чтобы русские видели. Последний вопрос тебе, кафир: если примешь ислам душой и расстреляешь сейчас своего товарища, будешь жить.
Тут только Сергей увидел еще одного связанного пленника, молодого русского парня лет восемнадцати. Его он не знал. У мальчишки руки были связаны за спиной, и он, как баран перед закланием, уже лежал на боку, скорчившись в ожидании смерти.
Мгновение растянулось в целую минуту.
— Нет, — слово вылилось изо рта, как свинец.
— Я так и думал, расстрелять… — лаконично ответил полевой командир.
— Эй, Руслан! Зачем такого хорошего парня расстреливать? Есть предложение получше! Вспомни историю, что делали гимры, наши предки, более ста лет назад….
Это произнес подошедший сзади боевик в новеньком натовском камуфляже и в зеленом бархатном берете с оловянным волком на боку.
Сергей со своими отбитыми почками мечтал тихо заснуть и умереть. Больше всего он не хотел, чтобы ему ножом перед видеокамерой перерезали горло и живому отрезали уши.
«Ну, уж застрелите как человека, сволочи! — подумал про себя солдатик. — Я заслужил это. Столько ваших положил из пулемета — не счесть!»
Боевик подошел к Сергею и пытливо посмотрел ему в глаза, видимо, чтобы увидеть страх. Пулеметчик ответил ему спокойным взглядом голубых глаз.
— У кафиров сегодня праздник, Христова Пасха. Так распни его, Руслан. Прямо здесь, перед окопами. В честь праздника! Пусть кафиры порадуются!
Гелаев удивленно поднял голову и перестал выстукивать ритм зикра по кроссовкам.
— Да, Хасан, не зря ты проходил школу психологической войны у Абу Мовсаева! Так и быть. И второго, юного, тоже на крест. — Два командира, не оборачиваясь, пошли в сторону блиндажа, обсуждая на ходу тактику обороны села. Пленные уже были вычеркнуты из памяти. И из списка живых.
Кресты соорудили из подручных телеграфных столбов и мусульманских погребальных досок, которые набили поперек и наискось, подражая церковным крестам.
Сержанта положили на крест, сняв с него всю одежду, кроме трусов. Гвозди оказались «сотка», крупнее не нашли в селе, поэтому вбивали их в руки и ноги по нескольку штук сразу. Сергей тихо стонал, пока прибивали руки. Ему уже было все равно. Но громко закричал, когда первый гвоздь пробил ногу. Он потерял сознание, и остальные гвозди вколачивали уже в неподвижное тело. Никто не знал, как надо прибивать ноги — напрямую или накрест, захлестнув левую на правую. Прибили напрямую. Боевики поняли, что на таких гвоздях тело все равно не удержится, поэтому сначала привязали Сергея за обе руки к горизонтальной доске, а затем и притянули ноги к столбу.
Он пришел в себя, когда на голову надели венок из колючей проволоки. Хлынувшая кровь из порванного сосуда залила левый глаз.
— Ну, как себя чувствуешь? А, пулеметчик! Видишь, какую мы тебе смерть придумали на Пасху. Сразу к своему господу попадешь. Цени! — улыбался молодой боевик, забивший в правую руку Сергея пять гвоздей.
Многие чеченцы пришли поглазеть на старинную римскую казнь из чистого любопытства. Что только не делали на их глазах с пленниками, но распинали на кресте в первый раз. Они улыбались, повторяя меж собой: «Пасха! Пасха!»
Второго пленника также положили на крест и стали забивать гвозди.
— Ааааа!
Удар молотком по голове прекратил крики. Мальчишке пробили ноги, когда он уже был без сознания.
На сельскую площадь пришли и местные жители, многие смотрели на подготовку казни с одобрением, некоторые, отвернувшись, сразу ушли.
— Как русские рассвирепеют! Это на Пасху им подарок от Руслана! Будешь долго висеть, сержант, пока твои тебя не пришлепнут… из христианского милосердия. — Боевик, вязавший окровавленные ноги пулеметчика к столбу, раскатисто засмеялся хриплым смехом.
Напоследок он надел обоим пленникам, поверх колючей проволоки, российские каски на голову, чтобы в лагере генерала Шаманова уже не сомневались, кого распял на окраине села полевой командир Руслан Гелаев.
Кресты вынесли на передовую, поставили стоя, вкопали прямо в кучи земли от вырытых окопов. Получалось, что они были перед окопами, под ними располагалась пулеметная точка боевиков.
Поначалу страшная боль пронзила тело, обвисшее на тонких гвоздях. Но постепенно центр тяжести приняли веревки, затянутые под мышками, а кровь стала поступать к пальцам рук все меньше и меньше. И вскоре Сергей уже не чувствовал ладоней и не ощущал боли от вбитых в них гвоздей. Зато страшно болели изуродованные ноги.
Легкий теплый ветерок обдувал его обнаженное тело. Вдали он видел танки и артиллерию 58-й армии, которая после долгой подготовки намеревалась быстро выбить боевиков из Гойского.
— Эй, ты живой? — сосед Сергея пришел в себя. Крест мальчишки стоял немного позади, поэтому пулеметчик не мог его увидеть, даже повернув голову.
— Да… А ты?
— Бой разгорается. Только бы свои пулей не зацепили…
Сержант про себя усмехнулся. Дурачок! Это было бы избавлением от всего. Правда, наши не станут стрелять по крестам, попробуют скорее отбить. Но это пустое. Даже если чеченцы станут отходить из села, уж двоих распятых они точно пристрелят, прямо на крестах.
— Как зовут? — Сергей хотел поддержать разговор, потому что тонко почувствовал, что парень боится умереть в одиночестве.
— Никита! Я — повар. Отстали от колонны. Бой был, троих убило, я уцелел.
«И напрасно», — подумал про себя пулеметчик.
— А сколько на кресте человек живет?
— От двух дней до недели… Чаще умирали от заражения крови. Римляне обычно ждали три дня… Даже давали воду. Когда надоедало, делали прободение копьем…
— Что такое прободение?
Сергей дернул ртом.
— Библию не читал? Это когда копьем прокалывают живот.
— У чеченцев копий нет…
— Правда? А я думаю, что у них глобуса да учебника арифметики нет, а это дерьмо как раз есть! — Сергей сплюнул вниз. Плевок с кровью упал рядом с чьим-то пулеметом.
Внизу началась какая-то возня. Сергею было тяжело опускать голову вниз, но он заметил, что боевики начали занимать свои места в окопах, в пулеметы заряжали ленты.
«Ну, точно, наши решили отбить живыми», — подумал пулеметчик, заметив передвижение шамановской разведроты. За ними развернулись в боевой порядок десяток БМПэшек, несколько БТРов и один танк «восьмидесятка».
Сергей закрыл глаза. Он почему-то представил, что две тысячи лет до него также в одиночестве, окруженный враждебной толпой, страдал на кресте еще один человек. Божий cын Иисус. Он простил всем, искупил их вину, претерпел казнь.
— А я смогу простить чеченцам все? — вдруг задал он себе вопрос.
Он с болью опустил голову, увидел, как боевики сновали по окопу под ним, переносили ящики со снарядами и цинки с патронами. Один молодой боевик вдруг остановился под крестом, поднял голову. На лице расплылась довольная улыбка, он вскинул автомат, прицелился в голову.
— Страдаешь, кафир? Страдай, твой Бог так тебе завещал!
— Не кощунствуй! Нет бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его! — сурово произнес другой боевик, ударив по щеке юнца. Мальчишка согнулся и быстро понес стопку зеленых пороховых зарядов к ручному гранатомету.
— Так я смогу простить чеченцам?
Он бы так хотел… Вряд ли после всего, что они здесь сделали…
Пуля от СВД щелкнула по доске, рядом с правой рукой.
— Случайно? — Внизу уже вовсю разгорался бой. Артиллерия долбила по позициям боевиков, но снаряды рвались либо правее, либо левее крестов.
— Ну, давайте, мужики! Мочите гелаевцев! Мы с вами и душой и сердцем! — тихо произнес Сергей. Сверху ему была видна панорама боя. Вдруг пуля снова щелкнула по доске рядом с правой рукой. Сергей понял — это было приглашение к разговору от одного из наших снайперов.
— Мы еще живы! Мы можем продержаться еще пару часов! Впереди окопов «духовское» минное поле! — проартикулировал в тишине Сергей. Он знал, где-то в прямой видимости сидит наш снайпер. Он готов в оптический прицел читать его по губам. Пулеметчик медленно повторил свои слова три раза. Пуля снова щелкнула по тому же месту.
«Слава Богу, поняли», — подумал сержант. Он всмотрелся в картину боя и заметил, как бронегруппа, штурмовавшая окраину Гойского, что называется, «в лоб», свернула к северу и стала приближаться к позициям боевиков значительно левее его креста.
— Аааа! — застонал рядовой на втором кресте. Видимо, боль была настолько нестерпимой, что мальчишка стал кричать на боевиков.
— Уроды, чехи поганые! Пристрелите меня, ну, пристрелите же!
Внизу один из боевиков поднял голову.
— Виси, кафир! Когда будет приказ отходить, я сам выстрелю тебе в живот, чтобы ты умер, но еще часок помучился, пока твои придут. Не надейся, мы не дадим вас освободить!
Еще одна пуля от СВД, как новое приглашение к разговору, отщепила кусок доски. Боевики в бою этого не услышали, но удар пули, ее энергетика была настолько высокой, что Сергей чувствовал это спиной, каждой частичкой тела, правда, пальцы руки и кисти уже ни на что не реагировали. Он знал, шла безвозвратная анемия конечностей.
Вопрос тоже был ясен для пулеметчика.
— Пристрелите парня. Чтобы он не мучался. Пристрелите! Он сам просит об этом, — беззвучно, как рыба, произнес Сергей.
— Эй, братишка! Ты еще жив? Приготовься к смерти, родной!
— Что?..
Рядовой на втором кресте так и не успел ответить пулеметчику. Снайперская пуля ударила его прямо в сердце, затем вторая, туда же. Мальчишка больше не стонал.
— Спасибо, ребята! — ответил снайперам пулеметчик, кивая головой.
Четвертая пуля ударила в доску. Сергей понял и этот вопрос.
— Погоди! Я еще хочу вам помочь! Позже пристрелишь, я еще могу терпеть, — ответил смотрящему в мощную оптику снайперу сержант.
Сергей вдруг почувствовал какую-то волну слабости. Ему сильно захотелось спать. Он знал, что это симптом сильной потери крови. Нельзя, нельзя спать! Нужно помогать своим! Сергей сжал зубы и закашлялся. Сплюнул кровью.
Он заставил себя вновь всмотреться в картину боя. Линия обороны гелаевцев полностью повторяла полукружье домов, стоявших на околице. Пулемет под ним уже не стрелял, боевик, пообещавший всадить ему пулю в живот, лежал на дне окопа с пробитой головой. Место рядом тоже было «расчищено», еще три трупа виднелись рядом, два боевика бинтовали раны в окопе.
— Не сидели сложа руки! — подумал с гордостью пулеметчик. И тут он увидел, что там, левее, где бронегруппа из нескольких БТРов и БМПэшек благополучно обошла минное поле боевиков и вплотную подходит к окопам, боевики быстро уходят, протянув по окопу минные провода с гроздью 152-миллиметровых снарядов.
— Останови «коробочки»! Там фугасы впереди, управляемые! — объяснил снайперу Сергей.
Видимо, у снайперов была оперативная радиосвязь с наступающей бронегруппой, потому что «броня» вдруг неожиданно остановилась в ста метрах от первого фугаса.
Сергей чувствовал, что начинает терять сознание от потери крови. Исход боя был ясен, наши прорвали оборону гелаевцев с двух сторон и уже входят в село. Фактически они уже закрепились на его окраине.
— Братцы, теперь можно, пристрелите меня! — почему-то вслух и очень громко сказал пулеметчик.
Через мгновение пуля щелкнула по правой доске. Снайпер понял просьбу сержанта.
Сергей вздохнул, в глазах плавали черные круги, а сознание отчаянно цеплялось за солнечный свет, яркую синеву неба, борясь с одолевающим сном. Шли мгновения, снайпер медлил. Сильной волной боли ноги заявили о том, что они еще живые.
«А простил бы я «чехам»?» — вновь задал себе главный вопрос сержант. Он готов был резко ответить «нет», но сомнение вдруг зародилось в нем.
— Почему медлишь, браток? — спросил Сергей у все видящего в оптику снайпера.
И тут сержант увидел, как к крестам по окопу побежал боевик, на ходу перезаряжая пулемет. «Уж не мой ли пулемет?» — пришел дурацкий вопрос в голову пулеметчику. В этот момент Сергей вдруг увидел, что за него, висящего на кресте, разгорается целый бой. Группа из пяти разведчиков перебежками приближается к его окопу. Боевик дал очередь по кресту, но не попал в сержанта. Тут же переключился на российских разведчиков и начал стрелять в них. Снайпер выстрелил один раз, пуля вошла прямо в лоб боевику, вырвала, создав эффект вакуума, из затылка целый шлейф крови.
* * *
— Только бы успеть, не прощу себе этого, — «Кобра» бежал с пулеметом наперевес, стреляя по окопу. Хвостики камуфляжной ленточки, повязанной на бритой голове, развевались как ленты матросской бескозырки. Пули свистели над головой, но разведчики этого не замечали. Они были в ярости. Не всякий знает — даже из тех, кто воевал, — каких глубин и какой мощи достигает человеческая ярость. Когда десантники увидели, как боевики подняли на крестах наших пленных, никто не проронил ни слова, никто даже не выругался матом. Молчал и генерал Шаманов. Эта ярость была пострашнее любой ненависти к врагу.
— Вперед, — тихо произнес «Гюрза», и разведка Шаманова пошла на Гойское.
* * *
Сергей увидел, как по опустевшему окопу к нему бегут разведчики Шаманова, он даже узнал двоих из них. Снайпер так и не выстрелил ему в сердце. Последнее, что увидел сержант, было голубое, голубое до страшной синевы небо. Его сердце быстро затихало и остановилось, перекачивать по венам было уже нечего. Сергея захлестнул какой-то жар, пробежавший напоследок по всему телу.
* * *
Разведчики Шаманова — «Кобра» и «Гюрза» поклялись отомстить. Сергея и второго солдата бережно сняли с крестов и в надежде, что родители не будут копаться в «цинках», отправили «грузом 200» на родину. Первого в Сергиев Посад, второго — в Вологду. Их и похоронили, не зная, какую смерть они приняли.
Случай с распятыми потряс всю армию. Говорили, что это послужило поводом для ответных зверств со стороны федеральных войск. Говорили, что потом двоих гелаевцев незаметно вывезли в лес и зашили живыми в свиные шкуры: казненные так не попадали в рай — они умирали в шкуре нечистого животного. Эту казнь мусульман придумали 300 лет назад запорожские казаки с Хортицы. Говорили, что с этого момента мертвым боевикам начали отрезать уши. Однако это были скорее всего только разговоры. Армия просто брезгливо уничтожала боевиков, безо всяких зверств и ужасов.
Май 1995
Январский снег
Василий высунулся из окна третьего этажа, чтобы убедиться — убил он чеченца или нет, когда какая-то могучая сила ударила его в грудь и отбросила назад в комнату. Он упал спиной на битое стекло и кирпичи.
Шли тяжелые январские бои за центр Грозного. Василий в составе роты пехоты, или, как ее здесь называли, «мабуты», был брошен защищать трех этажное министерское здание в четырехстах метрах от дудаевского дворца. Здание это почему-то усиленно пытались отбить боевики. За министерством следом шел монолит чечено-ингушского Совмина, а там было недалеко и до дворца.
Василий попытался привстать, но не смог.
— Мишка, помоги! — прохрипел он.
Михаил был пулеметчиком из его взвода. Они вдвоем держали этот угол здания уже более суток. Заканчивались патроны. Подкрепления все не было, хотя и обещали. Что делалось на двух нижних этажах, он не знал. Но слышал, как из автоматов и пулеметов отвечали его товарищи. Значит, он был не один, и оборона продолжалась. Вообще, надо было продержаться до темноты. Чеченцы неохотно воевали ночью, прятались, выставляя одинокие посты наблюдения, что успешно использовали разведчики Льва Рохлина, продвигаясь из здания в здание преимущественно по ночам.
— Миха! Помоги, ранило меня…
Василий повернул голову и тут только заметил, что Михаил лежал мертвый, щекой на пулемете.
— Извини, брат, не видел… — Василий с трудом повернулся на бок. То, что пуля пробила защитный жилет, он не сомневался. Чувствовал по горячей волне, разливавшейся по его груди. Было плюс пять, шел то ли дождь, то ли снег, и в мокрой одежде боец с самого утра зяб до мурашек. А тут тепло вдруг разлилось по телу. Он знал, это вытекала его горячая кровь, его жизнь, согревая тело снаружи, под ватником и «броником». Но снимать бронежилет и затем ватник было нельзя — замерзнешь сразу.
— Интересно, ребра целы? — Он уже нащупал входное отверстие пули, маленькое пятнышко на салатовой ткани «броника» в пяти сантиметрах от сердца. К сожалению, сам не мог нащупать выходную дырку.
«Ушла пуля или в нем? Если бы была дырка, все было бы проще. А если нет?» — подумал пехотинец. Он так и не решил, что лучше — воевать в бронежилете или без него. Разведчики ходили без этого шестнадцатикилограммового монстра со стальными пластинами, носили вместо них книги. Другие говорили, что «броник» хорошо хранит от осколков.
Однако Василий знал, что бывают случаи, когда «броник» даже вреден. Пуля пробивает пластины, отражается от заднего листа бронежилета и начинает «гулять» по телу. А так ударила, прошила тело, как толстая игла, и ушла восвояси. Не задела жизненно важные органы и — гуляй, подруга! Заткнул две дырки — и к медикам. А здесь совсем другая история.
Лежа на боку, Василий пытался дотянуться до своей спины и все-таки нащупать выходное отверстие. Не получилось. Из-под «броника» показалась кровь.
«Вот и словил. Да, правы мужики, которые говорили: свою пулю не услышишь. Если просвистела — значит, не твоя!», — подумал Василий.
Он уже по-другому смотрел на смерть. Война быстро приучает к смерти, смерть становится чем-то обыденным, близким. Как вода во фляге или патроны, которые уже устаешь до боли в пальцах забивать в магазины.
В первые дни боев, когда они медленно продвигались к Грозному и колонну, в которой он шел, ежедневно обстреливали с возвышенностей чеченцы, убитых снимали с брони каждый день. Василий, как и все новобранцы, в свои восемнадцать лет страшно боялся. Это был животный страх, который мешал думать, мешал принимать разумные решения. Сердце стучало в два раза быстрее, когда первая пуля начинающегося обстрела выбивала колокольный звон из брони БТРа.
Трусы умирали первыми… от страха и бездумных действий. Василий понял, что так он погибнет, он должен обуздать свой страх. Ему помогла одна мысль, которая уже не один век осеняет светлый разум умных воинов. «ВСЕ РАВНО, КОГДА ты умрешь — сегодня или через пятьдесят лет, ВСЕ РАВНО, ГДЕ ты умрешь — на этой залитой кровью площади Грозного или в кровати под теплым одеялом, окруженный врачами, ВСЕ РАВНО, ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ — от пули снайпера в бою или под колесом автомобиля на Тверской улице. Все это ЛИШЬ ПРОБЛЕМЫ БЛИЗКИХ, а не твои проблемы». Смерть универсальна, это великое равенство существования, она делает равными президента и последнего бомжа. Это переход куда-то еще, где мы пока не были, куда нам пока нельзя. Как будто мы едем на поезде, останавливаясь на многочисленных станциях, кто-то сходит на перрон раньше, кто-то позже. Вот и все… Главная загадка жизни заключается в том, что мы не знаем, кто из них выиграл — тот, кто прошел всю дистанцию до конца, или внезапно сошел на первой станции.
После осознания этой простой истины Василий стал очень спокойным в бою, вернулась рассудительность и какое-то шестое чувство предвидения того, что наступит в следующий момент.
Василий знал, что он тяжело ранен, но не знал, насколько тяжело. Сильной боли не было, немного жгло в груди. Но он прекрасно знал, что большинство раненых на войне погибает не от смертельного ранения, а от потери крови. Оставшись один в комнате третьего этажа, среди архивных полок с папками и старых канцелярских столов с инвентарными номерами на бирках, он не знал, когда его отсюда вытащат. Он собрался с силами и пополз к двери на лестницу. Внизу было подозрительно тихо, стрельба на улице прекратилась.
— Мужики! Ранен я, помогите! Санитары! Сюда! — хрипло прокричал пехотинец и сильно закашлялся от натуги. На губах появился знакомый с детских драк солоноватый привкус крови.
Он еще что-то прокричал вниз по лестнице. Ответа не было.
— Неужели ушли? — эта страшная мысль ударила его словно электрическим током. — Один?
Он перевернулся на живот и пополз к окну. — Эх, мабута, мабута, неужели оставили меня одного!
Василий, опираясь на автомат, привстал на колени так, что стала видна вся площадь. К удивлению, к зданию спокойно, не пригибаясь, шли чеченские ополченцы, одетые кто во что горазд — кто в хороший натовский камуфляж, кто в рваную гражданскую одежду, но с каской на голове и с автоматом в руках и неизменным гранатометом за плечами.
— Отошли…
Василий инстинктивно вскинул автомат и прицелился. Первая очередь свалила в грязь на площади двух ополченцев. Василий срезал их, как в кино. К дому побежал третий, сжимая автомат в руках. На нем была пуховка черного цвета, на голове каска. Он что-то кричал на ходу. Пехотинец дал еще одну длинную очередь, но пули, щелкая об асфальт, так и не догнали бегущего человека.
Василий сразу присел, так как шквальный огонь из автоматов обрушился в его окно. Воздух наполнился взвесью мелкой пыли и штукатурки так, что трудно стало дышать. В щеку вонзилась щепка от оконной рамы.
«Ну, вот и все, сейчас они меня и добьют…» — подумал пехотинец…
Он так и не успел продумать свои действия в эту грозную минуту. В комнату влетела кумулятивная болванка от противотанкового гранатомета и ударила в стену. Видимо, чеченец выстрелил, не думая, что у него за заряд стоит в «трубе». Ударом воздушной волны Василия подбросило в воздух и опустило у другой стены. Заряд, предназначенный прожигать танковую броню, оказался бессилен в комнате. Василий сразу после взрыва, скорее сознанием, чем контуженными ушами, услышал только какой-то неприятный хруст. Открыв глаза, он увидел, что почему-то сидит у стены, а на ногах у него лежит массивный, метровой ширины сейф для документов, отброшенный от стены взрывом.
Василий не чувствовал боли. Это могло означать только одно — железная коробка перерубила ему не только кости чуть выше колен, но и нервные стволы. «Чего не чувствуешь, того уже нет!» Он понял, что лишился ног.
Но время почему-то растянулось в часы. Пехотинец думал о чеченце в пуховке, который в эти секунды уже бежал по лестнице к нему.
Василий взял левой рукой автомат, положил конец ствола на сейф.
— Вот тебе и броня! — подумал боец. Сейф, лежа на его ногах, идеально защищал его голову и грудь.
Доли секунды, как лихорадочно быстро работает голова! Внутренний калькулятор считал ступени. Слух, контуженный взрывом, не различал быстрых шагов, но какой-то внутренний счетчик все-таки продолжал считать.
Василий, не думая и не видя никого в пролете выбитой двери, нажал на спуск. Нажал именно тогда, когда это было нужно. Чеченец влетал в комнату, когда ему навстречу уже летела очередь из аккуратных медных цилиндриков, заполненных свинцом.
Пехотинец даже увидел, как его пули выбивали кусочки пуха из пуховки чеченца. Три пули из пяти выпущенных — а больше в магазине и не было — пришлись в грудь. Он упал на пороге, едва войдя в комнату. Очередь отбросила его назад на полтора метра. Так бывает, когда швейцар выпихивает из дверей ресторана подвыпившего гуляку.
Они лежали по обе стороны сейфа.
Раздалась автоматная очередь чеченца, звонко отстучавшая по сейфу. Одна пуля верхом прошла в стену. Кусок штукатурки упал Василию прямо в открытый рот. Он чертыхнулся и сплюнул. Плевок был красного цвета. Василий не мог видеть и не мог чувствовать, как раненый чеченец достал большой нож и стал кромсать перебитые ноги русского пехотинца.
— Ну и всё! Умри! — крикнул по-чеченски дудаевский доброволец. Он подумал, что Василий уже мертв, если не кричит, когда ему режут и рубят ноги.
Но чеченец был смертельно ранен автоматной очередью. Он в пылу схватки даже не заметил этого. А после уже не смог встать.
— Эй, помогите, я ранен! Помогите! — попытался прокричать чеченец, но не смог. Только прохрипел. Развороченные легкие этого не позволили, он скорчился от сильной боли. По иронии судьбы на нем был такой же армейский бронежилет.
«Так он может и других призвать сюда!» — подумал Василий. Автомат был уже пуст. Коробки с патронами лежали в вещмешке в трех метрах от сейфа. Василий полез в карман ватных штанов. Достал гранату, это все, что было при нем. Выдернул чеку.
— Ну, держи, нохча! Чтобы знал, что я еще жив, — он высчитал четыре секунды, чтобы «подарок» не вернули по воздуху, и легонько кинул гранату через сейф. Даже не кинул, скорее толкнул, как ядро. Еще никто так близко от себя не бросал гранату. — Рекорд для Книги Гиннесса! Им бы здесь записать все наши рекорды…
Граната запрыгала по сейфу, как мячик, затем перевалилась на ту сторону. Почти сразу же прогремел взрыв.
— Вот так, нохча! А ты думал, что убил меня… — с радостью сказал Василий, сплевывая кровь. — Пехота и Луну возьмет!
За окном вновь завязалась перестрелка. Василий не мог видеть, что происходило под его окном, но опытное ухо различило, что наши пошли на приступ министерства, а чеченцы явно отступают.
Это ощущалось по стрельбе. Та, которая ближе — яростная и напористая, та, что подальше, как бы более тягучая и короткая. Очереди короче. Значит, отступают.
«Только бы дотянуть до своих, не отключиться, только бы дотянуть, потеряю сознание — сочтут за мертвого, и все, пишите письма!» — это были последние мысли Василия, черная пелена забвения уже заволакивала его сознание.
— Твою мать, а здесь наши! — последнее, что он услышал, проваливаясь в бездну.
Где же коридор, по которому уходят души? Где золотой светящийся шар Создателя, который встречает на пороге в иной мир? Ничего этого не было. Но была мягкая, как вата, и глухая темнота. Неужели всего этого не существует? Нет другой жизни, только — могильные черви и больше ничего… Так не может быть. Бог создал человека не для того, чтобы каждый раз безжалостно уничтожать его естество.
Он закашлялся.
— Ожил. Николай Егорович! Ожил, ей-Богу ожил!
Василий открыл глаза. Он лежал на походном операционном столе под юпитерами. Где-то гудел бензиновый генератор. Ему было холодно. Он был частично накрыт операционной синей простынкой. Почему-то накрыта была грудь.
— Способны говорить, молодой человек? — склонился над пехотинцем хирург в золотых очках.
— Я жив? — прохрипел пехотинец.
— Как ни странно, да.
— Ранен навылет, или пуля во мне?
— Вы не ранены в грудь пулей. Просто между листами бронежилета вам проткнуло бок десятисантиметровой деревянной щепой от оконной рамы. Вы, видимо, упали на нее. Пуля же застряла у вас в жилете. Шла уже на излете. Вот она, — сказал медик, протянул ему медную пулю СВД со смятым носиком и положил ее на грудь, на простынку. — А вот с ногами у вас дела похуже… Мы вам их ампутировали. Трубчатые кости были раздроблены в мелкую крошку каким-то тяжелым предметом… Но жить будете.
Василия несли по грязному полю в базовом лагере в Андреевской долине. Несли санитары к вертолету, чтобы отправить на большую землю, заботливо накрыв его несуществующие ноги офицерским одеялом. На «вертолетке» кружили винтами только что прибывшие «Коровы». Из них высадился десант питерской морской пехоты. Ребята были в черных морских зимних шапках и бушлатах, но из-за перелета зябко ежились. Морпехи не знали, что рядом с ними, за забором, сложенным из пустых снарядных ящиков, на брезенте в рядок выложены, готовые к отправке в Моздок, а затем в Ростовский холодильник, двадцать «двухсотых». Это была цена одного дня штурма центра города со стороны 76-й десантной дивизии Ивана Бабичева. Трупы по какой-то никому не известной этике специально отгородили от вновь прибывающих.
Многие «морячки» смотрели, как Василия несут к санитарному вертолету. Глаза тревожно вспыхивали, когда замечали, что раненый уже без ног.
Один морской пехотинец, видя, что Василий на него смотрит, сделал жест рукой на автомате, понятный только воюющим. Он означал — «мы отомстим за тебя, парень!»
Василий приподнял руку и окрестил морского пехотинца. «Выживи, парень!»
20 января 1995
Кафе «У Зулайки»
Бизнесом в разрушенном Грозном занимаются все местные жители-чеченцы. У одних это получается, другим хватает только на хлеб да подсолнечное масло. Летом 2000 года чеченка Зулай организовала в Грозном первое открытое кафе. На самом деле никто не знает, чеченка ли она, — каких кровей у нее только не было! Одни говорят, Зулай была потомком Чингисхана, другие — просто цыганкой из Баку. Но по-чеченски она говорила свободнее и быстрее любого горца.
Так или иначе, 35-летняя женщина с полными бедрами и открытым лицом, очень активная и подвижная, занялась бизнесом. Ей надоело самой каждую неделю ездить в Хасавюрт за оптовыми продуктами, пересекать десятки блокпостов и потеть на солнце в жутко неудобном рейсовом «пазике», показывая каждому облеченному властью на дороге свой затертый от частого употребления паспорт.
— Будем зарабатывать деньги, — объявила она своим оставшимся в живых родственникам — младшему брату Салману и племяннику Вахиду.
Кафе решено было открыть рядом с маленьким оживленным рыночком у блокпоста питерского ОМОНа. Рядом с печально знаменитым туннелем, в котором был подорван в первую чеченскую генерал МВД Анатолий Романов. Расчет был правильный, так как все, кто въезжал по делам в центр города и выезжал из него обратно в Ханкалу, проезжали мимо этого места. Кто-то молился, кто-то ругался по матушке, глядя на исковерканный тем взрывом бетон туннеля. Сразу вспоминался человек в инвалидном кресле, скорее мертвый, чем живой. Журналисты любили здесь снимать на камеру кадр с БТРа, когда он быстро выезжает из темного туннеля на свет. Кадр, который должен был символизировать выход Чечни из мрака средневековья на свет цивилизованной жизни. Правда, все это оставалось лишь на пленке, а не в реальной жизни мертвого города.
Рынок находился под прямой наводкой двух БТРов и нескольких пулеметов блокпоста, поэтому военные покупали здесь продукты смело. Питерцы пообещали расстрелять всех торговцев, если какая-то банка окажется отравленной. По крайней мере, так говорили военные между собой. Покупать здесь продукты было даже предпочтительнее, чем на центральном рынке, где время от времени стреляли в зазевавшихся солдат и офицеров, и выгоднее, так как под стволами пулеметов торговцы не задирали цены.
Зулай отгородила себе выцветшей армейской маскировочной сеткой уголок, поставила несколько разнокалиберных старых журнальных столиков, вытащенных из развалин ближайших домов, стулья и даже артиллерийские ящики. На каждом столике на куске целлофана от парника стояло обрезанное донышко пластиковой бутылки от колы с солью. А за торговой брезентовой палаткой, превращенной в поварской зал, на камнях поставили шашлычницу, на которой на шампурах румянились кусочки курицы. Куриц Зулайке поставляли живыми из Толстого Юрта на почтовом БТРе каждое утро. Женщина ждала только две машины — с курицами и еще один «уазик», к хозяину которого она была явно не равнодушна. Но об этом позже.
Кто-то из мальчишек мелом написал большими буквами на сохранившейся стене разрушенной соседней пятиэтажки: «Кафе «У ЗУЛАЙКИ». Шашлыки, пиво».
Хозяйка и не думала, что бизнес у нее в разрушенном и нищем городе так быстро пойдет в гору. Племянник не успевал снимать с шампуров куриный шашлык, а брат подтаскивать ящики с пивом из глубокой снарядной ямы в подвале пятиэтажки, превращенной в естественный холодильник.
Рядом появилась даже некая автомобильная стоянка, на которой останавливались БТРы, БМП и просто армейские машины. Не хватало только деньги за это брать, но так как чеченка никому не платила за аренду городской земли, то об этом и заикаться не приходилось. Клиенты были сплошь военнослужащие. Рыночные торговцы были довольны заведением Зулай. Бойцы в ожидании шашлыка подходили к их лоткам, что-то брали в дорогу. Кто-то из торговцев притащил магнитофон на батарейках, и, как в старые добрые довоенные времена, зазвучала чеченская национальная музыка. Местные чеченцы, проезжая мимо, с укоризной глядели на этот оазис мирной жизни среди разрушений войны. Зулай с вызовом смотрела им в глаза.
Посетители действительно были только военные, у местных просто не было денег. Палочка шашлыка стоила пятьдесят рублей. На такие деньги многие пережившие две войны в Грозном русские старики жили целых десять дней. Через месяц, когда Зулай поставила еще пять столиков и договорилась о покупке настоящих пластиковых стульев в Хасавюрте, о ее заведении уже знали все генералы в Ханкале. Сварщик-сержант из стройбата долго колдовал, сваривая для Зулайки большой мангал из куска умыкнутого листового железа. Железо это раньше было положено в лужу перед штабом, чтобы офицеры, выходя с завтрака или обеда в дождливые дни, не разъезжались ногами в кислятине ханкальской грязи.
Успех Зулай заключался в двух простых вещах. Во-первых, сами военнослужащие устали от войны, и возможность провести хоть полчаса на пятачке мирной жизни (или иллюзии такого места) была соблазнительной. Во-вторых, армейцы уже просто озверели от военной пищи — тушенки с кашей и сухпаев в зеленой пластиковой упаковке. Организм бунтовал, требуя простого, жаренного на огне куска мяса, пусть и куриного.
На долгожданном «уазике» ездил Федорыч, который служил при штабе. По характеру своей деятельности он в Чечне за полгода в бою так и не был, но активно разъезжал по Грозному, а также по шестикилометровой трассе на Ханкалу. Было ему 35 лет, не женатый. Красивый, стройный молодой лейтенант с русыми волосами носил свежевыстиранный камуфляж и новенький, еще вороненый «калаш».
К Зулайке Федорыч, как всегда, приехал на армейском УАЗе, с надписью, сделанной белой краской на бампере, «Миротворец». Вообще, в Чечне у армейцев появилась мода писать клички на бамперах грузовиков, БТРов и машин. Так, по Грозному разъезжал броневик бойцов Минюста с надписью «Годзиллакосилка». Были также «Сибиряк», «Мухомор», «Прикрой, атакую!», «Ермолов», «ЧечФОР» и другие.
Штабные послали Федорыча на рынок в Грозный прикупить каких-нибудь продуктов. Он приехал на маленький рыночек напротив питерского ОМОНа, все закупил, что надо было. Решил втихаря побаловаться курочкой.
— Зулай, угости шашлычком! — сказал он чеченке, садясь на ящик от снарядов.
— Нет проблем, Федорыч! Такого гостя, как ты, я всегда жду. — Зулай что-то крикнула брату по-чеченски и подсела к офицеру. В ее черных глазах появился интерес. Она поправила косынку, прикрывавшую ее длинные черные волосы.
— Скажи мне, Федорыч! Вот что ты маешься? Женись на мне, а? Деньги у меня есть. Дом у меня есть. Останешься со мной жить в Грозном. Я буду кафе держать, ты — жить со мной. Чего тебе еще надо? — Зулай подперла кулачком подбородок, засмеялась. Она знала, что давно нравится офицеру, который как-то, разоткровенничавшись, сказал ей, что в родной Калуге его бывшая жена подала на развод и уже давно живет в другой семье.
Федорыч посмотрел на женщину нежным взглядом. Затем как бы смутился.
— Так у тебя же муж есть! В боевики подался. Сейчас сидит где-нибудь там, в развалинах, и смотрит на тебя в прицел снайперки… — Федорыч посмотрел на черные окна разбитой снарядами соседней многоэтажки.
— Так разве это муж? Он ведь до сих пор приходит домой, как вор, по ночам. Раз в месяц. Берет деньги, продукты и уходит… Бил меня на прошлой неделе. Говорит, почему я вас не травлю… оккупантов. Вот глупый! Совсем мозгов лишился, по ямам шастая… — Зулай принесла и поставила тарелку с порезанным луком, уксус и хлеб.
— А чего действительно нас не травишь? — спросил Федорыч. Мысль эта поразила его своей простотой.
— Да ты что, не понимаешь, что ли? Вас, офицеров, травить — все равно что резать курицу, которая несет золотые яйца. У кого сейчас в Грозном деньги есть? Только у вас. Вы для нас сейчас лучшие клиенты, наша экономическая надежда. Мой-то только деньги берет. Я говорю, а чего же ты тогда деньги берешь, они же от российских офицеров? Так он ничего не ответил. Только в глаз мне засветил. Это за правду-то.
Подошел племянник Зулай с дымящимся шампуром, протянул его Федорычу. Офицер заплатил деньги, принялся есть нежное мясо домашней птицы.
— Вот, говоришь, жить с тобой. — Он чуть ли не захлебнулся слюной, снимая зубами первый горячий кусочек с шампура. — Так твой вернется и уж постарается нас обоих пристрелить.
— А у тебя автомат на что? Ничего, узнает, что я с русским офицером живу, уже не придет, побоится. Ему сейчас свои условия не диктовать. Прошло время, когда он джипы из Ингушетии пригонял и деньгами сорил по всему городу. Когда у него в подвале две девки на цепи жили. Все, отхорохорился…
Зулай не договорила до конца. Раздался характерный хлюпающий звук, и офицер за соседним столиком упал набок, на землю. Пуля пробила сердце, он умер сразу, не успев ничего сказать. Все повскакали с мест, а пулемет омоновцев замолотил в сторону развалин одного из ближайших домов. Стрелял, скорее, для успокоения нервов, просто так, «по направлению». С блокпоста вырвался дежурный БТР и пошел туда, откуда стреляли. Федорыч поставил автомат обратно, прислонив к столику.
— Бесполезно, уйдет в катакомбы. Может, это твой? — Федорыч проводил взглядом солдат, загружавших тело убитого офицера в грузовик.
— Вряд ли… Вот сволочь, первый раз здесь стреляют после того, как снег сошел. Теперь повадится. Эй, ребята, ОМОН! Посмотрите в том длинном доме, там, похоже, кто-то бывает. У нас там всех выселили, а на пороге свежая земля…
Через какое-то время все на рыночке успокоились. Новые посетители даже и не знали, что полчаса назад здесь был убит человек. Они курили в ожидании своего заказа.
«Жизнь продолжается! Вот так, а если бы я сел за тот столик? Ему, видимо, со снайперской точки открыт не весь рынок. Будем думать, что это место у сетки — в мертвой зоне. Все чушь, только себя успокоить», — горестно подумал офицер.
Федорыч доел остывший шашлык, откупорил бутылку с пивом. Уже пятый раз Зулай предлагала ему пожениться, и пятый раз он отмалчивался. Что-то каждый раз оставалось за кадром, что-то недосказанное. И этим недосказанным были слова матери, собиравшей его в поездку: «Если привезешь с войны трофейную чеченку, как твой прапрадед-казак сделал, домой можешь не приезжать, ты мне тогда не сын! Внуков хочу голубоглазых.
Федорыч быстро встал из-за журнального столика. Махнул водителю, который медленно доедал свой шашлык прямо в машине, растягивая удовольствие.
— Зулай, над твоим предложением подумаю…
— А что думать? Представляешь, какую свадьбу можно было бы сыграть. На весь город. Первая такая свадьба в послевоенном городе и кого — русского офицера и чеченки! Ваши генералы все говорят о мирной жизни, но ничего не сделали для того, чтобы она пришла в город, эта мирная жизнь. А тут свадьба… Пригласим командующего, пусть раскошелится на машину, журналистов… будем танцевать зикр! — Зулай мечтательно задумалась. — Ну, ладно, поезжай! Когда заедешь?
— Ну, ты и размечталась! А Басаев пришлет своих головорезов исполнить танец с саблями на нашей свадьбе… Ладно. Когда приеду? Ты же знаешь, женщина, как только, так сразу…
Федорыч уехал в Ханкалу.
* * *
Он подорвался вместе с водителем на фугасе по дороге на Гудермес на следующий день. Это был 152-миллиметровый управляемый по проводам снаряд от гаубицы. Партию таких снарядов прикопали в спешке землей прямо в Ханкале федеральные войска перед самым выводом войск из Чечни еще осенью 1996 года.
Взрыв был настолько сильный, что голову офицера не могли найти двое суток. Наконец, обнаружили в ста метрах…
Зулай так и не дождалась своих белых стульев из Хасавюрта. Она пропала через два дня после гибели Федорыча. Брат с племянником искали ее по подворотням и ямам, но так и не нашли. Поговаривали, что ее убили сами боевики, которые боялись первого мирного кафе в Грозном. А что, если такие кафе станут открывать и другие предприимчивые чеченцы? Боевики больше всего боятся мира. Может, тело Зулай и найдут где-нибудь в развалинах. Но кафе ее закрылось, и на месте столиков теперь просто стоят торговые палатки. Ближайший пулемет с блокпоста питерского ОМОНа как раз смотрит на это место. Говорят, что там можно покупать у чеченцев продукты, так как омоновцы контролируют рыночек и пригрозили торговцам, что расстреляют их всех, если кого-нибудь из военнослужащих ненароком все же отравят.
Август 2000
Сашка
Сашка вылез из канализационного люка, где спал весь день, и зевнул. Хотелось есть, а главное, очень хотелось пить. Январское небо в Грозном заволокло тучами.
«Это хорошо, чем темнее, тем лучше», — подумал тринадцатилетний русский паренек и поежился скорее от промозглой сырости, чем от легкого снежка, который таял на грязном асфальте, едва коснувшись его. Где-то рядом гремела артиллерийская канонада и были слышны отзвуки хлестких автоматных и пулеметных очередей.
Он вдруг вспомнил, что ватник оставил на краю водостока, и снова полез в колодец. Почти каждый день мальчишка спал в канализации. Там было сыро и холодно, пахло трупами. Но это было самое безопасное место в Грозном в те страшные дни неудавшегося новогоднего штурма. Так ему посоветовали разведчики, с которыми он «работал» каждую ночь.
Сашка на ощупь взял ватник, не зажигая десантного фонарика, подарка подполковника. В Грозном не следовало просто так зажигать свет, где бы ты ни находился, даже под землей. Выбрался наверх и крадучись пошел по задворкам вдоль разрушенных гаражей в центр города.
Ему нужно было пересечь целых двенадцать улиц. Кто ходил в те дни по Грозному, знает, что это была почти невыполнимая задача. Федеральные войска и чеченские добровольцы вели очаговые, мозаичные бои и контролировали городские улицы в таком причудливом порядке, что, например, в одном доме могли находиться в разных подъездах и разведчики Льва Рохлина, и «абхазцы» Шамиля Басаева. Линии фронта не было как таковой, и человеку, вышедшему в город, грозила верная смерть от пули снайпера, своего или чужого.
В звуках выстрелов из СВД Сашка иногда улавливал неприятный шипящий свист пули, которая, как догадывался мальчишка, была выпущена в сторону его, Сашкиной тени.
«Раз свистит, значит, мимо, свою пулю не услышишь. Просто не успеешь услышать», — успокаивал себя Сашка. Он привычной походкой перепрыгивал через воронки и перешагивал через трупы, не вглядываясь в них. Трупы на улицах стали уже почти обыденным делом. Единственное, что зорко подмечал Сашка, так это места, где были навалены тела мирных жителей. Безошибочно определял страшные ключевые точки стрельбы снайперов. Ему нужно было пробраться на стадион «Динамо», где располагался штаб группировки Ивана Бабичева. Там, среди гор боеприпасов и ремонтируемой техники его ждали разведчики. Ждали, как всегда, чтобы в эту ночь идти вместе к дворцу.
Он вышел уже почти к стадиону, когда за разбитой у дороги палаткой показался пустырь. Надо было проскочить это открытое место. Сашка не любил пустырей. Слева от него белел лужами перекресток. В лужах чернели тряпки, почти лохмотья.
Он вспомнил место и понял, что это за тряпки там, в грязи. В прошлую ночь две старушки пытались перейти перекресток в сторону Сунжи, шли за водой. Снайпер положил обеих прямо в грязь. Сутки мертвые лежали на перекрестке в грязи, но вечером по дороге прошла колонна бронетехники, а затем вернулась обратно. Кто там из танкистов видел в темноте чьи-то тела?..
«Еще немного закатают колесами и хоронить никто уже не будет. Через неделю подсохнет грязь, и все», — подумал Сашка.
Собрался с силами и рванул через пустырь. Бежал быстро, глядя под ноги. «На всякий случай. А вдруг зацеплю растяжку», — думал он.
Кровь стучала в висках, но он все же услышал этот противный хлюпающий звук. Как будто слегка ударили по воде ладонью. Да ощутил, что кто-то невидимый толкнул его в плечо. Нахлынула горячая волна, затем резкая боль.
Сашка по инерции добежал до искореженного танками ларька, залег за ржавым, простреленным в обе стороны железом.
«Словил-таки!» — подумал, переводя дух. Снял телогрейку, затем рваный свитер. Винтовочная пуля навылет пробила мышцу левой руки у плеча, не зацепив кости. Сашка достал армейский бинт из кармана ватника и долго и аккуратно затягивал простреленное место. Крови было немного.
— Свои или чужие наградили? Кто его знает. Слава Богy, не в живот, — помолился про себя паренек. Он хорошо помнил, как раненная осколком снаряда в живот соседская баба Граня стонала и медленно умирала. Это произошло 2 января, умерла она 4-го.
Последний отрезок простреливаемой дистанции Сашка скорее пролетел, чем пробежал. Наконец, он прошел на стадион.
— Пароль! — тихо спросил часовой. Сашке показалось, что этот молодой парнишка, пехотинец, на вид не намного и старше его самого.
— «Витязь-17»!
— Проходи… — часовой не удивился тому, что мальчишка знал пароль. Многие русские грозненцы по ночам тихо проходили в расположение федеральных войск. Мальчишки, как правило, выводили из занятых боевиками районов слабых мирных жителей. Солдаты кормили их, перевязывали раненых и затем отправляли по «дороге жизни» — это была транспортная нитка в три километра от стадиона «Динамо» до вертолетной площадки в тыловом лагере в Андреевской долине — вертушками на «большую землю» в Моздок.
В кунге военной разведки ребята варили гречневую кашу на томатном соке. Сок этот в пятилитровых банках таскали с консервного завода. В первые январские дни 1995 года это был почти единственный источник питьевой жидкости в городе. Дефицит воды довел разведчиков до того, что они умывались поутру трофейным двадцатилетним коньяком «Гехи». Правда, все запасы винных подвалов Дудаева были выпиты федеральными войсками за 12 дней. Бутылка минеральной воды здесь считалась самым большим лакомством.
— Привет, мужики! — сказал Сашка, поставив ногу в старом солдатском сапоге на подножку кунга.
— Заходи, браток! Ты как раз к ужину, — пригласил паренька старший группы, подполковник Сережа. Четверо разведчиков уже порезали хлеб и вовсю скрипели десантными ножами, открывая банки с тушенкой.
Сашка зашел в теплый кунг, закрыл дверь и протянул руки к гудящей керосиновой печке, на которой варилась каша. Молодое тело его быстро отогревалось, аккумулируя тепло, а одежда отдавала влагу, впитавшуюся в канализации.
— Зацепило меня, снайперкой похоже…
— Ну-ка, давай посмотрим, с этим шутить нельзя, — заволновались разведчики. Они быстро смотали старый бинт, прощупали рану. Затем с новыми антисептиками забинтовали Сашкину руку плотнее и профессиональнее.
— Ерунда, «укол зонтиком». Жить будешь, даже зашивать не надо.
— Ну, что, партизан! К дворцу пойдем? Дорогу через канализацию покажешь? — спросил Михаил, тридцатипятилетний разведчик.
— Покажу, капитан, не переживай…
Каша была готова, в нее в последний момент бросили тушенку, размешали слегка и кастрюльку поставили в центре импровизированного стола — двери с прикрученным номером 5, которую разведчики, сидя, просто положили себе на колени.
Сашка ел за обе щеки. Так уж само собой получилось, что, как знаток всех задворок и тупиков города, он стал настоящим проводником у группы российских военных разведчиков, смело водил их по чеченским тылам. Таких «следопытов» только у Бабичева было восемь человек, в штабе их в шутку, а может и всерьез, называли «неуловимые мстители». В тринадцать лет, как правило, не боятся смерти, потому что не особо представляют себе настоящую цену только начинающейся жизни.
У Сашки был подаренный разведчиками штык-нож да подобранный рядом с трупом чеченца маленький «вальтер ППК», в обойме которого осталось всего два патрона. Какое-никакое, а все же оружие.
Паренек уже два года «бомжевал» без родителей, ночевал где попало, но бандитом не стал. Отца, путейского рабочего, чеченцы расстреляли еще в 92-м. Расстреляли просто так, за то, что русский. Не ответил на какой-то вопрос, заданный ему по-чеченски, выстрелили из машины на железнодорожном переезде. Уехали, даже не взглянув, жив ли еще? Мать вообще пропала без вести. Сашка надеялся, что она еще жива, что забрали ее в горы и батрачит его мать на кого-нибудь в горном ауле. Главное, чтобы не расстреляли просто так. А наши, Бог даст, горы возьмут и освободят всех пленных, — думал парень. — Тогда вернется. Только где им встретиться, если дома их на улице Лермонтова больше нет? Попал прямо в квартиру снаряд от «Акации», и все. Из имущества семейного Сашка только и взял, что отцов рабочий ватник. Да и брать-то было нечего. Грабили их в последнее время целых восемь раз. Этим промышляли ученики из «Юных волчат» — дудаевского «гитлерюгенда», лет по 14–15 с оружием в руках. Взяли вазу да люстру старую сняли, оборвав вместе с крюком. На продажу. Сказали: молчите, а то вернемся и перережем всем горло.
…Кашу доесть так и не удалось. Послышались хлопки разрывов мин, резкие, как разорванная бумага. Они становились все звучнее, и тут разведчики, внезапно перевернув стол с едой, как по команде, рванули из кунга. Они спрыгнули в небольшой окоп с водой, вырытый рядом для подобных случаев. Сашка, так как сидел ближе к двери, упал на дно окопа первым.
— Это хохлы долбят, я знаю…
— Какие хохлы, Саша, откуда?
— Как откуда, ну вы даете… УНА-УНСО, националисты, их сорок рыл из Львова специально прислали. Оказывать братскую помощь в борьбе с «москалями». Лучшие минометчики, они и «чехов» учат. Это их 82-миллиметровки лупят навесом из-за тех пятиэтажек, — Сашка показал в сторону дворца. — Туда и пойдем. Если хотите, покажу и дом, где они живут… Братья-славяне… Мать их!
Мины стали ложиться чуть в стороне. Ясно было, что минометчик ведет веерный огонь, без какой-либо прямой привязки к местности. Как говорят, «на удачу».
Ребята вылезли из окопа, отряхнулись.
— Кашу жалко, — сказал недовольно Сашка.
Вышли в город через полчаса, получив задачу в штабе у Бабичева. Впереди Сашка, за ним четверо разведчиков. Шли крадучись, молча. У разведчиков были автоматы с глушителями и одна «эсвэдэшка», тоже с «глушаком», но посерьезнее.
У пятиэтажки, где обитали украинские добровольцы, слышался смех, из окна играла музыка. Кто-то выводил что-то до боли знакомое на баяне.
— Тут они живут… Может, перебьем двоих-троих, а?
— Не сейчас.
— Жалко. Наши говорили, что они пленных расстреливали. Тех танкистов, которых держали в гаражах за дворцом…
Группа подошла к канализационному люку.
— Здесь полезем под землю.
Люк с трудом открыли, и разведчики следом за Сашкой скользнули в канализацию. Собственно говоря, это была не канализация, а ливневая система, из которой многие горожане рисковали брать воду для питья. Но время от времени в ее узких трубах, соединявших уличные коллекторы, попадались как свежие трупы, так и уже полуистлевшие останки людей. Разведчики перешагивали через них и шли за Сашкой.
— Сюда, так к дворцу попадем!
Из коллектора разведчики вдруг вышли прямо в подземный переход. Дворец был рядом. Разведчики оказались в самом центре обороны чеченцев. В конце длинного перехода слышалась приглушенная речь и мелькали чьи-то тени.
— Ну, пришли, — выдавил Сашка.
— Что будем делать? — прошептал на ухо старшему группы, подполковнику Сергею, один из разведчиков.
— Кровь из носа, надо выйти на свет Божий. Осмотреться.
Разведчики чуть ли не насильно запихнули паренька обратно в коллектор.
— Мы тебя сейчас позовем, только подожди здесь немного. Ладно?
Разведчики раскованной походкой направились к чеченским добровольцам, стоявшим у выхода из перехода.
Где-то на улице слышались звуки ритуального чеченского танца «зикр», который добровольцы обычно танцевали у «вечного огня». Там располагался их блокпост, там и грелись у огня.
— Эй, — крикнул кто-то из них в переход и что-то звонко добавил по-чеченски.
— Заметили рано. Всех не завалим сразу, — с горечью подумал Сергей. Разведчики крепко сжали оружие.
— Эй, — раздался в ответ звонкий юношеский голос, что-то добавивший по-чеченски. Все это вызвало неожиданный взрыв смеха у чеченцев. Сашка вышел вперед, заслоняя разведчикам зону для стрельбы.
Разведчики приблизились к ступенькам лестницы, на которой стояли чеченцы.
— Не стрелять, до последнего, — прошипел сквозь зубы Сергей.
Сашка подошел к чеченцам и, хлопнув одного из них по плечу, что-то спросил по-чеченски. Чеченец ответил и протянул пареньку сигареты.
Разведчики и паренек вышли из перехода на площадь. Командиру Сереже потребовалось полминуты, чтобы оценить ситуацию, еще три для того, чтобы составить диспозицию. Бой был очень короткий — секунд пять. Просто у разведчиков клацали затворы, да с хрустом отлетала плитка от стены перехода. Восемь чеченцев остались лежать в переходе. Сашка склонился над одним из них.
— За отца, — тихо, но твердо сказал он, вытащив из груди чеченца свой штык-нож. — И сигареты свои ворованные забери…
И тут только Сергей сообразил, что один чеченский доброволец все время стоял с противоположной стороны, у черной металлической двери, на фоне которой казался совсем не видимым.
— Вот дела, он бы нам дал тут всем… — Сергей нагнулся и поднял с пола ручной пулемет Калашникова, которым был вооружен заколотый мальчишкой чеченец.
— Сашка, ты нам сегодня жизнь спас… С нас причитается… Но как у тебя сил хватило?
— А ты мой штык на палец пробовал? Бритва! Ничего сложного. Еще одного надо убить, за мать… Да одного ли? — В темноте перехода на лице не видны были слезы.
Разведчики оттащили тела в коллектор. Туда же побросали оружие, предварительно вытащив из него затворы.
Группа вернулась в лагерь под утро, по дороге зашли на консервный завод за соком.
— Сашка, оставайся у нас сегодня спать в кунге!
— Не могу, нужно к двум старушкам зайти, у них еда закончилась три дня назад.
Разведчики уже паковали тушенку и хлеб в вещмешок для Сашки.
— Тут на пятерых хватит… Ты еще посмотри, кто уж совсем бедствует. Нам усиленный паек должны дать, так мы поделимся…
С помощью Сашки разведчики подкармливали мирное население, как могли, зная, что от голода в подвалах уже начали умирать наши старики.
— Спасибо, — Сашка перед дорогой грел руки у печки.
— Да, друг, объясни-ка, что ты сказал чеченцам? — Сашка заулыбался, сделал хитрое лицо. Его соломенные волосы почернели от копоти и порохового дыма. Только васильковые глаза были неестественно печальные.
— «Чехи» спросили: кто идет? Я сказал: «свой», веду русских разведчиков, взятых в плен. Они поверили…
— Что, действительно поверили? — неприятно удивился Сергей.
— Да, товарищ подполковник. По этому переходу два дня назад чеченские мальчишки вели пятерых наших пленных танкистов из 131-й мотострелковой бригады. Вели на расстрел. Так что они думают, что победят… Потому и пропустили…
Сашка взял продукты и ушел. Сергей отправился в штаб к генералу Бабичеву. Вариант прорыва легкой десантной группы через подземные коммуникации прямо к дворцу Дудаева был уже на месте проработан. Однако так и не использован в силу ряда причин.
Сашка исчез почти через месяц, в начале февраля, когда войска перешли за Сунжу. Поговаривали, что он подорвался на растяжке. Но тело его никто не видел. Его даже не вписали в список пропавших без вести. Да и фамилии не знали. Все звали его просто Сашкой-разведчиком.
Март 1995
По правилам войны
Говорят, что десантники — самые бескомпромиссные вояки. Может, и так. Но те правила, которые они ввели в горах Чечни во время полного отсутствия боевых действий, явно достойны того, чтобы об этом рассказать особо. Подразделение десантников, в котором группой разведчиков командовал капитан Званцев, располагалось на большой поляне в горах, в километре от чеченского села Алчи-Аул Веденского района.
Это были месяцы гнилых переговоров с «чехами». В Москве не очень хорошо понимали, что с бандитами переговоры вести нельзя. Это просто не получится, так как каждая сторона обязана выполнять свои обязательства, а чеченцы не утруждали себя такими глупостями. Им нужно было приостановить войну, чтобы перевести дух, подтянуть боеприпасы, набрать пополнение и т. д.
Так или иначе, но начался явный разгул «миротворчества» отдельных громких личностей, которые, не стесняясь, брали деньги у чеченских полевых командиров за свою работу. В итоге армейцам запретили не только открывать огонь первыми, но даже отвечать на огонь огнем. Запретили заходить в горные села, чтобы «не провоцировать местное население». Тогда боевики открыто начали квартировать у своих родственников, а «федералам» в лицо говорили, что они скоро уйдут из Чечни.
Подразделение Званцева только что перекинули «вертушкой» в горы. Лагерь, разбитый до них десантниками полковника Иванова, был сделан наспех, позиции не укреплены, было много мест внутри крепости, где перемещаться открыто было нежелательно — они хорошо простреливались. Здесь нужно было выкопать метров 400 хороших траншей и положить брустверы.
Первые «двухсотые» появились через неделю. И, почти как всегда, это были снайперские выстрелы из леса. В голову и в шею были убиты два солдата, которые возвращались к палаткам из столовой. Среди бела дня.
Рейд в лес и облава результатов не дали. Десантники дошли до аула, но входить в него не стали. Это противоречило приказу из Москвы. Вернулись.
Тогда полковник Иванов пригласил старейшину аула к себе «на чай». Чай пили долго в штабной палатке.
— Так вы говорите, отец, у вас в ауле боевиков нет?
— Нет, и не было.
— Как же так, отец, из вашего аула родом два помощника Басаева. Да и он сам у вас нередкий гость был. Говорят, сватался к вашей девушке…
— Неправду говорят люди… — 90-летний старик в каракулевой шапке был невозмутим. Ни один мускул на лице не дрогнул.
— Налей еще чаю, сынок, — обратился он к ординарцу. Черные, как угли, глаза впились в карту на столе, предусмотрительно перевернутую секретчиком.
— У нас в селе боевиков нет, — еще раз произнес старик. — Приходи к нам в гости, полковник. — Старик чуть-чуть улыбнулся. Незаметно так.
Полковник понял издевку. Один в гости не пойдешь, отрежут голову и выкинут на дорогу. А с солдатами «на броне» нельзя, противоречит инструкции.
«Вот, обложили со всех сторон. Они нас бьют, а мы даже облаву в селении провести не можем, а?» — с горечью подумал полковник. Одним словом, весна 96-го года.
— Придем, обязательно, почтенный Асланбек…
К полковнику сразу после ухода чеченца зашел Званцев.
— Товарищ полковник, дайте мне воспитать «чехов» по-десантному?
— А это как, Званцев?
— Увидите, все в рамках закона. У нас очень убедительное воспитание. Ни один миротворец не придерется.
— Ну, давай, только так, чтобы с меня потом голова не слетела в штабе армии.
Восемь человек из подразделения Званцева тихо вышли ночью в сторону аула. Ни одного выстрела не прозвучало до самого утра, когда пыльные и уставшие ребята вернулись в палатку. Танкисты даже удивились. Ходят по лагерю разведчики с веселыми глазами да таинственно ухмыляются в бороды.
Уже в середине следующего дня старейшина пришел к воротам лагеря российских военнослужащих. Часовые заставили его прождать около часа — для воспитания — и затем провели в штабную палатку к полковнику.
Полковник Михаил Иванов предложил старику чаю. Он жестом отказался.
— Ваша люди виноваты, — начал старейшина, от волнения забывая русскую речь. — Они заминировали дороги из села. Три невинных человека подорвались сегодня утром… Я буду жаловаться… в Москву…
Полковник вызвал начальника разведки.
— Вот старейшина утверждает, что это мы наставили растяжек вокруг села… — и протянул Званцеву проволочный сторожок от растяжки.
Званцев с удивлением покрутил в руках проволоку.
— Товарищ полковник, не наша проволока. У нас выдают стальную, а это простой медный провод. Боевики ставили, не иначе…
— Какая боевики! Разве им это нужно, — громко в негодовании крикнул старик и сразу осекся, понимая, что сморозил глупость.
— Нет, уважаемый старейшина, мы растяжки против мирного населения не ставим. Мы пришли освободить вас от боевиков. Это все дело рук бандитов.
Полковник Иванов говорил с легкой улыбкой и участием на лице. Предложил услуги военных медиков.
— Ты что меня под статью подводишь? — Полковник сделал возмущенное лицо.
— Никак нет, товарищ полковник. Эта система уже отлаженная, сбоев пока не давала. Проволока действительно чеченская.
На всякий случай отправили в Ханкалу шифровку: бандиты настолько озверели в горах, что, спустившись в Алчи-аул и якобы получив там отказ в провианте, наставили растяжек против мирных жителей.
Целую неделю по лагерю не стреляли чеченские снайперы. Но вот на восьмой день выстрелом в голову был убит боец кухонного наряда.
В ту же ночь люди Званцева опять ушли ночью из лагеря. Как и ожидалось, к начальству пришел старейшина.
— Ну зачем растяжки против мирных ставить? Вы должны понимать, что тейп наш — один из самых маленьких, помогать нам некому. Утром еще два инвалида стало, двум мужчинам оторвало ноги на ваших гранатах. Они теперь полностью на обеспечении села. Если так и дальше пойдет, некому будет работать…
Старик пытался найти понимание в глазах полковника. Званцев сидел с каменным лицом, помешивая сахар в стакане с чаем.
— Мы поступим следующим образом. В село в связи с такими действиями бандитов пойдет подразделение капитана Званцева. Будем вас разминировать. А в помощь ему даю десять БТРов и БМП. На всякий случай. Так что, отец, поедешь домой на броне, а не пешком пойдешь. Подвезем!
Званцев вошел в село, его люди быстро разминировали оставшиеся «несработавшие» растяжки. Правда, сделали они это только после того, как в селе поработала разведка. Стало ясно, что сверху, с гор, ведет тропа в село. Скота жители держали явно больше, чем им нужно было самим. Нашли и сарай, где сушилась говядина впрок.
Через неделю оставленная на тропе засада в коротком бою уничтожила сразу семнадцать бандитов. Они спускались в село, даже не пустив вперед разведку. Короткий бой и куча трупов. Пятерых из них жители села похоронили на своем тейповом кладбище.
А еще через неделю снайперской пулей был убит еще один боец в лагере. Полковник, вызвав Званцева, сказал ему коротко: иди!
И снова старик пришел к полковнику.
— У нас еще человек погиб, растяжка.
— Милый друг, у нас тоже человек погиб. Ваш снайпер снял.
— Почему наш. Откуда наш, — заволновался старик.
— Ваш, ваш, знаем. Здесь на двадцать километров вокруг ни одного источника нет. Так что ваших рук дело. Только, старик, ты понимаешь, что я не могу снести твое село до основания артиллерией, хотя знаю, что ты мне враг и все вы там ваххабиты. Ну не могу! Не могу! Ну, идиотизм это, воевать по законам мирной конституции! Твои снайпера убивают моих людей, а когда мои их окружают, боевики бросают винтовки и достают российские паспорта. С этого момента их нельзя убить. Но солдат — не дурак! Ох, не дурак, батя! Вот как, после каждого убитого или раненого из моих людей будет один убитый или раненый из твоих. Понял? Ты все понял, старик? И последним подорвавшимся будешь ты, и я тебя с удовольствием сам похороню… потому что хоронить тебя уже будет некому…
Полковник говорил спокойно и мягко. От этого слова, сказанные им, были страшны. Старик не смотрел в глаза полковнику, он опустил голову и сжимал в руках свою папаху.
— Твоя правда, полковник, боевики сегодня уйдут из селения. Остались одни пришлые. Мы устали их кормить…
— Уйдут так уйдут. Растяжек не будет, старый Асланбек. А вернутся, так появятся, — сказал Званцев. — Это я их ставил, батя. И передай боевикам одну поговорку: «Сколько чеченского волка не корми, а у российского медведя все равно толще…» Понял?
Старик молча встал, кивнул полковнику и вышел из палатки. Полковник и капитан сели пить чай.
— Оказывается, можно и в этой ситуации, казалось бы безвыходной, что-то сделать. Я уже не могу, «двухсотого» за «двухсотым» отправляю. «Зеленка» чеченская, ср…нь.
Так или иначе, но и во второй чеченской кампании 1999–2001 годов армия также осталась бесправной в отношении «псевдомирного» населения, которое продолжало убивать российских солдат. Полковник Буданов плохо изучил опыт своих коллег по первой чеченской. Он направил наряд за чеченкой и застрелил ее на виду у всех. Капитан Званцев в этой ситуации послал бы снайперов с приборами ночного видения, которые и сняли бы чеченку-снайпершу в два счета. А потом доказывайте, сколько хотите! У пули один диаметр и вес один. Война ведется не по законам мира, или конституции, или армейского устава, а по законам военного времени, которые все время меняются и зависят лишь от обстоятельств и человеческих мозгов. На войне как на войне!
Август 2000
Митька-изобретатель
Митьку Семушкина в подразделении звали не иначе, как «изобретатель». Эта кличка прилипла к нему после тяжелых и изнурительных боев под Бамутом, когда деревенский сержант так «насобачился» отвесно стрелять из подствольного гранатомета, что совершил солдатский подвиг. Подвиг, за который не давали орденов, но по всему полку пошел слух о его «целкости». Они шли по лесу, когда вдруг натолкнулись на серьезную по численности группу боевиков. «Чехи», что называется, «дали со всех стволов», был короткий и кровопролитный лобовой бой, и обе стороны, не желая по дури терять людей, откатились в разные стороны. Наши, как и учил их генерал Шаманов, стали ждать «брони». По рации сообщили, что к ним на горную дорогу спешат три «коробочки» — три БМПэшки и одна «восьмидесятка» — танк «Т-80» с активной броней. Шаманов говорил: «Мне люди дороже, я спешить не буду, не возьму склон сегодня, возьму завтра, снесу «Градами» и «восьмидесятками», главное, чтобы вы были целы и вас потом дождались дома невредимыми». Такая позиция страшно бесила боевиков. Они соглашались биться и умирать вместе с русскими, но совершенно не были готовы захлебываться землей и кровью под осколками «Града» на виду нахально загорающей под горным солнцем российской армии и всего «мирового сообщества». Тогда они и объявили за голову «Шамана» премию в 50 тысяч долларов. Объявили так, на всякий случай, вдруг из жадности какой-нибудь придурок из шамановской армии по пьяни застрелит генерала и уйдет в горы. Чего только на войне не случается. Но таких у Шаманова не нашлось, как не нашлось и у Рохлина.
Ребята из роты Семушкина залегли вдоль поваленных деревьев, лениво постреливая в сторону чеченцев. Те так же лениво отвечали, что называется, «в никуда». И тут в горной лесистой лощине раздался громкий голос чеченца.
— Ну что, сволочи! Получили? Мы вас сегодня будем… мать вашу! — И так разошелся он по матушке, что ребята даже приуныли. Мат этот продолжался без остановки минут двадцать. А «коробочки» все не подходили. И тут кто-то из бойцов начал стрелять на звук. Это раззадорило «духа» еще больше.
— А ты попади, Ерема! Руки у тебя не на то заточены, раб! Тебе бревна таскать, а не с винтовки стрелять, Митяй!
Митька услышал свое имя. «Вот сука, а! — подумал сержант. — Ну ладно, посмотрим!»
Митька стал прикидывать, где же засела эта сволочь. Так вроде получалось, что чеченец засел в ямке, прямо на дне высохшего ручья. В той ямке, в которую Митька сам упал, когда неожиданно начался этот бой. Стал прикидывать, сколько шагов он поднимался от ямки.
Митька задрал свой автомат, считал что-то про себя. «Ну, с Богом!»
«Подствольник» с характерным звуком выплюнул гранату. Через несколько секунд раздался приглушенный хлопок. И тишина. Чеченец замолчал.
Вскоре подошли «коробочки» и «восьмидесятка». Бой был короткий, не более пяти минут, боевики быстро отошли дальше в горы, а наши взяли лощину и следующую возвышенность, с которой открывался просто идеальный вид на горную дорогу.
Осматривая поле боя, ребята с удивлением нашли «чеха»-матершинника. У него была оторвана челюсть и снесена половина лица. Митькина граната аккуратно попала ему в рот. Это был, что называется, «высший класс», который в Чечне пару раз показывала только «десантура». Митьку с тех пор окрестили «изобретателем» и «миллиметровщиком».
Прошла весна, заканчивалось лето, закончились бои, начались вялотекущие переговоры. Подразделение Митьки Семушкина теперь стояло на дурацком блокпосту на развилке дороги из Аргуна в Грозный. Дурацком потому, что место это было открыто всем ветрам, там нельзя было спрятаться, и обстреливали его чуть ли не каждую ночь. И хотя все точки вокруг были ребятами пристреляны, они так никого и не завалили из стрелявших в них боевиков. Да с едой стало туго, снабжать начали со скрипом.
— Эх, тушеночки бы! А? Уже месяц мяса не ели, и баранов нигде нет, — сказал один боец.
За мясом перестали ходить месяц назад, когда трое бойцов ушли днем в пригород Аргуна и не вернулись. Их головы нашли на следующее утро минеры из Ханкалы, осматривавшие дорогу на предмет заложенных ночью «подарков» — 152-миллиметровых снарядов, из которых арабы искусно делали управляемые по проводам фугасы. Медики потом уточнили, что головы ребятам отрезали «на живую».
Митька чистил автомат, он занимался этим делом чуть ли не пять раз в день. А что еще было делать на блокпосту днем? Проверяли проезжающий транспорт нехотя. Занятие это было дрянное и бесполезное. «Трясли» багажники мирных чеченцев с горящими от ненависти глазами. Боевики свободно проходили в трехстах метрах южнее ночью. Кого хотело обмануть начальство — неизвестно. Все равно получалось так, что днем Чечня вроде была наша, а по ночам — боевиков.
— Семечек бери, да? — К блокпосту подошел мальчишка-чеченец лет восьми. Ахмед торговал семечками, мелкими, черными и приставучими, как липучки. Но ребята брали семечки за символическую мелочь.
— Иди, деньги кончились…
— Бери так, потом заплатишь. — У Ахмеда были крупные черные глаза и грязный лоб. Одет он был в драный свитер, явно не со своего плеча, и стоптанные башмаки.
— Потом тоже денег не будет, иди.
Ахмед уставился своими глазищами на автомат Митьки и зеркальную поверхность отполированного «подствольника», на лежащие рядом гранаты от него.
— А ты продай это… — он показал грязным пальцем на рожок с патронами и гранату от подствольника.
— Чтобы меня потом из этого и шлепнули? — криво усмехнулся Митька.
— Нэт, это продадут в горы, далеко. А вы купите мяса. Семечки бери, да? Так даю… — Ахмед отсыпал семечек на мешок с песком.
Ахмед болтался на блокпосту часов пять. Все смотрел на проезжающую мимо «броню».
«То ли семечками торгует, то ли танки наши считает, хрен разберешь. Ведь взяли двух мальчишек у въезда на базу в Ханкале, тоже семечками торговали, а на самом деле на четках в кармане считали, сколько единиц бронетехники ежедневно перебрасывается в горы, а сколько в Грозный, — подумал Митька. — Здесь вообще хрен в чем разберешься, кроме того, что подавляющее большинство — враги, что бы тебе ни говорили в дневное время».
Но идея с гранатой запала ему в голову…
Через пару недель на блокпост пришли минеры.
— Ну что, братцы, как живете? Небось, долбят по блоку каждую ночь, да?
— Долбят, — ответил Митька, — да мы боимся больше, чтобы сверху гранату не кинули, тогда всем хана. Крыши-то ведь нет. А от пуль мешки хорошо держат, окаменели уже.
— Ничего, мы вам тут все вокруг заминируем, хрен кто подойдет. Только одну змейку проложим, по ней и ходите, поняли?
Митька вовсю помогал саперам, ему было интересно, как укладывается мина, как ставятся гранаты на «растяжках». Минеры ему все подробно рассказывали.
— А вот такую штуку видел? — Один из них показал Митьке странный запал. — Это мы в трофеях нашли, нестандартный, без замедления. Раз — и все, в дамках.
— Ну-ка, дай взглянуть… — Митька потянулся к запалу. — Подари, а?
— Да бери, мне-то что, все равно в стандартные наши «штучки» не годится.
Полдня работы, и вокруг блокпоста появилась колючая проволока и таблички «мины». Минеры долго показывали искусную «змейку» Митьке и его товарищам. Уехали.
Как водится, через пару дней о «змейке» уже знал Ахмед и даже различал ее среди нагромождений колючей проволоки.
— Ну что, мяса не надумали купить? — Ахмед улыбался и вновь раздал ребятам мелкие, противные семечки.
Митька отвел в сторону Ахмеда, о чем-то с ним долго говорил. Ахмед ушел и вернулся с пятью банками тушенки. Ребята в этот вечер устроили настоящий пир — бахнули сразу три банки тушенки в котелок с кашей. Наелись, что называется, от пуза.
— Митька, ты ему часом не боеприпасы торганул, а? — спросил сослуживец Вася, выковыривая спичкой мясо, застрявшее между зубами.
— Не бойся.
— Что значит, не бойся? Нас и долбанут из этого рожка, ты что думаешь! Что делаешь, «изобретатель»?
— Я сказал, не бойся, и закончим на этом.
На этом и закончили разговор. Вскоре легли спать, оставив часового. Весенняя прохладная ночь была тихая, безветренная, но звездная. Митька лежал на лежаке, сбитом из патронных ящиков на спине, и смотрел на небо. Рядом храпели товарищи.
«Вот ведь красота какая… Только бы гранату не кинули», — пришло ему в голову — он услышал какой-то шорох со стороны пресловутой «змейки». Молча сполз на землю, взял автомат, сжался в комок, готовый к прыжку. Это шестое чувство — предчувствие опасности — не раз спасало ему жизнь. Аккуратно разбудил соседа.
— Миха, вставай… Да тихо ты…
И тут случилось непредвиденное. Тишину рванул взрыв гранаты. Прогремело почему-то не на блокпосту, а где-то там, на «змейке».
— Не докинули, что ли?
Пара автоматных очередей в сторону взрыва. Ответной стрельбы не последовало. Ребята не спали до утра, сжимая автоматы, готовые к нападению со всех четырех сторон.
Утренний туман прояснил ситуацию. Митька под прикрытием тумана пошел по «змейке» и увидел лежащее на колючей проволоке, подброшенное взрывом тело. Это был старик из соседнего селения, примыкающего к пригороду Аргуна. Митька не помнил его имени, знал только, что это был дед Ахмеда. Взрывом ему оторвало руку, и большой осколок вошел в голову прямо через каракулевую шапку. Сама шапка была отброшена взрывом и валялась рядом, на минном поле. Лицо убитого старика было злобно и напряжено, на нем даже не успело появиться удивление случившимся.
— Вот те на, старый, а туда же… Даже и не понял, что случилось…
О подрыве доложили наверх, приезжали две комиссии — от армии и от правозащитных организаций. Первые догадались, что произошло, но молчали с глубокомысленными лицами, вторые — все пытались доказать, что старик зашел на минное поле и подорвался на мине блокпоста, а не шел с гранатой в руке. Но это не получилось, и «правозащитники» молча уехали.
Сами ребята были довольны случившимся. О них вспомнили, привезли и питание и воду на месяц вперед.
Митька варил кашу в предвкушении того момента, когда забабанит туда аж три банки тушенки. Рядом кипятился нормальный чай.
— И все-таки, Митяй, что произошло, а? «Колись», «изобретатель»… — ребята ждали разъяснений.
— Да просто все, мужики. Есть хочется, а боеприпасы продавать — самому дороже будет. Короче, взял я детонатор у минеров нестандартный. Сточил его о кусок асфальта. Да в ручную гранату и засунул. Ну и обменял малышу Ахмеду на тушенку. Детонатор-то без замедления.
Ребята затихли.
— Вот дела… Это значит, Ахмед подставной был, деду гранату отдал и о «змейке» рассказал, а дед и пошел, одной «эфкой» хотел сразу всех нас замочить. «Змейку» прошел, чеку-то выдернул, думал, вот и кинет в нас. А граната сразу и взорвись… И нету деда, — сказали ребята.
— Ну, ты действительно «изобретатель»!
— И нас накормил, и жизнь всем спас. А деду поделом, одним старым ваххабитом меньше.
Ахмед больше к блокпосту не подходил. Прием, использованный Митькой-изобретателем, не сговариваясь, в первую чеченскую повторяли российские военнослужащие не раз. Голь на выдумки хитра, но еще хитрее российский военнослужащий, попавший в сложные обстоятельства, голодный и предприимчивый. Чего только не «изобретали». Вот некоторые примеры. Брали невскрытую цинку с патронами и варили ее более 16 часов в кипятке, затем продавали боевикам. С виду патроны целые, цинка целая, но боеприпасы уже не стреляют. За пять баранов давали чеченцам «напрокат» БТР с условием, что боекомплект после использования заменят и что нападать они будут на блокпосты других частей. Правда, БТР перед этим основательно минировали, да так, что он взрывался после первого выстрела из крупнокалиберного пулемета. Эти формы нестандартного ведения войны придумывали сами военнослужащие, придумывали тогда, когда в Москве собирались идти с бандитами «на мировую», а стрелять по боевикам было запрещено.
— Мить, а придумай еще что-нибудь, а? Ну, «изобретатель», давай!
Апрель 2000
По памяти
Сашок въезжал в село, открыто сидя на броне БРДМ с пулеметом в руках. Он как бы показывал чеченцам, что не боится снайперской пули. Голубой берет, заломленный набекрень донельзя круто, выдавал в нем принадлежность к «десантуре». С десантниками боевики предпочитали не связываться, а если и вступали в бой, то лишь в крайнем случае, когда не могли этого избежать. «Десантура» — не «мабута», она доводила все свои дела до логического конца.
Жарким апрельским днем 2000 года Сашкин батальон без какой-либо опаски вкатывался в узкие улочки маленького горного села под Ведено. Места были бандитские, вотчина Шамиля Басаева. Но в селе были проведены уже три зачистки, и вряд ли какой сумасшедший боевик решился бы остаться там сейчас.
Сашкина БРДМка остановилась напротив красивого дома из красного ингушского кирпича. Сашок прищурился, спрыгнул с брони на землю, подошел к дому. Дом был сделан фундаментально, по всей видимости, не более пяти лет назад. Сашок вспомнил, что говорил ему командир полка. «Все свежевыстроенные дома из красного кирпича — дома богатых полевых командиров и ваххабитов-связников. Честному чеченцу что-либо путное построить в эти годы было нельзя. Так что знай, выстроены они руками наших рабов на грязные деньги, полученные за заложников. Не жалей такую архитектуру».
Сашок еще более прищурился, он осматривал двухэтажный дом со всех сторон.
— О, и колонка водонапорная напротив, твою мать!
Сашок все более волновался. Пару раз ударил прикладом пулемета о землю.
— Сашок, подсоби! — крикнул ему Василий, водитель БРДМки. Он прикручивал проволокой разболтавшееся бревно к корпусу машины. Сашок быстро помог и снова пошел в сторону дома.
Видя такое пристальное внимание десантника к окнам строения, из ворот вышел старик и злобно уставился на парня.
— Чего надо?
— А ничего, дед. Сын-то боевик, небось?
— Нэт, не боевик…
— Все вы не боевики… знаем… проверяли… Село-то как называется?
Старик ответил.
Сашок сразу отошел к машине и, казалось, потерял интерес к дому.
Мимо прошел лейтенант, бросил: «Отдыхаем полчаса и уходим выше в горы».
Сашок снова разволновался. Он уставился на дом, вышел на перекресток, отмерил несколько шагов от забора, стал на колени. Рукой зачерпнул землю, это была сплошная дорожная пыль. Неожиданно положил ее в карман штанов.
Рядом в пятидесяти метрах, лязгая гусеницами, остановился танк «восьмидесятка». Сашок, прочитав на броне номер — 77, подошел к машине. Из люка наводчика вылез чумазый паренек с васильковыми глазами. Приветственно кивнул Сашку.
— Здорово, корешок мытищенский!
— Здорово, Миша! А пострелять дашь? — лицо Сашка стало лукавым. — За пачку сигарет.
— А запросто, Сашок! Здесь куда ни выстрели, в боевика попадешь… — танкист взял сигареты. Одну закурил. Сашок курить отказался.
— Что-то у меня тормоза немного барахлят, в горы лезем, не дай Бог чего, вниз поеду…
Михаил вылез из танка и пошел вперед, к головным машинам, что-то выяснять насчет своих тормозов. Сашок подождал, пока его друг отойдет за БРДМку, и быстро запрыгнул в танковый люк. Десантник, уже наполовину скрывшись в люке, как-то странно взглянул на старика, все еще стоявшего у дверей дома. Видимо, было что-то во взгляде Сашка особенное, пронзительно понятное, так как чеченец быстрыми шагами с палочкой в руках проворно побежал от дома.
Взревели двигатели, танк повернул башню прямо на дом. Прогремел выстрел, покрывший все и всех красной кирпичной пылью и шлейфом порохового дыма. Пыль стала оседать, когда бегущий к танку Мишка увидел, что у дома уже нет второго этажа.
— Стой, твою мать! Сашок, обалдел, что ли? Шуток не понимаешь?
Танк выстрелил второй раз, на этот раз пушка опустилась еще ниже.
Сашка вытащили из башни за волосы после третьего выстрела. У танка собрались командиры колонны. У оглохшего полковника было взбешенное красное лицо, он говорил с трудом, захлебываясь словами от ярости.
— Ты что, сукин сын! Зачем, зачем ты это!
Ситуация требовала, чтобы Сашок, имевший к тому времени на груди орден Мужества и медаль «За отвагу», объяснился…
Говорил он спокойно и безо всяких эмоций, с осознанием всех совершенных им действий. Говорил, как на суде.
— Товарищ полковник, я пошел воевать в Чечню, чтобы отомстить за своего старшего брата, погибшего в первую чеченскую. Я вам рассказывал. Так вот, брат мой был тяжело ранен в грудь из автомата вот на этом самом месте, — Сашок показал рукой на пятачок у колонки с водой. — Затем, как говорили мне его товарищи, из этого красного дома вышли боевики и, выколов ему предварительно глаза и отрезав уши, закололи его насмерть штыком в грудь. Теперь я за своего Петра отомстил, готов под трибунал идти. Воля ваша…
Из кустов выглядывал ошалевший старик, его каракулевую шапку сдуло с бритой головы выстрелом. Он махал клюкой в сторону Сашка и тряс ваххабитской бородой, не в силах что-либо сказать. Десантники окружили развалины дома, кое-кто поднял несколько выброшенных взрывами тлеющих диванных подушек и отнес их к бронемашинам. В Чечне, как и в первую войну, в разбитых домах опять не осталось диванных подушек. Это единственное, что позволяли себе солдаты федеральных сил, однако называть такие действия мародерством было бы смешно. Сашок сразу был арестован и посажен в тыловую машину.
Минут через двадцать дверца машины открылась, и перед Сашком в ярком свете солнца нарисовался силуэт командира колонны.
— Ну, в общем арест отменяю в связи с боевыми обстоятельствами. Иди к своей БРДМке. В подвале разбитого тобой дома нашли трех заваленных боевиков и целый склад оружия, человек этак на сто. Вот так, Сашок! Ты не промахнулся…
Да, кстати, тут мы выяснили, в первой роте Михалев такой, знаешь его? Так он был в том бою с твоим братом… Иди, поговори с ним. Через десять минут выдвигаемся. — Полковник, потрепав за плечо выбравшегося на волю Сашка, пошел в голову колонны.
Михалева десантник нашел сразу.
— Ну ты даешь, друг! В упор дом раздолбить вдребезги, да вместе с боевиками…
— Я об этом не знал…
— Да в курсе. Только, Сашок, ты все-таки ошибся. Тот дом слева стоял, видишь вон развалины? Mы его потом взрывчаткой и подорвали. А ты по правому дому долбанул. Идем, покажу…
Старшина Михалев проводил Сашка на сельское кладбище, которое начиналось сразу за разбитым домом. Показал на заросшие мхом три могилы.
— Вот убийцы твоего брата! Мы на следующее утро в село вернулись уже с броней. Бой был короткий, этих гадов положили сразу. У них и уши твоего брата нашли в банке. Уши похоронили отдельно. Уже и не помню где. Так что брат твой был отомщен. Тебе просто никто не сказал из ребят. Мы же десантники, ничего не прощаем и все доводим до логического конца.
Сашок взглянул на могилы, рядом с которыми стояли ваххабитские пики, доказывавшие, что здесь лежат воины, и пошел в сторону колонны. На лице его сквозь густую дорожную пыль проступала усталость.
— Эй, Сашок, а как ты определил, что это именно тот дом, а не какой-нибудь другой? — спросил Михалев.
— Да по рассказам, по памяти, она у меня хорошая…
Август 2001
План
Не по сезону жаркой сентябрьской ночью 1994 года группа сотрудников, как говорят в официальных заявлениях, одной из отечественных спецслужб засиделась далеко за полночь в рабочем кабинете. Восемь ответственных командиров курили и пили кофе, склонившись над «аквариумом» из прозрачного пластика шириной в полтора метра и высотой в метр. Их разговор несведущему человеку мог показаться не просто странным, а даже сумасшедшим.
— Все просто, пролет второго этажа твои люди проскакивают как можно быстрее, а здесь, на лестнице, проблема. Сейф. — Один из склонившихся, Михаил Иванович, указкой ткнул в один из углов аквариума. — Сейф сразу же завалит охрана, и тут придется попотеть.
— Может, ликвидировать из гранатомета? — спросил Федор Васильевич, другой офицер, явно званием пониже. — Нет, извини, поднимется шум, и к лестнице сбегутся все, кому не лень во дворце. Не дай бог, стекла полетят…
— И не просто сбегутся, ты же их знаешь… Здесь гранатой надо световой, бесшумной… Ну сам подумаешь. Да, там могут быть журналисты. Чтобы с головы ни один волос не слетел…
При ближайшем рассмотрении «аквариум» становился хорошо выполненным из оргстекла макетом многоэтажного здания, с лестницами и коридорами, комнатами и даже сейфами, сделанными из коробков с надписью «сейф металлический».
В комнату внесли на подносе еще один кофейник и чашки. Человек, который готовил кофе, заявил:
— Ну хватит, подводите итог. К чему пришли? Уже четвертый час ночи.
— Ладно, — сказал Михаил Иванович, — Подобьем бабки… Работает группа в сорок человек. Одно отделение спецназовцев подъезжает ко дворцу на машинах со спецпропусками. Вот этими, уже достали, не «липа», — он положил на стол пропуска. — В гражданской одежде тихо входят в вестибюль. Их подстрахуют два наших человека, из местных. На всякий случай, если заминка будет в дверях, закроют, или что еще. Ты, Сережа, снимаешь охрану и милиционеров. Сразу же бегом наверх, к кабинету президента. Охрану и всех, кто попадется на пути, бейте безбожно из «Скорпионов» с глушителями. От вашей быстроты зависит успех предприятия.
Вторая группа в 10 человек десантируется с двух «вертушек» прямо на крышу дворца. Мы там уже одну антенну связи подпилили, наш человек ее повалит. Так что будет, где зависнуть, чтобы не применять лестницу. Пять человек держат крышу под контролем, остальные пятеро спешат вниз к вам на помощь. Короче, на все про все ровно три минуты. Я имею в виду — до кабинета президента…
Михаил Иванович отхлебнул кофе и поморщился.
— Зачем таким крепким делаешь, Петр Федорович, смерти моей хочешь? Я, конечно, знаю твои афганские пристрастия. Ну нельзя же так, чтобы ложка стояла… Ладно, берете «первого» и наверх, на крышу. Разрешаю в случае сопротивления бить по ногам. Но это нежелательно. Вы знаете, как в Кремле оценивают чистоту операции. Может, Сам захочет с ним поговорить, что называется, «по душам». Короче, берете президента и наверх на крышу. Все в вертолеты и сразу на Моздок. Там вас будет ждать Ту-154 под парами. В Москве вас встретят, сдадите человека прямо в Чкаловском на руки соседнему управлению и его дорога — в Лефортово. А вам отдыхать неделю. Все поняли? Вопросы есть?
— Ну двадцать человек на «вертушки», а где еще двадцать? — спросил другой оперативник.
— Двадцать человек будут вас подстраховывать на площади. Если в чем заминка — им первым держать открытый бой у дверей дворца, пока вы там все сделаете. Так что, если у вас что-то сорвется, им умирать первым… Ну, и еще по городу человек сто будут также задействованы в операции.
Наступила тишина. Первые лучи солнца уже разбавили чернильную темноту ночи, внизу по спящей улице проехала поливальная машина. Каждый оперативник, находившийся сейчас в комнате, хорошо понимал риск и все сложности такой операции. Или все пройдет как по маслу, или сразу не заладится, и тогда они начнут оставлять тела своих товарищей на всем пути от кабинета президента до крыши дворца.
Эта операция разрабатывалась уже почти месяц. И хотя прямого указания из Кремля никто пока не давал, в спецслужбе понимали, что к такой спецоперации надо готовиться вовсю. В архивах спецстроя были найдены подробные чертежи дворца и подземных коммуникаций. Аккуратно, в деталях был выполнен макет здания. Быстрота операции была необходима и для того, чтобы, почувствовав ловушку, «первый» не успел уйти по подземным коммуникациям в сторону здания Совмина. Тогда его уже не найти. Ищи ветра в поле. А второй операции не будет.
Михаил Иванович присмотрелся. В кабинете президента у спичечного коробка, символизировавшего рабочий письменный стол, под бумажным знаменем на спичке стоял маленький пластмассовый человечек. Это был тореадор из «киндер-сюрприза».
— Вот так, почтеннейший, два часа лета, и вы в своей камере в «Лефортово». Если начало операции в одиннадцать часов, тюремный обед из трех блюд я вам обещаю… — подумал про себя начальник операции.
Конфликт в республике затягивался при полном попустительстве первых лиц. Спецслужбы прогнозировали все более кровавые варианты выхода из ситуации. Одним из простых, но действенных была операция захвата президента прямо в его рабочем кабинете. При любом варианте спецназу предстояло уложить на пол от 6 до 12 боевиков из личной охраны. О своих потерях никто не думал.
Зазвонил телефон, «кремлевка». Начальник снял трубку.
— Слушаю. Да, понял вас, полностью с вами согласен. Хочу все-таки доложить, что операция была разработана полностью. До свидания.
Он медленно положил трубку. Лицо сразу осунулось, но вскоре повеселело, как будто гора свалилась с его плеч.
— В Кремле решили операцию не проводить. Возможные потери до 20 процентов. Посчитали такие потери неоправданными. Все-таки терять восемь человек…
Оперативники расходились молча, на улице их ждали служебные машины. На душе у многих из них было смешанное чувство досады от не до конца выполненного долга и одновременно облегчение от того, что им уже не придется врываться в президентский дворец в Грозном и захватывать Джохара Дудаева.
Однако уже через три с половиной месяца трое из них все-таки вошли с боем во дворец вместе с морскими пехотинцами. Их задача была изъять некоторые документы из тех самых сейфов, которые действительно были завалены боком у окон в качестве щитов от пуль. Им трудно было вспоминать о возможных потерях в ВОСЕМЬ человек в сентябре, глядя на зияющую темно-алыми пятнами крови январскую дворцовую площадь.
Говорят, в одном из закрытых совещательных кабинетов спецслужбы до сих пор стоит макет дворца Дудаева. Его хранят как реликвию, так как только по нему теперь можно составить схему строения, которое уже не существует, ни в реальности, ни в чертежах.
Февраль 1995 года.