Нашу армию с Таманского полуострова направили на Украину, составы мчались по сплошной «зеленой улице», и через двое суток мы очутились в Киеве. В пути узнали, что гитлеровцы вновь захватили Житомир и начали наступление на Днепр. На машинах и поездах, по наведенным через Днепр мостам, спешили на киевское направление наши войска.

Разгрузившись на станции Бровары, дивизии нашей армии к утру вышли на передний край, находившийся в сорока пяти километрах от Киева, и с ходу пошли в контратаку на немецкую «дивизию призраков» — седьмую танковую. Командир этой дивизии Гассо фон Мантейфель дал слово выполнить личный приказ фюрера — ворваться в Киев.

Общими усилиями нескольких армий противник был остановлен. Южнее Малина шли кровопролитные бои. Огромные массы войск совершали непрерывные маневры и контрманевры, круглосуточно боролись за фланги, за овладение важнейшими узлами дорог. Непрерывная канонада была слышна в Киеве.

Остановив лавину фашистских войск, командующий Первым Украинским фронтом генерал армии Николай Федорович Ватутин готовился перейти в наступление по всему фронту.

Разведчики донесли — немцы подвозят на передний край сотни ящиков вина и шнапса. Каждый солдат получил посылку с маленькой елочкой, сделанной из бумаги — подарок из фатерланда.

Приближалось рождество. В сочельник, после того как гитлеровцы перепьются, должно было начаться наступление войск Первого Украинского фронта. Задачу рвать немецкую оборону возложили на армию, в которой я прослужил тридцать месяцев. Она стояла на шоссе Киев — Житомир, на направлении главного удара.

Еще в поезде мне принесли «Правду», в которой был напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении мне звания Героя Советского Союза. «Красная Звезда» опубликовала статью майора Соколова «Военный журналист Герой Советского Союза».

Как только я появился в Киеве, меня вызвал к себе начальник политуправления Первого Украинского фронта генерал Сергей Савельевич Шатилов. Дружески побеседовав, он отдал приказ о переводе меня во фронтовую газету «За честь Родины», которую редактировал Семен Жуков, бывший мой сослуживец по редакции «Знамя Родины».

— Поезжай, Иван, в свою армию и опиши наступление, — сказал он мне.

— Тридцать строк?

— Можно и двести.

На лужи падал густой снег. Я шел через лес вдоль сосен, мокрых с одной стороны. Была ночь, и по дорогам к полю боя подтягивалась артиллерия, спешили пехотинцы с валенками за спиной, шумели моторы танков и автомашин, но ни один шофер не включал фар. Войска сосредоточивались скрытно, ночью, без шума и света. Чувствовалось, что готовится сокрушительный удар — удар наверняка. Довольно часто над головой низко пролетал невидимый немецкий ночной бомбардировщик, изредка высыпал на дорогу кучу мелких бомб.

Вдоль дороги стояли сосны с ободранными боками — видно, много техники проехало здесь. Мимо шли окрашенные белой краской танки. Я поднял руку.

— Садись на ходу, — крикнул механик.

Я взобрался на танк, спросил:

— Как фамилия командира машины?

— Потомок запорожцев Иван Ненасытен.

Огромный Ненасытен подвез меня на броне к переднему краю. По дороге рассказал, как плачет чибис над нескошенной луговой травой. Он жалел траву, пропадавшую на лугах, тосковал по косе, по колхозным коням.

Сквозь запах машинного масла, идущий из открытого люка, почуял я едва уловимый дух руты-мяты, каупера и шалфея — душистых украинских трав и цветов. Танкист возит с собой сухой букет, чтобы в бою напоминал он ему родную землю.

Я решил находиться в момент артиллерийской подготовки в гвардейском тяжелом пушечном полку подполковника И. Д. Петруня. Полк этот поддерживал нас во время десанта в Крым.

С наблюдательного пункта долго рассматривал немецкую оборону. Перед нашим передним краем маячил желтый бруствер длинной траншеи, виднелось несколько десятков дотов и низеньких фортов, сделанных из двух бревенчатых стен, засыпанных в середине песком.

Мы хорошо знали, что тысячи невольников — специальные строительные батальоны — под руководством опытных инженеров лихорадочно возводили укрепления, рыли неподатливую землю, укладывали мины, вбивали колья, натягивали на них колючую проволоку. Сюда стянули немцы весь арсенал военной техники — от дальнобойных орудий до автоматических пушек. За этой линией стояли отборные танковые дивизии, те, с которыми Гитлер начал декабрьское наступление, взял Радомышль и надеялся к Новому году захватить Киев.

Против Первого Украинского фронта Гитлер сосредоточил пятьдесят одну дивизию, из них десять танковых.

Артиллерийские офицеры Михайлов, Васнецов и Бахилин делали последние приготовления, уточняли по картам сведения, добытые силовыми разведками. В разговорах артиллеристы с уважением называли фамилию командира артиллерийской дивизии генерал-майора Волькенштейна.

Ночью пошел дождь. Размокшая земля затрудняла подход танков. Все же на рассвете под самые звезды устремилась серия изумрудных ракет — условленный сигнал.

Одновременно грянули сотни орудий разного калибра. Артиллеристы дивизионов И. Хапанкова, М. Анурова, И. Мещерякова обливались потом, как кочегары. На стволах орудий испарялись капли дождя. Тяжелый полк Петруни стоял в трех километрах от немецкого переднего края.

Наводчик орудия Гавриил Ченских торопил зарядного Салима Абдулина:

— Давай, давай!

Из ствола орудия вылетал снаряд за снарядом. На переднем крае у немцев бушевала гроза.

Массированный огонь велся сразу по всей тактической глубине, включая самые дальние огневые позиции фашистов.

Одновременно с тяжелыми пушками стреляли прямой наводкой сотни орудий легких и средних систем. Батареи офицеров Белянкина, Нижельского и Белянинова из гвардейского полка, стреляя с близких дистанций, разбили десятки орудий и пулеметов немцев. Расчеты сержантов Болбаса и Усошвили и старшины Сторожука развалили несколько дзотов. Обрушившиеся бревна давили уцелевших оккупантов. В воздухе пахло краской, горевшей на раскаленных стволах орудий.

Начинало светать. Но огонь еще более усилился. К ревущему грохоту присоединялся гул все новых и новых батарей. Начавшие было огрызаться немецкие пушки умолкали одна за другой. Уцелевшие пулеметы благоразумно не подавали признаков жизни. Управление у немцев было явно нарушено. В бинокль, сквозь дым и пыль разрывов, увидел я две или три фигуры связистов, пытавшихся соединить разорванные провода. Видно было, как бежали, разбивая повозки, вырвавшиеся из-за холма лошади.

После двухчасовой артподготовки в атаку по мокрой зяби поднялась советская пехота. Я подумал, что окопный период окончился. Наступающий солдат почти не роет окопов.

В цепях наступающих полков шли командиры артиллерийских взводов управления: Малков, Ковалев, Сулименко. Они на ходу передавали указания о переносе огня так, как того требовалось пехоте.

Рота гвардии старшего лейтенанта Наумова ворвалась во вражеские траншеи через три минуты после того, как огонь артиллерии продвинулся дальше. На головы врагов обрушились гранаты, удары штыков, лопат и прикладов.

Командир отделения гвардии старший сержант Левченко, увидев, что убит командир взвода, крикнул:

— Отомстим за командира! Вперед, на Житомир!

Подобно смерчу шли гвардейцы, уничтожая то, что не смогли разрушить снаряды. Далеко справа и слева наступали соседние армии.

Я шел с пехотой. На сапоги налипали пудовые комья грязи. Отрадное зрелище представлялось глазам: почти все траншеи и окопы были разрушены, железо, дерево и земля смешались. Повсюду у разбитых минометов и пушек валялись обезображенные трупы, прикрытые разодранным в клочья обмундированием. Запах крови и пороха раздражал ноздри. Ни одна артиллерийская позиция гитлеровцев не была целой, повсюду зияли воронки, валялись разбитые колеса, зарядные ящики, снаряды в плетеных корзинах.

Пехота создала коридор для прохода танков через свои боевые порядки. В проход на больших скоростях устремились танковые колонны с автоматчиками на броне.

Бой шел на всем протяжении прорыва. Фашисты отбивались с ожесточением смертников.

На «виллисе», весь забрызганный грязью, проехал командующий танковой армией — генерал Рыбалко. Во время первой мировой войны он был рядовым, в годы гражданской служил политработником в Первой Конной, участвовал в знаменитом кавалерийском рейде по тылам армии Пилсудского где-то в этих местах.

Со всех сторон наступали наши войска. Никто не знал колебаний, нерешительности, сомнений, бил врагов со всей силой, на которую был способен. Молоденький красноармеец, раненный в голову, с восторгом рассказывал, что командир его взвода гвардии лейтенант Шерстнев из станкового пулемета укокошил пятнадцать гитлеровцев.

Вскоре появилась первая группа пленных, с головы до ног измазанных грязью и глиной. Они никак не могли понять, как можно было разрушить такие укрепления, взорвать и сжечь сразу столько техники.

Пленный командир взвода Бернгард Майер, у которого шла кровь из ушей и носа, дергаясь в нервном тике, лопотал, что на его участке протяжением в сорок метров находилось два станковых и пять ручных пулеметов. Все это вместе со взводом полетело к чертям в первые десять минут артиллерийского наступления. Уцелели он да еще два вконец обалдевших солдата. В карманах френча он хранил пачку бумажек. Солдаты давали подписку — клялись фюреру, что не покинут обороняемый рубеж. В каждой подписке указывался домашний адрес и перечислялись члены семьи, которые отныне отвечали головой за поведение солдата на войне.

Придя в себя, фашисты ввели в бой танки. Впереди шли тяжелые самоходные пушки «Артштурм».

Наводчик Чернопятко прямым попаданием в бензобак поджег один «Артштурм». Командир орудия, дважды орденоносец гвардии старший сержант Колоколов, огнем и колесами поддерживая пехоту, поджег два танка. Особенно отличилась батарея капитана Урсова. Красавец капитан уничтожил один танк. Но немецкие машины, пользуясь численным превосходством, продолжали мчаться на батарею храбрецов. Один танк полным ходом шел на пушку гвардии сержанта Могутова. Был убит наводчик Игнатов и тяжело ранен его заместитель Галаджан. Могутов сам развернул орудие, но капсюль снаряда не пробивался.

На помощь товарищу, попавшему в беду, пришли старший сержант Чистяков и наводчик младший сержант Погосов. Они развернули пушку и прямым попаданием в левый борт подбили танк. В это время Могутов устранил повреждение и со старшиной Ивкиным подбил два средних танка и расстрелял их экипажи.

Позже я узнал, что Чистяков и Погосов награждены орденами Славы III степени. Но получить их сразу они не смогли, в армии нет знаков.

Наступая в юго-западном направлении, наша армия вскоре продвинулась по шоссе Киев — Житомир. За один день я побывал в селах Небылица, Ставище, Высокое.

От роду не видел я ничего более печального, чем зрелище дымящихся развалин, среди которых, словно мрачные памятники, высятся черные печи да угадываются остовы обгоревших железных кроватей.

К вечеру появились местные жители, часть из них вышла из лесов, но большинство пришло за войсками, притащив на салазках детей да нехитрые свои пожитки. Все они эвакуировались после вторичного появления немцев и сейчас возвращались назад.

Народ шел по широким следам, проложенным танками. Малые дети кидались на шею освободителям, и солдаты помогали жителям нести ребят.

Я поравнялся с женщиной, идущей с сыном, спросил, как зовут ее мальчика. Женщина покраснела и не ответила. Думая, что она не расслышала, я повторил вопрос.

— Зовуткой его зовут.

— Как твое имя, хлопчик?

— Адольф.

— Как, как?

— В дни договора с Германией он родился, когда Риббентроп в Москву прилетал. Ну вот и назвали на свою голову. Его все мальчишки теперь бьют, — смущенно ответила мать.

Не ожидая, пока остынет пепел, люди брали в руки лопаты и принимались откапывать из земли сундуки со своим добром, которое нельзя было унести и которое доверялось земле. Многие сундуки уже были открыты и разграблены фашистами.

К ночи народу поднавалило, а ночевать было негде. Собрались жители Коростышева и Житомира, твердо уверенные, что советские войска вот-вот освободят их города.

На западе, охватив полнеба, металось дикое пламя. Фашисты жгли села на пути своего отступления. Если бы они могли, они бы выжгли здесь все следы человека, умертвили бы самую землю, чтобы даже трава не росла на радость ветру.

От конвоиров, сопровождавших пленных, я узнал, что подполковник Коломиец только что взял большое придорожное село Кочерово. В полку этом я бывал еще в первый год войны. Вспомнился покойный командир его Сергей Легкий, частый гость в нашей редакции. Он ухаживал за одной из корректорш.

Я пошел разыскивать полк. На дороге, тыкая землю металлическими щупами, в тяжелых мокрых валенках бродили саперы. Дорогу загораживали остовы подорвавшихся на минах и сгоревших машин; прямоугольные, деревянные и круглые железные мины громоздились кучами у залитых водой кюветов. Я глядел на них и думал: «Горе пахарям, которые попытаются здесь распахивать землю».

Но уже шла вперед артиллерия, гремели тракторы и огромные «студебеккеры», теперь уже пренебрегая правилами маскировки, с зажженными фарами везли ящики со снарядами. Лязгая гусеницами тракторов, прошел полк Петруни.

Я прыгнул на одну из проходивших мимо машин. Яркий свет то здесь, то там вырывал из мрака черные силуэты женщин с поднятыми руками, просящих подвезти. Они не думали, что могут взорваться на минах, и были одержимы одной мыслью — поскорее добраться домой. Так доехал до Кочерова — огромного села, насчитывавшего когда-то 453 дома. На три четверти село фашисты сожгли.

В Кочерово сосредоточивался танковый корпус, всю ночь ревели моторы, слышались возбужденные голоса танкистов. Недалеко гремели пушки — на станции Тетерев соединение генерала Полубоярова дралось с танковой дивизией СС «Адольф Гитлер». Танки, не успевшие разгрузиться, стреляли с железнодорожных платформ.

Спал я во дворе, на соломе, с гвардейцами из батальона майора Жукова, первыми ворвавшимися в село. Неутомимый хозяин двора всю ночь строил землянку, рубил топором дерево, забивал гвозди, и под звуки этой мирной работы так хорошо спалось! Проснувшись среди развалин села, увидел я деревянную церковь с яркими лазоревыми куполами.

— Как же они ее пощадили, милую? — спросил усатый минометчик, оказавшийся рядом.

Но он ошибся, этот добродушный усач: фашисты не пощадили церковь. Они загадили алтарь, изломали все, что находилось внутри. Подошедшие женщины, потрясая кулаками, на чем свет стоит ругали Гитлера.

За церковной оградой валялись трупы фашистов, словно нафталином, присыпанные снегом. Подъехал генерал Рыбалко, долго смотрел на молодого солдата с холодными, полураскрытыми, почти девичьими губами Кого напомнил ему этот мертвый немец, сына ли, брата ли, но только суровый генерал сказал:

— Ненавижу войну… Сколько скосила, проклятая, молодых жизней и наших, и чужих, — и тут же попросил собравшихся вокруг него жителей: — Похороните мертвых…

— Да ведь это же фрицы, — возмутился белобородый старик. — Пускай их растащут вороны.

— Все равно похороните. У кого найдете документы, перепишите фамилии и отдайте в сельсовет… Окончится война — миллионы матерей со всего света станут искать могилы своих сынов.

Генерал сел в «виллис» и скрылся за углом улицы.

— Что ж, видать, придется их предать сырой земле, — согласился старик и пошел в хату за лопатой.

За ночь приморозило, выпал снежок. Противник отходил к городу Коростышеву, намереваясь задержаться там на крутом берегу реки Тетерев.

Я выбрался на шоссе и пошел к Коростышеву. Вдоль дороги, густо увитой по обочинам сорванной телеграфной проволокой и посыпанной свежими щепками от разбитых бомбами сосен, стояло несколько огромных подбитых и сожженных тяжелых немецких танков «Т-V» и «Т-VI». Эти «пантеры» и «тигры» потерпели поражение в единоборстве с нашими средними танками «Т-34». На некоторых из немецких машин на закопченной броне написано мелом: «Работа танкового экипажа Ивана Ненасытен». Какой-то мальчик подарил танкистам кусок школьного мела, и они, двигаясь вперед, отмечали свою работу.

Шедшие рядом красноармейцы с удивлением рассматривали рваные дыры в толстых броневых плитах немецких танков, с восхищением говорили:

— Ничего плохого не скажешь — сделано чисто!

И дальше на шоссе, и на полянах в стороне от дороги стоят подбитые и развороченные взрывом боеприпасов немецкие танки из дивизии СС — «Адольф Гитлер» и «Райх», гремевших по всей Европе. Возле них валяются обезображенные трупы непогребенных танкистов, которые так и сгниют, не преданные земле.

У Коростышева, невдалеке от взорванного моста через реку, разорвавшего шоссе на две части, увидел я знакомых танкистов, возившихся у своей подбитой машины.

Над аккуратной свежей могилой, обложенной сосновыми ветками, стоял Ненасытец.

— Вот поховали механика — Васю Губенко. Подорвались на мине. Ездили по плохим дорогам — все было в ажуре, выскочили на шоссе — и вот на тебе! Видно, правильно говорят китайцы, что красивые дороги далеко не ведут.

Саперы наводили мост, и фашисты обстреливали их из минометов.

Я сел рядом с Ненасытцем и сказал:

— Видал вашу работу. Много вы их накрошили.

— Что — мы! Вот Ваня Бутенко — это танкист! — с каким-то восхищением и завистью заметил Ненасытец. — На него налетели восемь «пантер», убили командира башни, тяжело ранили сержанта Слинкина, подбили пушку. Бутенко пошел на таран, раздавил две вражеские машины. Ну и, конечно, его танк запылал. Бутенко выскочил и, отстреливаясь из автомата, унес на спине Слинкина… И потом рекомендую поговорить с автоматчиками. Они у нас верхом на броне. До чего смелые люди! Подъезжают к селу, соскакивают с машин и прямо метут из автоматов.

Он говорил охотно, ему нужно было излить кому-то душу.

Ненасытен показал, где я найду автоматчиков. Я отправился к ним, перебрался на противоположный крутой берег реки, весь изрытый окопами. Шел по черной, дотла выгоревшей улице. В канавах валялись человеческие и лошадиные трупы. Снег, присыпанный сажей, был настолько темен, что березы на его фоне казались еще белее и от них исходило радостное сияние.

Под березой автоматчики на жарких углях костра пекли картофель. Командир отделения — он недавно окончил десять классов — был рад возможности поведать свои первые впечатления о войне.

— Автоматчики первыми подъехали на танках к реке и, хотя сутки без отдыха вели бой, не задерживаясь, перешли вброд студеную реку, проникли в город. Немцы никак не ожидали гостей. В лучшем случае ждали их на утро.

Первыми ворвались в город бойцы из гвардейской дивизии генерала Бушева — старого знакомого моего по «Малой земле» под Новороссийском.

Автоматчики, покуривая трофейные сигареты, скупо говорили о себе, но зато восторгались танкистами. Командир отделения Павел Дудченко рассказал:

— …Сержант Сережа Каплаух совсем мальчишка, моложе меня. Мы сдружились с ним с первого раза, и я знал, что он любил «Дон Кихота» и возил с собой в танке томик Виктора Гюго. Может быть, поэтому на броне своей машины написал Каплаух перед своим первым боем два крепких русских слова: «Карающий мститель». Командир части — пожилой уже и строгий человек — прочел написанное и ничего не сказал Сереге… Бой начался на рассвете. Над парной землей поднималось солнце, когда Каплаух садился в машину. Зеленели сосны, пели красногрудые снегири. Водителем у него был Семенко, башенным стрелком Письменный, молодые ребята-комсомольцы, рядовые солдаты, но не рядовые люди. На полном ходу они ринулись навстречу наступающей пехоте, сея смерть из пулеметов, убивая оккупантов карающими молниями своих снарядов, давя их гусеницами… Батальон фашистов попятился. И тут случилась непоправимая беда. Снаряд угодил в машину. Танк охватило пламя. Экипаж уцелел и мог спастись, но в танке еще была жизнь, была сила, лежали диски с патронами, стояли снаряды, а впереди улепетывали хищные звери в мундирах. Не останавливаясь, давя гусеницами врагов, летел вперед охваченный огнем советский танк. Мое отделение находилось на соседнем танке. Мы видели перед собой пламя, похожее на знамя. Вот сейчас закрою глаза и вижу, как оно трепещет на ветру.

На погоне Дудченко тонкая, как соломинка, золотилась желтая полоска. Но человек этот за время войны приобрел столь богатый опыт, что мог свободно командовать ротой. Да и сколько раз приходилось видеть мне в бою ефрейторов и сержантов, заменявших убитых офицеров.

Прощаясь, Дудченко подарил мне бутылку сухого французского вина.

— Это из солдатских трофеев…

Трофеев много. На станции Тетерев взято пять составов оружия и боеприпасов. В Коростышеве нашли дюжину бочек метилового спирта.

Бой шел за город на развилке дорог, за рекой, куда уже прорвались наши танки. В городе не было ни одного штаба. Все же мне удалось собрать необходимые для корреспонденции сведения.

Пехота, использовав все выгоды лесистой местности, быстрым маршем подошла к реке, на противоположном берегу которой проходила главная линия немецких укреплений. Гитлеровцы готовили на утро сильную контратаку, но уже ночью отдельные группы наших автоматчиков, подъехавших на танках, используя темноту и не дожидаясь подхода переправочных средств, ломая еще не окрепший лед, пошли через студеную реку, окунаясь где по пояс, а где по шею в густую воду. Самые сильные несли на плечах слабых. Так достигли берега, занятого неприятелем, проникли в траншеи, забросали дзоты гранатами, через огороды просочились на улицы. Мокрая одежда замерзала и звенела, как жесть. Бойцы шли вперед, как рыцари, закованные в железные латы.

В городе вспыхнуло несколько десятков мелких очагов борьбы, которые заставили немцев распылить силы, отвлекли их внимание. На перекрестках улиц, стреляя из пушек, стояли фашистские танки. Их наши бойцы взрывали гранатами.

Мне рассказали, с какой удалью дралась смертельно уставшая рота гвардейцев старшего лейтенанта Наумова. Примеры подлинного героизма показывали в бою коммунисты. Парторг стрелковой роты Семенюк, когда был убит командир взвода, принял на себя командование, повел за собой бойцов, выбил фашистов из прибрежной траншеи. Коммунисты Макаров и Авдеев забросали гранатами гитлеровцев. Парторг роты А. Новиков убил пятерых фашистов. Его отделение захватило два вражеских дзота, прикрывающих дорогу, и повело огонь из захваченных у врагов пулеметов.

Тем временем севернее Коростышева через реку переправился гвардейский полк, перерезал дорогу на село Дубровка, захватил кирпичный завод и хутор Казак и стал обходить город, угрожая немцам отрезать пути отхода и прижать их к южному изгибу реки, где под прикрытием артиллеристов уже начали переправу советские танки. Фашисты поняли, что каждая минута промедления грозит полным окружением. Бросая подбитые танки и самоходные орудия, поджигая склады и оставляя раненых, они стали уходить на Маврин, Стрижевку, Кмитов.

Обо всем виденном я написал корреспонденцию. Но как ее доставить в редакцию, чтобы она успела попасть в номер вместе с сообщением Совинформбюро о взятии города? У меня не было машины, а редакция находилась за сто двадцать километров. Я решил воспользоваться армейским телеграфом, до которого было километров тридцать по лесной тяжелой дороге. Я добрался, но начальник узла связи — майор Литвишко — пробубнил, что все аппараты забиты шифровками и мой материал он пошлет в последнюю очередь.

У меня уже был горький опыт. Телеграммы, в которых шла речь о прорыве, дошли в редакцию на третьи сутки. Я решил доставить корреспонденцию сам, выбрался на Киевское шоссе и, чтобы согреться, десять километров шагал мимо трупов, сгоревших машин, подбитых танков.

Надо было торопиться, и я стал «голосовать», подымая руку перед попутными машинами с молчаливой просьбой — прихватить меня с собой. Но машины, как вихрь, проносились по асфальтовому шоссе.

В одной полуторке мелькнул офицер в синей летной шинели. Я ухватился за железный крюк сзади машины и перекинулся через борт. У Кочерова машина повернула направо, пришлось соскочить. Так, переменив девять попутных машин, я к ночи добрался до редакции.

Корреспонденция пошла в номер.

А утром я уже снова ехал в армию. Прорыв, начатый 24 декабря, неимоверно расширился. В него вошли танковые армии генералов Рыбалко и Кравченко. Против всех основных танков дивизий гитлеровской Германии Ставка Верховного Главнокомандования сосредоточила на Первом Украинском фронте основные танковые силы Советской Армии.

Тактический успех, достигнутый при прорыве, сравнительно быстро перерос в оперативный. Ежедневно брались сотни населенных пунктов, огромное множество трофеев. Я не успевал клеить карту — склеишь сегодня, а на завтра требуются новые листы.

В оперативном отделе сказали, что бои одновременно идут на подступах к Житомиру и Бердичеву. Оба города были на участке моей армии. Вдруг входит редактор «Знамени Родины» подполковник Верховский и предлагает:

— Поехали в Житомир.

Лучшего попутчика трудно было найти, у него «эмка», а я человек пеший.

Житомир — один из древнейших городов Руси. В 884 году, после того как князь Олег убил Аскольда и Дира, город основал их любимец Житомир. В 1240 году цветущий город разорили полчища татар. С 1362 года Житомир находился в зависимости сначала от Литвы, потом Польши. В 1792 году русские войска навсегда освободили город. Это все, что я знал о Житомире.

За час до нашего приезда город был уже взят, бой шел по берегу порожистой реки на западной окраине, в березовых и рябиновых рощах. Житомир — крупный узел железных и шоссейных дорог — взяла советская гвардия.

Гитлеровская ставка, оценивая значение житомирского рубежа, дала строгий приказ солдатам защищаться до последнего. Некоторое время немцам удалось задержаться на насыпи железной дороги, опоясывающей город с востока. Вдоль этой насыпи до самого Бердичева проходила так называемая железная линия обороны, с лихорадочной поспешностью созданная немцами руками десятков тысяч невольников. На всех окраинах города оккупанты возвели форты — маленькие четырехугольные крепости, сделанные из нескольких бревенчатых стен, засыпанных землей. Форты эти были настолько крепки, что давали гарнизонам возможность оказывать длительное сопротивление танкам и артиллерии. Основными укреплениями на подступах к городу и в самом городе являлись доты и дзоты с широко разветвленной системой ходов сообщения. Только вдоль железнодорожной насыпи насчитал я около ста дзотов, опоясанных колючей проволокой, подступы к которой были густо заминированы. Многочисленные огневые точки фланкирующего. косоприцельного и кинжального огня располагались в каменных зданиях, на перекрестках улиц.

Первой подошла к насыпи, прорвала оборону и просочилась в город рота семнадцатилетнего лейтенанта Морозкова. Успех роты немедленно поддержал батальон гвардии майора Жуйко. Батальон расширил прорыв и, войдя в него, стал распространяться по фронту, заходя с тыла немецким оборонительным сооружениям, проходившим по насыпи. В это время на вокзале пехота подбила несколько фашистских танков, пытавшихся войти в город в обход взорванного моста.

Решающую роль при взломе вражеской обороны и в уличных боях сыграли штурмовые отряды офицеров Федорова и Акимова. Встречая на своем пути противника, они самоотверженно, всеми средствами уничтожали его. Там, где это оказывалось не под силу, штурмующие не задерживались, обходили очаги сопротивления, оставляя немцев в тылу, и захватывали новые дома и кварталы. Так гвардейцы проникли в центр города, к Преображенскому кафедральному собору.

Печальное зрелище представилось глазам воинов. Нарядный и прекрасный город был неузнаваем. Большинство зданий было разрушено, охвачено дымным пожаром. Под сапогами хрустел толстый слой битых стекол, смешанных с черной золой, повсюду валялись почерневшие кирпичи. Первая советская больница, пехотное училище, почта, вокзал, пединститут, дорожный техникум — все горело. Красивую Бердичевскую улицу фашисты превратили в груды развалин. Они разрушили десятки лучших домов на Киевской и Михайловской улицах, на главной площади снесли памятник Ленину, взорвали памятник Щорсу, изуродовали редкой работы резной древний иконостас Михайловской церкви, сожгли дом украинского писателя Михаила Коцюбинского.

Оккупанты отчаянно сопротивлялись.

В районе взорванного Бердичевского моста эсэсовцы перешли в контратаку и потеснили взвод гвардии лейтенанта Щербакова. Это увидели пулеметчики гвардии сержанты Алдошин и Шапронов. Они выкатили свой максим на открытую позицию и уничтожили отделение врагов. Воспользовавшись огневой поддержкой, взвод поднялся в атаку и овладел кварталом. Волосы солдат были белыми от пыли.

В это время с чердака трехэтажного дома открыли огонь немецкие пулеметчик и снайпер, прижали наших стрелков к заборам и стенам домов. На помощь им пришел ручной пулеметчик узбек Артыкбаев. Он ловко вскарабкался на крышу соседнего дома и, выбрав удобный момент, меткой очередью свалил обоих гитлеровцев. Каждому красноармейцу выпал случай показать себя.

— Вот это наступление — сердце замирает от восторга, — сознался Верховский.

К вечеру 31 декабря 1943 года город был полностью очищен от захватчиков. Это был прекрасный новогодний подарок Родине. Фашисты не успели даже взорвать электростанцию. Советские войска вошли в Житомир с востока и с севера, еще до взятия города перерезав асфальтированное шоссе на Новоград-Волынский.

Жители, вылезшие из подвалов, плача от радости, рассказывали об издевательствах оккупантов. После своего вторичного возвращения в Житомир гитлеровцы ежедневно вешали на главной площади десятки раненых военнопленных, попавших в их лапы. По приказу коменданта города Магаса и бургомистра Павловского в колодец на Малеванке гестаповцы бросили живьем пятьдесят мужчин, отказавшихся ехать рабами в Германию. Сверху жертвы свои фашисты засыпали негашеной известью.

Вместе с войсками в город вошли работники советских учреждений. Привезли муку, открыли пекарню. Один из работников обкома партии, узнав, что Верховский редактор армейской газеты, просил его до восстановления городской типографии отпечатать хлебные карточки.

Собрав материал, сели в машину. Был канун Нового года. Без четверти двенадцать очутились у села Стрижевка. Постучались в первую попавшуюся хату. У Верховского оказалась фляжка спирта, налили его в стаканы.

— А я это лежу на печи, — сказал старик хозяин, — и думаю, хотя бы кто-нибудь горилкой угостил. Чую, машина подъехала. Тут и вы, прямо, как в сказке.

Ровно в двенадцать мы выпили за победу.

— Я при немцах уши ватой затыкал, чтобы не слышать ихнего голоса, — сознался хозяин.

Вторая рюмка была за то, чтобы новый год был последним для фашистской Германии. Тост этот провозгласил старик колхозник. Мы закусили кислым молоком и поехали дальше.

Материал о взятии Житомира пошел в номер. На очереди было освобождение Бердичева. и через два дня я поехал туда.

Отступая к Бердичеву, гитлеровцы рассчитывали выиграть время, надеялись, что советская артиллерия отстанет от своей пехоты. Но они ошиблись. Вместе с первой стрелковой ротой к Бердичеву вышла тяжелая пушка гвардии сержанта Ильи Корниенко. Наводчик Федор Пасечник, не теряя ни минуты, открыл огонь по оборонительным объектам, видимым невооруженным глазом.

Вскоре подошли и другие пушки. Артиллеристы вместе с пехотой провели разведку, выяснили, что не только на окраинах города, но и в центре многие дома использованы под доты и с добавочным железобетонным перекрытием.

Взятые пленные показывали: за густой сетью опорных пунктов, за крепкими стенами домов — находится свыше семи тысяч солдат, поклявшихся стоять насмерть. Гарнизон имеет восемнадцать артиллерийских батарей трехпушечного состава, много минометов и несколько сотен пулеметов.

Но фашистский гарнизон был обречен, он только защищался, а наши войска наступали.

Батареи гвардии капитанов Дейниженко, Ступакова, Старостина и других офицеров начали противобатарейную борьбу раньше, чем ее ждали гитлеровцы, и с первых залпов поразили вражеские пушки. Огонь был частый и сильный, снег вокруг почернел от пороховой копоти.

Упорное сопротивление оккупанты оказали на вокзале, в районе водокачки и на высотах южнее города, где у них были укрепления, почти недоступные для танков и штурмовой авиации. На эти объекты и навалились наши пушки всей силой огня, выкуривая фашистов из укрытий, под выстрелы стрелков. Немецкая артиллерия, вступившая в единоборство с нашей, была подавлена, вынуждена была умолкнуть.

По наступающей пехоте открыли огонь четыре немецких полковых миномета.

Раненый наводчик Ченских поставил на свое место снарядного Львова. Весь расчет он научил сложному делу прицеливания. Несколько пристрелочных выстрелов, и тяжелый снаряд накрыл миномет.

Радость охватила Львова, но он скрыл ее от товарищей. Он торопился уничтожить оставшиеся минометы.

Пять выпущенных снарядов и три миномета умолкли навсегда. Так учил стрелять «бог войны» — начальник артиллерии 18-й армии генерал-лейтенант Кариофили.

Артиллеристы овладели кариофилевским стилем. Этим стилем точности, требовательности и быстроты полк завоевал свою славу.

Воспользовавшись тем, что наша артиллерия полностью еще не подошла, тридцать фашистских танков ринулись в атаку. Один танк был подбит за сто метров от переднего края. Но несколько машин прорвались сквозь нашу пехоту. Героическая прислуга пушки наводчика Ченских отстреливалась под пулеметным огнем и тяжелым снарядом подбила танк. Остальные танки развернулись и скрылись в каменном ущелье улицы. Танкистов ослепило беспрестанное мелькание орудийных молний, оглушил грохот артиллерийского грома.

С каждым часом все больше и больше собиралось советских войск возле Бердичева. Стрелки дивизий Колобова, Волковича, Прохорова пошли в обход города. С кирпичной трубы кожевенного завода немецкие наблюдатели видели на всех направлениях алые шелковые знамена гвардейцев. Стрелковый батальон захватил село Скраглевку, отрезал немцам путь отступления на Чуднов.

Одной из первых ворвалась в город рота гвардии старшего лейтенанта Башкатова. В этой роте сражался рядовой Исаак Шпеер, уроженец Бердичева Он застрелил трех немецких автоматчиков, пока добрался до родной Белопольской улицы.

Из подвала вылез с окровавленным лицом лохматый, в рваной одежде сосед.

— Василий Иванович, где моя мама? — спросил Шпеер.

— Убили!

— Рахиль?

— Убили!

— Отец?

— Его распяли. Прибили гвоздями руки и ноги. Это звалось у них римской казнью.

— А где маленькие Борис и Дора?

— Их забрали в детский дом на Дмитровку.

Всю войну солдат думал о семье, рвался к ней, в родной город, а ее уже нет на свете.

Фашистские обер-мясники обманом сгоняли население на Лысую гору и там расстреливали детей, женщин, стариков. Все рвы и ямы на горе были забиты кровавым месивом, гора превратилась в огромную могилу.

Вечером полки Жулихина, Болотина и Мирошника выбили немцев из города за реку Гнилопять. Населенные пункты вокруг тонули в море огня.

Вместо детского дома, куда спешил Шпеер, он увидел закопченные камни, казалось кричавшие о преступлении. Куда делись дети — никто не знал.

Утром красноармейцы перешли по льду реку Гнилопять и бросились на штурм Лысой горы.

Шпеер подлез к домику, откуда строчил немецкий пулемет, и гранатами убил обоих пулеметчиков. Его ранили в ногу, но он продолжал стрелять, убил еще одного фашиста и сам погиб от разрывной пули.

Похоронили его в родном городе на Белопольской улице.

Я ходил на Лысую гору. Был и на могиле Шпеера, на которой радистка Галина Савина поведала мне печальную историю этого человека.

Девушка была его невестой. Они собирались пожениться после войны.

Записав все виденное, по утыканной вехами дороге отправился я в редакцию, а через несколько дней выехал в район Винницы, где разгорелись ожесточенные бои.

Войска Первого Украинского фронта заняли Сарны, Бердичев, Белую Церковь и с севера нависли над вражеской группой армий «Юг». На карте это выглядело, как меч, занесенный над головой.

1943–1944 гг.