На перроне народу собралось немного. Ветер и неуютно. Но и спрятаться от непогоды — не спрячешься. Некуда прятаться — затеяли ремонт. Не раньше и не позже — ходят маляры в спецовке, таскают кому что велено, а работы не видать. Груздь из любопытства смотрит — время еще не подошло. А потом раздался сигнал — где-то там, далеко за поворотом подходил к перрону локомотив. Тащил за собой состав, в котором публики набралось всякой и разной.

Алексей Матвеевич любил порой лично принять участие в том, в чем можно было и не принимать. Характер. Или жизненные принципы. Или характер и жизненные принципы. Локомотив ему не был нужен, а вот кто прибыл в составе, мог представлять интерес. В составе прибыла делегация из Перу. Алексей Михайлович воротник поднял и обошел лужу — большая и грязная, она лежала на перроне. Сейчас прибывшие выйдут и что они увидят? Лужу увидят. Ничего, конечно, страшного не случится. У них в Перу, тоже, вероятно, лужи имеются, а все же неудобно. Было бы лучше, если лужи не было.

Ну что, вот и перуанцы — люди, как люди, только загорелые, в чем ничего удивительного нет. Климат в Перу другой, и люди поэтому другие. Перуанцев встречали. Мужчина в плаще их всех пересчитал, после чего повел на выход в город. Груздь тоже направился в город. К сожалению, никто из прибывших не бросился ему в глаза. Бывает, что человек в глаза бросается, обращает на себя внимание — ничего этого не было. Видно, что иностранцы и, пожалуй, все. Нечего больше сказать. В управлении дежурный сказал, что Алексею Матвеевичу звонили. Кто звонил — не представился. Номер, что ему предъявили, ничего не говорил. Да и память на телефонные номера у инспектора была неважная. Помнил только последние цифры. Здесь последние цифры ни о чем ему не говорили. Звонил, оказывается, Тюленин Николай Федорович — пенсионер не в своем уме. Определенно, что-то у него с головой произошло, однако и послать его куда подальше, язык не поворачивался. Дело у него, — сообщил Тюленин. Какое дело? Так сразу не скажешь. Пропал человек. Трое суток прошло.

— Хорошо, — согласился Груздь, — давайте через час в парке.

Встретились в парке. Тюленин терпеливо дожидался, когда подойдет инспектор — крутил в руках газету.

— Ничего нет, — сказал он, — пустая газета. Купил, чтобы можно было присесть. Лавочки — они же грязные. И никому, представьте, нет дела в городской управе. Кому они тогда нужны? Лавочки — кому? Кто на них сядет?

— Рассказывайте, — перебил инспектор, — кто пропал, куда пропал, у меня десять минут.

— Пропал Слава. Он в клубе работает, стриптиз показывает. Вы только не подумайте чего, — смутился Тюленин, — мне ихний стриптиз не нужен. Поздно мне стриптиз показывать — не нахожу в нем удовольствия, как некоторые. А прежде приехала к моему знакомому внучка. Сосед. Рядом живем в одном доме. Или родственница дальняя — поступать на юридический. И что-то у них произошло — увлечение или, как прежде говорили, роман. Ну и славно — дело-то молодое. Почему бы не увлечься? Да только он вдруг взял и пропал. Слава, который в клубе работал. Взял и пропал!

— А вы тут причем? — спросил Груздь.

— Как это? Нужно быть обязательно причем, если вдруг человек пропадает?

— Не обижайтесь, обычно родственники обращаются. А внучка — что? Она-то не пропала?

— Кристина никуда не пропала. Но и говорить — ничего не говорит. Словно и не было между ними увлечения.

— Все?

— Не знаю — все или не все. Человек пропал. Или нынче это и вовсе не событие? Так — пустяк какой-нибудь.

— Вы же не все мне сказали, Николай Федорович, — пожурил инспектор. — Чего это вдруг вы обеспокоились судьбой какого-то парня? Он вам кто? Никто! А вы волнуетесь, меня от работы отвлекаете. Рассказывайте или я пойду.

Тюленин достал платок и вытер затылок — думал.

— Вы как клещ, — сказал он, — иного слова на ум не приходит. Схватили и руки выкручиваете. Я же с добрыми намерениями — может, его еще спасти можно. Этого парня — вдруг он еще живой? Мои подозрения вам нужны? Вы уверены? Хорошо. Только потом не говорите, что я вас не предупреждал. Кристина, думаю, только внешне женский род напоминает. В действительности — это бес. Продолжать? Извольте. Славе мы заплатили, чтобы он провел с ней эксперимент. Парень он видный — гора мышц. Как он справлялся, какую тактику избрал — не нашего ума дело. Да только клюнула она — разрядилась в пух и прах. Мне старик сказал — ждала она звонка. Ходила нервно и поглядывала — не звонит ли кто? А кто может звонить? Думаю, звонить должен был Слава. Славе мы предоплату сделали — как в любой коммерческой сделке. Видим, вроде дело пошло. И чтобы поддержать парня, решили и вторую часть выплатить — показать серьезность намерений.

— Стратеги, — сказал Груздь.

— Иначе нельзя. Как говорят — нужно держать руку на пульсе событий. Да только отдавать деньги, оказалось, некому — пропал парень. Нигде нет — ни в клубе, ни дома. Надумал вам позвонить.

— Почему решили, что Кристина — бес? — спросил инспектор.

— Прежде у старика сын был. Или как сын — он им представлялся. Заботился, как мог, но как-то неумело. Может, и так. Парни свою любовь показать не умеют, это тебе не девка — в калачик свернется на груди и давай мурлыкать. Не сработала тактика, что остается? Поменять тактику. Вот Кристина и приехала. Кефира старику купила и йогурта. Задницей перед стариком поздно вертеть — проку никакого от такой тактики. Вот мы и решили проверить, вывести на чистую воду — Славу ей нашли.

— Что бесу от старика нужно?

— Старик владеет тайными знаниями, — после некоторой паузы сказал Тюленин. — Только он и сам об этом не знает. Вероятно, догадывается. Иначе к чему столько шума вокруг невзрачной персоны?

— Тайные знания, параллельные миры, сферы мироздания… спроси у старика, ему Михаил Небадонский не встречался?

— Кто такой?

— Ищут пожарные, ищет полиция, ищут везде, но не могут найти — парня какого-то лет тридцати. Ясная Утренняя Звезда — не встречал? Ну, может, случайно?

— Шутить изволите?

— Какие шутки? Если у твоего старика тайные знания, вдруг там и папка имеется на Михаила Небадонского? Или мне спросить? Вызвать повесткой по делу и запереть в камеру. Не помрет? У нас иногда бывает, запереть — запрут, а отпереть — забудут. Дела срочные. Голова кругом — не знаешь, за какое схватиться. Смотришь — уже пятница! А вчера еще понедельник был. Тьфу ты! Дверь открыли, а бедняга представился — лежит весь синий из себя и не дышит. Оплошность случилась — чистой воды недоразумение. Спросишь?

— Спрошу, — согласился Тюленин, — Михаил Небадонский?

— Да. Михаил Небадонский. Кличка у него — Ясная Утренняя Звезда.

— Странная какая-то кличка.

— И не говори, — кивнул инспектор, — каких только не пришлось слышать кличек — ничему не удивляюсь. И вдруг — Ясная Утренняя Звезда.

— Опасный?

— Думаю — да. Одного парни недавно задержали. Он их всех в состояние транса ввел — показал, что с ними будет в ближайшие тысячи лет.

— Чего? — не понял Тюленин.

— Показал, что с ними будет в ближайшее время.

— Когда умрут?

— Они не умрут, — сказал инспектор, — врет, конечно. Куда они еще могут деться через тысячу лет? Умрут, конечно, мы все умрем. Через тысячу лет — ни одного шанса. Вокруг посмотри. Видишь? Что здесь было тысячу лет назад? Ничего не было. Здесь, возможно, было дно океана. И рыбы плавали — мы с тобой плавали, только не знали об этом. Представляешь, встретились случайно на глубине в несколько километров и поплыли по своим делам, чтобы через тысячу лет встретиться в ином качестве. Возможно ли подобное? Михаил говорит — возможно. Для него все возможно. Как после этого он может быть не опасным? Он им рай обещал. Запросто говорит — будет вам остров Рай. И не где-то абстрактно, а там.

— Где? — возбудился Тюленин.

— Там, — показал инспектор вверх, — просто и сомнений никаких. А парни серьезные. Не способны они на импровизацию. Их этому не учили — понятно? Если тебя чему-то не учили, требовать невозможно. Как можно требовать, если человек не представляет, что от него требуют? Если только показать. Но как можно показать остров Рай? Там что плакат при входе из неоновых огней? Как они поняли, что это Рай?

— Михаил Небадонский?

— Будь любезен, спроси. Вдруг он что-то знает? Он нам вот как нужен!

— А с этим что?

— Давай подождем немного. Девчонку проверим. У старика, говоришь, живет? Если она ведьма — никаких проблем. У нас для ведьм спецприемник имеется — слишком их последнее время много развелось. На охоту вышли или шабаш у них. Свободу почувствовали и неплохие деньги зарабатывают. Им деньги на готово приносят.

И они простились. Груздь пошел через парк и вышел на улицу. Ужасно депрессивный район, он ему и прежде не нравился. Когда в стране было хорошо, у него в районе хорошо никогда не было. Могли ограбить и даже убить. Груздь помнит, как однажды к нему пристал самоубийца. Он сидел на лавочке и увидел Алексея Матвеевича. Дай, говорит, сигарету. Грудь дал и видит, что мужчина курить не умеет. Никогда, говорит, прежде не курил — редкая дрянь! А чего вздумал закурить? — спрашивает Груздь. Чтобы знать. Умру и не узнаю, какая дрянь ваши сигареты.

Груздь, конечно, не догадывался, что мужчина собирается свести счеты с жизнью. Решил, не в себе будет. Кругом полным полно странных людей, и внимания на них обращать не стоит. Спросил сигарету — дай от греха подальше. Сигареты не жалко, пусть курит себе на здоровье — быстрей умрет. Они еще о чем-то поговорили — сейчас и не вспомнишь. Кажется, мужчина, говорил, что ему ужасно не нравится зима. Алексею Матвеевичу зима тоже не нравится — чего зиму любить? Холодно всегда. И потом мужчина застрелился. Пугать Груздя он не стал — дождался, когда Алексей Матвеевич отойдет, а уж затем выстрелил себе в голову.

Груздь еще подумал — ничего себе времена наступили. Народ стреляет себе в голову. Как-то буднично все произошло, словно выстрелить себе в голову — рядовой поступок. И звук от выстрела другим был. Он — что, не слышал, как звучит выстрел? Тысячу раз слышал. Но там стреляли по мишеням, а здесь в голову.

Вот где-то здесь к нему мужчина пристал. Только лавочки уже найти. А Тюленин газету купил, чтобы штаны не замарать. А лавочка была — ее убрали после самоубийства. Почему-то решили, что лавочка виновата в том, что мужчина отстрелил себе в голову, и лавочку убрали. Чтобы неповадно было. Чтобы другой самоубийца не сидел, прежде чем выстрелить себе в голову. Весеннее обострение. Весной он застрелился. Ждал терпеливо, когда зима закончится, — не хотел зимой стреляться. Видно, представил, как лежит в снегу с отстреленной головой — и сам себе не понравился. Но и лета ждать не стал — испугался, что передумает стреляться. Выйдет рано утром, увидит, как прекрасен мир, и передумает. А весной стреляться — одно удовольствие. Грязь кругом — ландшафт замечательный. Мертвое тело с отстреленной головой прекрасно вписывается в окружающий пейзаж.

Точно — вот здесь он и лежал. У него еще нога дергалась, когда Алексей Матвеевич к нему подбежал — ужасно впечатляющая картина. Груздь — мужчина хладнокровный, и все равно дергающаяся нога на него сильное впечатление произвела. Словно, нога не хотела умирать и была категорически против самоубийства.

Смотрит Груздь и что-то ему не нравится. Огляделся и понял — вокруг ни души. А куда народ подевался? Подобную картину он и прежде замечал на следующий день после праздников. Однажды шагая на службу, не встретил ни одного прохожего. Даже собаки бродячей не встретил. Было тогда начало восьмого. А сейчас сколько? Шесть вечера и ни души — куда они все подевались? Если человек впечатлительный, можно здорово перепугаться. Решить, что все умерли, и ты остался на планете один.

Прожить, конечно, можно. Это только кажется, что жить в одиночестве невозможно. Ерунда. Часто люди подобным образом и живут — ходят как в лесу, только вместо деревьев другие люди. А так разницы никакой. Район — жуть. Он и прежде ему не нравился. И машин здесь нет, и людей, если только кто-то случайно забежит. И скажет — ничего себе! Куда это я забежал — в какую дыру! Надо срочно выбираться.

Груздь знает, именно этим маршрутом ходит Аркадий. И Харламова он где-то здесь встретил. Генерал Гриша решил, что все спятили. С ним все началось, как генерала дали. До генерала Гриша был обыкновенным человеком. А как генерала дали, стал необыкновенным — кругом заговоры мерещатся. В чем-то Гриша, может быть, и прав. И Алексею Матвеевичу последнее время стало мерещиться. Ему тут как-то померещился один нехороший человек, который должен был умереть много лет назад. Груздь его встретил — вроде как живой. Разговаривать с ним он не стал — еще не хватало. Человек на него взгляд бросил, полный презрения, и представьте, Груздь заболел. Сказали — вирус. Но как подобное возможно? Человек на него взгляд бросил, а не вирус! Не мог он вирус так далеко бросить — метров тридцать между ними было.

Гриша говорит, добром это все не кончится. Вероятно, привык читать сводки и не обращает на них должного внимания. Если бы кто другой прочитал, он непременно ужаснулся и сказал бы — это и есть апокалипсис. Гриша прочитает и скажет — еще одна чушь собачья. Встанет и по кабинету пройдет. Груздь помнит, прежде за Гришей подобное не замечалось — чтобы он по кабинету расхаживал. Вероятно, все генералы бродят по своим кабинетам. Гриша не исключение.

Фу ты! Ну и хорошо. Алексей Матвеевич вдали фигуру заприметил — значит, не все умерли. И на том спасибо. Прожить без людей можно, но будет скучно. И смысл профессии теряется — кого ловить будет Груздь, каких врагов? Без врагов жить невозможно. Трудно представить, чтобы в обществе перевелись враги. В обществе в тот же миг произойдет стагнация, в болото превратится общество. Все будут друг к другу в гости ходить и говорить теплые слова — кому это надо? Если он последний негодяй и ничего хорошего не заслужил, как ему фанфары трубить и слова приятные горланить?

Алексей Матвеевич никому не скажет. Даже на самом страшном суде. Если с одной стороны черти, а с другой ангелы. Лица они заинтересованные — и черти, и ангелы. Одни малины обещают, а другие — хрен в неограниченном количестве. Где ты найдешь лицо не заинтересованное, равнодушное к твоей судьбе? А его и искать не нужно. Вон их сколько, как деревьев в лесу, только и они не нужны — нет дела до тебя. Поэтому Алексей Матвеевич не скажет. Пусть другие говорят.