Великии король должен своей личностью воплощать то, чем он является: и восходящее солнце с достаточной грацией и элегантностью, но также с достаточной мощью и блеском передавало его сущность. Тысячи парижан видели его танцующим Александра, Кира или Солнце (Аполлона); они видели его на коне великолепным всадником.

Но он также проявляет себя, и даже в еще большей степени, в величии своего окружения. В знаменательном письме на эту тему (позднее мы приведем его целиком) Кольбер обращает к Людовику XIV справедливые и убедительные слова: «Ничто лучше не выражает величие духа королей, чем то, что ими построено; и все потомки мерят это величие по великолепным замкам, воздвигнутым в их царствование».

Версаль, которого Кольбер не хотел, дает Людовику XIV основания делать то, что он хочет, а Кольберу — заявлять о своих принципах. Можно забыть, что произошло в Павии, когда Франциск I регламентировал французский язык: Франциск I ассоциируется, прежде всего, с Блуа и Шамбором, и никто не забудет его благодаря этим великолепным замкам. О бедном Людовике XI и не вспомнили бы, если б не легенда о железной клетке, а Людовик XVI занимает в памяти людей меньше места, чем Мария-Антуанетта, которая как-никак построила «Деревню» (20). Итак, Кольбер был прав.

Столь сильное честолюбие Людовика («я тогда чувствовал только, что я король и рожден, чтобы им быть»), его твердое намерение сделать свое царствование великим царствованием, столь явное с самого начала, должны были неизбежно найти продолжение в решимости строить, и строить великое. Следует только усвоить мысль, что все — от красоты юного короля, который являл себя народу, танцуя Аполлона, до возведения дворца его славы — есть единое движение его души.

Дворец этот существовал и до него — это Лувр. Но какой Лувр! Мы так хорошо его знаем (с пирамидой или без нее), его благородный размах, его восхитительная стройность так нам знакомы, что почти невозможно представить себе то, как мог выглядеть Лувр во времена юности Людовика XIV.

Для нас Лувр, прежде всего, — обширное строение почти совершенно симметричной формы: в середине Квадратный двор, по бокам два больших крыла, обрамленные прекрасным садом, после разрушения дворца Тюильри широко раскрытым. Вообразим себе все наоборот. Квадратный двор — неквадратный. Со стороны Сены — небольшой трехэтажный дворец с высокими сланцевыми кровлями (21), над которыми, по моде XVI — начала XVII века, возвышаются трубы; вот старая средневековая круглая башня, справа фасад Пьера Леско, отрестав-рированный Лемерсье при Генрихе IV, и в центре Павильон Часов. Справа, со стороны Сены, галерея, которая, после того как будет уничтожена огнем и заново отстроена, станет галереей Аполлона. Наконец, вдоль Сены тянется длинная галерея, начатая при Генрихе II и оконченная при Генрихе IV — она связывает Лувр с Тюильри,

Не то чтобы эта архитектура была скверной: лишь разношерстной, фрагментарной, лишенной общего замысла, даром что уже сто лет существовал «большой план» дворца, достойного королей Франции, но план этот осуществляли с перебоями.

Вдобавок представим себе Лувр беспорядочный и вечно неоконченный, окруженный со всех сторон жилыми кварталами, средневековыми улочками — здесь Сен-Жермен-л'Оксерруа и Пти-Бурбон, здесь Кенз-Вэн — убежище для слепых, особняк мадам Рамбуйе, особняки Сувре, Лонгвилей и многих других. Кухни помешались за рвами, склады и конюшни — с другой стороны, у Пти-Бурбон. Даже охрана не имела помещения во дворце. Говорят, что один посол, «войдя во двор и восхитившись прекрасным фасадом большого здания, повернулся и, увидев уродство того, что стояло напротив, рассмеялся и сказал; «...подобный вход больше подошел бы тюрьме, чем дому великого короля».

В течение ста лет, однако, существовал «большой план» окончания этого столь тесного дворца и придания ему вида, достойного «великого короля». Фронда в который раз прервала все слабые попытки работ (слишком часто забывают, сколько за сто лет между 1550 и 1650 годами случалось во Франции волнений и беспорядков). Мазарини на старости лет вновь принялся за дело, и его правая рука, Кольбер, в письме повторяет его слова, сказанные в 1657-м: «Я заставил работать господина Лево над большим чертежом Вашего Превосходительства». Таким образом, идея окончить Лувр принадлежит не Людовику XIV, и ответственен за нее Кольбер. Отметим этот факт.

6 февраля 1661 года (за месяц до смерти Мазарини) ужасный пожар разрушил галерею Королей, где шли тогда приготовления к «Балету Нетерпения», в котором должен был танцевать король. Последнее обстоятельство было счастливым, ибо при сооружении декораций оттуда убрали картины (Леонардо да Винчи, Рафаэля, «Снятие с креста» Тициана) и портреты французских королей, обычно там выставленные. Лево отстроил галерею, а Лебрену поручили ее украсить.

Темой была избрана история Аполлона, роль которого король так недавно танцевал в «Балете влюбленного Геркулеса», что было откомментировано Бенсерадом следующим образом:

С актером делит бог черт сходственных немало; И коль нечестия нам ковы не претят, Любить нам копию сию бы надлежало, К оригиналу столь она близка на взгляд.

И поскольку в эту эпоху предпочитали в женских лицах бледность:

Но сколь опасен он для дев моей страны! Ожог получишь ты, как ни скрывайся в тени: Коль выступит загар от мощных излучений, Утратит цвет лица всю нежность белизны.

Готовятся танцевать «Балет времен года» (23 июля 1661), как всегда, с музыкой Люлли, утвержденного в должности. Король также участвует в балете, и перед тем как ему появиться, нимфы и фавны объявляют о его выходе:

О, кто в ночи вернет нам Солнце?

Мадам танцует Диану, король — Цереру, богиню урожая, а затем, в конце балета, — Весну:

Во всей природе нет величия такого: Так сердцу и душе внушает жадный взор... Я никну, побежден прекрасными очами...

И вот что минуту спустя (даром, что хромая) танцует мадемуазель де Лавальер:

Краса сия новорожденная С румянцем нежным на лице — Весна в пестреющем венце, Надеждой счастья озаренная.

О чем нельзя сказать, о том можно, по крайней.мере, спеть и станцевать...

Именно в эти месяцы Лебрен утвердил сюжет плафона галереи. Нас уже не удивит, что «Триумф Аполлона» окружен здесь циклом Времен года, которым управляет Солнце, наряду с циклами Часов и Стихий.

Мы до сих пор называем ее галереей Аполлона, но бродя по ней, склонны забывать о том, что эта грандиозная мифологическая фреска есть не только воплощение мифа о солнечной юности короля, но и эскиз будущей Зеркальной галереи в Версале.

Галерею восстанавливают, она должна, следуя «большому плану», замкнуть Квадратный двор. Лево сделал соответствующие чертежи. Фундамент уже заложен, когда 1 января 1664 года Кольбер принимает функции суперинтенданта строительства. Все меняется — и стиль, и манера.

Кольбер не любил Лево. Шарль Перро, еще не написавший «Сказок», который был тогда правой рукой Кольбера, рассказывает нам в своих мемуарах: «Господин Кольбер не был доволен этим чертежом [проектом Лево] и, поставив себе делом чести дать этому дворцу фасад, достойный короля, который вверил ему строительство, начал с того, что поручил всем архитекторам Парижа изучить чертежи Лево и пригласил их прийти посмотреть уменьшенную модель в зал, где она была выставлена на всеобщее обозрение, и в то же время он пригласил тех же архитекторов сделать чертежи этого фасада, обещая исполнить тот, который больше понравится и больше придется по вкусу Королю. Почти все архитекторы осудили проект Лево и раскритиковали его в докладных записках, которые они составили».

Перро немного пристрастен. Проект Лево не был столь плох: те, что были затем представлены, ему уступали. Все эти чертежи сохранились, и сравнение их — весьма поучительный урок архитектуры. Во всяком случае, это первая в истории искусства широкая апелляция к общественному мнению, и не примечательно ли, что этот способ заставить лучших конкурировать, чтобы отыскать лучших из лучших, великолепно использован Кольбером?

Проект Франсуа Мансара сделан в типичном мансаров-ском стиле, с куполом и благородным центральным павильоном, разновысотными сланцевыми кровлями (без мансард!), он выдержан в незамутненных традициях начала XVII века. Маро и Коттар создали более современные проекты, но странное дело — ни изящества, ни величия. Леонор Уден сделал чертеж безумный, или же провидческий, как вам больше нравится, какой в следующем веке мог бы сделать Леду: он предложил снести Сен-Жермен-л'Оксерруа («архитектуру готов»), Пти-Бурбон, все окрестные кварталы и возвести ансамбль от Шатле до площади Согласия, какой не снился и Наполеону, даже окруженному дюжиной Персье и Фонтенов.

Лемерсье сделал проект, Лебрен другой, свои проекты представили Дюбуа и, вероятно, Клод Перро. Ни один не понравился: этот слишком архаичен, тот слишком причудлив или слишком дорог...

Но Кольбер не зря был учеником Мазарини: в его глазах ценность представляло лишь итальянское искусство. Он решит призвать римских архитекторов и поручит аббату Бенедетти, которого сделает кардиналом, вступить с ними в переговоры. Вот откуда вторая серия чертежей, по сравнению с французскими потрясающих. Их присылают Кандиани, Пьетро да Кортона, Райнальди. Чертежи Райнальди весьма причудливы.

Наконец, пишут Бернини, называемому Кавалером, автору колоннады собора Св. Петра, как и Мазарини, бывшему протеже Урбана VIII.

Бернини присылает свой проект 24 июня 1664 года: проект превосходен. Но Кольбер не витал в облаках. Он пишет Бернини длинную записку, в которой перечисляет все недостатки, которые ум реалиста способен обнаружить в этом плане. Бернини овладевает приступ буйного неаполитанского гнева, на что он был великий мастер, — гнева, усиленного тем фактом, что он узнал, что одновременно с ним обращались и к некоторым другим архитекторам, что было оскорбительно для гения. Кардинал Чиги и посол в Риме герцог де Креки взяли на себя миссию успокоить его, что заняло некоторое время. Но в феврале 1665 года Кавалер прислал второй проект. Рассудительный Кольбер в своем втором критическом послании умножил количество реверансов.

Бросается в глаза, что в этом грандиозном споре по поводу Лувра речь нигде не идет о короле. Документы не предоставляют нам ни единого доказательства интереса, который Король-Солнце должен был бы испытывать к возведению дворца своей славы, за исключением единственной фразы о том, что будет избран проект, «который придется ему по вкусу».

Людовик впервые объявляет об этом в письме. Но в каком! Написанном собственной рукой, чего он не делал, за исключением писем к своим кузенам-королям, папам и некоторым послам: это говорит о статусе вселенского гения, который снискал Бернини. «Синьор Кавалер Бернини, я столь особенно оценил ваши заслуги, что имею великое желание видеть вас и познакомиться с личностью столь прославленной, если только то, чего я желаю, могло бы согласоваться с интересами службы, которой вы обязаны нашему Святому Отцу папе и с вашими личными удобствами.

Итак, я шлю вам специального курьера, через которого прошу вас доставить мне это удовольствие и пожелать предпринять путешествие во Францию, используя счастливый случай, предоставленный возвращением моего кузена, герцога де Креки, чрезвычайного посла, который подробно ознакомит вас с предметом, заставившим меня пожелать вас видеть и получить от вас прекрасные чертежи для строительства Лувра, в остальном я полагаюсь на то, что мой названный кузен даст вам услышать о моих добрых намерениях, о чем я молю Бога...»

Письмо сопровождалось королевским векселем на 30 000 ливров на дорожные расходы.

20 апреля 1665 года Кавалер, его сын, два ученика — Матиас де Росси и Джулио — и все его слуги отправились в Париж. Этапы пути были расписаны будто для принца. «Совершенно невероятны [немного завистливо пишет Перро] почести, которые воздавались Кавалеру Бернини... Во всех городах, которые он проезжал, должностные лица получили приказ от имени Короля приветствовать его и доставлять подарки от города... Чиновники, посланные Двором, устраивали в его честь обеды, а при подъезде к Парижу, навстречу ему выслали господина де Шамбре, синьора де Шантелу, метрдотеля Его Величества, чтобы его встретить, составить ему общество и сопровождать всюду, куда бы он ни направился. Господин де Шантелу был выбран, поскольку он очень хорошо знал итальянский и поскольку бывал в Италии, где был дружен с Кавалером Бернини, к которому имел уважение, превосходящее все мыслимые пределы».

Между строк чувствуется горечь французских архитекторов по поводу прибытия Бернини: при вести о его приезде вновь оживает узкая корпорация, вроде той, которая четырьмя годами раньше, во время постройки Зала машин в Тюильри, чинила препятствия Вигарани или в 1662 году устроила Кавалли настоящий саботаж. С тех пор как кардинал умер, итальянцев больше не любят...

Зато действия короля впервые очевидны. Можно сказать, что он решился проявить интерес к возведению своего дворца. Нам сопутствует удача: господин де Шантелу, который сопровождал Бернини на протяжении пяти месяцев, вел свой «Журнал», долгое время считавшийся утраченным, но случайно найденный в конце прошлого века. Этот документ драгоценен, поскольку день за днем фиксирует все — абсолютно все, — и только благодаря ему и никакому другому источнику мы видим Бернини в общении с королем. Бернини оставался в Париже целых пять месяцев: для нашего изучения повседневной жизни Людовика XIV и его интереса к искусству эти пять месяцев дороже пятидесяти лет.

4 июня 1665 года король торжественно встретил Бернини в Сен-Жермен-ан-Лэ.