Удовольствия Волшебного острова» можно рассматривать по-разному. Как развлечение, как королевское занятие, как дань уважения дамам (здесь их три: королева-мать, величественная, почтенная и уважаемая; королева, неуклюжая, добрая и бесцветная; и фаворитка, милая, любезная и нежная, ее держат в секрете, что в духе романа). Если речь идет именно о секретности, значит, празднество не имеет отношения к «большой» истории. Это приятный пустячок, украшенный со всей артистической роскошью, какую эпоха считала приличествующей обстоятельствам.
Но говоря о Людовике XIV, не следует отделять то, что касается человека, от того, что касается государства, частное от общественного; как мы уже видели, в данном случае это золотое правило. Поэтому наше празднество — также политическое и историческое событие; и с тем же успехом можно было написать: поэтому политическое событие также есть празднество.
Во всяком случае, это королевское празднество, самое блестящее за все царствование Людовика. Таким пожелал его сделать король, и таким его организовал во всех деталях официальный министр, ответственный именно за такого рода вещи, герцог де Сент-Эньян, первый камердворянин. Все здесь несет на себе особенный след фантазийных, романических, эпических склонностей королевской особы: в течение семи дней (с 7 по 13 мая 1661 года) все, о чем мы могли лишь смутно догадываться по обрывкам и отдельным фрагментам, расцвело во всей полноте. «Удовольствия Волшебного острова» — это тайная эпопея королевской души (Руджьер, Роланд, Александр), апогей придворного балета на открытом воздухе, что уподобило его карусели, комедии, фейерверку, прогулке, игре, пиршеству.
Однако Вольтер сказал: «"Удовольствия Волшебного острова" — празднество настолько отличное от тех, которые изображают в романах...» Но какие романы он имеет в виду? Если романы своего времени — «Удачливого крестьянина», «Манон Леско» или «Кандида» — есть причины говорить, что празднество от них отлично. Но если речь о тех, которые читали во времена молодости Людовика XIV — о «Великом Кире», «По-лександре и юной Альсидиане», — Вольтер, несомненно, ошибался; нужно было сказать: «Это празднество есть точное подобие, копия и чудесное отражение тех, что изображают в романах». Оно не «отличное от тех», поскольку оно самое что ни на есть настоящее, поскольку оно одно «из тех».
Прециозные и барочные романы, которыми тогда увлекались и с которыми, как мы помним, Людовик XIV познакомился в возрасте двадцати лет, полный романтической страсти к Марии Манчини, — эти романы полны празднеств, на которых герои ослепляют недоступных принцесс, а одинокие красавицы потчуют паладинов, сбившихся в бурю с пути. Празднества — это те моменты, когда барокко заявляет о себе с наибольшей полнотой. Празднество в прециозном и барочном романе — это греза, но оно может стать тем эпизодом, в котором сама жизнь начинает походить на роман и где человек уподобляется герою романа. И, наконец, празднество, будучи показано на сцене, может стать спектаклем, в котором театр представляет это чудесное воплощение героя романа, в котором реальность удваивается: это удвоение есть усиление иллюзии. Как мы помним, «Балет Альсидианы», первый большой эпический балет царствования, начинался празднеством, данным принцессой в честь героя. Именно поэтому все комедии-балеты Мольера содержат изображение празднества (серьезное в «Блистательных любовниках», бурлескное и карнавальное в «Мещанине во дворянстве» или «Мнимом больном»); и потому, с тех пор как опера благодаря Люлли увидела свет, она умножала число включенных в действие празднеств, вплоть до одного в каждом из актов.
Посмотрим сперва, как рождался этот праздник. Все проясняется, стоит прочесть отчет Фелибьена. Карусель («Удовольствия» — это изначально карусель) обычно происходит в сердце города, как это и было два года назад; это королевское празднество, однако открытое для народа, и оно занимает публику тем сильнее, что начинается кавалькадой по улицам. Так повелось издавна и уже целый век делалось по итальянскому образцу. Однако впервые публичное празднество проходит в приватном месте. Не в Сен-Жермен-ан-Лэ или Шамборе, которые несли функции и титул «королевских резиденций», но в «жалком» замке, построенном лично для Людовика XIII, всего лишь охотничьем домике, резиденции, если угодно, «вторичной» и неофициальной.
Был ли уже Людовик XIV тем страстным любителем садов, каким стал впоследствии? Возможно, еще нет. Тем, кто в ответ на пожелание короля первым выдвинул эту инициативу, был, кажется, Карло Вигарани, театральный декоратор, которого Мазарини вместе с его отцом Гаспаре призвал, чтобы построить театр в Тюильри по случаю свадьбы короля. С того времени он стал главным придворным декоратором, особенно в том, что касалось оформления зрелищ. «Описания...» Фелибьена приписывают ему идею использовать для этого праздника не замок, а маленький парк, место еще новое, непривычное, в каком-то смысле нетронутое, перспективу которого уже начертал Ленотр: «Господин де Вигарани, дворянин из Модены, весьма сведущий во всех вещах, измыслил и предложил следующее...»
Сверх этой первой инициативы Сент-Эньян выдвинул свою идею, состоящую в том, чтобы придать этому празднеству, отныне на открытом воздухе, характер огромного придворного балета, избрав для него главную тему, как о том рассказывает Фелибьен: «Король приказал герцогу де Сент-Эньяну, который исполнял обязанности первого камердворянина и который уже находил множество весьма удачных сюжетов для балетов, дать замысел, в который они [предложения Вигарани] могли бы войти связно и упорядоченно.
Тот предложил взять за основу сюжета дворец Альцины, откуда произошло название «Удовольствий Волшебного острова», поскольку, по свидетельству Ариосто, храбрый Руджьер и многие другие прекрасные рыцари удерживались здесь двойными чарами красоты (пусть и заемной) и мудрости этой волшебницы и освобождались лишь после того, как долгое время вкушали удовольствия, с помощью кольца, которое рушило чары».
Если верить Фелибьену, король все же не сам выбрал сюжет, но разница невелика: если кто и знал мысли, вкусы, пристрастия короля, то это, конечно, был тот, кто уже распоряжался созданием балетов и особенно «Балета Альсидианы». Перед нами новая интерпретация мира романов («Неистовый Роланд» — эпопея ли это или первый роман?), одной из тех сказочных историй, о которых грезила эпоха барокко, так как здесь смешиваются две необходимые составляющие ее фантазии и ее концепции любви: героизм и волшебство. Уже в XII столетии два эти элемента встретились лицом к лицу: меч Тристана и любовный напиток, Ланселот и фея Вивиана. Как можем мы забывать о столь прочных связях, соединяющих XVII век и старые средневековые эпопеи? Верно, мы учили в школе, что барокко XVII века устарело как таковое, что Буало прав, говоря о «мишуре Тассо» (23). Нужно, однако, учитывать, что аристократии описываемого столетия персонажи и мифы барокко были знакомы не менее, нежели Цезарь и Александр, и порою она испытывала по отношению к ним нечто, вроде ностальгии. Тассо и Ариосто были гениями в изобретении героев (Рено, Армида, Танкред, Клоринда, Эрминия, Роланд, Анжелика, Медор, Альцина, Руджьер, Брадаманта), приключений и тем, которые питали воображение барокко на протяжении двух столетий, от Симона Вуэ до Тьеполо, от Монте-верди до Генделя и Вивальди. Эти персонажи, эти темы, эти приключения мы уже встречали в придворных балетах; Людовик танцевал Рено в «Переодетых амурах». Сент-Эньян, как никто другой, знал естественные предпочтения и образы, близкие фантазии короля: выбор Альцины был удачей.
И вот маленькое чудо, сохранившее нам замысел, его созревание и распорядок этого празднества. Самим выбором места он выключен из реальности, отдален от столицы, умышленно изолирован. Сюжет погружает в мир романов, поскольку король и все придворные — Гиз, Ноай, Сент-Эньян — должны были, играя свои роли, превратиться в Руджьера, Оджьера Датчанина, Черного Аквиланта и других.
«Восемь труб и литаврщик шли вслед за главнокомандующим. Король, представлявший Руджьера, следовал за ним, верхом на красивейшем из коней, сбруя которого, цвета пламени, сияла золотом, серебром и драгоценными камнями. Его Величество был одет и вооружен на греческий манер, как и все в его квадриге, и на нем была серебряная кираса, украшенная золотом и бриллиантами. Его осанка и движения были достойны его ранга; его шлем, весь покрытый перьями огненного цвета, был несравненно изящен; и никогда еще непринужденность манер и воинственность облика так не возносили смертного над прочими... Герцог де Ноай, главный судья, под именем Оджьера Датчанина, выступал за королем, одетый в огненный и черный цвета...»
Сам анахронизм персонажей составлял часть романного духа празднества. И, что поразительно, это не только не празднество, «отличное от тех, которые изображают в романах», как говорил Вольтер. Превратить короля и придворных в героев романа — в этом и состоит истинный сюжет. Показательна уже и эта метаморфоза действительности, и недаром действие происходит в зачарованном саду волшебницы Альцины. Версальский парк стал зачарованным. Все персонажи участвуют в своего рода «ролевой игре», включая статистов, поскольку Миле, кучер королевской кареты, играет сам себя, управляя колесницей Солнца, в то время как реальный д'Артаньян играет в этом сне наяву роль, которую исполняет в жизни: он герольд армии, сопровождаемый четырьмя трубачами.
Колесница Аполлона (высотой в восемнадцать футов) несет бога Солнца (Лагранж), Золотой Век (Арманд), Серебряный Век (Юбер), Бронзовый Век (де ла Бри), Железный Век (Дюкруази), она окружена Часами, Временами года и Знаками Зодиака, а впереди идут музыканты, играющие на лютнях. Следуют состязания с крльцом, затем пир в боскете, при свете факелов, пока Люлли и его музыканты в костюмах играют «Рондо для скрипок и флейт к королевскому столу» и «Марш бога Пана и его свиты для гобоев».
Второй день праздника посвящен комедии, «Принцессе Элиды». И Мольер, который впервые появляется здесь, хотя король знает его уже пять лет, со всей тонкостью понял и ухватил интонацию, уместную в этих обстоятельствах. Ни фарсовый тон, ни тон комедии нравов ( как в «Смешных жеманницах», «Любовной досаде» или «Школе жен») не вписались бы в диапазон праздника. В этом отделенном от реальности эпизоде, где время остановилось среди садов, где грезили о рыцарстве, принимая имена героев романов и эпопей, неуместны были бы насмешки над жеманницами или старыми обманутыми мужьями. Мольер создал спектакль, вознесшийся, как и все празднество целиком, к феерии, к чудесному и романическому.
«Принцесса Элиды» — очаровательное и поэтичное творение, будто предвещающее Мариво. Комизм и даже буффонада перемешаны здесь с таинственной жизнью сердца, а также с играми и пением, комедией, танцем и музыкой; ибо участвует и Люлли, и с оформления этих турниров и пиршеств начинается его сотрудничество с Мольером.