Фрейд дрожал мелкой дрожью и ничего не мог с этим поделать: он отчаянно боялся поездов, и ему казалось, что поездка в Вустер тянется бесконечно долго.

Сидящий напротив Юнг листал «Нью-Йорк таймс».

— Мисс Дэймон избежала тюрьмы. — сообщил он.

— Ей снова никто не поверил… — Фрейд помолчал. — Что пишет «Таймс»?

— Тут говорится, что смерть Корда остается необъяснимой, — ответил Юнг, протягивая ему газету.

Фрейд нашел колонку, привлекшую внимание его коллеги.

БОЛЕЕ СТА НЕРАСКРЫТЫХ УБИЙСТВ В НЬЮ-ЙОРКЕ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПЯТЬ ЛЕТ.

Недавняя гибель таких почтенных граждан, как Бернард Эмери, Джеймс Уилкинс, братья Август и Герман Корда, снова демонстрирует неспособность представителей власти остановить даже самых дерзких убийц. Последние проявляют все больше изобретательности, чтобы ускользнуть от правосудия. Возможно, выходом из положения станет реформа нью-йоркской полиции, которую предлагает провести инспектор Рейнолдс Кан, назначенный вчера дивизионным комиссаром Бруклинского округа.

— Хоть кому-то это дело принесло пользу, — заметил Фрейд, возвращая газету Юнгу.

Огромное количество потраченных им сил ничего не дало психоанализу. Случай Грейс заставил Фрейда усомниться в верности теории об эдиповом комплексе, которую он хотел предложить вниманию американской публики. Что же касается исследования преступного безумия Германа Корда… Он сгорел бы со стыда, если бы ему пришлось кому-нибудь рассказывать об этом.

Встреча один на один с убийцей стала для него сеансом апокалипсического психоанализа. Работа вызывала у него тошноту, и он уже не надеялся убедить публику в правильности своих воззрений.

Чтобы забыть о своем унынии, Фрейд сосредоточился на почтовой открытке с изображением Манхэттена. Он решил написать письмо дочери Анне и напряженно смотрел на картинку.

Окончательное впечатление о городе у Фрейда сформировалось в тот момент, когда он его покидал.

Платоновский объект, найденный на небесах, с самого начала задуманный как абстрактная единица. Рассчитанный, как математическая сетка. Растущий согласно неумолимым рациональным законам, несмотря на кажущуюся беспорядочность своего развития.

А самым примечательным было то, что принципы его создателей не совпадают с принципами либерального капитализма, согласно которым устроено американское общество. Другие города росли горизонтально, следуя логике индивидуального приумножения. Манхэттен же развивался вертикально, подчиняясь своеволию нескольких сильных личностей.

Это придало ему особую ауру. Как египетские пирамиды и католические соборы, остров стал очагом энергии, неодолимо притягивающим к себе людей. Когда они уставали от работы ради пропитания, остров давал им новые силы. Он не издевался над эго, подавляя желания и порождая фрустрацию, он разжигал аппетит. И тем самым преследовал безумную мечту отдалить дряхлость и смерть.

С точки зрения психоанализа все это было чистым тщеславием и крайней степенью самовлюбленности. Метафора высоты, некогда служившая Богу, королю или науке, тешила теперь эго торжествующего индивидуума с честолюбием Прометея. Фаллические небоскребы утверждали его в стремлении к наслаждению. А Герман Корда разоблачил темную сторону этого стремления.

Манхэттен — обольститель, который насилует своих гостей, едва открыв им дверь.

— Фаллос Солнца! — Юнг нарушил молчание.

— Что? — спросил Фрейд, испуганный тем, что замечание собрата прозвучало как комментарий к его собственным мыслям.

— Последняя гравюра Германа Корда, — объяснил Юнг. — Солнце соединено с земным шаром тем, что может быть только фаллосом.

— И что?

— У меня было смутное ощущение, что где-то я уже видел это изображение. Но никак не мог вспомнить, где именно. А сейчас вспомнил. Это миф о Митре шестого века до нашей эры. Там упоминается некая трубка, соединяющая Солнце с землей, — половой отросток, движения которого вызывают ветер и другие метеорологические явления.

— К чему вы клоните?

— Герман Корда не мог знать об этом мифе! Я встретил упоминание о нем только один раз, в очень редкой рукописи, хранящейся в Королевской библиотеке в Берлине. Из этого я делаю вывод, что понятие о фаллосе Солнца является архаической составляющей, которую человеческий разум воспроизводит веками. Другими словами, индивидуум не создает этот образ, а наследует его!

— Ваши заключения кажутся не очень убедительными, — заметил Фрейд.

— И теперь я могу объяснить сон, который видел на пароходе. Дом, в котором происходило действие, не являлся просто пошлым представлением о себе самом. Это было универсальное видение человеческой истории, где каждый этаж соответствовал определенному этапу цивилизации. Этот сон позволяет предположить, что существует коллективное бессознательное, состоящее из архетипов, которое структурирует нас точно так же, как и наша отдельная частная жизнь!

Фрейд увидел себя в гробу, задыхающимся под черной тканью, и потерял сознание.

— Черт! — вскричал Юнг.

Он подхватил Фрейда и уложил его на диван, затем позвал официанта из вагона-ресторана и попросил принести мешочек со льдом.

Юнг сам приложил лед ко лбу своего старшего товарища.

Фрейд очнулся и сразу накинулся на него:

— Вы что, хотите моей смерти?

— Вовсе нет, я…

— Ваша теория прямо противоречит моему пониманию бессознательного!

— Я докажу, что эти идеи могут сосуществовать, — заявил Юнг. — Я не хотел вас задеть.

Фрейд враждебно на него посмотрел.

— Коллективного бессознательного не существует, доказательством этому может служить то, что у меня с вами нет совершенно ничего общего.

— Вы преувеличиваете, — возразил Юнг.

Взгляд Фрейда несколько смягчился.

— Однако вы спасли мне жизнь.

— Два раза, — уточнил Юнг. — И это вполне естественно. Вы меня открыли, нашли. Без вас я был бы целиной, непаханой землей. Я — ваша Америка, мой дорогой Фрейд.

Фрейду захотелось рассмеяться, но неожиданная дрожь волной прокатилась по его онемевшему телу.

— Вы отдаете себе отчет, сколько самовлюбленности в вашем комплименте?

— Я знал, что вы оцените, — улыбнулся Юнг, возвращаясь к своей газете.

Фрейд задержал взгляд на его руках, жилистых, как у всех жителей гор. Силу этих рук он оценил два дня назад в Утюге.

— Вы один из тех редких учеников, которых и уважаешь, и боишься.

Но, несмотря на теплое отношение к собрату, Фрейд страшился того, что общение с ним может вызвать у него новые обмороки, еще более серьезные, чем раньше.

Он мог бы отдать жизнь за Грейс Корда, но намерения умереть из-за Карла Юнга у него не было.

Незаметно отодвинув пурпурный занавес, Фрейд разглядывал аудиторию, перед которой ему предстояло вскоре выступать. Гул голосов нарастал, так что казалось, будто атмосфера в зале наэлектризовывалась. Элегантные костюмы, лица благородные и веселые. Интеллектуальные сливки молодого американского государства.

Несмотря на почтительные напоминания Ференци, Фрейд так и не написал текст своей лекции.

Ну и что? Тема ему знакома, ведь он столько лет над ней работал.

Поразмышляем. Психоанализ. Детские истории, адресованные взрослым.

Его противники называли его открытия сказками, и, видимо, были правы.

Ах, если бы он мог повернуть время вспять и оказаться в одиночестве в своем венском кабинете, рядом с коллекцией античных статуэток! Они ничего от него не требовали. Напротив, они каждый день разыгрывали для него интереснейшую пьесу.

В ней Эос, богиня утренней зари, под внимательным взглядом тысячелетнего Будды преследовала троянского принца. Бронзовый сфинкс, полуженщина-полулев, в который раз загадывал загадку Изиде и Осирису, детям Гора. Оловянные верблюды бросали вызов африканскому шаману с эбеновым телом. Стоящая на его письменном столе Афина, богиня мудрости и войны, с мечом в правой руке и головой Медузы на груди, руководила ими всеми.

Статуэтки из Греции и Рима, из Китая и Египта мирно вели безмолвную беседу. Каждое утро Фрейд, слушая их, вдохновлялся и восстанавливал силы.

Сегодня они снова были ему нужны.

Фрейд представил их перед собой. Беспорядочные мысли в его голове постепенно начали принимать четкие очертания.

— Доктор Фрейд?

Он вздрогнул. Стэнли Холл жестом приглашал его подняться на кафедру. Фрейд сделал ему знак, означавший, что ему нужна еще минута. Эдип рассказывал ему о своих комплексах, Ромул — о фиксации на сосках волчицы, Гильгамеш — о мечтах, самых древних в человеческой истории.

Холл повторил приглашение. На этот раз Фрейду ничего не оставалось, как пойти за ним к кафедре.

Его встретил гром аплодисментов. Фрейд смущенно улыбнулся, сощурился и быстро окинул публику взглядом. Ференци и Юнг — в первом ряду. Фрейд узнал сидевшего справа от них философа Уильяма Джемса, серого кардинала американской психологии.

Собрав волю в кулак, Фрейд откашлялся.

Он здесь для того, чтобы представить психоанализ. Историю детства, детскую историю.

Он решил рассказать им эту историю так просто, чтобы даже дети смогли ее понять.

— Дамы и господа, — начал он, — выступать с лекциями в Новом Свете — дело для меня новое и трудное! Полагаю, что обязан этой честью тому, что, следуя логике, хотя и не совсем добровольно, я представляю основы психоанализа. Именно поэтому я и хочу поговорить с вами о психоанализе…

Его голос, уверенный и громкий, распространился по залу.

Фрейд бросил взгляд на слушателей. Как птенцы, требующие пищи, они нетерпеливо ждали, чтобы он утолил их интеллектуальный голод.

И он спокойно продолжил:

— Для начала я расскажу вам о том, как возник и постепенно развивался новый метод исследования и лечения…

Когда спустя полтора часа он замолчал, слушатели в едином порыве вскочили и устроили ему долгую овацию, которую он принял смущенно, опустив глаза.

Юнг, впечатленный железной логикой умозаключений учителя, аплодировал вместе со всеми. Через сто лет текст этой лекции in extenso будет приведен в университетских учебниках. Никогда раньше Фрейд не представлял свою теорию столь ясно и убедительно, ни разу не запнувшись, не оговорившись. События последних десяти дней, казалось, никак не повлияли на него.

Он проявил достаточно ума, чтобы сослаться на американского автора, который упомянул о детской сексуальности на три года раньше него самого. Этого доказательства скромности хватило, чтобы расстроить планы большинства его критиков.

Коротко говоря, лекция увенчалась таким триумфом, что Юнг сразу понял — ему не затмить учителя.

Тем не менее наступила его очередь взять слово. Он выбрал более легкую тему: ассоциативные тесты, которые они с Фрейдом использовали во время допроса Менсона. Юнг подумал, что прагматичные американцы по достоинству оценят метод, способный вывести преступника на чистую воду.

Но он был вынужден смириться с мыслью, что Фрейд одержал решительную победу. В памяти публики он, Юнг, останется номером два, учеником, тенью.

Его захлестнула волна обиды. На секунду ему показалось, что он понимает темные страсти, подчинившие себе жизнь Германа Корда.

Он глубоко вздохнул по методу даосских монахов, систему упражнений которых он долго изучал, и поднялся на кафедру.

— Я верю в силу имени, — произнес он вместо приветствия. — Я имею в виду связь между именем человека и его характером, образом мыслей… Заметили ли вы, например, что доктор Фрейд, чья фамилия означает по-немецки радость, ратует за принцип удовольствия? А я, Карл Юнг, буду вечно молодым и заранее прошу у вас прощения за ошибки, которые объясняются моей неопытностью…

Публика одобрительным гулом встретила начало его речи.

Чувствуя приятное возбуждение, Юнг очертя голову ринулся в словесную битву за славу, хотя и знал, что она заранее проиграна.

…Едва Грейс смогла самостоятельно встать на ноги, она сразу отправилась на угол Сорок второй улицы и Седьмой авеню, где находился величественный театр «Нью-Амстердам», самый большой театр Нью-Йорка. Тот, в котором она всегда мечтала играть.

В этот утренний час там было безлюдно. В тишине богатые декорации сиреневых, зеленых и золотых оттенков, скульптуры животных, расставленные вдоль лестниц, ветви, опутавшие колонны в вестибюле, казались обломками ушедшего золотого века, музеем минувшей радости.

Грейс подошла к огромной сцене в форме яблока, поднялась по ступеням и очутилась на гладких подмостках.

Она взволнованно окинула взором красные кресла. И увидела, что у нее есть зритель, стоящий в центральном проходе.

Доктор Зигмунд Фрейд.

Она задрожала, закрыла глаза и услышала знакомый голос.

— Я пришел попрощаться с вами, — сказал Фрейд. — Я возвращаюсь в Европу.

Грейс с волнением узнала запах его сигары.

— Я счастлив, что вы чувствуете себя лучше, — прибавил он.

Она открыла глаза и сурово посмотрела на него:

— Я так сержусь на вас.

Ее слова хлестнули его, словно пощечина.

— Вы страдаете, — проговорил он. — Открыв вам правду, я открыл и ужасы, с нею связанные. В этом состоит парадокс успешного лечения, проведенного методом психоанализа.

Наступило молчание.

— Страдание уже переносимо, — наконец произнесла Грейс. — Это часть меня. Я научилась им управлять. Ведь это и было вашей целью, не так ли? Я сержусь на вас не за это.

— За что же тогда?

В глазах Грейс он увидел грусть оттого, что их отношения заканчиваются.

— Вы еще находитесь под впечатлением от переноса, — сказал он взволнованно. — Это пройдет со временем.

Она попыталась улыбнуться:

— Желаю вам удачного возвращения домой. Прощайте, доктор Фрейд.

— Прощайте, Грейс, — прошептал Фрейд.

Подумать только, и он еще говорил Изольде Брехайм, что не допускает никаких чувств, никакой привязанности к своим пациентам…

Грейс закрыла глаза и опять глубоко вздохнула. Когда она открыла их, Фрейда уже не было в зале.

Грейс посмотрела на ряды пустых кресел и прочла несколько строчек из стихотворения Уильяма Блейка; она начала шепотом, а закончила в полный голос. И поняла, что уже может предстать перед публикой.

Юдифь не покинула ее.

Она передала ей своей талант.

Фантастические истории закончились.

Начиналась реальная жизнь.

Здесь, на сцене.