1. Мало кому известно, с помощью какого оружия мы в действительности победили Монголию
…а все потому, что в этих пустынных и диких краях невозможно понять, где заканчивается своя территория и начинается вражеская. Во время войны монголы этим пользовались и шныряли на своих мохноногих лошадках по всей степи. Мы не могли ударить по ним атомной бомбой — своим главным оружием, — потому что их отряды были рассеяны по всей стране. Мы владели огромным арсеналом, огромным количеством оружия и всяческой техники, но реально воевали только танками и бронемашинами. Бронепоездами воспользоваться мы не могли потому, что в степи нет развитой сети железных дорог, а самолетами — по причине того, что они имели возможность летать только вблизи специально оборудованных аэродромов. Монгольские аэропланы, между тем, взлетали и садились где угодно на бесконечно гладкой, как степь, степи. Наши же самолеты почему-то все время ломались при посадке. Наверное, чужая земля не хотела принимать нас. Я ведь уже говорила, и доказывала с научной точки зрения, что психология этих существ должна быть извращена и бессмысленна. Жить на столь плоской поверхности могут одни лишь психи. Вспомните ту историю с голландцами. Всё потому, что в Голландии тоже всё плоско. Голландцы потому и не свихнулись, что постоянно строят свои мельницы. Мельница за мельницей, мельница за мельницей, без остановки. Но уже те, которые у моря… Фризы, что ли… В особенности, если гавань защищена от ветров… В общем, по указанным причинам у монголов было преимущество в воздухе, и мы никак не могли их победить. Это преимущество они удерживали даже тогда, когда наши летчики научились садиться прямо на почву. Огромные участки степи были заминированы, и самолёты теперь взрывались при посадке. Мы несли слишком много потерь, и монголы на своих допотопных «Виллисах» по-прежнему доминировали над землей.
Всё изменилось, когда наши военные специалисты придумали бронеаэродромы. Конечно, ничего нового они не изобрели, нового они придумать не могут — многолетняя выправка, муштра убивают всякое воображение, военная косточка вместо мозга, одна извилина — и та от фуражки; но в умении приспосабливать всякие механизмы для своих целей им не откажешь. Вот что они придумали.
«Бронеаэродром представляет собой стандартную бронемашину „Рено-3Т“, оснащенную модифицированным тралом Шульца и компактным переносным аэродромом» — значилось в докладной записке, приготовленной проф. К., изобретателем бронеаэродрома, адресованной комиссии Генштаба. Проще говоря, сказал профессор, утирая пот со лба, это авианосец на колесах.
В комиссии был адмирал, Н. (его имя, как и настоящее имя К., не должно разглашаться ещё по крайней мере 67 лет), допущенный к решению актуальных проблем за счет старых заслуг, другой причины я не вижу, — Монголия настолько сухопутная страна, что сухопутнее стран не бывает. Услыхав знакомое слово «авианосец», Н. оживился, настоял на том, чтобы профессора выслушали до конца, и в дальнейшем приложил все усилия, чтобы изобретение было принято на вооружение. Отдельная история, как ему удалось уговорить скептически настроенных пехотных генералов, однако в конце концов бронеаэродромы были всё-таки внедрены в производство. Надо сказать, заслуженный адмирал не ошибся — в итоге именно с помощью авианосцев на колесах мы и выиграли эту войну. Большинством бронеаэродромов по настоянию адмирала Н. командовали морские офицеры (знаменитый «капитанский призыв», я об этом еще расскажу). Бронеаэродромы могли развивать скорость до 150 км/ч, тральщиками они взрывали все мины в радиусе 50 метров, доставляли самолеты в любое место пустыни, и обеспечивали им взлет и посадку. Монголы лишились своего единственного преимущества, и вскоре война закончилась нашей полной и безоговорочной победой.
2. Вечер
По вечерам в капитанской каюте горел свет. Капитан запрещал зажигать свет после наступления темноты, а у самого-то в каюте горел! Иллюминаторы были плотно прикрыты занавесками, однако тоненький лучик все же пробивался.
В капитанской каюте собирались, помимо самого капитана: Галя, Маша, иногда штурман и радист. Кок Афанасий приносил корабельной элите угощение, и оставался до утра сам. За дверью слышалась музыка, топот неуклюжих ног и женский смех. Матросы поначалу подкрадывались к двери и подслушивали, но, поскольку внутри всегда происходило одно и то же, скоро перестали подкрадываться и подслушивать.
Алеша с механиком Дэном сидели на палубе возле ангара. Дэн курил, а Алеша смотрел на звезды. Он всегда смотрел на звезды, когда девушки запирались вместе с капитаном и коком Афанасием.
— Хорошо бы война закончилась поскорее, — мечтал Алеша. — Я бы остался тогда в этих местах жить.
— Угу, — отвечал Дэн.
— Я, когда сюда ехал, видел…
— Угу, — соглашался Дэн.
Дэн прямо жил в ангаре — единственном строении, находящемся на палубе. Там же ночевали самолеты, Дэн чинил их — заделывал пробоины от пуль, менял износившиеся фанерные части. Для придания самолетам легкости их почти целиком делали из дерева.
— Тебе неинтересно?
— Интересно, интересно. Я так стимулирую тебя продолжать.
— Каузирую.
— Нет, в данном случае стимулирую.
Алеша поморщился, но продолжил:
— У меня, видишь, бессонница. Я сюда еще зимой приехал. Еду, еду в вагоне, все спят вокруг. Я в окошко выглянул — красота, луна светит, передо мной равнина, всё снегом завалено, снег белый, луна тоже белая, и вдалеке огонек светит. И так, понимаешь, проезжаем мимо этой избушки, так хорошо, тепло стало. Мы тут едем, а в избушке мужик с женой сидит, чай пьет, телевизор смотрит. А по телевизору «В гостях у сказки» идет. Ну, не здорово?
— Здорово, конечно…
— А еще, потом, мы остановились в одном месте. Ну, это в Бурятии, потом. В какой-то деревне остановились, стоим, ждем. Тихо, мирно. Дома стоят под снегом, и, представляешь, вижу, как перед какой-то избой монгол танцует. Ну, или бурят. Представляешь? Монгол танцует, а вокруг тихо. С него шапка слетела, а он всё танцует. Так и танцевал, пока не уехали.
— Сюр какой-то, да.
— А то. Вот такие здесь люди. Что-то внутри у них есть, не совсем пусто.
— А я, когда ехал, мимо кладбища проезжал.
— И чего?
— Ничего. Огорожено два гектара, а мертвыми занято пол. Вот и думай, чего.
Из капитанской каюты вышел кок Афанасий с подносом. Увидел огонек сигареты и подошел к Дэну покурить. Алеша спрятался в темноте ангара — Афанасий увидит, что нарушение дисциплины, доложит капитану.
Афанасий был сукой той еще. Наглый, усатый и толстый. Всё время крутился около капитана и летчиц, или, как он придумал, соколиц. Дурацкое название, но прижилось. И девушки смеются, когда их так называют. Алеша никак не мог решиться назвать их «соколицами», как-то стеснялся. А Афанасий спокойно называл. А девушки смеются. Почему-то нашего кока все любят, и летчицы любят, и капитан, и штурман, и водители, и радист, только мы с Дэном его не любим. Ну, еще машинисты, но машинисты никого вообще не любят — сидят в своей рубке и только поесть вылезают. За что его любить-то? Наглый, толстый, усатый.
Алеша заснул.
3. Алеша встречает первого монгола
Что-то было не так.
Что-то нарушило сон Алеши.
Какое-то гудение, непонятно что. Вот что. Алеше снилось, что он играет в шахматы с шофером Колей. Вот он его почти выиграл (Алеша Колю), но Коля взмахнул рукой — и появились тигры. Алеша их всех съел, но за это время Коля почти поставил ему мат.
Алеша снова оттеснил Колины фигуры — Коля вызвал слонов.
Алеша быстро вырыл в земле для слонов ловушки и вернулся к партии. Пока отвоевывал утраченные позиции, слоны упали в ловушки и сломали ноги.
Коля вызвал шмеля. Обычно Коля вызывал пчел, и это был знак Алеше, что пора просыпаться — прилетали девушки, пора было обедать. А в этот раз вызвал шмеля.
От такого вероломства со стороны шофера Алеша растерялся и не знал, просыпаться ему или еще нет. С одной стороны, раз пчел нет, то просыпаться рано, можно попробовать у Коли выиграть — Алеше никогда не удавалось довести партию до конца, Коля каждый раз вызывал пчел. Грех было не воспользоваться таким шансом.
Но, с другой стороны, Алеша был не готов дать отпор шмелю. Он махал руками, но шмель не улетал. Алеша задел своего короля, и тот упал, взорвавшись с ужасным грохотом.
Пришлось проснуться.
Монгольский «Виллис» атаковал «Каччхапу». Галя и Маша на своих «Ту-1001» пытались помешать ему, но, конечно, не могли. Монгол был весь увешан броней. Как индийские слоны в битвах против Александра Македонского.
Девушкам самим надо было следить, чтоб их случайно не расстреляли из боковых пулеметов. Поэтому они атаковали бомбардировщик сзади или снизу.
Бомбардировщик развернулся и пошел на второй заход.
Все уже спрятались в укрытии, кроме Алеши.
Сзади монгольский самолет почтительно сопровождали соколицы и cтрекотали пулеметами, пытаясь найти уязвимые места в его броне.
Ничего не получалось.
Авианосец уходил от бомбардировщика, как раненый заяц от филина. Он набрал сумасшедшую (для бронемашины, конечно) скорость, но бомбардировщик всё равно догонял.
Так же, как орел догонял бы Эсхила, если б Эсхилу пришла вдруг вздорная мысль убежать от орла. Эсхил, как известно, погиб от того, что орел сбросил ему на лысину, приняв ее за камень, черепаху. И тем самым убил обоих — и Эсхила, и черепаху.
Орлы, видно, очень меткие, раз могут с высоты попасть черепахой в относительно маленькую голову греческого трагика. С другой стороны, Эсхил был неподвижной мишенью, он спал на солнышке, а бронеаэродром «Каччхапа» лавировал, пытаясь скрыться от бомбардировщика.
К тому же того орла не жалили пчелы. Может быть, монгольского летчика нервировали крутящиеся на хвосте «Тушки».
«Виллис» догнал корабль и навис над ним своим черным брюхом. Снизу было хорошо видно, как раскрылся средний из трех бомболюков.
На палубу выскочил Дэн и стал стрелять по самолету из берданки.
— Табань! — заорал капитан.
«Каччхапа» резко затормозила, Дэн не устоял на ногах, стукнулся о дверь ангара и чуть не вылетел за борт. Алеша поймал Дэна за руку, а втащить внутрь не хватило сил.
Бомбы разорвались впереди.
Дэн сориентировался, поймал свободной рукой косяк двери и втянулся в ангар.
Монгол разворачивался, чтобы добить неподвижный корабль. Снова набрать скорость «Каччхапа» не успевала.
Как вдруг что-то случилось.
Что-то произошло вдруг такое, похожее на чудо, что резко изменило всю ситуацию.
Дело в том, что монгол совсем забыл про Галю и Машу. А кто-то из них умудрился метким выстрелом попасть в кабину «Виллиса», разбить стекло и ранить пилота. Бомбардировщик, конечно же, потерял управление и начал падать.
Вместе с управлением пилот потерял также и самообладание. Он мог бы, как Ююкин или Гастелло, таранить корабль, а вместо этого решил таранить русские самолеты. Как Талалихин. Галя и Маша разлетелись в стороны, но кто-то не успел: монгол оторвал крыло одного из аэропланов.
Потом все-таки вспомнил, что можно поступить, как Ююкин, и направил самолет к кораблю.
Галя (или Маша) без крыла тоже начала падать. Зато Маша (или Галя) не растерялась и подставила крыло под фюзеляж подруги, чтобы не дать ей уйти в штопор.
Случилось чудо: друг спас жизнь друга.
Рядом с кораблем раздался взрыв. Это «Виллис» упал, не дотянув до «Каччхапы» считанных метров.
А Галя с Машей все равно спускались слишком быстро. Они могли взорваться так же, как и монгольский летчик.
Все растерялись. Все, кроме кока Афанасия, который вскочил в рубку и крикнул: «Полный вперед!» Машина начала набирать ход. Водитель Коля на «ЗИЛе» разогнался тоже, удачно подстроился, принял на кузов фюзеляж раненой «Тушки».
Бронеаэродром и грузовик сблизились, пошли параллельными курсами, Машин самолет удалось посадить.
Галя сделала круг и тоже села.
Все сгрудились вокруг Маши и помогали ей выйти. Маша была ранена, у нее подкашивались ноги. Цвет лица примерно напоминал небо, откуда соколица только что вернулась.
Машина машина была изрядно изрешечена пулями. Галина машина тоже была изрешечена пулями, но поменьше.
— Что стоишь! — заорал на штурмана капитан, — Сматываемся отсюда, быстро!
И нервно закурил.
— Полный вперед! — закричал штурман в машинное отделение, и корабль помчался по степи на север, в направлении тайги. Коля на грузовичке шел в кильватере.
Афанасий, который работал на полторы ставки и по совместительству был доктором, помог Гале дотащить Машу до кубрика.
— Капитан, — сказал Алеша.
— А? Что? — очнулся кэп.
— Разве мы не будем осматривать останки самолета?
— Нет, нет, некогда, в другой раз. Сейчас надо уйти отсюда поскорее, — бросил, не докурив, сигарету и пошел в кубрик проведать девушек.
Дэн безучастно курил.
Афанасий вышел из кубрика и направился в гальюн.
Потом вышел из гальюна и исчез в камбузе.
Только теперь Алеша заметил, что на палубе лежит в натекшей лужице крови и щурится на него недобрым взглядом монгольская голова. Ее, наверно, от монгольского летчика оторвало взрывом.
4. Алеша видит Тетю Валю
Голову назвали Жугдэрдэмидийн Гуррагча.
Вокруг Жугдэрдэмидийна Гуррагчи развернулось целое собрание.
— Надо выкинуть ее, — говорил Алеша. — Мертвая монгольская голова — не к добру.
— Не надо ничего выкидывать, — отвечал запасной шофер Виталик, — привезем в штаб дивизии, похвастаемся. Не каждому удается привезти голову врага.
— Отдайте ее мне, — осмелился сказать радист и вспотел, — я буду ее друзьям показывать.
Все посмотрели на капитана.
— Еще мнения есть? — спросил капитан.
— Можно еще насадить на кол, чтоб монголы видели ее и сразу разбегались, — сказала Галя. Маше было всё еще плохо, и на собрание ее решили не звать: вряд ли от созерцания оторванной головы ей полегчает.
— Алеша нашел голову, пусть он и решает, — предложил Афанасий.
— Это… ладно, давайте так и сделаем… — сказал Алеша.
— Как?
— Как Галя предложила… — Гале показалось, что он покраснел.
— Хорошо, — вздохнул капитан. — В конце концов, Галя у нас сегодня герой, я согласен. Привезем в штаб дивизии, а потом посмотрим, что с ней делать. Может, таксидермисту отдадим.
Рядовой Гриценко разместил голову на шесте. Остальные наблюдали, как ловко он управляется. Посмотрели на голову и разошлись. Последним ушел радист.
— Может, у нас скоро весь корабль будет такими штуками увешан, — сказал он.
— Типун тебе на язык! — крикнул из ангара Дэн.
Бронеаэродром ехал, а на палубе сидел Алеша и смотрел на волнующееся море травы. Довольно скоро миновали ровное пространство, вошли в лесостепь. Появились одинокие деревца. Здесь уже жили русские, и время от времени корабль проезжал мимо деревенек, будто утонувших в степи. Лесов было всё больше, скоро уже легко стало скрыться от возможных разведчиков неприятеля. Авианосец замедлил ход и теперь плавно проезжал мимо опустевших поселений.
Радист в рубке выстукивал сообщение в центр.
Дэн приделывал к самолету новое фанерное крыло, и часто выходил покурить, подышать свежим воздухом.
Справа по борту появилась усадьба. Лесной островок был обнесен оградой. Внутри ограды какая-то бабка играла с двумя внуками. Лицо ее было смутно знакомо Алеше, он спросил:
— Видел бабку?
— Видел, — ответил Дэн.
— Я ее где-то раньше видел… Только не помню, где…
— Знакомое какое-то лицо.
— Не знаю, не знаю…
Дэн ушел в ангар.
По правому же борту появилась другая усадьба — точь-в-точь первая. Только детей там было больше, и слышались голоса воспитательниц: «Ваня, не ходи туда! Ты хочешь, чтоб тебе оторвало ногу, как Оле? Чингиз, брось палку! Дети, на обед!»
— Дэн!
— Что?
— Мы обедать-то будем?
— Не знаю, спроси у Афанасия.
Вдалеке грохнуло. Подул ветер.
— Дэн!
— Что?
— Я вспомнил!
— Ну?
— Это моя бабка. Тетя Валя. Помнишь, была такая передача, «В гостях у сказки»?
— Ну.
— Моя бабка там ведущей работала. Хорошие деньги по тем временам платили.
— Угу.
— Тебе неинтересно, что ли?
— Очень интересно. Только мне некогда, извини, надо работать.
Алеша пошел обедать. За едой он был странно задумчив и молчалив. Рядовой Гриценко кинул в него хлебом, но Алеша не стал делать из ложки катапульту, чтобы выстрелить в Гриценко супом. Гриценко удивился.
— Что с тобой, Алеша?
— Рядовой Гриценко, тебе нравятся сказки?
— Что я, маленький, что ли, сказки слушать? — возмутился Гриценко.
— Мне нравятся, — сказал маленький радист и покраснел.
— И мне, — подключился второй шофер Виталик.
— И мне, — сказал шофер Коля.
— И мне, — какой-то вылезший из трюма кочегар, похожий на крота с большой бородавкой на носу.
— И мне, — сказала проходившая мимо Галя. — Алеша, расскажи сказку, а?
— Хорошо, вечером расскажу, перед отбоем, — смутился Алеша и скомкано вышел из кают-компании.
Посмотрел на монгольскую голову. Подошел к ангару.
— Дэн!
— Ну чего тебе?
— Ты по сказкам не соскучился?
— Соскучился, соскучился…
— Давай ее на корабль возьмем? Будет нам сказки рассказывать.
— Кого?
— Да тетю Валю…
— Некогда мне, сказал.
— Ну давай! Она сказочница профессиональная.
— А капитан?
— Капитан только за будет. Ему, думаешь, интересно всё время взаперти с Афанасием сидеть?
— С Афанасием неинтересно. С девушками интересно.
— А им? Ты бы стал сидеть взаперти с капитаном и Афанасием?
— Нет, не стал бы.
— Ну вот видишь! И им неинтересно. Маша только что сказала, что хочет сказки послушать. И Виталик, и радист. И Коля.
Дэн молчал.
— Дэн?
— Ну чего?
— Давай возьмем?
— Отстань от меня, не видишь, работаю?
Слева проплыла заброшенная деревня. От одной избы осталась только обгорелая труба. На самой верхушке сидел петух и траурно кукарекал.
Алеша прислонился спиной к ангару. Вышел Дэн, встал рядом, закурил. Алеша смотрел на Жугдэрдэмидийна Гуррагчу. Жугдэрдэмидийн Гуррагча смотрел на Алешу и улыбался.
5. Ночь
Посреди Великой Монгольской Степи стояли три березы.
Настала ночь, и тень от них покрыла всю степь. Стало темно.
В капитанской каюте вновь зажегся свет. Кок Афанасий приготовил праздничный ужин на четверых.
Дэн всё еще возился в ангаре. Алеша лежал в кубрике с открытыми глазами. Перед сном думалось о женщинах. О том, как они проводят там время, капитан, кок Афанасий, Галя и Маша. В капитанской каюте.
— Алеша! — услышал он громкий шепот.
— Что? — спросил мысленно Алеша.
— Алеша! Одевайся и выходи!
— Лень… Спать охота, — подумал Алеша.
— Алеша!
Алеша повернулся на другой бок.
— Ну Алеша! К бабке-то полетим?
— Погоди! — крикнул Алеша в темноту, быстро облачился и выскочил на палубу.
Дул ветерок, было довольно свежо.
— По подъему бы так одевался, — ухмыльнулся Дэн. — Ну что, полетели?
— Передумал?
— Полетели, а то обратно передумаю!
— Всё-всё, я готов. Пошли.
— Погоди!
— Чего?
— Давай еще Жугдэрдэмидийна Гуррагчу с собой возьмем.
— Зачем?
— Ну, вдруг нам монголы встретятся. Мы их напугаем.
— Так мы скорее бабушку напугаем, чем монголов. И потом, вдруг, пока нас нет, монголы нападут на корабль? А у них Жугдэрдэмидийна Гуррагчи нет. Тяжко им тогда. Нет, здесь он нужнее.
— Да, ты прав, — вздохнул Дэн. — Жалко. Ну, пошли.
— Погоди!
— Чего?
— Надо им записку оставить, волноваться будут.
Алеша написал на куске картона: «МЫ УЛЕТЕЛИ ЗА ТЕТЕЙ ВАЛЕЙ СКОРО БУДЕМ, НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ. АЛЕША И ДЭН», приколотил листок к двери ангара и сел в самолет Галины.
Дэн несколько раз газанул, проверяя подачу топлива.
Они вывели самолеты из ангара. Шины тихо прошуршали по взлетной полосе, и две желто-черные «Тушки» взлетели с палубы и исчезли в темноте. Капитан, Афанасий и девушки почувствовали вибрацию потолка, но не обратили внимания.
Идущий в кильватере грузовик дал долгий гудок.
Налетевший порыв ветра сорвал Алешину записку и понес за корму.
А шофер Коля решил сбежать.
— Ну что, такое, в самом деле, — думал шофер Коля, — не ценят меня здесь. Подамся к монголам. Кто Машу с Галей спас? Кто подставил свой грузовик под бренные самолетные корпуса? Коля спас! А где благодарность? Благодарность где? Голову нашли — почему стали спрашивать у Алеши и Гали, а не у меня? «Галя у нас сегодня геро-ой…» — передразнил он капитана. Уж я бы нашел, что с ней делать, — Коля с ненавистью посмотрел на корабль. — Даже на собрание не позвали. Или уж хотя бы двойной паек сегодня дали, раз уж помог спасти соколиц. В следующий раз ведь не буду. Вот она, людская благодарность!
Коля тренировал свою речь перед капитаном.
— И еще. Между прочим, кто машину ремонтировать будет? Ну ладно, Дэну некогда, он всё время самолеты ремонтирует, я понимаю, что самолеты первым делом, а потом уж все остальное. Но вы тут допрыгаетесь, у меня машина сломается, и останетесь у разбитого корыта. Что тогда делать будете?
Коля имел привычку проговаривать спор за себя и за оппонента.
— Что делать, что делать, — сказал он за капитана. — Оставим тебя одного посреди степи, вот что делать будем. Не нужны нам такие, которые свою машину в порядке содержать не могут!
— Ах, не нужны? Ну, тогда я от вас и уйду!
— Ну и уходи.
— Ну и уйду.
— Ну и уходи.
— Я ведь серьезно, — медленно произнес Коля.
— Вали-вали, — сказал капитан. — Видали мы таких.
Колины глаза наполнились слезами.
— Ей-богу, уйду, — сказал он.
— Что ж не идешь? — спросил капитан, — ведь обещал!
— Ну и ну вас к черту! — заорал шофер Коля.
— Что случилось? — проснулся запасной шофер Виталик.
— Спи давай! — огрызнулся Коля. — У тебя смена через два часа.
— Хорошо, хорошо. Сплю.
— Вот и спи. — Начал успокаиваться Коля. Конечно, он, как гордый человек, должен был уйти после такого. Вот дождусь первой же дороги, — решил Коля, — и сверну. Сверну обязательно, поеду по дороге, докуда-нибудь точно доеду. Дорога — она как река, впадает в какую-нибудь другую дорогу, а та еще в одну. Вдоль дороги города стоят, и вдоль реки тоже. Если к монголам попаду, попрошу политического убежища, потом в Голландию переберусь. Если к нашим, скажу, что потерялся, попрошу о переводе в другую часть. А то и в Голландию сбегу.
От принятого решения Коля успокоился и начал напевать:
— Эх, путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бомбежка любая, а помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела!
Впереди трал взорвал мину. Коля сразу петь перестал и сказал вслух:
— О минах-то я и не подумал.
— Как быть с минами? — заволновался он. — Монголы ведь наверняка понаставили их на дорогах. Если я поеду по дороге, я обязательно подорвусь на мине. И никакой Голландии мне не будет? Ясное дело, тогда придется ехать по бездорожью. Но ведь монголы могли предусмотреть и это. Они хитрые, подумали, что. И тогда я подорвусь на мине в чистом поле. Значит, надо ехать по дороге.
Но и по дороге ехать опасно.
Понятно, что я не могу подорваться и в чистом поле, и на дороге. Я подорвусь только на одном из этих мест. Но как понять, в каком именно? Монголы ведь могли поставить мину где угодно.
Тогда что же? Не ехать? Выходит, так. Но как я могу не ехать после такого оскорбления? Маша меня совсем не будет считать за мужчину.
Коля в раздумье положил голову на баранку. Клаксон взревел.
— Эй! Ты что! — растолкал Колю запасной шофер Виталик. — Спишь, что ли? Иди-ка спать, а то еще с курса собьемся.
— Да, мне все приснилось, наверное, — спасительно решил Коля и полез в спальник.
Ветер принес с корабля какую-то бумажку и налепил на стекло. Виталик включил дворники.
6. Night Flight
Бумажка эта была та, на которой Алеша написал записку, чтоб девушки не волновались. А сами Алеша и Дэн летели над степью в кромешной тьме.
Алеша не знал, куда лететь, и Дэн тоже не знал. Они переговаривались по рации:
— Куда лететь? — спрашивал Дэн. — Прием.
— Погоди, погоди…
— Да ты знаешь ли? Прием.
— Да погоди ты, погоди! Я еще сам не понял. Вот развиднеется…
Ничего не было видно, и Алеша повел Галину машину наугад — на юг, в направлении Степи. Дэн следовал за ним, ориентируясь по бортовым огням.
— Ну как? Прием.
— Никак.
— Долго еще солярку жечь будем? Говорил, за час обернемся.
— Да погоди ты! Я, кажется, понял. Дай подумать.
— Подумал? Прием.
— Лети за мной.
— Я-то лечу, только ты знаешь, куда лететь?
— Как слышно меня? Прием!
— Прием.
— Прием!
— Але! Ты меня слышишь?
— Ничего не слышу! Прием!
— Я-то ведь могу и обратно повернуть, лети тогда сам. Прием.
— Не слышно, говорю, ничего! Прием! Следуй за мной! Я знаю, куда лететь!
— Ты же говорил, ничего не видно.
— Прием! Прием! Тьфу ты, черт, какие-то помехи… Прием!
— Ладно, полетели… Не бойся, не отстану я.
— Я и не боюсь. Прием.
— Что?
— Как слышно меня? Прием.
— Слышно тебя хорошо. Как слышно меня? Прием.
— Слышимость плохая. Следуй за мной. Прием.
— Я и следую…
Алеша перестал дуть в ларингофоны и сосредоточился на полете. Приборы показывали сверхмалую скорость.
— Что так тащимся? Прием! — раздался в наушниках голос Дэна.
— Тьфу ты! — выругался Алеша и снова подул в ларингофон. — Ничего не слышу! Прием!
Дэн замолчал.
Алеша слегка ускорился и летел, вглядываясь в степь под крылом. Ничего все равно не было видно, ни проблеска, абсолютная темнота расстилалась внизу. Только какой-то монгол ходил внизу и светил фонариком. Услышав жужжание мотора, он выстрелил в небеса.
— Тут стреляют! — донеслось из наушников. — Прием!
— Что случилось?
— У моего уха только что просвистела пуля!
— Ну и что?
— Как что? Прием! Да ведь я мог умереть!
— Это была шальная пуля.
— А-а-а…
Справа по борту завиднелись огни. Алеша осторожно повернул туда.
— Ты что! — заверещала рация. — Вдруг там монгольский аэродром!
— Ничего не слышно! Прием!
— Нет, туда я не полечу, ни за что!
— Как слышно меня! Прием!
— Ты как хочешь, а я поворачиваю на корабль!
Алеша сдался. Самолеты продолжали свой путь на юг, а Алеша тем временем втолковывал Дэну:
— Понимаешь, Дэн, если бы то был монгольский аэродром, то его не было бы видно издалека. Его бы маскировали. Это, скорее всего, какая-нибудь русская деревня.
— Может быть, может быть, — говорил Дэн, радостный оттого, что не полетел к огням, — может быть.
Тучи, наконец, разошлись. Алеша залюбовался, как ветер гонял внизу серебристые от луны травяные волны. «Степь, она как море», — рассуждал Алеша, — «А монгол в ней, как рыба в воде. Как акула. Постоянно в движении. Никогда не поймешь, что у него на уме. В чистом поле от монгола не спастись, зато в лесу монгол беззащитен. Нужно наступать на море, как голландцы наступают — делают польдеры, или как японцы — насыпают искусственные острова. Нужно выращивать леса — в степи монгола не победить. Леса это чуждая монголам стихия, так же, как степь — чуждая нам стихия. В степи долго не протянешь, утонешь за три дня, хорошо, что есть еще острова. Добрые люди деревья посадили. Странные эти люди, русские, которые в степи селятся. В них тоже есть что-то рыбье. Когда мы завоюем степь, надо их всех куда-нибудь переселить, на Урал там…»
— Дэн, — сказал Алеша в рацию, — как думаешь, может человек покорить чуждую стихию?
— Ничего не слышно, прием, — хрюкнула рация.
Впереди и слева по борту появилось множество огней.
— Видишь огни? — спросил Алеша.
— Не слепой, — ответил Дэн. — Прием.
— Это монгольское кочевье. Надо поворачивать направо.
— Справа аэродром, нас там убьют.
— Сколько раз тебе говорить, справа русское селение. Оно оккупировано монголами, но монголов там сейчас нет. Нам там обрадуются, чаем напоят. Скажут, где тетю Валю искать.
— Нет, я лучше обратно полечу.
— Сзади монгольская эскадрилья. Только вправо можно лететь.
— Ты откуда знаешь?
— Знаю. Тот монгол, который в тебя стрелял — это разведчик был. Он эскадрилью и вызвал.
— Почему? Прием.
— Ну а что ему ночью в степи делать? Надо было смотреть, он три зеленых ракеты потом выпустил. Лети, конечно, домой, если хочешь, чтоб тебя подбили.
— Не хочу. Прием.
— Ну и полетели к бабушке тогда. Осталось-то…
— А ты знаешь, куда лететь?
— Конечно, знаю. Направо. — Ответил Алеша, хотя, куда лететь, он не знал.
— Ну, полетели…
7. Алеша и Дэн забирают тетю Валю
Огни, привлекшие внимание летчиков, действительно принадлежали русской деревне. Во всей деревне было только три маленьких домика, один из которых оказался сараем, а другой туалетом. Алеша с Дэном сделали над селением круг. Из избушки выбежали мальчик с девочкой и стали махать самолетам.
— Спускаемся. Безопасно, — скомандовал Алеша, и самолеты приземлились на поляне перед домом.
Первым вылез Дэн, размял затекшие ноги и постучал в стекло Алеше.
Алеша спрыгнул на землю и огляделся.
Из сортира выходила довольно объемистая телесно, рыхлая бабушка. В этой бабушке Дэн с Алешей единогласно и не сговариваясь признали несколько погрузневшую и постаревшую, но все же тетю Валю.
Дэн подтолкнул Алешу плечом.
— Здравствуй, бабушка! — обрадовался Алеша. Он стоял и улыбался во весь рот.
— Здравствуйте, здравствуйте… Вы чьих будете? — сказала тетя Валя, готовая в любой момент удивиться и тоже заулыбаться во весь рот.
— Мы — русские летчики! — сказал Дэн.
— Ах, русские летчики! — восхищенно всплеснула руками тетя Валя. — Освободители!
— Твой внучек, Алеша, — сказал Алеша. Он все так же улыбался.
— Ах, Алешенька! — обрадовалась тетя Валя, — Как твои дела, Алешенька? Ты тоже русский летчик?
— Да, бабушка! Я тоже русский летчик, — улыбался Алеша.
— И я русский летчик! — встрял Дэн.
— Ай, молодцы! — восхитилась бабушка. — Алеша — и русский летчик!
— А меня Дэн зовут! — закричал Дэн.
— И ты, Дэн, тоже молодец! А как вырос-то, Алешенька!
— Мы приехали тебя выручать из монгольского плена! — не унимался Дэн.
— Да, — подтвердил Алеша.
Мальчик с девочкой стояли в отдалении, почтительно глядя на русских летчиков.
— Тут монголы есть? — деловито спросил Алеша. Ему надоело улыбаться.
— Есть, конечно, внучек, как без них. Пришли, козу забрали.
— А сейчас они где?
— Сейчас в двадцати километрах на восток-юго-восток отсюда, собирают большие силы в количестве двадцати тысяч человек, собираются двигаться на север и захватывать штаб пятой дивизии, — отчеканила бабушка. Ей тоже надоело улыбаться.
— Полетишь с нами, тетя Валя? — спросил Дэн.
— Полетели с нами, а? — попросил и Алеша. — На корабль. Сказки будешь нам рассказывать.
— Я бы с радостью, да на кого мне правнуков оставить? — показала бабушка на мальчика и девочку. — Кстати, знакомьтесь, вот твои племянники — Ваня и Аня. Ванюша, Нюра — это ваш дядя Леша.
— Здравствуй, дядя Леша, — сказал Ваня.
— Здравствуй, дядя Леша, — сказала Аня.
— А я дядя Дэн! — крикнул Дэн. — Я русский летчик!
— Здорово, дядя Дэн! — закричал Ваня. — Покажи медали!
— И ордена! — пропищала Аня.
— Я их на корабле оставил, — схитрил Дэн. — Вот пусть бабушка слетает со мной и привезет вам.
— Бабушка, слетай на корабль! — закричали Ваня и Аня.
— Слетай, а? — попросил Алеша.
— Пошли чай пить, — распорядилась тетя Валя.
За чаем тетя Валя позволила себя уговорить.
— Ладно, слетаю я с вами.
— Ура! — закричал Дэн.
Алеша заулыбался.
— А вы, дети, чтоб…
Алеша с Дэном отошли, чтоб не слышать прощания бабушки с правнуками.
— Долгие проводы — долгие слезы, — философски говорил Дэн, закуривая.
8. Тетя Валя летит на корабль
Тетя Валя полетела не одна. Она взяла с собой Хрюшу, Степашку, Каркушу, Филю и прочих.
— Садись ко мне! — кричал Дэн. — Эх, прокачу!
— Лучше ко мне, бабушка, — просил Алеша, — ведь я же твой внук.
— Почему это к тебе? Подумаешь, внук!
— Сам испугался к бабушке лететь!
— Тише, дети, тише! Я с Хрюшей и Степашкой полечу с Алешей, потому как он мне внук, и вообще не испугался лететь ко мне ночью. Алеша храбрый. А с Дэном полетят Филя, Каркуша и прочие.
— Эх! — вздохнул Дэн.
— Погодите — надо с домом попрощаться, — сказала бабушка.
В избе дети погасили огни. Темно стало кругом и тихо так, что слышно было, как клохчут спросонья куры. Монголы утащили петуха за темные леса, потому куры и беспокоились. Опасно было без петуха, время военное. Тетя Валя подошла к курятнику, сказала что-то, и замолчали даже куры. Установилась абсолютная тишина, только ветер шевелил траву.
Вышла на небо луна, стало светло, и от мерного качания ковыля жутко как-то стало Алеше. Трава кланялась улетающим, кланялась…
Тетя Валя села в самолет к Алеше, а все прочие, за исключением Хрюши и Степашки — к Дэну.
Моторы взревели, тишина сразу пропала, зато трава перестала кланяться улетающим, а попыталась убежать, да не давали корни. Нагнетаемый пропеллерами горячий воздух пригибал ее к земле. Лужайка перед домом была как причесанная. К утру разлохматилась, правда.
Тетя Валя сидела на соседнем кресле, и Алеша чувствовал исходящее от нее тепло. Тетя Валя была прямо как печка — такая горячая.
— Тетя Валя, — восхитился Алеша, — ты горячая, как печка!
Тетя Валя промолчала.
Зато подали голос Степашка и Хрюша.
— Потрогай меня, — сказал Степашка, — я тоже горячий!
— Хрю-хрю, — сказал Хрюша.
— Они что, говорят? — изумился Алеша.
Тетя Валя молчала.
— Они! — возмутился Хрюша, — можно подумать, нас не существует! Не они говорят, а мы говорим! Правда, Степашка?
— Ну потрогай меня! — кричал Степашка. — Смотри, какой я горячий!
Алеша потрогал Степашку. Никакой он был не горячий, так, обычный, матерчатый, слегка нагрелся от бабушкиного тепла. Хрюша и то был теплее, правда, он сидел ближе к тете Вале.
Которая все молчала.
— Бабушка! — обиделся Алеша. — Ну что ты все молчишь! Скажи что-нибудь.
— Молчи, — сказала бабушка. — Веди свой самолет. Не мешай мне. Скоро тут будут монгольские летчики.
В другом самолете Дэн боролся с Каркушей, которая всё пыталась вылететь на свежий воз-дух. Дэн боялся, что она отстанет.
— А что ты делаешь? — спросил Алеша.
— Тс-с-с! — строго сказала бабушка и прикрыла глаза.
— Ну так что, извиняться будем? — кипятился Хрюша.
— Извини, Хрюша, конечно, вы. Вы говорите, а не они говорят. Просто я не знал… Ну, простите меня. А ты, Степашка, и правда очень теплый.
— Вот, — удовлетворенно хрюкнул поросенок.
— Я теплее тебя, — сказал Степашка.
— Я теплее! — завизжал Хрюша.
— Дядя Леша про меня сказал, что я теплый, а про тебя не сказал, — парировал Степашка.
— Оба теплые, — поспешно успокоил Хрюшу Алеша.
— А кто теплее?
— Оба теплее. Скажите лучше, что тетя Валя делает?
— А, не знаю, — сказал Степашка. — Тучи, наверно, разгоняет. Или, может, мурашей отваживает. У нас мураши — прямо бедствие. Приходят, все съедают. У куриц лапы жалят, они потом ходить не могут, только летают, пока ожоги не пройдут. У свиней, — Степашка покосился на Хрюшу, — Про свиней вообще говорить не буду. В общем, мурашей надо отваживать, а то урожая не будет.
— А монголы-то? — осведомился Алеша.
— Что монголы?
— Ну, разве они к вам не приходят, посевы не вытаптывают, куриц не уводят?
— Нет, монголов тетя Валя тоже отваживает. Однажды пришел к нам один, принес какую-то бумажку. Тетя Валя подписала, больше не приходили.
— Ну ладно, не мешайте нам с бабушкой, — важно сказал Алеша. Он давно понял, что зайцу доверять нельзя. И свинье тоже. Ничего от них не добиться.
Ваня вышел из избушки с ружьем на крыльцо и подстрелил лису, подкрадывающуюся к заснувшим курам.
В Алешином самолете Хрюша со Степашкой успокоились и стали шептаться о чем-то и хихикать. Зашуршал динамик.
— Что случилось? — сказал Алеша. — Прием.
— Ворона улетела. — Послышался хмурый голос Дэна. — Прием.
— Какая такая ворона?
— Ну… Каркуша эта. Прием.
Алеша посмотрел в иллюминатор. Рядом с кабиной летела Каркуша и клювом выстукивала на стекле таинственное сообщение, Хрюша со Степашкой удивленно молча смотрели друг на друга, пытаясь разгадать смысл послания.
Каркуша отстала.
— Она сейчас вернется, — не раскрывая глаз, проговорила тетя Валя.
— Сейчас она прилетит, успокойся. Прием. Отбой.
Полетели дальше.
— Смотри, дядя Леша! — закричал Степашка, — смотри, как красиво!
Хрюша восхищенно завизжал.
Рядом с кораблем прочертились красные линии трассирующих пуль.
Алеша оглянулся. Черной тучей надвигалась на луну армада монгольских истребителей и бомбардировщиков.
— Нас монголы догоняют! — захрипело в динамике.
— Маневрируй! — закричал Алеша.
Монголы приближались, намереваясь посадить русские самолеты на поле. Редкая удача для монгола — взять пленного. За всю войну они схватили человек десять. Фамилии этих отщепенцев висели на доске с надписью «Позор предателям!» на палубе каждого бронеаэродрома.
Алеша лихорадочно смотрел на небо. Ни одной тучки! Если б было темно, можно б было попытаться как-нибудь спрятаться от монголов.
Трещали о чем-то Хрюша и Степашка, размахивали руками и показывали за иллюминаторы.
Спала тетя Валя. Какой-то мат, грай и лай доносились из самолета Дэна.
Монгольские самолеты приближались.
И вдруг… чудо, чудо!
Опять повезло членам экипажа «Каччхапы». Откуда-то появилась туча, закрыла луну, стало темнее. Монголы сразу почувствовали себя не так уверенно: сложно было разглядеть маленькие самолетики на изменчивом фоне травы.
Прибежала еще одна туча, потом еще одна, еще и еще.
— Глуши мотор! — Закричал Алеша в ларингофон, и выключил двигатель.
Самолет бесшумно планировал, в наступившей тишине слышен был рев монгольской эскадрильи. Хрюша со Степашкой испуганно затихли.
И еще какие-то странные звуки доносились сверху. Что-то пыхтело и ворчало среди туч. Что-то непонятное, что-то темное, большое и круглое, похожее на медведя.
Монголы улетели вперед и сейчас шарили по земле прожекторами в надежде поймать русских летчиков.
В напрасной надежде, надо сказать.
— Маневрируй влево! — скомандовал Алеша Дэну.
— Улетели, — сказала тетя Валя, открыв глаза. — Можно двигаться на корабль, прямым курсом. Двадцать семь градусов влево возьми.
Монголы вернулись и всё искали летчиков, искали. Алеша с Дэном очень вовремя сманеврировали влево.
— Быс-стро! — прошипела бабушка.
Самое плохое — это двигаться в темноте. Когда идешь куда-то, едешь или летишь, а вокруг ничего не видно. Переставляешь ноги по земле, а ее не видно. Видно только кромешную тьму, какие-то сполохи, цветные пятна, фары автомобилей, звезды, где-то, может быть, далекие фонари — и всё. И самое главное — не видно, куда идти.
Я же не прошу, чтоб всё время было солнышко, думал Алеша. Я хочу только, чтоб что-то иногда было видно. Или, может, у меня куриная слепота? Дэн, ты что-нибудь видишь? Ничего, только твои хвостовые.
Поэтому и в городе Алеша всё время старался выбирать такой путь, чтобы было видно, куда идти. От метро до его дома можно было пройти только так: идти так: понятно, переходишь дорогу, потом вдоль забора, там ярко освещено и народ ходит, потом сворачиваешь в первые ворота, потом идешь не по аллее, а к поликлинике (тут тонкость, по аллее вроде бы светлее, зато потом в темноте идти долго), потом сразу налево, к дому японо-российской дружбы, потом ко Второму ГУМу, потом немножко в темноте, но совсем немного, к тому же видно перекресток, по которому ездят машины. А от перекрестка уже совсем близко и почти не темно.
Потому и запомнил он, как проезжал как-то зимней ночью мимо избушки, а там горел свет, сидели муж с женой, пили чай и смотрели «Кинопанораму», «Клуб Кинопутешественников» или «В гостях у сказки». Потому и полетел на свет, как только увидел вдалеке огни незнакомой деревни.
Хрюша спал, а Степашка пел: «Шарики да ролики, родитьли алкоголики…» Всю дорогу пел, тихонько так, пока летели. Или так: «Шарики да ролики, родители лкаголики».
Вернулись уже в предутренних сумерках. Пробудился петух, траурно прокукарекал на обгорелой трубе, и куры в бабушкином курятнике проснулись и заплакали.
9. Бабушка докладывает обстановку
— Это что такое? — спросил капитан.
— Где?
— Не где, а что. Вы где были?
— Что?
— Не что, а где. Ночью вас не было. Где были?
— Летали на разведку.
Тетя Валя была предусмотрительно спрятана в ангаре.
— И как, удачно? — иронично осведомился капитан.
— Да. Привезли много ценных данных.
— Докладывайте. Кстати, где Дэн?
— Дэн охраняет ценного свидетеля.
— Какого свидетеля?
— Который располагает ценными данными. Кроме того, у него (точнее, у нее) есть другие полезные качества.
— У нее?! Так ваш свидетель еще и женщина? Женщина на корабле — к несчастью.
— А как же Маша и Галя?
— Разговорчики! Маша и Галя не женщины, а летчики. — Капитан вдруг погрустнел.
— Тетя Валя тоже не женщина, а сказочница.
— Хорошо, веди сюда свою тетю Валю. Только… два наряда вне очереди. Тебе и Дэну. Свободен.
— Кэп…
— Что?
— Два наряда… Данные очень ценные…
— Три наряда!
— Есть!.. Разрешите идти?
— Идите.
Алеша повернулся на каблуках. В этот момент дверь распахнулась, и в капитанскую каюту вошла бабушка.
— Тетя Валя по вашему приказанию прибыла! — отрапортовала она.
У капитана глаза полезли на лоб.
— Тетя Валя?!
— Так точно.
— Нет, вы настоящая тетя Валя? Алеша, погодите, не уходите!
— Так точно. Я — настоящая тетя Валя.
— К чему такой официоз? «Так точно…» Алеша, сходите-ка, позовите сюда Афанасия… И скажите, чтоб закуску принес.
— Так точно! — И Алеша исчез за дверью.
— Тетя Валя, вы нам расскажете сказку? — спросил капитан. — Ну пожалуйста!
— Ох, товарищ капитан, да я уж забыла все… Ресурс исчерпан, все сказки в голове перемешались…
— Ну, как умеете!.. Как помните!..
— Ну, я прямо и не знаю… — кокетничала бабушка.
— А я волшебное слово знаю! — вился вокруг нее капитан. — Пожалуйста!
Прибежал Афанасий, принес лакомств, накрыли стол. Позвали также Алешу, Дэна и девушек.
— Только со мной еще гости есть, — сказала бабушка.
— Какие гости?
— Животные…
— Хрюша? Степашка? Филя с Каркушей? Ведите их сюда, конечно!
— И прочие…
— И прочих тоже ведите.
Принесли Хрюшу, Степашку и прочих. Помимо прочих кукол, в каюту набился прочий экипаж корабля. Стало тесно и жарко.
— Пойдемте все в кают-компанию! — предложила бабушка.
— Пойдемте, пойдемте! — заголосили иные. А прочие и забубнили.
В кают-компании тетя Валя сказала:
— Но сперва докладываю обстановку. В тридцати километрах на восток-юго-восток отсюда находятся основные вражеские силы. Они собираются тайно напасть на штаб дивизии. Если мы нападем на них сами, мы сможем расстроить их планы и захватить монгольское командование. Кроме того, по пути сюда на нас напали монгольские войска. Если бы не своевременно подошедшие тучи, мы бы до вас не добрались. Предлагаю отстучать радиограмму в центр, а самим двинуться по направлению к стойбищу неприятеля.
— Знаете, бабушка, — натянуто улыбнулся капитан, — вы, разумеется, бабушка, но командир здесь все-таки я. И за своих людей отвечаю тоже я. За информацию, конечно, спасибо, мы ее отправим в штаб, но рисковать своими людьми я не очень хочу. Утро вечера мудренее, так ведь у вас говорят?
— Так, да.
— Вот прямо сейчас и отправим. Эй, радист, вы поняли, что отправлять?
— Понял. Только вы, если сказку рассказывать будете, без меня не начинайте.
— Хорошо, хорошо, не будем. Раньше начнете — раньше вернетесь.
Маленький радист покинул кают-компанию. Капитан продолжал:
— Только не обижайтесь, пожалуйста. У каждого своя профессия. Мы вам правда очень благодарны, но позвольте уж мне дождаться распоряжений из центра.
— Да я не обижаюсь…
— Вот и отлично. А теперь… — капитан сделал театральную паузу и хитро поглядел на команду, — а теперь расскажите нам сказку! В знак того, что не обижаетесь!
— Сказку! — закричали все. Вот чего у капитана было не отнять, так это дипломатической хитрости. Одной фразой он и добился расположения экипажа, и вынудил тетю Валю рассказать сказку. Прирожденный капитан!
Он и в покер никогда не проигрывал. И в шахматы, и в бильярд.
— Вы правда хотите сказку? — растерянно спросила тетя Валя.
— Правда, правда! — предвкушающе заорали все.
— Эх, ну ладно, что с вами делать, — сдалась тетя Валя. — Будет вам сказка.
— Ура! — закричало общество.
Посреди ликующей толпы Алеша гордо объяснял:
— Это я ее привез!
— Молоток! — бил его по плечу рядовой Гриценко.
— Молодец! — сказала Галя и чмокнула Алешу в щеку.
— Э, я тоже ее привез! — возмутился Дэн.
— Молодец! — сказала Галя и ему, но в щеку не чмокнула. Все утро Дэн ходил обиженный. Зато Гриценко потом целый день бил его по правому плечу, так, что вечером оно стало существенно ниже левого.
Шофер же Коля ничего не знал и молча вел свой грузовик в кильватере бронеаэродрома.
Маленький радист предчувствовал, что его не дождутся, и потому подслушивал под дверью. В штаб он, ясное дело, ничего не передал.
— Только я плохо помню… И могу все перепутать. И… ресурс у меня скоро заканчивается…
— Ничего! Ничего! Рассказывай! — кричали все.
— Ну ладно, — сказала бабушка, и радист услышал, как она заговорила совсем другим голосом. — Называется сказка — Лал-Матха. Говорят, что жил в одном городе купец…
10. Лал-Матха
Говорят, что жил в одном городе купец. И была у него дочь — солнце на небесном своде красоты, месяц на небесном склоне изящества. Девушка эта содержала в себе все сокровища совершенств юности, ибо не вошла еще в свою опасную пору. Все — и родственники, и друзья — называли ее Лал-Матха, потому что она всегда носила на голове красную шапочку.
И еще была у купца молодая рабыня, лицо которой напоминало щит солнца, а нос походил на меч месяца, ресницы — как стрелы, и брови, изогнутые подобно луку. Сама эта рабыня, с душой испорченной и гнилой, как прошлогодняя слива, завидовала дочери купца и ждала только удобной минуты, чтобы ее погубить.
Однажды случилось так, что купцу пришлось уехать по торговым делам в Бенарес, и в это время напала на его мать, живущую за лесом, немочь, овладела ей хворь. Члены ее позеленели, как изумруд, а глаза помутнели, как пруд под дождем.
Поняла тогда рабыня, что настал подходящий час, пробило нужное время. Позвала она дочь купца и говорит:
— Здесь в корзинке лекарство для матери отца твоего, да смилуется над ней Аллах, а также горшок масла и пакоры. Отнеси это все ей, но помни, дорога через лес опасна, нигде не останавливайся и с волком не заговаривай.
Но в бесконечной злобе своей скрыла, как выглядит волк.
Закуталась тут Лал-Матха в шаль решимости, натянула туфли осторожности и пошла. Долго шла она, минуло уж время «раста», близилось время «наусилика».
На одной из полян, тюльпаны которой поникли перед щеками Лал-Матхи, птицы смолкли, услышав ее нежную песнь, а ромашки, застыдившись ее прелести, уткнулись в землю, попался ей волк, страшный как лев. Но Лал-Матха не обладала знанием о внешности волка, и потому страх не охватил ее. Воистину, чего не знаешь, того не боишься!
Волка охватила страсть к локонам Лал-Матхи, вознамерился он запачкать покрывало ее невинности, испить из колодца ее добродетели. Однако волк был столь же осторожен и жаден, сколь и коварен, поэтому, увидев, что Лал-Матха не собирается убегать, решил сначала выведать, что она тут делает.
— Да хранит тебя Аллах, дитя мое! Что делаешь ты совсем одна в этой глуши? Разве пристало женщине ходить одной!
— Я иду к матери отца моего, да продлит Аллах ее дни. Она занемогла, и я несу ей лекарство, — простодушно объяснила Лал-Матха.
— О! — сказал волк, — О! Это чудесно! А скажи, где дорога до дома матери отца твоего? И как попасть в этот дом?
Лал-Матха забыла о рассудительности, запамятовала об осторожности и поведала волку, как пройти к дому матери отца.
На этом они и расстались: Лал-Матха, заслушавшись певчих птиц, пошла по длинной дороге, а хитрый волк, накинув плащ нетерпения, бросился по короткой.
Домчавшись до нужного дома, он потянул за веревочку, открыл дверь и, увидев спящую в качалке жену, проглотил ее!
Тут постучалась ему в голову мысль: если Лал-Матха увидит его в доме матери отца, то, несмотря на всю наивность юности, раскроет цепь обманов его, заглянет в ларец предательства.
Из бездны лукавства извлек тогда волк следующую хитрость: облачился он в женскую шаль, надел очки и лег на кровать, ожидая во всеоружии коварства Лал-Матху.
Она не замедлила, потянула за веревочку и вошла в комнату.
— О, драгоценная Лал-Матха, — пропищал волк, — как хорошо, что ты пришла! Воистину, Аллах не оставил меня своей милостию! Приблизься же, — прибавил он, видя, что девушка замешкалась в нерешительности.
— О, мать отца моего! — в изумлении воскликнула Лал-Матха, — Что с тобой стало! Почему глаза твои велики, как поля сражений, и бездонны, как соленые озера?
— Это чтобы любоваться вышивкой прелести на твоем покрывале красоты, о Лал-Матха! — ответил волк.
— О, мать отца моего! Что же стало с носом твоим? — спросила Лал-Матха, подходя ближе, — Почему подобен он зазубренному ятагану и велик, как футляр ребаба?
— Это чтобы не пропустить ни одного аромата, из источаемых тобой, о Лал-Матха, — отвечал волк, — ни полного запаха мяты, ни тонкого аромата жасмина, ни терпкого благовония мирры!
— О, мать отца моего! Что с твоими ушами? Почему стали они размером с окна во дворце эмира, да правит он вечно?
— Это чтобы могла я, подобно окнам дворца эмира, впитывающим неосторожные слова и сплетни подданных, впитывать каждый звук твоего звонкого голоса, о Лал-Матха!
— О, мать отца моего! А что с твоим ртом? — спросила девушка, подходя к кровати, — Почему он подобен зиндану, ощетинившемуся кинжалами стражи?
— Потому что он будет зинданом для тебя! — вскричал волк, бросился на Лал-Матху и проглотил ее!
В эту минуту в ветвях деревьев высохла сердцевина, роза разорвала одежды свои, жасмин пожелтел лицом, василек окрасил землю кровью лепестков, а у ягод крыжовника остановилось сердце.
Однако в эту же минуту скорби случилось так, что шел мимо дома юный охотник, привыкший разить слонов вместо лис и носорогов вместо зайцев. Он увидел в окно все, что случилось, и в тот же миг пустил стрелу волку в сердце. Потом переломал ему ноги, выколол глаза и распорол живот, освободив невредимыми Лал-Матху и мать отца ее.
Увидев красоту Лал-Матхи, охотник воспылал страстью и посватал ее. Когда же вернулся купец, узнав от верных людей о происшествии, чуть не лишившим его матери и дочери, соединили пери с дивом, связали ифрита с человеком и обженили без проволочек это солнце с той луной.
А завистливую рабыню купец обезглавил, после чего повернул лицо к Аллаху и зажил, как подобает мужчине.
11. Что было дальше
Утомленный ночным полетом, Алеша спал в кубрике и видел во сне прекрасную Лал-Матху. Дэн спал в ангаре. Куклы спали в крюйт-камере, а бабушка только готовилась ко сну.
Капитан гостеприимно предложил ей пока свою каюту, а сам пошел к девушкам.
Капитану было немножко стыдно за то, что он дал три наряда героям, привезшим тетю Валю. Он писал в своем дневнике и шевелил губами, так что можно было подслушать:
— Ненавижу себя за интеллигентскую мягкотелость. Сказал — три наряда вне очереди, значит, три наряда вне очереди! Капитанское слово должно быть крепко! Но, с другой стороны, как же я их накажу? Они привезли бабушку и ценные сведения, как ни крути. За эти сведения мне полагается повышение. Кстати, что они там, в штабе, заснули? Как ни крути.
Пошел в радиорубку.
— Нет ли сообщений из штаба?
Радист вздрогнул.
— Нет, сообщений никаких нет.
— Странно. Сведения-то очень важные. Ну, вы погуляйте пока, если что случится — докладывайте. Я тут посижу.
— Мне тоже это очень удивительно, — солгал радист, — только… может, вы попозже зайдете? Мне надо передать одно очень срочное сообщение.
— Так передавайте.
— Э-э-э… Позвольте… Так… Впрочем, оно не такое и важное. Я позже передам.
— Ну, как знаете. Ступайте тогда.
Радист нервно прохаживался по палубе, раздумывая, как бы так незаметно передать донесение ценного свидетеля тети Вали, и ничего придумать не мог. От волнения он похудел на целый килограмм. По той же палубе не менее нервно прогуливалась Галя, и так же напряженно раздумывала о другой вещи.
— Войти или не войти, — думала Галя, — войти или не войти? Он же может неправильно понять… С другой стороны, бабушка… рядовой Гриценко…
Из кубрика послышался звон кастрюль и густой мат Афанасия.
— Войти! — решила Галя и без стука открыла дверь капитанской каюты.
Капитан всё терзался сомнениями:
— С другой стороны, вот накажешь их, они писсуары почистят, ладно. Или там картошку. Так ведь затаят злость. Потом увидят еще кого в степи, не привезут. Но дисциплина! Останемся мы без телевизора. Вдруг тут где телевизор валяется. У Алеши нюх на всякие находки. Вот голову нашел, бабушку. Инициативу надо поощрять? Как ни крути.
Капитан задумчиво барабанил пальцами по пульту, и в эфир летели радиосигналы: «Как ни крути… Как ни крути…»
Тетя Валя готовилась ко сну. Она вытащила свой стеклянный глаз и как раз протирала его спиртом, когда в каюту ворвалась Галина. Бабушка резво отвернулась к иллюминатору.
— Капи…ой, — Галя осеклась, вспомнив, что бабушке временно постелили у капитана, — извините, бабушка.
— Ничего, ничего.
— Бабушка, расскажите сказку!
— Я сегодня рассказала уже одну. — Строго произнесла тетя Валя. — В день не больше одной сказки. Такое правило.
— Ну, раз правило, тогда да… — вздохнула Галя. — Бабушка, а зачем у вас здесь стакан!.. — ей явно не хотелось уходить.
— Не знаю, — сказала бабушка, старательно отворачиваясь.
У бабушки торчала из одежды какая-то нитка, а может, торчал кусок провода. Во всяком случае, выглядело это именно как кусок провода.
«Каччхапу» тряхнуло на забытом кем-то в степи телевизоре, и тетя Валя выронила свой стеклянный глаз. Глаз покатился по полу. Тетя Валя обернулась.
Оторвался и провод, и упал со звонким металлическим звуком. Что-то приделано было к этому проводу, то ли деталь какая, то ли искусственная почка, то ли вообще что-то непонятное.
— Это ваше, бабушка! — подняла шарик Галя. — Ой!.. Что это? Почему глаза ваши велики, как поля сражений, и бездонны, как соленые озера?
— Ладно, девочка, — нехотя проворчала тетя Валя, — тебе я расскажу. Только никому, ладно?
— Конечно!
— Смотри, зачем мне стакан. — Тетя Валя снова протерла глаз спиртом и положила в стакан. — Я его туда на ночь кладу.
— А зачем? Бабушка, ты робот?
Тетя Валя сделала страшные глаза. Вернее, один глаз. Зрелище было жуткое. Если бы Гале как летчице не тренировали вестибулярный аппарат, она могла бы сойти с ума.
— Да, девочка. Я робот. Кстати, как тебя зовут?
— Галя.
— А вторую девочку как?
— Маша…
— Да, Маша. Я робот.
Галя онемела.
— Ну, смотри. Принеси мне еще стакан.
Галя принесла.
— Смотри, девочка Роза. Сейчас я отстегну свои зубы.
Тетя Валя вытащила вставную челюсть, протерла ее спиртом и положила в стакан. Прошамкала:
— Еще что-нибудь отстегнуть? Ногу? Сердце?
— Не н-н-надо, бабушка… Я верю…
— Ну, ступай тогда, девочка Галя. И смотри, никому!
Галя опрометью бросилась вон. Закрывая дверь, она слышала за спиной хохот робота тети Вали.
Капитан продолжал раздумывать:
— Ненавижу себя за интеллигентскую мягкотелость. Вот сейчас я хочу спать, а в моей каюте лежит бабушка. На моей постели. На моей простыне. Мало ли, что у нее там, хоть и бабушка. Надо куда-то ее поселить. Придется, наверно, уплотнить соколиц, хотя и не хочется. Но больше-то поселить негде.
Раздался стук, в радиорубку зашла одна из соколиц.
— Капитан, — сказала Галя, — буду кратка. Я слышала, вы хотите дать три наряда вне очереди Алеше. Так вот, этого делать не надо. Он привез нам бабушку, и… вообще. Не думайте, что я как-то особенно отношусь к этому мальчику, но, я считаю, что этого делать не надо. Нам всем известно ваше благородство и великодушие. Я… я пришла просить за него.
— Вот как? За него? А за Дэна? Ведь он тоже привез нам бабушку.
— Ну, за Дэна, конечно, тоже…
— То есть за Дэна тоже просишь?
— Да.
— Так чего ж сначала сказала, что только за Алешу? А говоришь, никаких особенных чувств к нему не испытываешь, а? Как же так получается? Поймал я тебя? а?
— Право, я не знала… А! Почему я должна перед вами оправдываться? Ваше дело верить или не верить женщине. Знайте только, что я полна решимости его защитить.
— Любой ценой?
— Если вам хватит подлости, то… любой ценой!
— Полно вам говорить о подлости, — сказал капитан ледяным тоном. — Я, знаете ли, русский офицер. Порой проявляющий необъяснимое чистоплюйство и интеллигентскую мягкотелость.
— Ну так как тогда, русский офицер? Вы уважите мою просьбу?
— Конечно, я пойду вам навстречу. Я с самого начала собирался это сделать.
— Спасибо…
— Погодите, погодите. Только и вы уж, пожалуйста, пойдите мне навстречу. Мне некуда поселить бабушку. Не могли бы вы, например, поселить ее у себя? А сами можете жить где пожелаете — у себя или у подруги. В общем, по штату вам на двоих полагается одна каюта.
— Я… я не могу жить с бабушкой. Пусть лучше бабушка будет жить у меня… нет, у Маши! — а мы вдвоем у меня!
— Это как вам будет угодно. Но учтите, что это приказ. При-каз. Исполняйте.
— Разрешите идти?
— Разрешаю, разрешаю, идите. — Капитан подпустил в свой голос раздражения, но был рад, что экипаж его поддержит в решении не наказывать Алешу и Дэна.
Пока на корабле разгорались африканские страсти, Дэн покойно спал себе в ангаре, а Алеша — в кубрике.
«Каччхапа» шла по степи. Собирались тучи, громыхали в небе, а Дэну снилось, что кто-то наверху двигает мебель. Алеше опять снилось, что он играет в шахматы с шофером Колей. Бабушке снились электроовцы, механикам снился обобщенный образ врага, Хрюше — почему-то морковка, Степашке — шарики, ролики и родители-алкоголики. Все прочие спали без сновидений.
12. Обобщенный образ врага
— Будем считать обобщенным образом врага, — говорил Коля, — ту самую точку, что вечно скрывается за горизонтом. Вообще-то этот обобщенный образ находится в космосе, но для простоты давай считать, что он находится просто в небе. e2 — e4.
— Так что космос — наш враг? e7 — e5.
— Да. Космос — наш враг. Из космоса идут специальные лучи, которые тоже наш враг, но забудем пока о них, забудем о лучах, и просто станем рассматривать эту точку.
— Хорошо. Забудем. Ходи. Опять время тянешь?
— Кg1 — f3. Итак, обобщенный образ врага — точка в небе, которая скрывается за горизонтом. Что мы увидим в этой точке? С одной стороны, вопрос кажется смешным — конечно, ничего не увидим, ведь точка скрывается за горизонтом, как мы ее можем увидеть? Все верно, точку мы не увидим, зато можем кое-что увидеть в точке.
— Погоди. Защитил пешку. Продолжай.
— Угу. d2 — d4. Сначала из этой точки появляются лучи, но лучи — это ладно, это постоянное зло, они всегда, они выходят из той точки, которую мы договорились считать обобщенным образом врага. Так что лучи мы не увидим.
— Слон на g4. А вот то, что там мебель двигают, это что значит? Это в той точке?
— Ну да. Это наши обобщенные враги мебель двигают. Взял пешку.
— Взял слоном на f3. А кто у нас враги? Монголы?
— Ну, монголы тоже враги, но не обязательно они. Монголы конкретные враги, а я говорю про обобщенных. Взял слоном ферзя.
— И чего?
— Ну как чего. Я же говорю — в небе находится обобщенный образ врага.
— Почему в небе?
— Ну смотри. Степь широкая?
— Да. Погоди — пешка d6 берет на e5.
— Широкая как что?
— Как стол.
— Нет, стол широкий, но маленький.
— Тогда как океан. Ходи давай.
— Мало. Еще шире.
— Ну тогда как степь, куда уж шире. Ты ходить будешь?
— Сc4. Нет, размеры степи ограничены степью. Я говорю про обобщенную степь. Она должна быть безбрежная.
— Не знаю тогда. Сдаюсь. Нет, а в партии не сдаюсь. В партии Кf6.
— Как небо! Как небо она широкая. Фb3.
— А-а!
— Вот. В этой степи обитают монголы. В нашей конкретной степи обитают конкретные монголы, а в абстрактной степи обитают абстрактные монголы. Как у степи нет края, так и у неба нет края, потому мы и не видим эту точку.
— Погоди. Фe7. У степи же есть край.
— Ну хорошо. Как мы не видим монголов, так мы и не видим точку абстрактного врага.
— А как же мертвая голова?
— Самого монгола мы же не видели? Видели только его голову. Так и ту самую точку мы тоже не видим. Видим только ее отблеск. Или видим ее, но самым краешком глаза, так, что и не понимаем, что такое мы видим. А это, оказывается, обобщенный враг. Да, вот тебе Кc3.
— А-а. А точку обобщенного друга мы видим? с7 — с6.
— Тоже не видим. Сg5. Мы же не видим тут вообще никого, только сами себя. В своем соку варимся потому что. Столько тут катаемся, туда-сюда, а кроме самолетов ничего не видели.
— Как это не видели? А тетя Валя? b7 — b5.
— Какая тетя Валя?..
— Ходи давай.
Алеша проснулся, когда Коля снова вызвал пчел. Вернулись с вечернего вылета Маша с Галей, все пошли в кают-компанию.
Вечерний вылет Маши с Галей был не боевой, они только покружились вокруг «Каччхапы», для моциона и чтобы не растерять форму. Опасно было отлучаться далеко от корабля, где-то в степи пряталась монгольская армада. Приказ из штаба все не приходил, бронеаэродром шел малым ходом по направлению к штабу дивизии.
Шофер Коля спал, ругался, плакал, угрожал, плевался, скрежетал зубами, сжимал кулаки. Во сне он точно решил сбежать. Солнце заходило за горизонт, как раз туда, где находился обобщенный образ врага. Или обобщенный образ друга, Коля никак не мог понять точно.
13. Набег монголов
Сотник Менге был хорошим следопытом. Спешил домой. В удачном набеге захватил много богатой добычи.
Пришел в стойбище. В стойбище никого. Все юрты собраны, ничего не осталось. Только юрта номер пять стоит и показывает отстающим, куда основные войска ушли. На запад-северо-запад ушли, такая инструкция была. Раз юрта номер пять осталась, а ничего не осталось — искать начальство на западе-северо-западе.
Вошел Менге в юрту. Думал, есть чего внутри. Может, какие дополнительные указания.
Нет, пусто внутри, ничего не оставило начальство. Ну что ж — надо догонять. В задумчивости стоял Менге в пустой юрте, думал, чесал подбородок.
Снаружи ветер свистит, солдаты стоят, не расседлываются, понимают, что скоро ехать. С коней слезли, играют в ляпки, прямо как дети. Ноги затекли потому что, надо размять.
Захотелось Менге тоже размяться, вышел из юрты вон. Видит — солдаты столпились кучкой, чего-то рассматривают. Заметили Менге, расступились. Остался посреди кучки Молодой Архар. Еще Старый Архар есть, он лысый, а молодой ни одного волоса не потерял.
— Менге! — доложил Молодой Архар. — Ветер бумажку по степи прикатил!
— Давай сюда.
Посмотрел — записка какая-то, русскими буквами писана.
— Когда прикатилась?
— Только что.
— Полезная вещь!
Молодой Архар весь расцвел. Нечасто про него говорят, что он что-то полезное сделал. Старается, но молодой еще. Глупый.
Старый Архар на него с завистью посмотрел.
Менге был хороший следопыт. Он размышлял:
— Ветер не менялся. Но и не так долго дул, чтобы успеть принести записку из русского штаба. Значит, записка оставлена в степи. Тут, значит, русские где-то в степи есть. Деревень в той стороне нет. Значит, скорее всего, войска. Надо бы разведать. А если вдруг корабль проехал, должны остаться следы. Захватим корабль, привезем много добычи, пленных, вернемся с честью. Надо, значит, двигаться против ветра и смотреть следы.
Спрятал записку в шапку и приказал двигаться против ветра и смотреть следы.
Старый Архар обиделся. Он по-русски умел читать, только Менге его все равно не спросил. Накарябано небрежно, видно, что ребенок писал. Богатая добыча будет, если ребенка найдут. За ребенка большой выкуп можно получить.
Помочились, поехали быстро. Все на кобылах едут, потому что жеребцы на ходу мочиться не умеют. Если б умели, на жеребцах бы ездили, а так на кобылах, чтоб не задерживаться в пути.
А хорошие волосы у Молодого Архара. Жесткие. Такой ветер, а они как приклеенные.
— Эй… там что-то клубится на горизонте… — сказал рядовой Гриценко, стоящий на вышке.
Его никто не услышал.
— Эй! — закричал он, — там пыль столбом стоит!
Все давно привыкли к глупым шуткам рядового, и не обратили внимания.
— Монголы, я вам говорю! — Заходился Гриценко. — Ну правда монголы.
Вышел капитан с биноклем.
— Что, Гриценко, опять монголы?
— Ну посмотрите хоть вы, капитан! Сзади по курсу.
— Хорошо, я посмотрю, — сказал капитан, приставляя к глазам бинокль, — но вы, Гриценко, молитесь, чтобы это оказались монголы, а не какие-то там…
— Пусть это окажутся монголы! — тихонько прошептал Гриценко.
И это оказались монголы.
— Полный вперед! — заорал капитан.
Монголы приближались стремительно. Не успел рядовой Гриценко слезть со своей вышки, как они уже скакали рядом, гикали и собирались взять «Каччхапу» на абордаж. Несколько стрел попало Гриценке в бронежилет, пока он спускался.
Земля тряслась от топота копыт и летела пыль, застилая солнечный свет. Монголы скакали как ветер, монголы сами были ветром, и это не пыль застилала солнечный свет, а монголы застилали солнечный свет. Хотя монголы были и солнечным светом тоже.
Внизу боцман бегал по палубе и кричал:
— Арсенал! У кого, блядь, ключи от арсенала! Почему я не могу их найти, когда они нужны! Какая сука спрятала ключи!
Матросы не признавались. Они стеснялись боцмана. В арсенале они сделали тайный штаб, оборудовали его, повесили карты, красные занавески, китайские колокольчики, зеленую лампу, рисунки собственного изготовления, и иногда собирались там и читали друг другу свои стихи. Оружие они предварительно спрятали в кубрике.
Боцман всё бесновался.
Дэн вытащил свою берданку, которой чуть не подбил самолет. Глядя на него, матросы мало-помалу подоставали ружья, пулеметы, автоматы и пистолеты. Без оружия остались только боцман, штурман, капитан и Алеша.
Капитан спустился в свою каюту и вытащил из ящика стола свой револьвер. Вечера не проходило, чтобы капитан не разбирал свой револьвер, не чистил его. «Ну вот ты и пригодился», — произнес капитан даже с какой-то нежностью.
Кок Афанасий принес с камбуза три ружья и дал их боцману, штурману и Алеше.
— Держите, — сказал Афанасий. — Но не забудьте, как постреляете, вернуть.
Вооружившись, все начали стрелять по монголам. Но монголы двигались так резво, что попасть в них не было решительно никакой возможности. Беспорядочная пальба не принесла экипажу никакой выгоды.
Маленький радист спрятался в радиорубке под комодом и обильно потел.
Монголы тем временем поравнялись с «Каччхапой». Некоторые пытались прыгать на корабль со своих кобыл, но соскальзывали с обитых железом бортов, падали, снова взбирались на лошадей и продолжали погоню. Самым неутомимым был молодой Архар. Он упал четыре или пять раз.
Из иллюминаторов за попытками монголов прыгнуть наблюдали Хрюша, Степашка и прочие, и показывали на них пальцами. Бабушка говорила, что так делать неприлично, но время от времени забывалась и тоже показывала пальцем на монголов.
В кильватере шофер Коля отчаянно вихлял, сбрасывая с грузовика наседающих кочевников. Однако паре человек все-таки удалось удержаться, и они подползали к Коле с ножами в зубах.
Коля улыбался им как родным, так, что запасному шоферу Виталику пришлось отобрать у него руль и управлять грузовиком самому.
Видя, что на абордаж корабль взять не удастся, монголы стали кидать лассо. На гладкой, как степь, палубе одиноко стояла мачта — вокруг нее и затянулось разом несколько веревок.
Менге был самым сильным, потому его и назначили сотником. Как раз после его рывка мачта и накренилась. Не менее полусотни всадников накинули на неё арканы и дернули еще раз. Корабль стал быстро терять скорость, торжествующий вопль вырвался из монгольских глоток.
Всё это время матросы пытались попасть хоть по одному врагу, но у них всё не получалось. У многих закончились патроны.
Мачта не выдержала давления, затрещала, и упала было на Менге. Сотник, правда, отпрянул со свойственной ему ловкостью. Верхушка с грохотом обрушилась у его головы, и он с ужасом обнаружил прямо перед своим разгоряченным лицом ощерившуюся физиономию давнего друга Жугдэрдемидийна Гуррагчи. Когда-то они делили между собой постель и коня, потом пути их пересеклись: Жугдэрдэмидийн пошел учиться на космонавта.
В то же самое время кок Афанасий ранил в руку Молодого Архара.
Торжествующий вопль сменился криком страха и боли, и Менге поскакал прочь. За ним поскакали и подчиненные, побросав добычу. Убежали и те, кто подбирался к Коле.
Дэн метким выстрелом сбил с атамана шапку. Публика заулюлюкала и зааплодировала. Иные и засвистели.
Хрюша, Степашка и прочие смеялись, высовывались из иллюминаторов и показывали на убегающих монголов пальцами.
Шапку подняли с земли и напялили на голову Жугдэрдемидийна Гуррагчи.
— Смотри, наша записка! — сказал Алеша, вытащив из подкладки листок бумаги.
— Угу, — сказал Дэн.
— Отбились, — резюмировал капитан.
14. Сила мысли в пустоте
До утра горело окно в капитанской каюте. Алешу в качестве исключения позвали на праздник в высшее общество. Ничего особенного там и не происходило. Да, впрочем, Алеша стеснялся и скоро ушел.
Дэна в капитанскую каюту не позвали, и он с тоски пошел в арсенал, где матросы читали друг другу стихи, посвященные славной победе.
Утром около камбуза Алеша встретил Галю.
— Привет! — сказал Алеша.
— Привет, — сказала Галя и улыбнулась.
Алеша размечтался:
— Вот бы, — подумал он, — получилось бы как-нибудь так, чтобы мы с Галей сидели бы вместе за столом, пили бы чай из подстаканников, за окном бы темно было, а у нас светло, и чтоб там холодно, а у нас жарко, и лазали бы ложками в варенье, не считая, кто сколько съест, и чтоб малиновое, и чтоб ложки гнутые… и чтоб скатерть такая, белая…
Алеша давно об этом мечтал и даже заготовил пару гнутых ложек. Правда, мысль о чаепитии с Галей казалась ему слишком праздничной и нереальной и расстраивала своей несбыточностью: Галя всего лишь улыбалась ему и говорила «Привет». Поэтому Алеша, чтобы не загрустить от несбыточности, бывало, думал о чем-нибудь философском, абстрактном.
Алеша часто думал вот о чем:
— Человеческое существо, — часто думал Алеша, — обладает способностью часто думать о всяких разных вещах. Вот как я сейчас, например. Например, он думает о светофорах, поливальных машинах и повивальных бабках, новостях, о книгах, о песнях, о стариках и колясках, о воздушных шариках, о прохожих, о том, где раздобыть еды, о деньгах, о футболе, об овечках, о новой одежде и так далее. Обо всем этом человек думает много раз в течение дня, и даже не замечает этого. Но ведь каждая мысль имеет какую-то свою силу, может как-то повлиять на мир. И именно благодаря тому, что мыслей много, они рассеиваются в разные стороны, взаимоуничтожаются, как разнонаправленные векторы, и ничего не происходит. Светофоры не гнутся, рукописи не горят, воздушные шарики не превращаются в змей. Старики только много думают о смерти и потому умирают. Но к старости нельзя не думать о смерти, потому что смерть близка, волей-неволей приходится о ней думать, вот и умираешь. Замкнутый круг получается. Если б кто-то мог вовсе не думать о смерти…
Поэтому, собственно, чудес и происходит так мало. Просто никто не может сконцентрироваться на какой-то мысли о чуде так сильно, чтобы это чудо произошло. В этом есть мудрость природы.
Но это всё в городе, или, скажем, в деревне. Там, конечно, внимание рассеивается. Там светофоры, поливальные машины и повивальные бабки, новости, там книги, песни, старики, коляски, овечки, футбол, там воздушные шарики, прохожие, там приходится раздобывать еду, одежду, и думать о деньгах. Но о чем думать на бронеаэродроме? Всего этого тут нет. Вокруг только степь, голая, глазу не за что зацепиться. Только и есть о чем подумать, как об аэродроме. Но на корабле о чем думать? Ничего же нового не происходит, ничего, абсолютно. Распорядок дня всегда одинаковый, вот, монголы напали, но видно же было, как все рады. А так внимание не рассеивается, думай себе о чем хочешь, а думать можешь только о корабле, или о своих каких-то идеях, вот как я сейчас. В любом случае думать тут можно мало о чем, и всё так или иначе связано с кораблем. Векторы мыслей однонаправлены и могут привести к чуду, даже если думать не очень сильно, можно вообще о чем-нибудь думать и не знать этого, но фокусироваться только на корабле. А тогда… тогда может случиться всё что угодно.
Хорошо всё-таки, что мы нашли тетю Валю.
Даже если это и неправда, то, о чем я сейчас думаю, все равно это правда, потому что я об этом думаю часто, и, значит, оно должно сбыться, то есть чьи-то мысли (пусть не мои) приведут к какому-нибудь чуду. Надо бы с шофером Колей поделиться этим соображеньем.
И всё время забывал поделиться.
Потом забывал, что забыл сказать Коле, потом забывал, что забыл забыть сказать. На самом-то деле однажды сказал, а потом и забыл. И Коля воспринял Алешину идею, всё думал о веселой стране Голландии, как бы туда сбежать, но, видимо, недостаточно думал, потому что сбежать никак не удавалось.
А Алеша, наверно, недостаточно много думал о том, чтобы сидеть вместе с Галей на теплой кухне и пить из подстаканника чай с малиновым вареньем.
Монголы зализывали рану Молодому Архару. По очереди. Все зализывали, кроме Старого Архара. Старому Архару Молодой не дал полизать.
— Я знаю что рот у тебя полон яду. — Сказал Молодой Архар. — Не смей зализывать мою рану!
Менге наградил Молодого Архара за храбрость в бою, и тот возгордился. Нехорошо это было. Все видели, как возгордился Молодой Архар. Все видели, как Старый Архар затаил обиду на Молодого.
Сам Менге затаил обиду на экипаж корабля. Следующей ночью еще раз попытался догнать «Каччхапу» и отбить голову друга, в отместку обезглавив капитана, но был встречен заградительным огнем пограничников. Без мачты, с раненым рядовым Гриценко, «Каччхапа» добралась, наконец, до штаба.