Плачущий штурман

Однажды рыжий Эдвин уехал, и Эльза осталась одна. Куда и зачем он поехал, не очень понятно. Просто как-то утром недалеко от берега стал на якорь корабль «Антоний и Сладкая Н.». До берега на шлюпке добрался штурман и показал испорченные карты и лоции. Они так сильно вымокли, что разобрать, куда двигаться дальше, моряки не могли. Эдвин поднялся на маяк, принёс оттуда запасные карты. Но штурман сказал, что лучше уж Эдвину отправиться с ними. Матросы на корабле то очень уж весёлые, то, наоборот, не в духе, могут и эти карты замочить, кто знает. В самом начале пути, ещё в своём родном порту, они утопили бумаги, не доходя до первой стоянки выкинули в воду бортжурнал, потом чуть не поломали компас. В пути «Антоний и Сладкая Н.» провёл уже вдвое больше положенного срока. Тут штурман расплакался и сказал, что уже и не надеется когда-нибудь вернуться домой.

— А до-ма у меня де-ети, — говорил он и размазывал слёзы по щекам. От рёва моряк уже начал икать. — До-очка вот така-ая же, как твоя.

Надо сказать, что Эдвин не любил, когда при нём плачут. Но ещё больше он не любил, когда такие взрослые и опытные матросы ревут перед его дочерью. И к тому же вот так, рукавом, вытирают слёзы. Он поднял на маяк как можно больше керосина, свечей, сухофруктов и воды. И через день отправился на «Антонии и Сладкой Н.» в путешествие. Штурман клялся, что до конца пути им осталось недолго и уже через месяц с любым попутным судном Эдвин будет дома.

История с повязкой

Пока Эдвин поднимал на маяк керосин, свечи, сухофрукты и воду, Эльза что-то искала в кладовке. Долго она рылась в ящиках с тряпьём, но ничего не нашла. Наконец остановила Эдвина, взяла у него из рук канистру с керосином, поставила на землю и спросила, где находится повязка для глаза. Такие обычно носят пираты. Эдвин только пожал плечами и понёс горючее дальше. Но Эльза быстрее его забежала на маяк и взяла в руки ещё одну канистру. Силы у неё было много, не по годам. Когда отец появился в дверях, она запросто проткнула канистру гвоздём, и керосин начал выливаться на пол. Эдвин, конечно, залепил дыру воском. Он понял, что без повязки дочь одна не останется. А если останется, то не будет смотреть за маяком, чего доброго, выльет всё горючее на землю.

У штурмана тоже не было повязки. От огорчения он снова чуть не заплакал. Ещё бы, поездка Эдвина срывалась. А значит, он, штурман, ещё неизвестно когда попадёт домой. Эдвин отправил его на корабль, а сам сел ждать на берегу вместе с дочерью. Долго не было штурмана. И только к вечеру на «Антонии и Сладкой Н.» начали палить пушки. Одно ядро даже чуть не угодило в маяк. Повязка была найдена.

Одним глазом

Как только Эдвин уехал, Эльза надела чёрную повязку, закрыла правый глаз. Или левый. Нам издалека трудно судить, а ей неважно, какой глаз закрывать. Всю жизнь она видела только Эдвина и маяк. Теперь Эдвин уехал, зачем нужны два глаза? Так она рассуждала.

Конечно, кроме маяка и Эдвина она видела ещё море, небо и верного волка Кулик-Сороку. Но моря так много, Эльзе даже казалось, что и без глаз его будет видно всегда. К тому же его всегда слышно, оно постоянно что-то говорит. Так что это не считается.

Ещё Эльза всё время видела небо. Особенно много его было, если находишься на маяке. Посмотришь вверх — небо. Посмотришь прямо — небо. Посмотришь на море — и не поймёшь, где вода, а где небо. То есть от неба тоже не закроешься особо. Иногда Эльза думала, что море — это не море. Это небо, которое им притворяется. Но как тогда по нему ходят корабли? Нет, наверное, всё-таки море.

А про волка Кулик-Сороку и говорить нечего. Он тоже всегда перед глазами. Если точнее, под ногами, постоянно бегает, кидается к людям, тычется в руки. Как собака. Только это не собака, а волк с коротким хвостом. А всё остальное у него волчье. Правда, Эдвин утверждает, что характер у него совсем как у человека. Но кто теперь слушает Эдвина, когда он в море?

Волчий.

Янтарь

Теперь надо рассказать, где стоит этот маяк, но, честно говоря, устанешь объяснять, да и редко кто любит вычислять по карте все эти градусы долготы и широты. Признаться, даже автору не хочется этого делать. Маяк стоит на севере. Так проще сказать, и всем сразу понятно, что Эльза живёт не на курорте. Однако это и не самый крайний север. Во всяком случае, на несколько градусов южнее, чем Нордкап, самый северный мыс Европы. Жить там можно, и вполне себе неплохо.

Маяк стоит у моря, как и все маяки на свете. А с другой стороны, за маяком, лес. Если посмотреть направо (или налево, это всё равно), то видно, что этот лес очень близко подходит к морю. Некоторые сосны даже роняют свою хвою и смолу в воду. Поэтому вода у берега пахнет лесом. Эдвин говорил, что смола со временем превращается в янтарь. Но сколько бы Эльза его ни искала, не нашла ни разу. Может быть, Эдвин всё придумал? Только непонятно зачем. Когда он вернётся, Эльза обязательно спросит у него об этом. Или не спросит. Может быть, янтарь к тому времени найдётся.

Эдвин говорил, что янтарь очень красивый камень. И в книжке у него тоже так нарисовано. Там много рисунков и фотографий минералов, самоцветов и разных полудрагоценностей. Все они очень нравятся Эльзе. Особенно если лизнуть картинку — тогда камень на ней начнёт сверкать, блестеть, а некоторые даже искрятся. Правда, она ещё не разобралась, который из них янтарь. Почему-то они не подписаны.

Волшебное чего-нибудь

Всю жизнь Эльзе хотелось чего-то такого… Даже и не сказать обычными словами, такого чего-нибудь… Волшебного, что ли. Ну, в самом деле, почему всё должно быть обыкновенным? Сосны — обыкновенные, маяк — обычный такой маяк, как у всех. Море — ну и что, море как море: когда штиль, когда волны. Немного странным был волк Кулик-Сорока, но кто докажет, что он необычный? Обычных-то Эльза и не видела. Так что и он тоже — самый простой волк.

Иногда в гости к Эдвину и Эльзе заходили моряки. Захочется матросам отдохнуть немного, походить по земле — кидают якорь, а сами на шлюпках на берег отправляются. Отец им говорит, чтобы вели себя потише, всё же тут не их земля, а чужая, но моряки только смеются в ответ. И отвечают что-то странное.

— Битте, битте, — говорят они, — цузаммен тринкен! Битте, Эдвин!

Когда Эльза была совсем маленькой, она думала, что это волшебные слова. Иногда после этих слов Эдвин вставал и отправлялся с матросами на корабль. Она хотела научиться произносить их правильно. Подолгу повторяла это «битте». Но потом, когда подросла, то поняла, что слова нисколько не волшебные, а всего лишь иностранные.

Однажды Эдвин вернулся с корабля очень весёлый, он ходил вокруг маяка и приговаривал:

— Пармезан, пармезан…

Он говорил так долго, полночи. И даже во сне продолжал говорить про свой пармезан. Эльза решила, что это какая-то волшебная вещь. Утром она спросила отца, что такое пармезан, но он лишь счастливо улыбнулся в ответ.

«Значит, точно это что-то волшебное. Надо будет найти это как-нибудь», — подумала она.

Письмо из бутылки

Вообще, непонятно, откуда берутся маяки. Строят их, это да. Но кто их строит? Вот вы видели когда-нибудь строителей маяков? И никто не видел. Как будто они невидимые.

Но однажды к берегу прибило бутылку с письмом. Вот что в нём было:

Дорогой смотритель маяка! Рыжий Эдвин! Что-то давно ничего про Вас не слышно, а тем не менее дело идёт к тому, что ветер дует, флюгер вертится, а Ваш северный маяк уже несколько лет стоит без ремонта. Как же так? Извольте принять меры. Иначе вверенное Вам строение разрушится, даст усадку или вовсе рухнет на землю. С пламенным приветом,

В тот день Эдвин всё ещё вспоминал вечер на корабле. Он лежал на кровати, улыбался и бормотал про пармезан. Словом, был в отличном настроении. Эльза принесла ему бутылку с письмом. Как только Эдвин прочёл его, то тут же вскочил, достал пергамент и перо (понятно, что морские письма не пишутся на обычной бумаге обыкновенной ручкой) и стал писать ответ.

Переписка с Михал Борисычем

Михал Борисыч! Вот не думал, что вспомните обо мне. Столько лет от Вас не было ни одной весточки. Но ветер, как Вы заметили, дует, земля вертится, а мой маяк всё стоит и стоит, нисколько не нуждаясь в ремонте. Приезжайте и убедитесь в этом сами. Буду рад Вас увидеть, если Вы, как всегда, не пожелаете скрываться.

Дорогой Эдвин! Получив Ваше письмо, я не мог не заметить, что Ваш нрав заметно смягчился со времени последней моей попытки попасть на Ваш маяк. Это меня безмерно радует. Но огорчает то, что Вы по-прежнему не признаёте необходимость ремонта строения. Как Вы верно подметили, земля вертится, волны бьются о берега, а маяк стареет. Будьте добры приготовить к моему визиту безопасную шлюпку, марлевую маску и фонендоскоп. До скорой встречи,

Не менее дорогой Михал Борисыч! Как Вам живётся? Не возникает ли желания забросить все свои дела подальше и отправиться в отпуск? Зажили ли те синяки, которые я Вам поставил, когда Вы пытались попасть на мой маяк?

Вы правы, волны бьются, на земле наблюдаются приливы и отливы, а мой маяк стоит и не нуждается в Ваших услугах. Впрочем, приезжайте. Но имейте в виду, что ни маски, ни фонендоскопа у меня нет. Что касается шлюпки, это всегда пожалуйста. Буду ждать Вас с нетерпением, но знайте: если Вы попытаетесь выкинуть свои фокусы, Вас ожидает ещё более горячий приём, чем прежде.

Дорогой Эдвин, спасибо за предложение. Я выезжаю.

Старые бумаги

Историю с Михал Борисычем рыжая Эльза вспоминала, сидя на лестницах маяка. Уже неделю она жила без Эдвина и начала скучать. Небо казалось ей серым. Как никогда. Нет, бывало, что оно мрачнело, но не до такой же степени! Море было очень холодным. А сосновые иглы слишком колючими. Волк Кулик-Сорока ходил за Эльзой по пятам, тыкался носом в ладонь, но и он не мог развеять её тоски. Тогда он спустился в подвал, нашёл старую корзину и принёс её Эльзе. В корзине и хранилась переписка Эдвина и Михал Борисыча. Эльза села на ступени и начала читать. Видимо, Михал Борисыч экономил пергамент, он писал ответы с другой стороны посланий Эдвина. Таким образом сохранилась вся переписка.

Но оказалось, что в корзине много любопытного. Эльза нашла, например, старые газеты, театральные программки, вырванные страницы из книг. Странно, зачем это всё понадобилось Эдвину? Эльза не помнит, чтобы он когда-нибудь читал.

Но интереснее всего, что в корзине обнаружилась давняя фотография Эдвина. Видно было, что смотритель маяка ещё молод. Глаза смотрели веселее, а борода была аккуратно причёсана. Это сейчас он за ней почти не смотрит. А раньше подолгу стоял перед зеркалом, приводил её в порядок. На руках сфотографированный Эдвин держал какого-то младенца и широко улыбался. «Интересно, кто это?» — подумала Эльза. А рядом с Эдвином стоял совсем маленький мальчик и красивая женщина. Она держала за руку мальчишку и смотрителя маяка и тоже широко улыбалась.

Весь день Эльза думала о том, кто бы это мог быть. Но так и не додумалась. «Надо будет это непременно выяснить», — подумала Эльза и немедленно уснула. Рядом примостился Кулик-Сорока.

Кровать Эльзы

Такой кровати больше нет ни у кого, это точно. Её сделал для дочери смотритель маяка Эдвин. Когда-то у Эльзы была обычная кроватка, как у всех маленьких детей. Она до сих пор хранится в подвале. Она спала в ней вместе с волком Кулик-Сорокой. Но потом они перестали помещаться на ней вдвоём. Какое-то время Эльза спала в гамаке. Правда, всего одну ночь, пока Эдвин не соорудил для неё новую кровать. Но что это была за ночь! Хозяйка висела высоко под потолком, а Кулик-Сорока тихонько скулил на полу, глядя на неё. Он очень скучал. Волк завыл бы в голос, но боялся Эдвина. Тот не любил, когда кто-то воет.

В комнате девочки стоит только огромная кровать и стул, на который Эльза вешает на ночь одежду. А больше в комнату ничего не входит. Под потолком висит тот самый гамак, но Эльза не забирается в него, чтобы Кулик-Сорока не волновался. Кровать начинается у самого порога, Эльза ступает на кровать, и всё. Ножек у неё нет, это просто большая деревянная коробка, на которой лежат матрац и бельё. Эльза такая маленькая, а кровать такая большая, что по ней можно ходить, бегать и прыгать сколько вздумается. И никто не будет ругать за это. Эльза спит то поближе к двери, то у окошка, как захочется. А вот Кулик-Сорока привык лежать у стенки. Он не очень смелый и боится разных опасностей. Наверное, ему кажется, что там надёжнее. Или что так Эльза лучше защитит его. Хотя кто бы знал, что там думают волки…

Мысленные волки

Как-то раз Эльза решила узнать, что думают волки после обеда. Так вот вдруг захотелось. Это было тогда, когда Эдвин уехал на «Антонии и Сладкой Н.». Они с Кулик-Сорокой как раз пообедали, делать было нечего.

Чтобы выяснить это, Эльза три раза обошла вокруг волка, подёргала его за усы, заглянула в пасть, подержалась за каждую лапу, потёрла ладонью мокрый нос, погладила хвост, приподняла шерсть на спине, несколько раз подула ему в глаза, закрыла их ладонью. Кулик-Сорока вздыхал, облизывался, иногда отворачивался, ничего не говорил. Он вообще всегда молчал, но в тот раз его молчание было какое-то особенное. Эльза даже подумала, что волк хочет ей что-то сказать, но не знает как. Она обошла его снова. И тут ей показалось, что Кулик-Сорока, наоборот, боится, что она узнает какую-то его тайну. Чего бояться? И какие это у волка могут быть тайны от человека? Совершенно же никаких. Так думала Эльза, а Кулик-Сорока всё больше боялся своего разоблачения. Он всё ниже наклонял свою лохматую голову, отводил глаза, пытался закусить усы. Будто в усах есть какой-то секрет, тоже придумал.

«Наверно, надо пока переставать узнавать», — подумала Эльза, а вслух сказала:

— Кулик, принеси мне, пожалуйста, корзинку с бумагами.

И притворилась равнодушной. Может быть, Кулик-Сорока поверит и нечаянно выдаст свои мысли? Волк тихонько вздохнул и отправился в подвал. Вздох ничего необычного не обозначал. Кулик-Сороке не нравилось, когда его называли неполным именем. А Эльзе чаще всего было неохота говорить два слова, когда можно сказать одно. И она называла его то Куликом, то Сорокой, это зависело от настроения. Когда оно было не очень хорошим, как сейчас, например, рыжая Эльза звала его Куликом, а когда радовалась — Сорокой. Или наоборот. Что-то трудно вспомнить, когда волк был Куликом, а когда Сорокой. Он и сам уже не различал этого и вздыхал всякий раз, по привычке. Даже когда слышал полное своё имя.

Волк принёс корзинку. Поставил у ног хозяйки. Лёг рядышком сам. И грустно посмотрел на девочку.

— Нечего, нечего, Кулик-Сорока, молодец. — Хозяйка решила его подбодрить и назвала полным именем. Она думала, что он тут же исправится и глянет повеселее. Но это ничуть не подействовало. Ладно, чего тут, Эльза стала рассматривать бумаги. Надо сказать, к тому времени она уже запомнила их наизусть: сверху лежала переписка Эдвина и Михал Борисыча, потом театральные программки и листы из книг, потом фотография Эдвина с двумя детьми и женщиной. Эльзе больше всего нравилось разглядывать эту карточку. Но в этот раз её почему-то не оказалось на месте.

До темноты она всюду искала фотографию. Обошла вокруг маяка, забежала в лес, поднялась наверх, заглядывала во все комнаты, подняла скатерти на столах, на кухне раскрыла все банки и посмотрела в них. Ничего не было.

Уже ночью, в постели, она нашла фотографию под подушкой. На бумаге были ясно ощутимы вмятины и дырки от волчьих зубов. Эльза как могла строго посмотрела на волка, прижала фотографию к себе и так заснула и не видела, что в глазах у Кулик-Сороки светилась жалость.

Словарь

Любимая книга рыжей Эльзы — словарь. Она полюбила его, когда осталась с Кулик-Сорокой одна на маяке. Целыми днями она слонялась по берегу, ловила рыбу, читала книги. Правда, все они быстро надоели Эльзе. Сколько можно читать одно и то же?! Их всего-то было пять толстых и одна тоненькая. Но словарь ей не надоедал никогда. Ещё бы: только запомнишь, что такое город, как забудешь, что значит слово «обычный» или «история». Приходится снова читать про них. А пока ищешь их по всей книге, ещё столько всего нового узнаешь! Красота. Жаль только, в словаре не было ничего про пармезан. Такое известное слово, все моряки его повторяют, а в словаре нет.

Все буквы и слова в этой книге выглядели как-то особенно. То есть вроде не лучше и не хуже, чем в любой другой книге, а приглядишься — и оторваться не можешь.

Когда девочка бралась за словарь, Кулик-Сорока начинал беспокойно ходить рядом. Он знал, что её нелегко будет заставить подняться наверх зажигать маяк. Однажды рыжая хозяйка маяка так зачиталась, что чуть не забыла обо всём — о море, волке, Эдвине.

Неудачи в морском деле

Но пора вернуться к рыжему Эдвину, что-то он совсем загрустил на корабле. Матросы на «Антонии и Сладкой Н.» то веселились на полную катушку, то на эту же полную катушку грустили. Толку не было ни в том, ни в другом случае. В хорошем настроении матросы занимались своими делами, пели и плясали, рисовали, некоторые просто смотрели за горизонт и что-то там видели. Когда моряки грустили, то работать им было не очень-то охота. В это время они частично спали, частично драили палубу или стирали свои полосатые тельняшки. Некоторые всё так же смотрели за горизонт и ничего там не видели. Казалось, что корабль стоит на месте — так медленно он передвигался по морю. Иногда, примерно через каждые два дня, из своей капитанской рубки выходил капитан «Антония и Сладкой Н.», смотрел на море и медленно говорил:

— Люди ждут наш груз. Да, наш груз необходим людям, — и уходил.

Бедный Эдвин пытался быть везде — ставить паруса, спускаться в машинное отделение, крутить штурвал, следить за ватерлинией. Но что он мог один? Штурман, который позвал его на корабль, с каждым днём плакал всё сильнее, смотрителю маяка оставалось только удивляться, откуда у взрослого человека может быть столько слёз.

Надо сказать, корабль тоже вёл себя не лучшим образом. Даже когда почти вся команда слаженно работала, он начинал сопротивляться. Например, крутит кто-нибудь, кто там есть живой и здоровый, штурвал, придаёт юго-юго-западное направление судну. А оно поворачивает просто на юго-запад, а на юго-юго-запад — ну ни в какую! У команды тут же портится настроение. Ох!..

Разговор корабля с собой самим

Эдвин уже две недели путешествовал на «Антонии и Сладкой Н.», тосковал по дочери, а земли всё не было видно. Как-то ночью ему не спалось. Матросы, наоборот, спали уже сутки, а кто не спал, тот был в каком-то полусне. Моряки или не двигались, или двигались наполовину, как-то пополамно. Весь день хозяин маяка хотел расшевелить команду — кому сделает массаж, кого подёргает за уши (кстати, это действует, если хочешь привести человека в чувство), кого проведёт за руку по палубе, подведёт к корме, сделает вид, будто хочет уронить за борт, — чтобы моряк испугался и проснулся. Не помогло ничего, ни громкий гудок, ни крепкий кофе. Все спали.

Ночью Эдвин сидел на палубе и вдруг услышал какой-то скрипучий женский голос. Кажется, скрипели откуда-то со стороны мачты.

— Долго так продолжаться не может, — говорила эта скрипчиха, — пора домой. Иначе они разрушат нас. Сегодня боцман начал ковырять дыру в шлюпке, просто от скуки, и даже не задумался, что он делает.

— Но мы не можем вернуться в порт, ты же знаешь, — ответили откуда-то с носа; было похоже, будто это ветер выпутывается из толстых, туго натянутых верёвок. — Нас тут же разлучат.

— Кто, ну кто тебе сказал это? Зачем? Кому это надо? — капризно скрипела мачта.

— Я просто это знаю, — привывал нос немного в нос. — Вспомни, как рассердился адмирал, когда узнал, что мы называемся двойным именем. Он сказал, что все корабли как корабли: «Агидель Первая» там или «Юризан Белоярович», да, в конце концов, «Призрак семантики»! А «Антоний и Сладкая Н.» — что это? Ещё бы «Ромео и Джульеттой» назвали! Это надо ликвидировать впредь, так он сказал.

— Но, дорогой мой Антошка, впредь такого и не будет, мы с тобой единственные.

— Нет, это ты дорогая и Сладкая Н., а меня так называть нельзя. Мы, разумеется, единственные, но надо подстраховаться. Не пойдём в порт!

Вот оно что! Оказывается, Эдвин случайно услышал разговор Антония и Сладкой Н. Пока он раздумывал об этом, пока удивлялся, пока гадал, вежливо ли подслушивать разговор судна с самим собой, корабль решал, как ему лучше остаться в море, как посильнее запутать команду. Конечно, надо быть внимательнее, Эдвин понимал это, но пропустил много важного мимо ушей. И вдруг он услышал, что Антоний и Сладкая Н. говорят о нём.

— Но мы должны быть осторожными, — гундосил с носа Антоний, — этот рыжий портит нам всё. Сегодня у него чуть не получилось разбудить половину команды. А это уже много! Не зря, не зря штурман взял его на борт! Жаль, что повязка всё же нашлась. Где она была?

— Кто-то вырезал её из фартука кока — он уже такой грязный, что сошёл за чёрную ткань.

Эдвин стал дышать тихо-тихо — вдруг услышит что-то полезное. И услышал.

— А вообще-то мне его жаль, — скрипливо прошептала Сладкая Н. — Бедняга столько лет живёт без своей любимой. Ты можешь себе такое представить?

— Что ты, что ты, — гудение Антония немного смягчилось, как будто ветер уже почти что выпутался из верёвок, — не буду и думать об этом. Ты права, конечно. Конечно, его очень жаль.

— Что же он её не ищет? Ты бы стал искать меня?

— Ну, не говори так. Ты рвёшь моё сердце. Даже представить не могу, чтобы мы расставались. Поэтому я и не хочу идти обратно в порт.

— Но чем дольше мы путешествуем, тем дольше наши моряки будут в разлуке со своими семьями.

— Что же нам делать?

Эдвин вступает в сговор

Как только рыжий Эдвин услышал про свою жену — а Антоний и Сладкая Н. говорили про неё, это именно её уже много лет не ищет хозяин маяка, — он почувствовал, что и у него начинает разрываться сердце. По крайней мере, он услышал у себя в груди сухой треск, как будто фартук кока разрывают на глазные повязки. Перед тем как потерять сознание, Эдвин ещё успел удивиться, что по звуку сердце похоже на грязный фартук.

Очнулся он оттого, что кто-то брызгал ему в лицо ночной морской водой. Волны шумели за бортом, над головой сияли звёзды, палуба покачивалась под старым приморским волком — так почему-то он подумал про себя в тот момент: старый приморский волк. Вы, конечно, вспомните про Кулик-Сороку. Вот кто настоящий приморский волк. Но, к сожалению, про животных никогда не говорят — старый морской или старый приморский волк. Эти названия придуманы только для людей. К тому же Эдвин успел так подумать про себя первым.

Кто брызгал и кто разговаривал, удавалось видеть не всегда, временами. Одно время Эдвин видел, что над ним склонился Антоний, а немного спустя он его уже не замечал. Что касается Сладкой Н., то тут он не поручится, видел ли её вообще. Она как-то мерцала — то исчезала, то пропадала и лишь ненадолго появлялась то тут, то там. По крайней мере, рядом кто-то был, это чувствовалось. Антоний показался приморскому волку толстым, красивым, слегка кудрявым. Про Сладкую Н. он мог бы сказать только, что и она красива, пожалуй, даже прекрасна, особенно хороши её глаза — большие, яркие, синие. Но ничего более определённого про имена корабля сказать нельзя. В какой футболке склонялся Антоний, держал ли что-то в руке? Был ли, например, веер или, допустим, бусы у Сладкой Н.? Нам остаётся только догадываться об этом.

— Где моя Марта? — первое, что спросил Эдвин, когда его перестали брызгать.

— Совсем не там, куда мы держим путь, — ответил Антоний.

— Да, да. Не совсем там, — подтвердила Сладкая Н.

— Тогда — к ней! К ней! — зашумел Эдвин. — И немедленно! — Он и правда собрался немедленно ехать искать свою жену.

— А как же команда, штурман, его дочка?

Этот вопрос Сладкой Н. чуть не испортил всего дела. Старый приморский волк надолго задумался. Действительно, как подвести команду, как вынести каждодневные слёзы штурмана? Эдвин ничего не мог ответить на это. Положение спас Антоний:

— Дорогая моя и Сладкая Н., мы всё равно плутаем, не идём в порт. Не всё ли равно, куда отправляться, лишь бы подальше от родного берега… К тому же это и не особенно далеко, в крайнем случае штурман дотопает до дому за два дня.

— Команде, капитану, особенно штурману — ни слова! — предупредила всех Сладкая Н., Эдвин и не ожидал такой властности в её скрипучем голосе.

Так смотритель северного маяка вступил в сговор с кораблём «Антоний и Сладкая Н.».

Болезни Эльзы

Эльза постоянно болеет, вы не знаете об этом? Да, она всё время болеет, с ней почти всегда что-то не то, какой-то непорядок. То зуб выпадет, то колено окажется в ссадинах. Или ещё хуже — голос садится. Вдруг пропадёт, и всё. Горло не болит, температура нормальная, стабильная — а голоса нет. Исчез. Или вдруг веснушки побелеют, это вообще хроническая болезнь — каждую зиму веснушки пропадают. Весной появляются снова. Эльзе от этого ни холодно ни горячо, нисколько не беспокоит, а Эдвин что-то суетится, ходит несколько дней вокруг дочери на цыпочках, дышать боится.

Это всё оттого, что однажды, когда Эльза была ещё младенцем, она очень сильно заболела. Сначала пропали веснушки, потом голос, потом на коже появилась какая-то сыпь, поднялась температура. Несколько дней она лежала и почти не двигалась. Эдвин не знал, что делать. Как назло, к берегу никто не приставал, горизонт был пуст и чист. Как назло, маяк всё равно приходилось зажигать каждый вечер, а отцу было страшно отойти от дочери даже на другой конец комнаты.

Тут-то и появился волк Кулик-Сорока. Он как будто услышал из леса, как беззвучно плачет маленькая Эльза, как тяжело вздыхает Эдвин. Он пришёл в тот момент, когда малышка выпала из кроватки и летела на пол, а смотритель маяка не видел этого — что-то случилось с лампой, он пытался исправить поломку и сидел не разгибаясь. Кулик-Сорока успел схватить Эльзу уже у самого пола. Он осторожно взял её за пелёнки зубами, принёс наверх, положил у ног Эдвина. Потом сбегал за одеялом для маленькой девочки. За всем этим молча наблюдал смотритель маяка. У него, как и у дочери, пропал голос — от страха. Лампа загорелась сама собой, Эдвин уложил Эльзу спать — она уснула на удивление быстро, потом подошёл к волку, обнял его и заплакал. С тех пор Кулик-Сорока и живёт на маяке.

После того случая рыжий хозяин маяка очень боится за здоровье Эльзы. Стоит дочери чихнуть, как Эдвин со всех ног несётся к ней, укладывает в постель, приносит малиновое варенье. Надо сказать, Эльза почти и не болеет, но Эдвин на это ответил бы, что нам только так кажется, во-первых, а во-вторых, ему виднее, в-третьих, хорошо, что не болеет, вот и надо проследить, чтобы и дальше она была здоровой.

Зов варёной картошки

Рыжая Эльза совсем заскучала, перечитала все книги, словарь ей тоже стал надоедать, точнее, она на него немного обиделась. Совсем недавно ей попались слова «одинокий» и «одиночество». Не очень весёлые слова, честно говоря, это-то и не понравилось Эльзе. Кроме того, она поняла, что их можно сказать и про неё. Это у неё на маяке одиночество, она одинока. Конечно, рядом всегда верный волк Кулик-Сорока, то есть она не одна. Но всё же, всё же… С волком не поговоришь! Поговорить, конечно, можно, хоть весь день рассказывай ему о том, что видишь, читай стихи. Но он же не ответит! Вот что совершенно не нравилось Эльзе.

Она сидела на самом верху, у фонаря, смотрела одним глазом на море и вдруг вспомнила, что Эдвин очень любит варёную картошку. Иногда он варит её, достаёт из погреба солёные грибы, всё делает только сам, даже накрывает на стол, хотя в обычные дни он этого терпеть не может. Эльза предлагает ему свою помощь, но он отказывается. Дочке кажется, что в такие вечера рыжий Эдвин какой-то не такой, как всегда, может быть, особенно рыжий, что ли. Нет, тут дело в другом. Он бывает такой разговорчивый в это время, рот не закрывается, когда только успевает поесть? Правда, иногда, наоборот, очень уж молчаливый, слова не вытянешь. Разный, но такой родной. Рядом, рядом. Эльза начала вздыхать, того гляди расплачется от одиночества и грусти.

На вздохи пришёл Кулик-Сорока, он всегда слышит, если кому-то плохо и грустно, даже если человеку бывает грустно тихо-тихо. Он сунул голову под руку девочке, чтобы она погладила. Но Эльза не обратила на него никакого внимания. Тогда он принёс откуда-то картофелину, положил рядом с ней и ушёл. Принёс ещё. А потом ещё и ещё. В конце концов волк натаскал столько картошки, что рыжая Эльза перестала вздыхать и горевать, а взяла в руки нож, кастрюлю, надела фартук и принялась за дело.

Пока она отрывала ростки от каждой картофелины, пока чистила, мыла, ставила кастрюлю на огонь, что-то произошло с ней. Вдруг стало легко-легко, сначала захотелось много болтать, обо всём на свете, да хоть вот о чистом горизонте, хоть о куликах и сороках. Потом она чуть не засмеялась, но в это же время ей внезапно захотелось просто послушать тишину, погладить Кулик-Сороку. Но он куда-то пропал, а как позвать, чтобы не нарушать тишины? А больше всего Эльзе хотелось, чтобы Эдвин понял, что картошка сварена для него, и чтобы вот прямо сейчас появился корабль и к ней приплыл он, её отец. Не может же он пропустить такую вкуснятину! Пусть приводит хоть всю команду, не жалко, главное — поскорее увидеть его.

Но на зов картошки пришёл совсем не Эдвин.

Как поступают с желаниями

Летом на севере долго светло, почти до августа, поэтому не всегда разберёшь, день сейчас или уже ночь. Однажды после ужина, поздним августовским вечером, рыжая Эльза решила прогуляться. После варёной картошки спать почему-то не хотелось, наверное, еда просто оказалась слишком горячей, никак не могла остыть внутри. И вообще, настроение было какое-то непонятное — то грустное, то весёлое, а желания, стремления и порывы бултыхались в море. Каждое утро Эльза обязательно приходила на берег, гуляла по мелкой воде. Непонятно, какое желание и хотение завтра окажется у ног девочки первым, какое потеряется в море насовсем. Вдруг она захочет пойти в лес за ягодами или забраться на одной ноге на маяк? Или что-то засвербит и заклокочет внутри, призывая разбить линзы, которые увеличивают свет ламп во много-много раз для самых дальних кораблей. Но тогда корабль Эдвина может сбиться с курса, и отец не попадёт домой. Скоро белые ночи закончатся, они уже и так не слишком светлые, вот и сейчас почти совсем стемнело. В лесу Эльза может запросто заблудиться, а её ноги не вытерпят такого долгого путешествия и заболят что есть мочи, как назло, когда дома нет Эдвина. Как болеть без него? Надо было предусмотреть всё, и Эльза отправилась ловить свои желания, стремления и порывы.

Через три минуты она набрала их полные руки, а стремлений, желаний и порывов, которые стоило бы собрать, бултыхалось ещё много. Откуда-то появилось ещё и нетерпение — увидеть хоть кого-нибудь, кроме волка Кулик-Сороки. Про это нетерпение было неясно, стоит его брать или оставить. Она подогнула мокрый подол и положила туда всё, что успела выловить из воды. Повертела в руках, чуть подумала — и отправила в подол и нетерпение. Побродила ещё немного по воде, но желания в море оставались всё какие-то мелкие, несущественные. Можно было ложиться спать.

Капоряк, да не тот

Эльза повернулась лицом к маяку, пошла к дому. Было поздно, солнце светило откуда-то из верхних слоёв морской пучины. Честно говоря, темновато и неприютно выглядели окрестности. И вдруг маленькая хозяйка маяка услышала:

— Девочка, а хочешь красивый камушек?

Где-то наверху, у самой лампы, в это время проснулся волк Кулик-Сорока и помчался вниз, к Эльзе. А сама она почувствовала, что у неё вот-вот пропадёт голос. Или побледнеют веснушки. Или засаднит колено. Что делать? Оглядываться она боялась, но и не ответить было бы как-то странно — голос спрашивал явно у неё, больше в округе девочек не было.

— Что за камушек ещё? — спросила она не оборачиваясь. Ей показалось, что это наилучший выход.

— Янтарь, что ли, — ответил голос. — Эй, ты чего! — Это он закричал уже Кулик-Сороке, который вылетел из дверей и в два с половиной прыжка подскочил к кому-то. Вот когда Эльзе пришлось обернуться. На деревянном плоту пытался забраться на мачту какой-то молодой человек, довольно белобрысый и высокий. Волк прыгал вокруг плота, клацал зубами.

— Кулик-Сорока, подойди ко мне, — позвала Эльза.

— Папа был прав, у вас тут совсем не спокойная гавань. Я Капоряк, Борис Михалыч, стажёр-мастер гарантийного и технического обслуживания маяков, а вообще-то студент.

— Михал Борисыч, — поправила Эльза и сморщилась. Дело в том, что она терпеть не могла вранья. Правда, она с ним ещё ни разу не сталкивалась, но тут почувствовала, что ей говорят неправду.

— Нет-нет, Борис Михалыч. Вот. — И он кинул в воду почтовую бутылку. В бутылке было запечатано письмо:

Дорогой Эдвин! К моему большому сожалению, я не смогу посетить Ваш маяк в ближайшее время — дела немыслимой важности гонят к иным горизонтам. Однако и оставить сооружение без профилактического осмотра и ремонта не позволяет мне профессиональная гордость. А потому отправляю к Вам моего старшего сына, Бориса Михалыча. Впрочем, Вы можете звать его запросто — Борисом, Борей. Малый — парень не промах, он уже осматривал, ремонтировал и чинивал маяки. И их смотрители были довольны и не имели претензий к качеству работы.

Дорогой Эдвин, забудем старые обиды и недоразумения! Думаю, Вы проявите свои лучшие качества и разрушите мнение о Вас как о человеке грубом и несговорчивом. Парню много не требуется — приют, горячее питание и Ваше хорошее обхождение.

— Всё ясно, — сказала Эльза. — И Эдвина тоже нет, а есть я, Эльза. Что такое хорошее обхождение, я не знаю. А питательная горячая картошка и приют есть на маяке.

Что такое карантин

Боря Капоряк целый день ходил по маяку, то сверху вниз, то снизу вверх, доставал из своего саквояжа то небольшой ножичек-скальпель и ковырял краску на стенах, то прослушивал их через трубочку-стетоскоп. Молодой человек останавливался в некоторых комнатах, задерживался подолгу на лестнице, спускался в подвал. Вставал на башне возле самой лампы или, наоборот, у края, смотрел вдаль. По верёвочной лестнице даже добрался до флюгера на самой-самой верхушке, уселся кое-как на куполе, раскрыл свой саквояж и достал стетоскоп. Прижал его к жестяному волку, который как раз указывал носом на северо-восток. «Свалится или нет? — думала Эльза. — И как его ловить?» А ещё удивлялась, что вот уж никогда не подумала бы, что флюгер — такая важная часть, из-за которой стоит так рисковать, и что этот парень, пожалуй, смелее, чем кажется.

— Всё ясно, — сказал вечером Капоряк, — надо лечить. В анамнезе у нас, значит…

— Где? — спросила Эльза. Она ещё не слышала такого слова и в словаре его не видала.

— Как я понял, маяк когда-то перенёс незначительную усадку, осыпание штукатурки с потолков некоторых комнат, надписи или отметки на стенах. Лампу чистили не всегда, так? Не вовремя, да? Это… предыстория, чтобы тебе было понятнее, — то, что было с маяком раньше. В результате всего этого мы имеем: потерю внешнего и внутреннего вида, закопчённость потолка над лампой, сырость в подвале, поломки перил на лестнице и скрипы флюгера.

— Это серьёзно? — Эльза не на шутку забеспокоилась.

— Это поправимо. Но маяку предстоит ремонт. Слушай внимательно и всё запоминай. Рекомендую карантин, снижение нагрузок, ограничение времени работы лампы. Начинаем работу с завтрашнего утра. В восемь часов жду тебя в спортивной форме у деревянного настила. Всё понятно?

— А что такое карантин?

— Это значит, что на время ремонта маяк закрывается для посторонних, лампу зажигать не будем, только по самой необходимой необходимости. Всё! Профилактика — мой девиз, но, раз уж вы довели строение до такого состояния, будьте любезны всё поправить, нормализовать и стабилизировать. Кстати, почему присутствует животное? Никаких посторонних! Что у тебя с глазом? И вообще — пора спать, ты слышала когда-нибудь о режиме дня? Отбой! Никаких разговоров!

Эльза многое хотела ответить на это. Она уже открыла рот, чтобы сказать, что кто тут ещё посторонний, надо разобраться, и что лезть к её глазам не надо, и сам бы шёл спать, и лучше всего — на свой плот! Но волк Кулик-Сорока потянул её за подол в комнату и даже как будто немного показал зубы. Такого не было никогда, и от неожиданности девочка заплакала.

Привет от тёти Тани

Рыжая Эльза заплакала, да ещё при незнакомом человеке. Этот незнакомый Капоряк-младший сказал ей, что надо на время закрыть маяк, прекратить зажигать лампу, и вообще — жить по часам. Как же не плакать?

«Что делать?» — подумал Боря. Вообще-то он отлично знал, что делают в таких случаях: при нём постоянно плакали три его младших сестры и один младший брат, то поодиночке, то все вместе, враз. И он всегда мог успокоить их. Но это были родные люди, такие далёкие теперь, такие маленькие, такие рёвы… Капоряк сам чуть не расплакался, когда вспомнил их, он давно уже не был дома, не вытирал нос брату, не завязывал бантики сёстрам. Но надо было что-то делать: «Пациент ревёт», — совсем по-докторски подумал студент. После этого он незамедлительно открыл свой саквояж с красным крестом, достал валериановые капли, смешал с водой в нужной пропорции и дал Эльзе. Та только взглянула на стаканчик — и заревела пуще прежнего. Боря пощупал её пульс, потрогал лоб, подумал-подумал, стоит ли измерять давление и давать аскорбиновую кислоту, и понял, что в этого ревущего ребёнка не получится впихнуть даже конфету. Он топтался вокруг Эльзы, чесал затылок, открывал и закрывал саквояж и ничего не мог сообразить. Рёв продолжался уже минут пятнадцать. И вот, когда девочка уже начала икать, он вдруг сказал:

— Тебе привет от тёти Тани, кстати.

Рыжая Эльза немного притихла.

— Да-да, привет. Я совсем забыл сказать об этом. А теперь вспомнил.

— От… тёти… Тани? — спросила Эльза и начала вытирать слёзы. — От какой ещё?

— Ну как же, от той самой!

Той самой тёте Тане всё про всех известно. Это неудивительно — ей, наверное, лет двести, хотя и выглядит она намного моложе, лет на восемьдесят, от силы на восемьдесят три. Где она живёт, никто толком не знает, то ли на каком-то острове, то ли на материке. Часто в море встречаются почтовые бутылки с посланиями от неё. Иногда в этих бутылках попадаются письма (с картами), где говорится о сокровищах, пиратах и незнакомых землях. Но чаще всего она присылает примерно такие вещи:

— Вижу тебя!

— Какой молодец!

— Что ты себе позволяешь?

И даже:

— Пожалей свою маму!

Почему-то чаще всего эти записки вылавливают дети. Письма про то, что надо пожалеть маму, — в сумерках, когда родители давно ждут детей к ужину.

Передавать привет от тёти Тани — самое надёжное средство успокоить плачущего ребёнка. Часто это срабатывает и на взрослом. Можете сами проверить, — это и доктора, как видите, рекомендуют. Тем более если привет будет от той самой тёти Тани, не забывайте об этом. Вот и Эльза, хотя и слышала о тёте Тане впервые, быстро перестала реветь, как будто посмотрела на мир новым глазом (в тот момент правым, левый был закрыт повязкой), и сказала:

— Я согласна на зарядку, но фонарь мы зажигать будем.

— Ладно-ладно, утро вечера мудренее, — проворчал Капоряк-мл. и побрёл спать.

Марта и Марк-Филипп

А теперь перенесёмся на яхту «Кормач», если вам ещё не надоело переноситься из одного места в другое. Это не так уж далеко — каких-то сорок морских миль от маяка. Двигается эта яхта вдоль того же самого берега, на котором живёт Эльза.

На судне с самого утра до позднего вечера все всегда заняты делом — готовят корм для береговых животных, а потом складывают его в кормушки. Если по дороге попадается остров или какая-то одинокая морская скала — «Кормач» кормит животных и там.

На безлюдном берегу в тихой бухте на яхту прибились ещё два работника — женщина с сыном. Что можно сказать про них? У женщины светлые волосы, а ресниц почти не видно — такие они белые. Зовут её Марта. У её сына один глаз закрыт повязкой — то правый, то левый, по настроению, — а под носом пробиваются рыжие усики. А его имя такое длинное, что полностью не поместится в эту главу. Назову лишь то, что удалось запомнить. Итак, его зовут Марк-Филипп-Александр-Алик-Фенимор-Грэй-Костэн-Герман-Пушкин-сан-Марк-Филипп. Все моряки стали называть его коротко — Марк-Филипп.

Обычно яхта не входила в ту безлюдную бухту. Голодных животных там всё равно не водилось, кроме того, поговаривали, что в тёмном лесу часто сидят в засаде пираты. Но в этом рейсе всё было по-другому. В этот раз на яхте увидели, как кто-то размахивает белым флагом. Это оказалась футболка Марка-Филиппа. Как только «Кормач» пристал к берегу, мальчик отвязал её от длинного шеста и тут же надел.

Марта и Марк-Филипп не рассказывали, что они делали на берегу, почему захотели уехать и зачем мальчик завязывает глаз, то один, то другой. На судне все были заняты делом, а не пустыми разговорами. И новенькие работали ничуть не хуже матросов, поваров и кормачей.

Конечно же, шторм

Дела на корабле «Антоний и Сладкая Н.» шли неплохо. Рыжий Эдвин взял штурвал в свои руки, и матросам больше не казалось, будто их судно стоит на месте. Нет, теперь оно передвигалось по морю с приличной скоростью. Матросы перестали впадать в безудержное веселье или предаваться отчаянной печали. Все работали слаженно, никто не шлялся без толку по палубе, не смотрел попусту за горизонт, паруса наконец-то просохли, корабль резал волны. Но благополучно всё выглядело только на первый взгляд. На второй взгляд становилось заметно, что «Антоний и Сладкая Н.» на 1–2 градуса отклоняется от заданного курса. Иными словами, с приличной скоростью движется не туда. К счастью, сухие карты были только у Эдвина, исправный компас — у капитана, а капитан давно потерял интерес к маршруту, своему кораблю и морю вообще, так что Эдвин, Антоний и Сладкая Н. без препятствий вели корабль к своей цели. А капитан по-прежнему изредка выходил на палубу, смотрел вдаль и всё повторял:

— Без нашего груза людям придётся туго. Никуда без него.

Так продолжалось бы и дальше и судно достигло бы своей неизвестной цели, если бы не начался шторм. (Ну конечно, а какое же путешествие проходит без него?) Корабль болтало, бултыхало и даже подбрасывало на волнах. Ветер чуть не порвал паруса, хорошо, что матросы успели свернуть их. Нельзя сказать, что небо и море смешались, нет, это был довольно пристойный шторм, он и не думал доставлять больших неприятностей людям — так, хотелось немного побуянить, попроказничать. Шутя, порыв ветра качнул корабль, залил волной палубу. Как назло, на палубе хранился тот самый ценный груз — коробки с мылом, шампуни, пена для ванн. Что тут началось! Теперь уж действительно ни матросы, ни Эдвин не могли больше отличать неба от моря — всё превратилось в пену и мыльные пузыри. Мыльная вода попадала в глаза, больно щипалась, и никто уже не мог держать штурвал. Команде оставалось только надеяться на свой корабль. Но Антоний и Сладкая Н. неслись по морю, не разбирая дорог и течений. Ветер и волны гнали пену и пузыри в сторону маяка.

Шторм, конечно

На «Кормаче» дела тоже спорились. Яхта потихоньку передвигалась по морю, не отходя далеко от берега, команда кормила животных, выискивала новых, варила еду и снова кормила. Однажды Марк-Филипп почувствовал, что скоро грядёт неизвестное — шторм или просто штормовое предупреждение. И у неба, и у моря резко изменился цвет. А может быть, ничего и не грядёт, может быть, это просто ему кажется. Он хотел было рассказать кому-нибудь о своих подозрениях, но не стал — вы помните, что на судне с утра до вечера все были заняты делом, а не пустыми разговорами.

Обычно команда прекрасно справлялась со слабым и средним штормом. Вот и теперь яхта отошла подальше в море, чтобы ветер не разбил её о берег, моряки опустили паруса и собрались переждать непогоду в своих рубках, каютах. Лишь Марта и Марк-Филипп встали к штурвалу. Это Марта сама вызвалась, а сын решил её поддержать.

И вот шторм разошёлся не на шутку. Яхту болтало вверх-вниз и кидало на все четыре стороны, но Марта старалась не сбиваться с курса. Марк-Филипп помогал удерживать штурвал. Всё смешалось — земля, море и маленькое судно посреди ненастья. Марта с сыном уже не следили за курсом, они просто держались за рулевое колесо, чтобы не свалиться с «Кормача».

И вдруг налетел какой-то особенно сильный порыв ветра, и штурвал вырвался из рук, а в глаза Марте и Марку-Филиппу попало что-то щипучее, резкое, с запахом роз, ландыша и календулы. Конечно, это ветер и волны пригнали к «Кормачу» пену и мыльные пузыри. Они так же легко, как пену, подхватили и понесли в сторону маяка яхту. Экипаж выскочил на палубу и молча постарался исправить положение. Тут же у всех защипало в глазах, и команда начала протирать их дождевой водой. Всё это происходило при рёве ветра, шуме волн и в полном молчании — на «Кормаче» не привыкли тратить слова напрасно.

Штормыльные пузыри

Однажды начался шторм. Как раз на следующий день после того, как Капоряк-мл. передал Эльзе привет от тёти Тани. А может быть, не на следующий — дни такие путаные, бывает, что их трудно отличить один от другого. Во всяком случае, Эльза в тот день проснулась и подумала, что сегодня будет не то зарядка, не то драка с Борей за право включить маяк. А может быть, даже и то и другое. Сначала ей даже не хотелось вставать, и она лежала и лежала.

Вообще-то Эльза не очень любила шторм. Чего хорошего: непогода — она и есть непогода. Правда, появляется какое-то разнообразие — а то всё тишина и тишина. Иногда можно и шторм потерпеть. Сидишь на маяке, смотришь в море. А море бушует, ревёт, крутит волны, солёный воздух мечется туда-сюда, в небе темно, и снова непонятно, где море, где небо. В это время и погулять не выйдешь — того гляди ветер свалит с ног, захлестнёт высокая волна. Шторма надо немного, а потом пусть снова будет лёгкий бриз или довольно ощутимый ветер, гулкие упругие волны, на которых можно качаться, сидя в шлюпке.

Начало шторма Эльза пропустила. Она лежала, лежала и постепенно заснула. Вдруг кто-то стал брызгаться морской водой. Это вовсю разгулялась стихия. Эльза распахнула окно, посмотрела на море, но не увидела его: вокруг маяка летали огромные, большие, внушительные, довольно солидные, маленькие, микроскопические мыльные пузыри. Воды в море не было, её заменила мыльная пена, густой сладкий запах доносился с моря. Что могло произойти? Что это за таинственный шторм, который приносит мыльные пузыри?

Из соседнего окна на море смотрел Боря Капоряк. Взгляд его был неподвижен, рот раскрыт. Примерно так же выглядела и Эльза. Они так внимательно наблюдали за штормом, что не заметили, как наступил вечер. Только Кулик-Сорока бегал туда-сюда по кровати и скулил. Но скулил очень странно — то жалобно, как собака, которую только что побили, то радостно, как щенок, который увидел своего долгожданного хозяина. Он то ставил передние лапы на подоконник, то подпрыгивал всеми четырьмя сразу, то кидался Эльзе в ноги. Никогда раньше с ним не случалось такого. «Наверное, Кулик-Сорока хочет гулять», — решила хозяйка. Они вместе спустились на улицу.

Голос из темноты

Настоящая тьма опутала маяк. Не сумерки, не рассеянный свет, не темнота даже — а самая настоящая тьмущая тьма. Если бы кто-то попросил Эльзу поднести ладонь к носу и посмотреть на неё, то она бы не увидела ничего. Странно, две минуты назад наверху наблюдались мыльные пузыри, а здесь — только темень. Эльза протянула руку вперёд, и она стала липкой. «Это тьма», — решила она. Говорят же: «липкая темнота». Вот она, самая настоящая липкая тьма.

Вдруг что-то заплюхалось у самого берега, застучало, зашумела ещё сильнее вода, что-то даже затрещало как будто.

— Заглохни мой голос, чего ж это у вас маяк-то не светит? — спросил кто-то из тьмы.

Эльза бегом кинулась наверх. А вот Кулик-Сорока, похоже, заметался в разные стороны. Он то пускался вслед за хозяйкой, то отскакивал в сторону голоса. Побежим же за Эльзой — сейчас начнутся грустные дела, пусть она чувствует нашу поддержку.

Не очень-то радостная встреча

Эльза сама не понимала, что с ней происходит. Лампа на маяке уже давно загорелась, экипаж «Кормача» был накормлен, переодет в сухое и уложен спать. Перед сном каждого матроса лично осмотрел Боря Капоряк, прослушал, исправно ли работает сердце, лёгкое ли дыхание, проверил пульс, потрогал живот. Всё было в порядке, только у всей команды наблюдалась сильная усталость и у пары матросов — умеренное волнение. Пока доктор делал своё дело, мальчишка в чёрной повязке ходил вокруг лампы, цокал языком и приговаривал что-то вроде:

— Разбейся мой компас, если это не настоящий северный маяк! Тресни моя повязка, если он светит не на сорок морских миль!

Потом отбегал от неё, смотрел из окна на море, поправлял свою повязку, несколько раз присвистывал и бормотал:

— Акулы-дрозофилы! Вот это пейзаж!

От всех этих присвистываний, причмокиваний, бормотаний и восклицаний рыжая Эльза каждый раз вздрагивала и тёрла коленки — как будто на них появились ссадины. Она хотела сказать этому нахалу, чтобы потише тут, не у себя же дома, но не смогла — голос пропал. И веснушки на лице побледнели.

— Перестань свои ужимки, как пират просто, — сказал Капоряк, от волнения слова перепутались у него в голове. — Не видишь, посмотри, плохо как ей, что ли.

И тут все увидели, что с рыжей Эльзой что-то происходит. Веснушки совсем пропали с её лица, коленки засаднило так, что девочка немедленно начала яростно чесать их, но остановилась, потому что увидела сыпь на руках. Тут же чесаться стали руки, ноги, голова и даже живот. Эльза заревела, и из глаз её текли не просто слёзы — а очень горячие слёзы. Кулик-Сорока хотел их слизать, но обжёгся. Он заскулил, пробежал несколько раз вокруг хозяйки и вдруг бросился на Марка-Филиппа.

— Твою налево, не кукуй тут, когда не… — начал визжать парень, но волк только сорвал повязку с его головы. Раз — и её уже нет! На полу остались только мелкие клочки. Потом он аккуратно подтолкнул носом повязку на Эльзе. И от неё тоже остались оборвыши ткани.

Глаз девочки, на котором была повязка, как-то то ли опух, то ли заплыл. То же происходило и с другим глазом.

— Так! — громко сказал Капоряк-мл. — Я понял. Это аллергия. Все симптомы налицо. На что у тебя аллергия?

Но Эльза, конечно, ничего не могла ответить Боре. Во-первых, она плакала, во-вторых, голос у неё пропал. И вообще, она не знала, что такое аллергия, тем более на что она бывает.

И тут заговорила Марта.

— У неё аллергия на пиратов, — сказала она. — С детства. Я знаю, я её мама.

Как лечить аллергию

— Аллергия лечится так, — умным голосом сказал Капоряк-мл. — Начнём, не теряя времени на разные удивления.

Пожалуй, действительно, пока мы удивляемся, раскрываем рот, расширяем глаза, показываем пальцем на Марту или Марка-Филиппа, время стремительно летит, а Эльзе становится хуже, вот уже она никого не видит — так опухли глаза.

— Если у пострадавшего аллергия на пиратов, нужно удалить от неё всех пиратов, — продолжал Боря. — Предлагаю покинуть здание маяка добровольно. Со своей стороны могу гарантировать молчание и неразглашение тайны вашего местопребывания.

Но никто не пошевелился. Может быть, его просто не поняли. В минуты, когда что-то угрожало больному, студент Капоряк то путал слова, то говорил слишком длинными и малочеловеческими фразами. Теперь, видимо, настало время для казённой речи.

— Повторяю, — громче сказал он, — всем пиратам выйти из помещения!

И снова никто не тронулся, только Эльзе стало ещё хуже, сыпь по всему телу не просто покраснела, а стала ярко-алой.

— Всем пира… — снова заговорил Капоряк, но тут волк Кулик-Сорока завыл на луну. Все поняли, что хотел сказать Борис, но никто его не услышал. Зато Эльза как будто вздохнула свободнее (ей к тому времени стало трудно дышать, это тоже от аллергии).

— Больше не говори этого слова, — сказала мама Эльзы, — на него у неё тоже аллергия, не видишь? А ты брось свои словечки, которым научился от Трёхдневной Щетины и его компашки. Твоей сестре плохо. — Это относилось, конечно, уже к Марку-Филиппу.

«Антоний и Сладкая Н.» отправляются домой

После шторма корабль совсем сбился с курса. Глаза у моряков стали пустыми и ничего вокруг своего корабля не замечали. И только капитанские глаза вдруг прояснились, засверкали, рот растянулся в улыбке, и он вышел проветриться на воздух.

— Слушай мою команду сюда! — Капитан решил покомандовать. Он не занимался этим с самого начала морского путешествия. Вот что делает свежий воздух, обогащённый послештормовым озоном. Попробуйте прогуляться после шторма или хотя бы после дождя — может быть, и в вас проснутся давно утерянные желания. — Мы возвращаемся домой!

Капитан ждал ликования, восторгов, да хотя бы простой радости, но матросы стояли, а взгляды их блуждали по палубе, горизонту, небу и морю.

— А ну, займитесь работой, товарищи моряки!

Это тоже не очень-то помогло. Люди по-прежнему стояли, глаза так же бегали. Капитан задумался, молча взял щётку и принялся драить палубу. Обычно драение палубы помогает думать (и это тоже можете проверить сами). Глаза моряков переключились с чаек на уборщика. Потом он стал в одиночку ставить паруса. Первым не выдержал и начал помогать штурман, а через три минуты вся команда делала привычную работу — вела корабль по курсу.

— Слушай мою команду сюда! — снова крикнул капитан. Он чуть сдерживал улыбку, едва не смеялся от радости. Моряки столпились вокруг него. — Наш ценный груз пропал! — чуть не подпрыгивал от счастья капитан. — Но это ничего! Мы всё равно нарушили все сроки поставки! Мы! Идём! Домой!

Вот когда начались долгожданные ликование, восторг и радость! Моряки подхватили своего капитана на руки, сделали три круга по палубе и вдруг бросили его в море. Потом дружно крикнули:

— Человек за бортом! — и попрыгали в воду. На корабле остался только рыжий Эдвин. Хоть он и был старым приморским волком, но не все корабельные традиции были ему знакомы.

Матросы выбрались из воды и забегали по всему кораблю, наводя порядок. Давно на «Антонии и Сладкой Н.» не блестел так якорь, не была такой чистой палуба! В два счёта всё встало на свои места, а сами матросы нарядились в парадную форму — по данным капитана, до дому они доберутся не позже чем через каких-то семь часов! Нужно было ещё приготовить подарки своим родным — у кока в кармане оказались семена необычных растений, которые он собрал на чужих берегах, первый помощник капитана соскрёб с якоря налипшие лишние ракушки. Штурман вымел из шлюпки чужеземный песок и положил его в футляр от компаса — что это должно было означать, непонятно. Один матрос снял кроссовку прямо с ноги Эдвина — на память. А вперёдсмотрящий забрался на мачту и начал фотографировать чаек — он каждый раз привозил своей маме их фотопортреты. Остальные ограничились тем, что привели себя в порядок, почистили зубы, вымыли за ушами.

— Почта за бортом! — вдруг крикнул сверху вперёдсмотрящий. Прямо по курсу к кораблю приближалась закупоренная бутылка с письмом.

Старая история

Рыжая Эльза почти поправилась. Сыпь пропала, веснушки вернулись на свои места, коленки перестало саднить. Никто, глядя на девочку, не мог бы сказать, что ещё недавно у неё были опухшие глаза. Словом, она выздоровела, только говорила очень тихо и настроение было такое, что… Оно куда-то пропало. Эльзе ничего не хотелось — ни гулять, ни читать словарь, ни гладить по спине Кулик-Сороку. Она даже забыла, что каждый вечер должна зажигать фонарь. К счастью, кроме неё на маяке было много людей, и уж об этом-то они позаботиться могли.

— Давай поговорим, — однажды сказала Марта. Она пришла к Эльзе, легла рядом с ней на кровать. Девочка повернулась к ней и ничего не сказала.

— Я твоя мама. А Марк-Филипп — твой брат.

— Мама? Брат? А Эдвин? — спросила Эльза и сама не заметила, что по её лицу покатились слёзы. Они были не очень горячими — обыкновенными, солёными.

— Это было давно, ты только что родилась. К берегу пристал корабль с чёрным флагом, там заболел матрос, и капитан попросил помощи. А я умею перевязывать голову, определять, болит ли желудок, делать уколы. Пришлось отправиться посмотреть больного. За мной увязался Марк-Филипп. Ему было столько же лет, сколько тебе сейчас. Вот он. — И Марта показала ей ту самую фотографию, где Эдвин держит на руках маленькую Эльзу. — Марк-Филипп подумал, что на корабле наверняка найдётся что-нибудь волшебное. Ты же тоже хочешь увидеть что-нибудь такое, да?

— Пармезан? — спросила Эльза.

— Это были пираты. Никто на корабле не болел. Им просто надо было, чтобы кто-то готовил для них, ждал на берегу, прибирался в их секретном убежище. Как только мы с Марком попали на судно, они подняли якорь и отчалили.

— Отчалили? — сказала рыжая Эльза. Вот уже три минуты она слушала, а если говорила, то могла только задавать вопросы. Так её удивлял рассказ Марты.

— Мы не могли выбраться из плена девять лет. Я знаю, что Эдвин хотел нас освободить, но ты заболела, как только увидела пиратов. Он не мог оставить тебя одну. Но теперь всё хорошо. Мы смогли убежать. Теперь будем снова вместе. Только я не понимаю: где Эдвин?

— А маяк? — спросила Эльза. — Не погас?

Новый словарь

— Смотри, — сказала Марта Эльзе, достала из сумки тетрадь, ручку и что-то написала. — Я знаю, ты любишь словарь. Я тебе сделала новый, поменьше. Это простые слова, всего два. Жаль, что ты не можешь их сказать.

Марта ушла, Эльза заглянула в тетрадь, позвала Кулик-Сороку и пошла на улицу. Она села на деревянные мостки и стала смотреть на море. Волк улёгся рядом. Она думала обо всех событиях последних дней — о том, что у неё вдруг появились мама и брат, что Капоряк-мл. никак не успокоится и зовёт её на зарядку и призывает практиковать профилактическое отключение, как он говорит. И о том, что Эдвина всё нет и нет.

— Скажи мне, Кулик-Сорока, сколько же надо глаз?

Волк ничего не ответил, только положил голову ей на колени.

— Раньше я смотрела на Эдвина и маяк, — сказала она, — и ещё на тебя. Потом папа уехал, и я закрыла один глаз. Теперь у нас на маяке живёт Боря, Марк-Филипп, Марта. Это не считая нас. Ладно ещё — только что уехал полный экипаж «Кормача». Сколько надо глаз? Ты не знаешь? Эдвин смог бы объяснить.

Кулик-Сорока вздохнул, сбегал к маяку и принёс пустую почтовую бутылку.

— Ты прав, — сказала Эльза. — Эдвин что-то слишком задерживается.

Она вырвала из тетрадки страницу с новыми словами, написала ещё немного, скрутила и положила её в бутылку. И отправила письмо. Всё. Теперь оставалось только ждать.

Все люди кому-то братья

Как-то утром к Эльзе постучался Марк-Филипп.

— Слушай, давай у него скальпель, что ли, сломаем, — с порога сказал он. — Надоел он со своей зарядкой.

В это время Боря Капоряк стоял под окном и кричал что есть силы:

— Зарядка! Зарядка! Время зарядки! Выходите! Эльза! Марк-Филипп! Марта!

— У него мечта, что ли, всех выгнать на зарядку? — рассуждал брат. — Где его саквояж?

Эльза ещё не успела толком проснуться, а тут целый рой событий: с неба смотрит солнце, Марк-Филипп ищет саквояж, Капоряк кричит под окном.

— Там писем нет? — первое, что спросила она.

— Да так, от тёти Тани привет.

Что-то эта самая тётя Таня пристрастилась посылать приветы. Бывает, за день придёт две бутылки с письмами от неё. И пишет она больше какую-то ерунду: то прогноз погоды пришлёт, то сведения о названиях кораблей — зачем им это всё? А Эльза всё ждала, что напишет Эдвин. Впрочем, прошло ещё совсем мало времени с тех пор, как она отправила письмо. Пока она думала обо всём этом, Марк-Филипп прошёл по кровати, высунулся в окно и почти мирно спросил:

— Эй ты, красный крест, тебе не пора заняться маяком?

— Выходи на зарядку!

— Слушай, мы сделали уже, а твой скальпель сейчас сломается! Понял?

— Ты! — закричал Капоряк и сорвался с места. Через минуту он был уже в комнате Эльзы. — Отдавай скальпель! Где мой саквояж?!

Через пять секунд Марк-Филипп и Боря уже мутузили друг друга. Эльзе пришлось вскочить и перепрыгнуть на подоконник. Волк пытался как-то разнять соперников, отталкивал их друг от друга, но это было бесполезно.

— Мальчики, прекратите, — вдруг совершенно спокойно сказала Марта. Она только что подошла к дверям. — Вы же братья.

— Как это? — спросила Эльза.

— Очень просто. Миша Капоряк — мой родной брат. А Боря — ваш двоюродный. Чего проще. Все люди кому-то братья. Пойдём завтракать. — И она отправилась на кухню, где вкусно пахло блинами.

— И сёстры, — чуть слышно добавила Эльза и спрыгнула с подоконника.

Что это за письмо

К «Антонию и Сладкой Н.» стремглав подплывала бутылка с письмом. Если бы у почтовых бутылок были вёсла, ласты или хотя бы лапы, то про неё можно было бы сказать, что она стремительно подгребает к кораблю. Но никаких ласт, никаких лап и тем более никаких вёсел у почты, конечно, не было. Непонятно, как она умудрялась приближаться так быстро.

В бутылке было сразу два письма. Так бывает, что поделать — в море не так уж много зелёных бутылок, приходится экономить. Случается, кто-то присоединяет своё послание к чужому — конечно, если они плывут по одному адресу.

Сначала команда развернула официальное сообщение морского министерства. Экипажи всех кораблей ставили в известность, что с верфей в море спущены три новых судна: «Ромео и Джульетта», «Шеваров и дочери» и «Словарь ударений». Непонятным образом корабль «Антоний и Сладкая Н.» тут же побежал по небольшим волнам гораздо бодрее.

Второе письмо никто не мог понять. На листочке в клеточку было написано двумя разными почерками:

А больше ничего не было. Матросы повертели в руках бумагу, сложили из неё самолётик и отправили в воздух, полетать. И письмо прилетело прямо в руки рыжему Эдвину.

— Мне срочно нужно домой, — сказал он и потребовал немедленно пересадить его на попутный корабль.

Ещё одна старая история

— Они всё время о чём-то спорили, не знаю почему, — рассказывала Марта за завтраком. — Миша говорил, надо маяк белить, а Эдвин отвечал, что ещё полгода можно и подождать. Мише нравились резиновые сапоги, Эдвин ходил в калошах. Миша однажды сказал, что тебя можно назвать Никой или Милой, а Эдвин взорвался и сказал, что ты будешь Эльза. Тебя и назвали Эльзой, мог бы так и не нервничать, мой брат просто предложил. А Эдвин сразу же рассердился. Конечно, его тоже можно понять, Миша всё время обзывал его рыжим, что за манера? Он так же не любит рыжих?

— Ну, в общем-то да, — ответил Боря, — но не настаивает, так и говорит: «Конечно, не настаиваю, но рыжих я не люблю. И чего Марта с ним связалась?»

— А Эдвин всегда с недоверием относился к тем, кто строит и ремонтирует маяки. Говорит, что на всех маяках не хватает комнат, а при ремонте никто не может исправлять флюгеры. И вот однажды Миша приехал к нам. Как раз испортилась погода, а он настаивал на профилактическом отключении лампы…

— Вот! — вскрикнул Боря. — И я о том же!

— Лампу отключать не стали, — продолжила Марта, — кроме того, Эдвин сказал, что погода испортилась из-за моего брата. Это же неправда! Ну и слово за слово — смотрю, а они уже дерутся. То Эдвин побеждает, то Миша. Чем бы это закончилось, не знаю, начался шторм. Эдвин побежал зажигать фонарь, но он погас, потому что починить его не успели. В это время Миша шёл на помощь, а вашему папе что-то понадобилось внизу. На лестнице было темно, и он наткнулся на твоего папу, Боря. Он не хотел спускать его с лестницы, так получилось. Потом они даже пожали друг другу руки, но факт — у Мишки был большой фингал. Вот с тех пор они и недолюбливают друг друга. Но это больше в письмах, а на самом-то деле они были бы рады увидеть друг друга.

— Марта, — вдруг сказала Эльза, — конечно, ты же не знаешь, а я не люблю блины. Давай сварим просто картошки.

Эдвин отправляется домой

— Мне срочно нужно домой, — сказал рыжий Эдвин. — Радируйте попутному кораблю.

Старый приморский волк повторял это уже часа три, а капитан всё не радировал и не радировал. Штурман, который когда-то обещал Эдвину любую помощь в обмен на сухие карты, спрятался в какой-то каюте и тоже никому не радировал. Все, к кому бы ни подходил смотритель маяка, как-то очень быстро вспоминали о других делах и убегали. (Их можно понять — рация для связи с другими кораблями и берегом давно была сломана.) Только капитан непреклонно стоял на палубе и смотрел, не покажется ли земля. Нет, не показывалась. Вскоре капитан начал зевать, скучать, переминаться с ноги на ногу. И это тоже понятно — рядом стоял Эдвин и говорил одно и то же о том, что нужно искать попутный корабль, матросы сидели по каютам и рубкам, земли всё не было. И вдруг на горизонте капитан заметил какое-то судёнышко. Издалека оно казалось совсем крошечным. «Ничего, — подумал капитан, — когда мы сблизимся, эта посудина окажется огромным лайнером».

Но этот огромный лайнер был совсем не лайнером, а скромной яхтой.

— Эй, на «Кормаче»! — крикнул капитан. — Примите пассажира, да поскорее! Живо! Доставьте его на северный маяк!

Пока капитан давал им это распоряжение, пассажир уже спускался по верёвочной лестнице с борта «Антония и Сладкой Н.», яхта подгребала к кораблю, моряки помогали Эдвину ступить на палубу яхты. Правда, в это же самое время кто-то на «Кормаче» возмущался, что они только-только с маяка и что им нужно пополнить запасы корма для животных, а тут потеряется время. Ещё бы не возмутиться — на яхте ценили время и всегда были заняты чем-нибудь, что может принести пользу живой природе. Тем не менее капитан яхты приказал сменить курс и отправиться на маяк. Во-первых, он хорошо знал Эдвина, а во-вторых, считал, что помощь любому живому существу — это польза природе. Может быть, он и прав.

Сколько нужно имён

Рыжая Эльза спросила у Марка-Филиппа:

— Почему у тебя столько имён?

— Ну, знаешь ли, — важно начал брат, — это такая долгая история, что ты можешь и не дослушать.

Может быть, он ждал, что Эльза станет возражать или, наоборот, согласится с ним. Но она молчала.

— Так вот. Мама и… Эдвин…

— Папа, — сказала Эльза.

— Да. Они всё время спорили, как меня нужно назвать. Мама говорила, что Марк, а Эдвин — что Филипп. Мама предлагала назвать Александром, а Эдвин говорил, что можно и просто Аликом. И так они перебирали имена довольно долго, обращались ко мне то так, то этак. Больше всего им нравилось называть меня Марком, Филиппом, Александром, Аликом, Фенимором, Грэем, Костэном, Германом, Пушкином-сан. И снова Марком и Филиппом. Так осталось вот это двойное имя Марк-Филипп. И тогда мама и Эдвин перестали спорить. Тем более что тут родилась ты и они начали придумывать имя для тебя. Ну а потом на маяке остались только вы вдвоём. И Кулик-Сорока.

— Я не знаю, зачем мы его так зовём, — сказала Эльза. — Просто зовём, и всё. Это такая птица, с красными лапами, она летит и жалобно пищит. А Кулик-Сорока часто поскуливает.

И тут они услышали, что где-то на улице скулит и подвывает волк. Он уже давно бегал по берегу, катался по траве и нюхал воздух.

Наконец-то Эдвин едет домой

Рыжий Эдвин ступил на палубу «Кормача». Любой другой на его месте сразу почувствовал бы: что-то тут неладно. Действительно, с тех пор как мы видели яхту в последний раз, на ней что-то изменилось. Неуловимая расхлябанность поселилась на судне, едва заметная лентяйскость. Экипаж по-прежнему был занят своим делом. Но кто-нибудь нет-нет да и уходил пить чай или останавливался в задумчивости. Это, правда, никаким образом не сказывалось на работе: корм был вовремя приготовлен, животные на берегах сыты, стрелка компаса по-прежнему показывала на север, а штурвал слушался капитана.

Совсем недавно, можно сказать, только что в команде появился новый матрос, его называли тут фонарщик Миха. На одном берегу, среди тюленей вдруг обнаружился этот человек — с бородой, в разбитых очках и заплатанной одежде. За спиной у него висел огромный пятнистый (как у военных) рюкзак. Его взялись подкинуть до ближайшего крупного порта.

Все лампочки, фонари и свечи, которые попадались на Михином пути, он немедленно начинал проверять, а то и ремонтировать. Кроме того, он простукивал стены кают, прослушивал их фонендоскопом. Иногда Миха доставал из своего рюкзака чистую марлевую повязку, ходил в ней по палубе и бормотал:

— Имеет место изношенность штурвального колеса и потёртость обоев в капитанской рубке… Так и запомним… Необходима профилактика якоря…

За несколько дней пришелец разобрал и собрал обратно почти все фонари на судне, перемотал изолентой обломки весла (зачем? Оно всё равно бы не пригодилось, его тут держали в благодарность перед прежними заслугами), пришил запасные карманы на брюки моряков. И как-то так получилось, что Миха работал и хлопотал больше всех. Человек он был весёлый, обаятельный, и матросы потянулись к нему с кружками чая, с печеньем, с квашеной капусткой.

— Вот, — говорил кто-нибудь из моряков, — ты целый день чем-то занят, на обеде не был, чаёк попей.

— Один я чай не пью, — отвечал пришелец и отхлёбывал из кружки половину. — Да ещё и с капусткой. Давай уж вместе.

Так вот и получалось, что команда стала не только заниматься своими делами, но и пить чай не вовремя, любоваться закатом.

Всего этого не замечал рыжий Эдвин, душа его была устремлена домой, а сам он принялся не поднимая головы готовить корм для животных, чтобы накормить всех как можно скорее и развернуть яхту к маяку.

Никаких, знаете, фонарей

Однажды капитан «Кормача» сказал Эдвину:

— Ну вот, сегодня будет наша последняя стоянка перед маяком. Мы должны накормить диких медведей.

— А потом — дом? — спросил приморский волк рыжий Эдвин.

— А вечером прибудем к маяку.

Эдвин всё утро словно бы летал по яхте, его было видно то там, то тут. Его голос слышался отовсюду. Он так стремительно вытаскивал из трюма мешки с комбикормом, так жарко раскочегаривал печь, так неистово намывал кастрюли и корыта, так яростно работал секатором для зелени, что команде ничего не оставалось, как только предоставить ему всю работу и наблюдать со стороны. Корм был уже готов, а «Кормач» ещё только-только начал приближаться к месту обитания диких медведей. На носу яхты нетерпеливо подпрыгивал на одной ноге рыжий Эдвин.

Наконец судно пристало к берегу, и команда начала выносить корыта, наполнять их кормом. И вдруг обнаружилось, что еды слишком много.

— Едем на Соколиный Камень, — сказал капитан, — там объявилась новая волчица, покормим её. Как раз хватит.

— Ничего не много, — закричал Эдвин и стал накладывать корм горкой. — Не надо на Соколиный Камень!

Бедный Эдвин! Он не знал, что всю жизнь живёт по соседству с Соколиным Камнем.

— Его надо остановить, — побледнел старший ветеринар. — Диких медведей нельзя перекармливать, они от этого дичают.

— Нет-нет, не надо никуда ехать, — бормотал рыжий Эдвин. Вдруг он почувствовал, что ноги отрываются от земли, а воротник — от курточки. Это Миха решил немного встряхнуть старого приморского волка, но не рассчитал и попортил одежду.

— Извини, Эдвин, — сказал он и поставил его обратно.

Но смотритель маяка не привык, чтобы кто-то отрывал его от земли.

— Капоряк?! — удивился рыжий Эдвин. — Вот ты где!

В этот же момент Михал Борисыч Капоряк (это был именно он, да) получил по шее. Он тоже не любил вот так запросто получать по шее и стукнул Эдвина в глаз. А Эдвин толкнул его. В падении Михал Борисыч схватил Эдвина за ноги, и они упали оба. Началась драка.

— Вы двое будете сидеть на корме и кидать корм в море, морским тварям, — сказал капитан, когда их разняли. И никаких чаепитий, никаких ниток с иголками, никаких, знаете, фонарей!

Кто сломал летучую мышь

Сначала приморский волк и пришелец сидели спиной друг к другу. Каждый печально запускал ложку в кастрюлю с кормом и кидал его в воду. Эдвин думал о том, как покажется в таком виде дома, а Капоряк-старший мечтал достать из своего рюкзака нитки с иголками и починить одежду. Но капитан запретил даже думать о чём-то другом — только кормить морских тварей.

В темноте «Кормач» подошёл к Соколиному Камню. Все моряки знают, что в этих местах лучше не появляться в темноте, а если уж очутился, то неплохо бы отойти подальше от берега. Но капитан был так расстроен безобразным поведением двух пассажиров, что совсем забыл об этом и вёл свою яхту у самого берега. К тому же, хоть они и кидали за борт корм, его всё ещё было много, и команда думала угостить волчицу.

— Эй, кто-нибудь, зажгите летучую мышь! — приказал капитан.

Летучая мышь — так называется корабельный фонарь. Может быть, не такой уж и яркий, но его света хватило бы пристать без происшествий.

— Ну, где там свет? Дайте света! — закричал капитан.

— Дело в том, что фонарь неисправен, капитан, — сказала корма голосом Михал Борисыча, — я разобрал его, а собрать не успел, потому что мы пристали к берегу и начали кормить медведей, а потом…

Все помнили, что было потом, и, в общем, понятно стало, почему фонарь не горит. Никто не знал только, что теперь делать. Погода выдалась пасмурная, как назло, даже луны не видно. Конечно, можно зажечь свечи, но что толку от них?

Волны бились о каменный берег, тащили на себе яхту.

— Сейчас мы проскребём дно, — сказал кто-то из матросов.

Но всё оказалось гораздо хуже. Мало того что дно прошкрябало по камням, так ещё сломался руль, в трюме что-то упало, да так сильно, что где-то появилась течь — темно, не видно, где именно.

— Это я исправлю, — сказал пришелец.

Но что гораздо хуже — по следу комбикорма вот уже полдня за яхтой плыли морские твари. Днём этого никто не замечал, а в густых сумерках стало ясно слышно, как они плещутся у бортов.

«Сейчас нас съедят», — подумал капитан и скомандовал:

— Все на сушу!

Оставалось пройти по мели каких-то сто метров. Но на опушке леса матросы увидели несколько пар светящихся глаз. Это были дикие медведи. Оказывается, звери всё-таки объелись и одичали от этого. Всё это время они шли по берегу следом за «Кормачом». «Чем больше ешь, тем больше хочется!» — вот какой девиз их вёл.

— Нам нужен огонь, — чуть слышно проговорил Капоряк и полез за спичками в свой огромный рюкзак.

— Эдвин, почему не горит твой фонарь? — спросил капитан.

Что мог ответить на это старый приморский волк?

Маяк снова светит

Волк Кулик-Сорока бегал под окнами, катался по траве, нюхал воздух и подвывал. Но это сначала подвывал, а потом начал выть в полную глотку. Сидел и выл, будто хотел, чтобы выглянула луна. А может быть, правда, именно этого и хотел. Никто же не знает, о чём думают волки, Эльза и то не смогла догадаться, помните?

Вскоре его обступили все: Эльза, Боря Капоряк, Марта и Марк-Филипп.

— Ну что ты, ну не плачь, — обнимала его девочка и гладила по голове. Она хотела отдать волку свою конфету, но он не брал, а только продолжал выть. Отбегал немного в сторону, оборачивался и прибегал снова.

— Он зовёт нас! — догадался Марк-Филипп. — Пойдём, там что-то случилось!

— Но там темно, — немного испуганно прошептала Эльза и пошла за фонарями и свечками.

— Почему не горит маяк? — спросила Марта. — Опять профилактика?

— Сейчас, — сказал Боря и умчался зажигать лампу.

Вскоре маяк работал, а вся компания бодро шла к лесу — с фонарями, факелами и палками. Чем глубже в лес заходили люди и Кулик-Сорока, тем страшнее им становилось. Волк теперь не выл, а поскуливал. Медленнее и тише шагали они, но всё равно шагали. Эльзе иногда делалось до того страшно, что хотелось развернуться и бегом бежать обратно, домой, туда, где светит маяк, но она смотрела на бедного Кулик-Сороку, у которого шерсть стояла дыбом, но он всё равно бежал впереди всех, и продолжала идти, и не убегала. Кто мог знать, что лес по ночам такой страшный? Чтобы меньше бояться, она сама не заметила, как схватила за руки Марту и Марка-Филиппа. Они тоже выглядели испуганными. Кажется, только Боря Капоряк оставался бесстрашным; в одной руке он держал факел, в другой — свой медицинский саквояж. А сам вспоминал правила оказания первой медицинской помощи. Это было поважнее всего остального.

Кулик-Сорока устраивает свою судьбу

Экипаж «Кормача» стоял по колено в ночном море, рядом плавали морские твари, а на берегу поджидали их дикие медведи, и в руках моряки не держали ничего, что бы их защитило. Твари подплывали всё ближе, и медведи стали заходить в воду. Маяк включился, и всех теперь было видно.

«Те или эти? Кто успеет первым? Кто нас съест?» — мог бы задать вопрос любой на месте этих матросов. Но команда яхты всегда была занята делом и не привыкла к пустым рассуждениям. В эти страшные минуты моряки мысленно прощались со своими родными и с тем делом, которому были преданы всей душой.

И вдруг из леса выскочила волчица, вцепилась в глотку одному из медведей, началась схватка. С другой стороны вылетел другой волк и тоже начал драться с дикими медведями. Откуда-то появились люди. Они размахивали факелами прямо перед мордами у животных. Наконец все разбежались.

— Папа! — закричала Эльза, когда команда яхты в полном составе вышла на берег.

— Эдвин! — сказал Марк-Филипп.

— Милый! — выдохнула Марта.

— Мне не хватает бинта! — чуть не плача вскрикнул Боря Капоряк. — Папа!

Он пытался остановить кровь у волчицы. Кулик-Сорока зализывал ей другие раны.

— Сейчас, — сказал старший Капоряк и начал рыться в своём пятнистом рюкзаке.

Пока они перевязывали волчицу и Кулик-Сороку, Эльза, Марк-Филипп и Марта не отрываясь смотрели на рыжего Эдвина. Молчание повисло между этими четырьмя людьми.

— Смотрите, — сказал Боря, — волчица уходит.

Она и в самом деле поднялась и медленно пошла к лесу. Кулик-Сорока побежал за ней. Потом вернулся, посмотрел в глаза Эльзы, облизал ей руки и снова догнал волчицу. Через минуту прибежал снова, ткнулся в колени Эдвина.

— Иди, Кулик-Сорока, тебе пора устраивать свою судьбу, — сказал ему Эдвин, — спасибо тебе.

Эльза обняла волка.

— Иди к ней, — шепнула девочка на прощание, — я тебя люблю. Будем ждать вас в гости.

Вскоре волк скрылся в лесу. И снова повисло молчание. Наконец Эльза сказала:

— Папа, у тебя что, повязка? Что с глазом?

— Это пройдёт через две недели, — сказал кто-то из Капоряков.

— Да, просто ударился, — улыбнулся Эдвин. И обнял их разом — Эльзу, Марту и Марка-Филиппа. — Эльза, это твоя мама.

— Мама, — подтвердила дочь.

— Это твой брат.

— Брат, — согласилась она.

— Вон там горит маяк, — продолжал Эдвин. — Так что смотри во все глаза.