Домашний обед в семействе Жигмонта Запольи представлял собою зрелище небезынтересное. Маргарета распоряжалась накрывать стол камчатной скатертью, столовые приборы из золота и серебра, дорогие стеклянные бокалы и тарелки из Венеции, кушанье, приготовленное необычайно вкусно. Хозяйка покупала редкостные припасы, которые привозились в столицу королевства из далеких стран, — рис, пряности. Сегодня ее мужа и пасынка ждал сюрприз — у каждого перед тарелкой лежала золотая двузубая венецианская вилка.

— Что это? — спросил Михал. Он держался с Маргаретой сдержанно, даже несколько натянуто, и порою казался грубоватым.

— Это вилки, — спокойно и дружелюбно сказала Маргарета. — Они нужны для того, чтобы поддевать мясо и не пачкать пальцы.

— Попробуем! — Жигмонт улыбнулся своей смешливой улыбкой.

Мужчины осторожно пустили в ход вилки, Маргарета ела уверенно и изящно.

Некоторое время обед протекал в молчании.

Михал изредка бросал на отца короткие выжидательные взгляды.

Подали яблоки.

Жигмонт прикусил румяный плод.

Маргарета пила из прозрачного стеклянного бокала.

— Я получил странное письмо, — начал Жигмонт.

Михал встрепенулся.

— От кого? — спокойно спросила Маргарета.

— Представь себе, от хозяев Гёзале!

Жигмонт вынул письмо из-за пояса и прочел. Оно было коротким и его можно было счесть странным. Нынешние хозяева Гёзале просили Жигмонта Запольи как можно скорее прибыть в замок!

Маргарета опустила глаза. Она отставила бокал и нервно постукивала по стеклу тонким ногтем.

— Любопытно, — продолжал Жигмонт, — письмо написано левой рукой!

Михал подался вперед.

— Посмотри! — отец подал ему письмо.

Юноша некоторое время держал его перед глазами, затем вернул отцу.

— Может быть, писал левша? — предположил Михал.

— Нет, — возразил Жигмонт. — Писал человек, который боялся, что его узнают по почерку! Левая рука — известный старый трюк!

— Письмо написано при дворе! Тебя, как всегда, пытаются заманить в ловушку! — Маргарета обратилась к Жигмонту с напряженной улыбкой.

— И, как всегда, их постигнет неудача! — отвечал Жигмонт с видимой беспечностью.

— А можно ли определить, кто написал это письмо — мужчина или женщина? — спросил Михал.

— Вот этого я определить не могу! — Жигмонт пристально посмотрел на сына.

Михал снова принялся за еду, орудуя вилкой с некоторой неловкостью.

— Ты поедешь в Гёзале? — Маргарета откинулась на спинку резного стула.

— Да.

— Я не отпущу тебя одного! — бросил Михал почти сердито.

— О, с таким спутником мне не будет страшно! — засмеялся Жигмонт.

— Я бы тоже хотела поехать с вами, — тихо произнесла Маргарета.

— Конечно, поедем вместе! — обрадовался Жигмонт.

Михал поморщился.

Ночью в спальне Маргарета и Жигмонт тихо беседовали. Широкая постель без балдахина была застлана зеленым покрывалом, зеленым шелком были обтянуты подушки. Огонек свечи в золотом подсвечнике трепетно озарял два прекрасных обнаженных тела, выхватывал из полумрака изящные черточки красивых лиц.

— Ты знаешь, я раздумала ехать в Гёзале.

— Почему?

— Мне кажется, это не очень нравится Михалу. Возможно, он хочет побыть с тобой вдвоем. Я не хочу мешать вам.

Жигмонт задумался.

— Возможно, ты и права.

— Когда вы едете?

— Думаю, завтра соберемся и выедем послезавтра, на рассвете.

— Так скоро! А не мог бы ты сначала проводить меня?

— Проводить? Куда?

— Когда вы уедете, мне не хочется оставаться здесь одной.

— Опасаешься докучных гостей?

— Да. Особенно опасаюсь твоего друга, духовника королевы. У меня нет никакой охоты заводить любовную интригу, приправленную раскаянием, осознанием собственной греховности и прочими пряностями в подобном роде!

— А какую интригу тебе хотелось бы завести?

— Жигмонт! Ты не думаешь о том, что обижаешь меня!

— А ты не знаешь о том, что я шучу!

— Не надо таких шуток!

— Но куда я должен проводить тебя?

— Ты помнишь Илону Мольнар?

— Кто это?

— Какая у тебя память! Разве можно так забывать влюбленных в тебя женщин!

— Горлинка моя, их нужно забывать!

— Это очень славная дама, вдова. Ты ее совершенно пленил, разбил ее сердце, и потому она была очень внимательна и добра со мной, совсем как наша королева! — Маргарета тихо засмеялась и поцеловала Жигмонта в плечо.

— Вот видишь, как ты несправедлива ко мне! А ведь благодаря мне, такому беспамятному, знатные дамы, и даже сама королева, прекрасно относятся к тебе!

Он засмеялся дробным юношеским смехом.

— Если бы они знали, какою меня видишь ты!

— Я вижу единственную! А ту, другую, мы оставляем лицезреть священнику и гостям королевы, ту Маргарету, красавицу!

— Ты снова дразнишь меня! Но послушай, эта Илона Мольнар приезжала ко двору в прошлую зиму. С тех пор она прислала мне несколько писем. У нее загородное поместье, где она и живет почти безвыездно. Она приглашает меня погостить. Вот я и поеду. Но мне не хочется уезжать после твоего отъезда, как будто бы ты бросаешь меня! Ты сначала проводи меня, честь по чести, как достойную супругу, а после поезжайте с Михалом. И не тревожься! Я вовсе не требую, чтобы ты провожал меня до самого поместья Илоны Мольнар, проводи до большой дороги. Дальше я доеду.

— Хорошо! Если таково твое желание! А кого из слуг ты берешь с собой?

— Знаешь, никого. Мне хочется поехать одной, вспомнить то время, когда у меня просто не было никаких слуг! На дороге спокойно. Я выеду завтра утром, верхом, и доберусь засветло.

— Я все сделаю, как ты хочешь!

— Благодарю!

Маргарета что-то тихо шепнула на ухо ему. Смуглое его лицо озарилось нежной смешливой улыбкой. Он оперся на локоть, склонился, припал губами к смутно белеющему в полутьме округлому бедру…

Когда они лежали, уже успокоившись, тихо следя за тем, как занимается за окном рассвет, Маргарета внезапно спросила:

— А ты помнишь Кларинду?

— Помню.

— Ты ведь слышал о ее странной жизни…

— Знаешь, все слилось… Кажется, она плыла на корабле с отцом и голубоглазый старик похитил ее, затем ее похитил какой-то разбойник… Смутно помню подробности… Но общее впечатление чего-то странного и красивого… А ты почему вспомнила?

— Я часто вспоминаю ее на рассвете. Она рассказывала, что долго жила в одной восточной стране, в доме, где был сад. На рассвете распускались цветы и птицы начинали петь… А ты, бедный мой, беспамятный, не помнишь?

— Очень-очень смутно, горлинка!..