1

1719 г.

Как-то раз я отрезал человеку нос…

Сказать точно, когда это случилось, не могу: кажется, году в 1719-м. Не помню я и где именно это произошло. Зато хорошо помню, при каких обстоятельствах: в момент нападения на испанский бриг. Нам, разумеется, нужны были их припасы. Я горжусь тем, что моими заботами кладовые «Галки» никогда не пустовали. Но, помимо припасов, на борту брига имелось еще кое-что, необходимое нам позарез. Точнее, кое-кто. Корабельный кок.

Наш собственный кок и его помощник к тому моменту были уже мертвы. Помощника застукали мочащимся в балласт, чего я не позволял. За это полагалось традиционное наказание: виновный должен был выпить кружку мочи, куда каждый из команды «брызнул» свою долю. Я ни разу не видел и не слышал, чтобы выпитая кружка мочи кого-нибудь отправила на тот свет, но именно это и случилось с помощником кока. Он выпил свое «наказание», потом лег спать и больше не проснулся. Какое-то время кок и один управлялся со стряпней. По вечерам он любил глотнуть рома, после чего его тянуло на полуют – подышать свежим воздухом. Он топал по крыше моей каюты, отплясывая джигу. Так продолжалось из вечера в вечер, пока однажды его топанье не прервал крик и громкий всплеск.

На корабле поднялась тревога. Ударили в колокол. Все кинулись к бортам. «Галка» встала на якорь. При свете фонарей и факелов мы обшарили окрестные воды, но кок как сквозь землю провалился.

Само собой, кок с помощником работали на камбузе не одни. Но кулинарные способности их молодых сподручных не простирались дальше умения помешивать еду в котле и чистить овощи. После исчезновения кока все, чем мы питались, – это были сырые овощи. Никто из нас не умел не то что стряпать – мы даже вскипятить воды толком не могли.

Вскоре мы захватили военный корабль. Эта маленькая приятная вылазка помогла нам разжиться превосходной новенькой бортовой артиллерией. Трюмы корабля ломились от оружия. Чего там только не было! Абордажные сабли, пики, мушкеты, пистолеты, порох и пушечные ядра. Корабль был испанским. От одного из пленных, который затем влился в мою команду, я узнал, что есть у испанцев один торговый кораблик и служит на нем весьма искусный кок. Ходили слухи, будто прежде он был поваром ее величества, но чем-то прогневил королеву и в наказание его сослали на это судно. Я не поверил ни единому слову пленного, однако пообещал команде, что еще до конца недели испанский кок будет готовить нам пристойную еду. Выследить нужный нам бриг оказалось делом нехитрым, а обнаружив его, мы тут же атаковали.

Трофейная бортовая артиллерия оказалась как нельзя кстати. Мы дали несколько залпов из всех пушек, изрешетив испанскую посудину. Их паруса превратились в клочья. Штурвал снесло напрочь.

Словом, бриг уже начинал крениться, когда мои ребята взяли его на абордаж и, словно крысы, разбежались по всем углам корабля. В воздухе густо воняло порохом. Хлопали мушкетные выстрелы, звенели сабли. Как всегда, я сражался бок о бок со своей командой, используя саблю для ближнего боя, а скрытым клинком заканчивая дело. На меня бросились двое испанцев. Первому я раскроил треуголку, а затем и голову. Испанец рухнул на колени. Сабля застряла у него между глазами. Я загнал ее так глубоко, что вытащить лезвие из почти рассеченной головы оказалось непросто. Вместе с саблей я приподнял и корчащееся в предсмертных судорогах тело несчастного. Тем временем ко мне подскочил второй испанец. Его глаза были полны ужаса. Он явно не привык к таким заварушкам и не умел сражаться. Я ограничился тем, что отсек ему нос, – из дыры на лице захлестала кровь. Это возымело желаемое действие: зажимая рану, испанец бросился прочь. Мне пришлось обеими руками выдирать саблю из черепа первого противника, после чего я продолжил бой. Правда, особого сопротивления нам не оказали. Нескольких наиболее ретивых мы уложили. Я заранее строго-настрого наказал своим молодцам: что бы ни случилось, беречь кока. Он нам нужен был живым и невредимым.

Покореженный испанский бриг довольно скоро затонул. Мы покинули место сражения, усеянное обломками дерева и обрывками снастей. Над ним еще клубился пороховой туман. Пленных испанцев мы выстроили на палубе и принялись выяснять, кто из них кок. У всех моих текли слюнки и урчало в животе. Этим мы разительно отличались от сытеньких испанцев. Однако пустые желудки ничуть не затуманили наши мозги.

Привычку ценить добротную пищу привила мне Кэролайн – моя единственная настоящая любовь. Мы недолго были вместе. И тем не менее ей хватило этого времени, чтобы существенно изменить мои пищевые пристрастия в лучшую сторону. Думаю, она бы одобрила мое внимательное отношение к корабельным трапезам и попытки отучить ребят жрать что попало. Я это делал не из бескорыстного желания обучить команду хорошим манерам. Я знал: сытый матрос – довольный матрос, не ставящий под сомнение мою власть на корабле. Потому за все годы, что я провел в море, в моей команде не было даже намека на бунт. Ни разу.

– Вот он я, – наконец произнес один из пленных, выходя вперед.

В его устах это звучало как «Вад ань я» из-за повязки, закрывавшей пол-лица. Какой-то дурень оттяпал ему нос.

 

2

1711 г.

Итак, где я остановился? Ах да! Кэролайн. Ты ведь хотела узнать, как я с ней познакомился.

Для начала нам придется перенестись на несколько лет назад, в то время, когда я был простым фермером, разводившим овец. Тогда я ровным счетом ничего не знал об ассасинах и тамплиерах, не слышал о Черной Бороде и Бенджамине Хорниголде и понятия не имел о каком-то там Нассау или Обсерватории. Возможно, я бы так и продолжал пасти овец, как мой отец, если бы не встреча, происшедшая в таверне «Старая дубинка» жарким летним днем 1711 года.

Главным развлечением для таких горячих голов, как я, была выпивка. А там где выпивка, там и до потасовки недалеко. Их в моей тогдашней жизни хватало… даже с избытком. Оглядываясь назад, я не испытываю ни малейшей гордости за свою беспутную юность. Но каждый, кто слишком любит эль, вынужден нести крест последствий своего пристрастия. Среди выпивох редко встретишь человека с чистой совестью. Большинство таких, как я, тешили себя мыслью, что однажды мы покончим с этим и изменим свою жизнь. Возможно, обратимся к Богу или займемся чем-то достойным. А потом… наступал полдень, ты чувствовал, что нет лучшего способа прояснить затуманенную голову, чем новая кружка эля, и потому бросал все дела и отправлялся в одну из таверн.

Упомянутые мной таверны находились в Бристоле – городе на юго-западном побережье нашей старой доброй Англии. Мы привыкли к здешним холодным зимам и жарким летам. В тот год, когда я впервые ее увидел, – 1711-й, как я и сказал, – мне было всего семнадцать.

Я, конечно же, был пьян. По правде говоря, в те дни я частенько находился в подпитии. Возможно… не хочу преувеличивать и выставлять себя в совсем уж невыгодном свете, но половину времени точно. Может, и больше.

Родительский дом стоял на окраине деревни Хэзертон, в десяти километрах от Бристоля. У родителей был небольшой участок земли, почти целиком занятый под пастбище. Отцовские интересы не простирались дальше разведения овец. Мое взросление освободило его от занятия, которое он всегда ненавидел. Я говорю о поездках в город с товаром, препирательствах с купцами и перекупщиками, заключении сделок, умении выговорить себе наиболее выгодные условия и так далее. Когда я подрос настолько, что все, с кем отец вел дела, начали относиться ко мне как к равному, деловые хлопоты легли на мои плечи.

Отца звали Бернардом, мать – Линетт. Они были родом из Суонси, но перебрались на запад Англии, едва мне стукнуло десять. За все эти годы мы так и не избавились от валлийского акцента. Это делало нас непохожими на других, но меня подобные отличия никогда не волновали. Я был сыном фермера, разводившего овец, а не овцой в стаде.

Я часто слышал от родителей, что у меня хорошо подвешен язык. Мать считала меня привлекательным молодым человеком и любила повторять, что своими речами я могу очаровать кого угодно. Я этого не отрицал, особенно когда дело касалось женщин. Скажу так: дела с женами торговцев шли куда успешнее дел с самими торговцами.

Мои занятия напрямую зависели от времени года. С января по май, когда овцы ягнились, мы сбивались с ног. Вне зависимости от того, была ли ясной моя голова или нет, я был обязан до восхода солнца наведаться в хлев и проверить, не появился ли у овец приплод. Ягнившихся овец переводили в хлев поменьше, разделенный на стойла. Их мы называли «ягнячьими горшками». Новорожденными ягнятами занимался отец. Я в это время чистил и пополнял кормушки, менял сено и воду. Мать усердно записывала в дневник количество родившихся ягнят и обстоятельства овечьих родов. Я тогда и писать-то толком не умел. Письму (помимо всего остального, что сделало из меня настоящего мужчину) меня научила Кэролайн. Но тогда овечьей родословной занималась мать. Она тоже была не бог весть какой грамотной, но считать более-менее умела.

Родители любили работать вместе. Это было еще одной причиной, почему отец не возражал против моих частых поездок в город. Мне иногда казалось, что отец и мать соединены какой-то невидимой нитью. Я больше не встречал пар, где бы муж и жена столь сильно любили друг друга и так мало нуждались в выставлении своей любви напоказ. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы понять: каждый из них был смыслом жизни для другого. Душа радовалась, глядя на этих двоих.

Осенью мы пригоняли на пастбища к овцам племенных баранов. Они вместе щипали траву и занимались тем, что способствовало появлению новых ягнят. Сами пастбища тоже нуждались в уходе. Изгороди и стены ветшали, их требовалось чинить или строить заново.

Зимой, если погода портилась вконец, мы не выпускали овец из хлевов. Там, в тепле и безопасности, они готовились принести очередной приплод.

Лето было для меня временем наибольшей свободы. У овец наступала пора стрижки. Этим занимались исключительно отец с матерью. Я ездил в город чаще обычного, продавая не мясо, а шерсть. Поездки не были обременительными, и мои визиты в бристольские таверны становились все более частыми. Можно сказать, я примелькался в тавернах в своем камзоле, застегнутом на все пуговицы, бриджах, белых чулках и слегка потертой треуголке. Я привык считать ее своим отличительным знаком. По словам матери, треуголка великолепно сочеталась с моими волосами. (Они у меня очень быстро отрастали и постоянно нуждались в стрижке. Но мне нравился их красивый песочный цвет.)

Именно в тавернах я открыл для себя, что после нескольких кружек эля, выпитых в полдень, мое красноречие обретало силу и легкость. Думаю, ты согласишься, что у выпивки есть свои достоинства. Эль развязывает язык, устраняет скованность, ослабляет тиски нравственных принципов… Не скажу, чтобы в трезвом состоянии я был излишне застенчив, однако эль давал мне дополнительную свободу. Речь становилась убедительнее, и мне удавалось продать больше шерсти, а излишек вполне покрывал расходы на выпивку. По крайней мере, так я говорил себе тогда.

Если оставить в стороне глупое утверждение, что Эдвард «в подпитии» торговал лучше, нежели трезвый, надо отметить еще одну перемену, производимую во мне элем. У меня менялось умонастроение.

Честно говоря, я считал себя особенным. Нет, не так: я был уверен, что я особенный. Бывали вечера, когда я сидел и отчетливо понимал, что воспринимаю мир совсем не так, как другие. Сейчас-то я знаю, с чем были связаны эти чувства. Но тогда я был не в курсе, как выразить это словами, и лишь говорил, что ощущаю себя непохожим на других.

Возможно, по этой причине, а может, вопреки ей я решил, что не собираюсь всю жизнь заниматься разведением овец. Я осознал это в первый день, когда пришел на ферму в новом качестве – родительского помощника. Детство кончилось. Я посмотрел на отца и понял, что уже не смогу, как раньше, просто прийти сюда, немного поиграть и отправиться домой – мечтать о будущем плавании по далеким морям. Отныне моим будущим становилась работа на ферме. Год за годом я стану помогать родителям, а потом женюсь на какой-нибудь местной девице, у меня появятся сыновья, они подрастут и тоже начнут учиться ремеслу их отца и деда. Я отчетливо понял, что ждет меня впереди, и не ощутил удовлетворенности такой жизнью, не говоря уже о счастье. Такое будущее, похожее на стопку свежевыглаженной рабочей одежды, меня изрядно ужаснуло.

Правда была в том (прости, отец, да упокоит Господь твою душу), что я ненавидел свою работу. А после нескольких кружек эля я ненавидел ее меньше, только и всего. Может, я заливал элем свои странные мечты? Наверняка. Но тогда я как-то об этом не думал. В те дни меня снедало неутихающее презрение к тому, как я живу и во что превращается… или хуже того, уже превратилась моя жизнь. Это презрение почему-то виделось мне шелудивым котом, устроившимся у меня на плече.

Похоже, мне не хватало благоразумия. Порой я вел себя опрометчиво, намекая собутыльникам, что судьба уготовила мне жизнь лучше нынешней. Что тут скажешь? Я был молод, самонадеян и высокомерен. Помножь все это на пристрастие к элю. Даже в лучшие времена такое сочетание давало взрывоопасную смесь. А те времена уж никак нельзя назвать лучшими.

– Тебя послушаешь, так мы что, тебе в подметки не годимся?

Я часто слышал этот вопрос. Слова менялись, но суть оставалась прежней.

Сейчас я понимаю: нужно было проявить крупицу дипломатии. Сказать, что они меня не так поняли или что-то в этом роде. Но я отвечал в своей тогдашней манере, после чего вспыхивала потасовка. Их в моей тогдашней жизни хватало. Наверное, мне хотелось доказать очередным собутыльникам, что я действительно лучше их во всем, включая драки. Возможно, я думал, будто таким образом отстаиваю честь семьи. Вот таким я был тогда. Напивающимся без удержу. Волокитой. Выскочкой. Но только не трусом. Нет. Я ни разу не попытался уклониться от потасовки.

Именно в летнюю пору моя беспечность достигала высшей точки. Я бывал максимально пьян и легковозбудим – словом, настоящая заноза в заднице. Но, несмотря на все это, заметив, как какие-то негодяи пристают к молодой женщине, я тут же бросился ей на выручку.

 

3

Дело было в «Старой дубинке» – таверне на полпути между Хэзертоном и Бристолем. Я был завсегдатаем заведения. Летом, когда родители вплотную занимались стрижкой овец и мои частые поездки в город не вызывали подозрений, я ухитрялся бывать в «Старой дубинке» по нескольку раз в день.

Должен признаться, поначалу я даже не обратил на эту девицу никакого внимания, что уже само по себе было для меня необычным. Я любил покрасоваться в присутствии хорошеньких женщин. Но «Дубинка» не относилась к числу мест, где можно встретить красотку. Женщины туда заглядывали, но иного пошиба. Эта же девица, насколько я мог судить, была не из их числа. Совсем молоденькая, – похоже, моя ровесница. И одета она была не так, как посетительницы этой таверны: скромное платье, какие носят служанки, на голове чепец.

Однако мое внимание привлек отнюдь не ее скромный наряд, а весьма громкий голос, никак не вязавшийся с ее обликом. Девица сидела в обществе троих хорошо знакомых мне мужчин: Тома Кобли, его сына Сета и некоего Джулиана, работавшего у них, фамилию которого я никогда не мог запомнить. Отношения с этой троицей у меня были весьма неприязненные: они смотрели на меня свысока, я платил им тем же. Правда, пока обходилось без кулаков. Когда я повернулся на громкий голос девицы, все трое, подавшись вперед, пожирали ее глазами, полными вожделения. Улыбки на их лицах не могли скрыть истинных намерений троицы. Том и его спутники шлепали ладонями по столу, подзадоривая девицу осушить большую кружку эля.

Не каждый мужчина решился бы выпить такую кружку залпом. Меж тем храбрая девица перелила содержимое в себя, после чего вытерла ладонью рот и с шумом поставила пустую кружку на стол. Троица зашлась хвалебными криками. Они тут же заказали новую порцию. Им нравилось, что молодая женщина уже слегка покачивалась на стуле. Чувствовалось, они боялись поверить в свою удачу. Еще бы: добыча шла прямо к ним в руки.

Я смотрел, как они таким же манером заставили девицу выпить и вторую кружку, шумно одобряя ее успех. И снова эта беспечная дурочка залихватски вытерла рот и хлопнула кружкой о стол. Теперь ее шатало еще сильнее. Троица удовлетворенно переглядывалась. «Дело сделано», – говорили их глаза.

Через некоторое время Том и Джулиан поднялись из-за стола и стали настойчиво предлагать девице «сопроводить» ее домой.

– Дорогуша, ты переусердствовала с элем, давай мы проводим тебя до дому, – говорили они, изображая учтивость.

– До кроватки, – ухмыльнулся Сет, думая, что его никто не слышит, хотя вся таверна слышала его слова. – Уложим тебя в кроватку.

Я посмотрел на молодца за стойкой. Тот опустил глаза и принялся сморкаться в свой передник. У другого конца стойки сидел рослый мужчина. Он поспешил отвернуться. Жалкие трусы! С таким же успехом можно было бы просить помощи у кошки. Вздохнув, я отпихнул недопитую кружку и поспешил вслед за обоими Кобли и их работником.

В таверне было сумрачно. Выйдя наружу, я зажмурился от яркого дневного света. Моя телега стояла на месте, и солнце нещадно ее прожаривало. Неподалеку я увидел вторую телегу. Эта, похоже, принадлежала Кобли. По другую сторону дороги находился чей-то двор с домом в глубине. На дворе не было ни души. На дороге – тоже. Только я, папаша и сынок Кобли, Джулиан и, разумеется, несчастная девица.

– Что я вижу, Том Кобли? – начал я. – Средь белого дня ты с дружками решил напиться и напоить до беспамятства беззащитную молодую женщину?

Услышав мои слова, Том отпустил руку девицы и повернулся ко мне, тыча пальцем в мою грудь:

– А такому ничтожеству, как ты, Эдвард Кенуэй, я настоятельно советую не лезть в чужие дела. Ты ничуть не трезвее меня, а уж про твои моральные устои я вообще помолчу. Как-нибудь обойдусь без поучений таких, как ты.

Сет с Джулианом тоже повернулись в мою сторону. Глаза девицы остекленели. Судя по всему, ее разум погрузился в сон, хотя тело продолжало бодрствовать.

– Да, Том Кобли, я отнюдь не образец благочестивого поведения. Но если мне приспичит затащить девчонку в постель, я не стану дурманить ее элем. И в таком деле я прекрасно обойдусь без помощи друзей.

Том Кобли побагровел:

– Ты нагл, но глуп. Представь себе, я собирался всего-навсего усадить эту подвыпившую девчонку в телегу и отвезти ее туда, где она живет.

– В этом я не сомневаюсь. Но по пути к ее дому может произойти всякое. Это-то меня и настораживает.

– Настораживает? Тебя? Скоро тебя будет настораживать другое. Пара треснувших ребер и сломанный нос, если не перестанешь совать его в чужие дела.

Я прищурился, оглядывая дорогу. С обеих сторон ее окружали деревья в золотистых пятнах. В летнем мареве я разглядел фигуру всадника, двигавшегося к нам со стороны Бристоля. Всадник находился еще достаточно далеко, и потому я видел лишь его силуэт.

Я шагнул к своему противнику. Если до этого мое поведение можно было (пусть и с натяжкой) назвать учтивым, теперь всю учтивость как ветром сдуло. В голосе у меня зазвучал металл:

– Вот что, Том Кобли, или ты оставишь несчастную девицу в покое, или я за себя не отвечаю.

Троица переглянулась. Казалось, они вняли моим требованиям и даже на шаг отступили от девицы, и та с явным облегчением опустилась на корточки, упершись рукой в пыльную землю. Она таращила на нас мутноватые глаза, явно не осознавая, что весь сыр-бор затеян из-за нее.

Но слова словами, а я поглядывал на обоих Кобли и их прихвостня, оценивая свои шансы. Приходилось ли мне драться сразу с троими? В общем-то, нет. Если тебе противостоят трое, ты не столько бьешь их сам, сколько они бьют тебя. «Ничего, Эдвард Кенуэй, не дрейфь», – сказал я себе. Пусть их трое, но один из них – Том Кобли, ровесник моего отца. Второй – Сет, сынок Тома. Можешь себе представить парня, помогающего отцу спаивать глупую девчонку? Тогда ты поймешь, что собой представлял Сет Кобли. Вероятнее всего, когда дело дойдет до драки, он скорее намочит в штаны от страха и убежит, чем примет бой. К тому же оба они были пьяны.

Впрочем, и я был в подпитии. К тому же оставался еще их работник Джулиан, который, судя по виду, вполне мог за себя постоять.

И тут во мне созрел план, ключевой фигурой в котором был одинокий всадник, скачущий в нашу сторону. Если мне удастся сдержать обоих Кобли до его появления, исход поединка вполне может решиться в мою пользу. Если всаднику знакомы понятия чести и достоинства, он непременно остановится и поможет мне.

– Вот что я тебе скажу, Том Кобли, – начал я. – Вас трое, и вы обладаете несомненным численным преимуществом. Но мне было бы стыдно смотреть моей матери в глаза, зная, что я позволил тебе и твоим спутникам похитить это прелестное создание.

Я снова бросил взгляд на дорогу. Всадник приближался, но не так быстро, как мне бы хотелось. «Давай же, – мысленно подгонял я его. – Чего ты там плетешься?»

– И даже если вы превратите меня в отбивную и бросите на обочине, а сами попытаетесь умыкнуть эту легкомысленную деву, я и тогда сделаю все, чтобы вам помешать, – продолжал я свою устрашающую речь. – Не исключено, что кто-то из вас обзаведется хорошим синяком под глазом, а то и получит по яйцам.

Том Кобли сплюнул, потом сощурился на меня. Лицо у него было обветренное, со множеством морщинок вокруг глаз.

– Ну, напугал. Ты так и собираешься разглагольствовать здесь весь день или начнешь выполнять свои угрозы? Время, оно никого не ждет… А у меня дел по горло, – добавил он, награждая меня зловещей улыбкой.

– Вот-вот. И чем дольше ты тут прохлаждаешься, тем скорее ваша жертва протрезвеет и сообразит, что к чему?

– Знаешь что, Кенуэй? Я начинаю порядком уставать от твоей болтовни. – Том повернулся к Джулиану. – А не проучить ли нам этого маленького ублюдка? И прежде чем мы начнем, должен тебе сказать, мастер Кенуэй, что ты своей матери в подметки не годишься. Понятно?

Не стану скрывать, его слова больно ударили по мне. Этот Том Кобли с моралью похотливого кобеля и умишком, вдвое уступающим собачьему, сумел вломиться ко мне в душу. Наверное, подспудно я сознавал свою вину перед матерью. Если уподобить чувство вины открытой ране, получается, что Том сунул туда свой грязный палец, отчего мне стало еще больнее. Одного этого было достаточно, чтобы подстегнуть мою решимость.

Джулиан выпятил грудь и с рычанием двинулся на меня. Когда нас разделяло не более двух шагов, он поднял кулаки, опустил правое плечо и замахнулся. Уж не знаю, с кем прежде Джулиану приходилось биться возле таверн, но наверняка не с такими опытными драчунами, как я. Он имел глупость показать мне, что является правшой, чем я незамедлительно воспользовался.

Вокруг моих ног клубилась дорожная пыль. Я легко увернулся от его удара и тут же вломил Джулиану в челюсть. Он взвыл от боли. Будь он единственным противником, на этом наша схватка и кончилась бы. Но ему на выручку двинулся Том Кобли. Я успел это заметить краешком глаза, а вот защититься не успел. Через мгновение Том ударил меня в висок.

Я чуть пошатнулся, затем качнулся навстречу Тому, беспорядочно размахивая кулаками. Я надеялся сбить кого-то из двоих с ног, чтобы не сражаться на два фронта. Увы, ни один из моих ударов не достиг цели. Кобли-старший отступил. Джулиан оправился после моего «угощения» и с пугающей скоростью вновь двинулся на меня.

Очень скоро правый кулак Джулиана въехал мне в подбородок. Я едва устоял на ногах. Треуголка слетела с головы, копна волос застлала глаза. Угадай, кто воспользовался секундами моего замешательства? Естественно, это был выползок Сет Кобли. Подбадривая отца и Джулиана, он ударил меня ногой. Мерзавцу повезло: удар пришелся прямо в подбрюшье. Я окончательно потерял равновесие и упал.

Самое скверное в драке – это упасть. Если ты оказался на земле, твое дело дрянь. Меж тем одинокий всадник был почти рядом. Я видел его в просветах между ногами моих противников. Мой единственный шанс на спасение. Единственная надежда выбраться отсюда живым… Но стоило ему подъехать поближе, и мои надежды рухнули. Я рассчитывал, что всадник окажется торговцем, человеком не робкого десятка, спрыгнет с лошади и бросится мне на помощь. Увы, то был не всадник, а всадница, и, хотя ехала она в мужской манере, ее наряд не оставлял сомнений. Шляпка, яркое летнее платье. Она была молода и хороша собой. Это я успел заметить, прежде чем сапоги Кобли загородили обзор и на меня градом посыпались пинки.

Что же теперь делать? Вряд ли красивая женщина решится меня спасать.

– Эй, вы! – послышался звонкий голос. – Да, вы трое! А ну, сейчас же прекратите!

Мои противники повернулись в ее сторону и, как ни странно, поспешили снять шляпы, встав так, чтобы юная дама меня не видела. Я тем временем валялся на земле и кашлял, отхаркивая кровь.

– Что здесь происходит? – сурово спросила всадница.

Я не ошибся. Она действительно была очень молода. Вряд ли знатного происхождения, но явно хорошего воспитания. Да и в смелости ей не откажешь, если она отправилась куда-то без сопровождающих.

– Мы тут… решили немного поучить этого молодого человека хорошим манерам, – тяжело дыша, ответил Том Кобли.

Нелегкая эта работа – избивать юнца до полусмерти!

– Не многовато ли учителей на одного ученика? – сердито спросила всадница.

Она была не просто красивой. Очень красивой. Особенно сейчас, когда гневно смотрела на обоих Кобли. Те застыли как вкопанные.

Юная дама спешилась.

– А теперь извольте ответить, почему рядом с вами находится эта девушка?

«Эта девушка», лишь слегка протрезвев, безучастно глядела в сторону всадницы.

– Она, мэм… прощения просим, мэм, но наша юная подруга выпила лишку. Вот мы и…

Лицо юной дамы помрачнело.

– Она никак не может быть вашей юной подругой. Она – моя служанка, имевшая наглость отлучиться со двора без позволения. Если я не верну ее раньше, чем моя мать обнаружит самовольную отлучку, ей придется искать себе другое место работы.

Всадница поочередно оглядела всех троих:

– Мне знакомы такие, как вы, и я догадываюсь, что́ здесь затевалось. Поэтому настоятельно советую оставить этого молодого человека в покое и поскорее убраться отсюда, иначе я не стану молчать о случившемся.

Кланяясь и подобострастно улыбаясь, все трое залезли в телегу и быстро скрылись из виду. Всадница склонилась надо мной. Ее голос изменился. Приказной тон исчез. Теперь она говорила мягко и слегка обеспокоенно.

– Меня зовут Кэролайн Скотт, – представилась она. – Моя семья живет в Бристоле, на Хокинс-лейн. Позвольте мне отвезти вас туда и заняться вашими ранами.

– Это невозможно, миледи, – ответил я, садясь и пытаясь улыбнуться. – Меня ждет работа.

– Понимаю. – Хмуря брови, красавица поднялась на ноги. – Я верно поняла ситуацию?

– Да, миледи.

Я дотянулся до своей треуголки, ставшей еще потрепаннее.

– В таком случае я должна поблагодарить вас за вмешательство. Да и Роуз скажет вам спасибо, когда протрезвеет. Она – своевольная особа, с ней иногда бывает нелегко. И все же не хочу, чтобы она пострадала из-за собственной горячности.

Кэролайн Скотт была сущим ангелом. Эта мысль пришла мне в голову, когда я помогал им обеим забираться на лошадь. Роуз буквально плюхнулась на спину животного, и тут мне в голову пришла отчаянная идея.

– Миледи, я смогу увидеться с вами снова? – спросил я Кэролайн. – Я хочу отблагодарить вас должным образом, когда буду… в более презентабельном виде.

Она с сожалением посмотрела на меня.

– Боюсь, мой отец не одобрит вашего визита, – сказала она, трогая поводья.

Вечером, на закате, я сидел возле дома и рассеянно глядел на окрестные пастбища. Обычно я думал о том, как убежать от уготованного мне будущего.

Но в тот вечер я думал только о Кэролайн. О Кэролайн Скотт с Хокинс-лейн.

 

4

Два дня спустя меня разбудили крики. Вскочив с кровати, я впопыхах натянул бриджи, накинул рубашку и уже на ходу принялся просовывать босые ноги в сапоги. Голос я узнал сразу. Это кричала моя мать. Вскоре крики стихли, сменившись рыданиями, вслед за которыми раздалась отцовская ругань. Негромкая. Ругань человека, убедившегося в своей правоте.

После потасовки возле «Старой дубинки» я вернулся в таверну. Надо было как-то приглушить боль ссадин и синяков. А разве найдется лучшее лекарство, чем пара кружек эля? Словом, домой я приехал, будучи в определенном состоянии. Когда я говорю «состояние», то имею в виду, что вид у меня был как у солдата, прошедшего не одну войну: лицо и шея в ссадинах, одежда мятая, грязная и рваная. А еще мое «состояние» говорило о том, что я солидно перебрал.

Не знаю, что рассердило отца сильнее: мои раны или количество выпитого эля. Мы с ним повздорили. Стыдно признаваться, но я не выбирал выражения, забыв, что рядом находится мать. Естественно, это разозлило отца еще сильнее, и он влепил мне затрещину. Однако главной причиной отцовского гнева было то, что моя потасовка произошла в разгар трудового дня. (Отец не желал и слушать, что я защищал честь женщины, хотя на моем месте сделал бы то же самое.) Они с матерью весь день работали не разгибая спины, а тут заявляюсь я: вдрызг пьяный, да еще после драки. Мало того что мое поведение позорило доброе имя Кенуэев, моя стычка с Кобли могла обернуться неприятностями в будущем. Так оно и вышло.

– Кобли, больше некому! – продолжал негромко браниться отец. – Отъявленные мерзавцы, каких еще поискать. Они ведь это дело так не оставят, ты хоть это понимаешь?

Последние слова были обращены ко мне. Отец стоял в своем обычном рабочем одеянии и успокаивал мать, которая тихо всхлипывала, уткнувшись ему в плечо. А за ее спиной…

Я зажал рот рукой, чтобы самому не вскрикнуть. На пыльной земле двора лежали две овцы. У обеих было перерезано горло. Земля успела потемнеть от крови. Их намеренно положили рядом, показывая нам, что овцы не стали жертвами лисы или дикой собаки.

Это была месть. И предупреждение.

– Кобли, – пробормотал я, сплевывая на землю.

Я чувствовал, как во мне стремительно закипает гнев. Гнев и жгучее чувство вины. И отец с матерью, и я прекрасно понимали: причиной всего этого были мои действия.

Отец даже не взглянул на меня. У него было невыразимо грустное, озабоченное лицо. Отец был уважаемым человеком и умел обернуть это уважение в свою пользу. Даже с конкурентами он был вежлив и почтителен. Разумеется, он не любил семейство Кобли, и еще как (да и кто их любил?), однако у него никогда не бывало ссор ни с ними, ни с кем-либо вообще. И никто не резал глотки нашим овцам. Случившееся этим утром было для нас в новинку.

– Эдвард, я знаю, о чем ты думаешь, – по-прежнему не глядя на меня, произнес отец. Он стоял, обнимая мать, и смотрел вдаль. – Но я тебе советую подумать как следует.

– И о чем же я, по-твоему, думаю?

– О том, что это ты навлек на нас эту беду. Теперь тебя обуревает желание расквитаться с Кобли.

– Допустим. А сам ты о чем думаешь? Позволить им остаться безнаказанными? Сделать вид, будто этого не было? – Я махнул в сторону окровавленных овечьих туш. – Мы лишились двух породистых овец, от которых уже не получим ни шерсти, ни приплода. Нам причинен убыток. Они должны заплатить за это.

– Ничего у нас не получится, – вдруг сказал отец.

– Что значит не получится?

– Пару дней назад мне предложили вступить в некую организацию. Торговую, как мне сказали.

Я посмотрел на отца и подумал: не показывает ли мне судьба, каким я стану в его возрасте? И да простит мне Господь эти крамольные мысли, от всей души понадеялся, что никогда таким не стану. Когда-то мой отец был недурен собой. Сейчас передо мной стоял человек с изможденным, морщинистым лицом. Широкие поля его фетровой шляпы закрывали глаза: усталые, вечно опущенные вниз.

– Меня убеждали в нее вступить, но я все равно отказался, – продолжал отец. – А Кобли, как и большинство здешних фермеров, охотно приняли приглашение. И теперь, Эдвард, они пользуются ее покровительством. Как по-твоему, почему Кобли решились на такую жесткость? Они теперь под защитой.

– Мы можем хоть что-то сделать? – в отчаянии спросил я.

– Мы, Эдвард, будем работать, как прежде, и надеяться, что этот случай был первым и последним. Думаю, Кобли сочли себя достаточно отмщенными.

Впервые за все утро отец поднял на меня глаза. Глаза немолодого, усталого человека. В них не было ни злости, ни упрека. Только сознание того, что он потерпел поражение.

– Ты приведешь двор в порядок, пока я успокаиваю мать?

– Да, отец.

Он повел мать в дом.

– А почему ты не захотел вступить в ту организацию? – крикнул я, когда родители уже были возле двери.

– Ты поймешь однажды, если все-таки повзрослеешь, – не оборачиваясь, ответил отец.

 

5

Вскоре мои мысли опять вернулись к Кэролайн. Перво-наперво я узнал, кто она такая. Потолкавшись вблизи Хокинс-лейн, я выяснил, что Эмметт Скотт – ее отец – богатый торговец чаем. Большинство клиентов наверняка считали его нуворишем, однако это не помешало ему пробиться в высшее общество.

Будь на моем месте кто-то менее упрямый и самоуверенный, он бы нашел другой путь к сердцу Кэролайн. Он бы принял в расчет, что ее отец является поставщиком высокосортного чая в богатые дома западных графств. Более разумный человек оценил бы калибр Эмметта Скотта и сопоставил со своим. У отца Кэролайн хватало денег, чтобы держать кучу слуг в своем внушительном особняке на Хокинс-лейн. Это тебе не клочок земли! Отцу Кэролайн не нужно было вставать в пять часов утра и кормить овец. Эмметт Скотт принадлежал к числу людей состоятельных и влиятельных. Однако я, сознавая бесплодность своей затеи, попытался с ним познакомиться. Очень и очень многих последующих неприятностей можно было бы избежать, поведи я себя хоть чуточку разумнее.

Но я этого не сделал.

Пойми, я был молод. Неудивительно, что такие, как Том Кобли, меня ненавидели. Я был очень высокомерен. Невзирая на положение, какое моя семья занимала в обществе, заискивать перед торговцем чаем я считал ниже своего достоинства.

Одно я знал наверняка: если кто-то любит женщин, как люблю их я, в чем без стыда признаюсь, он непременно отыщет в каждой частичку красоты. Но что касается Кэролайн… меня угораздило влюбиться в женщину, чья внешняя красота соответствовала внутренней. Конечно же, такое редкостное сочетание достоинств привлекало к ней внимание других мужчин. Вскоре я узнал, что на нее положил глаз некто Мэтью Хейг, сын сэра Обри Хейга – богатейшего бристольского землевладельца и одного из управляющих Ост-Индской компанией.

Как удалось выяснить, этот Мэтью был моим ровесником. Пожалуй, он не уступал мне и по части самоуверенности, но вдобавок отличался чувством собственной значимости, свойственной многим отпрыскам из богатых семей. Мэтью был необычайно высокого мнения о собственной персоне, что никак не соответствовало действительности. Он любил изображать из себя опытного и проницательного делового человека, как его отец, хотя всякому было понятно, что у Мэтью нет ни отцовской проницательности, ни уж тем более опыта. Что еще забавнее – Мэтью мнил себя философом и часто диктовал свои мысли писцу, сопровождавшему его повсюду. Вооруженный пером и чернилами, писец в любое время и в любом месте был готов занести на бумагу очередное изречение Хейга, типа: «Шутка подобна камню, брошенному в воду, а смех – волнам, расходящимся от него».

Возможно, его мысли действительно отличались глубиной. Если бы не его интерес к Кэролайн, я вообще не обратил бы на Мэтью никакого внимания или примкнул бы к тем, у кого одно упоминание его имени вызывало презрительный смех. Меня не столько волновал интерес Мэтью к Кэролайн, сколько два других обстоятельства. Первое: Эмметт Скотт явно намеревался выдать свою дочь за этого хлюста. И второе: этот хлюст, неспособный выполнить простейшее поручение, но зато умеющий довести людей до белого каления, ходил не только в сопровождении писца. Мэтью сопровождал телохранитель: рослый, крепкий детина, совершенно неотесанный, но отличавшийся изрядной жестокостью. Звали его Уилсон. Один глаз у него был всегда слегка прикрыт.

– «Жизнь – не сражение, ибо в сражениях побеждают или терпят поражение. Жизнь нужно прожить», – диктовал Мэтью Хейг своему худосочному писцу.

Пока что в своей юной беспечной жизни Мэтью Хейг одерживал лишь победы. Во-первых, потому, что он был сыном сэра Обри Хейга, а во-вторых, потому, что за ним повсюду следовал угрюмый детина-телохранитель.

Ну а я тем временем решил разузнать, куда отправится Кэролайн в один из солнечных дней. Каким образом? Назовем это услугой за услугу. Помнишь беспечную девицу Роуз, которую я уберег от участи худшей, нежели смерть? Думаю, не забыла ты и то, что она была служанкой Кэролайн. Словом, я напомнил ей, что долг платежом красен. Я шел за Роуз по пятам от особняка на Хокинс-лейн до ближайшего рынка. Держа на согнутой руке корзинку для провизии, Роуз деловито оглядывала содержимое лотков и прилавков, выказывая полное равнодушие к крикам торговцев, расхваливающих свои товары. Вот тут-то я и вступил с ней в разговор.

Естественно, она меня не узнала.

– Не знаю, сэр, кто вы такой и откуда взялись, – заявила Роуз, настороженно озираясь по сторонам, словно ее хозяева прятались где-то поблизости и в любое мгновение могли выскочить из укрытия.

– Зато я очень хорошо знаю, кто ты, Роуз, – сказал я. – Это ведь я на прошлой неделе вступился за тебя возле «Старой дубинки». И был поколочен твоими, с позволения сказать, дружками. Надеюсь, выпитый эль не настолько затуманил тебе мозги, чтобы ты не запомнила своего доброго самаритянина?

Служанка неохотно кивнула. Возможно, я вел себя не совсем по-джентльменски. Не следовало с цинизмом наемника напоминать молодой девице про щекотливое положение, в которое она попала, но… Мне нужна была информация. Я был сражен красотой хозяйки Роуз. И, учитывая отсутствие у меня писательского таланта, я решил, что непосредственная встреча с Кэролайн откроет мне путь к ее сердцу.

Я рассчитывал на свое красноречие. Если оно действовало на торговцев и девиц, иногда встречавшихся мне в тавернах, то почему бы не попробовать мои чары на девушке из высшего сословия?

От Роуз я узнал, что по вторникам Кэролайн любит прогуляться по Бристольской гавани. Однако (здесь служанка опять принялась озираться по сторонам) мне нужно остерегаться мистера Хейга, а также его телохранителя Уилсона. По словам Роуз, Мэтью души не чаял в Кэролайн и был настроен оберегать каждый ее шаг.

Наш разговор с Роуз произошел в понедельник. На следующее утро я и так должен был ехать в город. Отправившись туда, я постарался как можно быстрее продать товар и поспешил в гавань. Воздух там был густо пропитан морской солью вперемешку с запахом навоза и кипящей смолы. В небе галдели чайки. С земли слышались голоса тех, кто здесь работал. Перекликались матросы, нагружавшие и разгружавшие трюмы кораблей. Дул легкий ветерок, заставлявший корабли покачиваться на волнах, а их мачты – чуть крениться.

Я понял, почему Кэролайн нравилось здесь бывать. Гавань являлась средоточием жизни. Куда-то спешили носильщики с большими корзинами яблок. У кого-то на плече болталась пара фазанов. На причалах шла бойкая торговля всем, что имело спрос. Несколько женщин, продававших ткани, убеждали матросов, что таких расцветок они больше нигде не найдут. Дети постарше продавали цветы и разные полезные в обиходе мелочи. Малышня просто бегала, путаясь под ногами у взрослых. За ними почти никто не следил, как и за собаками. Те жались к стенам, вынюхивая еду среди гор отбросов, гниющих под жарким солнцем.

И вот среди всего этого столпотворения прогуливалась Кэролайн. Ее голову украшала шляпка с бантом. В одной руке она держала зонтик. За ней на расстоянии нескольких метров шла Роуз. Я решил не подходить к Кэролайн сразу, а выбрать подходящий момент. Тем более что она смотрела не себе под ноги, а по сторонам. Судя по выражению ее лица, Кэролайн, как и я, наслаждалась многообразием жизни. Может, ей, как и мне, нравилось смотреть на море? На воду, которую солнце превращало в слитки золота и серебра? На покачивающиеся мачты кораблей? На чаек, летящих туда, где начинался мир? Может, и она тоже хотела узнать, какие истории расскажет ей линия горизонта?

Я мог бы назвать себя романтиком, но не глупцом. После нашей встречи возле таверны я не раз задавался вопросом: а не является ли любовь к Кэролайн плодом моих фантазий? Как-никак она меня тогда спасла. Но в тот момент, во время прогулки по гавани, мои чувства к ней вспыхнули с новой силой.

Разве я мог предстать перед Кэролайн в своей рабочей одежде? Разумеется, нет. Я позаботился о своем виде. Грязные сапоги я сменил на башмаки с серебряными пряжками. Замызганные штаны – на темные бриджи и чистенькие белые чулки. Все это дополнял выстиранный и тщательно выглаженный сюртук. Коричневую треуголку, которой тогда досталось вместе со мной, я сменил на новую. В собственных глазах я выглядел вполне достойно, как и подобает джентльмену. Я был молод и недурен собой. Меня переполняла уверенность в себе. Выходец из семейства Кенуэй, сын уважаемого фермера.

В гавань я пришел вместе с юным шалопаем по имени Альберт. Я нанял его в помощники, пообещав заплатить за услугу. Не требовалось особой сообразительности, чтобы догадаться о характере услуги: Альберт должен был помочь мне произвести впечатление на прекрасную Кэролайн.

– Так, ты помнишь все, что должен сделать? – спросил я у Альберта.

Тот чуть сдвинул шляпу набок и искоса посмотрел на меня. Глаза у него были как у взрослого и никак не вязались с его юным обликом. Его лицо выражало крайнюю скуку. «Слышал я все это, и не раз», – будто бы говорило оно.

– Так вот, приятель, ты подойдешь вон к той очаровательной леди и протянешь ей букет цветов. Она остановится и спросит: «Молодой человек, по какому поводу вы преподносите мне цветы?» Тогда ты укажешь вон туда.

Я махнул в сторону, где должен был стоять я, гордый, словно павлин. Кэролайн либо узнает меня, либо захочет поблагодарить своего таинственного поклонника и попросит Альберта нас познакомить. Я подойду и пущу в ход свои чары.

– А что получу я? – спросил Альберт.

– Что получишь ты? Считай себя счастливчиком, если не получишь оплеуху.

Альберт криво усмехнулся:

– Может, тебе лучше с разбега в воду прыгнуть?

– Я пошутил, – сказал я, помня, что обещал ему заплатить. – Дам тебе полпенса.

– Полпенса? Это предел твоей щедрости?

– Слушай, малец. Это предел того, что стоит твоя так называемая работа. Согласись: получить полпенса за то, что ты пройдешь несколько шагов и вручишь красивой женщине цветы, – самый легкий заработок.

– А ухажера при ней не будет? – вдруг спросил Альберт, вытягивая шею.

Разумеется, вскоре стало ясно, почему Альберта так интересовало наличие у Кэролайн жениха. Но в тот момент я не придал значения его словам, посчитав вопрос праздным любопытством. Я уверил Альберта, что никакого ухажера у этой леди нет, отдал ему цветы и обещанные полпенса.

Альберт отправился выполнять мое поручение. И только тогда я заметил что-то, что он держал в другой руке, и осознал, какую ошибку допустил.

Это был маленький ножичек, а сам Альберт не сводил глаз с кошелька, висевшего на руке Кэролайн.

И тут я все понял. Воришка! Альберт оказался карманным вором.

– Ах ты, мелкий ублюдок, – пробормотал я и бросился следом.

Альберт успел одолеть половину расстояния, разделявшего нас с Кэролайн. Маленький рост позволял ему быстрее лавировать в толпе, чем мне. Мисс Скотт же не подозревала о приближающейся опасности – опасности, которую я нечаянно сам на нее навлек.

Вскоре я увидел троих мужчин, которые тоже шли в сторону Кэролайн. Я их сразу узнал. Это были Мэтью Хейг, тощий писец и телохранитель Уилсон. Последний заставил меня внутренне сжаться, особенно когда я увидел его глаза. Телохранитель мельком взглянул на Кэролайн, потом на Альберта и снова на нее. Надо отдать ему должное: свое дело он знал. В мгновение ока он понял, что тут происходит.

Я остановился в полном замешательстве, не зная, как мне быть дальше.

– Эй, ты! – крикнул Уилсон.

Его зычный грубый голос заглушал все окрестные крики, разговоры, визги и писки.

– Эй, а ну-ка стой! – Телохранитель Хейга бросился вперед, но Альберт уже успел подбежать к Кэролайн. Его рука змеей метнулась к ленте ее кошелька. Ножичек полоснул по шелку, и изящный мешочек упал в другую руку воришки.

Кэролайн даже не заметила кражи, зато она, конечно же, увидела могучую фигуру Уилсона, выросшую рядом. Мисс Скотт вскрикнула от удивления, когда телохранитель пулей пронесся мимо нее, чуть не сбив с ног, и схватил Альберта за плечи.

– У этого малолетнего негодяя есть кое-что, что по праву принадлежит вам, мисс, – прорычал Уилсон и так сильно встряхнул Альберта, что кошелек выпал.

Кэролайн взглянула на кошелек, потом на воришку.

– Неужели это правда? – спросила она, хотя доказательства были у нее перед глазами, а точнее, совсем непрезентабельно валялись у ее ног в куче конского навоза.

– Ну, что смотришь? Подними! – велел костлявому писцу Хейг.

Едва появившись, юный философ повел себя так, будто это он, а вовсе не его рослый телохранитель поймал вороватого мальца.

– А ты, Уилсон, проучи дерзкого сопляка.

Хейг взмахнул рукой, будто отгоняя от себя зловоние навозной кучи.

– С удовольствием, сэр, – отозвался телохранитель.

Я по-прежнему находился в нескольких метрах от них. Уилсон крепко держал незадачливого вора, пока тот с ужасом посмотрел сначала на телохранителя, а потом – с мольбой – на меня.

Я стиснул зубы. Маленький негодяй! Погубил все мои замыслы, а теперь еще смеет обращаться ко мне за помощью! Вот нахал.

Но когда Уилсон, держа Альберта за загривок, кулаком ударил его в живот, мое настроение переменилось. Во мне вновь вспыхнуло ощущение творимой несправедливости, как тогда в таверне, и я бросился мальцу на выручку.

– Эй! – крикнул я, продираясь к ним сквозь толпу.

Уилсон повернулся в мою сторону. Пусть он был намного сильнее меня и отличался жестоким нравом, я не мог спокойно смотреть, как он избивает тщедушного мальчишку. То, что я сделал в следующее мгновение, не относилось к разряду джентльменского поединка. Но если хочешь остановить противника, нет более действенного способа, чем ударить коленом ему по яйцам. Это я знал по собственному опыту, а потому действовал быстро и со всей силой. Еще мгновение назад Уилсон, негодующе рыча, был готов отразить мое нападение. Теперь он превратился в скулящего нытика. Он сполз на землю, обхватив руками промежность.

Мэтью Хейг что-то возмущенно кричал, но я не обратил на него ни малейшего внимания.

– А ну, извинись перед леди! – велел я Альберту, хватая его за руку и тыча пальцем ему в физиономию.

– Простите, мисс, – послушно промямлил Альберт.

– А теперь пошел вон! – сказал я и толкнул его под зад.

Дважды повторять мне не пришлось. Альберта как ветром сдуло. Мэтью Хейг опять что-то возмущенно заверещал. Я же благодарил Бога, что воришка выбыл из игры и не мог больше меня выдать.

Итак, Альберта от расправы я уберег, но моя победа была недолгой. Уилсон снова был на ногах. Чувствовалось, «причинное место» у него горело огнем, но гнев телохранителя явно был сильнее боли. Уилсон был на удивление быстр. Он схватил меня в охапку и держал так, что я едва мог дышать. Я пытался вывернуться: нагнул плечо и замахнулся, целя Уилсону в солнечное сплетение. Размахнуться в моем положении я не мог, и мой противник легко погасил несостоявшийся удар. Кряхтя от боли в промежности, Уилсон куда-то меня поволок. Люди торопились убраться с его пути. В честном поединке у меня был бы хоть какой-то шанс сопротивляться. Однако сейчас я целиком находился во власти этого силача. Злость ускоряла его движения, а силы ему было не занимать. Я боялся, что он размозжит мне голову о ближайшую чугунную тумбу, но случилось иное. Грязная земля в буквальном смысле ушла у меня из-под ног, и я оказался в воздухе. Уилсон, не глядя, швырнул меня с причала.

Что ж, я всегда мечтал плавать по далеким морям. Под звонкий смех зевак мне удалось схватиться за край веревочной лестницы. Я быстро полез по ней. К этому времени Кэролайн, Роуз, Хейг и двое его спутников уже ушли. А сверху кто-то протягивал мне руку.

– Держи, приятель. Сейчас я помогу тебе выбраться, – услышал я чей-то голос.

Я с благодарностью задрал голову, готовый принять протянутую руку… И увидел перед собой ухмыляющуюся физиономию Тома Кобли.

– Когда при тебе нет мушкета, еще и не такое случается, – сказал он.

Я даже ахнуть не успел. Удар его кулака пришелся прямо мне в нос. Я сорвался с веревочной лестницы и снова плюхнулся в воду.

 

6

Том Кобли убрался восвояси, а вот Уилсон вернулся. Скорее всего, он удостоверился, что Хейгу и Кэролайн ничего не угрожает, и поспешил обратно на причал. Там он и нашел меня, сидящего на ступеньках и зализывающего свои раны. Он загородил собой свет. Я поднял голову, и тут мне стало по-настоящему страшно.

– Если ты явился повторить свой трюк, на этот раз я так просто не сдамся, – сказал я.

– Не сомневаюсь, – спокойно ответил телохранитель Хейга. – Но сейчас, Кенуэй, я пришел не затем, чтобы вторично искупать тебя в море.

Мой страх сменился злостью. Я сердито посмотрел на него.

– Вот что, парень. У меня есть свои шпионы, и они мне докладывают, что некий молодой джентльмен по имени Эдвард Кенуэй несколько дней подряд расспрашивает всех о Кэролайн Скотт. Этот же молодой джентльмен на прошлой неделе участвовал в драке возле таверны «Старая дубинка», что находится на полпути между Бристолем и Хэзертоном. А мисс Скотт в тот день ездила по дороге на Хэзертон, разыскивая сбежавшую служанку. Известно мне и то, что после драки ты и мисс Скотт перебросились несколькими фразами.

Уилсон подошел так близко, что мои ноздри улавливали несвежий запах кофе, выдыхаемый им вместе с воздухом. Он меня совсем не боялся, хотя шпионы наверняка сообщили ему, каков я бываю, если меня крепко разозлить.

– Ну как, мастер Кенуэй, собранные мной сведения верны?

– Возможно.

– Я так и думал, – кивнул Уилсон. – Сколько тебе лет, парень?.. Что? Семнадцать? Почти ровесник мисс Скотт. Сдается мне, что ты на нее неровно дышишь. Я прав?

– Возможно.

– Думаю, что прав. А теперь слушай меня внимательно. Дважды повторять не буду. Мисс Скотт обещана мистеру Хейгу. Союз благословлен их родителями…

Уилсон рывком поставил меня на ноги, затем прижал мои руки к бокам. Мокрый, грязный, измотанный случившимся, я не имел сил сопротивляться, хотя и догадывался, что́ последует дальше.

– Так вот, если я увижу, что ты опять ошиваешься вблизи мисс Скотт или устраиваешь новые дурацкие выходки, дабы привлечь ее внимание, ты уже не отделаешься купанием в море. Я понятно объясняю?

Я кивнул и спросил:

– А теперь ты намерен угостить и мои яйца коленом?

Уилсон мрачно улыбнулся:

– Само собой. Сказано же: око за око.

Он сдержал свое слово.

Я не сразу смог подняться на ноги и дотащиться до телеги. Пострадали не только мои яйца – ощутимый удар был нанесен и моей гордости.

 

7

Ночью я ворочался в постели, проклиная судьбу. Я лишился шансов познакомиться с Кэролайн поближе. Она для меня была потеряна. И все из-за алчного воришки Альберта, не говоря уже о Хейге и его верзиле-телохранителе. Я снова получил по физиономии от Тома Кобли. Домой я вернулся позже обычного, и, хотя по дороге я переоделся, отец сразу почуял неладное.

– Ну что, опять по тавернам шлялся? – хмуро спросил он. – Бог мне свидетель, если только я узнаю, что ты позоришь наше доброе имя…

– Не был я ни в каких тавернах.

Отец ошибался. Возможно, раньше я бы действительно залил свое поражение элем. Но к элю я не притрагивался со времен драки возле «Старой дубинки». Мысленно я постоянно твердил себе, что так на меня подействовала встреча с Кэролайн. В буквальном смысле оказала отрезвляющий эффект.

Но теперь я не знал, что мне делать дальше. Мне уже начинало казаться, что мое место – в грязноватых тавернах, за столами, липкими от эля, рядом с пьяными улыбками легкодоступных женщин, у которых мало зубов и еще меньше нравственных принципов. Подергаюсь еще немного, а потом свыкнусь с такой жизнью. И когда мне стукнет тридцать, я летом привычно повезу шерсть на бристольский рынок и буду думать лишь о том, как бы выгоднее ее продать. Былые надежды повидать мир покажутся мне чем-то далеким…

Однако вскоре произошли два события, изменившие все. Как-то летним днем я заглянул в бристольскую таверну «Святой Георгий и дракон». Моим соседом у стойки оказался щеголевато одетый джентльмен. Я сразу обратил внимание на его камзол с затейливыми манжетами и цветастый шейный платок. Джентльмен снял шляпу, бережно положив ее на стойку.

– Сэр, вы позволите заказать для вас еще одну? – спросил он, указывая на кружку эля, что стояла передо мной и была почти пуста.

Обычно ко мне обращались по-другому: «сынок», «парень» и даже «мальчик». И такие обращения я был вынужден терпеть ежедневно, если не ежечасно.

– Кого мне благодарить за угощение? И что вы потребуете за него взамен? – осторожно спросил я.

– Возможно, всего лишь шанс поговорить с вами, – улыбнулся незнакомец и протянул руку. – Меня зовут Дилан Уоллес. Рад знакомству с вами, мистер… Кенуэй? Я не ошибся?

Уже второй раз я встречал незнакомца, знавшего мое имя. Откуда – об этом я не имел ни малейшего представления.

– Не удивляйтесь.

Мой новый знакомый опять улыбнулся. (Во всяком случае, он был настроен ко мне гораздо дружелюбнее, нежели Уилсон.)

– Мне знакомо ваше имя, Эдвард Кенуэй. И репутация, которую вы себе снискали… в определенных кругах. К тому же я собственными глазами видел вас в действии.

– Неужто? – настороженно сощурился я.

– Представьте себе. Мне рассказывали, что для вас не редкость пускать в ход кулаки, однако вы никак не можете забыть драку, случившуюся некоторое время назад возле таверны «Старая дубинка».

– Сомневаюсь, что мне когда-нибудь позволят ее забыть, – вздохнул я.

– Вот что, сэр, я намерен сразу перейти к цели моего разговора. У вас вид человека, который привык думать своей головой и не отличается легковерностью. Скажите, вы когда-нибудь мечтали отправиться в море?

– Раз уж вы спросили, мистер Уоллес, не буду скрывать. Да, в свое время я много думал о том, чтобы оставить Бристоль.

– Так что вам мешает так поступить?

Я покачал головой:

– А вот это – хороший вопрос.

– Мистер Кенуэй, вы знаете, кого называют каперами? – Прежде чем я успел ответить, Уоллес продолжил: – Это пираты, которым британская корона выдала каперские свидетельства. Думаю, вам известно, что испанцы и португальцы давно плавают в Новый Свет и набивают сокровищами свои сундуки. Забота каперов – помешать им в этом или отобрать у них сокровища. Вам понятно?

– Да, мистер Уоллес, мне хорошо известно, кто такие каперы. Я знаю, что их пиратство неподсудно, пока они не нападают на корабли своей страны. Я не ошибся?

– Именно так, мистер Кенуэй. Вы совершенно правы, сэр. – Дилан Уоллес светился от радости, что встретил такого понятливого собеседника. – Скажите, если бы я вдруг перегнулся через стойку, налил себе кружку эля и не заплатил ни пенса, как бы это называлось? Воровством, правда? И бармен попытался бы меня задержать. А если бы я показал ему королевскую грамоту, где было бы написано, что мне дозволяется безнаказанно совершать подобные действия в тавернах? Вот об этом-то мы с вами и толкуем, мистер Кенуэй. Для вас открывается возможность плавать по далеким морям и обогащаться золотом и прочими сокровищами. Вы можете собрать их столько, сколько способен вместить корабль. И, занимаясь этим ремеслом, вы действуете не только с одобрения ее величества королевы Анны, но и помогаете ей. Вы наверняка слышали про капитана Кристофера Ньюпорта, Фрэнсиса Дрейка и адмирала сэра Генри Моргана. Все они – каперы. Как насчет того, чтобы добавить к этому блистательному списку и имя Эдварда Кенуэя?

– Так что вы предлагаете?

– Я предлагаю вам стать капером.

Я окинул его пристальным взглядом:

– И если я соглашусь подумать о вашем предложении, каков будет ваш интерес?

– Определенная сумма комиссионного вознаграждения, как всегда в подобных случаях.

– Я слышал, что в такие места вербуют чуть ли не насильно, когда человеку некуда деваться.

– Но только не людей вашего калибра, мистер Кенуэй. Не тех, кого мы рассматриваем в качестве будущих капитанов.

– И все потому, что я отличился в драке?

– Все потому, как вы себя вели в той драке, мистер Кенуэй. Во всех смыслах.

Я кивнул:

– И если я пообещаю вам подумать, освобождает ли это меня от обязанности угостить вас элем?

 

8

В тот вечер я ложился спать, понимая, что мне предстоит разговор с отцом. Судьба уводила меня далеко от овечьих пастбищ. Вскоре я погружусь в дерзкие и захватывающие приключения, какими изобилует жизнь капера.

Новость явно огорчит отца, но в чем-то, быть может, ему станет легче. С одной стороны, я представлял для него ценность как хороший продавец с отличными перспективами на будущее, которые бы послужили на благо нашей семьи. А с другой – мои попойки, потасовки в тавернах и, конечно же, вражда с семейством Кобли осложняли жизнь ему и матери.

Вскоре после убийства тех овец произошло новое несчастье. Как-то утром мы проснулись и обнаружили, что за ночь все овцы разбежались. Отец решил, что кто-то нарочно проделал дыры в ограде. Я ни словом не обмолвился о происшествии в гавани, но для меня было очевидно: Том Кобли затаил на нас обиду и просто так не отступит.

И все это обрушилось на отцовскую голову из-за меня. Но без меня у Кобли не будет причин продолжать свою вендетту.

Засыпая, я только и думал, как сообщить эту новость отцу. И как затем отец будет вынужден рассказать о случившемся матери.

И тут я услышал какой-то стук. Стучали в мое окно.

Я выглянул в окно, ожидая худшего. В памяти были еще очень свежи стычки с Кобли. Но вместо своего заклятого врага я увидел ее, восседающую на лошади в бледном свете луны, как будто сам Господь держал фонарь, освещая красоту наездницы. Ею была не кто иная, как Кэролайн Скотт.

Наряд Кэролайн больше подошел бы для школы верховой езды. Она была вся в темном. Высокая шляпа, белая рубашка и черный жакет. В одной руке она держала поводья, в другой – горсть камешков, которую намеревалась снова бросить в мое окно.

Этот способ привлечь внимание был мне хорошо знаком. Помню, я сам бросал камешки в окно своей подружки. Делая это, я боялся, как бы вместе с ней не проснулся весь дом. Тогда я бросал камешки, прячась за каменной стеной. Кэролайн вела себя совершенно по-иному. Сказывалась разница нашего положения в обществе. Она не боялась, что ее с криками и руганью прогонят коленкой под зад. Ведь она была Кэролайн Скотт с Хокинс-лейн в Бристоле. Она была обещана в жены сыну одного из столпов Ост-Индской компании. Естественно, ко мне она приехала тайком, но даже в этом случае Кэролайн не собиралась прятаться за каменную стену.

– Ну, – прошептала она. Я видел, как в лунном свете искрятся ее глаза. – Неужели мне так и придется просидеть всю ночь на лошади?

Конечно же нет. Через мгновение я уже был подле нее, беря поводья ее лошади и спеша увести Кэролайн подальше от дома.

– В тот день, – продолжала она, – вы изрядно рисковали, защищая того малолетнего воришку.

(«Да, да, – мысленно ответил я. – Я понимаю, на что ты намекаешь. Я и сам чувствую себя виноватым. Но не то чтобы слишком».)

– Знаете, мисс Скотт, больше всего на свете я ненавижу забияк с чугунными кулаками.

Что, по крайней мере, было правдой.

– Я так и подумала. Уже второй раз вы восхищаете меня галантностью своих действий.

– И оба раза мне посчастливилось видеть вас свидетельницей происшедшего.

– Вы заинтересовали меня, мистер Кенуэй. И ваш собственный интерес ко мне тоже не остался незамеченным.

Какое-то время мы шли в молчании. Но даже оно было исполнено глубокого смысла. Мы словно признавались во взаимных чувствах. Я шел, ощущая запах кожи ее сапога. Даже лошадиный пот не мешал мне различать тонкий аромат пудры Кэролайн. Никогда прежде я так остро не чувствовал близость другого человека.

– Думаю, вам уже известно, что я обещана в жены другому, – сказала она.

Мы остановились в проходе между полями. По обе стороны тянулись каменные стены, а дальше – зеленые пастбища с белыми пятнами уснувших овец. Воздух был теплым и сухим. Деревья замерли. Ни ветерка. Откуда-то донесся звериный рык. Возможно, то был любовный призыв, а может, крик боли. В окрестных кустах что-то зашуршало. Мы оба насторожились, ощущая себя нарушителями покоя – незваными гостями, вторгнувшимися в дом природы.

– Что ж, не думаю…

– Мистер Кенуэй…

– Мисс Скотт, вы можете называть меня просто Эдвардом.

– А вы можете продолжать называть меня мисс Скотт.

– Серьезно?

– Ну хорошо, вы можете называть меня просто Кэролайн.

– Благодарю вас, мисс Скотт.

Она бросила на меня косой взгляд, пытаясь понять, смеюсь ли я над ней или говорю серьезно.

– Эдвард, мне хорошо известно, что вы расспрашивали обо мне. Не берусь гадать, какие именно ответы вы получили, но вполне представляю себе их общий смысл. Вам сообщили, что Кэролайн Скотт помолвлена с Мэтью Хейгом и что этот Мэтью Хейг забрасывает ее любовными стихами. И что этот союз одобряет не только отец Кэролайн Скотт, что довольно очевидно, но и отец Мэтью Хейга.

Я признал, что ее догадки верны.

– Возможно, за время нашего недолгого знакомства вы сумели понять мое отношение к данному… соглашению.

– Боюсь, что нет.

– Тогда я вас просвещу. Меня мутит от самой мысли о замужестве с Мэтью. Думаете, я мечтаю всю жизнь провести в доме Хейгов? Или ждете, что я стану оказывать мужу королевские почести, закрывать глаза на его интрижки, вести домашнее хозяйство, кричать на слуг, разводить цветы, вышивать салфеточки, ходить в гости к женам таких же мужчин, как Хейг, и сплетничать с ними за чаем?

Или вы думаете, что я спрячусь за мелочным соблюдением дурацких правил этикета и потеряю себя в этом лабиринте? Поймите, Эдвард, я сейчас живу между двух миров и потому хорошо вижу каждый из них. И наиболее реальным мне видится мир, который я наблюдаю в гавани, бывая там. Наиболее реальным и наиболее живым. Что же касается самого Мэтью Хейга, мне он противен почти так же, как его поэзия.

Только не считайте меня легкомысленной девицей, попавшей в беду. Я совсем не такая, Эдвард. И сюда я приехала не затем, чтобы просить о помощи. Я приехала, чтобы помочь себе сама.

– Чтобы помочь себе, вы приехали… ко мне? – повторил я, не веря своим ушам.

– Если вы этого хотите. Следующий ход за вами. Но если вы намерены его сделать, знайте: любые отношения между нами никогда не встретят одобрения со стороны моего отца, зато будут одобрены мной.

– Прошу прощения, Кэролайн, но меня заботит не столько ваш отец, сколько его мушкет.

– Неужто вас пугает перспектива сделаться врагом семейства Хейг?

В тот момент меня не пугало ничто.

– Нет, Кэролайн, не пугает.

– Я надеялась услышать от вас эти слова.

Мы простились, условившись встретиться снова.

Так начались мои отношения с Кэролайн. Нам удавалось держать наши свидания в тайне. Несколько месяцев подряд мы встречались украдкой, и ни одна живая душа не знала об этом. Мы бродили по проселочным дорогам между Бристолем и Хэзертоном или ездили верхом по пастбищам.

Наше счастье было безоблачным, пока однажды Кэролайн не объявила, что завтра утром Мэтью Хейг явится к ним в дом и будет просить ее руки. Мое сердце остановилось.

Я не хотел терять Кэролайн. Потому что любил ее и только о ней и думал. Я наслаждался каждым мгновением наших свиданий. Каждое ее слово, каждый жест были для меня подобны нектару. Я впитывал ее запах, черты лица, любовался ее фигурой. Ее смех был для меня лучшей музыкой. Меня восхищали ее ум и аристократические манеры.

Все эти мысли разом пронеслись в моей голове. Я опустился на одно колено и взял Кэролайн за руку. Потому что ее слова вряд ли были приглашением, а скорее, прощанием со мной. И если так, свидетелями моего унижения будут лишь птицы, щебечущие в листве окрестных деревьев, да коровы на полях, глядящие на нас сонными глазами и меланхолично жующие свою вечную жвачку.

– Кэролайн, ты выйдешь за меня?

Я затаил дыхание. За все эти месяцы, на каждом свидании, при каждом поцелуе меня не оставляло тревожное чувство нереальности происходящего. Мне постоянно казалось, что со мной разыгрывают затянувшуюся шутку. Я почти ожидал, что из-за ближайших кустов выскочит давящийся от смеха Том Кобли. А если не это, если я не стану жертвой мстительного розыгрыша, тогда, быть может, я был для Кэролайн последним девическим увлечением перед тем, как покориться требованиям ее сословия. Конечно же, она откажет мне.

– Наконец-то, Эдвард, – улыбнулась она. – Я думала, ты никогда не попросишь моей руки.

 

9

Я не мог поверить своему счастью и, встав пораньше, отправился в Бристоль. Я знал лишь, что Мэтью Хейг собирался утром нанести визит в дом Скоттов. Стараясь не привлекать к себе внимания, я добрался до Хокинс-лейн и нашел на ней дом Кэролайн. Возможно, Хейг уже был внутри, прося ее руки?

Что я знал о Кэролайн наверняка, так это то, что она была смелой женщиной. Пожалуй, самой смелой из всех. Вчера она была готова отринуть возможность прожить до конца дней в неге и роскоши. Более того, Кэролайн не боялась, что ее решение опозорит родителей. Я хорошо знал, до чего давящим бывает стремление ублажить отца или мать и как манит эта дорожка. Неудовлетворенная душа и душа, отягощенная чувством вины, – чей крест тяжелее?

Я не сомневался, что Кэролайн любит меня. И возможно, вчерашнее решение стать моей женой далось ей легко лишь потому, что мы были одни. Но день сменился вечером, вечер – ночью. Сколько мыслей за это время посетило голову Кэролайн, сколько сомнений? Возможно, она просто передумала и сейчас, краснея, соглашалась на предложение Мэтью Хейга и мысленно составляла прощальное письмо ко мне.

Если такое случится… что ж, у меня в запасе оставалось другое предложение – от Дилана Уоллеса.

Но тут я увидел, как парадная дверь дома Скоттов открылась и оттуда вышел Уилсон. Вскоре появился тощий писец и наконец Мэтью Хейг и Кэролайн, которую он попытался взять под руку. Последней вышла Роуз. Процессия явно куда-то направлялась.

Держась на небольшом расстоянии, я последовал за ними. Вскоре я понял, что они идут к гавани. Зачем бы Хейгу вести свою невесту туда, где пахнет навозом, кипящей смолой, свежевыловленной рыбой и немытыми телами матросов, которые по нескольку месяцев не видели берега и не тратили драгоценную пресную воду на мытье, я не знал.

Но процессия продолжала двигаться вдоль причала – туда, где покачивалась на волнах шхуна и уже начинала собираться толпа зевак. Часть борта судна была закрыта чем-то вроде занавеса, пряча от любопытных глаз название… Вскоре я догадался, что́ все это значит.

И не ошибся. Процессия остановилась перед шхуной. На меня никто не обращал внимания, зато я видел, как беспокойный взгляд Кэролайн метался между судном и Мэтью. Похоже, и она догадалась о цели этой прогулки в гавань.

Хейг опустился на колено. Уилсон, писец и команда шхуны стояли, заложив руки за спину. Они были готовы разразиться аплодисментами и лишь ждали, когда Хейг задаст традиционный вопрос:

– Дорогая, окажешь ли ты мне честь стать моей женой?

Кэролайн громко сглотнула и, запинаясь, пробормотала:

– Мэтью, н-нам обязательно д-делать это здесь?

Хейг покровительственно взглянул на нее, затем с нарочитой церемонностью взмахнул рукой, подавая сигнал убрать покрывало с борта. Под солнцем засверкало выкрашенное золотом название шхуны: «Кэролайн».

– Дорогая, разве можно придумать место лучше этого?

Если бы не серьезность момента, я бы, наверное, получил некоторое удовольствие, видя растерянность на лице Кэролайн. Я привык видеть ее весьма уверенной в себе. Сейчас ее глаза выражали сомнение, граничащее с паникой. Похоже, что для нее самой, как и для меня, такое состояние было в новинку.

– Мэтью, ты ставишь меня в неловкое положение.

– О Кэролайн, любезная моя, цветок редчайшей красоты… – начал Мэтью и подал знак писцу.

Тот немедленно полез в мешок за пером и бумагой, дабы записать поэтические слова хозяина.

– И как еще я мог бы преподнести тебе свой свадебный подарок? А теперь… я настоятельно прошу ответа. Прошу, под взглядом всех этих людей…

Зрелище успело собрать достаточное число зевак. Все они ждали ответных слов Кэролайн…

– Нет, Мэтью.

Хейг вскочил так резко, что едва не сбил с ног писца. Лицо Мэтью помрачнело, губы вытянулись в тонкую линию. Он с трудом сохранял спокойствие и даже выдавил из себя улыбку:

– Это… шутка, да?

– Боюсь, что нет, Мэтью. Я обещана в жены другому.

Теперь Хейг вытянулся в полный рост, словно намереваясь испугать Кэролайн. Во мне забурлила кровь. Расталкивая зевак, я начал выбираться из толпы.

– Другому, – хрипло повторил Хейг. – И кто же он, этот другой человек?

– Я, сэр, – ответил я, выходя из толпы и становясь прямо напротив Хейга.

Он смерил меня прищуренным взглядом.

– Ты! – почти заорал Хейг и плюнул в мою сторону.

Из-за спины Мэтью ко мне направился Уилсон. Глаза телохранителя были полны ярости. Еще бы, я не внял его угрозам. Недоработка!

Хейг протянул руку, удерживая телохранителя.

– Нет, Уилсон. Не здесь, – сказал он, делая особый упор на двух последних словах. – И не сейчас. Я уверен, миледи захочет хорошенько взвесить все за и против.

В толпе удивленно зашептались. Над ним были готовы посмеяться, особенно после слов Кэролайн:

– Нет, Мэтью. Мы с Эдвардом станем мужем и женой.

– А твой отец об этом знает? – спросил Хейг, повернувшись к ней лицом.

– Пока нет. Но чувствую, вскоре узнает.

Какое-то время Хейг просто стоял, дрожа от гнева. В первый (но, как показало время, не последний) раз я испытал к нему нечто вроде сочувствия. Впрочем, оно тут же прошло, поскольку уже в следующее мгновение опозоренный жених заорал на зевак, чтобы возвращались к своим делам. Потом, не меняя тона, он велел матросам снова прикрыть название шхуны. Отдав распоряжения, Мэтью демонстративно повернулся к Кэролайн спиной и бросил на меня взгляд, сочащийся ненавистью. Он зашагал прочь. За ним двинулись писец и Уилсон. Последний, встретившись со мной глазами, медленно провел пальцем себе по горлу.

Пожалуй, мне не следовало этого делать. Уилсон был не из тех, кого можно безнаказанно дразнить. Однако мне было не удержаться. Я повторил его жест и при этом нагло ему подмигнул.

 

10

Вот так Бристоль узнал, что Эдвард Кенуэй, фермер, разводящий овец и имеющий доход жалких семьдесят пять фунтов в год, собрался жениться на Кэролайн Скотт.

Это бы настоящий скандал. Уже одно намерение Кэролайн Скотт вступить в неравный брак породило бы множество сплетен. Но то, что она при этом публично опозорила Мэтью Хейга, взбудоражило горожан не на шутку. Возможно, этот скандал оказался нам даже на руку. Я не исключал, что мне захотят отомстить. Какое-то время Уилсон мерещился мне за каждым углом. По утрам я с дрожью в теле подходил к окну и выглядывал во двор. Но обо мне словно забыли. Уилсона я больше не видел и ничего не слышал о Мэтью Хейге.

В конце концов я понял, что угроза нашему браку исходила не из внешнего мира: не от Кобли, Эмметта Скотта, Мэтью Хейга или Уилсона. Угроза была внутренней и исходила от меня.

У меня было предостаточно времени на раздумья о причинах этой угрозы. Дело в том, что в мыслях я постоянно возвращался к встрече с Диланом Уоллесом и его посулам быстрого обогащения в Вест-Индии. Мне хотелось сколотить богатство и вернуться к Кэролайн состоятельным человеком. Вскоре я уже не сомневался: каперство – мой единственный шанс добиться успеха. Единственный шанс стать достойным Кэролайн. Не скрою, мне льстило, что я сумел увести Кэролайн Скотт из-под носа Мэтью Хейга. Однако очень скоро мое ликующее состояние сменилось ощущением… застоя. Другого слова не подберу.

Эмметт Скотт нанес мне безжалостный удар прямо на свадебной церемонии. Вроде бы нам с Кэролайн следовало благодарить ее родителей за их присутствие. Но я не чувствовал никакой благодарности и предпочел бы, чтобы свадьба прошла без них. Я с отвращением смотрел, как мой отец, теребя в руках шляпу, кланялся и лебезил перед Эмметтом Скоттом, словно тот принадлежал к родовой аристократии. Но отец Кэролайн был всего лишь купцом, и его от нас отделяло не знатное происхождение, а деньги.

Однако я радовался за Кэролайн. Приход родителей был важен для нее. Они и сейчас не одобряли наш союз. Где там! Но им хотя бы хватило здравого смысла не обрывать все нити, связывающие их с дочерью.

Краем уха я слышал слова миссис Скотт:

– Кэролайн, мы всего лишь хотим, чтобы ты была счастлива.

Я понимал: ее мать говорила за себя. Судя по глазам Эмметта, счастье Кэролайн его мало заботило. Родственные узы с семейством Мэтью были для него шансом подняться по социальной лестнице и обрести большее влияние. И вдруг эти шансы рухнули из-за своеволия дочери. Он заставил себя прийти на свадьбу, чтобы не позорить жену. А может, из желания выразить свое отношение к новоявленному зятю прямо на церковном дворе, после произнесения нами клятв.

У Эмметта Скотта были черные волосы, зачесанные на лоб, смуглые впалые щеки и рот, постоянно сжатый и похожий на кошачью задницу. Общее выражение лица у него было такое, словно он только что съел самый кислый лимон на свете.

Только единственный раз за всю церемонию его губы изобразили подобие улыбки, и он произнес:

– Приданого не будет.

Мать Кэролайн даже зажмурилась, словно предвидела этот момент и до последнего надеялась, что он не наступит. Похоже, они это уже обсуждали, и последнее слово осталось за Эмметтом Скоттом.

Мы с Кэролайн обосновались в пристройке к главному дому на ферме моего отца. Как могли, навели там порядок, однако никакие наши ухищрения не смогли скрыть убожества этого жилища. Стены его были земляными, а соломенная крыша требовала срочной починки.

Наша совместная жизнь началась летом, когда дом превращался в прохладное убежище от знойного солнца. Но зимой, с ее ветрами и сыростью, привлекательность этой лачуги исчезла напрочь. Кэролайн выросла в добротном кирпичном доме и привыкла к городской жизни. У нее хватало слуг, которые ее одевали, мыли, готовили еду и выполняли любое поручение. Выйдя за меня, она одновременно обручилась с бедностью. Стала беднячкой, приобретя себе мужа-бедняка, у которого не было никаких перспектив.

Я снова зачастил в таверны. В них ничего не изменилось, зато изменился я сам. Прежде я был холостяком, неунывающим шумным пропойцей, весельчаком. Нынче же мне казалось, что я тащу на плечах груз всего мира. Я садился спиной к залу и сидел над кружкой эля, сгорбленный, обуреваемый мрачными раздумьями. Мне казалось, будто все посетители таверны перешептываются обо мне: «Поглядите-ка, вот сидит Эдвард Кенуэй, который не в состоянии прокормить свою жену».

Разумеется, я рассказал Кэролайн о предложении Уоллеса. О планах заделаться капером. Она не сказала «нет» – в конце концов, ведь она была моей супругой, – но и «да» я от нее тоже не услышал. Глаза моей жены наполнились сомнением и тревогой.

– Я не хочу оставлять тебя одну, но хочу навсегда оставить бедность за порогом и вернуться сюда богатым, – сказал я.

Встань такой вопрос передо мной сейчас, я бы отправился без ее благословения и оставил ее одну в нашем жалком флигеле. Отец Кэролайн сказал бы, что я попросту бросил ее, а мать стала бы презирать меня за то, что сделал ее дочь несчастной.

Я оказался в безвыигрышной ситуации.

– Каперство – это опасно? – как-то спросила Кэролайн, выслушав в очередной раз мое предложение.

– Не будь это ремесло опасным, за него бы не платили большие деньги, – ответил я, и, разумеется, Кэролайн нехотя дала свое согласие на мой отъезд. А разве у нее был другой выбор? Она ведь была моей женой. Однако мне не хотелось оставлять ее на берегу с разбитым сердцем.

Как-то утром, проснувшись в состоянии похмельного отупения, я застал Кэролайн полностью одетой.

– Не хочу, чтобы ты уплывал, – сказала она и вышла.

В один из вечеров я отправился в таверну «Забористое пойло». Я был, как бы это сказать, немного не в себе. Я сидел, ссутулившись над кружкой, и жадно глотал эль в перерывах между мрачными раздумьями. Меня всегда удивляло, до чего быстро пустеют мои кружки.

Но вся горькая правда была в том, что я как раз в этот момент был самим собой. Молодой парень, всегда готовый поболтать и посмеяться, исчез. Его сменил… по-прежнему молодой парень, но несущий на своих плечах все печали мира.

С первых же дней там, на ферме, Кэролайн стала помогать моей матери. Та поначалу пугалась, пыталась возражать, говоря, что такой леди не пристало возиться с овцами. Однако Кэролайн лишь смеялась и говорила, что не собирается даром есть свой хлеб. Когда я впервые увидел ее во дворе (где еще совсем недавно она горделиво восседала на своем скакуне) в рабочей одежде: в белоснежном чепце, фартуке и рабочих сапогах, – я был горд. Но со временем наряд жены стал все сильнее напоминать мне о моей мужской несостоятельности.

Что еще хуже, Кэролайн вовсе не тяготилась новой жизнью и не считала себя оказавшейся на нижних ступеньках социальной лестницы. Зато так считали все вокруг, и ни по кому это не било больнее, чем по мне.

– Заказать тебе еще кружку эля? – послышалось у меня за спиной.

Я мгновенно узнал голос Эмметта Скотта. Повернувшись, я убедился, что не ошибся. Передо мной действительно стоял отец Кэролайн. Последний раз я видел его на свадебной церемонии, когда он публично отказал дочери в приданом. И вот теперь он собирался угощать элем столь ненавистного ему зятя.

Но это бич всех пьяниц мира, как мне кажется. Когда ты по горло увяз в этом деле, как я тогда, когда ты смотришь, как стремительно уменьшается эль в твоей кружке, и не знаешь, хватит ли денег еще на одну, ты готов принять угощение от кого угодно. Даже от Эмметта Скотта – твоего злейшего врага. Человека, ненавидящего тебя ничуть не меньше, чем ты его.

Словом, я согласился на угощение. Он заказал мне кружку, вторую взял для себя и, скрипнув табуретом по каменному полу, сел рядом.

Помнишь, я рассказывал про выражение лица Эмметта? Оно у него было такое, словно он только что съел самый кислый лимон на свете. Сейчас, в разговоре со мной – ненавистным ему Эдвардом Кенуэем, – его лицо буквально перекосило от злости. Я в таверне чувствовал себя как дома. А вот Эмметту здесь явно было неуютно. Он поминутно оглядывался назад, поворачивался то в одну, то в другую сторону, будто страшился внезапного нападения.

– Нам ведь так и не довелось поговорить один на один, – сказал он.

– Если помните, ваше поведение на свадьбе не очень-то способствовало разговорам, – невесело усмехнувшись, ответил я.

Как всегда, эль развязал мне язык, сделав смелее. Эль и сознание того, что я завоевал сердце его дочери. Оно и сейчас принадлежало мне. Кэролайн любила меня, иначе не отринула бы прежнюю жизнь и не поселилась в убогой пристройке. Даже такой человек, как Эмметт Скотт, должен был это признать.

– Эдвард, мы с тобой оба люди неглупые, – без обиняков произнес он.

Внешне могло показаться, что он решил управлять ходом нашего дальнейшего разговора. Однако выпитый эль не мешал мне видеть его насквозь. Видеть истинную суть этого человека: пронырливого, напуганного человека, знавшего обман и предательство собратьев по ремеслу. Он наверняка не церемонился с теми, кто стоял ниже его на социальной лестнице. Вероятно, бил слуг, а может, и жену. Ему бы хотелось, чтобы такие, как я, лебезили перед ним, как мои родители на свадьбе. (Воспоминание об их угодливости и сейчас отозвалось во мне вспышкой гнева.)

– А что, если мы с тобой, как настоящие дельцы, заключим сделку?

Я сделал большой глоток, не спуская глаз со своего собеседника, который тоже смотрел на меня в упор.

– И какую же сделку желает предложить мне мой тесть?

Лицо Эмметта посуровело.

– Ты бросаешь Кэролайн. Можешь выгнать ее из дому. Придумай все, что захочешь. Ты ее освобождаешь и отправляешь ко мне.

– А если я соглашусь?

– Я сделаю тебя богатым.

Я залпом допил остатки эля. Эмметт вопросительно посмотрел на пустую кружку. Я кивнул. Он велел принести еще. Новую порцию я выпил едва ли не залпом. Окружающее пространство стронулось с места и поплыло.

– Сказать, куда вы можете засунуть свое предложение? – спросил я.

– Эдвард, – ответил Эмметт, подаваясь вперед, – мы оба знаем, что ты не в состоянии обеспечить мою дочь. И еще мы оба знаем: потому-то ты сейчас и сидишь здесь в полном отчаянии, что не можешь ее обеспечить и даже не знаешь, как это сделать. Да, ты ее любишь. В этом я не сомневаюсь, поскольку когда-то и я был таким же, как ты, – ни на что не годным.

– Ни на что не годным? – стиснув зубы, переспросил я.

– О да, – усмехнулся Эмметт, отодвигаясь от меня. – Сам знаешь, что это правда. Парень, ты ведь всего-навсего фермер, разводящий овец.

– А куда подевался Эдвард? Я-то думал, вы говорите со мной как с равным.

– С равным? Тебе никогда не стать равным мне, и ты это знаешь.

– Ошибаетесь. У меня есть план.

– Слыхал я про твои планы. Каперство. Мечтаешь отправиться в далекие моря и сколотить себе состояние. Нет этого в тебе, Эдвард Кенуэй.

– Есть.

– Ты не обладаешь моральной устойчивостью. Пойми, парень: я предлагаю тебе выход из ямы, в которую ты сам себя закопал. И советую очень серьезно подумать над моим предложением.

Я допил остатки эля и сказал:

– Как насчет того, чтобы обдумать ваше предложение еще за одной кружкой?

– Пожалуйста.

Передо мной, как по волшебству, появилась новая кружка. Я начал переливать ее содержимое в себя, лихорадочно обдумывая предложение своего тестя. Он был прав. Самое жуткое, что я чувствовал за время нашего разговора, – это сознание его правоты. Черт бы побрал этого Эмметта Скотта, но он был прав. Я любил Кэролайн, однако не мог обеспечить ей не то что богатую, а даже мало-мальски сносную жизнь. И если я всерьез думал о счастье Кэролайн, мне стоило согласиться на предложение ее отца.

– Она не хочет, чтобы я уплывал, – после нескольких минут молчания признался я.

– А ты-то сам хочешь?

– Я хочу, чтобы она поддержала мои планы.

– Этого она никогда не сделает.

– Я не теряю надежды.

– Если слова Кэролайн о любви к тебе соответствуют действительности, она никогда не отпустит тебя.

Я был уже сильно пьян, но даже в таком состоянии понимал всю логичность рассуждений Эмметта. Я знал, что он прав. И он это знал.

– У тебя, Эдвард Кенуэй, есть враги. Много врагов. Некоторые из них весьма могущественные. Как ты думаешь, почему они до сих пор не отомстили тебе?

– Никак испугались? – с пьяной ухмылкой спросил я.

Эмметт Скотт нахмурился:

– Они ни капли не испугались. Они оставили тебя в покое из-за Кэролайн.

– Если я приму ваше предложение, что им помешает разом напасть на меня?

– Ничего, кроме моего покровительства.

В этом я сомневался.

Я становился все пьянее. Мой тесть делался все подавленнее, но уходить пока не собирался. Его присутствие напомнило мне, каким скудным стал мой выбор.

Я попытался встать и уйти, однако ноги меня не держали. Боясь упасть, я уцепился за край стола. Отец Кэролайн подхватил меня и брезгливо поморщился. Я и глазом не успел моргнуть, как он повез меня домой. Им двигала отнюдь не забота о моей безопасности. Ему хотелось увидеть лицо дочери, когда взглянет на своего пьяного вдрызг муженька. Я нервно похихикивал, что было только на руку Эмметту Скотту.

– Пойми, Кэролайн, этот пьянчуга – конченый человек. Он и к жизни на суше не приспособлен, не говоря уже про море. Если он отправится в Вест-Индию, то страдать будешь ты.

– Отец… отец, – только и могла прошептать Кэролайн.

Не справившись с отчаянием, она разрыдалась. Я уже лежал на кровати и мог только беспомощно наблюдать за тем, как сапоги Эмметта развернулись и вышли за дверь.

– Старый навозный червяк, – заплетающимся языком произнес я. – Он ошибается на мой счет.

– Надеюсь, – ответила Кэролайн.

Хмель подстегнул мое воображение.

– Главное, что ты веришь в меня. А теперь представь корабль. Он медленно входит в гавань. Я стою на палубе. Человек, сделавший себе имя… Золотые дублоны дождем сыплются у меня из карманов. Я настолько богат, что даже не нагибаюсь за ними. Я вижу это. А ты?

Когда я отважился взглянуть на нее, Кэролайн качала головой. Нет, она не видела того же, что и я.

На следующий день, протрезвев, я тоже не видел палубы, усыпанной дублонами.

Я чувствовал, что развязка неминуема. Отсутствие перспектив становилось все осязаемее. Снова и снова я перебирал свои возможности. Их было всего две. Эмметт Скотт предлагал мне деньги за то, чтобы я вернул ему дочь. Я мог согласиться на его предложение. Или записаться в каперы.

То и другое в одинаковой степени разбивало сердце Кэролайн.

 

11

На следующий день я отправился к Эмметту Скотту. Я постучался в дверь особняка на Хокинс-лейн. Стоило ли удивляться, что мне открыла именно Роуз?

– Мистер Кенуэй, – пробормотала удивленная служанка, слегка покраснев.

Я спросил, могу ли видеть хозяина. Несколько секунд Роуз ошеломленно смотрела на меня, затем впустила, попросив обождать. Ожидание было недолгим. Меня провели в кабинет Эмметта Скотта. Посредине стоял внушительный письменный стол. Стены были обшиты деревянными панелями, что создавало мрачноватую и предельно серьезную атмосферу. Мой тесть стоял рядом со столом. Темные волосы и впалые щеки вместе с сумраком комнаты делали его похожим на ворона.

– Полагаю, ты внимательно обдумал мое предложение, – сказал он.

– Да. И поспешил к вам, чтобы объявить свое решение.

Эмметт сложил руки на груди. Лицо сморщилось в торжествующую усмешку.

– Ты явился выставить мне требования? И сколько же стоит моя дочь?

– А сколько вы были готовы за нее заплатить?

– Что значит «был»?

Настал мой черед улыбаться, хотя я старался не переусердствовать. Эмметт Скотт был опасен. Я помнил, что играю с опасным человеком в опасную игру.

– Это значит, что я решил отправиться в Вест-Индию.

Я знал, где искать Дилана Уоллеса. Кэролайн уже была в курсе моего решения.

– Понятно.

Эмметт обдумывал мои слова, негромко барабаня пальцами по столу.

– Но ты ведь не собираешься плавать до конца своих дней?

– Нет.

– Это противоречит условиям моего предложения.

– Да, это противоречит условиям вашего предложения. По сути, это контрпредложение. Надеюсь, вы пойдете мне навстречу. Я родом из семьи Кенуэй. У меня есть своя гордость, мистер Скотт. Надеюсь, это вы сможете понять. Поймите также, что я люблю вашу дочь, как бы вас это ни коробило. И я желаю ей добра. Ради этого я отправляюсь плавать по морям, откуда рассчитываю вернуться богатым человеком и обеспечить Кэролайн жизнь, которую она заслуживает. Такую жизнь, которую вы наверняка и сами пожелали бы ей.

Он кивал, хотя изгиб губ свидетельствовал о крайнем презрении к моим словам.

– Это все? – спросил он.

– Даю вам слово: я вернусь в Бристоль не раньше, чем по-настоящему разбогатею.

– Понимаю.

– И еще я даю вам слово не рассказывать Кэролайн, как вы пытались выкупить ее у меня.

– Понимаю, – мрачнея, повторил Скотт.

– Я лишь прошу дать мне время, чтобы разбогатеть и обеспечить Кэролайн жизнь, к которой она привыкла.

– Однако ты по-прежнему останешься ее мужем. Это совсем не то, чего я хотел.

– Вы считаете меня никчемностью. Человеком, не годящимся Кэролайн в мужья. Я надеюсь доказать вам обратное. В мое отсутствие вы, вне всякого сомнения, будете часто видеться с Кэролайн. Возможно, что ваша ненависть ко мне столь глубока, что вы воспользуетесь представившейся возможностью и настроите дочь против меня. А в том, что вы это сделаете, я не сомневаюсь. Скажу больше: я ведь могу и погибнуть. Тогда Кэролайн вернется к вам навсегда. Она станет молодой вдовой, имеющей неплохие шансы снова выйти замуж… Таковы условия моей сделки. В ответ я прошу лишь одного: не чините мне препятствий и позвольте осуществить задуманное.

Он кивнул, обдумывая мои слова. Полагаю, его больше всего тешила мысль о моей возможной гибели вдали от берегов Англии.

 

12

Дилан Уоллес внес мое имя в список команды корабля «Император», который стоял на якоре Бристольской гавани и должен был отплыть через два дня. Вернувшись домой, я сообщил об этом родителям и Кэролайн.

Разумеется, новость была встречена слезами, вздохами и мольбами «одуматься и остаться». Но я был тверд в своем решении. Вскоре Кэролайн уехала. Нам она сказала, что ей нужно время спокойно все обдумать. И вот втроем с моими родителями мы стояли и смотрели, как Кэролайн села в седло и покинула наш двор. Что ж, пусть Эмметт Скотт узнает новость из уст дочери и убедится: я честно выполняю свою часть сделки. Я надеялся, что и он выполнит свою.

Сейчас, по прошествии лет, когда я сижу здесь и рассказываю тебе о тех событиях, я так и не знаю, остался ли он верен данному слову. Но я узнаю, причем довольно скоро. И тогда настанет Судный день…

А в те, теперь уже далекие, дни я ничего не знал. Я был молод, глуп и хвастлив. Настолько хвастлив, что, едва Кэролайн уехала, я тут же поспешил наведаться в очередную таверну. Ко мне отчасти вернулась былая живость. Я рассказывал всем и каждому, что уплываю в далекие края, где быстро разбогатею. Очень скоро мистер Эдвард Кенуэй и миссис Кэролайн Кенуэй станут богатой супружеской парой. Мои хвастливые речи вызывали не столько дружеское одобрение, сколько презрительные насмешки. Мне возражали, упрекая в самонадеянности и отсутствии надлежащих черт характера. Предрекали, что скоро я вернусь, поджав хвост, и еще больше опозорю своего отца.

За все это время улыбка не сходила с моего лица. Улыбка знающего, уверенного в себе человека. «Вот увидите», – говорила она.

Но при всей затуманенности моей головы и ввиду скорого отплытия… а возможно, именно из-за них я по-прежнему принимал слова толпы близко к сердцу. Мысленно я спрашивал себя: «Настолько ли я крепок внутри, чтобы выдержать жизнь капера? Вдруг я действительно вернусь, поджав хвост?» И конечно же, я сознавал, что могу погибнуть.

Посетители таверны были правы и в другом: я уже опозорил отца, обманув его ожидания. Едва услышав о скором отплытии, отец разочарованно взглянул на меня, и эта разочарованность навсегда осталась в его глазах. Я чувствовал его печаль. Надежды (пусть и порядком ослабевшие) на то, что я перестану бражничать и впрягусь в фермерскую лямку, которую тянули они с матерью, теперь рухнули окончательно. Я не только уплывал навстречу новой жизни, я целиком рвал с прежней. С той, которую он создал для нас троих: себя, моей матери и меня. Я отверг будущее, предначертанное ими. Решил, что стою большего.

Надо признаться, я никогда особо не задумывался о том, каким образом мое решение скажется на отношениях Кэролайн с моими родителями. Даже не знаю, с чего я решил, будто после моего отплытия она останется на ферме.

В тот вечер, вернувшись из таверны, я застал дома Кэролайн, одетой, как для вечерней прогулки.

– Ты куда собралась? – заплетающимся языком спросил я.

Кэролайн избегала смотреть мне в глаза. У ее ног белел внушительный узел. Я заметил, что сама Кэролайн одета изящнее, чем в тот день, когда уезжала от нас.

– Я… – Наконец она подняла на меня глаза. – Родители предложили мне пожить у них. И я согласилась.

– Что значит «пожить у них»? Ты живешь здесь. Со мной.

В ответ я услышал, что мне следовало бы не бросать своих родителей. Мне также следовало довольствоваться скромным заработком и дорожить тем, что имею.

Дорожить ей.

Выпитый эль мешал мне соображать, однако я попробовал убедить Кэролайн в том, что дорожу ей. Что все, что я делаю, я делаю ради нее. Но в ее ответах слышались речи ее отца. Я ожидал, что Эмметт Скотт будет настраивать ее против меня, но никак не думал, что этот грязный червяк начнет свое гнусное дело так скоро.

– Довольствоваться скромным заработком? – взвился я. – Да хуже фермерского ремесла только разбой на дорогах! Неужели ты всю свою жизнь хочешь оставаться женой крестьянина?

Я говорил слишком громко. Кэролайн выразительно посмотрела на меня. Я понял: отец вполне мог услышать мои слова. А потом Кэролайн ушла. Я выскочил следом, уговаривая ее остаться. Все было напрасно.

Наутро, протрезвев, я вспомнил события вчерашнего дня. Родители смотрели на меня хмуро, с упреком. Кэролайн не только пришлась им по душе. Они успели ее полюбить. Моя жена не только помогала матери по хозяйству, она заменила ей дочь, умершую в младенчестве. Кроме того, она вела бухгалтерию и научила писать меня и мою мать.

А теперь Кэролайн уехала. Уехала, поскольку я не хотел довольствоваться своей участью и жаждал приключений. Скука здешней жизни сделалась настолько невыносимой, что уже и эль не помогал.

Она спрашивала, почему я не могу быть счастлив с ней. Но я действительно был счастлив с нею.

Она спрашивала, почему я не могу довольствоваться своей жизнью. Но я действительно не мог.

Я отправился в дом на Хокинс-лейн, чтобы убедить Кэролайн изменить решение. Она по-прежнему оставалась моей женой, а я – ее мужем. Все, что я делал, делалось для блага нашей семьи, для блага нас обоих, а не только меня.

(Думаю, я тогда сам себя дурачил, убеждая, будто это правда. Возможно, но лишь отчасти. Я знал, да и Кэролайн, думаю, тоже знала: помимо желания разбогатеть и создать ей обеспеченную жизнь, мной двигало еще и желание повидать мир за пределами Бристоля.)

Разговора у нас не получилось. Кэролайн тревожило то, что меня могут ранить и даже убить. Я обещал ей беречь себя, говорил, что обязательно вернусь с большими деньгами или пошлю за ней. Я просил ее верить в меня, верить мне, но она будто бы ничего не слышала.

Вернувшись домой после бесплодного разговора с Кэролайн, я собрал свои нехитрые пожитки, взвалил их на лошадь и сам забрался в седло. Глаза отца и матери были полны укора. Они буравили мне спину… нет, пожалуй, впивались в нее, как стрелы. Весь путь до Бристоля я не мог освободиться от тяжести на сердце.

В гавани меня ждал новый сюрприз. Со слов Уоллеса я знал: «Император» должен отплыть поздно вечером. Но вместо судна, готового в отплытию, я увидел опустевшую палубу, рядом с которой шестеро матросов, сидя на бочках, резались в кости, не забывая глотать ром из кожаных фляжек.

«Император» строился как торговое судно. Затем его приспособили под нужды каперов, и теперь он бороздил воды далеких морей. Но сейчас фонари не горели, и только луна освещала палубные полы и перила. Я залюбовался внушительными пропорциями спящего великана. Здесь мне предстояло нести вахту. Спать в гамаке в одной из кают. Я осматривал свой новый дом.

В то время как один из матросов внимательно осматривал меня самого.

– Эй, парень, тебе чем-нибудь помочь? – спросил он.

Я проглотил комок слюны, чувствуя себя неопытным мальчишкой. А вдруг то, что обо мне говорили отец Кэролайн, посетители таверны и сама Кэролайн, – правда? Вдруг я и впрямь не гожусь для жизни в море?

– Я ваш новый матрос. Меня сюда определил Дилан Уоллес.

Четверо матросов усмехнулись и посмотрели на меня с еще большим интересом.

– Дилан Уоллес? Этот вербовщик? Он уже поставлял нам людей. А что ты умеешь, парень?

– Мистер Уоллес посчитал меня годным к матросскому ремеслу, – ответил я, надеясь, что в моем голосе слышится больше уверенности, чем было у меня внутри.

– А как у тебя со зрением? – спросил кто-то.

– Все в порядке.

– Головка не кружится на высоте?

Их пальцы указывали на самую высокую мачту «Императора», где в «вороньем гнезде» обычно сидел впередсмотрящий.

– Мистер Уоллес говорил, что мне в основном придется исполнять обязанности палубного матроса.

О том, что вербовщик видел во мне будущего капитана, я умолчал. Я был молод и горяч. Но никак не глуп.

– А шить ты умеешь, парень? – Они явно насмехались надо мной.

– Какое отношение шитье имеет к каперству? – спросил я с долей своей привычной наглости, хотя и сознавал опрометчивость такого поведения.

– Самое прямое: палубный матрос должен уметь шить, – ответил мне другой игрок в кости.

Как и у остальных, его волосы были заплетены в просмоленную косицу. Шею и руки покрывала татуировка.

– И узлы надо уметь вязать, – добавил он. – С узлами-то у тебя как?

– Всему этому я могу научиться.

Я смотрел на свернутые паруса «Императора», на замершие петли снастей, на остов с медными стволами пушек, торчащими из оружейной палубы. Я видел себя одним из матросов, сидевших сейчас на опрокинутых бочках. Вскоре и мое лицо станет обветренным и просоленным. А глаза заблестят от опасностей и приключений, ждущих впереди. Словом, я видел себя в числе тех, от кого зависела судьба корабля.

– Матрос должен быть мастером на все руки, – вступил в разговор третий. – Тебе придется и остов от ракушек очищать, и шлюпки смолить.

– И к качке, сынок, тебе тоже нужно будет привыкнуть, – сказал мне четвертый. – Чтобы кишки не выворачивало, когда палуба ходуном ходит. Бывает, волны через нее так и хлещут. И ураган ревет, не чета здешним ветрам. Не струсишь?

– Думаю, что нет. – Их расспросы с издевкой начинали меня злить. – Иначе мистер Уоллес не предложил бы мне поступить в каперы.

Они переглянулись. Атмосфера слегка накалилась.

– Да ну? – усмехнулся тот, кто сидел ко мне ближе всех, болтая ногами. Его парусиновые штаны давно не видели воды и мыла. – И с чего это вербовщик решил, что из тебя получится хороший матрос?

– Он видел меня в деле и подумал, что и в сражении я буду действовать не хуже.

– Значит, боец, – заключил матрос и встал.

– Так и есть.

– Ну, по части драк тебе будет где развернуться. Начинай хоть завтра. Может, я тебе компанию составлю.

– Что значит «завтра»?

Матрос снова сел, готовый возобновить игру.

– Завтра, когда снимемся с якоря.

– Мне говорили, что мы отплываем сегодня.

– Завтра значит завтра, парень. Капитана еще нет на борту. Как появится, мы тут же поднимем паруса.

Возможно, своим дерзким поведением я нажил на корабле первых врагов. Но пока у меня было время, я собирался исправить хоть одно из тех зол, что успел натворить. Я развернул свою лошадь и поскакал домой.

 

13

Я торопился в Хэзертон. Домой. Зачем я туда возвращался? Возможно, попросить у родителей прощения. Возможно, еще раз объяснить свое решение. Как-никак я был их сыном. Вдруг отец увидит во мне что-то от своих юношеских мечтаний? И если такое случится, быть может, он простит меня?

Чем ближе к дому, тем отчетливее я сознавал, что нуждаюсь в отцовском прощении. И в материнском тоже.

Стоит ли удивляться, что из-за этих мыслей я утратил бдительность?

Я был уже совсем близко. Дорога в этом месте сужалась, а деревья, росшие по обе стороны, почти смыкались верхушками. И вдруг я уловил какое-то движение вдоль живых изгородей. Я остановил лошадь и стал прислушиваться. Откуда-то сверху раздался резкий свист. Сигнал! И опять впереди что-то задвигалось, но теперь это что-то находилось уже на дворе нашей усадьбы.

У меня гулко заколотилось сердце. Пришпорив лошадь, я помчался ко двору. В темноте мелькнул факел. Не фонарь, а именно факел. Что означало только одно – поджог. В колеблющемся свете пламени я разглядел несколько фигур. Все они были в капюшонах.

– Эй! – громко крикнул я, стараясь разбудить родителей и отпугнуть нападавших. – Эй, вы!

Факел взмыл в ночное небо, закружился оранжевым колесом и, разбрасывая снопы искр, упал на соломенную крышу нашего дома. Она была сухой, как трут. Летом, когда опасность пожара возрастала, мы старались поливать крышу водой. Но постоянно находились дела поважнее, и крыша оставалась неполитой. Наверное, в последний раз мы поливали ее неделю назад, потому что она мгновенно занялась.

Поджигателей было трое или четверо. Как только я влетел во двор, на меня бросились из темноты. Чьи-то руки схватили меня за камзол и стащили с лошади.

Я больно ударился о землю. Поблизости тянулась каменная стена. Оружие. В этот момент кто-то встал надо мной, загородив луну. Лицо его было скрыто капюшоном. Прежде чем я успел что-то предпринять, незнакомец склонился надо мной. Я слышал его тяжелое дыхание и видел, как подрагивает ткань капюшона возле рта. Он ударил меня кулаком по лицу. Я скривился от боли. Второй удар пришелся по моей шее. Рядом появился еще кто-то. Блеснула сталь лезвия. Я понимал, что бессилен им противостоять, и приготовился умереть. Однако тот, кто меня ударил, остановил второго резким: «Нет!» Это уберегло меня от удара мечом, однако я тут же получил удар сапогом в живот.

Я узнал этот сапог.

На меня продолжали сыпаться удары. Затем мой истязатель убежал. Я перевернулся на избитый живот и закашлял от едкого дыма, силясь не потерять сознание. Это было мощным искушением. Провалиться бы в небытие, не чувствовать боли. И покориться своей судьбе.

Топот ног подсказывал, что поджигатели уходят. Они что-то кричали, но слов было не разобрать. В это время громко заблеяли перепуганные овцы.

Я заставил себя прийти в сознание. Я был жив, это главное. Такой шанс нельзя было упускать. Я должен спасти родителей. Я уже тогда знал, что напавшие на нашу ферму дорого заплатят за содеянное. Хозяин сапог пожалеет, что не воспользовался подвернувшейся возможностью и не убил меня. В этом я был уверен.

Кое-как я поднялся на ноги. Весь двор заволокло дымом. Он плавал в воздухе, как пелена тумана. Один хлев уже вовсю горел. Горел и подожженный дом. Нужно было, не мешкая, будить родителей.

Отсветы пожара окрасили землю в оранжевый цвет. До моего слуха донесся топот копыт. Мелькнули силуэты удалявшихся всадников. Они свое черное дело сделали. Я схватил камень, собираясь метнуть его им вдогонку. Но у меня была забота поважнее. Кряхтя от натуги и боли, я швырнул камень в окно нашего дома.

Послышался звон стекла. Я молил Бога, чтобы эти звуки разбудили родителей. Дым во дворе стал еще гуще. Пламя гудело так, словно оно выплеснулось из недр ада. В горящих хлевах отчаянно блеяли овцы. Оттуда пахло паленой шерстью и горелым мясом.

Дверь дома открылась. Отец выскочил наружу, стараясь избегать языков пламени. Мать он держал на руках. Отцовское лицо не выражало ничего, глаза были пустыми. Убедившись, что мать жива и не обожглась, отец осторожно положил ее на землю, неподалеку от места, где стоял я. Потом он выпрямился и несколько секунд беспомощно смотрел на горящий дом. Словно очнувшись, мы оба бросились к ближайшему хлеву, откуда еще слышалось блеяние овец. Но вскоре оно стихло. Все наше стадо – источник существования родителей – погибло в огне. Лицо отца было мокрым от выступившего пота и блестело в отсветах пожара. А потом отец сделал то, чего не делал никогда в своей жизни. Он заплакал.

– Отец…

Я потянулся к нему, но он резко отстранился, сердито передернув плечами. Когда же он снова повернулся, я увидел светлые борозды, оставленные слезами на его щеках. Казалось, последние крупицы самообладания отец употребил на то, чтобы не броситься на меня с кулаками.

– Отрава. Вот ты кто, – произнес он сквозь зубы. – Отрава. Разрушитель нашей жизни.

– Отец…

– Убирайся прочь. – Он плюнул мне под ноги. – Вон отсюда. Я больше не желаю тебя видеть. Никогда!

Мать шевельнулась, словно хотела что-то возразить. Но мне было невыносимо видеть ее лицо, и, чтобы не усугублять ее страдания, я вскочил на лошадь и покинул пепелище.

 

14

Я скакал в ночи, сопровождаемый горем и яростью. Мой путь лежал в «Старую дубинку», где все это однажды началось. Я ввалился туда, держась одной рукой за грудь. Мое лицо, которому изрядно досталось, и сейчас еще саднило от ран.

Все разговоры в зале мгновенно стихли. Внимание посетителей обратилось ко мне.

– Я разыскиваю Тома Кобли и его пронырливого сынка, – сказал я, хмуро оглядывая зал и тяжело дыша. – Они были здесь?

Вместо ответа посетители поворачивались ко мне спиной и опускали плечи.

– Нам здесь не надо лишних бед, – отозвался из-за стойки Джек, хозяин таверны. – Хлопот, что ты нам доставил, хватит на всю оставшуюся жизнь. Благодарим тебя покорно, Эдвард Кенуэй.

Он имел обыкновение слеплять слова в один ком, а потому я услышал что-то вроде «бладримтяпкорно».

– Настоящие хлопоты начнутся у тебя, Джек, если ты где-то прячешь обоих Кобли, – пригрозил я и шагнул к стойке.

Я знал, что с внутренней стороны стойки на гвозде висели ножны с мечом. Джек потянулся за оружием, но я его опередил. Превозмогая боль, я перегнулся через стойку и выхватил меч из ножен.

Джек был не настолько проворен. Он даже не понял, почему меч, к которому он тянулся, вдруг оказался приставленным к его горлу. «Бладримтяпкорно».

По стенам таверны плясали тени, отбрасываемые неярким пламенем очага. Из сумрака на меня смотрели сощуренные, настороженные глаза собравшихся.

– А теперь говори: Кобли уже появлялись здесь сегодня? – потребовал я, приставляя меч к глотке Джека.

– Ты же вроде должен был отплыть на «Императоре» этим вечером, нет? – спросил меня кто-то.

Лицо спросившего пряталось в сумраке. Голос был мне незнаком.

– К счастью, планы изменились, иначе мои родители заживо сгорели бы во сне. – Я поднял голос. – Не этого ли хотелось всем вам? Опоздай я немного, и эта затея удалась бы. Вы знали о готовящейся расправе?

В зале установилась мертвая тишина. Из сумрака на меня смотрели глаза мужчин, с которыми я выпивал и, случалось, дрался. Глаза женщин, в чьих постелях я успел когда-то побывать. Эти люди умели хранить секреты. И они ни за что не раскроют своих тайн.

Снаружи послышался скрип подъехавшей телеги. Его услышал не только я. Обстановка в таверне стала еще напряженнее. Возможно, Кобли решили разыграть спектакль, показав свою непричастность к поджогу. Не убирая меча от его горла, я выволок Джека из-за стойки и потащил к двери.

– Всем сидеть молча, – предупредил я. – Скажете хоть одно чертово слово – и я перережу Джеку глотку. Я намерен отомстить лишь тому, кто сегодня бросил факел на крышу нашего дома.

Снаружи послышались голоса. Я узнал Тома Кобли. Я спрятался за дверью, а Джека подтолкнул вперед, загораживаясь им, как щитом. Острие меча упиралось ему в затылок. В зале продолжала стоять гробовая тишина. Это насторожило троих вошедших, но не сразу. Драгоценные секунды были ими упущены.

Хрипловатый смех Тома быстро стих. Потом я увидел сапоги, что узнал там, на ферме. Сапоги Джулиана. Выскочив из-за двери, я ударил этого прихвостня мечом в грудь.

«Напрасно ты не убил меня, когда у тебя была такая возможность». Эти слова высекут на моем надгробии.

Джулиан замер в дверном проеме. Выпучив глаза, он посмотрел на меч, застрявший в груди, потом на меня. Это было последнее, что он видел перед смертью. Правда, он еще успел плюнуть кровью мне в лицо… Я никогда не подсчитывал число убитых мной. Но их список начался с Джулиана.

– Том! Здесь мальчишка Кенуэй! – послышалось из темноты зала.

Предупреждение было излишним. Даже такой болван, как Том Кобли, к этому моменту и сам догадался, кто ждет его в таверне.

Глаза Джулиана остекленели. Мертвое тело сползло с меча и повалилось на пол, словно работник Кобли изрядно перебрал и уже не держался на ногах.

Судя по лицу Тома и Сета, они увидели призрака. Оба стояли, разинув рот. Конечно же, они предвкушали, как вернутся сюда, будут лакать эль и хвастать одержанной победой, рассказывая о веселом ночном приключении. Увидев меня, они пустились наутек.

Тело Джулиана загораживало проход, и это подарило моим противникам пусть и небольшое, но преимущество во времени. Перебравшись через убитого, я выскочил наружу. Сет споткнулся и упал. Видя это, Том и не подумал помочь сыну. Петляя, он бежал через дорогу, направляясь к дому на другой стороне. Я мигом оказался возле Сета. Поглядывая на окровавленный меч, я подумал, не сделать ли этого слизняка вторым убитым. Кровь во мне бурлила. Позже я не раз слышал, что труднее всего убивать впервые. Думаю, мир был бы мне только благодарен, избавь я его от Сета Кобли.

Но нет. На милосердие по отношению к Сету меня толкнуло сомнение. А вдруг его на погроме не было? Такая вероятность существовала, пусть и ничтожная.

Я ограничился тем, что эфесом меча ударил Сета по затылку и был вознагражден его пронзительным воплем. Потеряв сознание, Сет распластался в придорожной пыли, а я со всех ног бросился догонять Тома.

Знаю, о чем ты сейчас думаешь. У меня не было доказательств причастности Тома к поджогу родительской фермы. Но я просто знал, что он там был. Просто знал.

Том намеревался перелезть через невысокую каменную ограду, когда рискнул обернуться и заметил меня. Кобли-старший испуганно пискнул. Надо отдать ему должное: двигался он очень даже проворно для своих лет – не исключено, что от испуга. Я быстро достиг ограды, перебросил меч в другую руку, перепрыгнул, приземлился и продолжил погоню.

Я был совсем близко. Ноздри улавливали зловоние его пота. Но тут Том достиг какой-то пристройки и исчез из виду. Невдалеке послышался скрип сапог. Похоже, во дворе появился кто-то третий. Может, Сет? Или хозяин дома? А может, какой-нибудь пьянчуга из «Старой дубинки»? Однако сейчас меня занимал только старший Кобли, и я сосредоточился на нем.

У стены пристройки я опустился на корточки и превратился в слух. Где бы сейчас ни прятался Кобли, он замер. Я оглянулся по сторонам. На фоне серого ночного неба чернел хозяйский дом. Жужжали насекомые. Иногда в хлеву сонно мекала коза. Окна таверны по-прежнему светились, но оттуда не доносилось никаких звуков.

Тишина становилась давящей. И тут я услышал хруст гравия по другую сторону пристройки. Понятно: Кобли поджидал меня там, надеясь, что я брошусь на него сломя голову с этой стороны флигеля.

Я оценил наши позиции. Стараясь ничем себя не выдать, я медленно пополз к противоположному углу. Несколько раз мои сапоги чиркали по гравию, и я молил Бога, чтобы звук не достиг ушей Кобли. Добравшись до угла, я осторожно высунул голову. Если мои расчеты оправдались, я сейчас увижу Тома лежащим в засаде возле другого края. Если нет, могу напороться на его нож.

Я затаил дыхание. Мои расчеты оказались верными! Том Кобли ждал моего появления с другой стороны, держа наготове нож. Я бы мог в три прыжка оказаться рядом и ударить его мечом в спину. Он бы и ахнуть не успел.

Но нет, он был нужен мне живым. Я хотел узнать о его сообщниках и, прежде всего, о том высоком, с кольцом на пальце, кто не позволил Джулиану убить меня.

Потому я бросился к Тому с намерением отсечь ему правую руку.

Увы, из-за тогдашнего моего неумения обращаться с мечом план не удался. А может, причиной было затупившееся лезвие? Я нанес удар, держа меч обеими руками. Лезвие пропороло Тому рукав и вонзилось в руку, но не отсекло ее. Тем не менее удар заставил его выронить нож.

Кобли с криком завалился набок. Он схватился за раненую руку. Хлынувшая кровь забрызгала стену пристройки и землю. В этот момент появился неведомый мне третий, о существовании которого я успел забыть. Предпринять что-либо я уже не сумел. Через мгновение он вышел в полосу лунного света. Из-под капюшона на меня смотрели равнодушные глаза. Одет незнакомец был так, как одеваются фермеры. Вот только его сапоги были совсем чистыми.

Бедняга Том Кобли. Он не заметил угрозы и напоролся на меч незнакомца – сталь легко прошла насквозь. Том глянул на окровавленное лезвие, торчащее у него из груди, и пробормотал последние слова. Незнакомец изменил положение руки. Тело Тома само сползло с меча и тяжело рухнуло на грязную землю.

Слышала изречение: «Враг моего врага – мой друг»? Что-то в этом роде. Но всегда найдутся исключения, подтверждающие правило. Для меня исключением был этот человек в капюшоне, с окровавленным мечом в руке. Моя шея и лицо и сейчас еще болели от печатки его кольца. Почему же он убил Тома Кобли? Этого я не знал и не хотел знать. Издав боевой клич, я бросился на него с мечом. Наши лезвия схлестнулись и зазвенели в ночной тишине, словно колокола.

Незнакомец легко отражал мои удары. Один. Второй. Какая там атака! Я был вынужден обороняться, делая это хаотично и неуклюже. Сказать, что я плохо сражался? Да я вообще не умел сражаться. Я размахивал мечом так, словно он был простой палкой. А незнакомец, едва взмахнув своим оружием, ранил меня в руку. Боль обожгла мне предплечье. Рукав стал мокрым от крови. Вместе с кровью из моей правой руки уходила сила. Мы уже не сражались. Он просто играл со мной. Решил позабавиться, прежде чем убить меня.

– Покажи свое лицо, – потребовал я, но незнакомец не удостоил меня ответом.

Единственным признаком того, что он слышал мои слова, была легкая усмешка в его глазах. Он совершил обманный маневр, а мне чуть-чуть не хватило скорости… Нет, не чуть-чуть. Я едва шевелился и не мог помешать ему ранить меня вторично.

Еще удар. И еще. Постепенно я сообразил, что он полосует меня со скрупулезностью медика, имея намерение причинить мне боль, но не покалечить. Я даже не почувствовал, как выронил меч. Теперь он валялся на земле, а на лезвие капала кровь из моих ран.

Сам не знаю, почему я ждал, что он откинет капюшон. Этого не произошло. Меч незнакомца уперся мне чуть ниже подбородка. Другой рукой он подал знак стать на колени.

– Ты плохо знаешь меня, незнакомец, если думаешь, что я встречу свой конец на коленях. – Я почему-то испытывал странное спокойствие перед лицом поражения и смерти. – Если тебе все равно, я предпочту быть убитым стоя.

Он заговорил ровным глухим голосом. Будто не своим.

– Эдвард Кенуэй, этой ночью тебе не суждено встретить свой конец. Слушай меня внимательно. Если на рассвете «Император» отплывет без тебя, все, что случилось, явится лишь началом бедствий для каждого, кто носит фамилию Кенуэй. Если ты покинешь Бристоль, больше ни один волос не упадет с головы твоих родителей. А если останешься, их страдания продолжатся. И твои тоже. Я понятно выражаюсь?

– Могу ли я узнать, кто они – мои милосердные враги? – спросил я.

– Нет, не можешь. Тебе достаточно знать, что в мире есть силы, могущество которых таким, как ты, Эдвард Кенуэй, даже не снилось. Сегодня ты видел их в действии. Ты пострадал от их рук. Надо положить этому конец. А чтобы уберечь родителей от дальнейших бед, навсегда забудь дорогу в здешние края… Теперь, Эдвард Кенуэй, становись на колени.

За этим приказом последовал удар эфесом мне в висок. Очнулся я уже на борту «Императора».

 

15

Во всяком случае, я думал, что нахожусь на борту «Императора». Очень на это надеялся. С раскалывающейся от боли головой я выбрался из гамака, натянул сапоги, поднялся на палубу и вдруг рухнул на доски.

Я едва не расшиб физиономию и теперь, кряхтя, лежал на досках, удивляясь, почему чувствую себя как после похмелья. В тот день я вообще почти не пил. Вскоре я сообразил: похмелье здесь ни при чем.

Но если я трезв, почему качается палуба? Ее качало то в одну, то в другую сторону. Я ждал, когда палуба прекратит качаться, пока не сообразил: качка не прекратится.

Я встал. Ноги разъезжались в разные стороны, чертя борозды в опилках. Я раскинул руки, словно балансировал на узком бревне. Тело еще болело после недавних событий, но, кажется, я шел на поправку. Раны постепенно затягивались.

Еще одним моим открытием стала густая, крепкая смесь запахов. Нет, не запахов. Зловоние – вот как это называлось.

До чего же здесь воняло! Дерьмом, мочой, по́том и морской водой. Вскоре я узнал, что этим отличаются все нижние палубы. Но как у каждой мясной лавки и каждой таверны есть свой запах, так и каждая нижняя палуба обладала собственной вонью. И страшно подумать, до чего же быстро ко всему этому привыкаешь.

Все эти запахи, несомненно, исходили от людских тел. А команда «Императора» насчитывала полторы сотни человек. И те, кто в данный момент был свободен от вахты, то есть не драил палубы, не висел на снастях и не шуровал на камбузе, спали прямо на лафетахпушек или в гамаках, вроде того, в котором проснулся я.

Внезапно палубу накренило, и меня отшвырнуло к ближайшей опоре. Схватиться за нее я не успел и вскоре столь же безжалостно полетел в обратном направлении, шмякнувшись о другую опору. Привычка к морской качке. У меня она пока отсутствовала напрочь.

– Это «Император»? – спросил я полумрак.

Скрип корабельных снастей. И к нему я тоже должен был привыкнуть наравне с качкой и зловонием нижних палуб.

– Само собой, «Император», – последовал ответ.

– Я новичок на корабле, – крикнул я в темноту, цепляясь за опорный столб.

– Да ну! А по тебе и не скажешь, – ответили мне со смешком в голосе.

– Давно мы с якоря снялись?

– Да, почитай, уже целый день плывем. Тебя притащили не то сонного, не то бездыханного. Хорошенько же ты налакался на своей отвальной.

– Было такое, – ответил я, мертвой хваткой вцепившись в столб.

Я мысленно вернулся к событиям минувшего дня. Это было все равно что прикоснуться к открытой ране, не успевшей покрыться коркой и потому очень болезненной. Мне требовалось время, чтобы разобраться в случившемся, сжиться с чувством вины и написать письма. (Без уроков Кэролайн я не написал бы и строчки. Вспомнив об этом, я почувствовал острый привкус раскаяния.) Но всем этим я займусь потом.

За спиной у меня что-то заскрипело. Обернувшись, я подождал, пока глаза не привыкнут у сумраку нижней палубы. Потом я увидел кабестан. Сверху слышался топот ног и громкие голоса матросов. Кабестан снова заскрипел и пришел в движение.

– Поднимайте! – крикнули сверху. – Вы что, оглохли? Поднимайте!

Даже отвратительный скрип кабестана не помешал мне почувствовать себя маленьким любопытным мальчишкой.

Я огляделся. По обе стороны тянулись лафеты корабельных пушек. Их стволы тускло поблескивали. На другом конце палубы я заметил веревочную лестницу и квадрат дневного света. Я добрался до нее и поднялся на ют.

Вскоре я понял, каким образом у матросов развивается умение ходить по качающимся палубам. Мало того что их одежда отличалась от сухопутной: здесь носили короткие куртки, клетчатые рубашки и длинные парусиновые штаны. Отличалась и сама манера ходьбы. Казалось, тела матросов движутся вместе с кораблем, и это происходит инстинктивно. В течение первых двух дней я только и делал, что цеплялся за опорные столбы и прочие предметы, когда корабль кренило или качало. Я неоднократно распластывался на палубе, что каждый раз вызывало всплеск матросского смеха. Но вскоре я научился двигаться в такт кораблю. Я также свыкся со зловонием нижних палуб, с постоянным скрипом переборок и снастей. Как и с сознанием того, насколько тонка деревянная проконопаченная и просмоленная скорлупа, отделяющая тебя от безбрежной водной стихии.

Большинство матросов ходили в шарфах, небрежно обмотанных вокруг шеи, или носили шейные платки. Почти у всех были татуировки, борода и тяжелые золотые серьги в ушах. Кожа каждого из моих сослуживцев имела коричневый оттенок. Некоторые матросы по возрасту годились мне в отцы. Их обветренные, морщинистые лица напоминали растопленный свечной воск. У них был характерный настороженный взгляд из-под полуприкрытых век. Я оказался чуть ли не самым молодым на корабле. Основная часть матросов была лет на десять старше меня.

Как я потом узнал, «Император» собрал под своими парусами выходцев из всех уголков Англии, Шотландии и Уэльса, включая Лондон и западные графства. Примерно треть команды состояла из чернокожих. Среди них хватало беглых рабов, рассчитывавших, что на море они обретут свободу и что капитан и команда станут относиться к ним как к равным. В действительности отношение капитана и команды зачастую почти не отличалось от отношения их бывших хозяев. И здесь их считали сбродом. Были на корабле и уроженцы американских колоний – в основном парни из тамошних городов: Бостона, Чарлстона, Ньюпорта, Нью-Йорка и Сейлема. Большинство матросов постоянно ходили вооруженными до зубов саблями, кинжалами и кремневыми пистолетами. Пистолетов за поясом у них было несколько, на случай если один даст осечку. А такое случалось сплошь и рядом.

Матросы предпочитали элю ром. Их речь изобиловала крепкими ругательствами. О женщинах они говорили не иначе как грязно. Больше всего они любили громогласные споры. Но были две взаимосвязанные силы, способные обуздать это стадо: корабельный устав и капитан.

Капитаном «Императора» был шотландец Александр Дользелл: рослый, редко улыбающийся человек. Приверженец строгого соблюдения корабельного устава, он очень любил напоминать матросам о важности каждой статьи. Обычно он стоял на юте, вцепившись в поручни, а мы собирались на шканцах, главной палубе и баке. Капитан в который уже раз предупреждал: всякого, кто заснет на вахте, измажут смолой и изваляют в перьях. Всякий, пойманный на мужеложстве, будет кастрирован. Курение на нижних палубах категорически запрещалось. Мочиться в балласт – тоже. (Как я уже говорил, эту статью я затем внес в устав своего корабля.)

Мне, новичку, эти правила казались чем-то само собой разумеющимся. Я и подумать не мог об их нарушении.

Довольно скоро я втянулся в ритм морской жизни. Я привык к качке и узнал, по какой стороне палубы лучше ходить в зависимости от направления ветра. Я научился есть, удерживая тарелку локтями, чтобы ее не сбросило со стола. Научился измерять глубину в местах, где существовала опасность сесть на мель. Вахты на палубе чередовались с многочасовыми сидениями в «вороньем гнезде» на мачте. Слушая разговоры бывалых матросов, я усваивал азы мореплавания. Я говорю не об их хвастливых и изрядно приукрашенных рассказах о сражениях с испанцами, а о крупицах навигационной мудрости, запечатленной в поговорках вроде этой: «Красный закат – моряк будет рад. Красный восход – жди от моря хлопот».

Изменчивость погоды, капризы ветров. Мы были их рабами, с которыми они могли сделать что угодно. Стоило погоде поменяться, как смех, шутки, разговоры и споры мгновенно стихали. На корабле воцарялась мрачная сосредоточенность, которая могла длиться дни и ночи напролет. Главной заботой было удержать судно на плаву. Мы ели и спали урывками, не давая ураганным ветрам порвать паруса, латали пробоины, откачивали воду. Все это делалось без лишних слов, с предельной серьезностью людей, понимающих, что они спасают не только корабль, но и свои жизни.

Штормы выжимали из меня все силы, но я был обязан держаться на ногах. В любой момент меня могли послать на мачту или в трюм – откачивать воду. Если удавалось вздремнуть полчаса, я выбирал уголок, где меньше сквозило, и проваливался в сон.

Но тучи рассеивались, снова появлялось солнце, и привычная корабельная жизнь брала свое. Я смотрел на бывалых матросов, на их попойки, отчаянный азарт в играх, распутство с портовыми шлюхами и понимал, насколько скромными были мои подвиги в бристольских тавернах. И не только мои. Многие завсегдатаи таверн, похвалявшиеся умением пить не пьянея и считавшие свои кулаки самыми крепкими… видели бы они моих нынешних сослуживцев! Ссоры между матросами возникали на ровном месте. Их участники мгновенно хватались за ножи и кинжалы. Лилась кровь. За первый месяц плавания я слышал хруст ломающихся костей чаще, чем за все семнадцать лет своей жизни. А ведь я, если помнишь, рос в Суонси и Бристоле.

Однако жестокие схватки прекращались столь же быстро, как и вспыхивали. Казалось, противники вот-вот перережут друг другу глотки, а через мгновение они уже крепко обнимались, словно закадычные друзья. Видеть это было столь же дико, как и их потасовки, но желаемый результат был достигнут. Согласно корабельному уставу, любые серьезные разногласия между матросами полагалось решать на берегу, в поединке на мечах или пистолетах. Разумеется, этого никто не хотел. Одно дело поссориться, и совсем другое – погибнуть на дуэли. И потому все ссоры длились считаные минуты. Противники выплескивали взаимную злость и успокаивались.

Случаи серьезной, неутихающей вражды были достаточно редкими. Так что мне просто «повезло» почти сразу же нажить себе смертельного врага.

Произошло это на второй или третий день моего плавания. Почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, я обернулся и улыбнулся смотрящему. Мне казалось, что дружески. Но кто-то вполне мог счесть мою улыбку заносчивой ухмылкой. Так оно и случилось. Моя улыбка разозлила этого матроса. В ответ я получил взгляд, полный нескрываемой злобы.

На следующий день, когда я, сражаясь с качкой, двигался по шканцам, меня с силой пихнули локтем. Я рухнул на колени, но не рассердился, думая, что это матросская шутка. Подняв голову, я рассчитывал увидеть улыбающееся лицо шутника и возглас «Попался!». Но вместо этого увидел презрительную усмешку все того же матроса. Он мельком обернулся и продолжил свой путь к месту вахты. Он был крупным и сильным. Таких лучше не задевать. И тем не менее я чем-то его задел.

В соседнем гамаке со мной спал палубный матрос по прозвищу Пятница. Когда я рассказал ему, как выглядит мой обидчик, он сразу понял, о ком речь.

– Так это же Блэйни.

Блэйни. Помнится, я несколько раз слышал это имя от других матросов. И к несчастью… я имею в виду, к несчастью для меня, Блэйни почему-то меня возненавидел. Как говорят, до мозга костей.

Беспричинной ненависти не бывает. И поскольку мы с ним не сказали и двух слов, я, по-видимому, дал ему какой-то иной повод. Не важно, какой именно. Важно, что в голове Блэйни засела ненависть ко мне. А также то, что он был большим и, по словам Пятницы, отлично владел мечом.

Блэйни, как ты, возможно, успела догадаться, был одним из тех шестерых, кого я увидел играющими в кости, когда подъехал к «Императору». Ты подумала, что он был как раз тем, с кем я повел тогда разговор, и теперь решил отомстить мне за дерзость.

И вот тут как раз ты не права. Блэйни был одним из тех, кто продолжал резаться в карты во время моего разговора с его товарищем. Человек недалекого ума, жестокий. У него был выпуклый лоб и густые брови, которые он постоянно держал сведенными, словно и сам находился в каком-то вечном замешательстве. В тот вечер я едва обратил на него внимание. Возможно, это и способствовало появлению вражды. Он почувствовал, что я совершенно его не замечаю, и этого оказалось достаточно, чтобы разжечь в нем огонь ненависти.

– А что он так взъелся на меня? – спросил я у Пятницы.

Тот лишь пожал плечами и пробормотал:

– Не обращай внимания, – после чего закрыл глаза, показывая, что наш разговор окончен.

Я последовал совету Пятницы. Я старался не обращать внимания на Блэйни.

Это разъярило его еще сильнее. Он вовсе не хотел, чтобы на него не обращали внимания. Он хотел вызывать у других страх. Блэйни понял, что я его совсем не боюсь, отчего и затаил на меня злобу.

 

16

Тем временем у меня появился новый повод для раздумий. Среди матросов поползли слухи, что наш капитан чувствует себя обделенным по части добычи. За последние два месяца мы не совершили ни одной вылазки, а это значило, что никто из нас не заработал даже полпенса. Недовольство команды начало расти, и не откуда-нибудь, а из капитанской каюты. Настроение капитана знали все: он считал, что честно выполняет свою часть сделки, не получая почти ничего взамен.

У тебя может возникнуть вопрос: о какой сделке речь? Будучи каперами, мы обеспечивали ее величеству поддержку английского присутствия на море. То есть мы являлись непризванными солдатами в ее войне против испанцев. За это нам разрешалось безнаказанно грабить испанские корабли в таком количестве, какое определяла наша жадность, и именно этим мы до той поры и занимались.

Однако испанских кораблей, бороздивших моря, становилось все меньше. А в гаванях мы не раз слышали, что война подходит к концу и вскоре между Англией и Испанией может быть подписан мирный договор.

Надо отдать должное капитану Дользеллу: он умел смотреть вперед и заранее чуял, откуда ветер дует. Он не хотел оставлять нас без добычи и потому решил предпринять действия, выходящие за рамки дозволенного ее величеством.

Капитан вышел к нам не один, а со своим помощником Трэффордом. Дользелл снял треуголку, вытер пот, снова надел шляпу и обратился к нам с речью:

– Парни, попомните мое слово: эта вылазка обогатит нас, как никогда прежде. Ваши карманы лопнут от золота. Однако должен вас предупредить, поскольку я не имел бы права называться вашим капитаном, если бы умолчал об этом. Дело, которое я вам предлагаю, рискованное.

Рискованное. Да. Мы рисковали быть пойманными, предстать перед судом и умереть на виселице.

Мне говорили, что кишки повешенных опорожняются сами собой. Поэтому пиратские бриджи стягивают вокруг лодыжек, чтобы дерьмо не вывалилось на эшафот. Это позорное обстоятельство пугало меня сильнее, чем сама казнь. Мне вовсе не хотелось, чтобы Кэролайн потом вспоминала, как я болтался на виселице, разбрасывая дерьмо вокруг себя.

Я покидал Бристоль совсем с другой целью – не стать пиратом и не оказаться вне закона. Но если я останусь на корабле и приму участие в затее капитана, то именно это и случится. Мы станем мишенью для флота Ост-Индской компании и, вне всякого сомнения, для Военно-морского флота Ее Величества.

Да, я поступал в каперы не для того, чтобы сделаться пиратом. И в то же время я не мог вернуться в родные края без гроша в кармане. А если я вернусь богатым, то золото заткнет глотки всем моим врагам, и они перестанут домогаться моей смерти. Такая мысль не раз мелькала в моей голове.

Пиратство меня совсем не привлекало. Все деньги я планировал заработать законным способом.

Прошу тебя, не надо ухмыляться. Сейчас я и сам понимаю, насколько хлипкими были мои тогдашние рассуждения. Но у меня еще оставался огонь в душе и юношеские мечты пока не успели выветриться из головы.

Озвучив свое предложение, капитан выразил уверенность, что среди команды наверняка найдутся те, кто не желает быть замешанным в грязных делах. И он предоставлял им возможность заявить об этом сейчас, потому что потом им придется держать язык за зубами. Тем, кто не хочет участвовать в предлагаемом деле, он позволит беспрепятственно покинуть корабль. Услышав об этом, я едва не шагнул вперед.

Но меня удержала рука Пятницы. Мы стояли рядом. Его жеста никто не видел. Пятница даже не повернулся ко мне. Он глядел вперед, туда, где стоял капитан. Следом я услышал его шепот: «Погоди». Зачем он это сделал, я узнал буквально через каких-нибудь пару минут. Вперед вышли пятеро матросов. Все – честные, совестливые парни, не желавшие марать себя пиратством. По приказу капитана его помощник махнул подручным, и пятерых совестливых парней бросили за борт.

С тех пор я решил держать свой люк плотно задраенным. В голове у меня созрел новый замысел. Я приму участие в разбоях, но до поры до времени. А потом, скопив достаточно денег, сбегу с корабля. Поступлю на другое каперское судно. Я считал себя уже достаточно опытным моряком, которого охотно возьмут на другой корабль. И естественно, я буду всячески отрицать, что плавал на «Императоре», когда его капитан изменил курс и совершил ужасное преступление.

Не скажу, чтобы мой замысел отличался особой продуманностью. Я и тогда видел его недостатки. Но я очутился между молотом и наковальней. Ни один имеющийся вариант меня не устраивал, а других у меня не было.

Снизу доносились крики выброшенных за борт. Они звучали все тише, пока не смолкли совсем. Тогда капитан продолжил рассказ о своих пиратских замыслах. Он смотрел на вещи трезво, а потому не стал говорить о нападении на суда Королевского флота. Подобное было бы равносильно самоубийству. Добычу нам предстояло найти возле западных берегов Африки. Туда в январе 1713 года и направился «Император».

 

17

Январь 1713 г.

Мы прошли мимо прибрежных островов и бросили якорь в тихом, защищенном от ветров заливчике. Возможно, это был не заливчик, а эстуарий реки, впадавшей в море. Капитан отправил на берег отряд, приказав добыть провиант, пресную воду, пиво, вино и ром. В этом райском уголке можно было бы задержаться надолго. Мы бы ловили черепах и лакомились их мясом, стреляли бы непуганых птиц. Можно было бы поохотиться на крупный рогатый скот, коз и свиней.

С помощью полиспастов и иных приспособлений мы вытащили корабль на песчаный берег и установили его в кильблок. Последовательно опрокидывая судно то на один, то на другой бок, мы факелами выжигали с бортов и днища окаменевшие ракушки и водоросли, смолили и конопатили все прохудившиеся места, меняли сгнившие переборки. Всеми работами командовал корабельный плотник, которому очень нравилась его временная власть. Еще бы! Он давно твердил капитану, что судно нуждается в основательном ремонте. Помимо корпуса и переборок, мы произвели починку мачт и парусов. Плотник командовал не только корабельным квартирмейстером, но и обоими помощниками капитана. Тем не оставалось ничего другого, как помалкивать и выполнять все, что от них требовалось.

Хорошие были деньки. Мы ловили рыбу, охотились и тихо посмеивались над тяготами корабельного начальства. Никто не рвался сталкивать корабль обратно в воду и снова поднимать паруса. Однако капитан напомнил нам, ради чего затевался ремонт. Вскоре земля осталась далеко за кормой.

Корабль, избранный в качестве добычи, был торговым судном, принадлежащим Ост-Индской компании. Он шел от западных берегов Африки в сторону Нового Света. Матросы вовсю обсуждали разумность капитанской затеи. Мы замахивались на один из лучших кораблей Ост-Индской компании, ее гордость. За это английские военные суда могли изрешетить нас ядрами. Но капитан утверждал, что на все Карибское море приходится всего три военных корабля и два патрульных шлюпа. Наша добыча называлась «Амазонская галера». По словам капитана, на борту торгового судна находились изрядные сокровища. К тому же атака произойдет в открытом море, на приличном расстоянии от суши. Мы неторопливо распотрошим судно, а потом скроемся, не оставив следов.

– Неужели команда «Галеры» не распознает, кто на них напал? – рассуждал я вслух.

А вдруг уцелевшие матросы сообщат военно-морскому командованию, что их атаковало каперское судно «Император»? Пятница лишь посмотрел на меня и ничего не сказал. Но мне было плевать на его выразительный взгляд.

Нашу добычу мы настигли на третий день погони.

– Вижу парус! – послышался сверху крик впередсмотрящего.

Мы привыкли к этим словам. Парус-то парус, но неизвестно чей. Капитан о чем-то говорил с квартирмейстером. Вскоре оба подтвердили, что это «Галера», и капитан приказал идти на сближение.

Подойдя ближе, мы подняли британский флаг и каперский вымпел. «Галера» продолжала двигаться своим курсом, сочтя нас английским капером, оказавшимся с ней в одних водах.

Мы оставались английским каперским судном, но лишь в теории.

Матросы заряжали пистолеты, проверяли, остро ли заточены сабли. Наготове были абордажные крючья. Возле пушек застыли артиллеристы. С борта «Галеры» видели, что мы готовимся к нападению. Команду охватила паника. Матросы забегали взад-вперед, как табун испуганных лошадей.

Мы заставили их корабль остановиться. Наши матросы устремились к планширам, готовые броситься на абордаж. Дула десятков пистолетов смотрели в сторону «Галеры». Туда же смотрели стволы пушек на вертлюжных лафетах. В руках наших ребят поблескивали абордажные сабли, а сами они стояли, угрюмо скаля зубы. Пистолета у меня не было. Квартирмейстер отыскал на дне оружейного сундука заржавленный меч. Все лучше, чем ничего. Втиснувшись между матросами, которые были вдвое старше меня и, пожалуй, раз в десять свирепее, я старался во всем им подражать и, как мог, придавал своей физиономии такую же свирепость.

Стволы наших пушек были наведены на борт «Галеры». Одно слово, и в торговый корабль полетел бы град ядер, способный переломить его надвое и отправить в гости к рыбам. На лицах их матросов я не видел решимости принять бой и стоять до конца. Наоборот, все были смертельно напуганы. Они сознавали, что попались в ловушку и теперь их ждут ужасные последствия.

– Требуем вашего капитана! – сложив руки рупором, крикнул первый помощник.

Он с грохотом поставил на перила планшира песочные часы:

– Если ваш капитан не явится раньше, чем упадет последняя песчинка, мы откроем огонь.

Они дотянули почти до последнего, но их капитан появился на палубе. Он был при полном параде. Лицо изображало негодование, а в глазах отчетливо читался страх.

Капитан «Галеры» подчинился нашим требованиям. Он приказал подать шлюпку, на которой проплыл короткое расстояние между кораблями. Втайне я невольно проникся к нему симпатией. Ради спасения своих матросов он отправился туда, где с ним могли сделать что угодно. Это вызывало восхищение. Исполненный достоинства, он поднимался по вант-трапу, равнодушный к насмешкам и глумливым словечкам, на которые не скупились наши артиллеристы. Вскоре его грубо схватили под мышки и через перила планшира втащили на ют.

Вновь оказавшись на ногах, он шагнул вперед, расправил плечи, демонстративно разгладил складки на камзоле и манжетах, после чего потребовал, чтобы его провели к нашему капитану.

– А я уже здесь, – послышался голос Дользелла.

Как всегда, его сопровождал первый помощник Трэффорд. Оба спустились с полуюта. Дользелл был в треуголке. На шее красовался пестрый платок. В руках он держал саблю.

– Как ваше имя, капитан? – спросил он.

– Меня зовут капитан Бенджамин Притчард, – угрюмым тоном произнес капитан торгового судна. – Извольте объяснить, как все это понимать.

Он стоял, вытянувшись во весь рост, но все равно уступал внушительной фигуре Дользелла.

– Как все это понимать, – повторил Дользелл, выделив последнее слово.

Губы нашего капитана скривило некое подобие улыбки. Он обвел глазами наших матросов, собравшихся на палубе. Те захихикали.

– Да, – чопорно произнес Притчард.

Судя по манере говорить, он происходил из знатной семьи. Мне сразу вспомнилась Кэролайн.

– Я хочу знать причину случившегося. Думаю, вам известно, что мой корабль принадлежит британской Ост-Индской компании и находится под защитой Военно-морского флота Ее Величества?

– И наш тоже, – ответил Дользелл, указывая на красный вымпел над топселем.

– Я склонен думать, что вы утратили эту привилегию в тот момент, когда под дулами пушек велели нам остановиться. Или пойти на такой шаг вас заставили чрезвычайные обстоятельства?

– Да.

Я посмотрел в сторону второго судна. Команда «Галеры», как и мы, напряженно следила за развитием событий. Единственными звуками были плеск волн, ударявших о борта кораблей, и негромкое поскрипывание снастей. Погода нам благоволила.

– У вас действительно была серьезная причина остановить наше судно подобным образом?

– Была.

– Понятно. Тогда попрошу незамедлительно ее назвать.

– Охотно, капитан Притчард. Я принудил ваш корабль остановиться, чтобы мои ребята помогли вам избавиться от всех сокровищ, отягчающих ваши трюмы. Добычи в последнее время стало попадаться все меньше. Мои люди стали испытывать вполне понятное беспокойство. Они думают и гадают, сколько им заплатят за эту экспедицию.

– Вы, сэр, являетесь капером, – резко ответил ему капитан Притчард. – Действия, которые вы намерены предпринять, сделают вас пиратом и поставят вне закона… И вы все окажетесь вне закона, – сказал он, обращаясь к нашим матросам. – Военно-морской флот Ее Величества непременно выследит вас, схватит и арестует. Вас повесят в доке экзекуций, а тела выставят напоказ в лондонском Уоппинге. Вы действительно этого хотите?

«Умирая, вы в последний раз обмочитесь и обделаетесь», – мысленно добавил я к речи капитана Притчарда.

Но Дользелла такая перспектива, похоже, не пугала.

– Краем уха я слышал, что ее величество вот-вот подпишет мирные договоры с испанцами и португальцами. Тогда мои услуги капера больше не понадобятся. И чем, по-вашему, я должен буду заниматься? А мои ребята?

Капитан Притчард молча проглотил слюну. И тут впервые на моей памяти наш капитан по-настоящему улыбнулся. Его рот был полон сломанных и почерневших зубов, напоминавших покосившиеся могилы на развороченном кладбище.

– А сейчас, сэр, не будете ли вы любезны отправиться со мной и рассказать, какие сокровища находятся на борту вашего судна и где именно?

Капитан Притчард собрался было возразить, но Трэффорд грубо схватил его и потащил по ступенькам в штурманскую рубку. Наши матросы сосредоточили все внимание на плененном корабле. Установилась гнетущая тишина.

Потом из штурманской рубки донеслись крики.

Я так и подпрыгнул, невольно повернувшись к двери рубки. Пятница, стоявший поблизости, глядел туда же. Лицо его ничего не выражало.

– Что там происходит? – спросил я.

– Тише! Ты еще на весь корабль заори. Сам-то ты как думаешь – что?

– Они его пытают?

Пятница выпучил глаза:

– А ты ожидал, что его там будут потчевать ромом и маринованными огурчиками?

Крики продолжались. Их, естественно, слышали и на «Галере». Должен сказать, что первоначальная оторопь у тамошних матросов прошла. Теперь они смотрели на нас со злобой и презрением. Казалось, они выбирали удобный момент для хитроумной контратаки. В их глазах мы выглядели мерзавцами и негодяями, которых вскоре побьют, как шелудивых псов. Но, услышав крики своего капитана, они струхнули всерьез, понимая, что следом может наступить их черед.

Я испытывал смешанное чувство стыда и возбуждения. Я помнил, сколько боли и страданий причинил близким людям. Но мне была ненавистна беспричинная жестокость. Услышав мои слова, Дользелл наверняка сказал бы: «Ошибаешься, парень. Вовсе не беспричинная. Нужно выяснить, где они прячут сокровища». Это было бы полуправдой. Наши молодцы вполне могли самостоятельно обыскать все закоулки на «Галере» и найти спрятанные сокровища. Истинной причиной пыток, устроенных капитану Притчарду, было желание посеять страх среди его команды.

Так прошло, быть может, минут пятнадцать. За это время крики истязаемого Притчарда стали невыносимо пронзительными. Даже самые бессердечные из наших матросов перестали ухмыляться. Наверное, им подумалось: ну сколько еще можно мучить человека? Дверь штурманской рубки настежь распахнулась. Оттуда вышли Дользелл и Трэффорд.

Чувствовалось, капитан был доволен происходящим. Со зловещей усмешкой он оглядел наших матросов, затем бросил взгляд на испуганные лица команды соседнего судна и вдруг поманил меня к себе:

– Иди сюда, парень.

– Д-да, сэр, – промямлил я.

– Не ко мне. В рубку иди. Будешь стеречь капитана, пока мы проверяем… достоверность его сведений. И ты тоже пойдешь, – сказал он еще кому-то.

Я не стал смотреть, кого Дользелл определил мне в напарники, а поспешил в штурманскую рубку. Меня чуть не сбил с ног поток наших матросов, торопящихся к планширам. Они готовились взять «Галеру» на абордаж.

Вбежав в штурманскую рубку и увидев капитана Притчарда, я вскоре пережил два потрясения.

Большой обеденный стол был сдвинут в сторону. Стол квартирмейстера, заваленный навигационными инструментами, картами и еще чем-то, – тоже.

Посреди рубки сидел капитан Притчард. Его руки были связаны за спинкой стула. В помещении чем-то отвратительно воняло. Вскоре я понял чем.

Капитан Притчард сидел, уронив голову на грудь. Услышав, как хлопнула дверь, он с трудом приподнял голову и посмотрел на меня измученными, полными боли глазами.

– Мои руки, – простонал он. – Что они сделали с моими руками?

Это было моим первым потрясением. Не успев взглянуть на его руки, я испытал второе. Мне в напарники капитан Дользелл определил не кого-нибудь, а Блэйни.

Я мысленно выругался. Блэйни захлопнул дверь рубки. Его взгляд метнулся от меня к раненому капитану Притчарду и снова вернулся ко мне.

Судя по крикам наших матросов, захват «Галеры» должен был вот-вот начаться. Мне казалось, что все это происходит где-то далеко и связано с совершенно незнакомыми мне людьми. Блэйни забыл о пленном. Он смотрел только на меня. Выдерживая его взгляд, я обошел стул, на котором сидел капитан Притчард, и тут понял, чем так неприятно пахло. Паленой человеческой плотью.

 

18

Дользелл и Трэффорд нашли способ «разговорить» капитана Притчарда. Они засовывали ему между пальцами горящие фитили, остатками которых был теперь усеян весь пол. Там же, на полу, возле стула несчастной жертвы, стоял кувшин. Понюхав содержимое, я безошибочно узнал морскую воду. Ею брызгали на раны пленного, чтобы стало еще больнее.

Руки капитана Притчарда покрылись волдырями и теперь напоминали разваренное мясо. Кое-где кожа почернела, в других местах из ран сочилась кровь.

Ни на секунду не забывая о Блэйни, я стал искать фляжку с пресной водой. Его неподвижность и молчание настораживали.

Вскоре тайна была раскрыта.

– Так-так-так, – прохрипел он. – Вот мы и оказались вдвоем.

– Да, – сухо ответил я. – Видишь, как нам повезло, приятель?

Кувшин с пресной водой я заметил на столе.

– И что это ты собрался делать? – спросил Блэйни, пропуская мой сарказм мимо ушей.

– Хочу промыть этому человеку раны.

– Капитан не приказывал нам возиться с ранами пленного.

– Но ему же больно. Неужели не видишь, приятель?

– Не смей говорить со мной таким тоном, щенок! – свирепо зарычал Блэйни.

Сказать по правде, у меня кровь заледенела в жилах, однако я не собирался этого показывать. Хорохорился, делая вид, что я гораздо круче, чем был на самом деле.

– Блэйни, вижу, у тебя руки чешутся подраться со мной.

Я произнес это с уверенностью, которой не чувствовал внутри себя.

– Очень может быть.

У Блэйни за поясом торчало несколько пистолетов. Рядом болталась абордажная сабля. И вдруг в его руке, откуда ни возьмись, блеснуло серебристое лезвие кривого кинжала.

Я громко сглотнул:

– Блэйни, что ты задумал? Нам приказано присмотреть за капитаном «Галеры», пока наши берут судно на абордаж. Я не знаю, чем я тебе не угодил и за что ты злишься на меня. Но выяснение причин твоей ненависти, сдается мне, придется отложить до лучших времен, если у тебя нет других мыслей по этому поводу.

Блэйни улыбнулся, сверкнув золотым зубом:

– У меня, малявка, полным-полно других мыслей. Скажем, пленный капитан попытался сбежать, а ты оказался на его пути, и он проткнул тебя насквозь. А может, даже не так: это ты помог ему сбежать. Ты развязал ему руки и хотел слинять сам, а я вам помешал и убил обоих. Эта мысль мне нравится даже больше. Что скажешь?

Блэйни говорил вполне серьезно. Он давно искал удобного момента. В иных условиях за мое избиение ему грозила бы порка. Но сейчас задуманное вполне могло сойти ему с рук.

И тут случилось нечто, определившее дальнейший ход моих действий. Склонившись над пленным капитаном, я вдруг заметил у него на пальце массивный перстень с печаткой. Символ на печатке был мне знаком.

В свой первый день на борту «Императора», бродя по нижним палубам, я наткнулся на зеркало и осмотрел все раны, ссадины и синяки на лице. Выглядел я, надо признать, далеко не лучшим образом. Среди отметин в глаза бросилась одна. Память об ударе, нанесенном мне человеком в капюшоне. От его кольца у меня на коже остался след в виде креста.

Такой же крест был и на перстне капитана Притчарда.

Я видел, в каком состоянии находился пленный, однако не мог пересилить свое любопытство.

– Что это? – спросил я.

Мой вопрос, довольно резкий и громкий, мгновенно насторожил Блэйни. Он перестал подпирать закрытую дверь и двинулся к нам.

– Вы о чем? – переспросил Притчард, но Блэйни уже был рядом.

Он тоже увидел перстень. Символы Блэйни не интересовали. Он посчитал перстень своей законной добычей и, не колеблясь, стащил трофей с пальца капитана, причинив несчастному новые страдания.

Он снова закричал, и прошло немало времени, прежде чем его вопли стихли. Крики отняли у капитана последние силы: его голова упала на грудь, а изо рта к полу потянулась длинная нить слюны.

– Отдай мне перстень, – потребовал я у Блэйни.

– С чего это я должен тебе его отдавать?

– Ну же, Блэйни, отдай… – начал было я.

Но в это мгновение снаружи донесся крик нашего впередсмотрящего:

– Вижу парус!

Эта новость не положила конец нашей вражде, а лишь на время отодвинула ее.

– Жди здесь, – приказал мне Блэйни, выразительно помахав кинжалом.

В проеме распахнувшейся двери я на мгновение увидел остальных членов нашей команды, в панике заметавшихся по кораблю. Затем «Император» качнуло, и дверь захлопнулась снова. Капитан Притчард пришел в себя и вновь застонал от боли. Я никогда не хотел быть пиратом. Я был сыном фермера из-под Бристоля. Да, я тяготился крестьянской жизнью и жаждал приключений. Но не таких, которые бы ставили меня вне закона. Я не был преступником и не хотел принимать участия в пытках невинных людей.

– Развяжи меня, – превозмогая боль, сухим голосом произнес капитан. – Я могу тебе помочь. Я могу гарантировать тебе прощение.

– Развяжу, если вы расскажете мне про кольцо.

Капитан Притчард медленно качал головой из стороны в сторону, словно хотел таким образом сбросить с себя оковы боли.

– Кольцо… Какое кольцо?

Он не сразу понял, о каком кольце идет речь и почему молодой палубный матрос спрашивает его о нем в такую минуту.

– Такое же кольцо, как у вас, было у одного таинственного человека, которого я считаю своим врагом. Мне нужно знать смысл символа.

Притчард заставил себя собраться. Его голос по-прежнему был сухим и тихим, но зазвучал увереннее.

– Друг мой, этот символ означает могучую силу, способную тебе помочь.

– А если эта могучая сила обратится против меня?

– И такое возможно.

– Однажды ее уже использовали мне во зло.

– Освободи меня, и я употреблю свое влияние, чтобы выяснить, что произошло. Какое бы зло тебе ни причинили, я помогу все исправить.

– Дело касается моей любимой женщины. И нескольких влиятельных людей.

– Влиятельные люди бывают разными. Могу поклясться тебе на Библии: все, что не дает тебе покоя, можно уладить. Какое бы зло тебе ни причинили, его можно исправить.

Я стал торопливо развязывать веревки. Но когда последняя упала на пол, дверь штурманской рубки снова распахнулась. На пороге стоял капитан Дользелл. Его глаза дико сверкали. Меч в руке был опущен. В проеме двери я снова разглядел мечущихся по палубе товарищей. Я никак не мог понять, почему матросы, еще недавно представлявшие собой сплоченную команду и готовившиеся взять на абордаж «Амазонскую галеру», вдруг растерялись, не зная, как им быть.

Капитан Дользелл смог выдавить из себя только одно слово:

– Каперы!

 

19

– Сэр? – удивленно переспросил я.

К счастью для меня, Дользелл был слишком поглощен внезапным поворотом событий, чтобы заметить, чем именно я занят возле стула капитана Притчарда.

– Каперский корабль на подходе! – крикнул он.

В панике мой взгляд метнулся от Дользелла к развязанным рукам капитана «Галеры».

Услышав про корабль, Притчард ожил. У него хватило сообразительности не вытаскивать руки из-за стула. Но удержаться от колкостей в адрес Дользелла он не смог:

– К нам на выручку спешит Эдвард Тэтч. Я бы посоветовал вам поскорее уносить ноги, капитан. В отличие от вас, Эдвард Тэтч – капер, сохраняющий верность английской короне. Когда я ему расскажу про то, что здесь произошло…

Дользелл в два прыжка подскочил к пленному и вонзил меч ему в живот. Притчард задергался на стуле, наколотый на лезвие. Потом его голова запрокинулась, глаза на секунду остановились на мне, а еще через мгновение его тело обмякло.

– Ничего ты не расскажешь своему дружку! – прорычал Дользелл, выдергивая меч.

Руки мертвого Притчарда повисли по бокам.

– Почему у него руки развязаны? – спросил Дользелл, переводя взгляд на меня.

– Ваш меч, сэр, рассек веревку, – нашелся я.

Мое объяснение его удовлетворило. Он выбежал из рубки, и в то же мгновение «Император» сильно тряхнуло. Позже я узнал, что корабль Тэтча пошел на бортовое столкновение с нашим. Мне рассказывали, что Дользелл кинулся в гущу сражения, но удар каперского судна сбросил его с палубы. Он не успел схватиться за перила планшира и упал в воду. Другие утверждали, будто бы капитан, живо представляя, что может оказаться в доке экзекуций, сам прыгнул за борт.

В штурманской рубке я взял абордажную саблю и пистолет, который сунул за пояс. Обзаведясь оружием, я поспешил на палубу.

Там шла настоящая война. Каперское судно подошло к нам с правого борта. А с левого оставалась «Амазонская галера», команда которой не упустила возможности нанести ответный удар. Мы безнадежно уступали обоим кораблям по численности. И хотя я рвался в бой, размахивая саблей, даже мне было понятно: это сражение мы проиграли. По палубе текли кровавые реки. Повсюду я натыкался на трупы своих бывших товарищей. Особенно жутко было смотреть, как их тела свешивались с планширов, исполосованные мечами и саблями. Живые продолжали биться. Хлопали выстрелы пистолетов и мушкетов. Звенела сталь. Стонали умирающие. Слышались торжествующие крики атакующих.

И все равно я чувствовал непонятную отстраненность. Трусом я никогда не был, но успел взмахнуть саблей не больше пары раз, прежде чем битва закончилась. Бо́льшая часть команды «Императора» была перебита. Остальные торопливо вставали на колени, бросая оружие на палубу и явно рассчитывая на милосердие противной стороны. Горстка упрямцев продолжала отбиваться, включая первого помощника Трэффорда и человека… не помню его фамилии. Меллинг, кажется. Я видел, как к нему подбежали двое каперов. От их ударов вряд ли бы отбился даже самый опытный боец. В итоге Меллинг был вынужден отступить к планширу. Несколько ран открылось у него на лице, а затем, с истошным криком, Меллинг скончался от двух одновременных ударов в живот.

Блэйни тоже был там. А неподалеку от него я увидел капитана каперского судна – того самого Эдварда Тэтча, о котором говорил Притчард. Через несколько лет он станет известен миру как пират Черная Борода. Легенды довольно точно описывали его внешность. Правда, тогда его борода еще не была такой длинной. Высокий, тощий, с густыми черными волосами. Чувствовалось, он побывал в самой гуще сражения. Одежда Тэтча была густо забрызгана кровью. Кровь капала и с лезвия его сабли. Вместе с двумя своими людьми Тэтч шел по палубе, направляясь в мою сторону. Я же, сам того не желая, оказался рядом с двумя своими товарищами, Трэффордом и Блэйни.

Блэйни. Иначе и быть не могло.

Битва была окончена. Я видел, как Блэйни перевел взгляд с меня на Трэффорда, а затем Тэтча. В его голове мимолетно созрел новый план, и в следующее мгновение он уже деловито спрашивал:

– Сэр, прикажете кончить этих двоих? – указывая мечом на нас с Трэффордом, меня он наградил особо злобной усмешкой.

Мы с первым помощником не верили своим ушам. Как он мог?!

– Ах ты, гнида трюмная! – крикнул Трэффорд, взбешенный таким откровенным предательством.

Он бросился на Блэйни, тыча саблей больше на удачу, чем на точный расчет. Если, конечно, его расчетом не была мгновенная смерть, которая не заставила себя ждать.

Блэйни спокойно отступил в сторону и тут же нанес удар снизу. Его меч вонзился Трэффорду в грудь, пропоров рубашку и залив ее кровью. Первый помощник заверещал от боли и удивления, однако предпринял вторую, еще более яростную, но такую же безуспешную атаку. Блэйни стал наносить ему удар за ударом: в грудь, лицо, плечо. Каждый достигал цели. Расправа продолжалась и после того, как Трэффорд выронил саблю и рухнул на колени. Кровь пузырилась у него на губах. Прохрипев что-то, он повалился на палубу и замер.

Я подхватил саблю и бросился на Блэйни, но атака вышла не более удачной, чем у Трэффорда. Противник с легкостью обезоружил меня, даже не вспотел при этом.

На корабле воцарилась мертвая тишина. Все, кто остался в живых, смотрели теперь в нашу с Блэйни сторону. Мы оказались зажаты между людьми Тэтча и входом в капитанскую каюту. Мне казалось, будто мы с Блэйни – единственные уцелевшие из всей команды «Императора».

– Сэр, прикажете разделаться и с этим? – спросил Блэйни.

Прежде чем я успел опомниться, острие его меча уперлось мне в горло. Сам Блэйни расплылся в улыбке.

Люди Эдварда Тэтча расступились, пропуская своего капитана вперед.

– Эй! – Тэтч взмахнул саблей, с которой и сейчас капала кровь наших матросов. – С какой стати, парень, ты называешь меня «сэром»?

Острие меча Блэйни щекотало мне горло.

– Я надеюсь, сэр, примкнуть к вам и доказать свою верность, – ответил Блэйни.

Тэтч повернулся ко мне:

– А что скажешь ты, парень? Твоему сослуживцу не терпится тебя прикончить. Что тебе милее: присоединиться к моей команде как капер или умереть как пират здесь, от руки своего товарища, или на виселице в нашей старой доброй Англии.

– Сэр, я никогда не хотел быть пиратом, – поспешил возразить я. – Я всего лишь хотел заработать денег для себя и своей жены. Заработать честным путем, сэр. А затем вернуться в Бристоль.

(В Бристоль, куда мне запретили возвращаться. К жене, с которой мне не дадут увидеться. Однако Тэтчу было незачем знать эти мелкие подробности.)

– Вот-вот, – засмеялся Тэтч и указал на остатки нашей команды. – Такие же слова я наверняка услышу от каждого из вашей команды, уцелевшего в этой заварушке. Каждый будет мне клясться, что никогда не хотел марать руки пиратским ремеслом. Мне скажут, что капитан им приказал. Заставил разбойничать против их воли.

– Капитан управлял нами железной рукой, сэр, – сказал я. – Любой, кто вам это скажет, не погрешит против правды.

– И как это капитан сумел подбить вас на откровенный разбой, скажи на милость? – спросил Тэтч.

– Он сказал нам, сэр, что после подписания мирного договора мы так и так станем пиратами.

– Что ж, в этом он, скорее всего, был прав, – задумчиво произнес Тэтч и вздохнул. – Не стану отрицать. Но это вас не оправдывает. – Он снова оскалил зубы. – Пока что я остаюсь капером, принесшим клятву защищать корабли ее величества, включая и торговые суда вроде «Амазонской галеры». А ты, смотрю, не больно-то умеешь владеть мечом, да, парниша?

Я покачал головой.

– Что ж, это даже слепому видно, – усмехнулся Тэтч. – Однако ты все равно пошел против этого человека. Зная, что он запросто проткнет тебя своим мечом. Почему ты это сделал?

Злость на Блэйни вспыхнула во мне снова.

– Потому что Блэйни – предатель. Меня это разъярило, сэр.

Тэтч упер саблю в палубу и, обхватив эфес обеими руками, посмотрел на меня, затем на Блэйни. К обычному хмурому выражению на лице Блэйни добавилась настороженность. Я представлял, каково ему сейчас. Я пытался угадать, кому из нас двоих симпатизирует капитан. Но Тэтч продолжал смотреть то на меня, то на Блэйни.

– Мне пришла в голову мысль, – наконец громогласно объявил он, и все на палубе облегченно вздохнули. – Мы устроим поединок. Что скажете, парни?

Остатки нашей команды воспрянули духом, мой же опустился ниже морского дна. Я всего пару раз держал меч в руке. А Блэйни был опытным бойцом. Ему понадобятся считаные секунды, чтобы отправить меня на тот свет.

– Но драться вы будете не на мечах, – снова усмехнулся Тэтч, – поскольку у одного из вас в этом есть неоспоримое преимущество. Я предлагаю честный бой. Без оружия, включая ножи. Что, парень, такие условия тебя устраивают?

Я кивнул, подумав, что больше всего меня устроило бы отсутствие поединка. Однако предложение Тэтча было лучшим, на что я сейчас мог рассчитывать.

– Отлично. – Тэтч хлопнул в ладоши, заставив дрожать лезвие сабли. – Тогда давайте начинать. Всем встать в круг. Приступайте, джентльмены! – Последние слова были обращены к нам с Блэйни.

На дворе был 1713 год. Я не сомневался, что пробил мой смертный час.

Девять лет назад… Хотя, постой, если подумать, то именно в этот год ты появилась на свет, не так ли?

 

20

– Начинайте! – скомандовал Тэтч.

Зрители торопливо влезали на мачты, повисали на снастях, устраивались на перилах, занимали верхние палубы всех трех кораблей. Каждому не терпелось увидеть дармовое развлечение. Играя на публику, Блэйни снял рубашку, оставшись в одних бриджах. Сознавая, что не могу похвастаться мускулистой грудью, я тоже разделся. Согнув локти и сжав кулаки, мы уставились друг на друга.

Мой противник довольно ухмылялся, выставив свои громадные кулаки. Они казались каменными. Костяшки пальцев напоминали носы статуй. Возможно, Блэйни рассчитывал на драку на мечах, но и кулачный поединок вполне его устраивал. Главное – он получил возможность уничтожить меня с согласия чужого капитана. Избить меня до смерти, не рискуя отведать за это плетки-девятихвостки.

Отовсюду слышались крики матросов, предвкушавших впечатляющую драку. То есть драку с обилием крови и сломанных костей. Трудно сказать, кому из нас они отдавали предпочтение. Я попробовал поставить себя на их место: чего бы хотелось мне самому, окажись я в числе зрителей? Конечно же, зрелища.

«Будет вам зрелище», – мысленно решил я и тоже вскинул кулаки. О чем я думал? Только о том, что все это время – с самого первого дня на борту «Императора» – Блэйни был для меня занозой в заднице. Больше я не враждовал ни с кем. Только с ним. С этим непроходимо тупым верзилой. Я только и делал, что старался не попадаться ему на глаза. Я искренне недоумевал, почему Блэйни меня возненавидел. На корабле я вел себя совсем не так, как когда-то на суше. Никакого высокомерия, никакой заносчивости. Морская жизнь быстро притушила во мне эти черты характера. Думаю, я даже немного повзрослел. Это я к тому, что у Блэйни не было никаких реальных причин меня ненавидеть.

И вдруг я понял. Понял причину. Блэйни ненавидел меня просто так. Не будь меня, он бы обязательно нашел себе другой предмет для ненависти. Например, какого-нибудь юнгу. Или чернокожего. Ему просто нравилось ненавидеть.

И одно это стало причиной для моей ответной ненависти. Все свои чувства к Блэйни я превратил в ненависть. Меня ошеломляла его враждебность? Я и ее превратил в ненависть. Я был вынужден день за днем прятаться от него? И это тоже отправилось в котел моей ненависти. Как и необходимость изо дня в день видеть его тупое, мясистое лицо.

И потому первый удар нанес я. Я двинулся на Блэйни. Скопившаяся ненависть вырвалась наружу. Худощавость и проворство стали моими союзниками. Я нырнул под кулаки Блэйни и ударил его в солнечное сплетение. Он вскрикнул и попятился. Вряд ли ему было так уж больно. Мой выпад застал Блэйни врасплох. На какое-то время он утратил бдительность. Этого мне хватило, чтобы быстро сместиться влево и въехать левым кулаком ему под правый глаз. На секунду мне даже показалось, что я вот-вот расправлюсь с ним.

Зрители одобрительно загудели. Они жаждали крови. Мой кулак пропорол ему кожу, и по лицу потекла струйка крови. Однако этого было недостаточно, чтобы остановить его навсегда. Удар лишь усилил злобное недоумение, которое я привык видеть на физиономии Блэйни. Разозлил его. Ведь я успел нанести ему два удара, а он мне – ни одного. Он даже не сдвинулся с места.

Я чуть отступил. Я не был знатоком хитроумных маневров. Но в сравнении с Блэйни я был само проворство. И конечно же, у меня было преимущество. Я первым пролил кровь, а потому симпатии зрителей были на моей стороне. Я чувствовал себя Давидом, вышедшим на битву с Голиафом.

– Иди сюда, толстый болван, – дразнил я Блэйни. – Давай не стесняйся. Ты же хотел этого с первой минуты моего появления на борту. Давай посмотрим, на что ты способен, Блэйни.

Зрители слышали мои слова и дружными криками выразили одобрение. Я вырос в собственных глазах. Краешком глаза я видел, что Тэтч вовсю хохочет, держась рукой за живот. Чтобы не потерять лицо, Блэйни был просто обязан действовать. И надо отдать ему должное: он начал действовать.

Со слов Пятницы я знал: Блэйни умело владел мечом и потому участвовал во всех абордажных атаках «Императора». Но чернокожий матрос почему-то умолчал о том, что и кулаками Блэйни владеет не хуже. Сам я почему-то думал, что Блэйни полагается лишь на оружие, а кулачный бой – не его сильная сторона. Помимо навигационных премудростей, я узнал на корабле и одну житейскую: «Не строй предположений». Эти слова я слышал не раз, однако не придавал им значения. И опять самонадеянность вовлекла меня в беду.

Стоило Блэйни нанести ответный удар, как симпатии толпы сразу поменялись. В поединке есть золотое правило: ни в коем случае не допускай, чтобы тебя сбили с ног. Я был бы рад последовать этому правилу, но кулак Блэйни ударил меня в челюсть. Я оказался на четвереньках, выплевывая на палубу кровь, слизь и зубы. У меня помутилось в глазах. Меня и раньше сильно поколачивали, но чтобы так жестоко… Этого не было никогда.

Боль заслонила все прочие ощущения. Зрители кричали и свистели, требуя крови. Блэйни был готов доставить такое удовольствие себе и им. Но вначале он наклонился ко мне, показывая гнилые почерневшие зубы и окутывая меня облаком зловонного дыхания.

– Говоришь, «толстый болван»? – спросил он и выплюнул мне в лицо сгусток зеленой слизи.

Слов «толстый болван» часто бывает достаточно, чтобы раззадорить таких, как Блэйни.

Он выпрямился. Я увидел сапог, занесенный над моим лицом. Сапог был совсем рядом – поношенный, с паутиной трещин на коже. Превозмогая боль, я поднял руку, неуклюже пытаясь загородиться от неминуемого удара.

Однако удар пришелся не по лицу, а в живот. Удар такой силы, что я взлетел в воздух и снова шмякнулся на палубу. Краем глаза я увидел Тэтча. До сих пор я думал, что он благоволит ко мне за смелость. Совсем недавно он искренне смеялся над Блэйни. Теперь капитан не менее искренне смеялся надо мной. Я кое-как перевернулся на бок и увидел приближающегося верзилу. Он снова поднял ногу, готовясь наступить на меня, и посмотрел в сторону Тэтча.

– Ваше решение, сэр? – спросил он.

Я не стал ждать, пока капитан ему ответит. Застонав от напряжения, я схватил Блэйни за ногу, свернул ее в сторону, а его опрокинул на палубу. Зрительские симпатии снова переметнулись ко мне. Опять свист и крики.

Зрителям было совершенно все равно, кто победит. Им хотелось кровавого зрелища со смертельным исходом. Однако Блэйни лежал распластанный на палубе. Не теряя драгоценных секунд, я оказался на нем, молотя его кулаками. Коленями я ударил его в пах и под ребра. Наверное, со стороны я был похож на раскапризничавшегося мальчишку, пытающегося справиться со взрослым. Я отчаянно надеялся, что каким-нибудь случайным ударом заставлю его отключиться.

Но чуда не произошло. Это явно был не мой день. Блэйни схватил мои кулаки, повернул меня на бок и тыльной стороной ладони ударил по лицу. Я отлетел в сторону. Хрустнул сломанный нос, откуда хлынула кровь. Блэйни придавил меня собой. На этот раз он не стал ждать позволения Тэтча. Блэйни решил покончить со мной. У него в руке блеснуло лезвие ножа…

Раздался хлопок выстрела. Во лбу Блэйни появилась дырка. Рот верзилы раскрылся. Толстый болван стал оседать и замертво рухнул на палубу.

Когда рассеялась пелена перед глазами, я увидел протянутую руку Тэтча. Он помог мне встать. В другой руке он держал еще теплый кремневый пистолет.

– Вот что, парень. У меня в команде есть вакантное место, – сказал капитан. – Хочешь его занять?

Я кивнул, глядя на тело Блэйни. Над окровавленной дырой в его лбу поднималась струйка дыма. «Напрасно ты не убил меня, когда у тебя была такая возможность», – подумал я.

 

21

Март 1713 г.

В одном далеком месте, где я никогда не бывал и не намеревался бывать… хотя, в общем-то, отправиться туда никогда не поздно… собрались посланники Англии, Испании, Франции, Португалии и Голландии. День за днем они обсуждали детали соглашений, которые очень скоро изменят жизнь каждого из нас. Прежние мечты окажутся разбитыми вдребезги, и нам придется выбирать новое направление.

Но я немного забегаю вперед. А пока я привыкал к новой жизни, которая мне очень нравилась.

Я считал себя счастливчиком, поскольку Эдвард Тэтч мне благоволил. Он частенько называл меня забиякой. Думаю, ему нравилось мое общество. Он говорил, что я – человек, на которого можно опереться. И здесь он был прав. Эдвард Тэтч спас меня от участи вести жизнь преступника, которую навязывал мне капитан Дользелл (впрочем, оставалась еще альтернатива быть сброшенным за борт, как те бедняги). Благодаря его вмешательству и заботе я вновь стал мечтать, как составлю себе достойную репутацию и с гордо поднятой головой вернусь в Бристоль, к Кэролайн.

Если сейчас мы оба знаем, что мои тогдашние мечты не сбылись, это не делало их менее значимыми.

Моя новая морская жизнь во многом напоминала прежнюю, однако были и весьма приятные отличия. На корабле Тэтча мне не угрожал никакой Блэйни. Последний раз я видел этого верзилу с мозгом устрицы, когда его тело, словно дохлого кита, сбросили за борт. Не было здесь и Александра Дользелла. Он все-таки попал в руки английского правосудия и был казнен в 1715 году. Без этих двоих моя корабельная жизнь заметно улучшилась, став настоящей жизнью капера. Когда удавалось, мы нападали на испанские и португальские корабли и захватывали добычу. Я набирался знаний и навыков, необходимых моряку, и оттачивал свое умение сражаться. Именно Тэтч научил меня владению мечом и стрельбе из пистолетов.

А еще Эдвард Тэтч познакомил меня с определенной жизненной философией, которую перенял от другого человека, старого флибустьера. Этот человек был учителем Тэтча, а вскоре стал и моим наставником. Звали его Бенджамином Хорниголдом.

Где еще я мог встретить Бенджамина, как не в Нассау?

Вряд ли мы считали этот порт на багамском острове Нью-Провиденс «принадлежащим» нам. Мы как-то не задумывались о подобных вещах. Но для нас Нассау был чем-то вроде рая. С одной стороны его окружали крутые скалы. О песчаный берег плескалось неглубокое море. Да, оно было слишком мелким для военных кораблей ее величества. Не годились им и наши причалы, где мы выгружали добычу и припасы. На вершине холма стояла крепость. Оттуда открывался вид на скопище разномастных ветхих домов, лачуг и полусгнивших деревянных террас. Именно здесь и жил Бенджамин Хорниголд. А где же еще, если именно он вместе с Томом Борроу и основали город? Гавань была замечательной. Она надежно укрывала корабли от капризов природы и врагов. Мелководье существенно уменьшало число желающих напасть на этот райский уголок. Дополнительным предостережением некоторым излишне горячим головам служило корабельное кладбище с полузатонувшими останками сожженных и разбитых пушками кораблей.

Мне понравился Бенджамин. Он был непревзойденным моряком и хорошим учителем для Черной Бороды, как тот в свое время – для меня.

Тебе может показаться, что я говорю так лишь из-за событий, случившихся потом. Поверь, те события здесь ни при чем. Едва увидев Бенджамина, я почувствовал: этот человек не просто капер. Он был скорее похож на военного. Я так и видел его профиль с горбатым носом и генеральский мундир. Щеголеватый английский генерал. Даже его одежда больше походила на военную, чем на каперскую.

Возможно, я питал к нему чуть меньше симпатии, чем к Тэтчу, но мое уважение к Бенджамину было таким же, если не выше. Как-никак он основал Нассау. Одно это вызывало у меня самые теплые чувства к нему.

В июле 1713 года, во время вылазки на берег, у Эдварда убили квартирмейстера. А недели через две меня позвали в капитанскую каюту.

– Сынок, ты читать умеешь?

– Да, сэр, – ответил я, ненадолго вспомнив о жене, оставшейся в далеком Бристоле.

Эдвард сидел не за штурманским столом, а на нем. Он был обут в длинные черные сапоги с ботфортами, на поясе красовался красный кушак, из кожаной портупеи выглядывали рукоятки четырех пистолетов. Стол был завален всевозможными картами. Но что-то подсказывало мне: Тэтч позвал меня не ради них.

– Мне нужен новый квартирмейстер, – сообщил он.

– Сэр, не думаю, что я…

Он разразился диким смехом, хлопнув себя по бокам:

– И я, сынок, не «думаю». Ты слишком молод, и для квартирмейстера у тебя нет опыта. Ты это хотел сказать?

Я разглядывал носки сапог.

– Подойди и прочти вот это.

Я послушно подошел и вслух прочитал короткое сообщение. Там говорилось о мирных соглашениях, заключенных Англией с Испанией и Португалией.

– Это значит… – пробормотал я, прочтя до конца.

– Да, Эдвард. – Он впервые назвал меня по имени, а не «сынок» или «парень», как раньше. С тех пор он больше не называл меня ни «сынком», ни «парнем». – Выходит, твой бывший капитан Александр Дользелл был прав. Золотые деньки, когда каперы набивали сундуки добычей, прошли безвозвратно. Позже я обращусь к команде. А пока спрашиваю у тебя: ты последуешь за мной?

Я бы последовал за ним на край света, однако вслух этого не сказал. Лишь кивнул, словно мне было из чего выбирать.

Тэтч смотрел в мою сторону. Его глаза так и буравили меня. Черные волосы и черная борода усиливали их блеск.

– Учти, Эдвард, в таком случае ты становишься пиратом, человеком вне закона. Ты уверен, что хочешь такой жизни?

Честно говоря, мне совсем не хотелось такой жизни, но разве у меня был выбор? Я не мог вернуться в Бристоль без сундука денег, а добыть их я мог лишь пиратским ремеслом.

– Мы поплывем в Нассау, – продолжал Тэтч. – У нас с Бенджамином была договоренность: если такое случится – обязательно встретимся. Придется объединять силы. Когда матросы услышат о мирном договоре… думаю, мы с ним оба лишимся команды.

Эдвард, я хочу, чтобы ты остался со мной. В сражении я всегда могу положиться на твою смелость, силу духа и умение. И потом, мне нужен грамотный человек.

Польщенный, я кивнул.

Когда я вернулся в каюту, там было пусто. Я улегся в гамак и зажмурил глаза, боясь, что из них польются слезы. Море манило меня с ранних лет, но я не хотел быть пиратом. Я понимал: другого выбора у меня нет, как не было его у самого Эдварда Тэтча и остальных. И все равно я не хотел себе такой жизни. И становиться преступником я тоже не мечтал. Все, чего я хотел, – вести жизнь достойного человека.

Но, повторюсь, выбора у меня не было. С того момента я напрочь оставил прежние замыслы вернуться в Бристоль уважаемым членом общества. Самое большее, на что я теперь мог надеяться, – это возвращение в Бристоль человеком состоятельным. Отныне моей целью стало стяжание богатства. Так родился пират Эдвард Кенуэй.

 

22

Июнь 1715 г.

Нет звука оглушительнее, чем выстрел бортовой пушки. Особенно когда он раздается прямо у тебя над ухом.

Ощущение такое, будто в тебя ударило неведомо что. И это неведомо что явно хочет размолотить тебе кости. И ты не знаешь, то ли у тебя шалят глаза, на которые тоже подействовал взрыв, то ли окружающий мир действительно раскачивается. Может, сейчас это вообще не имеет значения. Возможно, происходит и то и то одновременно. Суть в том, что все вокруг тебя ходит ходуном.

Там, куда попало ядро, разворочены переборки. Кому-то оторвало руки и ноги. Кто-то за несколько секунд до смерти успел заметить, что у него исчезла нижняя половина тела, и пронзительно закричал. Вслед за грохотом выстрела сразу же слышится скрип и треск поврежденного корпуса, сопровождаемые предсмертными криками твоих товарищей.

Близость к месту удара определяет твое поведение. Не стану говорить, что можно привыкнуть к выстрелу бортовой пушки и к дыре, которую она прошибает в твоем мире. Весь фокус в том, чтобы оправиться от выстрела быстрее твоего врага.

Англичане под командованием некоего капитана Брамы атаковали нас вблизи кубинского мыса Буэна-Виста. У себя на бригантине мы называли их «англичанами», хотя наша команда состояла преимущественно из англичан, да я и сам был англичанином по рождению и по духу. Но для пирата подобные обстоятельства не имеют значения. В тебе видели врага его величества (к тому времени королеву Анну сменил король Георг), врага британской короны и Королевского флота. И потому стоило нам увидеть стремительно приближающийся фрегат под английским флагом и матросов, снующих туда-сюда по палубам чужого судна, впередсмотрящий кричал: «Вижу парус! Англичане атакуют!» – забывая о собственной национальности.

С этого момента все наши усилия направлялись на то, чтобы остаться в живых.

Вражеское судно быстро приближалось. Мы попытались развернуться и уйти от английских бортовых пушек, стрелявших шестифунтовыми ядрами, но сегодня удача была не на нашей стороне. Казалось, англичане идут на носовое столкновение. Вскоре оба корабля сблизились настолько, что мы различали белки́ глаз команды противника, сверкание золотых зубов и блеск солнца на лезвиях мечей и кинжалов.

Вдоль борта вспыхнули несколько огней, сопровождаемых облачками дыма, и в нас полетели ядра. Каждое попало в цель. Корпус нашего судна заскрипел и затрещал. День выдался пасмурным. Пороховой дым превратил дождливый день в дождливую ночь. Дым проникал нам в легкие, вызывая отчаянный кашель. Мы сплевывали едкую слюну. Все это лишь усиливало смятение и панику.

Казалось, мир вокруг рушится или уже разрушился, и непонятно, жив ты или умер и попал на небеса. В моем случае было бы уместнее думать об аде, поскольку в аду есть и огонь, и дым, и крики. Поэтому не было особой разницы в том, жив ты или мертв. В любом случае – ад кромешный.

После первого выстрела я загородился руками, и не напрасно. Руки приняли на себя острые обломки, сохранив мне лицо и глаза. Тем не менее меня сбило с ног, и я упал.

Англичане лупили по нам не обычными ядрами, а книппелями, представлявшими собой сдвоенное ядро с толстым железным прутом посредине. На близком расстоянии книппель способен пробить что угодно. И он хорошо справлялся со своей задачей. Брать нас на абордаж англичане не собирались. Мы же всегда старались причинить как можно меньше вреда захватываемому судну. Нашей целью был абордаж и последующее изъятие всего, что имело ценность. Иногда нам на это требовалось несколько дней. Грабить тонущий корабль – дело неблагодарное. Англичане – я говорю про команду напавшего на нас судна – либо знали, что у нас на борту нет сокровищ, либо им было наплевать. Они стремились нас уничтожить и делали это дьявольски успешно.

Я с трудом поднялся на ноги. По рукаву текло что-то теплое. В руке застрял здоровенный обломок, и оттуда капала кровь. Морщась, я выдернул эту «занозу» и, не глядя, швырнул в воду, стараясь не думать о боли. Дождь и пороховой дым мешали смотреть.

Англичане радовались удачным залпам своих пушек. Их фрегат двигался вдоль нашего правого борта. Захлопали выстрелы мушкетов и кремневых пистолетов. К нам на палубу полетели гранаты и бомбы-«вонючки». Взрываясь, они усугубляли хаос, воцарившийся у нас. Над нами, словно облако смерти, повис удушливый дым. Хуже всего были «вонючки». Они выделяли отвратительные сернистые пары. Люди теряли равновесие и падали. Мало того что им было нечем дышать, черная пелена мешала видеть и оценивать расстояния.

И тем не менее я увидел его – человека в плаще с капюшоном. Скрестив руки, он стоял на баке и выказывал полное равнодушие к происходящему. Об этом говорили его поза и глаза, блестевшие из-под капюшона. На секунду взгляд этих глаз задержался на мне.

И уже в следующее мгновение густой дым скрыл нас от англичан. Мы превратились в корабль-призрак, окруженный облаками порохового дыма, шипящим дождем и удушливыми сернистыми испарениями.

Все вокруг меня наполнилось треском ломающегося дерева и человеческими криками. Куда ни глянь – повсюду мертвые тела. Доски палуб и развороченная обшивка были густо залиты кровью. Сквозь пробоину в главной палубе виднелись нижние. Те были залиты уже не столько кровью, сколько водой. Жалобный скрип мачты заставил меня взглянуть вверх. Дымная пелена мешала смотреть. Удары английских книппелей опасно накренили нашу грот-мачту. Из «вороньего гнезда» свисал мертвый впередсмотрящий, которому снесло полголовы. Несколько матросов полезли по выбленочным тросам, чтобы обрубить поврежденную мачту. Напрасные усилия. Она сама обломилась и теперь плескалась в воде, словно купающаяся толстуха.

Меж тем англичане не считали свою работу законченной. Едва дым начал рассеиваться, мы увидели, что британский фрегат разворачивается, намереваясь угостить нас залпом из пушек правого борта. Но в этот момент удача их покинула. Стих ветер, не дав англичанам осуществить задуманного маневра. Он успел разогнать дым и пропал. Паруса фрегата обмякли. Корабль стал терять скорость. Судьба подарила нам шанс на спасение.

– К орудиям! – крикнул я.

Те, кто еще стоял на ногах, поспешили выполнить приказ. Сам я встал к вертлюжной пушке. Английский фрегат был не в силах нам помешать. Мы дали бортовой залп, нанеся им почти такой же урон, какой получили от них. Настал наш черед кричать «ура». Поражение обернулось если не победой, то хотя бы возможностью унести ноги. Кое-кто из наших даже рассчитывал чем-нибудь поживиться у англичан. Несколько молодцов приготовили абордажные крючья, топоры и свайки, собираясь подтащить вражеское судно вплотную и вступить с противником врукопашную.

Однако случилось то, что напрочь смело все замыслы грабежа.

– Пороховой склад! – крикнул кто-то.

– Мы вот-вот взорвемся!

Известие было встречено криками. Забыв про пушку, я повернулся в сторону носовой части. Из проломов в обшивке вырывались языки пламени. Вскоре я услышал другой крик, с кормы. Я узнал голос нашего капитана. На полуюте английского корабля я снова увидел человека в плаще с капюшоном. Он взмахнул руками и даже не перепрыгнул, а перелетел на нашу палубу.

На мгновение мне показалось, будто я вижу большого орла. Развевающийся плащ создавал иллюзию орлиного хвоста, а раскинутые руки – крыльев.

Капитан Брама погиб на моих глазах. Человек в плаще взмахнул рукой, и из рукава выпорхнуло лезвие скрытого клинка.

Скрытый клинок. На мгновение я оторопел. Отсветы пламени горящей палубы делали лезвие живым. Человек в плаще с капюшоном всадил клинок глубоко в грудь капитана Брамы.

Я стоял и смотрел, забыв про саблю в руке. Остатки нашей команды безуспешно пытались не пропустить огонь к пороховому складу. Я едва слышал их голоса.

«Корабль взорвется, – отрешенно думал я. – На складе полно пороха. Достаточно искры». Да, бочек с порохом у нас хватало. Английский корабль был почти рядом. Взрыв пробьет и его обшивку. Но все эти мысли были где-то далеко. Я был зачарован действиями человека в плаще с капюшоном. Загипнотизирован этим посланцем смерти. Равнодушный к побоищу между двумя кораблями, он спокойно выжидал, чтобы нанести смертельный удар.

Убийство свершилось. Капитан Брама был мертв. Убийца мельком взглянул на тело капитана, и наши глаза снова встретились. Однако на этот раз в глазах незнакомца что-то мелькнуло. Он легко перепрыгнул через труп и направился ко мне.

Я поднял саблю, решив, что так просто он меня на тот свет не отправит. Но тут с кормы грянул сильнейший взрыв. Наши матросы так и не сумели преградить дорогу пламени, чьи языки быстро нашли бочки с порохом.

Под этот грохот меня сдуло с палубы. Я сделал круг в воздухе, испытав мгновение совершеннейшего покоя. Я не знал, жив я или мертв, целы ли у меня руки и ноги или чего-то уже недостает. Не знал я и куда упаду. Возможно, на палубу, сломав себе спину. А может, прямо на обломок мачты, и тогда меня проткнет насквозь. Наконец, я мог влететь в пылающий ад бывшего порохового склада.

Но я упал в море.

Я по-прежнему не знал, жив я или умер, нахожусь ли в сознании или нет. Погружение не было глубоким. Я плыл почти у самой поверхности, наблюдая причудливые узоры черных, серых и оранжевых пятен. Последние были огнем горящих кораблей. Мимо проплывали мертвецы с широко открытыми глазами. Казалось, они до сих пор удивлялись случившемуся. За ними, словно щупальца, тянулись зловонные внутренности и жилы. Неподалеку в водовороте крутилась покореженная бизань-мачта. Тела, запутавшиеся в обрывках снастей, тянули ее на дно.

Я подумал о Кэролайн. Об отце. О приключениях на «Императоре». Я думал о Нассау, где существовал только один закон – пиратский. И конечно же, я думал о своем наставнике Эдварде Тэтче Черная Борода, превратившем меня из капера в пирата.

 

23

Все эти мысли проносились в моей голове, пока я с открытыми глазами погружался все глубже в море, полное обломков и мертвых тел… Я осознавал происходящее как бы со стороны, словно это было с кем-то другим, а не со мной. Оглядываясь назад, я понимаю, что на какую-то долю секунды потерял волю к жизни.

А ведь Эдвард предостерегал меня против этой затеи.

– Лучше не связывайся с капитаном Брамой, – говорил он. – Потом вспомнишь мои слова.

Он оказался прав. И теперь за алчность и глупость мне придется расплачиваться собственной жизнью.

Эта мысль и помогла мне вернуть волю к жизни. Я схватился за нее, как за спасительный канат, и с тех пор не отпускал. Я заработал ногами, взмахнул руками и стал выбираться на поверхность, торопясь глотнуть воздуха и ужасаясь следам побоища между кораблями. Вынырнув, я увидел тонущий английский фрегат. Он уходил под воду, по-прежнему охваченный огнем. Кое-где догорали обломки и перемигивались большие тлеющие головешки. Вскоре вода погасила их все. Я был не единственным уцелевшим. Глаз различал фигуры спасшихся.

Я опасался появления акул. Мои страхи не были напрасными: акулы не заставили себя ждать. Над водой снова понеслись крики. Вначале крики ужаса, а затем, когда акулы устроили пиршество, – крики боли. Эти превосходили все, что я слышал во время сражения. Крики обреченных буквально разрывали серый, дождливый, пропахший гарью день.

К счастью для меня, мои раны оказались недостаточно серьезными, чтобы привлечь внимание хищников. Я поплыл к берегу. В одном месте прямо подо мной пронеслась акула. Я задел ногой за ее плавник. Я молил Бога, чтобы эта тварь не учуяла следов моей крови. Но акула торопилась туда, где «выбор блюд» был шире. По жестокой иронии, тех, чьи раны были серьезнее, эти животные атаковали первыми.

Я говорю «атаковали», хотя ты понимаешь, что я имею в виду. Они были съедены. Проглочены акулами. Не берусь гадать, сколько человек из обеих команд пережило взрыв. Могу лишь сказать, что большинство спасшихся затем стали пищей для акул. Я же благополучно доплыл до Буэна-Висты. Выбравшись на берег, я повалился на сушу, сбитый с ног усталостью и радостным воодушевлением. Не будь она сплошь песчаной, я бы, наверное, ее поцеловал.

На берег я выбрался без шляпы. Без моей любимой треуголки, которую я носил сейчас и тогда, совсем мальчишкой. В тот момент я никак не мог знать, что исчезновение шляпы станет первым шагом к прощанию с прежней жизнью. Зато сабля чудесным образом уцелела. И сейчас она была куда ценнее треуголки.

Со стороны моря доносились слабые крики. Похоже, до берега добрался я один. Тогда я поблагодарил счастливые звезды, под которыми родился. Я лег на спину, собираясь вздремнуть, как вдруг слева послышался стон.

Повернувшись на звук, я увидел человека в плаще ассасина. Он лежал совсем рядом. Похоже, ему повезло даже больше, чем мне, потому что, когда он перевернулся на спину, на песке осталась ярко-красная полоса. Удивительно, что акулы не закусили им по дороге к берегу. Его грудь тяжело вздымалась. Дышал он неглубоко и прерывисто, а руки держал на животе. Он явно был сильно ранен.

– Повезло так повезло, а? – смеясь, спросил я.

Даже после нескольких лет, проведенных на море, во мне оставалось что-то от задиристого бристольского парня, которому обязательно нужно позубоскалить над случившимся, каким бы мрачным оно ни было.

Человек в плаще, казалось, меня не замечал. Или, по крайней мере, не замечал моего цинизма.

– Гавана, – простонал он. – Мне нужно добраться до Гаваны.

– Что ж, я с удовольствием построю для нас еще один корабль, – ответил я, продолжая насмешливо улыбаться.

– Я тебе заплачу, – процедил он сквозь зубы. – Звон монет сладок для уха любого пирата, не так ли? Тысячу реалов.

Это уже было интереснее.

– Продолжайте. Я вас слушаю.

– Ты мне поможешь или нет? – резко спросил он.

Один из нас был серьезно ранен, и это был не я. Я встал, чтобы лучше разглядеть своего невольного спутника и его одежду, в складках которой, скорее всего, был спрятан тот клинок. Мне понравилось это оружие. С ним можно было бы далеко пойти, особенно в выбранном мною ремесле. Я помнил: прежде чем у нас взорвался пороховой склад, этот человек своим хитроумным клинком собирался оборвать мою жизнь. Можешь считать меня жестоким. Но, пожалуйста, пойми: в ситуациях вроде той, в какой оказался я, любой сделает что угодно, лишь бы остаться в живых. И вот тебе еще один полезный урок: если стоишь на палубе горящего корабля, собираясь кого-то убить, доведи дело до конца.

А уж если не сумел довести дело до конца, лучше не рассчитывай на помощь твоей потенциальной жертвы.

Если же все-таки решился просить потенциальную жертву о помощи, благоразумно не злиться на нее.

Поэтому прошу тебя: не торопись меня осуждать. Попытайся понять, почему я безучастно смотрел на него.

– По-моему, у вас при себе нет золота.

Он бросил на меня ответный взгляд. Его глаза вспыхнули. Затем с неимоверной быстротой… я и вообразить не мог, что раненый человек способен на такое проворство… Словом, он вытащил карманный пистолет и направил мне в живот. Не столько от страха перед наведенным дулом, сколько от неожиданности я попятился назад и приземлился на собственный зад. В одной руке держа пистолет, а другой зажимая рану, ассасин поднялся.

– Проклятые пираты! – прорычал он, стискивая зубы.

Его палец, застывший на курке, даже побелел. Щелкнул боек пистолета. Я закрыл глаза, ожидая выстрела.

Но выстрела не последовало. Да и с чего бы? Мой противник казался сверхъестественной личностью. Изящество движений, скорость, одеяние, выбор оружия – все это производило впечатление. Но, обладая столь необычными качествами, он оставался человеком, а человеку не дано повелевать морем. Даже он не мог уберечь свой порох от намокания.

Из этого следует последний урок: если ты вознамерился игнорировать все предыдущие уроки, хотя бы не пытайся стрелять из пистолета, когда у тебя намок порох.

Утратив преимущество, убийца поспешил к кромке джунглей. Левой рукой он по-прежнему зажимал раненый живот, а правой раздвигал кустарники. Он быстро скрылся из виду. Какое-то время я просто сидел на песке, не веря в свою удачу. Если сравнивать меня с кошкой, то за сегодняшний день я прожил три из девяти моих жизней.

А потом, не особо раздумывая… впрочем, нет, одна-две мысли все же мелькнули, поскольку я видел этого человека в действии и рана не делала его менее опасным… Словом, я пустился за ним в погоню. У него была вещица, которой мне хотелось завладеть. Скрытый клинок.

Мой противник продирался сквозь джунгли, даже не пытаясь двигаться бесшумно. Я, танцуя, перепрыгивал через корни деревьев, не замечая веток, хлеставших меня по лицу. В одном месте я прикрыл лицо, заслоняясь от жесткого зеленого листа величиной с банджо. На листе краснел отпечаток руки. Отлично, значит я не сбился со следа. Невдалеке вспархивали потревоженные птицы. Я понял, что могу не волноваться. Окрестные джунгли сотрясались от его неуклюжих шагов. Изящество движений было утрачено в отчаянной попытке сохранить себе жизнь.

– Будешь меня преследовать – убью, – послышалось впереди.

В этом я сомневался. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять: дни, когда он убивал, остались в прошлом.

Мои сомнения оправдались. Я выбрался на полянку, где увидел противника скрючившимся от боли. Казалось, он решал, в каком направлении идти дальше. Услышав хруст веток, он повернулся в мою сторону. Поворачивался он медленно и мучительно, как старик, которого мучают боли в животе.

К нему вернулась частица прежнего самообладания. В глазах вспыхнула готовность к поединку. Из правого рукава выдвинулось лезвие скрытого клинка, блестевшего среди деревьев в сумраке открытого пространства.

Я вдруг подумал, что столь необычное оружие наверняка вызывает страх у противников, а в битве напугать врага – половина победы. Главное, чтобы противник тебя боялся. К несчастью для этого человека, его движения меня совсем не пугали. Учитывая состояние, в каком он находился, плащ с капюшоном и скрытый клинок выглядели атрибутами ярмарочного лицедея. Убивая его, я не испытал никакого удовольствия. Возможно, он даже не заслуживал смерти. Наш капитан был жестоким, бессердечным типом, обожавшим телесные наказания. Прежде всего – наказание плетьми. Он так любил это занятие, что частенько подстраивал основания для по́рок. Другим любимым развлечением капитана Брамы было, как он это сам называл, «сделать человека правителем собственного острова». Иными словами, провинившегося высаживали на необитаемом островке, обрекая на верную смерть. Если кто и пожалеет о смерти капитана, так это его мать. И потому, как ни крути, неведомый убийца оказал нам услугу.

Тем не менее я помнил: убив капитана Браму, он намеревался убить и меня. Здесь уместно вспомнить первый урок: если решился кого-то убить, доведи дело до конца.

Уверен: перед смертью мой противник этот урок усвоил.

Затем я начал рыться в его вещах. Да, его тело еще не успело остыть. И нет, я не хвастаюсь своим поведением, но прошу не забывать: я был… Я и есть пират. И потому я тщательно обшарил труп. В одном из карманов его плаща оказалась небольшая сумка.

«Ого, – подумал я. – Спрятанное сокровище».

Как и плащ, сумка тоже намокла. Я высыпал содержимое на землю, чтобы солнце высушило все, что лежало внутри. Только оттуда не посыпались ни золотые монеты, ни драгоценные камни. На землю выпал хрустальный куб странного вида. На одной стороне я увидел отверстие, окруженное каким-то орнаментом. (Позже я узнал, что это такое, и, конечно же, посмеялся над собственной глупостью – «какой-то орнамент»!) Помимо куба, из сумки выпало несколько карт и письмо со сломанной печатью. Начав его читать, я понял, что письмо отвечает на все вопросы, которые я намеревался задать таинственному убийце…

Любезный сеньор Дункан Уолпол!

губернатор Лауреано Торрес-и-Айяла

Я принимаю Ваше столь щедрое предложение и с нетерпением ожидаю Вашего появления.

Если Вы действительно располагаете ценными для нас сведениями, мы найдем возможность щедро Вас вознаградить.

Хотя я не знаю Вас в лицо, уверен, что смогу узнать Вас по одеянию, имеющему дурную славу благодаря Вашему тайному ордену.

Поэтому отправляйтесь в Гавану без промедления. И не сомневайтесь: Вас здесь примут как брата. Для меня, сеньор, будет большой честью наконец-то познакомиться с Вами лично и дружески пожать Вашу руку. Ваша поддержка нашего тайного и в высшей степени благородного дела согревает мне душу.

Ваш самый преданный слуга,

Я дважды прочитал это письмо. Затем, для верности, прочитал в третий раз.

«Губернатор Гаваны Торрес, – думал я. – И обещание щедро вознаградить».

У меня стал складываться замысел.

Я похоронил сеньора Дункана Уолпола. Он этого заслуживал. Уходил он из нашего мира так же, как и пришел когда-то, – нагим. Как ты понимаешь, осуществить замысел, не имея его одежды, было невозможно. Добавлю, она хорошо сидела и была мне к лицу.

Но влезть в чужую одежду – полдела. Я ведь должен был и вести себя как Дункан Уолпол. Так кого я буду изображать? Как я тебе уже говорил, его окружал ореол таинственности. Когда я приладил скрытый клинок себе на руку и попытался легко и быстро выдвинуть лезвие, у меня ничего не получилось. Я стал вспоминать, как он это делал. Уолпол резко двигал запястьем. Возможно, это предотвращало самопроизвольный выброс лезвия. Я несколько раз повторил движения покойного. Я пробовал сгибать руку. Шевелил пальцами. Безрезультатно. Лезвие клинка оставалось в гнезде. Мне нравилось это красивое и устрашающее оружие, но, если я не научусь с ним обращаться, оно окажется бесполезным и против человека, и против зверя.

Я стал думать, как мне поступить. Взять с собой и по пути упражняться? Вдруг я неожиданно раскрою секрет клинка? Что-то подсказало мне: так делать не стоит. Возникло ощущение, будто с этим оружием связано какое-то тайное знание. Найденный при мне, он может выдать меня с головой.

С тяжелым сердцем я отшвырнул клинок. Затем обратился к могиле, что я выкопал для своей жертвы.

– А теперь, мистер Уолпол, – сказал я, – получим ваше щедрое вознаграждение.

 

24

Корабль для путешествия в Гавану я нашел утром, когда снова вышел на побережье мыса Буэна-Виста. В бухточке стояла шхуна. Две лодки свезли на берег деревянные ящики с грузом. Их составили на прибрежном песке, невдалеке от воды. Там же сидело несколько человек с унылыми лицами. Их руки были связаны. Скорее всего, руки им связали английские солдаты. Те явно скучали, вынужденные стеречь пленников. Я остановился за деревьями, продолжая наблюдать. В это время к берегу причалила третья лодка. Оттуда выскочило еще несколько солдат. Все они сердито посматривали на пленных.

Я терялся в догадках, не понимая, почему этим людям связали руки. Они не были похожи на пиратов. Скорее всего, купцы. С появлением последней лодки ситуация прояснилась.

– Коммодор направился в Кингстон, – объявил один из солдат. Как и остальные, он был в мундире, треуголке и с мушкетом. – Нам приказано конфисковать корабль этого увальня и плыть следом.

Вот и разгадка. Англичанам понадобилось купеческое судно. Действия солдат его величества ничем не отличались от пиратских.

Я знал, что купцы любят не только выпить, но и сытно поесть. Естественно, это сказывалось на их отнюдь не поджарых фигурах. Один из пленных, розовощекий, был заметно толще своих спутников – «увалень», о котором говорили англичане. Впоследствии я узнал, что его зовут Стидом Боннетом. Услышав слово «Кингстон», толстяк, до этого меланхолично разглядывавший песок, встрепенулся и поднял голову. Чувствовалось, он до сих пор недоумевал, почему с ним такое случилось и как теперь из всего этого выпутаться.

– Нет, нет, – забормотал он. – Мы плыли в Гавану. Я всего лишь купец…

– Пасть заткни, вонючий пират! – раздраженно бросил ему солдат и, поддев сапогом горсть песка, швырнул в лицо толстяку.

– Сэр, – съежился пленный, – наш корабль встал на якорь с единственной целью: пополнить запасы пресной воды.

Уж не знаю, почему спутники Стида Боннета выбрали именно этот момент для побега. Точнее, для попытки сбежать. Их руки оставались связанными. Неуклюже поднявшись на ноги, они столь же неуклюже побежали в сторону джунглей. Прямо к тому месту, где я из укрытия наблюдал за ними. В ту же секунду солдаты, заметив неладное, вскинули свои мушкеты.

Вокруг меня засвистели пули. Один беглец упал в лужу собственной крови вперемешку с мозгами. Вскоре, закричав, тяжело рухнул и второй. Боннет остался на месте, однако это не помешало солдату приставить к его голове дуло мушкета.

– Назови мне причину, которая заставила бы меня не разнести твой дурацкий череп! – зарычал вояка.

Бедняга Боннет, лишившийся корабля и обвиненный в пиратстве, оказался на волосок от смерти. Что он мог? Только бормотать бессвязные слова и пускать слюни. Возможно, он даже обмочился.

– Мм… мм… – промямлил он.

Вынув саблю из ножен, я вышел из-за деревьев. Солнце светило мне в спину. Уж не знаю, каким я показался английской солдатне, но развевающийся плащ с капюшоном и сабля явно привлекли их внимание. Солдат, собравшийся убивать Боннета, замешкался на секунду. Это стоило ему жизни.

Я ударил снизу, располосовав ему не только мундир, но и живот, откуда на песок вывалились кишки. Не теряя времени, я чиркнул по горлу второму вояке, стоявшему поблизости. За считаные минуты я уложил двоих. Вскоре к ним присоединился и третий. Я проткнул его насквозь, затем нагнул саблю. Рядовой его величества сполз с лезвия и, корчась в недолгих судорогах, умер на песке. Выхватив из-за пояса кинжал, я всадил его в глаз четвертому противнику. Тот с отчаянным воплем упал. Из-под эфеса хлестала кровь, заливая разинутый рот и кривые зубы.

Уцелевшие солдаты торопились перезарядить мушкеты. Это они умели довольно быстро, но человек с саблей все же был проворнее. Такова особенность воинов британской короны. Они слишком уповают на свои мушкеты, способные напугать туземок, но совершенно неэффективные в рукопашной схватке, особенно с забиякой, прошедшим хорошую школу в тавернах Бристоля.

Ближайший ко мне англичанин еще возился со своим мушкетом, когда двумя точными ударами я оборвал его жизнь. Последний солдат все же успел выстрелить. Пуля просвистела рядом с моим носом. Я вдруг понял, что был на волосок от гибели, и остервенело рубанул солдату по руке. Мушкет выпал, а сам он рухнул на колени, подняв вторую руку и умоляя его пощадить. Напрасные мольбы. Саблей я проткнул ему горло. Умирающий повалился на песок, захлебываясь кровью. Я отер пот, успокаивая дыхание. Плащ был слишком теплым для здешних мест. Но своими действиями я остался доволен.

– Сам Господь послал вас мне на подмогу, – лепетал Боннет, рассыпаясь в благодарностях.

Но благодарил он не фермерского сына из-под Бристоля. Не Эдварда Кенуэя. Я начал новую жизнь в обличье Дункана Уолпола.

Как выяснилось, Стид Боннет, лишившийся своей команды, не умел управлять кораблем. Я спас его судно от конфискации англичанами, но тут же конфисковал корабль сам, хотя совсем по другой причине и с иной целью. Нас объединяло то, что мы оба направлялись в Гавану. Его корабль был довольно шустрым, и хотя сам купец оказался весьма болтливым, но в остальном был вполне сносным человеком. Так мы и плыли, на время объединив наши интересы.

Стоя за штурвалом, я расспрашивал Боннета о его жизни. Был он человеком состоятельным, но довольно капризным и раздражительным. Его явно привлекали способы обогащения, которые я бы назвал сомнительными. Боннет забрасывал меня вопросами о пиратах.

– По большей части пираты промышляют в водах Наветренного пролива между Кубой и Эспаньолой, – пряча улыбку, сказал ему я, стоя у штурвала.

– Мне-то не стоит особо волноваться из-за пиратов, – продолжал Боннет. – Ну какая я для них добыча? Корабль у меня маленький, да и товар не такой, за каким они охотятся. Сахарный тростник и то, что из него делают. Черная патока, ром и все такое.

Я засмеялся, вспомнив про свою команду:

– Думаю, ни один пират не откажется поживиться бочонком рома.

Гаванский порт не отличался глубиной. Его окружал лес и высокие пальмы. Ветер лениво шевелил их сочно-зеленые верхушки. Наша шхуна встала у причала. Вряд ли кто-то обратил на нас внимание. За портом начинался оживленный город с белыми каменными зданиями, крытыми красной черепицей. Издали они выглядели очень красиво, но при ближайшем рассмотрении большинство оказалось достаточно ветхим и потрепанным природными стихиями: обжигающим солнцем и ураганными ветрами, которые в этих краях дули весьма часто.

Едва мы встали на якорь, Боннет поспешил по своим торговым делам. Он помогал устанавливать и поддерживать дружественные связи между нашими недавними противниками-испанцами. Его дипломатия была простой и проверенной веками: он продавал испанцам то, в чем они нуждались.

Мне показалось, что Боннет неплохо знает город, и потому я не пошел бродить по Гаване в одиночку, а дождался завершения его «дипломатической миссии». Я согласился отправиться с ним на постоялый двор, где у него тоже были дела. Прежний Эдвард Кенуэй непременно поспешил бы в таверну. Он бы уже изнывал от желания промочить горло.

Сейчас не испытывал сильного желания выпить. Я раздумывал об этом, пока мы шли по улицам Гаваны, проталкиваясь сквозь толпу горожан. Люди куда-то спешили, равнодушные к нещадно палящему солнцу. В дверях домов стояли и сидели старики и старухи, настороженно поглядывая на нас. Особенно на меня. Я всего лишь обзавелся другой одеждой и взял себе другое имя, но меня не оставляло ощущение, будто судьба подарила мне второй шанс стать… стать кем-то. Словно Эдвард Кенуэй был репетицией, на которой я узнал все свои ошибки. А Дункан Уолпол станет человеком, каким я всегда хотел быть.

Мы подошли к постоялому двору. В тавернах, где в прошлом проводил время Эдвард, были сумрачные залы с низкими потолками, очаг, чье пламя заставляло плясать тени на стенах, а люди сидели, склонившись над кружками, и говорили, почти не разжимая губ. Таверна же, куда мы пришли, располагалась на открытом воздухе, и только легкий навес защищал посетителей от палящих лучей кубинского солнца. Здесь хватало матросов с просоленным лицом и жилистым телом. То и другое было результатом долгих месяцев, проведенных в море. Здесь же сидели важные толстые купцы – явно друзья Боннета. Между столиками ходили мужчины и дети, продавая фрукты. Ходили и женщины, пытаясь продать свое тело.

Я сел на свободное место. Боннет отправился в другую часть таверны, где у него была назначена встреча. Грязный пьяный палубный матрос, сидевший неподалеку, окинул меня злобным взглядом. Возможно, ему не понравился мой внешний вид или то, как я на него посмотрел. После Блэйни подобные взгляды меня не беспокоили. А может, он был поборником честности и ему не понравилось, что я умыкнул эль у пьянчуги, который храпел, уронив голову на стол.

– Приятель, ты хочешь мне что-то сказать? – сказал я, отхлебывая ворованный эль.

Матрос чмокнул губами.

– Редко встретишь валлийца в стране дагов, – произнес он, склеивая слова. – Я-то сам англичанин буду. Жду, когда война опять позовет меня на службу.

Я насмешливо скривил губы:

– До чего повезло старине королю Георгу. Ночной горшок, вроде тебя, понесет его флаг.

– А-а, проходимец, – сердито сплюнул он. Губы матроса блестели от слюны. Он подался вперед, дыхнув на меня жутким перегаром. – Я тебя уже где-то видел. Ей-богу, видел. Это ведь ты водишься с пиратами из Нассау, не так ли?

Я застыл на месте. Сначала я посмотрел туда, где спиной ко мне стоял Боннет. Затем обвел взглядом всю таверну. Похоже, этих слов никто не слышал. И я решил не отвечать пьянчуге.

Но матрос не унимался. Он придвинулся ближе, вглядываясь в меня:

– Это же ты, провалиться мне на месте. Это…

Он говорил все громче. Двое матросов, что сидели за соседним столиком, повернулись в нашу сторону.

– Это ведь ты, да? – почти выкрикивал он.

Я встал, сдернул его со стула и припечатал к стене:

– Заткни пасть, пока я не загнал туда пулю. Слышишь?

Матрос щурил на меня мутные пьяные глаза. То ли он не понял моих слов, то ли пропустил мимо ушей. Потом он еще больше сощурился, наклонил голову и сказал:

– Тебя же Эдвардом звать. Верно?

Вот черт!

Лучший способ утихомирить в гаванской таверне излишне говорливого матроса – полоснуть ножом ему по горлу или дать коленом в пах. Я выбрал третий способ и ударил его лбом в подбородок. Кажется, я сломал ему пару зубов. Но все слова стихли, а сам матрос растянулся на полу и замер.

– Ах ты, мразь! – послышалось сзади.

Обернувшись, я увидел второго матроса. Его лицо было багровым от злости. Я развел руками, показывая, что не ищу лишних проблем.

Матрос был иного мнения. Раньше, чем я успел опомниться, его правый кулак соприкоснулся с моим лицом. Боль окрасила окружающий мир в густой малиново-красный цвет. Сквозь ее завесу виднелось еще двое спешащих ко мне матросов. Я обернулся к ним. Первого нанесенного мне удара хватило, чтобы за несколько драгоценных секунд снова пробудить во мне Эдварда Кенуэя. Потому что, где бы ты ни находился, в Бристоле или Гаване, как бы ни называлось питейное заведение, потасовки в таких местах всегда одинаковы. Говорят, совершенство достигается постоянными упражнениями. Я бы не рискнул утверждать, что достиг совершенства, но бойцовские навыки, приобретенные за годы моей непутевой юности, не прошли даром. Вскоре все трое матросов стонали на полу, разметав руки и ноги. Вокруг них валялись обломки мебели, годные лишь на дрова.

Я отирал пот и отряхивался, когда послышался крик:

– Солдаты!

Через мгновение меня в таверне уже не было – я несся по улицам Гаваны, пытаясь избежать встречи с мушкетами этих краснорожих молодцов и одновременно не заблудиться.

Я справился с обеими задачами. Выждав время, я вернулся в таверну и узнал две печальные новости. Солдаты не только забрали весь сахар Боннета, но вместе с ним и сумку настоящего Дункана Уолпола. Сумку, служившую моим пропуском к Торресу. Вот черт!

Без сахара своего попутчика я еще мог обойтись. Но никак не без сумки.

 

25

Гавана – одно из мест, где можно слоняться без дела, не привлекая к себе особого внимания. Но это в обычный день. А в день, когда казнят пиратов, все слоняющиеся непременно должны были оказаться на площади, где происходила казнь, – их присутствие там всячески поощрялось.

Мирный договор между Англией и Испанией не сделал отношения этих государств дружескими, но кое в чем взгляды обеих стран полностью совпадали. Во-первых, и Англия, и Испания ненавидели пиратов. Во-вторых, и англичанам, и испанцам нравилось смотреть, как пиратов казнят.

В тот день на эшафоте стояло трое флибустьеров со связанными руками. Они смотрели огромными от страха глазами на петли, что болтались перед ними.

Неподалеку стоял испанец по прозвищу Эль Тибурон – крупный бородатый человек с мертвыми глазами. Никто не слышал от него ни слова, поскольку он был немым.

Я перевел взгляд с него на приговоренных и вдруг понял, что не могу на них смотреть. «Если бы не милость Божья, и я оказался бы среди них», – пронеслось в моей голове.

Мы с Боннетом пришли сюда не из желания поглазеть на казнь. Мы стояли, прислонившись спиной к выщербленной ветрами стене, и лишь изображали зевак, лениво поглядывающих на окружающий мир и ожидающих начала печального действа. Какое нам дело до болтовни кучки испанских солдат, что стояли в нескольких шагах? Мало ли о чем те говорят?

– У тебя еще не пропало желание взглянуть на груз, что мы забрали вчера вечером? Несколько ящиков английского сахара.

– Ага, отнятого у какого-то купчишки с Барбадоса.

– Дункан, – шепнул мне Боннет, – они говорят о моем сахаре.

Я повернулся к нему и кивнул, благодаря за перевод.

Солдаты продолжили обсуждать вчерашнюю потасовку в таверне. А тем временем испанский офицер, стоя перед эшафотом, перечислял преступления троих осужденных.

– А посему все трое приговариваются к смертной казни через повешение, – заключил он.

По сигналу офицера Эль Тибурон нажал деревянный рычаг. Под ногами приговоренных открылся широкий люк, куда они и упали, повиснув на веревках. Толпа шумно вздохнула.

Я заставил себя смотреть на три раскачивающихся трупа. Я задержал дыхание на случай, если у повешенных опорожнится кишечник. Трупы уберут не сразу. Некоторое время они еще будут болтаться на виселицах. Такие же виселицы мы с Боннетом видели в других местах. Испанцы стремились продемонстрировать всему миру свою нетерпимость к пиратам.

Я изнывал от жары в плаще Уолпола, но сейчас меня устраивало, что никто не видит моего лица.

Мы покинули площадь, узнав все необходимые сведения. Сахар Боннета и сумка Уолпола находились в castillo. И потому наш дальнейший путь лежал туда.

 

26

Перед нами высилась громадная стена, выложенная из серого камня. Неужели она и впрямь загораживала солнце или нам показалось? В любом случае ее тень давала прохладу и возможность спрятаться, словно мы были двумя бездомными мальчишками. Уж не знаю, кто построил кубинцам (или испанцам) внушительную крепость Эль-Морро, называемую еще Крепостью волхвов, но дело свое эти люди знали. Они возвели устрашающее сооружение почти полторы сотни лет назад. Казалось, еще через сто пятьдесят лет оно все еще будет стоять здесь в своем первозданном виде. Мой взгляд переместился с крепостных стен в сторону бухты. Я представил, как бортовые орудия военного корабля обстреливают эти стены. Произвело бы это на испанцев хоть какое-то впечатление? Скорее всего, незначительное.

Но военного корабля у меня не было. Я располагал лишь толстым торговцем сахаром, поэтому мне требовался более изощренный способ проникновения внутрь. У меня имелось преимущество: никто в здравом уме не захотел бы по собственному желанию оказаться внутри темных, угрюмых стен, где испанские солдаты пытали узников, иногда замучивая тех до смерти. Только дурак согласился бы войти под своды, не знавшие солнечного света, где никто не услышит твоего крика. Однако это не означало, что туда можно было войти просто так средь бела дня. Ведь не скажешь караульному: «Эй, приятель! А где у вас тут помещение, куда свозят всю добычу? Я, знаешь ли, потерял сумочку с важными бумагами и еще одну странную хрустальную вещицу».

Здесь я должен поблагодарить проституток. И не за их продажные ласки. С их помощью можно было проникнуть внутрь крепости. Эти «ночные бабочки», зарабатывающие известной частью своего тела, неспроста обретались снаружи стен крепости. Лучшего проводника внутрь было не найти.

– Эй, чужестранец, хочешь подружку? Женщина нужна? – спросила одна из «ночных бабочек».

Она вызывающе трясла грудями, улыбалась ярко накрашенными губами, а ее глаза с поволокой были полны обещаний.

Отведя девицу подальше от стен крепости, я по-английски спросил, как ее зовут.

– Моя вас не понимать, сеньор, – ответила она на ломаном английском.

– Ты что же, совсем не говоришь по-английски?

– Нет, нет английский.

Я улыбнулся:

– Но зато мы все говорим на языке золота, верно?

Я не ошибся. Рут – так звали эту жрицу любви – прекрасно говорила на языке золота. Ее подружка Жаклин – тоже.

Боннет переминался с ноги на ногу в нескольких шагах, беспокойно поглядывая на нас. Вскоре мы вчетвером двинулись к крепостным воротам. Держались мы достаточно нагло, что тоже являлось частью моего замысла.

Жара, шум и суета города остались где-то позади. От сторожевых башен замка исходило что-то зловещее. Мне вспомнились рассказы моряков о мифических чудовищах, что обитали в океанских глубинах, – гигантских и смертельно опасных. Усилием воли я остановил эти мысли. У нас был план, и теперь нужно было проверить, насколько он осуществим.

Я играл роль телохранителя – сильного, самоуверенного, привыкшего, чтобы его боялись. Подойдя к воротам, я бесцеремонно забарабанил в их дверцу. Она быстро открылась. Оттуда вышли двое испанских солдат. В руках у них были мушкеты со штыками. Испанцы недоверчиво посмотрели на нас с Боннетом, но их глаза тут же загорелись, когда они увидели Рут и Жаклин. Я хорошо играл свою роль сильного и угрюмого молодца. От Рут и Жаклин же требовалось возбуждать мужское желание, и они тоже справлялись со своими ролями на ура. Боннет же должен был вести переговоры. Он говорил на каком-то жаргоне: часть слов я понимал, остальное он перевел мне позже.

– Здравствуйте, сеньоры, – начал Боннет. – Эти дамы не говорят по-испански, поскольку они родом из другой страны. Я буду говорить от их имени. Этот сеньор, – он указал на меня, – их телохранитель.

(Я затаил дыхание. Мне показалось, что над нашими головами появилась огненная надпись: «Обман».)

Солдаты облизывались на девиц, решимость которых мы укрепили не только золотом, но и несколькими порциями рома. Рут и Жаклин тут же принялись строить глазки и охорашиваться так правдоподобно, что можно было легко принять их за настоящих актрис. Однако солдат их игра не впечатлила: они быстро вспомнили, что находятся на посту, и уже были готовы прогнать нас и вернуться в недра серого каменного чудовища, как Боннет произнес волшебное слово «Эль Тибурон». Он объявил, что девиц мы привели по распоряжению самого Эль Тибурона, грозного палача. Караульные побледнели и беспокойно переглянулись.

Мы уже видели его в действии. Конечно, чтобы нажать рычаг, особого умения не требовалось. Но это требовало… как бы поточнее выразиться… особого характера. Характера, склонного к жестокостям. Нехитрый механизм не просто открывал люк, а отправлял людей на быструю смерть. Так что одно только имя Эль Тибурона вызывало страх.

Подмигнув солдатам, Боннет добавил, что Эль Тибурону нравятся девицы из Португалии. Рут и Жаклин продолжали хорошо исполнять свои роли, хихикая, посылая шутливые воздушные поцелуи и как бы ненароком трогая себя за грудь.

– Эль Тибурон – правая рука губернатора. Самый надежный исполнитель губернаторских приказов, – подозрительно глядя на нас, сказал один из караульных. – С чего вы решили, что он будет в замке?

Я громко сглотнул. Сердце колотилось, угрожая выскочить из груди. Я косо поглядел на Боннета. «И что же теперь делать?» – вопрошал мой взгляд.

– Ах, любезный сеньор, – улыбнулся Боннет, – неужели вы всерьез думаете, что губернатор Торрес одобрил бы это любовное свидание? Да узнай губернатор, что его правая рука развлекается с проститутками, Эль Тибурону пришлось бы искать себе новую работу. А если бы Эль Тибурон устроил эту встречу в доме губернатора…

Боннет намеренно оглянулся по сторонам. Солдаты вытянули шею. Им не терпелось услышать новые тайные подробности.

– Сеньоры, думаю, вы и сами понимаете: знание подобных сведений ставит вас в очень щекотливое положение. С одной стороны, вам известно, что Эль Тибурон – самый опасный человек во всей Гаване, способный либо безжалостно убить… либо хорошо заплатить…

Боннет нарочно сделал паузу, чтобы до солдат дошел смысл сказанного.

– Умение хранить чужие тайны всегда высоко оплачивалось. Надеюсь, сеньоры, я достаточно понятно объяснил?

Мне его слова (насколько я их понял) показались пустым разглагольствованием, однако на солдат они произвели нужное действие. Караульные отошли, пропуская нас внутрь.

Мы очутились во внутреннем дворе крепости.

– Идите в столовую. – Солдат показал направление. – Там скажете, что ищете Эль Тибурона. Вас проведут, куда нужно. И предупредите ваших дам, чтобы… держались поскромнее. Иначе… другие могут догадаться.

Боннет наградил солдат поистине «сахарной» улыбкой и поклонился. Затем кивнул мне. Мы оставили двух оболваненных караульных позади.

Вскоре мы разделились, и я отправился искать трофейное помещение. Главным для меня сейчас было не привлекать к себе лишнего внимания. Мне повезло. Во внутреннем дворе было пусто. Похоже, основная часть солдат сейчас находилась в столовой.

Я прямиком направился в трофейное помещение. Удивительно, но дверь туда была не заперта. Войдя, я сразу увидел свою сумку. Все ее содержимое, включая хрустальный куб, было в целости и сохранности. Кроме кошелька с несколькими золотыми монетами (его я отправил в карман плаща) и ящиков с сахаром, отобранных у Боннета, других трофеев, как назло, в помещении не было. Похоже, с ящиками моему спутнику придется распроститься. «Увы, Боннет, – подумал я, – твой сахар подождет до лучших времен».

Через несколько минут я вернулся во внутренний двор. Боннет не рискнул идти в столовую и вместе с девицами бродил по проходам, дожидаясь моего возвращения. Увидев меня, он так обрадовался, что даже не спросил про сахар. Вытирая вспотевший лоб, толстяк повел нас обратно к воротам. Увидев нашу дружную компанию вновь, караульные недоуменно переглянулись.

– Понимаю, сеньоры. Вас удивляет, что мы так скоро вернулись. – Боннет пожал плечами. – Мы пришли в столовую, спросили Эль Тибурона. Нам ответили, что в крепости его нет. Не исключаю, что произошла какая-то ошибка. Быть может, он удовлетворил свои желания где-нибудь в другом месте…

– Мы скажем Эль Тибурону, что вы приходили.

Боннет одобрительно кивнул:

– Конечно. Только помните: осторожность и еще раз осторожность.

Караульные понимающе закивали. Один даже постучал себе по носу, показывая, что они умеют хранить секреты.

Тем же вечером в порту я отдал толстяку кошелек с золотыми монетами, «изъятыми» из трофейного помещения крепости. Нужно было хоть частично возместить ему убыток за потерянный сахар. Видишь, я не так плох, как тебе кажется.

– Невелика потеря, – сказал Боннет, однако деньги взял.

– Вы еще долго пробудете в Гаване? – спросил я.

– Пару недель точно. А потом – обратно на Барбадос, к привычной, скучной жизни.

– Зачем же возвращаться в скуку? Плывите в Нассау и живите жизнью, о какой мечтаете.

Боннет уже стоял на сходнях. Матросы, которых он нанял, проверяли парус и снасти.

– Наслышан я про Нассау. Это место кишит пиратами, – засмеялся он.

Мои мысли перенеслись в Нассау.

– Зато дышится там свободно.

– А это было бы знатное приключение, – улыбнулся Боннет. – Но я вынужден сказать «нет». У меня жена, дети. Ответственность перед семьей. Жизнь, Дункан, не может состоять из сплошных удовольствий и развлечений.

В тот момент я забыл о своей новой личности и почувствовал угрызения совести. Ведь Боннет мне здорово помог. Словом, сам не знаю, что на меня нашло. Должно быть, чувство вины нахлынуло. Но тем не менее я признался ему:

– Эй, Боннет! Мое настоящее имя – Эдвард. А Дункан – это… только прикрытие.

– Ах вот как… – Он снова улыбнулся. – Тайное имя для вашей тайной встречи с губернатором…

– Точно, губернатор. Пожалуй, он меня заждался.

 

27

Я отправился прямиком в резиденцию губернатора Торреса. Высокие каменные стены отделяли его внушительный особняк от городского шума. У железных ворот стояли двое караульных.

– Добрый день, сеньоры, – поздоровался я. – Меня зовут Дункан Уолпол. Я прибыл из Англии по приглашению губернатора. Полагаю, он меня ждет.

– Да, мистер Уолпол. Добро пожаловать.

Проще простого.

Ворота скрипнули. Я шагнул внутрь и попал в совершенно иной мир. Наверное, так жила вся испанская знать. Повсюду росли пальмы. На пьедесталах стояли невысокие статуи. Откуда-то слышалось журчание воды. Какой разительный контраст с крепостью, где все яркое, шумное и полное жизни находилось под запретом.

Караульные проследовали за мной, продолжая болтать между собой. Я плохо понимал быструю испанскую речь, но все же сумел разобрать, что опоздал на пару дней. Караульные называли меня asesino – ассасин, делая странный упор на этом слове.

Я шел, распрямив плечи, с высоко поднятой головой, понимая, что еще какое-то время должен разыгрывать из себя Дункана Уолпола. Роль эта мне нравилась. Я хотел освободиться от Эдварда Кенуэя. Бывали моменты, когда я подумывал проститься с ним навсегда. В личности Дункана я находил немало привлекательного для себя. Мне нравилось его одеяние, манера сражаться и удивительное самообладание.

Но сейчас я больше всего хотел получить вознаграждение, обещанное Торресом.

Мы вошли во внутренний двор, отдаленно напоминавший крепость. Однако вместо каменного плаца и окаймлявших его сумрачных проходов здесь повсюду стояли статуи и буйствовала зелень. Это был настоящий palacio с прихотливо украшенными галереями. Его очертания красиво смотрелись на фоне сочного синего неба.

Во дворе я увидел двух мужчин, щеголевато одетых и явно принадлежащих к высшим слоям общества. «Этих одурачить будет сложнее», – сразу подумалось мне. Рядом с ними была оружейная стойка. Один мужчина целился из пистолета в мишень, второй сосредоточенно чистил свой пистолет.

Услышав наши шаги, стрелок обернулся, явно недовольный вторжением. Затем, передернув плечами, он погасил раздражение, вторично прицелился и нажал курок.

По двору разнесся гулкий звук выстрела. Вспорхнули потревоженные птицы. Хлопанье их крыльев было похоже на аплодисменты. Мишень, стоявшая на треножнике, слегка качнулась. Пуля пробила ее ровно посредине, и оттуда теперь поднималась тонкая струйка дыма. Криво улыбнувшись, стрелок взглянул на своего компаньона. Тот удовлетворенно приподнял бровь. Вот как разговаривают между собой богатые люди. Затем оба повернулись ко мне.

«Ты же Дункан Уолпол, – сказал я себе, стараясь не сжаться под их пристальными взглядами. – Ты – Дункан Уолпол. Опасный человек. Ровня им. Ты здесь по приглашению губернатора».

– Добрый день, сэр! – широко улыбнулся человек, чистивший пистолет.

У него были длинные седеющие волосы, заплетенные в косицу. Лицо говорило о многолетнем знакомстве с соленым морским ветром.

– Если мое предположение верно, вы и есть Дункан Уолпол?

Я стал вспоминать манеру речи Уолпола. Он родился явно не в фермерской семье.

– Да, вы совершенно правы, – ответил я.

Произнесенные слова показались мне настолько лживыми, что я бы не удивился, если бы спросивший навел на меня пистолет и приказал караульным арестовать самозванца.

Но вместо этого он произнес:

– Я так и думал.

Продолжая улыбаться, он подошел ко мне и протянул твердую, как мореный дуб, руку:

– Вудс Роджерс. Рад знакомству.

Вудс Роджерс. Я слышал о нем, и пират внутри меня побледнел, ибо Вудс Роджерс был грозой мне подобных. Начинал он капером, а когда мирные договоры положили конец этому ремеслу, объявил, что будет беспощадно расправляться со свернувшими на пиратскую дорожку. Он обещал возглавить карательные экспедиции, намереваясь извести пиратство под корень. Такого, как Эдвард Кенуэй, Роджерс бы тут же приказал повесить.

«Ты – Дункан Уолпол», – еще раз напомнил я себе, крепко пожимая протянутую руку. Я – не пират. Ни в коем случае. Презираю саму мысль о пиратстве. Я – равный этим людям. Я здесь по приглашению губернатора.

Какой бы успокоительной ни была эта мысль, она померкла, когда я почувствовал, что взгляд Роджерса сделался излишне любопытным, а на губах появилась легкая загадочная улыбка. Казалось, он что-то вспомнил и теперь решал, стоит ли говорить об этом вслух.

– Должен сказать, моя жена совершенно ничего не смыслит в красоте, – проговорил Роджерс, решив все-таки дать волю любопытству.

– Что, простите?

– Вы должны помнить мою жену. Несколько лет назад вы встречались с ней на бале-маскараде у Перси.

– Ах да…

– Она назвала вас «дьявольски красивым». Теперь я понимаю: она солгала, чтобы вызвать у меня ревность.

Я засмеялся, словно это было шуткой. Может, мне стоило обидеться на то, что сам Роджерс не считал меня дьявольски красивым? Или радоваться завязавшемуся разговору?

Памятуя о его пистолете, я избрал второй вариант.

Следом меня представили второму мужчине – смуглому темноволосому французу с настороженным взглядом. Некто Жюльен Дю Касс. Он назвал меня «почетным гостем» и заговорил о каком-то «ордене», в который, по его словам, мне предстояло вступить. И снова он называл меня не иначе как «ассасин». Дю Касс делал какой-то странный упор на этом слове, который был мне непонятен.

Asesino. Ассасин.

Дю Касса волновала искренность моего «обращения» и готовность вступить в «орден». Я вспомнил строчки из письма, найденного у настоящего Уолпола: «Ваша поддержка нашего тайного и в высшей степени благородного дела согревает мне душу».

Что же это за тайное и в высшей степени благородное дело?

– Я прибыл не затем, чтобы вас разочаровать, – не слишком уверенно произнес я.

По правде говоря, я не имел даже отдаленного представления о том, во что вляпался. Я хотел просто отдать им сумку и получить взамен туго набитый кошель.

Увы, простого обмена не случилось. Я хотел поскорее покинуть это место, потому что чувствовал, что мой обман вот-вот вылезет наружу, и искренне обрадовался, когда лицо Вудса Роджерса расплылось в улыбке. Не удивлюсь, если такая же улыбка появлялась у него при виде пиратов с петлей на шее. Он дружески похлопал меня по спине и буквально потребовал, чтобы я присоединился к стрельбе по мишеням.

Я с радостью подчинился. Я был готов сделать что угодно, только бы отвлечь их внимание от своей персоны.

– Как поживает ваша жена, капитан Роджерс? – спросил я, вовлекая их в разговор. – Она тоже в Гаване?

Я затаил дыхание, ожидая услышать что-то вроде: «Конечно. Кстати, вот и она… Дорогая, ты ведь помнишь Дункана Уолпола?»

К моему великому облегчению, он сказал:

– Увы, нет. Вот уже два года мы живем порознь.

– Мне грустно об этом слышать, – благовоспитанным тоном произнес я, хотя думал обратное.

– Полагаю, она в добром здравии, – с оттенком грусти продолжал Роджерс, и его грусть пробудила мимолетное воспоминание о моей покинутой любви. – Но… наверняка я не знаю. Последние четырнадцать месяцев я провел на Мадагаскаре, истребляя пиратов.

Я слышал об этом.

– Вы говорите про пиратский город Либерталия?

Был такой город на Мадагаскаре. Если верить легенде, капитан Уильям Кидд высадился там в 1697 году, а когда снимался с якоря, численность его команды уменьшилась наполовину. Остальные прельстились жизнью в пиратском раю, девизом которого было «За Бога и свободу». Естественно, основной упор делался на свободу. Пленных там не казнили, ссоры со смертельным исходом были редки, а добыча делилась поровну вне зависимости от занимаемого положения.

Все это звучало слишком уж красиво и вызывало сомнение в достоверности. Многие считали Либерталию простой выдумкой, но я не сомневался в существовании города.

Мой вопрос рассмешил Роджерса.

– Увиденное на Мадагаскаре я бы назвал затухающими углями печальной вакханалии. Поселением опустившихся негодяев. По-моему, даже одичавшие псы стыдились этой зловонной дыры. Население сего, с позволения сказать, города составляли не то двадцать, не то тридцать человек. Я не могу назвать их оборванцами, поскольку на них вообще не было никакой одежды.

Я подумал о Нассау. У нас бы такого не потерпели. Во всяком случае, днем мне не попадалось никого, кто вздумал бы разгуливать голышом.

– И как вам удалось разобраться с этой публикой? – спросил я, разыгрывая невинность.

– Очень просто. Большинство пиратов тупы, как обезьяны. Я предложил им выбор… Или получить прощение и вернуться в Англию без гроша в кармане, зато свободными, или быть вздернутыми на виселице. Нашлась горстка особо упрямых. Их пришлось уничтожить. Но успех был на нашей стороне. В будущем я надеюсь применять аналогичную тактику по всей Вест-Индии.

– В таком случае, полагаю, вашей следующей целью станет Нассау, – сказал я.

– Вы очень проницательны, Дункан. Так оно и есть. Фактически… по возвращении в Англию я намерен подать королю Георгу петицию в надежде стать его посланником на Багамских островах. Не ниже губернатора.

Так-так. Значит, следующий шаг Роджерса – Нассау. Место, которое я привык считать своим духовным домом, оказывалось под угрозой. Под угрозой обстрела с кораблей, мушкетных залпов или даже обычного росчерка пера.

Я показал отличную стрельбу и порадовался за себя. Мои мысли вновь вернулись к обещанной награде. Получить бы поскорее денежки – и назад, в Нассау. Я торопился предупредить Эдварда и Бенджамина, что неуемный Роджерс замахивается на Багамские острова. Пока есть время, надо всерьез подумать о защите нашей маленькой пиратской республики.

– Замечательный результат, Дункан, – сказал Роджерс, открывая стоявшую на столе шкатулку. – Вы – прирожденный стрелок. Думаю, что ручным оружием вы владеете еще виртуознее, чем пистолетом.

Я не сразу понял, что он подразумевал под «ручным оружием».

– Если только у нашего гостя оно есть, – усмехнулся Дю Касс.

В шкатулке лежало несколько скрытых клинков – таких же, как тот, что я с великой неохотой бросил рядом с могилой настоящего Дункана Уолпола в джунглях мыса Буэна-Виста.

– В самом деле, Дункан, где ваши клинки? – спросил Дю Касс. – Впервые вижу столь плохо вооруженного ассасина.

Ах да, ассасин. Точнее, Ассасин.

– К несчастью, сломал их оба, – уклончиво ответил я.

– Тогда выбирайте на свой вкус, – промурлыкал Дю Касс.

Возможно, причиной был его сильный французский акцент, однако мне показалось, что я уловил в предложении Дю Касса скрытую угрозу.

Откуда же эти клинки попали к ним? Конечно же, от других ассасинов (или Ассасинов?). Уолпол был одним из них, но собирался перейти в другой орден. Предатель? Но в какой именно «орден» он намеревался вступить?

– Трофеи на память, – с усмешкой добавил Дю Касс.

«Снятые с мертвецов, не иначе», – подумал я.

Я потянулся к одному из клинков. Лезвие, начищенное до блеска. Кожаные тесемки и нечто вроде ножен, которые крепились к накладке, надеваемой на руку. И тут до меня дошло: Роджерс и Дю Касс хотели увидеть, как я владею скрытым клинком. И не важно, было ли это проверкой, или джентльменам просто захотелось развлечься. В любом случае я должен был показать умелое владение оружием, которым вообще ни разу в своей жизни не пользовался.

Еще недавно я считал, что скрытый клинок Уолпола выдал бы меня с головой, и хвалил себя за благоразумие. Теперь я горько сожалел, что не взял его. За это время я бы не только понял принцип действия, но и сумел бы поупражняться.

Я расправил плечи. Человек в чужом обличье. Самозванец. Я был вынужден стать Дунканом Уолполом. Превратиться в него.

Они смотрели, как я закрепляю клинок на руке. Моя неуклюжая шутка насчет «давно не упражнялся, поотвык немного» была встречена вежливыми холодными смешками. Закрепив клинок, я опустил рукав плаща. На ходу я начал сгибать пальцы, приспосабливая запястье к незнакомому оружию. Я ждал, когда же щелкнет пружина спускового механизма.

Почему же тогда, в джунглях, у меня ничего не получилось? Возможно, механизм скрытого клинка чувствителен к воде. Он вполне мог сломаться. Быть может, этот, смазанный, с начищенным лезвием, окажется сговорчивее?

Я молил Бога, чтобы так и случилось. Представлял недоумение на лице Роджерса и Дю Касса, если я оплошаю, и их диалог:

– Вы уверены, что вы тот, за кого себя выдаете?

– Стража!

Эти мысли инстинктивно заставили меня высматривать ближайший путь к отступлению. Я успел не раз пожалеть, что не оставил эту чертову сумку с картами и кубом-безделушкой там, где нашел. И вообще, зачем я увязался за раненым Уолполом? Пусть бы умирал без меня. Чем мне не нравилась жизнь Эдварда Кенуэя? Я был беден, но сумел уцелеть в жуткой передряге. К этому времени я бы уже вернулся в Нассау и сидел бы сейчас с Эдвардом в «Старом Эйвери», обсуждая новые планы или пялясь на Энн Бонни.

Мне снова вспомнилось, как Тэтч отговаривал меня плыть с капитаном Брамой. Едва я заикнулся о той вылазке, он сразу сказал, что потом я крупно пожалею. Почему я тогда свалял дурака и не прислушался к его словам?

Мои раздумья прервал голос Жюльена Дю Касса.

– Дункан, – он произносил это имя как «Дэнкэн», – может, вы все же обяжете нас и продемонстрируете ваши навыки?

Меня проверяли. Каждый вопрос, каждая просьба были не чем иным, как попытками заставить меня показать, на что я способен. До сих пор мне это удавалось. Пусть и не с блеском, но удавалось.

Мы вышли за пределы двора и оказались на… своеобразном плацу для упражнений. Чувствовалось, его соорудили совсем недавно. С двух сторон плац-лужайку окаймляли высокие пальмы. На другом конце были расставлены мишени. За ними блестела гладь искусственного озера. Солнце делало воду ярко-голубой.

За чешуйчатыми стволами пальм мелькали тени. Дополнительная охрана на случай, если я выкину какое-нибудь коленце.

– Пока ждали вас, мы тут немного упражнялись, – сказал Робертс.

Я громко сглотнул.

Мои новые знакомые приняли выжидательные позы. Роджерс играл пистолетом, хотя палец держал на курке. Правая рука Жюльена как бы невзначай улеглась на эфес меча. Караульные за деревьями тоже замерли в ожидании. Мне показалось, что даже птицы смолкли и прекратили жужжать насекомые.

– Досадно было бы покинуть Гавану, не увидев вас в действии, – сказал Вудс Роджерс.

Он улыбался, однако глаза оставались холодными.

И как назло, единственное оружие, которым я располагал, было совершенно мне незнакомо.

«Ничего. Я и так с ними справлюсь».

Во мне ожил прежний бристольский забияка. Для него эти двое были всего лишь напыщенными дураками, которых надо проучить прямо у таверны. Я вспомнил, как сражался Уолпол. Он зорко следил за окружающим пространством. Настоящий Уолпол быстро бы расправился с этой парочкой, а потом бы взялся за ближайших караульных. Те бы и мушкеты не успели поднять. А ведь я тоже могу это сделать. Могу застать их врасплох…

«Пора, – подумал я. – Самое время окончить этот балаган».

Я внутренне собрался и отвел руку для удара.

И вдруг механизм щелкнул, выбросив лезвие скрытого клинка.

 

28

– О, прекрасно, Дункан, – хлопая в ладоши, произнес Роджерс.

Я взглянул на них с Дю Кассом, затем на свою тень, протянувшуюся по траве. Я обнаружил, что стою в боевой позе. Главное, я понял, как мне удалось привести в действие механизм клинка. Нужно было одновременно напрячь мышцы плеча и предплечья…

– Да, очень впечатляет, – сказал Дю Касс.

Он подошел ко мне. Одной рукой француз ослабил пружину, другой с чрезвычайной осторожностью вернул лезвие клинка на место.

– Покажите еще раз.

Не сводя с него глаз, я отступил на шаг и встал в прежнюю позу. Теперь я мог не полагаться на везение. Пусть я и не совсем понимал свои действия, но не сомневался: у меня получится. Не спрашивай, откуда я это знал. Просто знал. Снова щелкнул механизм, лезвие выскочило наружу и зловеще заблестело на послеполуденном солнце.

– Немного шумновато получилось, – улыбнулся я, обретая привычную самоуверенность. – Идеально, когда клинок выскакивает беззвучно. А в остальном я доволен.

Словно мальчишки на ярмарке, они требовали все новых повторений полюбившегося фокуса. Под конец я чувствовал, что делаю это больше для собственного удовольствия, чем для подтверждения своих навыков. Караульные за пальмами исчезли. Проверки кончились. Даже Дю Касс, настороженность которого была похожа на любимый камзол, заношенный до дыр, несколько успокоился. Когда мы покидали их самодельный плац, он говорил со мной как со старым приятелем.

– Должен сказать, Дункан, что ассасины дали вам хорошую выучку, – признался он.

Ассасины. Похоже, это было чем-то вроде ордена. Уолпол туда входил, но решил предать собратьев. При всех его впечатляющих манерах, нутро у него явно было гнилое.

Но предать ради чего? Этот вопрос пока оставался без ответа.

– Вы выбрали прекрасное время для расставания с ними, – сказал Дю Касс.

– И немало рисковали, – с жаром добавил Роджерс. – Предательство ассасинов вредит здоровью.

– Выпивка, знаете ли, тоже вредит здоровью, но меня эти опасности не пугают, – с прежним апломбом заявил я.

Роджерс засмеялся, и я обратил свой взор и речи к Дю Кассу:

– Сэр, а что привело в Гавану вас? Вы – помощник губернатора? Или такой же приглашенный, как я?

– Я… видите ли… Как вам сказать? Торговец оружием. Торгую благоприобретенными пистолетами, мушкетами и всем, из чего можно стрелять.

– Контрабандист. Назовем это так, – вставил Роджерс.

– Огнестрельное и холодное оружие. Гранаты. С удовольствием поставлю все, чем можно убивать людей, – пояснил француз.

К этому времени мы достигли террасы, где я наконец увидел губернатора Торреса.

На вид ему было около семидесяти, но в отличие от многих богачей он не оброс жиром. У него была аккуратно подстриженная бородка клинышком, коричневое от загара, морщинистое лицо и редеющие седые волосы, зачесанные так, чтобы прикрыть лысину. В одной руке он держал дымящуюся трубку с длинным чубуком, в другой – письмо, в строки которого вглядывался сквозь стекла круглых очков.

Поначалу губернатор даже не поднял головы. Зато мы оказались под пристальным взглядом большого бородатого человека. Он стоял справа от губернатора, скрестив руки на груди. Стоял неподвижно, как статуи во дворе. Хотя по сравнению с ним статуи выглядели живыми.

Естественно, я сразу его узнал. Не далее как вчера он собственноручно отправил на смерть троих пиратов. Не далее как сегодня утром я устроил спектакль, приведя в крепость проституток якобы по его приказу. Это был испанец Эль Тибурон. Пожалуй, мне бы уже следовало привыкнуть к пристальным взглядам моих новых знакомых, но глаза Эль Тибурона буравили насквозь. Мне вдруг показалось, что он не только успел переговорить с караульными в castillo, но и получить от них мой точный словесный портрет. В любую секунду он мог дрожащим от гнева пальцем указать на меня и спросить, зачем я появлялся в крепости.

– Великий магистр Торрес, – нарушил молчание Роджерс, – мистер Дункан Уолпол прибыл.

Торрес поднял голову и взглянул на меня поверх очков. Потом кивнул, отдав письмо Эль Тибурону. Слава богу, что он это сделал. Наконец-то его главный подручный оторвал от меня глаза.

– Вас ждали неделю назад, – сказал Торрес, хотя и без особого раздражения.

– Примите мои извинения, губернатор, – ответил я. – Корабль, на котором я плыл, подвергся нападению пиратов. Я прибыл лишь вчера.

Он задумчиво кивал:

– Печально. Надеюсь, вы сумели спасти то, что было обещано мне?

Я кивнул.

«Одной рукой я отдам тебе содержимое сумки, а другой возьму причитающиеся мне деньги», – подумал я, доставая из внутреннего кармана плаща столь вожделенную для Торреса сумку и опуская ее на низенький столик. Торрес немного попыхтел трубкой, затем неторопливо развязал тесемки и вынул карты. Я еще в джунглях подробно их рассмотрел и не увидел ничего интересного. То же я мог сказать и о хрустальном кубе. Однако для Торреса они значили очень много. В этом я не ошибся.

– Невероятно, – с нескрываемым восхищением произнес он. – Я и не предполагал, что у ассасинов собрано столько ценностей…

Потом он взял куб и стал внимательно разглядывать через очки каждую грань. Особенно ту, где был нанесен орнамент… Чувствовалось, для него это был не просто орнамент.

Торрес убрал карты и куб обратно в сумку и поманил Эль Тибурона, который выступил вперед и забрал трофеи. Губернатор протянул мне руку и долго тряс.

– Наконец-то, Дункан, я вижу вас воочию. Очень рад нашему знакомству. Вы – мой желанный гость… Идемте, господа, – добавил он, обращаясь к Роджерсу и Дю Кассу. – Нам надо многое обсудить. Не будем терять время…

Все вместе мы направились вглубь губернаторского дома.

До сих пор Торрес ни словом не обмолвился о своем чертовом вознаграждении. Я мысленно выругался. Похоже, я все сильнее увязал в том, к чему вовсе не хотел быть причастным.

 

29

Мы находились в личных покоях Торреса. Посредине комнаты, куда меня привели, стоял большой стол. Вокруг него мы и встали: я, Торрес, Эль Тибурон, Дю Касс и Роджерс.

Эль Тибурон, не отходя от хозяина ни на шаг, держал в руках длинную плоскую шкатулку, похожую на ящик для сигар. Может, мне только казалось или главный губернаторский подручный действительно не спускал с меня глаз? Неужели он умел видеть насквозь? Возможно, его предупредили, сообщив о некоем странном сеньоре в плаще, который утром явился в крепость, ища встречи с ним.

Я отогнал тревожные мысли, приписав их разыгравшемуся воображению. Все остальные держались непринужденно, попивали вино и дружески болтали. Как и подобает радушному хозяину, Торрес следил, чтобы бокалы гостей не пустели. Но почему он сам разливал вино? Неужели у него мало слуг? Вскоре я догадался: это встреча в узком кругу, где не место посторонним глазам и ушам. Недаром с внешней стороны двери Торрес поставил караульного, а саму дверь плотно закрыл, словно предупреждая нас: «Все, о чем мы будем говорить, не должно выйти за пределы этой комнаты». Такой поворот событий нравился мне все меньше и меньше. Я не раз упрекнул себя за то, что прельстился обещанным вознаграждением. Вляпался «в тайное и в высшей степени благородное дело».

«Когда мне еще раз захочется сделаться самозванцем, непременно буду обходить стороной все благородные дела. Особенно если это тайные благородные дела», – подумал я.

Торрес собирался произнести тост.

– Наконец-то мы собрались. Уроженцы Англии, Франции, Испании… Граждане жалких, погрязших в пороках империй.

Торрес подал знак Эль Тибурону. Тот опустил шкатулку на стол и открыл крышку. На красной бархатной подложке лежало что-то металлическое. Для Торреса содержимое шкатулки являлось столь же важным, как и содержимое сумки Уолпола. Улыбка на губах губернатора погасла, глаза приобрели серьезное выражение. Похоже, нас ожидала некая церемония.

– Но отныне вы являетесь тамплиерами, – продолжал Торрес. – Тайными и истинными законодателями мира. Прошу вас протянуть руки.

Непринужденная обстановка мгновенно сменилась торжественной. Бокалы отставили в сторону. Я поспешил занять свое место, видя, что остальные встали на равном расстоянии вокруг стола. «Значит, эти люди называются тамплиерами», – подумал я, протягивая руку.

Все это было достаточно странно, но мне стало спокойнее. Подумаешь, какое-то тайное общество! Я не видел в этом ничего опасного. Очередной клуб, каких в Англии полным-полно. Напыщенные глупцы, занимающиеся самообманом, тешащие себя грандиозными целями («тайные и истинные законодатели мира», никак не меньше!). Еще одна разновидность пустой болтовни, еще одна причина соперничать из-за бессмысленных титулов и побрякушек.

И куда направлены их мелочные заботы? Я вдруг понял, что мне совершенно все равно. Да и с какой стати я должен об этом думать? Став пиратом, я отринул все законы, кроме пиратского. Я достиг абсолютной свободы. Разумеется, и я подчинялся определенным правилам, но это были правила мореплавания. Им я подчинялся не по чьей-то прихоти, не из страха, а по необходимости, потому что от них зависело мое выживание. Я не собирался достигать какого-то положения, получать в награду разноцветные пояса, ленты и прочую дребедень. Чего же не поделили тамплиеры с ассасинами? Я чувствовал, что и это меня не занимает. Мне было ровным счетом наплевать на оба ордена.

Я успокоился и перестал воспринимать происходящее всерьез.

Металлические предметы в шкатулке оказались кольцами. Первое Торрес надел на палец Дю Касса.

– Внемлите и помните нашу цель: вести все заблудшие души, пока они не достигнут верной дороги.

Второе кольцо он надел Роджерсу. Напутствие капитану звучало несколько иначе:

– Направлять все своенравные желания, пока не остынет пыл сердец, охваченных страстями.

«Боже, какая чепуха», – думал я. Сплошь пустые, бессмысленные фразы. Похоже, Торресу было мало губернаторской власти и он вообразил себя «властителем душ». Однако и другие были ему под стать. С каким вниманием Дю Касс и Роджерс слушали его болтовню. Можно подумать, там была хоть крупица здравого смысла. Глупцы, настолько ослепленные и оглушенные чувством собственной значимости, что им и невдомек: все это лицедейство теряло смысл уже за стенами комнаты, где мы находились.

«Всем наплевать, мои новые друзья, – думал я. – Всем ровным счетом наплевать на ваше тайное общество».

Третье кольцо Торрес надел на мой палец, произнеся следующие слова:

– Вести все заблудшие умы к здравому и трезвому мышлению.

«Особенно к трезвому», – подумал я. Смех, да и только.

Но когда я взглянул на кольцо, украсившее мой палец, мне вдруг расхотелось смеяться. Увидев эмблему, я разом перестал думать о тамплиерах как о сборище придурковатых людей, не имевших власти за пределами собственных домов. Такое кольцо я видел на пальце капитана Бенджамина Притчарда. А еще раньше я видел такое же на пальце человека в плаще с капюшоном, когда кучка мерзавцев дотла сожгла ферму моих родителей. И он, и капитан Притчард говорили о могущественных и опасных силах, борющихся за власть над миром. Внезапно я решил, какие бы счеты ни вели эти люди с ассасинами, я был на стороне последних.

Пока что я решил выжидать.

Торрес вернулся на свое место.

– Да воссияет свет отца понимания над нашей работой и да позволит ей начаться, – сказал он. – Несколько десятилетий назад совет поручил мне отыскать в Вест-Индии некое забытое место, которое наши предшественники называли Обсерваторией. Прошу взглянуть сюда…

Эль Тибурон успел разложить на столе все карты и прочие бумаги из сумки Уолпола.

– Взгляните на эти изображения и запомните их, – продолжал Торрес. – Они способны поведать необычайно древнюю и назидательную историю. Я потратил двадцать лет, пытаясь установить местонахождение этой Обсерватории… Согласно легендам, там находится предмет, наделенный невероятной силой. Его полезность для нас превосходит всякие слова. Внешне он похож на… артиллерийское ядро и имеет схожие размеры. С помощью этого предмета возможно выследить любого человека на земле, где бы тот ни находился.

Вы только представьте, какие потрясающие возможности дает обладание этим предметом. С этим предметом на земле не останется тайн. Не будет ни лжи, ни предательства. Только справедливость. Справедливость в ее наичистейшем виде. Обетование Обсерватории. И мы должны им завладеть.

Так я впервые узнал о существовании Обсерватории.

– Нам известно ее местонахождение? – спросил Роджерс.

– Вскоре узнаем, – ответил Торрес. – Мы захватили того, кто знает. Некто по имени Робертс. Прежде его называли Мудрецом.

– Настоящего Мудреца не видели вот уже сорок пять лет, – усмехнулся Дю Касс. – Вы уверены, что это действительно Мудрец?

– Вполне уверены, – невозмутимо ответил Торрес.

– Ассасины явятся за ним, – заметил Роджерс.

Помимо карт, на столе лежали рисунки. Они изображали людей, которые что-то строили. Возможно, Обсерваторию. Рабы разбивали камни и перетаскивали тяжелые каменные глыбы. Они были похожи на людей, но не совсем.

У меня стал складываться замысел. Где-то находилась Обсерватория, так много значащая для тамплиеров. А что она значила для меня? Правильнее сказать, что она значила для человека, замышлявшего отомстить тем, кто посмел сжечь дом его родителей?

На стол выложили и хрустальный куб. И тогда, на Буэна-Висте, и сейчас его назначение оставалось мне непонятным. Торрес взял в руки хрустальную вещицу и принялся разглядывать ее, попутно отвечая на вопрос Роджерса:

– Конечно, ассасины явятся за ним. Но благодаря Дункану и тому, что он нам передал, ассасины вскоре перестанут быть нашей головной болью. Все разъяснится завтра, господа, когда вы собственными глазами увидите Мудреца. А пока… предлагаю выпить.

Воспользовавшись тем, что он и гости повернулись ко мне спиной, я схватил рисунок Обсерватории и успел спрятать в карман плаща, прежде чем Торрес повернулся к нам с полными бокалами.

– Выпьем за то, чтобы совместными усилиями найти Обсерваторию. Она даст нам власть, перед которой падут короли и начнет угодничать духовенство. Сердца и умы всего мира будут принадлежать нам.

Мы выпили.

Никто не знал, что я пью совсем за другой успех.

 

30

На следующий день меня пригласили встретиться с «собратьями-тамплиерами» в северной части порта. Туда должны будут подойти корабли «серебряного флота», на одном из которых привезут мое вознаграждение. Там же мы обсудим дальнейшие планы.

Я кивал, всем видом показывая, что я – усердный тамплиер, который вместе со своими новыми, решительно настроенными друзьями обсуждает замыслы ордена: их «скромное» намерение распространить влияние тамплиеров на «всех людей на земле». На самом деле (пусть это останется между нами) я рассчитывал получить обещанные денежки, придумать себе какое-нибудь оправдание и исчезнуть. Мне не терпелось потратить честно заработанное золото и рассказать своим настоящим друзьям в Нассау обо всем, что я узнал в доме губернатора. Затем я собирался самостоятельно найти Обсерваторию, разбогатеть на этом и расправиться с тамплиерами.

Но вначале я должен был получить обещанные деньги.

– Доброе утро, Дункан, – послышался голос Вудса Роджерса.

Он махал мне с причала. Утро выдалось прохладным. Солнце еще не успело как следует разогреться. Со стороны Мексиканского залива дул легкий бриз.

Я пошел вслед за Роджерсом, как вдруг услышал новое приветствие:

– Эдвард! Здравствуйте, Эдвард!

На мгновение мне подумалось, что зовут не меня. Я даже обернулся, ища глазами этого «Эдварда». Потом вспомнил: я и есть Эдвард. Дурачина Эдвард, который в припадке совестливости выдал свое настоящее имя неисправимому болтуну Стиду Боннету.

Боннет стоял на соседнем причале.

– Представляете? Я нашел человека, согласившегося купить у меня оставшийся сахар. Какая неожиданная удача!

Я махнул ему, как бы говоря: «Да, замечательная новость» – и одновременно чувствуя на себе взгляд Роджерса.

– Этот человек только что назвал вас Эдвардом. – На губах Вудса играла улыбка, а в голосе звучало знакомое мне по вчерашним разговорам любопытство.

– На корабле этого купца я приплыл в Гавану, – пояснил я и заговорщически подмигнул. – Из предосторожности я не стал называть ему свое настоящее имя.

– Да, конечно… Разумная мера, – сказал Роджерс.

Чувствовалось, мое объяснение не слишком-то его убедило.

К счастью, мы быстро ушли из главной части порта, чтобы встретиться с остальными тамплиерами. Последовали рукопожатия, сдержанные кивки. Новенькие кольца на наших пальцах ярко блестели. Братья. Собратья по тайному ордену.

Затем Торрес повел нас в сторону рыбачьих хижин. Напротив каждой покачивались на волнах гребные лодки. Пока здесь было тихо и пусто, и мы могли не опасаться посторонних глаз. Думаю, Торрес на это и рассчитывал. Мы прошли в самый конец и остановились у последней хижины. Снаружи стояли караульные. Внутри – тоже. На перевернутом ящике сидел бородатый человек в лохмотьях. Взгляд у него был усталым, но не утратившим бунтарского блеска. Это, без сомнения, и был Мудрец.

Мои спутники изменились в лице. Глядя на Мудреца, чувствовалось, что мысли о поражении борются в нем с готовностью и дальше яростно сопротивляться. Судя по лицам тамплиеров, у них внутри тоже происходила борьба. «Собратья» смотрели на Мудреца со смешанным чувством жалости и благоговения.

– Вот он, – тихо и даже с каким-то непроизвольным почтением произнес Торрес. – Человек, которого более десяти лет разыскивали и тамплиеры, и ассасины.

Сидящий не шелохнулся, словно речь была не о нем.

– Мне сказали, что ваша фамилия Робертс. Это так?

Робертс, Мудрец или как его звали на самом деле, по-прежнему молчал. Злобный взгляд был единственным ответом, которым он удостоил губернатора.

Не сводя глаз с Мудреца, Торрес протянул руку ладонью вверх. Рука застыла на уровне плеча пленника. На ладонь Эль Тибурон положил хрустальный куб. Возможно, теперь я узнаю, зачем нужна эта вещица.

– Думаю, вам знаком этот предмет? – снова обратился к Мудрецу Торрес.

И снова ответом ему было гробовое молчание. Возможно, Робертс догадывался о дальнейшем развитии событий. Торрес подал новый знак. Эль Тибурон опрокинул второй ящик, на который и уселся губернатор. Они сидели лицом к лицу: губернатор Гаваны и оборванец с неистовыми глазами отшельника и связанными руками.

Кажется, они-то и интересовали Торреса. Поднеся хрустальный куб, он вдавил большой палец узника в выемку на грани.

Несколько секунд губернатор и Мудрец пристально смотрели друг на друга. Я не видел, что делает Торрес, зато увидел результат. Внутрь куба упала капля крови.

Я наблюдал, не понимая смысла происходящего. Мудрец вряд ли испытал боль, но глаза у него вспыхнули. Мне показалось, что он поочередно проклинает каждого из нас, включая и меня. Кстати, на меня он смотрел с такой свирепостью, что я едва подавил желание втянуть голову в плечи.

За каким чертом тамплиерам понадобилась кровь этого бродяги? Как их ритуал мог быть связан с Обсерваторией?

– Древние сказания утверждают, что для входа в Обсерваторию нужна кровь Мудреца, – шепнул мне Дю Касс, словно прочитав мои мысли.

Ритуал окончился. Торрес, чуть пошатываясь, встал с ящика. Он поднял руку с кубом так, чтобы всем было видно. В лучах солнца куб в руках губернатора издавал красноватое свечение.

– У нас есть ключ, – объявил Торрес. – Осталось лишь установить местонахождение Обсерватории. Возможно, мистер Робертс проявит любезность и без дальнейших проволочек сообщит нам эти сведения.

Губернатор махнул караульным:

– Отвезите его в мою резиденцию.

Я был рад, что жутковатая процедура кончилась, и с радостью покинул место этого странного действа. Мы возвращались в главную часть порта, чтобы встретить судно с обещанным мне вознаграждением.

– Столько шума из-за одного человека, – сказал я Торресу на обратном пути. Я старался говорить легко и непринужденно, хотя внутренние ощущения были иными. – Неужели Обсерватория – действительно такой лакомый кусочек?

– Представьте себе, – ответил Торрес. – Обсерватория была орудием, построенным расой наших предшественников. Она по-настоящему бесценна.

Я подумал о рисунках, изображавших каких-то строителей. Та самая раса предшественников?

– С великим удовольствием досмотрел бы эту драму до конца, – сказал Роджерс. – Но мне пора отплывать в Англию.

Торрес кивнул. Его глаза вновь обрели живость.

– Не смею вас задерживать, капитан. Попутного вам ветра и удачи.

Они пожали друг другу руки. Собратья по тайному обществу. Я тоже простился с Роджерсом, после чего легендарный охотник за пиратами зашагал к своему кораблю. Я знал: судьба еще сведет нас. Я лишь надеялся, что это случится не слишком скоро.

К нам подошел матрос с прибывшего корабля и подал Торресу кошелек, в котором, судя по всему, лежали обещанные мне деньги. Честно говоря, я рассчитывал на мешок побольше и потяжелее.

– Считайте это первой платой в длинной цепи вознаграждений, – сказал Торрес, передавая мне подозрительно легкий кошелек. – Благодарю вас, Дункан.

Я почтительно принял кошелек. Судя по весу, это явно была лишь первая часть вознаграждения. Я чувствовал, что новые выплаты, как и новые испытания, будут впереди.

– Вам стоит побывать на завтрашнем допросе Мудреца, – сказал Торрес. – Приходите около полудня.

Вот так. Ради новой порции денег я должен буду смотреть, как подручные Торреса издеваются над Мудрецом.

Торрес ушел. Я остался стоять, погруженный в свои мысли. Именно тогда я и решил. Решил спасти Мудреца.

Я пытаюсь понять: почему я выбрал именно этот план? Почему не удовлетворился полученной суммой и не убрался из Гаваны? Я бы без труда нашел корабль, идущий в Нассау, и вскоре вернулся бы домой, к Эдварду, Бенджамину и радостям «Старого Эйвери».

Я бы хотел сказать, что мною двигало благородное желание освободить Мудреца. Но не столько оно. У меня был свой расчет. Получив свободу, думал я, Мудрец поможет мне найти Обсерваторию и предмет, позволяющий следить за всеми и каждым. Эта игрушка может стоить громаднейших денег. Продать ее тому, кто их заплатит, и тогда я стану богатейшим пиратом во всей Вест-Индии. С этими богатствами я вернусь к Кэролайн. Возможно, решение спасти Мудреца было продиктовано всего-навсего моей алчностью. А может, дикой смесью тяги к наживе и благородных стремлений.

Как бы то ни было, вскоре я пожалел о принятом решении.

 

31

Ночью стены резиденции Торреса выглядели черной полосой на фоне серого беззвездного неба. Громко стрекотали цикады, заглушая журчание ручья и мягкий шелест пальмовых листьев.

Время для ночного визита в дом губернатора я выбрал такое, чтобы вокруг не было караульных. Оглянувшись по сторонам, я подпрыгнул и ухватился пальцами за верхнюю кромку стены. Подтянувшись, я влез на стену. Там я распластался и замер, успокаивая дыхание и вслушиваясь в окружающие звуки. Вдруг сейчас раздастся топот бегущих ног, крики и лязг доставаемых на бегу мечей?..

Но нет. Вокруг по-прежнему звенели цикады, журчала вода и шелестели листья. Я спрыгнул со стены и оказался внутри резиденции губернатора Гаваны.

Как призрак, я крался через сад, подбираясь к особняку. Оставалось преодолеть стену внутреннего двора. Скрытый клинок на правой руке действовал на меня успокаивающе. В перевязь на груди я засунул два пистолета. К поясу был прицеплен короткий меч. Я был в полюбившемся мне плаще с капюшоном, чувствуя себя невидимкой. Смертельно опасным невидимкой. Я намеревался ударить по тамплиерам. Освобождение Мудреца я не считал равнозначной местью за все зло, что собратья здешних тамплиеров причинили мне и моим родителям. Моя вылазка была лишь началом. Первым ударом.

Затем я намеревался узнать местонахождение Обсерватории и попасть туда раньше Торреса и его компании. Это станет куда более ощутимым ударом по их ордену. Я представлял, как они будут корчиться, пока я тем временем пересчитываю полученные деньги.

Спросишь, как я узнал, где именно Торрес держит Мудреца? Это было моей догадкой, и я радовался, что она подтвердилась. У губернатора имелось нечто вроде личной тюрьмы: отдельное строение, огороженное высокими стенами. Добравшись туда, я остановился как вкопанный.

Странно. А почему дверь в стене открыта настежь?

Я вошел внутрь и оказался в тесном дворике. Факелы на стенах освещали сцену побоища. На земле валялись тела четырех или пяти солдат. Все – с перерезанным горлом и располосованной грудью, откуда торчало окровавленное мясное месиво.

Я и понятия не имел, в какой камере держат Мудреца. Точнее, держали. Судя по всему, его здесь уже не было.

За спиной послышался шорох. Мне не хватило секунды, чтобы увернуться от удара, который сбил меня с ног, но не лишил сознания. Не растерявшись, я перевернулся на спину. Рядом со мной в землю было воткнуто острие пики, на древке которой я обнаружил… свое имя. Пику держал в руках удивленный солдат. Я рывком поднялся на ноги, схватил его за плечи и повернул к себе спиной. Еще через мгновение я схватил пику, переломил ее надвое и острый конец вонзил в своего противника.

Он плюхнулся на землю, словно рыба, насаженная на обломок древка. Мне было некогда смотреть на предсмертные судороги солдата. На меня бросился еще один. Он был необычайно зол, как человек, только что наблюдавший смерть своего товарища.

«Сейчас проверим, всегда ли механизм работает так же четко, как в первый раз», – подумал я и взмахнул рукой.

Щелкнула пружина.

Я легко выбил меч из руки солдата, одновременно чиркнув клинком по его горлу. А ко мне уже приближался третий противник. Я выхватил меч. За спиной третьего я увидел еще двоих, вооруженных мушкетами. Рядом с ними стоял Эль Тибурон с мечом наготове. Пока что главный подручный Торреса лишь наблюдал. Один из солдат скорчил гримасу. Она была мне знакома. Такие же лица были у матросов, чьи корабли мы брали на абордаж.

Мушкетер выстрелил, однако пуля досталась не мне. К этому моменту я расправился с третьим солдатом, вонзив в него одновременно свой меч и скрытый клинок. Наколов его тело на лезвия, я развернул его навстречу выстрелу. Даже мертвое, оно дернулось, приняв в себя пулю.

Я отбросил тело, успев забрать у мертвеца кинжал. Живя на ферме, я часами упражнялся в метании ножей, избирая мишенями стволы деревьев. Оставалось надеяться, что те навыки сохранились.

Мои надежды оправдались. Я метнул кинжал, но не в первого мушкетера (он лихорадочно пытался перезарядить мушкет), а во второго. Лезвие вонзилось ему между ребрами, и он рухнул на землю.

Не раздумывая, я бросился на первого мушкетера, вонзив в него клинок. Стрелок закашлялся кровью и через несколько секунд испустил дух. Я выдернул клинок. За лезвием потянулась дуга из капелек крови. Последним, с кем мне предстояло сразиться, был Эль Тибурон.

Но атаки не последовало.

Эль Тибурон просто стоял и с подчеркнутой небрежностью перебрасывал меч из одной руки в другую.

Прекрасно. По крайней мере, поединок обещал быть тихим.

Я с рычанием устремился на Эль Тибурона. Лезвия меча и клинка чертили полукружья в воздухе. Этим маневром я пытался рассеять его внимание. Выражение лица Эль Тибурона почти не изменилось. Зато его руки пришли в движение и с легкостью отразили мою атаку. Немой верзила внимательно следил за моей левой рукой, сжимавшей меч. Раньше, чем я успел что-то почувствовать, меч выпал у меня из окровавленных пальцев.

Оставался лишь клинок. Похоже, Эль Тибурон догадывался, что это оружие мне малознакомо. За спиной моего противника появилось еще несколько солдат. Я плохо понимал быструю испанскую речь, но уловил общий смысл: противник я никудышный и Эль Тибурон расправится со мной за считаные секунды.

Так и вышло. Эфес меча Эль Тибурона был снабжен кастетом, которым он ударил меня в подбородок. Зубы подозрительно зашатались, перед глазами замелькали огненные круги. Я упал: вначале на колени, потом распластался ничком. Кровь текла по всему телу, словно струйки пота. Боль поглотила последние остатки моей решимости продолжать сражение.

Эль Тибурон подошел ко мне. Его сапог зажал лезвие скрытого клинка. Теперь мне было не пошевелить правой рукой. Я не знал, можно ли отсоединить застрявшее лезвие, хотя это уже ничего не меняло. Меч Эль Тибурона уперся мне в шею. Немой готовился нанести последний, смертельный удар.

– Довольно! – донеслось со стороны двери.

Щурясь сквозь кровь, попавшую в глаза, я увидел расступившихся солдат. Ко мне шел Торрес, сопровождаемый Дю Кассом. Оба тамплиера оттеснили Эль Тибурона. В глазах немого вспыхнуло секундное недовольство (еще бы, охотнику не позволили убить добычу!), но, будучи вышколенным псом, Эль Тибурон удалился. По правде говоря, я не сожалел о его уходе.

Мне было тяжело дышать. Рот без конца наполнялся кровью, которую я сплевывал под ноги Торресу и Дю Кассу. Оба присели на корточки, осматривая меня, как врачи осматривают пациента. Когда француз потянулся к моей руке, я почти ожидал, что он начнет щупать пульс. Однако Дю Кассу не было дела до моего состояния. Он вернул лезвие клинка на место, быстрыми, умелыми движениями снял устройство и отшвырнул в сторону. Торрес смотрел на меня. Я не понимал, то ли он и впрямь раздосадован, то ли разыгрывает спектакль. Губернатор потянулся к моей левой руке, снял тамплиерское кольцо и убрал в карман.

– Как твое настоящее имя, бродяга? – спросил меня Торрес.

Теперь, когда я был полностью разоружен, мне позволили сесть.

– Меня зовут… капитан Отвали.

Я снова плюнул, на этот раз совсем рядом с башмаком Дю Касса. Капельки крови забрызгали сверкающую поверхность башмака. Француз лишь презрительно усмехнулся.

– Грязный простолюдин, – бросил он, намереваясь меня ударить.

Но Торрес схватил его за руку. Губернатор смотрел на двор, заваленный мертвыми телами, и пытался понять, что же здесь произошло.

– Где Мудрец? – спросил он. – Это ты его выпустил?

– Не я, о чем и сожалею.

Должно быть, ассасины спасли Мудреца. А может, он сумел бежать самостоятельно. В любом случае он исчез, унеся с собой тайну местонахождения Обсерватории. Мой «благородный» замысел с треском провалился.

Торрес посмотрел на меня. Должно быть, по моим глазам он понял, что я не вру. Конечно, его принадлежность к тамплиерам делала губернатора моим врагом, однако в этом старике было что-то, что мне нравилось. Во всяком случае, вызывало уважение. Быть может, он увидел во мне… какую-то схожесть. Одно я знал наверняка: если бы решать мою дальнейшую участь предоставили Дю Кассу, я бы сейчас корчился в предсмертных судорогах, разглядывая вывернутые наружу кишки. Торрес распорядился по-другому. Он подозвал караульных:

– Отвезите этого человека в порт. Отправьте его в Севилью на одном из кораблей «серебряного флота».

– В Севилью? – опешил Дю Касс.

– Да.

– Но мы могли бы допросить его и сами. – (Мне показалось, Дю Касс зло улыбнулся.) – И притом с удовольствием.

– Именно поэтому я и намерен доверить работу нашим коллегам в Испании, – твердо произнес Торрес. – Надеюсь, Жюльен, для вас это не проблема?

– Non, monsieur, – ответил Дю Касс.

Даже я, оглушенный болью, уловил раздражение в его голосе.

На прощание француз ударил меня, и я провалился в темноту.

 

32

Я очнулся на грязных досках нижней палубы какого-то галеона. Судя по всему, достаточно большого, который использовался для перевозки… людей. Мои ноги были закованы в «бильбосы» – тяжелые, отвратительные ножные кандалы. Эти кандалы валялись по всей палубе: пустые и не только.

В сумраке палубы я заметил еще несколько узников. Их было около дюжины или чуть больше. Все в «бильбосах». Сказать что-либо об их состоянии я не мог. До моих ушей долетали лишь стоны и неразборчивые бормотания. В другом конце палубы кучей были свалены одежда и обувь узников, шляпы, кожаные пояса, заплечные мешки и сундуки. Среди этой груды я ухитрился разглядеть свой плащ, грязный, со следами крови. Это помогло мне вспомнить, что на галеон я попал после сражения во дворе личной тюрьмы губернатора Торреса.

Помнишь, я говорил, что нижние палубы кораблей обладают особым запахом? Точнее, зловонием. На этой палубе в нос ударяло не только зловоние. К нему примешивался запах отчаяния и страха.

– Жрите, и поживей, – произнес чей-то голос.

Возле моих босых ног с глухим стуком поставили деревянную миску. Я видел лишь черные кожаные сапоги караульного. Вскоре он отошел к прямоугольнику люка, сквозь который сюда ненадолго хлынуло солнце. Потом лестница заскрипела под стуком подков. Люк закрылся. Солнце исчезло.

Внутри миски я увидел галету и овсяную похлебку, похожую на грязное пятно. Неподалеку от меня сидел чернокожий узник. Как и я, он с сомнением поглядывал на принесенную еду.

– Голоден? – спросил я его.

Он не ответил. К своей миске он тоже не потянулся. Вместо этого чернокожий нагнулся к кандалам и стал что-то делать с ними, будто надеялся снять. Он с головой ушел в это занятие.

Вначале оно показалось мне полной бессмыслицей. Пальцы чернокожего постоянно двигались между кожей ног и железом кандалов. Почувствовав мой взгляд, он поднял голову. Чернокожий по-прежнему молчал, однако в его глазах я уловил отблеск тяжелого, болезненного опыта. Затем его руки оказались возле рта. Он стал похож на кота, облизывающего лапы. Я не понимал смысла всех его действий, пока обслюнявленная рука не погрузилась в похлебку. Слюна соединилась с овсяной жижей, и этой смесью узник стал смазывать ногу там, где ее сковывал железный обруч.

С этого момента действия чернокожего перестали казаться мне бессмысленными. Я мог лишь с надеждой и восхищением следить за продолжением его усилий. Его нога покрывалась смазкой, пока не сделалась достаточно скользкой для того, чтобы…

Попытаться выдернуть ногу из «бильбоса». Чернокожий посмотрел на меня. Я хотел его подбодрить, но вдруг понял: лучшее ободрение – полное молчание. Он сморщился и потянул обруч.

Этот человек потрясающе умел владеть собой, иначе сейчас он бы вопил от боли. Но он осуществил задуманное. Нога, высвобожденная из железного обруча, была покрыта жутковатой смесью крови, слюны и овсяной жижи. Ни ему, ни мне все равно не хотелось есть.

Нам показалось, что скрипнул люк. Мы оба повернулись в ту сторону, ожидая, что сейчас опять появится караульный. Пронесло… Чернокожий принялся освобождать вторую ногу и вскоре достиг желаемого. Теперь он распластался на полу, внимательно прислушиваясь к шагам над головой. Пару раз он втягивал голову в плечи и замирал, думая, что идут к нам. Нет, об узниках, казалось, забыли.

А вдруг он сейчас уйдет и бросит меня здесь? Эта мысль меня всерьез испугала. Мы ведь с ним даже не были знакомы. С какой стати он должен мне помогать? Сейчас ему дорога каждая секунда.

Наверное, схожие вопросы пронеслись и в его голове. Затем он поднялся на освобожденные ноги, ненадолго скрылся в сумраке палубы и вернулся с ключами.

Отмыкая замки моих кандалов, чернокожий сказал, что его зовут Адевале. Я шепотом поблагодарил его и, растирая затекшие лодыжки, спросил:

– Дружище, а что ты собираешься делать дальше?

– Украсть корабль, – простодушно ответил он.

Замысел мне понравился, но, чтобы заняться его осуществлением, вначале требовалось одеться. Я быстро вытащил из груды чужого тряпья свой плащ и клинок, добавив к ним кожаные ручные доспехи и кожаную куртку.

Тем временем мой новый друг Адевале отмыкал кандалы других узников. На гвозде висела вторая пара ключей. Схватив ее, я стал ему помогать.

– Как говорят, долг платежом красен, – сказал я первому узнику, склоняясь над его кандалами. – Ты поплывешь со мной.

– После того, что ты для меня сделал, приятель, я пойду за тобой хоть в самый ад…

Мы сумели освободить большинство узников, когда наверху что-то учуяли. Крышка люка с грохотом распахнулась, и по лестнице сбежал караульный с обнаженным мечом.

– Эй! – успел произнести он.

Это было его последнее слово. Мой скрытый клинок ударил его в грудь.

(Удивительное дело: с этим оружием я был знаком всего несколько дней. Я лишь недавно научился им пользоваться, но, когда клинок оказался у меня на руке, возникло ощущение, что я сражаюсь им не первый год.)

А вот убивать тихо и незаметно я пока не умел. Не рассчитав удара, я пригвоздил караульного к ступеньке. Боясь сломать клинок, я осторожно вытащил лезвие, и только успел это сделать, как увидел сапоги второго караульного и острие его меча. Он спешил на помощь сослуживцу. Я полоснул ему по ногам. Караульный вскрикнул от неожиданности и боли, выронил меч и рухнул вниз, составив компанию своему товарищу.

Бывшие пленники были готовы к бунту. Они бросились одеваться и вооружаться, переругиваясь – уже! – из-за того, кому и что достанется. Времени становиться третейским судьей у меня не было. Пришлось нескольких наиболее горячих вразумить кулаком, и вот уже наша компания была полностью готова заняться делом. А у нас над головой суетливо бегали и кричали испанцы, готовясь к подавлению бунта.

Но тут в дело вмешалась куда более грозная стихия. Корабль неожиданно качнуло сильным порывом ветра. Поймав взгляд Адевале, я не столько услышал, сколько догадался о слове, которое он произнес. Одно-единственное слово: ураган.

Корабль принял на себя второй удар, сильнее первого. Время играло против нас. Мы должны были как можно скорее расправиться с испанцами и завладеть кораблем. Каким бы яростным ни казался ветер, дважды напомнивший о себе, он был ласковым бризом по сравнению с настоящим ураганом.

Ураган никогда не появляется как гром среди ясного неба. Он возвещает о себе порывами ветра, и по паузам между ними можно определить примерное время его подхода. Ураган не приходит из ниоткуда. Ты всегда видишь, с какой стороны он надвигается. И если ты опытный моряк (а я к тому времени был уже вполне опытным моряком), то сумеешь сделать ураган своим союзником. Иными словами, если немедленно поднять паруса и выйти в море, преследователи уже не смогут нас догнать.

Вот оно! Ужас перед ураганом сменился мыслью о том, что мы можем заставить природную стихию работать себе на пользу. Адевале понял меня с полуслова и тут же стал объяснять мой замысел остальным.

Испанцы наверняка ожидали, что мы гурьбой повалим через главный люк на полубак.

«Они нас недооценивают, – подумал я. – Это будет им дорого стоить».

Нескольких человек я оставил у лестницы, ведущей на полубак. Они должны были изображать шумное приготовление к атаке. Остальных повел по нижней палубе к корме. Там мы миновали лазарет и бесшумно поднялись на камбуз.

Спустя мгновение мы уже были на главной палубе и, конечно же, застигли испанских солдат врасплох. Они стояли к нам спиной, наведя мушкеты на люк полубака.

Эти беспечные дураки не только стояли к нам спиной, но и думали мушкетами победить тех, в чьих руках блестели мечи и сабли. За эту беспечность испанцы расплачивались перерезанными глотками и вспоротыми животами. Полубак превратился в настоящее поле битвы. Мы стремились сполна воспользоваться преимуществами внезапного нападения и теснили солдат к борту. Палуба заполнилась телами убитых и умирающих. Уцелевшие, забыв обо всем, в страхе прыгали в воду.

А ветер опять ударил в паруса, и корабль содрогнулся. Ураган мог примчаться с минуты на минуту. На палубах остальных кораблей «серебряного флота» спешно готовились к отражению нашей атаки. В руках солдат мелькали копья и мушкеты.

Но нам требовался другой, более быстроходный корабль. Адевале уже его присмотрел. Наш отряд выбрался на причал и побежал туда. Все, кто пытался оказать сопротивление, прощались с жизнью. По нам дали залп. Несколько наших упало, а остальные уже мчались по сходням красивого галеона, который вскоре стал моим кораблем.

Едва мы оказались на его палубе, небо потемнело. Это было подходящим фоном для сражения за новый корабль и ужасающим предвестником бури.

Ветер крепчал ежесекундно. Порывы следовали один за другим. У испанских солдат оказалось сразу два противника: беглые пленники, которым нечего терять, и беспощадная природная стихия. И обоим они не смогли противостоять.

Сражение за галеон было жестоким, кровавым, но коротким. Галеон стал нашим. Мне подумалось: а вдруг Адевале захочет командовать судном? Он имел на это полное право. Чернокожий смельчак не только освободил меня и многих других, но и повел людей на захват галеона. Выскажи Адевале такое желание, я бы не возразил ему ни единым словом. Как бы сложилась тогда моя жизнь, гадать не берусь.

Но нет, Адевале вполне устроило положение квартирмейстера.

Я был ему более чем благодарен. И за то, что согласился служить под моим началом, и за избранную им должность. В лице Адевале я обрел верного квартирмейстера. Он ни разу не выступил против меня, считая меня честным и справедливым капитаном.

Я знал это тогда, в начале нашей дружбы, и остаюсь в этом уверен сейчас, много лет спустя.

(У меня с ним не было разногласий, за исключением Обсерватории. Да, Обсерватория встала между нами.)

Едва мы успели поднять паруса, как начавшийся ураган сразу их выгнул. Ветер без конца менял направление, и все же мы покинули гавань. Я встал у штурвала. Оставшиеся корабли «серебряного флота» уже вовсю раскачивало ветром и поливало дождем. Их мачты напоминали спятившие маятники. Будь паруса подняты, это отчасти уберегло бы мачты. Но паруса поднять не успели, и теперь мачты соседних кораблей ударялись друг о друга. Я смотрел, как они превращаются в щепки, и мое сердце ликовало.

Воздух с каждой минутой становился все холоднее. По небу бешено неслись облака, загораживая последние просветы. Вскоре на нас обрушилась стена дождя, усиленная ветром и морскими брызгами. Волны вокруг галеона поднимались, превращаясь в горы с белыми клочьями пены на вершинах. Нас то вздымало на гребень очередной волны, то стремительно швыряло в водную пропасть.

Клетки с домашней птицей, что стояли на палубе галеона, смыло за борт. Люди спешили попрятаться по каютам. В плите камбуза залило огонь. Я приказал задраить все люки и закрыть двери всех кают на внутренние засовы. Только самые смелые и умелые отваживались в этом аду взбираться по снастям и управлять парусами.

Под напором урагана треснула фок-мачта. Я испугался за грот-мачту и бизань, но они, слава богу, устояли. Я мысленно поблагодарил судьбу, подарившую нам этот замечательный быстрый корабль.

Небо напоминало одеяло из черных и серых лоскутов. Постепенно они начали расползаться, пропуская первые лучи солнца. Казалось, стихия временно взяла солнце в плен, чтобы не мешало устрашать нас.

Весь наш маневр был направлен на то, чтобы подальше уплыть от урагана. И потому я с двумя помощниками стоял у штурвала, а еще трое храбрецов управлялись с парусами. Казалось, они запускают огромного, неуклюжего воздушного змея. Однако цель была иной: не дать кораблю потерять ход и остановиться, что было бы равнозначно гибели.

Но тот день не стал последним в нашей жизни. Кстати, весь «серебряный флот» разнесло в щепки и потопило прямо в гавани. Наш галеон был единственным уцелевшим судном. Когда стихия осталась позади, все члены малочисленной команды – недавние узники – согласились плавать под моим началом и безоговорочно признали Адевале квартирмейстером. Никто не возражал и против того, чтобы немедленно отправиться в Нассау. Наконец-то я возвращался домой. К Эдварду и Бенджамину. Я успел здорово соскучиться по нашей пиратской республике.

Конечно же, мне не терпелось показать друзьям мой корабль. Мой новый корабль. Я назвал его «Галкой».

 

33

Сентябрь 1715 г.

– Ты что же, назвал свой новый бриг именем никчемной птички?

Задай мне такой вопрос кто-то другой, я бы немедленно выхватил пистолет или щелкнул пружиной скрытого клинка и заставил бы этого человека взять свои слова обратно. Но вопрос прозвучал из уст Эдварда Тэтча. Тогда он еще не был Черной Бородой. Ему еще только предстояло отрастить всю эту «шерсть», из-за которой ему и дали знаменитое прозвище. Но Эдвард уже тогда любил говорить с изрядной долей бахвальства. Это было его отличительной чертой, как потом стала борода, заплетенная косичкой со вставленными между прядями горящими фитилями.

Конечно же, с нами был и Бенджамин. Мы сидели в таверне «Старый Эйвери», под парусиновым навесом. Отсюда открывался вид на гавань. Из всех уголков мира, какие я повидал, Нассау был самым любимым. Мой первый порт приписки. Я был рад, что за время странствий здесь ничего не изменилось. Те же причалы, запруженные трофейными кораблями с английским флагом на мачтах. Те же пальмы, те же лачуги и домишки. Над нами по-прежнему возвышался внушительный форт Нассау, а над ним развевался совсем другой флаг. Восточный ветер играл черным полотнищем с черепом и костями… Пожалуй, я сказал неправду. Нассау изменился. Стал оживленнее, чем был прежде. Здесь теперь обитало около тысячи мужчин и женщин, из них семь сотен занимались пиратством.

Эдвард и Бенджамин обдумывали новые вылазки и пили, уделяя тому и другому примерно одинаковое время.

За соседним столиком сидел пират, в котором я узнал Джеймса Кидда. Он был погружен в собственные мысли. Поговаривали, что он – сын знаменитого Уильяма Кидда. Однако сейчас мое внимание было приковано к двум старым друзьям. Когда я появился, оба встали, приветствуя меня. В Нассау не знали формальностей, не придерживались этикета и внешних приличий, что тяжелыми кандалами сковывают иные слои общества. Приветствие было простым, пиратским. Меня заключили в медвежьи объятия. Кто бы мог подумать, что Бенджамин и Эдвард – гроза Багамских островов – прослезятся, увидев меня целым и невредимым?

– Ей-богу, видеть тебя – настоящая услада для просоленных глаз, – сказал Бенджамин. – Садись, промочи горло.

– Эй, Кенуэй, а это кто? – спросил Эдвард, кивая на Адевале.

– Это Адевале, квартирмейстер «Галки».

Вот тогда-то Эдвард и проехался насчет имени моего корабля. До сих пор они ни слова не сказали по поводу моей одежды. Наверное, это ожидало меня на десерт. Вскоре после шумных приветствий мои друзья умолкли и принялись внимательно меня разглядывать. Я не понимал: то ли они таращились на мой плащ с капюшоном, то ли увидели перемены во мне. Когда мы впервые встретились, я был почти мальчишкой. За эти годы я превратился из самонадеянного неумелого подростка, из сына, не оправдавшего отцовских надежд, из любимого, но ненадежного мужа… в кого же я превратился? В мужчину, закаленного сражениями и успевшего получить шрамы. Исчезло прежнее беспечное отношение к своим чувствам. Эмоции уже не хлестали через край. Этого мужчину во многом считали холодным, ибо его настоящие страсти были спрятаны глубоко внутри.

Возможно, оба моих старых друга это увидели и приняли к сведению, что вчерашний мальчишка возмужал.

Я сказал им, что набираю команду для своего корабля.

– Здесь полным-полно умелых матросов, – сказал Эдвард. – Но будь осмотрителен. Недели две назад на островах вдруг объявились моряки его величества. Наделали шуму и вели себя так, словно они тут хозяева.

Услышанное мне не понравилось. Не Вудс ли Роджерс приложил к этому руку? Не его ли разведывательный отряд вторгся на Багамы? А если не он, чем еще можно было объяснить появление незваных гостей? Не исключено, что это тамплиеры. Неужели меня искали? Или что-то иное? Ставки были слишком высоки. О таких вещах я должен знать, поскольку сам в немалой степени способствовал этому.

Кое-что о присутствии англичан на Багамах я узнал в ближайшие дни, когда мы с Адевале вплотную занялись набором команды для «Галки». Люди, с которыми мы говорили, рассказывали о болтавшихся по островам солдатах в мундирах королевских цветов. Меня не удивляло, что англичане намеревались выкурить нас отсюда. Мы были колючкой в боку его величества, большим грязным пятном на его торговом флаге. Как бы то ни было, но интерес англичан к Багамским островам заметно возрос. Я не исключал, что они попытались заслать к нам своих шпионов. Во всяком случае, когда через несколько дней я снова встретился в «Старом Эйвери» с Эдвардом, Беном и Джеймсом Киддом, вдруг примкнувшим к нашей компании, я старался говорить тише и внимательнее всматривался в незнакомые лица.

– Кто-нибудь из вас слышал про место, называемое Обсерваторией? – спросил я у своих друзей.

Сам я не переставал думать об этом таинственном месте. При упоминании об Обсерватории глаза Джеймса Кидда вспыхнули. Я окинул его взглядом с головы до пят. Джеймсу было лет девятнадцать или двадцать. То есть немногим меньше, чем мне. В нем еще не исчезла порывистость, и это тоже нас объединяло. Что же касается Тэтча и Хорниголда, они лишь покачали головой, и некоторое время говорил один Джеймс.

– Да, я слышал про Обсерваторию, – сказал он. – Старая легенда. Нечто вроде легенд об Эльдорадо и фонтане вечной молодости.

Я предложил перейти в дальний угол зала, но и там вначале огляделся по сторонам. Таверны – излюбленные места для шпионов, в том числе и королевских. Убедившись, что до нас никому нет дела, я вытащил из сумки и разгладил на столе рисунок, украденный из резиденции Торреса. Бумага по краям листа успела обтрепаться, и тем не менее изображение Обсерватории осталось достаточно четким. Мои собеседники разглядывали рисунок: кто с неподдельным интересом, кто без интереса вовсе, а кто – с деланым видом, будто рисунок его совсем не занимает.

– Что именно ты слышал про Обсерваторию? – спросил я у Джеймса.

– Так называли храм или гробницу. Внутри якобы были спрятаны сокровища.

– Ну да, место, где все доверху засыпано драгоценными камешками, – засмеялся Эдвард. – Неужели сказки интереснее настоящего золота?

Эдвард не собирался помогать мне в поисках Обсерватории. Я это понял с самого начала. Черт побери, я понял это даже раньше, чем открыл рот. Эдварда занимали сокровища, которые можно потрогать и взвесить на весах. Его притягивал вид сундуков, набитых золотыми испанскими песетами со следами крови их бывших владельцев.

– Знаешь, Тэтч, это гораздо дороже золота. Это в десять тысяч раз превышает сокровища, которые можно захватить на любом испанском корабле.

Бен тоже поглядывал на меня скептически. Как и Эдвард, он предпочитал осязаемое золото. Единственным, с кем я мог продолжать разговор, был Джеймс Кидд.

– Мы обворовываем короля, чтобы платить его беднякам. Тем мы и живем, парень, – с легким упреком произнес Бен и ткнул смуглым пальцем в украденный рисунок. – А это не богатство. Это фантазия.

– Но осуществление этой фантазии позволило бы нам до конца жизни не беспокоиться о деньгах, – сказал я.

Таких, как Эдвард и Бен, называют солью земли. Лучшие люди, с кем мне довелось плавать. Однако сейчас я мысленно проклинал их недальновидность. Они говорили о двух-трех вылазках, способных прокормить нас несколько месяцев. Я же предлагал им искать то, что сделает нас богатыми на всю жизнь! Я уж не говорю про статус. Обретя такое богатство, я сразу становился джентльменом, человеком состоятельным и многообещающим.

– Ты, никак, еще продолжаешь мечтать о той бристольской девке? – язвительно спросил Бен, услышав про Кэролайн. – Ей-богу, парень, выкинь ты ее из головы вместе с Англией. Нассау – вот где наше место.

И на какое-то время я попытался себя убедить, что мои старшие друзья правы и надо думать о более досягаемых сокровищах. Дни неслись незаметно. Мы пили, обдумывали новые вылазки, отправлялись в море, возвращались с добычей, пили за успех и начинали обсуждать новое приключение. У меня было предостаточно времени для размышлений. Я думал о странной иронии судьбы. Когда жизнь свела меня в Гаване с тамплиерами, я слушал их напыщенные речи и мечтал поскорее оказаться в Нассау, рядом со своими свободомыслящими друзьями, привыкшими выражаться просто и понятно. Но, вернувшись в Нассау, я вдруг понял: свободомыслие Эдварда и Бена – всего лишь видимость. Оба загнали себя в рамки определенных представлений, несмотря на простые слова о свободе, что они произносили, несмотря на черный флаг, что мне вручили как-то днем при свете палящего солнца.

Мы с Эдвардом стояли на берегу, у борта «Галки». Там у флагштока застыл Адевале.

– Нам не нужно разноцветья флагов. Нам достаточно одного цвета, – говорил мне Эдвард. – И пусть черный флаг свидетельствует только о твоей верности изначальной свободе человека и гордо реет над твоей головой. Это тебе.

Я махнул рукой. Адевале поднял флаг. Черное полотнище затрепетало на легком ветру. На какое-то время ко мне вернулась прежняя гордость. Я был рад, что тоже успел внести свой вклад в дело истинной свободы. Однако глубоко в сердце у меня оставалась дыра. То было место, посвященное думам о Кэролайн и о зле, причиненном мне когда-то. Как видишь, дорогая, в Нассау я вернулся другим человеком. Просто теперь я умел прятать свои страсти глубоко внутри и дожидаться дня, когда откликнусь на их зов.

А пока мне нужно было думать о другом. Прежде всего – об угрозе нашей вольной жизни. Как-то вечером мы сидели на берегу у костра. «Бенджамин» и «Галка» – наши корабли – стояли на якоре.

– Здесь, парни, у нас настоящая пиратская республика, – сказал Тэтч. – Мы свободны. Мы процветаем. Ни тебе королевского духовенства, ни сборщиков налогов.

– Почти семьсот человек заявляют о своей верности собратьям на берегу Нассау. Неплохая цифра, – сказал Джеймс Кидд.

Он бросил на меня косой взгляд. Я сделал вид, что не заметил.

– Верно, – подхватил Тэтч и тут же рыгнул. – Но у нас нет надежных укреплений. Если королевские силы вздумают атаковать город, они нас раздавят.

Он протянул мне бутылку с ромом. Я взял, приподнял так, чтобы луна освещала содержимое, и, довольный тем, что на донышке нет осадка, сделал глоток.

– Так давайте искать Обсерваторию, – предложил я. – Если утверждения тамплиеров – правда, мы станем непобедимы.

Эдвард со вздохом забрал у меня бутылку:

– Кенуэй, и как тебе самому не надоест эта болтовня? Хватит забивать нам мозги всякими сказками. Детишкам расскажи, если язык почесать охота. Я говорю о настоящих укреплениях. Украсть галеон, поставить у берега и перетащить все его пушки на один борт. Это было бы достойным украшением для нашей гавани.

– Тяжелый испанский галеон не так-то легко украсть, – сказал до сих пор молчавший Адевале. Он медленно произносил каждое слово, будто раздумывая над затеей Эдварда. – Или у тебя уже есть судно на примете?

– Да, сэр, – ответил захмелевший Тэтч. – И я его тебе покажу. Кораблик что надо. Большой и медленный.

С того вечера мы стали обдумывать захват испанского галеона. Разумеется, я и не знал, что очень скоро судьба вновь меня сведет с моими давними «друзьями»-тамплиерами.

 

34

Март 1716 г.

Мы шли на юго-восток или примерно в том направлении. По словам Эдварда, он несколько раз видел этот галеон шныряющим возле южных границ Багамских островов. Мы плыли на «Галке». Уж не знаю, зачем Эдварду понадобилось допытываться у Джеймса Кидда об обстоятельствах его рождения.

– Внебрачный сын Уильяма Кидда, а? – приставал к парню Эдвард. – Пытаешься всех убедить в том, что это правда?

Мы втроем стояли на полуюте, передавая друг другу подзорную трубу, словно кожаную фляжку с ромом. Однако сейчас нам было не до выпивки. День незаметно сменился вечером. Над водой стлался молочно-белый туман, сквозь который мы и пытались смотреть.

– Моя мать, – сухо ответил Кидд, – она говорила, что я – результат страстной ночи, которую Уильям провел с ней накануне отплытия из Лондона…

По его голосу было трудно понять, раздражен ли он вопросом Эдварда. Джеймс был сделан из иного теста, нежели Тэтч. Тот не умел прятать своих чувств. Эдвард мог сильно разозлиться, а через несколько минут заливисто смеяться. И в любом случае – лез ли он на тебя с кулаками или готовился заключить в объятия, угрожая сломать ребра, – ты всегда знал, чего от него ожидать.

Кидд был иным. Он своих карт не раскрывал. Мне вспомнился наш разговор незадолго до плавания.

– Откуда у тебя эта одежда? – спросил он. – Стащил у какого-нибудь гаванского франта?

– Нет, сэр, – ответил я. – Позаимствовал у мертвеца… А прежде чем стать мертвецом, он говорил мне разные гадости и грозился меня убить.

– Ага, – протянул он, и на его лице появилось странное выражение, разгадать которое я даже не пытался.

Зато когда мы наконец увидели долгожданный галеон, Кидд не скрывал своей радости.

– Какая громадина! – восторженно признался он Эдварду.

Тот сразу же распушил перья. «Что я тебе говорил?»

– Но учтите, – добавил помрачневший Эдвард, – в открытом сражении нам против него долго не продержаться. Слышишь, Кенуэй? Будем соблюдать разумную дистанцию, а ударим тогда, когда фортуна окажется на нашей стороне.

– Благосклонности фортуны надо ждать не раньше ночи, – сказал я, не отрываясь от подзорной трубы.

Тэтч был прав: не корабль, а картинка. Великолепное украшение для нашей гавани и внушительное средство обороны.

Мы позволили галеону удалиться к самой линии горизонта. Ее разрыв в одном месте указывал на остров. Если мне не изменяла память, остров назывался Инагуа. Он имел удобную бухту для стоянки кораблей, пресную воду, обилие дикорастущих фруктов и такое же обилие разного зверья. Словом, идеальное место, чтобы отдохнуть и пополнить запасы воды и продовольствия.

– Знаю я это местечко, – сказал Эдвард, подтверждая мою догадку. – Естественный форт некоего французского капитана по имени Дю Касс.

– Жюльена Дю Касса? – вслух удивился я. – Тамплиера?

– Имя верное, а насчет его титула я ничего не знаю, – равнодушно ответит Тэтч.

– Зато я хорошо знаю, кто он такой и на что способен, – мрачно добавил я. – Если он увидит мой корабль, то мигом вспомнит все обстоятельства нашей гава́нской встречи. Ему будет очень любопытно узнать, кто теперь владеет одним из кораблей «серебряного флота». Я не могу рисковать.

– А я ни за что не хочу терять этот галеон. – Эдвард почесал в затылке. – Давай что-нибудь придумаем… В любом случае, прежде чем прыгать к ним на борт, дождемся темноты.

Я собрал всю команду. Часть матросов влезла на снасти, остальные стояли на главной палубе. Здесь же были Эдвард Тэтч и Джеймс Кидд. Я ждал, пока матросы не угомонятся, и думал о том, какими глазами смотрит на меня сейчас Эдвард. Гордится ли он своим подопечным? Радуется ли, что сумел вырастить из зеленого юнца настоящего пирата? Я надеялся, что да.

– Джентльмены! По существующему у нас обычаю мы не мчимся очертя голову выполнять приказ одного безумца, а действуем в полном согласии с нашим общим безумием!

Ответом мне был громкий хохот.

– Сегодня наше внимание устремлено на внушительный галеон с квадратными парусами. Его пушки могут сослужить добрую службу обороне Нассау. Посему ставлю вопрос на голосование… Всех, кто за то, чтобы ворваться в бухту и захватить корабль, прошу громким топотом и не менее громким «да!» выразить свое согласие.

Ответом мне был дружный топот матросских ног и дружный рев матросских глоток. Никто не поднял голос против. Единодушие команды согревало мне сердце.

– Ну а те, кто против, пусть проскулят свое «нет».

Возражающих не нашлось.

– Даже Королевский совет не знал такого единства! – радостно заорал я.

Мои слова потонули в одобрительном гвалте. Джеймс Кидд и Эдвард Тэтч сияли от счастья.

Мы взяли курс на бухту острова Инагуа. По пути туда меня не покидала мысль: «Нужно зорко следить за Жюльеном Дю Кассом». Если он увидит «Галку» и, более того, увидит меня и поймет, чем я занимаюсь, а потом улизнет… Мне вовсе не хотелось, чтобы его собратья-тамплиеры знали, где меня искать. Особенно если я рассчитывал найти Обсерваторию. Что бы ни говорили мои друзья, я не отказался от замыслов отыскать это таинственное место. Я прокрутил в мозгу разные варианты развития событий и решил поступить так, как того требовали обстоятельства: прыгнул за борт.

Естественно, не тайком от всех. Я посвятил в свои планы Эдварда и Джеймса, сказав, что еще до общего нападения рассчитываю захватить Дю Касса врасплох. Никто из них меня не отговаривал. Вот тогда я и прыгнул в темную теплую воду.

Словно призрак в ночи, я плыл к берегу. Я думал о Дункане Уолполе. Вспоминал свое ночное вторжение в особняк Торреса и искренне надеялся, что моя сегодняшняя вылазка окончится не так, как в прошлый раз.

Тайком я пробирался мимо солдат Дю Касса. Моих знаний испанского хватало, чтобы понять: эти ребята вовсе не горели желанием пополнять корабельные припасы. К лагерю я подходил уже в полной темноте. Я подобрался к пристройке с односкатной крышей и парусиновыми стенами. Изнутри слышались голоса. Один я узнал сразу же: это был голос Жюльена Дю Касса.

Я уже знал, что у француза на острове Инагуа был выстроен целый дом, где он любил отдыхать, возвращаясь после своих попыток управлять миром. Тогда почему Дю Касс не отправился туда, а остался в этой жалкой лагерной постройке? Ответ напрашивался сам собой: галеон зашел в бухту лишь для пополнения запасов и вскоре опять снимется с якоря.

Я был один, а моего бывшего тамплиерского собрата окружали люди из его команды. Жестокие, но не слишком расторопные. И вряд ли дружелюбно настроенные в отношении Дю Касса, учитывая остроту языка последнего. Однако эти люди были реальной силой. Пусть и нехотя, они подчинялись приказам Дю Касса. По другую сторону хижины перемигивался углями почти догоревший костер. Там, где я прятался, стояли ящики и бочки. Их местонахождение тоже не было случайным. Проверка первой же бочки подтвердила мою догадку: в них хранился порох. Я потянулся к загривку, куда прикрепил пистолет, чтобы тот не намок. Порох все-таки отсырел. Ничего страшного: пороха у меня теперь было с избытком.

Посредине лагеря переминались с ноги на ногу трое солдат. Поставленные нести караул, они лишь трепали языками. Их слов мне было не разобрать. Возможно, они тоже ругали Дю Касса на все корки. Другие солдаты приходили и уходили, принося дрова, прутья на растопку и корабельные баки, наполненные водой из ближайшего колодца. Дю Касс наверняка думал, что ему приволокут убитого кабана и кувшин свежайшей родниковой воды.

Осторожно, чтобы не выдать своего присутствия, я подполз к бочкам. В нижней я проделал дыру: не слишком большую, но достаточную, чтобы оттуда посыпался порох. Из него я соорудил дорожку, доведя ее почти до самого костра. Дорожка тянулась не по прямой, а полукругом, подходя к тому месту, где я прятался. С другой стороны была пристройка, где Жюльен Дю Касс сейчас пил, распекал солдат за нерадивость и строил великие замыслы по захвату тамплиерами всего мира.

Пока что все складывалось удачно. У меня был огонь. Была пороховая дорожка, протянувшаяся от костра к бочкам и почти целиком скрытая подлеском. Когда здесь громыхнет, от солдат вряд ли что останется. Возможно, и от Дю Касса. Нашим это послужит сигналом к началу штурма галеона. Главное, чтобы никто из солдат раньше времени не обнаружил мой самодельный «фитиль».

Я подполз к костру и угольком запалил «фитиль». Мне показалось, что порох трещит на весь лес. Слава богу, шарканье солдатских ног и громкие разговоры заглушали все звуки. «Фитиль» с шипением удалялся от меня. Только бы все прошло по плану. Эти слова я мысленно твердил, как молитву. Я надеялся, что пороховая дорожка получилась непрерывной и порох нигде не попал на сырое место, способное потушить юркое пламя. И конечно же, я надеялся, что в последнюю минуту никого не вынесет на «пороховую тропу»…

Одного все-таки угораздило. Он тащил таз, доверху наполненный… кажется, это были фрукты. Может, он почуял запах горящего пороха или же его насторожило потрескивание. Не выпуская таза из рук, солдат остановился на краю полянки, шаря глазами по кустам. И как назло, мимо его ног с шипением пронесся пороховой огонек.

Он успел разинуть рот, готовясь закричать и позвать на помощь. Но этого не случилось. Я успел выхватить из-за пояса кинжал и метнуть в солдата. И снова я поблагодарил Бога, что мои фермерские забавы с ножом, покалечившие немало окрестных деревьев, не пропали даром. Кинжал вонзился испанцу в горло чуть выше ключицы. Бросок был не слишком точным, но свое дело сделал. Вместо крика о помощи солдат сдавленно захрипел и рухнул на колени, зажимая шею.

Другие солдаты услышали шум падающего тела, увидели катящиеся по земле фрукты и завертели головой, пытаясь разобраться в случившемся. Естественно, это их насторожило, и только. Они сдергивали с плеч мушкеты, целились неведомо куда, орали во всю глотку, но даже не догадывались, что произойдет в ближайшие мгновения.

Я лег на спину, крепко зажал уши и свернулся клубком. Над полянкой громыхнул взрыв. Мне в спину ударилось что-то мягкое и мокрое. Что именно – я не желал ни видеть, ни тем более думать об этом. Вдалеке слышались крики – наверняка новые люди Дю Касса спешили на подмогу своим товарищам. Я бросился к хижине француза, натыкаясь на обезображенные тела. Почти все были мертвы; кто-то умолял, чтобы его добили. В воздухе висел густой черный дым и носились тлеющие угли, поднятые взрывом.

Дю Касс выскочил из-под тента, ругаясь по-французски и требуя, чтобы солдаты немедленно занялись тушением огня. Он кашлял от едкого дыма, тер глаза и выплевывал набившуюся в рот сажу. Щурясь, он всматривался в черный туман, силясь что-то разглядеть. И разглядел… меня.

Я понял, что он узнал знакомое лицо, потому что успел прошипеть: «Ты!..» – прежде чем я воткнул в него лезвие скрытого клинка.

Мой удар получился бесшумным.

– Ну что, узнал свой подарок? – спросил я, вытаскивая лезвие из груди француза. – Как видишь, я нашел ему достойное применение.

– Ах ты, сукин сын!

Дю Касс закашлялся, брызгая кровью себе на лицо. Вокруг нас сатанинским снегом падал пепел вперемешку с догорающими обломками.

– Наглости, вижу, ты успел набраться, а вот в уме не особо преуспел, – слабеющим голосом добавил Дю Касс.

Жизнь быстро покидала его тело.

– Сожалею, что пришлось так обойтись с тобой, приятель, – сказал я ему. – Но твои собратья-тамплиеры не должны знать, что я жив.

– А мне тебя жаль, пират. После всего, что ты видел, после всего, что наш орден тебе показал, ты продолжаешь вести бесцельную жизнь невежественного бродяги.

Лишь сейчас я заметил на шее Дю Касса цепочку с ключом. Я тут же ее сорвал и сунул в карман.

– Неужели мелкие кражи – это предел твоих мечтаний? – насмешливо спросил он. – Или тебе не хватило мозгов понять величие наших замыслов? Мы положим конец всем земным империям! Мы создадим открытый и свободный мир, где не будет таких паразитов, как ты.

Дю Касс закрыл глаза, успев произнести перед смертью:

– Да примет тебя ад, сотворенный твоими же руками.

Солдаты теперь уже мертвого Дю Касса были совсем близко. Пора уносить ноги. Со стороны бухты слышались крики и звуки сражения. Я знал: еще немного, и галеон будет наш. Скоро эта «ночная работенка» окончится. Пробираясь через подлесок, я вспоминал последние слова Дю Касса: «Да примет тебя ад, сотворенный твоими же руками».

«А это мы еще посмотрим, – подумал я. – Обязательно посмотрим».

 

35

Май 1716 г.

Два месяца спустя я оказался на восточном побережье полуострова Юкатан, в Тулуме. Как меня туда занесло? За это я должен был благодарить своего загадочного спутника Джеймса Кидда и за то, что он показал мне на острове Инагуа.

Теперь я понимаю: он выжидал. Терпеливо ждал момента, когда мы останемся вдвоем. Но сначала вкратце расскажу, как развивались события после гибели Дю Касса и захвата галеона… Как ты понимаешь, все его солдаты, пытавшиеся оказывать нам сопротивление, предстали перед нелегким выбором: или «примыкай к нам и становись пиратом», или «плыви на все четыре стороны». Тэтч на захваченном галеоне отбыл в Нассау. Большинство людей отправились вместе с ним.

Я, Адевале и Кидд остались на острове. Я не очень представлял, что нам делать с этой бухтой. Ничего интереснее, чем нежиться на солнышке и пить, мне в голову не приходило. А потом, когда будет выпит весь ром, вернуться в Нассау. «Ой, да вы тут без меня построили оборонительные сооружения! Мне так стыдно, что я упустил возможность вам помочь». Что-то вроде этого.

А что было на уме у Кидда? Попробуй туда проникнуть! Я ни о чем не подозревал, пока в один прекрасный день не услышал от него:

– Идем. Хочу кое-что тебе показать.

Он повел меня к камням, оставленным исчезнувшей цивилизацией майя.

– Согласись, они очень странно выглядят, – сказал он.

Я не спорил. Издали это выглядело нагромождением камней, однако чем ближе мы подходили, тем быстрее исчезала мнимая хаотичность. Нам открывался некий узор из обтесанных камней, поверхность которых покрывала странная резьба.

– Это и есть те, кого называли майя? – спросил я, вглядываясь в узоры на камнях. – Или это ацтеки?

Джеймс просто смотрел на меня. Как всегда, внимательно, загадочно, словно пронизывая насквозь. Не скрою, от его взгляда мне становилось неуютно. Почему у меня всегда неизменно возникает чувство, будто он хочет мне что-то сказать или рассказать? Свои карты он всегда держал при себе, но временами мне хотелось выдернуть их из его руки и посмотреть самому.

Интуиция подсказывала, что в скором времени я получу ответы на все свои вопросы. Так оно и случилось.

– Эдвард, ты хорошо умеешь разгадывать загадки? – вдруг спросил Кидд. – Головоломки, задачки и все такое?

– Да вроде не хуже других, – осторожно ответил я. – А почему ты спрашиваешь?

– Мне кажется, у тебя есть природная склонность к этому. С некоторых пор я это в тебе чувствую. Наблюдаю, как ты работаешь, как думаешь. Как воспринимаешь устройство мира.

Кажется, разгадка странностей Кидда была близка.

– Не знаю, Джеймс, так это или нет. Ты сейчас тоже говоришь загадками, но я ничего не понимаю.

Он кивнул. Что бы он ни собирался мне рассказать, он явно не желал вывалить на меня это одним махом.

– Давай поднимемся на вершину этой штуки. Не возражаешь? Помоги мне кое-что разгадать.

Мы вскарабкались по камням и уселись на корточки. Джеймс вдруг коснулся моей ноги. Я посмотрел на его руку. Обычная рука пирата: огрубелая кожа, мелкие шрамы, оставленные морем и не только. Впрочем, ладонь была меньше моей, а кончики пальцев слегка заострялись. Я задумался, почему он положил свою руку на мою ногу? Если только… Но нет! Этого просто не может быть.

Потом он заговорил, и его голос зазвучал серьезнее, чем прежде: как святоша во время медитации.

– Сосредоточься на своих ощущениях. Смотри глубже теней и звуков, в самую суть, пока не увидишь нечто вроде мерцания.

О чем это он?! Джеймс сильнее надавил мне на ногу. Он убеждал меня сосредоточиться. И этот его странный жест, и чудная манера говорить отрицали всякое неверие с моей стороны, прогоняли мое упрямство и подавляли попытки сопротивления…

А потом – потом я это увидел. Нет, не совсем так. Я не увидел, а скорее почувствовал своими глазами.

– Мерцание, – почти шепотом произнес я.

Воздух и все вокруг меня напомнило о схожем ощущении. Это было давно, еще в Хэзертоне. Однажды ночью я сидел во дворе, погруженный в мечтания. Мой разум странствовал, не скованный рамками тела, и в какой-то момент мне показалось, будто мир стал гораздо ярче и отчетливее. Слух предельно обострился. Я вдруг увидел события будущего, чего раньше со мной не случалось. И еще одно ощущение крепко запомнилось мне с той ночи: я почувствовал внутри себя… некое обширное хранилище знаний, ждущих, когда я к ним прикоснусь. Мне лишь требовался ключ, чтобы их открыть… Схожие ощущения я испытывал и сейчас, когда Кидд надавил на мою ногу.

Мне казалось, что я нашел наконец ключ.

Я понял, почему все эти годы во мне жила уверенность, что я не такой, как все.

– Теперь понимаешь? – шепотом спросил Кидд.

– Вроде да. Такое я видел и раньше. Сияние, похожее на лунный свет, разлитый по поверхности океана. Как будто задействованы все чувства сразу, чтобы видеть звуки и слышать образы. Некое сочетание.

– Внутри каждого человека, будь то мужчина или женщина, есть способность к интуитивному восприятию, – продолжал Кидд.

Я озирался вокруг, словно человек, внезапно перенесенный в другой мир. Мое состояние было сравнимо с тем, что испытывает неожиданно прозревший слепец.

– Я почти всю жизнь живу с этим ощущением, – признался я Кидду. – Только раньше я думал, что оно касается снов или грез наяву.

– У большинства оно вообще не пробуждается, – ответил Джеймс. – Кому-то нужны годы, чтобы оно проклюнулось. И только к редким счастливчикам оно приходит само собой, как способность дышать. Знаешь, что ты сейчас почувствовал? Свет жизни. Свет тех, кто жил прежде и живет сейчас. Остаток жизненности, которая приходит и уходит. Нужно слушать интуицию и постоянно упражняться. Любые чувства, данные человеку от рождения, можно значительно развить и усилить. Если постараться.

Потом мы с Киддом расстались, условившись встретиться в Тулуме. Вот так я оказался здесь… Солнце нещадно палило. Я заговорил с туземной женщиной, что стояла возле клетки с голубями. Услышав шаги, она обернулась и, щурясь от солнца, посмотрела на меня.

– Голуби у вас вроде домашней птицы? – спросил я.

– Посланники, – на ломаном английском ответила женщина. – Так мы обмениваемся сведениями и получаем… контракты.

– Контракты? – переспросил я, и в мозгу пронеслось: «Контракты на убийство?»

Туземка сообщила, что Кидд ждет меня в храме, и я двинулся дальше. Откуда она знает? И почему меня не покидало ощущение, что они ждали моего появления? Я шел через деревню, состоявшую из приземистых лачуг, и мне казалось, будто все жители говорят исключительно обо мне. Но стоило мне взглянуть в их сторону, лица туземцев делались равнодушными. Одеты они были в яркие одежды свободного покроя и обвешаны украшениями. Некоторые были вооружены копьями и палками. Впрочем, одежда была не на всех. Кто-то довольствовался набедренной повязкой. Тела их были странным образом раскрашены, а с золотыми и серебряными браслетами соседствовали ожерелья из костей.

Может, и здесь существовали сословия, о чем говорила разница в одежде и украшениях? В Англии, увидев мужчину в добротно сшитом камзоле, с дорогой тростью в руках, ты сразу понимал: он из числа знати. Похоже, и здесь достаток и положение в обществе имели свои проявления: больше одежды и украшений, более затейливая раскраска тела.

Наверное, Нассау и впрямь был единственным по-настоящему свободным местом. А может, я лишь дурачил себя, думая так.

За деревней джунгли расступились, и я увидел высокую, даже очень высокую пирамиду. Это и был многоярусный храм, оставшийся от цивилизации майя. Посредине начиналась громадная лестница, уводившая на самый верх.

Разглядывая храм, я не сразу заметил узкую просеку. Чувствовалось, ее проделали совсем недавно, вырубив кусты и подлесок. Я зашагал по ней и вскоре оказался возле узкого проема у основания пирамиды.

«Это здесь? – спросил я себя и тут же ответил: – Да, здесь».

Я ощупал боковые стороны, потом что есть силы стал давить на дверь плечом, пока не приоткрыл настолько, чтобы протиснуться внутрь. Я ожидал попасть в кромешную тьму, однако попал в сумерки. Похоже, кто-то потрудился зажечь факел…

– Капитан Кенуэй, – донеслось из сумрака.

Голос был мне незнаком. Я мгновенно выхватил пистолет и стал озираться по сторонам, вглядываясь во тьму. У моих новых врагов было преимущество: они могли напасть внезапно, чем и воспользовались, выбив пистолет из моих рук и крепко схватив меня сзади. В неровном свете факела я увидел, что удерживали меня несколько человек в плащах с капюшонами. Вскоре из сумрака вышли еще двое. Одним из них был Джеймс Кидд, вторым – какой-то туземец. Капюшон не позволял разглядеть его лицо. Какое-то время последний просто стоял и смотрел, пока я пытался вырваться, проклиная Джеймса Кидда. Дождавшись, когда я успокоюсь, он спросил:

– Где сейчас ассасин по имени Дункан Уолпол?

Я взглянул на Кидда. Его глаза говорили: «Все в порядке, тебе здесь ничего не грозит». Сам не знаю почему, но я ему поверил. Ведь в конце концов, это он заманил меня сюда. И тем не менее я несколько успокоился.

– Мертв и похоронен, – ответил я на вопрос об Уолполе.

Я не столько увидел, сколько почувствовал, как туземец обуздывает свой гнев.

– После того, как пытался меня убить, – быстро добавил я.

Туземец задумчиво кивнул и сказал:

– Мы не сожалеем о его смерти. Но его последнее предательство довел до конца именно ты. Почему?

– Из-за денег, – дерзко ответил я.

Он подошел ближе, и теперь я мог рассмотреть его лицо – коричневое, с узорами раскраски, морщинистое лицо черноволосого туземца. Его серьезные глаза так и сверлили меня. Он был явно очень сердит.

– Денег? – сухо переспросил он. – И это, по-твоему, должно меня успокоить?

– Наставник, у него есть чутье, – сказал Джеймс, делая особое ударение на последнем слове и выходя вперед.

«Чутье» мне было еще понятно. А вот «наставник»? Неужели этот туземный вождь являлся наставником Джеймса?

Похоже, упоминание о моем чутье успокоили туземца. Впоследствии я узнал, что его зовут А-Табай.

– Джеймс мне рассказывал, что в Гаване ты встречался с тамплиерами, – продолжал наставник Кидда. – Видел ли ты человека, которого называют Мудрецом?

Я кивнул.

– Узнал бы ты его лицо, если бы увидел снова? – спросил А-Табай.

– Полагаю, что да.

А-Табай задумался и, как мне показалось, принял решение.

– Я должен знать наверняка, – торопливо произнес он.

Затем А-Табай и его люди скрылись в сумраке, оставив меня наедине с Джеймсом. Тот сурово поглядел на меня и, предвосхищая мои возражения, поднес палец к губам, веля молчать.

Джеймс взял факел и, явно недовольный таким скудным освещением, повел меня по узкому проходу в недра храма. Потолок здесь был настолько низким, что приходилось сгибаться чуть ли не в три погибели. Мы шли, оба сознавая, какие силы и сущности могут таиться в храме, построенном тысячу лет назад, и сколько сюрпризов может нас ожидать. Если в «передней» каждое слово отзывалось гулким эхом, здесь все глушили стены. Их камень был сырым. Казалось, стены так и норовят сомкнуться вокруг нас.

– Слушай, Кидд! – не выдержал я. – Ты втянул меня черт-те куда, ничего не объяснив. Что это еще за туземный паяц, который вздумал устраивать мне допрос?

– Это А-Табай, – не оборачиваясь, ответил он. – Ассасин. Мой наставник.

– Так вы все – приверженцы какой-то сумасбродной религии?

– Мы, ассасины, следуем кредо. Но кредо не принуждает нас действовать или подчиняться… Оно лишь велит быть мудрыми.

Узкий туннель вывел нас в другой проход. Здесь хотя бы можно было идти в полный рост.

– Значит, кредо, – сказал я, идя вслед за Киддом. – Так расскажи о нем. С удовольствием послушаю.

– «Ничто не истинно. Все дозволено». В мире это единственный достоверный факт.

– Говоришь, «все дозволено»? Мне нравится, как звучит эта фраза. Значит, я могу думать как пожелаю и делать то, что мне нравится…

– Эдвард, ты повторяешь эти слова как попугай, но не понимаешь их.

– Кидд, давай без твоих высокомерных штучек, – со смешком ответил я. – Я последовал за тобой как за другом, а ты меня обманул.

– Да я шкуру тебе спас, упрямец, притащив тебя сюда. За то, что ты якшался с тамплиерами, эти люди требовали твоей смерти. Я их отговорил.

– Ах, премного тебе благодарен.

– Благодарность не будет лишней.

– Значит, это за вами гоняются гаванские тамплиеры?

Джеймс Кидд усмехнулся:

– Пока ты не влез и все не испортил, это мы гонялись за ними. И они испуганно улепетывали. Но теперь у них есть преимущество.

М-да…

На всем пути по туннелям я постоянно слышал какие-то странные звуки: как будто кто-то бил камнем по дереву.

– Мы что, здесь не одни? – спросил я Кидда.

– Весьма возможно. Мы же вторглись в чужие владения.

– За нами следят?

– Не сомневаюсь.

Наши слова падали, словно камни, и вновь появившееся эхо отражалось от стен. Бывал ли Кидд здесь раньше? Мне он ничего об этом не сказал, но думаю, что бывал. Во всяком случае, он умело открыл дверь, до которой мы долго добирались по лестницам и мостам, поднимаясь все выше и выше, пока не оказались возле нее. Эта дверь была последней.

– Уж не знаю, что меня ожидает по другую сторону, главное, чтобы оно стоило потраченного времени, – раздраженно произнес я и получил загадочный ответ Кидда:

– А это от тебя зависит.

Еще через мгновение каменный пол под ногами исчез, и мы грохнулись в воду.

 

36

Путь назад был отрезан, и нам пришлось какое-то время плыть под водой. Когда сил удерживать дыхание почти не осталось, мы вынырнули и увидели, что находимся в бассейне. Сам бассейн располагался в конце обширного помещения.

Оттуда мы перешли в другую комнату, где я увидел каменный бюст со знакомым лицом.

– Боже мой! – воскликнул я. – Это же он. Мудрец. Но статуя явно старая. Ей несколько сотен лет.

– Еще больше, – сказал Кидд, посмотрев на каменный бюст, затем на меня. – Ты уверен, что это он?

– Да. Глаза такие же. Запоминающиеся.

– Тамплиеры говорили, зачем им понадобился Мудрец?

Упоминание о тамплиерах заставило меня поморщиться.

– Они выдавили капельку его крови в стеклянный куб.

«Который ты им и дал», – мысленно добавил я, но своей вины не ощутил. С какой стати?

– Такой, как этот? – спросил Кидд, показывая мне похожий куб.

– Да. Тамплиеры намеревались расспросить Мудреца про Обсерваторию, но он сбежал.

Куб исчез в недрах сумки Кидда. Джеймс что-то обдумывал. Затем повернулся ко мне и объявил:

– Здесь нам делать больше нечего.

Обратно Кидд вел меня по другим храмовым лестницам и коридорам, пока мы не остановились перед каменной плитой, напоминавшей дверь. Она сдвинулась, и я снова увидел солнечный свет. (Мне казалось, будто я провел в храме несколько часов.) Глотнув свежего воздуха, я не стал, как обычно, проклинать изнуряющую жару. После липкого холода храмовых помещений я был лишь благодарен солнцу.

Кидд, шедший впереди, вдруг замер и стал прислушиваться, после чего обернулся и подал знак идти тихо и ничем себя не выдавать. Я не понял, чем это вызвано, но подчинился требованиям и дальше старался ступать бесшумно. Двигаясь черепашьими шагами, мы подошли к большому валуну, за которым прятался А-Табай. Вскоре я понял от кого. В отдалении слышались крики. Английские солдаты! Судя по манере речи – выходцы из лондонских низов. Они были чем-то заняты.

Мы сидели скрючившись и молчали, пока А-Табай не бросил на меня свой пронизывающий взгляд и не спросил шепотом:

– Статуя в храме похожа на человека, которого ты видел в Гаване?

– Как две капли воды, – прошептал я в ответ.

А-Табай продолжал наблюдать за солдатами.

– Значит, появился еще один Мудрец, – сказал он, рассуждая вслух. – Борьба за Обсерваторию начинается заново.

Удивительно ли, что меня пробрала дрожь? Теперь и я становился причастен ко всему этому.

– Мы потому говорим шепотом? – спросил я.

– Это последствия твоего поступка, капитан Кенуэй, – ответил А-Табай. – Карты, что ты продал тамплиерам, привели их прямиком к нам. И теперь лазутчики двух империй точно знают, где мы действуем.

Кидд намеревался вступить в схватку с солдатами. Не сомневаюсь, ему было приятнее расправляться с англичанами, чем убивать туземцев, однако А-Табай вовремя его остановил. Рука туземца удерживала Кидда, а глаза смотрели на меня.

– Помимо прочего, они захватили в плен команду Эдварда, – сказал А-Табай.

Я опешил. «Только не команду. Не Адевале и остальных моих ребят». Меж тем А-Табай, наградив меня последним укоризненным взглядом, тихо исчез, оставив нам духовую трубку, которую Кидд тут же подобрал.

– Бери, – сказал он, протягивая оружие мне. – Внимания к себе ты не привлечешь, а нескольких солдат уложишь.

Пока он вкратце объяснял, как стрелять из странного приспособления, я думал о случившемся. Что это? Новый вызов, брошенный мне? Или нечто иное, с чем я еще не сталкивался? Может, меня обучали? Или проверяли?

«Пусть попробуют, – мрачно думал я. – Я не подчиняюсь никому, кроме себя. Отвечаю только перед собой и своей совестью. Хотят навязать мне разные правила с побрякушками-финтифлюшками? Благодарю покорно, это не для меня».

Похоже, эти люди способны впихивать и вдалбливать свое учение где угодно. И зачем вообще я им понадобился? Может, дело в моем чутье, о котором говорил Кидд в храме? Или в моих боевых навыках?

«Вам это дорого обойдется, господа», – думал я, пробираясь к полянке, куда пригнали команду «Галки». Мои ребята сидели спина к спине, со связанными руками. Отнюдь не овцы, они и сейчас доставляли кучу хлопот английским солдатам.

– А ты, забулдыга, развяжи меня, и давай сразимся на равных! – услышал я голос кого-то из наших.

«Если бы вы только знали, чем я вас сейчас угощу, то схватили бы ранцы и драпанули отсюда», – подумал я о солдатах.

Я вложил в трубку дротик, решив, что буду убивать солдат по одному и таким образом лишу их численного превосходства. Бедолага-туземец послужил отвлекающим маневром, в котором я так нуждался. Взвыв от гнева, он вскочил и попытался убежать. Внимание солдат мгновенно переключилось на него. Радуясь возможности поразвлечься, вояки, ухмыляясь, упирали в плечо приклады мушкетов и стреляли. Звуки выстрелов напоминали хруст веток в лесу. Живая мишень покрылась ярко-красными пятнами. Гогочущие англичане не заметили, как их стало меньше на одного. Сраженный мною солдат беззвучно упал лицом в траву. Мертвые пальцы застыли на дротике, торчащем из горла.

Когда англичане вернулись на полянку, я сменил позицию и убил еще одного из них, шедшего сзади. Этого я подхватил под мышки и оттащил в кусты. Я благодарил Бога за своих буянов и забияк. Они и не догадывались, что я совсем рядом, но помогали мне успешнее, чем если бы заранее получили указания, как себя вести.

– Эй! – Солдат повернулся и, не увидев товарища, шедшего сзади, растерянно спросил: – А где Томпсон?

Прячась в кустах, я вставил в трубку новый дротик и поднес к губам. Набрал побольше воздуха, как показывал Кидд, и дунул. Вылетевший дротик вонзился англичанину в челюсть. Быть может, он успел подумать, что его укусил комар. Через секунду солдат уже был без сознания.

Англичане начали потихоньку догадываться, что происходит. Оставаясь в кустах, я пересчитал солдат. Трое убитых, шестеро живых. Если прежде, чем эти шестеро схватятся за свои мушкеты, я сумею уложить еще двоих… что ж, с остальными я справлюсь. Скрытый клинок мне в этом поможет.

Делало ли это меня ассасином? Ведь сейчас я думал и действовал как ассасин. И потом, разве я не поклялся отомстить тамплиерам за события в Хэзертоне?

«Враг моего врага – мой друг», – вспомнилось мне.

Нет. Я сам по себе. Отвечаю только за себя. Для меня не существует кредо. Я столько лет стремился освободиться от всевозможных правил и условностей, а потому не хотел так легко отказываться от всего, чего достиг.

К этому моменту солдаты начали озираться по сторонам в поисках пропавших товарищей. Время меня поджимало, не позволяя высматривать новую мишень для духовой трубки. Придется расправляться со всеми сразу.

Шестеро против одного. Но моей союзницей была внезапность. Едва выскочив на полянку, я перво-наперво полоснул клинком по веревкам, связывавшим руки Адевале. Он моментально встал, подыскивая себе оружие. Клинок был прикреплен у меня к правой руке, а в левой я держал пистолет. Оказавшись между двумя солдатами, я одновременно нажал курок и взмахнул клинком, после чего скрестил руки. Один англичанин был убит пулей в грудь. Второй рухнул с перерезанным горлом.

Бросив разряженный пистолет, я потянулся к поясу за другим, снова развел руки и повторил маневр. Лезвие клинка косо полоснуло по груди третьего солдата. Четвертому я выстрелил в рот. Удар мечом мне тоже пришлось отражать клинком. Затем передо мной вырос еще один захватчик. У него были оскалены зубы. Дотянуться до третьего пистолета я не мог. Мы обменялись ударами. Солдат оказался проворнее, чем я ожидал. Пока я тратил драгоценные секунды, справляясь с ним, его товарищ смотрел на меня через прицел и уже собирался нажать курок… Я опустился на колено и ударил обладателя меча клинком в бок.

Грязный трюк. Мерзкий трюк.

Солдат взвыл от боли и досады. Даже в этом душераздирающем крике улавливалось оскорбленное чувство достоинства англичанина. Ноги у него подкосились, и он шумно повалился на землю. Бессмысленные взмахи мечом уже не могли остановить моего клинка, который пробил ему подбородок и нёбо.

Грязный, мерзкий трюк. И вдобавок глупый. Следом на земле оказался и я (чего в сражении категорически нельзя допускать), поскольку мне было не вытащить лезвие, застрявшее в челюсти мертвого солдата. Я превратился в удобную мишень. Левой рукой я нашаривал третий пистолет, и, если бы не отсыревший порох, вызвавший осечку мушкета англичанина, я был бы мертв.

Я взглянул на него. Лицо солдата выражало готовность выстрелить. А потом… из его груди высунулось острие меча Адевале.

Я с облегчением выдохнул. Мой квартирмейстер помог мне встать. Я был буквально на волосок от смерти.

– Спасибо, дружище Аде.

Адевале улыбнулся, отмахиваясь от моих благодарностей. С друг друга мы перевели взгляд на умирающего солдата. Тот был на последнем издыхании. Его тело выгнулось дугой, а затем вновь распласталось на земле. Одна рука у него дернулась и застыла. Мы с Адевале пытались понять, что бы это могло значить.

 

37

Вскоре все пленники обрели свободу. Очищенный от солдат и рабовладельцев, Тулум вновь перешел в руки туземцев. Мы с Джеймсом стояли на берегу и смотрели в море. Бормоча ругательства, он передал мне подзорную трубу.

– А это кто такой? – спросил я.

По волнам скользила внушительного вида галера, с каждой секундой уходя все дальше от берега. Труба еще позволяла различать людей на палубе, один из которых размахивал руками, отдавая распоряжения.

– Ты про шелудивого старикашку? – вопросом ответил Джеймс. – Это Лауренс Принс, голландский работорговец. Живет на Ямайке как король. Мы за этим прохвостом гоняемся несколько лет. Сегодня он был почти у нас в руках, а мы его упустили!

Кидд смачно выругался. Я понимал его досаду. Работорговец действительно побывал в Тулуме, но успел улизнуть. Правда, эта вылазка окончилась для него провалом. Поди, радуется, что ноги унес.

Вторым ассасином, раздосадованным бегством голландца, был А-Табай. Когда туземец подошел к нам, лицо у него было настолько серьезным, что я невольно прыснул со смеху:

– Ей-богу, вас, ассасинов, веселыми парнями не назовешь. Сплошь угрюмые взгляды и нахмуренный лоб.

Глаза А-Табая обожгли меня.

– У тебя замечательные боевые навыки, капитан Кенуэй.

– Спасибо, приятель. Мой природный талант.

Туземец поджал губы:

– Но в то же время ты груб и высокомерен. Щеголяешь в одеянии, которого не заслужил.

– Так ведь все дозволено, – засмеялся я. – Разве не это ваш девиз?

Думаю, лет А-Табаю было более чем достаточно, но его тело оставалось крепким и гибким. Он и двигался как молодой, однако его лицо казалось вырезанным из дерева, а в черных глазах ощущалась некая тьма, древняя или вообще не имевшая возраста. Под его взглядом мне становилось все неуютнее. В какой-то момент я подумал, что туземец способен без всяких слов, одним лишь жаром своего презрения, вытянуть из меня все жизненные соки.

Так длилось, пока А-Табай не прервал пугающее молчание:

– Я прощаю тебе ошибки, допущенные в Гаване и в других местах, но здесь больше не появляйся.

Сказав это, А-Табай зашагал прочь. Джеймс, тоже собравшийся уходить, сочувственно на меня посмотрел, пробормотав:

– Извини, приятель. Хотел бы я, чтобы все сложилось по-другому.

Я остался на берегу, размышляя над услышанным.

«Проклятые ассасины», – думал я. Они были ничем не лучше остальных. То же самодовольство и уверенность в собственной правоте. Мы такие, мы эдакие. Мне вспомнились проповедники. Те любили околачиваться возле таверн. Едва выйдешь за порог, а они – тут как тут. Начнут обзывать тебя грешником и требовать покаяния. Им хотелось, чтобы человек постоянно жил с ощущением вины.

«Но разве ассасины сожгли отцовскую ферму? – следом подумал я. – Нет, это сделали тамплиеры. Зато ассасины научили тебя пользоваться интуитивным чутьем».

Вздохнув, я решил сгладить острые углы, появившиеся в отношениях с Киддом. Предлагаемый им путь меня не привлекал. Но ведь он предлагал мне этот путь, считая меня подходящим для целей своего ордена. Я чувствовал необходимость прояснить ситуацию.

Кидда я нашел возле клеток с голубями, где прежде встретил туземку. Джеймс стоял, упражняясь со скрытым клинком.

– Веселых дружков ты себе выбрал, – сказал я.

Он нахмурился, но глаза блеснули. Чувствовалось, он рад меня видеть. Однако мне Кидд сказал совсем другое:

– Эдвард, ты заслуживаешь порицания. Ты носишь наши одеяния, словно ты – один из нас. Этим ты позоришь наше дело.

– Какое «ваше дело»?

Легкое движение – и пружина выбросила лезвие клинка. Другое движение – лезвие бесшумно ушло в паз. Джеймс проделал это несколько раз, прежде чем повернуться ко мне:

– Откровенно говоря… мы убиваем людей. Тамплиеров и их сподвижников. Убиваем тех, кому нравится управлять всеми земными империями… Тех, кто утверждает, что делает это во имя мира и порядка.

Да. Такие люди встречались и мне. Они хотели властвовать над жизнью всех и каждого. А я пользовался их гостеприимством.

– Похоже на предсмертные слова Дю Касса, – сказал я.

– Понимаешь? Это ведь слова о власти. О господстве над людьми. О том, чтобы украсть нашу свободу.

Свободой я дорожил. Необычайно дорожил.

– И давно ты стал ассасином? – спросил я Джеймса.

– Пару лет назад. А-Табая я встретил в Спаниш-Тауне. Его окружал… ореол мудрости, что ли. Я ему поверил.

– Так этот клан и все остальное – его идея?

Кидд усмехнулся:

– Вовсе нет. Ассасины и тамплиеры не одно тысячелетие сражаются за судьбы мира. У туземцев Нового Света с давних пор существовали схожие философские воззрения. И когда здесь появились европейцы, наши сообщества… во многом совпали. Культурные традиции, разница в религиях и языках – все это разделяло народы… Но в кредо ассасина есть то, что пересекает любые границы. Восхищение жизнью и свободой.

– Тебе не кажется, что это напоминает философию Нассау?

– Схожесть есть. Но не во всем.

Мы простились. Я знал: судьба еще сведет меня с Киддом.

 

38

Июль 1716 г.

Пока пираты Нассау расправлялись с караульными Порто-Гуарико, я вошел в сокровищницу форта. Лязг мечей, треск мушкетных выстрелов, крики раненых и умирающих – все стихло.

Я отряхнул кровь с лезвия, наслаждаясь ошеломлением на лице единственного обитателя сокровищницы.

Им был не кто иной, как губернатор Лауреано Торрес.

Он выглядел таким, каким я его помнил. Очки, водруженные на нос. Аккуратно подстриженная борода и подмигивающие умные глаза. Чувствовалось, потрясение от новой встречи со мной не было долгим. Губернатор быстро пришел в себя.

А за его спиной были деньги. Всё, как и обещал Чарльз Вэйн…

Замысел этого налета возник два дня назад. Я сидел в «Старом Эйвери». Разумеется, в Нассау были и другие таверны. И бордели тоже. Я бы соврал, утверждая, что моя нога никогда туда не ступала. Но вернулся я не куда-нибудь, а в «Старый Эйвери», где подавальщицей служила Энн Бонни. (Никто не умел так соблазнительно склоняться над пивной бочкой, как она.) В этой таверне я провел немало счастливых часов, любуясь ее восхитительной задницей; здесь мы с Эдвардом и Бенджамином тряслись от хохота и пили, забыв о времени. Здесь нам казалось, будто мы недосягаемы для остального мира. Естественно, приплыв из Тулума, я немедленно отправился сюда, подгоняемый сильнейшим приступом жажды.

Вот так. Совсем как в давние бристольские времена: чем паршивее на душе, тем сильнее жажда. Конечно, в тот момент я это не очень понимал и вообще не был склонен предаваться размышлениям, хотя стоило бы. Вместо этого я вливал в себя кружку за кружкой, думая, что утоляю жажду, а на самом деле лишь усугублял ее. Мои мысли крутились вокруг Обсерватории; я думал про то, как она вписывается в мои замыслы разбогатеть и отомстить тамплиерам. В мыслях всплывали Джеймс Кидд и Кэролайн. В тот день я выглядел настолько мрачным и угрюмым, что первым вопросом, который я услышал от пирата Джека Рэкхема по прозвищу Калико Джек, был такой:

– Эй, чего грустишь? Никак влюбился?

Я поднял на него мутные глаза. Драться с ним меня не тянуло; для этого я был слишком пьян, как, впрочем, и для всего остального. И потом, Джек был не один, а с Чарльзом Вэйном. Оба совсем недавно приплыли в Нассау, однако слава о них, как водится, бежала впереди. Про эту пару мы слышали от каждого пирата, которого судьба заносила в Нассау. Чарльз Вэйн был капитаном «Скитальца», а Калико Джек служил у него квартирмейстером. Англичанин по происхождению, Джек вырос на Кубе и внешне был похож на смуглого уроженца этого острова. Он носил одежду из яркоокрашенного индийского ситца (или калико – отсюда и его прозвище), в ушах болтались тяжелые серьги, а головной платок лишь подчеркивал его высокий лоб. Не мне говорить про чужое пьянство, однако Джек не просыхал. Его дыхание всегда было зловонным, а взгляд темных глаз – тяжелым и сонным.

Вэйн отличался от Джека более острым умом и бойким языком, но никак не внешностью. Длинные всклокоченные волосы, такая же борода. Все это придавало ему изможденный вид. Они оба носили кожаную перевязь с несколькими пистолетами и абордажные сабли. От обоих исходило жуткое зловоние, свидетельствующее о многомесячных морских странствиях. К таким не торопишься проникаться доверием. У Калико Джека, помимо беспробудного пьянства, явно были не все дома, а Вэйн вечно находился на взводе: неосторожно сказанное слово могло заставить его схватиться за нож. Да и со своей командой он был скор на расправу.

И тем не менее оба были пиратами. Свойскими парнями.

– Добро пожаловать в Нассау, господа, – сказал я им. – Мы рады всем, кто вносит достойный вклад.

Раз уж мы заговорили о Нассау и, прежде всего, о состоянии, в каком пребывала наша пиратская республика, должен тебе сказать: к хозяйственным делам мы относились как настоящие пираты.

Когда ты в море, порядок на корабле поддерживается не из любви к порядку, а потому, что от этого зависит, уцелеешь ты или отправишься на дно. Опрятный корабль – отнюдь не капитанская прихоть, и это знают все. Зато когда на суше, где твое выживание уже не зависит от быстрых и правильных действий, ты понимаешь: вот это надо бы сделать, но можно и отложить на потом…

Это я к тому, что наша столица превратилась в помойную яму. Некогда грозный форт, Нассау обветшал, его стены покрылись внушительными трещинами. Наши хлипкие домишки просто разваливались. Лавки и склады не могли похвастаться обилием товаров, но были захламлены так, что черт ногу сломит. А что касается наших отхожих мест… Знаю, до сих пор я не очень-то щадил твои уши, обрушивая на них кровавые подробности своей жизни. Но здесь я провожу черту.

Хуже всего было зловоние. Не только из отхожих мест, хотя и они, должен тебе сказать, выразительно «благоухали». Зловоние висело над всем Нассау, и главным его источником были кипы гниющих шкур, брошенных пиратами на берегу. Если только ветер дул с моря… такого и врагу не пожелаешь.

Как помнишь, Чарльз Вэйн и сам распространял крепкий «аромат» немытого тела после месяца, проведенного в море. И тем не менее вряд ли можно упрекать его за произнесенные слова:

– Так это и есть новая Либерталия? У вас воняет совсем как в тех дырах, что я ограбил за последний год.

Одно дело, когда ты сам клянешь свою лачугу, но когда об этом говорит другой – тут уже не до смеха. Тебе вдруг хочется встать на защиту родного гнезда. Однако я и тут промолчал.

– Нас убеждали, что в Нассау каждый ведет себя как пожелает, – усмехнулся Калико Джек.

Меня спасло появление Эдварда Тэтча. Раньше чем я успел ответить, послышался знакомый громогласный рев, который в одинаковой степени мог означать приветствие и боевой клич. Мой друг буквально влетел на террасу, словно «Старый Эйвери» был кораблем, который он готовился взять на абордаж.

Надо сказать, что и Эдвард Тэтч заметно преобразился. К его внушительной гриве черных волос добавилась окладистая черная борода.

В нем всегда жил лицедей. Вот и сейчас Тэтч стоял перед нами, раскинув руки: «Смотрите!» Подмигнув мне, он прошел на середину террасы и без каких-либо усилий взял командование таверной на себя. (Если задуматься, забавная штука получается. Мы были горазды разглагольствовать о том, что у нас тут республика, место неограниченной свободы, однако и в нашей среде существовала своя иерархия. Стоило Черной Бороде появиться в таверне, как все сомнения по поводу того, кто здесь главный, тут же улетучивались.)

Вэйн расплылся в кривой улыбке. Тягостная обстановка, воцарившаяся было на террасе, рассеялась.

– Капитан Тэтч, чтоб мне провалиться на этом месте! А что это за украшение ты вырастил на своей физиономии?

Вэйн потрогал собственную бороду. Тэтч пригладил свою.

– Зачем размахивать черным флагом, когда есть черная борода? – засмеялся Тэтч.

Так родился Черная Борода. Беря на абордаж корабли, он засовывал в бороду, заплетенную в косичку, обрезки зажженного фитиля, наводя ужас на всех, кто его видел. Подобные трюки снискали ему репутацию самого ужасного пирата не только на Багамах и в водах Карибского бассейна, но и во всем мире.

Однако сам Эдвард отнюдь не был жестоким человеком. Но, подобно ассасинам с их плащами и скрытыми клинками, выскальзывающими из рукавов, подобно тамплиерам с их зловещими символами и намеками на могущественные силы, Эдвард Тэтч, а ныне – Черная Борода (это прозвище быстро закрепилось за ним), великолепно понимал важность всего, что заставляет врагов наложить в штаны от страха.

Как оказалось, Чарльз Вэйн и Калико Джек заглянули в таверну не только ради эля и возможности приятно провести время в хорошей компании.

– Тут слух прошел, что гаванский губернатор собирается получить груду золота из близлежащего форта, – сообщил Вэйн, когда мы уже сидели вместе, потягивая эль и попыхивая трубками. – А покамест этого не случилось, золотишко лежит в форте и жаждет, чтобы его забрали.

Слова Вэйна и послужили толчком к нынешней осаде Порто-Гуарико…

Сражение за форт было кровавым, но коротким. Мы приплыли туда на четырех галеонах под черными флагами. Все наши ребята были вооружены до зубов. На подходе мы дали залп по крепости, оповещая о своем прибытии.

Затем мы встали на якорь, спустили шлюпки и понеслись по мелководью к берегу, скаля зубы и оглашая воздух воинственными кличами. Тогда я впервые увидел Черную Бороду во всей красе. Зрелище было устрашающим. Готовясь к сражению, он нарядился во все черное. Фитили, вставленные в бороду, больше походили на змей. Они трещали и чадили, распространяя не менее устрашающий дым.

Большинство испанских солдат, едва завидев нас, предпочли спасаться бегством. Тех, кто бросился нам навстречу, было немного. Храбрые души, готовые сражаться или умереть. «Или» для них превратилось в «и».

В тот день я забрал достаточно жизней защитников форта. К правой руке у меня был прилажен скрытый клинок, давно ставший продолжением моих пальцев. Левой я выхватывал из-за пояса пистолеты. Исчерпав их запас, я взялся за абордажную саблю. Часть моих людей никогда еще не видели, каков я в сражении. Прости меня за признание, но и я тоже устроил для них небольшой спектакль. Я двигался среди испанцев, перерезая глотки одной рукой и посылая пули им в грудь другой. Я одновременно убивал двоих, а то и троих. Мной двигала вовсе не жестокость и не жажда крови. Я ведь не зверь и в подобных сражениях никогда не дичал. Я лишь показывал своим парням умение, сноровку и изящество движений. Искусство убивать.

А потом, когда форт стал нашим, я вошел в помещение, где сидел Лауреано Торрес, покуривая трубку и глядя, как двое телохранителей пересчитывают деньги.

Через мгновение и они отправились на тот свет. Во взгляде губернатора я прочел упрек и презрение. Мой ассасинский плащ успел пообтрепаться и запачкаться, но я и сейчас выглядел в нем довольно впечатляюще. Я шевельнул рукой, убирая клинок. Кровь губернаторских телохранителей перетекла с лезвия на рукав.

– Ну здравствуйте, ваше превосходительство, – произнес я. – Мне говорили, что вы появитесь здесь.

Торрес усмехнулся:

– Мне знакомо твое лицо, пират. Но в прошлую нашу встречу ты назвался чужим именем.

Именем Дункана Уолпола. Иногда я с тоской вспоминал о нем.

В хранилище вошел Адевале. Он посмотрел на мертвых солдат, затем на Торреса, и его глаза посуровели. Наверное, вспомнил, как его в кандалах волокли на нижнюю палубу губернаторского корабля.

– И что Великий магистр тамплиеров делает в такой дали от своего castillo? – продолжал я.

– Я предпочту не отвечать на этот вопрос, – презрительно глянув на меня, сказал Торрес.

– А я предпочту не обрезать губернаторские губки и не заставлять вас их съедать, – весело произнес я.

Мой трюк подействовал. Губернатор выпучил глаза, однако спеси у него поубавилось.

– После того как Мудрец сбежал из Гаваны, мы предложили крупное вознаграждение за его поимку. Сегодня некто известил нас, что Мудрец обнаружен. Золото предназначалось для выкупа.

– И кто же его нашел? – спросил я.

Торрес мешкал с ответом. Рука Адевале сжала эфес меча. Пылающие глаза с неприязнью смотрели на тамплиера.

– Работорговец по имени Лауренс Принс, – вздохнув, ответил губернатор. – Он живет в Кингстоне.

Я кивнул:

– Прекрасная история, Торрес. Нам она нравится. И мы хотим помочь вам ее завершить. Но уже по-своему, используя вас и ваше золото.

Торрес прекрасно знал, что вынужден подчиниться. Другого выбора у него не было. А наш путь теперь лежал в Кингстон.

 

39

Уже через несколько дней мы с Адевале жарились на кингстонском солнце. Губернатор направлялся на встречу с Принсом, а мы шли за ним по пятам.

Мы выяснили, что у Принса в Кингстоне есть сахарная плантация. Мудрец работал на него, но, когда в воздухе запахло золотым кушем, плантатор решил его продать.

Перед нами встал вопрос: как быть? Атаковать плантацию? Нет. Там многочисленная охрана. Вдобавок мы рисковали спугнуть Мудреца, если он в данный момент был именно там.

Вот тут-то нам и пригодился Торрес. Он должен был встретиться с Принсом, отдать ему половину золота и сказать, что вторую тот получит, предъявив Мудреца. На этой стадии мы с Адевале умыкнем Робертса, выбьем из него сведения о местонахождении Обсерватории, благодаря чему разбогатеем.

Просто, не правда ли? Что могло пойти не так в столь тщательно продуманном замысле?

Ответ явился в облике моего старого друга Джеймса Кидда.

Принс встречал Торреса в порту – старый, грузный, обильно потеющий на жарком солнце. Поздоровавшись, они пошли к выходу из гавани, продолжая разговор. Двое телохранителей шагали впереди, и еще двое – сзади.

Мог ли Торрес поднять тревогу? Я этого не исключал. Случись такое, мы бы оказались в меньшинстве. Людей у Принса хватало. Однако Торрес понимал: этот крик может оказаться последним в его жизни, поскольку через мгновение мой скрытый клинок полоснет ему по горлу. И помимо прочего, тогда никто из нас больше не увидит Мудреца.

Теперь про Кидда. Самое забавное, я не сразу его увидел, но как бы почувствовал его присутствие. Я стал озираться по сторонам, как это сделала бы ты, если бы вдруг запахло горелым.

И только потом я заметил его на другом конце причала, слоняющимся среди толпы. Прохожие то и дело загораживали его фигуру, но я его узнал. Потом он повернулся лицом и подтвердил мою догадку. Так и есть: Джеймс Кидд. Конечно же, он явился сюда не ради местных красот и не из желания подышать воздухом Кингстона. Достаточно было взглянуть на его физиономию. Нет, его сюда привели ассасинские дела. Кого же он собрался убить? Принса? Торреса?

Черт бы побрал этого парня! Мы приближались к стене, окаймляющей порт. Оставив Адевале, я бросился вперед, схватил Кидда и поволок в узкий проход между рыбачьими хижинами.

– Эдвард, за каким чертом тебя сюда принесло?

Он извивался всем телом, пытаясь вырваться, но я без труда удерживал его. (Потом, вспоминая эту сцену, я удивлялся, с какой легкостью сумел припечатать его к стене хижины.)

– Я слежу за теми людьми, рассчитывая подобраться к Мудрецу, – сказал я Кидду. – Ты можешь не встревать, пока он не появится?

– Что? Мудрец здесь? – удивленно вскинул брови Кидд.

– Да, приятель. И Принс ведет нас прямиком к нему.

– Ч-черт, – выругался Кидд и досадливо поморщился.

Обнадеживать его я не собирался и потому добавил:

– Я повременю пускать в ход клинок. Но надолго не рассчитывай.

Торрес с Принсом успели уйти вперед, и нам не оставалось ничего другого, как поспешить за ними. Кидд шел впереди, давая мне на ходу урок ассасинского искусства быть невидимым. Я убедился в пользе его навыков. Все сработало как по маслу. Держась неподалеку от тех, за кем мы наблюдали, мы сами оставались вне поля зрения, успевая ловить обрывки разговоров. Торрес стал жаловаться на слишком долгий путь по жаре.

– Принс, я начинаю уставать от нашей прогулки, – говорил он. – К этому времени мы должны бы уже прийти.

Похоже, прогулка окончилась. Вот только куда Принс привел гостя? Явно не к себе на плантацию. Впереди торчал покосившийся деревянный забор с нелепой аркой посредине. Никак кладбище?

– Ну вот и пришли, – ответил Принс. – Мы с вами должны находиться в равных условиях. Согласны? Боюсь, у меня доверия к тамплиерам не больше, чем у вас ко мне.

– Если бы я знал, Принс, что вы настолько капризны и пугливы, я бы принес вам букет цветов, – натянуто пошутил Торрес.

Оглянувшись по сторонам, он вошел в кладбищенскую арку.

Принс засмеялся:

– Даже не знаю, почему я так волнуюсь… Из-за денег, наверное. Сумма внушительная…

Он умолк. Понимающе кивнув, мы с Киддом проскользнули следом. Стараясь ничем себя не выдавать, мы прятались за покосившимися надгробиями, а сами не спускали глаз с середины кладбища, где остановились Торрес, Принс и четверо телохранителей работорговца.

– Пора, – шепнул мне Кидд.

– Нет, – твердо возразил я. – Не раньше, чем увидим Мудреца.

Тамплиер и работорговец занялись тем, ради чего встретились. Торрес достал из поясной сумки туго набитый кошелек и положил на протянутую ладонь Принса. Он покупал жизнь Мудреца не за серебро, а за золото. Не сводя глаз с Торреса, Принс подкинул кошель на ладони, оценивая вес.

– Это лишь часть выкупа, – пояснил Торрес.

Дрогнувший уголок рта был единственным свидетельством, что губернатор не полностью владел собой.

– Остальное получите позже.

Голландец открыл кошелек:

– Знаете, сеньор Торрес, мне претит продавать человека своей расы только из выгоды. Напомните мне еще раз… Чем этот Робертс сумел так досадить вам?

– Это что, незнакомое мне проявление протестантского благочестия? – начал раздражаться Торрес.

– Возможно, как-нибудь в другой раз, – вдруг сказал Принс, бросая золото обратно Торресу.

Тот инстинктивно поймал кошелек.

– В чем дело? – спросил недоумевающий губернатор.

Но Принс уже шагал прочь. Он махнул телохранителям, на ходу бросив Торресу:

– В следующий раз убедитесь, что за вами не следят!

Работорговец повернулся к телохранителям:

– Разберитесь с этим!

Все четверо бросились не к Торресу. Они устремились к нам.

Я прятался за могильной плитой. Выдвинув лезвие клинка, я встретил первого телохранителя, полоснув его снизу в бок. Этого хватило, чтобы он замер. Обежав вокруг надгробия, я чиркнул ему по сонной артерии, пролив первую за день кровь.

Телохранитель сполз на землю. Он был мертв. Я отер с лица его кровь, повернулся и пробил нагрудник второго. Третьего я обманул, прыгнув на надгробие и оттуда угостив его горячей сталью. Хлопнул пистолетный выстрел. Адевале убил четвертого. А Кидд тем временем бросился вдогонку за Принсом. Торрес вертел головой, ошеломленный столь внезапным поворотом событий. Крикнув Адевале, я выбежал с кладбища.

Мы с Киддом неслись по раскаленным улицам.

– Ты упустил свой шанс, Кенуэй, – обернувшись, крикнул он. – Я собираюсь прикончить Принса прямо сейчас.

– Не торопись, Кидд. Мы можем действовать сообща.

– Ты упустил свой шанс.

К этому времени Принс понял, что пошло не так. Четверо его лучших телохранителей валялись убитыми на кладбище (такая вот ирония), а сам он был вынужден улепетывать от ассасина по кингстонским улицам.

Работорговец вряд ли догадывался, что его единственным шансом на спасение был я. Ты могла бы ему посочувствовать. Никто, находясь в здравом уме, не захочет, чтобы их единственной надеждой на спасение оказался Эдвард Кенуэй.

Я догнал Кидда, схватил за талию и швырнул на землю.

(Бог мне свидетель, все, что случилось потом, здесь ни при чем. Но еще тогда меня удивило, до чего же легкое у Кидда тело и какая тонкая у него талия.)

– Кидд, пока я не найду Мудреца, я тебе не позволю убить Принса, – прохрипел я.

– Я целую неделю выслеживал этого борова, изучал все его повадки, – сердито бросил мне Кидд. – И какая удача: вместо одной моей цели мне встречаются сразу две. Но ты отнимаешь у меня обе.

Наши лица были так близко, что я чувствовал на своем жаркие волны его гнева.

– Потерпи – и ты их укокошишь, – пообещал я.

Все еще злясь, он отодвинулся от меня.

– Ладно, – буркнул Кидд. – Но когда мы разыщем Мудреца, ты поможешь мне разделаться с Принсом. Согласен?

Мы пожали друг другу руки, предварительно поплевав на них. Вулкан его гнева извергнулся, но быстро погас. Мы отправились к плантации Принса. Значит, нам все-таки придется туда проникнуть. Как должен чувствовать себя человек, когда его вынуждают брать свои слова обратно?

Мы поднялись на невысокий холм. Оттуда вся плантация была как на ладони. Мы уселись на каменистой площадке. Я смотрел, как трудятся рабы. Мужчины рубили сахарный тростник. Ветер доносил их заунывное пение, в которое постоянно вклинивался хруст срубаемого тростника. Женщины сгибались под тяжестью корзин, доверху набитых стеблями.

Адевале рассказывал мне о жизни на плантации. Собранные стебли пропускали через металлические вальцы. Нередко туда же затягивало чью-то руку. Когда такое случалось, единственным «выходом из затруднительного положения» было отсечение руки несчастного. Адевале рассказывал, как выжатый сок затем кипятили, выпаривая, пока он не превращался в вязкую массу, наподобие птичьего клея. Попав на кожу, этот «клей» вызывал жуткие ожоги и оставлял уродливые шрамы.

– Мои друзья лишались глаз, пальцев и рук, – рассказывал Адевале. – Никто и не думал хвалить рабов за хороший труд. А уж за что-то извиняться перед нами… такое хозяевам и в голову не приходило.

Мне вспомнились и другие его слова:

– Куда мне податься с кожей такого цвета и таким акцентом? В каком уголке мира я смогу спокойно жить?

Я понимал: люди, подобные Принсу, были творцами бед и несчастий всех, кто от них зависел. Их жизненные принципы противоречили моим убеждениям и расходились со всем, что мы ценили и отстаивали в Нассау. Мы верили в жизнь и свободу, а не в такое вот… подчинение. Не в эту жизнь-пытку. Медленную смерть.

Я стиснул кулаки.

Кидд достал трубку и закурил. Мы продолжали наблюдать за жизнью плантации.

– Караульные охраняют плантацию по всему ее периметру, – сказал он. – Наверное, у них на случай тревоги есть колокола. Точно. Вон там. Видишь?

– Значит, придется вывести эти колокола из строя, пока не поздно, – задумчиво отозвался я.

Боковым зрением я увидел нечто странное: послюнив большой палец, Кидд начал выковыривать пепел из чашечки трубки. Странным было не это, а его последующее действие. Теперь Кидд обмакивал палец в пепел и натирал веки.

– Здесь полно охраны. У нас не получится незаметно пробраться на плантацию, – сказал он. – Я постараюсь отвлечь внимание охранников на себя. Это даст тебе шанс перерезать им глотки.

Слова его были вполне здравыми, а вот действия… Складным ножичком Кидд чиркнул по пальцу, выдавил несколько капель крови и измазал ими губы. Потом он снял треуголку, развязал ленту, стягивавшую волосы. Волосы он взъерошил так, чтобы они нависали на лицо. Кидд по-кошачьи облизал палец и «помыл» лицо. Наконец он вытащил изо рта и бросил на землю мокрые тряпки, делавшие его щеки круглее, чем есть.

Странности продолжались. Кидд задрал рубашку, под которой у него оказался… корсет. Он развязал тесемки. Корсет тоже полетел на землю. Верхние пуговицы рубашки были расстегнуты. Кидд раздвинул воротник, и я увидел не что иное, как его сиськи.

У меня закружилась голова. Его сиськи? Нет. Ее сиськи. Когда я наконец оторвал глаза от этих сисек и посмотрел на его… на ее лицо, мне стало понятно, что передо мной вовсе не мужчина.

– Значит, тебя зовут совсем не Джеймсом? – спросил я, понимая всю бессмысленность вопроса.

– По большей части нет, – улыбнулась она. – Идем.

Когда она встала, ее осанка разительно изменилась. До этого она двигалась и вообще вела себя как мужчина. Сейчас я видел перед собой женщину. Это было столь же очевидно, как бугорки ее сисек под рубашкой.

Она спускалась по склону, идя к забору, что окружал плантацию. Я поспешил следом.

– Ну и ну, черт побери. Как получилось, что ты – женщина?

– Эдвард, неужели это требует объяснений? У меня здесь дело. Изумляться будешь потом. Я предоставлю тебе такую возможность.

Не скажу, чтобы я был слишком уж изумлен. По правде говоря, я вполне понимал, что вынуждало ее одеваться и вести себя по-мужски. Моряки не потерпели бы женщину на борту корабля. У них полно предрассудков на сей счет. Если женщине хотелось пожить жизнью моряка, она поневоле должна была преобразиться в мужчину.

Задумавшись об этом, я воочию увидел всю жуткую оборотную сторону подобной двойной жизни. Какой же смелостью должна была обладать эта женщина, чтобы жить и действовать в обличье Джеймса Кидда. Мне, дорогая, в жизни встречалось немало удивительных людей. Были среди них хорошие, были и плохие. А в основном – смесь плохого и хорошего, поскольку так устроено большинство людей. Но если кого и брать за образец для подражания, я бы очень хотел, чтобы ты выбрала ее. Эту женщину звали Мэри Рид. Знаю: ты не забудешь ее имени. Женщины храбрее я никогда не встречал.

 

40

Пока я ждал Мэри, прячась возле ворот, мне удалось подслушать разговор караульных. Значит, Торрес сумел улизнуть. «Интересно», – подумал я. А Принс, испугавшись за свою шкуру, спрятался на плантации. Хорошо. Будем надеяться, что цепкие ледяные пальцы страха крепко сожмут его глотку. Будем надеяться, что страх лишит его сна. Мне не терпелось заглянуть ему в глаза перед тем, как убить.

Но вначале нужно проникнуть на плантацию. И здесь мне требовалась помощь…

В этот момент появилась Мэри. Надо отдать ей должное, актрисой она была превосходной. Бог знает сколько времени она убеждала всех нас, что она мужчина. Теперь она предстала в новой роли, связанной уже не со сменой пола, а со своим якобы плачевным состоянием. Она быстро сумела убедить караульных, что нуждается в срочной помощи. И поди раскуси ее обман!

– Не подходить! – рявкнул солдат у ворот.

– Умоляю, помогите. В меня стреляли, – срывающимся голосом произнесла Мэри. – Я нуждаюсь в помощи.

– Боже милостивый! Филипс, посмотри на нее. Она же едва на ногах стоит.

Солдат, произнесший эти слова, был отзывчивее. Он распахнул перед Мэри ворота плантации.

– Сэр. Мне совсем плохо. Я боюсь потерять сознание, – прошептала она.

Сострадательный караульный протянул ей руку, помогая войти внутрь.

– Да благословит вас Господь, парни.

Хромая, Мэри сделала несколько шагов. Створки ворот закрылись. Видеть ее действий я, естественно, не мог, зато слышал все прекрасно. Шелест пружины клинка, звуки его глухих ударов, негромкие предсмертные стоны караульных и, наконец, стук упавших тел.

Я мигом перелез через забор. Теперь мы оба, пригибаясь, двигались к особняку Принса. Возможно, кто-то из рабов нас видел. Оставалось надеяться, что поднимать тревогу они не станут. Наши молитвы были услышаны, поскольку вскоре мы уже проникли в дом и, объясняясь жестами, двинулись по комнатам в поисках хозяина. Принса мы нашли в беседке на заднем дворе. Он стоял к нам спиной, сложив руки на животе, и неспешно оглядывал владения, явно довольный собой и своей жизнью. Толстый рабовладелец, сколотивший богатство на страданиях других. Помнишь, я говорил, что мне встречались законченные мерзавцы? Лауренс Принс занимал в их списке первое место.

Мы с Мэри переглянулись. Право убить рабовладельца принадлежало ей, но по непонятной мне причине (может, ассасины пытались меня завербовать?) она жестом показала, что уступает это право мне, а сама отправилась проверять другие комнаты. Я встал, миновал двор, вполз в беседку и остановился за спиной Лауренса Принса.

Я выдвинул лезвие клинка.

Его механизм был смазан более чем щедро. Если говорить о пиратах, их племя нельзя назвать оседлым. И домохозяева они никудышные. Состояние, в каком находился Нассау, – лучшее подтверждение моим словам. Но свое оружие мы содержим в идеальном порядке. Здесь мы придерживаемся той же философии, что и в отношении кораблей. В том и другом случае порядок – не прихоть, а необходимость. Условие выживания.

Скрытым клинком я очень дорожил. Если вдруг в механизм попадала вода, я долго и тщательно чистил все части. Паз, в который входило лезвие, был густо покрыт смазкой. Неудивительно, что пружина вытолкнула его беззвучно. Принс ничего не услышал.

Я выругался. Тогда он обернулся, удивившись, что его осмелились потревожить. Плантатор думал, будто это кто-то из охраны, и уже собирался отчитать наглеца. Я вонзил лезвие Принсу в грудь. Глаза рабовладельца широко раскрылись и застыли. Не вынимая лезвия, я позволил телу сползти на пол беседки. Тем временем его легкие наполнились кровью. Жизнь быстро покидала Принса.

– Что кружишь надо мной, как ворон? – кашляя, спросил он. – Нравится смотреть на страдания старика?

– Вы, господин Принс, сами заставили страдать немало людей, – равнодушно ответил я. – Считайте это воздаянием.

– Кучка глупых головорезов, одержимых странной философией, – язвительно бросил Принс. Даже в последние мгновения жизни он не мог воздержаться от презрения. – Вы живете в этом мире, но не можете заставить его двигаться в нужном вам направлении.

Здесь я не выдержал и улыбнулся:

– Насчет моих побуждений вы ошиблись. Меня интересуют только деньги.

– Как и меня когда-то, парень, – прохрипел он. – Как и меня…

Принса не стало.

Оставив тело в беседке, я вышел во двор и вдруг услышал шум, доносящийся сверху. Вскинув голову, я увидел на балконе Робертса и Мэри. К ее виску был приставлен кремневый пистолет. Другой рукой он сжимал ей правое запястье, пресекая возможность удара клинком. Смышленый парень.

– Я нашла твоего человека, – крикнула Мэри.

Казалось, ее ничуть не волновало дуло у виска. А Мудрец вполне мог нажать курок. Я это чувствовал по огню в его глазах. Они буквально пылали. «А меня ты помнишь, приятель? – мысленно спросил я. – Помнишь человека, стоявшего рядом, пока они брали у тебя кровь?»

Он вспомнил и кивнул.

– Тамплиер из Гаваны, – сказал Мудрец.

– Ошибаешься, приятель, – крикнул я ему. – Я не тамплиер. То был мой тактический маневр. А сюда мы явились, чтобы спасти твою задницу.

(В действительности это означало: «Терзать тебя до тех пор, пока не скажешь, где находится Обсерватория».)

– Спасать? Меня? Я работаю на господина Принса.

– Тебе бы стоило осмотрительнее выбирать хозяина. Он намеревался продать тебя тамплиерам.

Мудрец закатил глаза:

– Похоже, никому нельзя доверять.

Наш разговор ослабил его бдительность, чем не преминула воспользоваться Мэри. Она каблуком ударила Мудреца в голень. Он взвыл от боли. Мэри дернулась вбок и высвободилась из его хватки. Она собралась ударить противника по правой руке, сжимавшей пистолет. Замысел не удался: Робертс оттолкнул ее руку, навел на Мэри пистолет и выстрелил. К счастью, мимо, но от его толчка Мэри потеряла равновесие. Усмотрев в этом шанс, Мудрец уперся в перила, стремительно развернулся и ударил ее ногами. Мэри с воплем перелетела через перила. Я метнулся вперед, рассчитывая подхватить девушку, но ей удалось схватиться за перила нижнего этажа и выпрыгнуть на балкон.

Мудрец выхватил второй пистолет, но во двор уже вбегали караульные, которых всполошил выстрел.

– Робертс! – крикнул я, думая, что он начнет стрелять по солдатам, но он выстрелил в колокол.

Раздался громкий гул.

Мудрец не мог промахнуться. Значит, он сделал это намеренно. Его сигнал услышали. Караульные вбегали через все арки двора, окружая нас. Мэри легко спрыгнула с балкона, щелкнув пружиной скрытого клинка. Мы встали спина к спине. Численное превосходство противников уже не позволяло расправляться с ними неспешно. Солдаты выхватывали пистолеты и мушкеты. Заваруха началась.

На каждого из нас пришлось по шестеро охранников. Двенадцать человек нашли свою смерть. Одни умели сражаться лучше, другие хуже; кто держался смелее, кто трусил. Нашелся и такой, который вообще никуда не годился. Он ворвался во двор, щурясь и скуля, как щенок.

Судя по топоту ног, сюда бежало подкрепление. Теперь настал наш черед удирать. Покинув двор, мы бросились к воротам, успевая кричать встречающимся рабам: «Не стойте! Бегите отсюда!» Если бы не десятки солдат, наступавших нам на пятки, мы бы заставили рабов покинуть плантацию. А так… я даже не знаю, воспользовался ли хоть кто-то из них подаренным нами шансом на свободу.

Позже, когда я исчерпал весь запас ругательств, досадуя на упущенного Робертса, я спросил ее настоящее имя.

– Матушка знала меня как Мэри Рид, – ответила она, и в то же мгновение к моему паху прижалось что-то острое.

Глянув вниз, я увидел острие ее скрытого клинка.

Слава богу, она при этом улыбалась.

– Но никому ни слова, иначе я тебе кое-что оттяпаю, – пригрозила она.

И я никогда и никому не выдал ее тайну. Ведь Мэри была женщиной, умевшей мочиться стоя. Я не собирался недооценивать ее.

 

41

Январь 1718 г.

Дорогой Эдвард!

Мама

Пишу тебе, чтобы сообщить печальную весть. Месяц назад твой отец отошел в мир иной, сраженный плевритом. Уходил он тихо, без мучений, умерев у меня на руках, что отчасти служит мне утешением. По крайней мере, мы с ним были вместе до самого конца.

Ко времени его кончины мы уже совсем обеднели, и потому я пошла работать в местную таверну, куда ты можешь адресовать ответное письмо, если захочешь написать. До меня дошли известия о твоих подвигах. Говорят, будто ты сделался пиратом и снискал дурную славу. Прошу, напиши и развей мои страхи. К сожалению, Кэролайн я не видела с тех пор, как ты уплыл, и потому ничего не могу сообщить о ее здоровье.

Я смотрел на обратный адрес и не знал, смеяться мне или плакать.

 

42

Первые месяцы 1718 года я провел в Нассау. Где же еще? Нассау был моим домом. Но из событий тех дней память сохранила лишь обрывки. Почему? Этот вопрос задавай не мне, а ему. Ему, тихому голосу внутри, который побуждает выпить еще, когда ты знаешь, что уже хватит. Это он, тихий внутренний голос, начинал назойливо меня увещевать, не позволяя пройти мимо «Старого Эйвери», где я обычно и застревал на целый день. Наутро я просыпался в совершенно непотребном состоянии, зная, что существует лишь одно снадобье, способное облегчить мои страдания, и найти его можно у Энн Бонни в «Старом Эйвери». Я тащился туда. Что было потом? Думаю, ты уже догадалась: весь этот чертов порочный круг начинался заново.

Да, я уже давно привык выпивкой глушить свою неудовлетворенность. Но у выпивки есть особенность: порой ты сам не понимаешь, зачем пьешь. Ты не осознаешь, что выпивка – не лекарство от твоего состояния, а его симптом. Я сидел и тупо наблюдал, как Нассау все больше ветшает и превращается в развалины. Однако затуманенный ум притуплял всякое недовольство по этому поводу. Вместо действий я дни напролет просиживал в «Старом Эйвери», за своим излюбленным столом, разглядывая замызганный рисунок Обсерватории или пытаясь накропать письмо матери или Кэролайн. Иногда я думал об отце. Спрашивал себя: не приблизил ли пожар на ферме его смерть? Не был ли я виноват во всем этом? Ответ я знал, из-за чего все попытки написать матери оканчивались скомканными клочками бумаги, которыми был усеян пол террасы.

Но должен сказать: я был не настолько погружен в свои заботы, чтобы не услаждать глаза созерцанием великолепной задницы Энн Бонни, даже если сама Энн была запретным плодом. (Формально так оно и было, но Энн… скажем так, ей нравилось общество пиратов, если ты понимаешь, что я имею в виду.)

В Нассау Энн приплыла вместе со своим мужем Джеймсом – пиратом и счастливчиком, раз он женился на такой женщине. Было в этой Энн что-то притягательное. К тому же она была не прочь полюбезничать с пиратами. Поневоле возникал вопрос: не устал ли старина Джеймс Бонни от ее любезничаний? Могу побиться об заклад: работа в «Старом Эйвери» явно не была его затеей.

– Что хорошего в этом городишке? Повсюду мочой воняет, сплошные клопы и тараканы, – привычно ворчала она, убирая с лица прядки волос.

Энн была права, но слова словами, а с якоря она не снималась, продолжая подавать эль в таверне. Многие пытались за ней ухлестывать, но безуспешно. Энн редко кому дарила свои ласки.

И как раз в то время, когда я погряз в собственных горестях, когда дни мои начинались борьбой с похмельем, а проходили так, что назавтра все повторялось, мы впервые услышали о королевском помиловании.

– Мешок с дерьмом – вот что это!

Я услышал слова Чарльза Вэйна сквозь туман очередного похмелья, с которым упорно сражался.

«О чем это он?» – подумалось мне.

– Жалкая уловка! – гремел Чарльз. – Хотят посулами усыпить нашу бдительность, чтобы потом ударить по Нассау! Скоро вы сами убедитесь, попомните мои слова.

«О какой уловке он говорит?» – спрашивал мой затуманенный ум.

– Нет, Вэйн, это не уловка, – с непривычной серьезностью возразил Черная Борода. – Мне об этом рассказывал один капитан с Бермуд. Скользкий тип, но дело не в нем. Словом, помилование обещано любому пирату. Достаточно изъявить желание.

«Помилование». Услышанное вливалось в мой отупевший мозг.

В таверне был и Хорниголд.

– Уловка или нет, но мне ясно как день, что англичане вернутся в Нассау, – сказал он. – И уж конечно, вернутся при оружии. Пока никто из нас не придумал ничего толкового, предлагаю залечь на дно. Никакого пиратства, никакого насилия. Словом, ничем не щекотать королевские перышки.

– А я, Бен, не собираюсь дрожать над королевским оперением, – с упреком возразил Черная Борода.

– Что-то ты запоешь, когда король пришлет сюда солдат очищать остров от наших кишок, – сказал Бенджамин, поворачиваясь к нему. – Оглянись вокруг, приятель. Неужели ты собираешься помирать ради этой выгребной ямы?

Разумеется, Бен был прав. В Нассау воняло отовсюду, и с каждым днем все сильнее. Мы жили среди тошнотворной смеси дерьма, трюмной воды и гниющих шкур. И тем не менее это была наша тошнотворная смесь дерьма, трюмной воды и гниющих шкур. И за нее мы были готовы сражаться. А вообще, когда ты пьян, вонь ощущается не так уж сильно.

– Это наша республика. Наша идея, – упирался Черная Борода. – Свободная земля для свободных людей. Помнишь? Да, грязи и вони хватает. Но разве это мешает нам защищать свою землю?

Бенджамин отвел глаза. «Никак он уже решил для себя? Сделал выбор?»

– Меня гложут сомнения, – сказал он. – Когда я смотрю на плоды многих лет нашего труда, я повсюду вижу лишь болезни… безделье… безумие.

Помнишь, что я тебе говорил про Бенджамина? О том, как он и одевался по-другому, больше походя на военного? Оглядываясь назад… сдается мне, он никогда всерьез не хотел быть пиратом. Его устремления лежали в другой плоскости; его притягивал Королевский военно-морской флот. Бена особо не привлекало нападение на корабли, а такое редко встретишь среди пиратов. Помню, Черная Борода рассказал мне историю, как однажды корабль под командованием Хорниголда остановил шлюп. Так вот, Бенджамин ограничился тем, что забрал шляпы всех, кто был на борту. Шляпы, и больше ничего. Можешь называть это старческой сентиментальностью и нежеланием слишком уж пугать пассажиров. Возможно, ты окажешься права. Но факт остается фактом: Бенджамин Хорниголд очень мало походил на пирата, словно чурался своей принадлежности к нашему племени.

Учитывая все это, мне вряд ли стоило удивляться дальнейшему развитию событий.

 

43

Июль 1718 г.

«Моя дорогая Кэролайн…»

Это все, что я мог из себя выжать в данных условиях. (Если не забыла, местом, где я пытался сочинять письма, была таверна «Старый Эйвери».)

– Превращаешь чувства в слова? – подойдя к столику, спросила меня смуглая и прекрасная Энн – настоящая услада для глаз.

– Просто хочу написать краткое письмо домой. Мне кажется, она давно меня забыла.

Я скомкал лист и швырнул на пол.

– Твое сердце стало жестким, – посетовала Энн, возвращаясь за стойку. – Нужно бы его смягчить.

«Да, – подумал я. – Ты права, моя милая». И это смягчившееся сердце начало бы таять. Все месяцы, прошедшие с тех пор, как мы впервые услышали о королевском помиловании, в Нассау велись жаркие споры. Здешнее общество разделилось на три лагеря. Одни были готовы сразу принять помилование, другие намеревались это сделать, совершив последнюю, прощальную вылазку, а третьи были категорически против всяких помилований и проклинали клюнувших на королевские посулы. Этих возглавлял Чарльз Вэйн и…

Черная Борода? Мой старый друг держал порох сухим. Оглядываясь назад, я склонен думать, что он решил отойти от пиратства. Меж тем он покинул Нассау в поисках новой добычи. До нас доходили слухи о его успешных вылазках с богатыми трофеями и странных соглашениях, в которые он вступал. Я начал подумывать, что Черная Борода покинул Нассау, не имея ни малейших намерений вернуться. (Насколько знаю, так оно и случилось.)

Ну а я сам? С одной стороны, меня настораживало сближение с Вэйном. С другой – я не хотел принимать помилование, а это толкало меня к дружбе с ним независимо от моих симпатий и антипатий. Вэйн ждал якобитского подкрепления, которое так и не прибыло. Тогда он начал подумывать, не расстаться ли ему с Нассау и не основать ли где-нибудь новую пиратскую республику. Я бы мог подняться на борт «Галки» и уплыть вместе с ним. Что еще мне оставалось?

А затем наступило то знаменательное утро. До намеченного отплытия оставалось несколько дней. Я сидел на террасе «Старого Эйвери», пытаясь сочинять письмо к Кэролайн, но больше любуясь Энн Бонни, когда со стороны гавани послышалась артиллерийская стрельба. Залп из одиннадцати орудий. Мы сразу поняли его смысл. Время на обдумывание, отпущенное англичанами, кончилось. Теперь они явились, чтобы установить свою власть на острове.

И они это сделали. Англичане устроили нам блокаду, закрыв оба входа в гавань. Основной силой были военные корабли Королевского военно-морского флота «Милфорд» и «Роуз». Они сопровождали флотилию из пяти судов поменьше, на борту которых находились солдаты, ремесленники, припасы, строительные материалы. Словом, целая колония, готовая вытурить из Нассау пиратов, вытащить городишко из грязи и вернуть ему утраченную респектабельность.

Впереди двигался флагманский корабль «Делисия». Оттуда спустили шлюпки, поскольку корабельное кладбище не позволяло высадиться прямо на берег. Когда мы появились там, захватчики уже выгружались из лодок. Сюда приплыл не кто иной, как мой старинный приятель Вудс Роджерс. Матросы помогли ему выбраться из шлюпки. Такой же загорелый и опрятный, но одолеваемый заботами. Помнишь его обещание стать губернатором Багамских островов? Он добился желаемого. А помнишь, как он намеревался выдавить пиратов из Нассау? Похоже, он и здесь рассчитывал на успех.

Никогда еще я так не сожалел, что рядом нет Черной Бороды. Он бы точно знал, что делать. Смесь интуиции и природной смекалки была попутным ветром для его жизненных парусов.

– Чтоб мне болтаться на виселице, – пробурчал стоящий рядом со мной Калико Джек. (Ах, Джек, не искушай судьбу!) – Король Георг устал от наших проволочек. А что это за мрачный тип?

– Капитан Вудс Роджерс, – ответил я.

Я не спешил возобновлять знакомство с Роджерсом и встал так, чтобы он меня не видел, но мне были бы слышны его слова.

Капитан заглянул в поданный ему свиток:

– …мы желаем начать переговоры с людьми, именующими себя правителями острова. Это Чарльз Вэйн, Бен Хорниголд и Эдвард Тэтч. Соблаговолите выйти вперед.

Бенджамин вышел из толпы.

– Трусливый подонок, – выругался Джек.

Правдивее не скажешь. Этот момент явился концом прежнего Нассау и наших надежд сохранить пиратскую республику.

 

44

Ноябрь 1718 г.

Только встретившись с ним снова, я по-настоящему понял, как мне его не хватало.

Тогда я подумать не мог, что вскоре опять его потеряю, и уже навсегда.

Мы встретились на побережье Северной Каролины, в бухте Окракок, где он, конечно же, устроил пиршество, и оно, само собой, продолжалось всю ночь. Я там появился перед рассветом.

По всему берегу светились точки костров. Кто танцевал джигу под пиликанье скрипки, кто передавал по кругу кожаную флягу с ромом и громко хохотал. На вертеле жарился дикий кабан, распространяя такой потрясающий аромат, что мой голодный желудок тут же заурчал. Похоже, на побережье Окракок Черная Борода основал свою новую пиратскую республику. Судя по всему, он не горел желанием возвращаться в Нассау и восстанавливать там прежние порядки.

Чарльз Вэйн меня опередил. Когда я брел к ним по песку, предвкушая обжигающий вкус рома на губах и кабанье мясо, которым наемся до отвала, разговор между Черной Бородой и Вэйном почти закончился.

– Ты изрядно нас разочаровал, Тэтч, – громогласно и нагло заявил Чарльз. Увидев меня, он добавил: – Представляешь, Тэтч говорит, что намерен остаться здесь. Прокляни его, пока не поздно, и вздерни всех своих, кто вздумает последовать за этим жалким ублюдком в бесславие.

Будь это не Эдвард Тэтч, а кто-то другой, Вэйн перерезал бы ему глотку, не раздумывая. Но перед ним был Черная Борода, и потому Чарльз не схватился за кинжал.

И Черная Борода, будь перед ним кто-то другой, а не Вэйн, приказал бы заковать наглеца в кандалы за дерзкие речи. Но и он ничего не сделал. Почему? Возможно, из-за чувства вины, поскольку сам Черная Борода повернулся спиной к пиратству. Возможно, он восхищался Чарльзом. Что бы мы ни думали о Вэйне, в храбрости и верности пиратству ему не откажешь. Никто так бешено не сражался против королевского помилования, как Чарльз. И не было крупнее занозы в заду у Роджерса, чем он. С помощью брандера Чарльз прорвал блокаду и уплыл из Нассау. После этого он регулярно совершал набеги на Нью-Провиденс, всячески усугубляя трудности Роджерса. Сам он ждал подкрепления. Чарльз не оставлял надежды, что Черная Борода явится ему на помощь. Но в ту ночь, полную терпких запахов суши и моря, мне стало ясно: его последние надежды рухнули.

Вэйн ушел, вздымая песчаные облака. Прочь от тепла догорающих костров. Ушел, сотрясаемый гневом.

Мы смотрели Чарльзу вслед. Потом я перевел взгляд на Тэтча. Все его пояса были расстегнуты, пуговицы камзола – тоже. Из-под рубашки выпирал недавно появившийся животик. Черная Борода молча пригласил меня сесть на песок, протянул бутылку вина и ждал, когда я отхлебну.

– Этот Вэйн просто болван, – захмелевшим голосом произнес Черная Борода, махнув в сторону удалявшегося Чарльза.

«Да, – подумал я, – но представляешь, какая ирония? У твоего старого дружка Эдварда Кенуэя такие же желания, как у этого болвана».

Возможно, Вэйн и был предан нашим идеалам, однако собратья-пираты ему не доверяли. Он и раньше отличался жестокостью, а в последнее время совсем одичал и стал беспощадным. Мне рассказывали, что он изобрел новые пытки для пленных. Их привязывали к бушприту, под веки загоняли спички, которые затем поджигали. Даже сподвижники Вэйна усомнились в нем. Думаю, он не хуже меня сознавал: Нассау требовался предводитель, способный воодушевить людей. Человек калибра Тэтча.

Черная Борода встал. Я тоже поднялся. Чарльз Вэйн к этому времени превратился в едва различимую точку.

– Кенуэй, я знаю: ты приплыл звать меня обратно. – Чувствовалось, он был растроган. – Ты сохраняешь добрую веру в меня. Но с прежним Нассау покончено. Похоже, и во мне что-то оборвалось.

– А я, друг, так не думаю, – не кривя душой, возразил я. – Но твоему нынешнему состоянию не завидую.

Он кивнул:

– Ей-богу, Эдвард. Жить так – все равно что жить с громадной дырой в животе. Что ни шаг – кишки вываливаются наружу, и ты вынужден нагибаться, подбирать их и запихивать обратно. Когда мы с Беном только обосновались в Нассау, я не сразу понял, что нужно местным жителям. А им требовались сильные предводители, способные обеспечить порядок и процветание. Зато я не особо ошибся насчет упадка, который ждал Нассау при таком правлении, какое было у нас.

Некоторое время мы шагали молча, слушая негромкий шелест прилива, накатывающего на песок. Вероятно, нас одолевали схожие мысли: как и я, Черная Борода связывал крах Нассау с правлением Бенджамина.

– Стоит человеку вкусить власти, и он тут же начинает думать, как бы распространить ее на весь мир. – Черная Борода махнул в сторону костров. – Знаю, они считают меня прекрасным капитаном, но я до чертиков ненавижу вкус своего капитанства. Я высокомерен и самонадеян. Во мне нет равновесия, нет умения управлять толпой так, чтобы люди не чувствовали, что ими управляют.

Кажется, я понимал, что он имеет в виду. Вполне понимал. Но мне не нравились его слова. Не нравилось то, что Черная Борода отдаляется от нас.

Мы снова зашагали по берегу.

– Ты все еще разыскиваешь того Мудреца? – спросил Тэтч.

Я ответил, что да, но умолчал про то, что все мои усилия сводились к тому, как я целыми днями торчал в «Старом Эйвери», наливался элем и думал о Кэролайн.

– Месяц назад, когда мы потрошили один кораблик, услышал я про человека по фамилии Робертс. И плавал он на судне работорговцев. «Принцесса» называется. Может, разнюхаешь, что к чему?

Значит… плотник с мертвыми глазами, человек, обладающий древнейшими знаниями, перебрался с плантации на корабль работорговцев. В этом был смысл.

– Говоришь, «Принцесса»? Спасибо тебе огромное, Тэтч.

 

45

Разумеется, англичане не собирались оставлять Черную Бороду в покое. Как я узнал, для его поимки отправили военно-морской корабль «Жемчужина» под командованием лейтенанта Мэйнарда. Губернатор Виргинии установил награду за голову Тэтча. К этому его побудили жалобы торговцев. Черная Борода совершал вылазки из бухты Окракок, грабя всех без разбора. Естественно, губернатор опасался, как бы эта бухта не стала вторым Нассау. Кому понравится, когда у тебя на заднем дворе орудует дерзкий пират? И потому губернатор установил награду, а англичане отправились ловить Черную Бороду.

Вначале мы услышали тревожный шепот: «Англичане на подходе. Англичане на подходе». Глядя через оружейные щели шлюпа «Приключение» (так называлось судно Тэтча), мы видели, что англичане спустили лодку, рассчитывая незаметно подкрасться к нам. Мы бы легко расправились с ними, если бы не одно «но». Помнишь, я рассказывал о пиршестве, где было вино и жареный кабан? Начавшись, это пиршество никак не могло окончиться.

Нас мучило жесточайшее похмелье.

Мы решили отпугнуть приближающуюся лодку, дав по ней залп. Это все, на что мы тогда были способны.

В то утро на борту корабля Тэтча находилась лишь часть его команды. От силы человек двадцать. Я был одним из них и тогда вряд ли сознавал, что мне суждено сыграть свою роль в назревающих событиях, определивших судьбу знаменитого пирата.

Надо отдать ему должное, даже в состоянии жесточайшего похмелья Черная Борода не потерял способность ориентироваться в водных путях бухты Окракок. Подняв якорь, мы спешно двинулись в сторону отмелей.

Люди Мэйнарда устремились за нами. Они подняли красный вымпел, ясно показывая свои намерения. Я это понял по глазам Черной Бороды – моего давнего друга Эдварда Тэтча. Все, кто был тогда на борту «Приключения», знали: англичанам нужен только он и больше никто. В заявлении губернатора Виргинии упоминалось имя лишь одного пирата, и этим пиратом был Эдвард Тэтч. Настырные англичане охотились не за нами, а за Черной Бородой. И тем не менее никто не сдрейфил, никто не прыгнул за борт. Его личность так воодушевляла нас, что мы, исполненные верности и преданности, были готовы умереть за него. Эх, если бы эти его качества – да во благо Нассау!

День выдался тихим – ни ветерка. Паруса обвисли, и нам пришлось уходить на веслах. Англичане нас нагоняли: мы уже видели белки глаз друг друга. Черная Борода бросился к корме. Там, перегнувшись через планшир, он крикнул людям Мэйнарда:

– Черт вас побери, негодяи, кто вы такие? И откуда явились?

Его голос звенел в утренней тишине, но преследователи молчали и лишь безучастно глядели на нас своими пустыми глазами. Похоже, они хотели выбить нас из равновесия.

– Как видите, среди нас нет ни одного пирата, – размахивая руками, гремел Черная Борода. Его голос отражался от крутых песчаных отмелей по обоим берегам узкой протоки. – Спустите шлюпку, поднимитесь к нам на борт. Вы собственными глазами увидите, что мы не пираты.

– Я не собираюсь разбрасываться шлюпками, – ответил Мэйнард. – Вскоре мы так и так подойдем к вам вплотную, – выдержав паузу, добавил он.

Черная Борода выругался и поднял бокал с ромом, произнеся тост:

– Я пью за погибель тебя и твоих людей. Трусливые щенята – вот вы кто! Пощады у вас не прошу, но и вы на мою не рассчитывайте.

– А я не жду от тебя пощады, Эдвард Тэтч. И ты тоже не рассчитывай на мою.

К нам двигались два шлюпа под командованием Мэйнарда. Впервые за все годы знакомства с Эдвардом Тэтчем я увидел в его глазах растерянность. И страх.

– Эдвард…

Мне захотелось отвести его в тихий уголок, где бы мы сели и спокойно обдумали, как быть дальше. Сколько таких разговоров мы вели в «Старом Эйвери»! Но сейчас дело касалось не очередного похода за добычей. Нам требовалось оторваться от англичан и уйти в безопасное место. Люди Тэтча находились в каком-то оцепенении: похмелье еще не выветрилось из их мозгов. Сам Черная Борода торопливо глотал ром, и его голос звучал все громче. Чем сильнее он пьянел, тем меньше внимал доводам разума, тем бессмысленнее и безрассуднее становились его действия. Он приказал выстрелить по англичанам из пушек, а поскольку ядер не было, в жерла натолкали гвозди и старые железки.

– Эдвард, не надо…

Я пытался его удержать, сознавая, что уходить от англичан нужно более тактичным способом. Стрелять по ним означало подписать себе смертный приговор. Численное и оружейное превосходство было на стороне Мэйнарда. Его люди были трезвы как стеклышко. Их глаза горели решимостью. У них была одна-единственная цель – Черная Борода. Пьяный, злой, бушующий, которого они втайне побаивались.

«Бум!» – ударили наши пушки.

Залп получился широким, но облака дыма и песка скрыли его результаты. Затаив дыхание, мы ждали, когда завеса рассеется и мы увидим, насколько серьезно повредили английские корабли. Пока мы лишь слышали крики и треск ломающегося дерева. Кажется, мы неплохо их угостили. Когда воздух снова обрел прозрачность, мы увидели, что один корабль сбился с курса, сел на мель. Второму тоже досталось. Матросов на палубе не было, а в остове зияли пробоины. Наши ребята приободрились. Нам думалось, что еще не все потеряно.

Черная Борода уперся руками в планшир и подмигнул мне.

– Эдвард, второй корабль пока еще на плаву, – охладил я его радость. – Они дадут ответный залп.

Так и случилось. Англичане выстрелили книппелями, уничтожив наш кливер. Победные возгласы людей Тэтча сменились криками отчаяния. Наш корабль потерял плавучесть; его отнесло к берегу протоки, где он накренился, царапая обломками мачт по крутым склонам. Мы беспомощно качались на волнах. Английский шлюп подходил к нам с правого борта, позволяя оценить оставшиеся у противника силы. А сил-то у них почти не осталось. На палубе стоял Мэйнард, рядом с ним – рулевой, которому он все время кричал:

– Подводи ближе! Подводи ближе…

Вот тогда-то Эдвард и решил, что лучшая защита – это нападение. Он приказал нашим людям вооружаться и готовиться к абордажу. С заряженными пистолетами и обнаженными саблями, мы ждали начала последнего сражения в этом глухом уголке Вест-Индии.

Нас окружал пороховой дым, густые слои которого покачивались в воздухе, словно гамаки. Он ел нам глаза, создавая ощущение полной нереальности происходящего. Английский шлюп казался кораблем-призраком, выплывающим из такого же призрачного тумана. Пустые палубы лишь усугубляли это ощущение. Только Мэйнард и его помощник у руля…

– Подводи ближе! Еще ближе! – продолжал кричать Мэйнард.

Глаза у него были ошалелые и выпученные, как у безумца. Одно это, не говоря уже о состоянии его судна, давало нам надежду. Похоже, англичанам досталось сильнее, чем мы думали, и это сражение – не последнее. Мы еще поплаваем.

Но наши надежды были напрасными, в чем мы вскоре и убедились.

Мы притаились за планширом. Если не брать в расчет истеричных выкриков Мэйнарда, в остальном на палубе было тихо. Сколько человек уцелело на шлюпе – мы понятия не имели… за исключением Черной Бороды. Тот был уверен в нашем численном перевесе.

– Их не больше трех-четырех душ, – кричал он. – Остальным мы разнесли башки.

Он был в своей черной шляпе. В бороде дымились фитили. От похмелья не осталось и следа. Лицо Тэтча светилось дьявольским огнем.

– Вперед, на палубу! Искромсаем их на куски!

«Неужели только трое или четверо? – мысленно усомнился я. – А если уцелевших все-таки больше?»

Но к тому моменту борт английского шлюпа ударился о наш. Под боевые кличи Черной Бороды мы ринулись на палубу противников, быстро окружили Мэйнарда и его первого помощника, вцепившегося в штурвал.

Однако Мэйнард был лицедеем не хуже моей подруги Мэри Рид. Едва дюжина пиратов оказалась на борту его судна, он мгновенно перестал закатывать глаза и истерически бормотать. Теперь он крикнул: «Пора, ребята! Сюда!» Люк юта стремительно открылся, и мы попали в западню.

Все это время англичане прятались внутри, прикидываясь убитыми и заманивая нас на борт. Зато теперь они высыпали на палубу, словно крысы, убегающие от течи в трюме. Их было не менее двух дюжин против наших жалких двенадцати человек. Зазвенела сталь, захлопали выстрелы, воздух наполнился криками.

Передо мной вырос английский матрос. Я ударил его по лицу, одновременно выдвинув лезвие скрытого клинка. Из разбитого матросского носа хлынул фонтан крови и соплей, вынуждая меня пригнуться. Другая моя рука уже сжимала пистолет. И в это мгновение меня окликнул Черная Борода:

– Кенуэй.

Его ранили в ногу. Оттуда хлестала кровь. Тэтч отбивался мечом, но ему требовался пистолет. Я бросил ему свой. Черная Борода поймал и выстрелил в англичанина, занесшего над ним абордажную саблю.

Но это был его конец. Мы оба это знали. И не только мы.

– В мире без золота мы были бы героями! – крикнул Черная Борода окружившим его англичанам.

Мэйнард повел своих людей в атаку на Тэтча, и тот, видя, что участь его предрешена, оскалил зубы и взмахнул мечом. Лейтенант пронзительно закричал. Рукав его мундира покраснел от крови, меч с пробитым эфесом выпал из руки. Но Мэйнард выхватил из-за пояса пистолет, выстрелив Эдварду в плечо. Мой друг опустился на колени. Бормоча ругательства, он еще пытался размахивать мечом, но враги напирали на него со всех сторон.

Нас становилось все меньше. Я выстрелил из второго пистолета, сделав подбиравшемуся ко мне матросу дырку в переносице. Я убивал англичан одного за другим, умело и безжалостно. Похоже, это охладило пыл тем, кто был еще жив. Воспользовавшись паузой, я обернулся и увидел, что Эдвард смертельно ранен. Стоя на коленях, он еще продолжал отбиваться, а противники, будто стервятники, наскакивали на него, оставляя новые кровавые следы.

Вскричав от гнева и отчаяния, я раскинул руки и бросился к нему. Мое лезвие косило англичан направо и налево. Я перехватил инициативу. Очередного противника я швырнул на пол и, сделав его живым трамплином, перемахнул через нескольких англичан, загораживающих путь к Черной Бороде. Новый взмах клинка – и еще двое, разбрызгивая кровь, шумно грохнулись на палубу. Я был совсем рядом, готовый помочь другу.

Но я опоздал. Слева на меня выскочил английский матрос – здоровенный верзила. Мы оба двигались с такой скоростью, что не могли погасить инерцию движения. Столкнувшись, мы перелетели через планшир и оказались в воде.

За мгновение до этого я увидел, как моему другу перерезали горло. Хлынувшая кровь залила ему грудь, глаза закатились. Черная Борода упал на палубу, чтобы больше уже не подняться.

 

46

Декабрь 1718 г.

Если ты не слышала, как кричит человек с простреленным коленом, ты не слышала настоящего крика человеческой боли.

Так Чарльз Вэйн наказал капитана английского работоргового судна, которое мы взяли на абордаж. Но прежде их корабль успел продырявить посудину Вэйна, и нам пришлось подогнать «Галку» и взять его людей к себе на борт. Вэйн был зол до крайности, но и в этом случае он не имел права терять самообладание. Если уж на то пошло, вылазка была целиком его затеей.

Замысел этот появился у него вскоре после гибели Эдварда.

– Значит, Тэтч отпрыгал свое? – спросил Чарльз.

Мы сидели в капитанской каюте «Галки». Рядом храпел пьяный Калико Джек. Он спал прямо на стуле, в позе, противоречащей закону тяготения. Джек тоже отказался от королевского помилования, сделавшись моим невольным союзником.

– Англичане обступили его со всех сторон, – ответил я, продолжая разговор. Картина гибели Тэтча вновь предстала перед моими глазами. – Я не успел к нему пробраться.

Я помнил, как Черная Борода упал, помнил, как хлестала кровь из располосованного горла. Его убили, как бешеного пса. Прогоняя жуткое видение, я сделал изрядный глоток рома.

Я слышал, англичане подвесили его голову к бушприту, выставив в качестве трофея.

И они еще называли нас подонками!

– Свиреп он был, черт его подери, но сердце у него металось, – заявил Чарльз.

Говоря это, Вэйн царапал кончиком ножа по крышке стола. Любого другого гостя я бы заставил прекратить это занятие и не уродовать мой стол, но только не Чарльза Вэйна. Не Чарльза Вэйна, побитого Вудсом Роджерсом. Не Чарльза Вэйна, оплакивающего гибель Черной Бороды. И прежде всего, не Чарльза Вэйна, у которого в руке был нож.

И потом, он говорил правду. Уцелей Черная Борода, он едва ли стал бы другим. Эдварда Тэтча не привлекала роль пиратского главаря, ведущего нас за собой.

Мы замолчали. Может, вспоминали славные деньки в Нассау, безвозвратно оставшиеся в прошлом. А может, думали о будущем, поскольку Вэйн вдруг шумно вздохнул, отложил нож и хлопнул себя по ляжкам.

– Слушай, Кенуэй, – начал он. – Я вот тут кумекаю насчет твоей зацепки… Этой… Обсерватории, которую ты все собирался искать. Откуда мы знаем, существует ли она на самом деле?

Я искоса взглянул на него, пытаясь понять, не шутит ли. Над моими рассказами про Обсерваторию смеялись и раньше, и я не хотел выслушивать новых насмешек. Во всяком случае, сейчас. Однако Чарльз был вполне серьезен. Он подался вперед, ожидая моего ответа. Калико Джек продолжал храпеть.

– Нужно найти корабль, перевозящий рабов. Называется «Принцесса». На нем плавает некто Робертс. Он знает, где искать Обсерваторию.

Чарльз задумался.

– Все работорговцы связаны с Королевской африканской компанией. Сцапаем один из их кораблей и порасспросим, что к чему.

Но к несчастью для всех нас, первый же корабль этой компании изрешетил «Скиталец» Чарльза, и мне пришлось спасать его команду. Мы все-таки взяли на абордаж судно работорговцев и быстро утихомирили матросов. Потом занялись капитаном.

– Капитан утверждает, что «Принцесса» отходит из Кингстона регулярно, раз в два-три месяца, – сообщил я Вэйну.

– Отлично. Вот туда мы и поплывем, – ответил он.

Итак, решение было принято: идти в Кингстон. Для капитана работоргового судна эта история окончилась бы вполне благополучно, если бы он не взвился и не заявил нам дрожащим от гнева голосом:

– Жалкие выскочки, вы повредили мне паруса и такелаж. За вами должок!

Любой, кто знаком с Чарльзом Вэйном, знал, что последует за такими словами. Речь не о его точных действиях, а о жуткой и безжалостной расправе. Недолго думая, Чарльз с пистолетом подскочил к капитану. Дуло уперлось пленному в колено. Вэйн прикрыл себе лицо, чтобы не забрызгало кровью, и нажал курок.

Все произошло быстро и обыденно. Наказав строптивого капитана, Чарльз Вэйн отошел.

– Черт тебя побери, Вэйн! – не выдержал я, когда он поравнялся со мной.

– Да, Чарльз, ты настоящий дьявол во плоти, – подхватил Калико Джек.

Он был трезв, что само по себе шокировало не хуже пронзительных криков раненого капитана. Похоже, старый пьянчуга Джек намеревался сцепиться с Чарльзом Вэйном.

– Не зли меня, Джек, – буркнул Вэйн, поворачиваясь к квартирмейстеру.

– А это моя обязанность – злить тебя, Чарльз, – огрызнулся Калико Джек, обычно валявшийся пьяным, но сегодня, похоже, намеревавшийся бросить вызов авторитету Вэйна. – Парни, идите сюда, – крикнул он.

Казалось, они только и ждали сигнала. Нас окружило несколько сторонников Джека. Все были вооружены. Мы уступали им в численности, но это не остановило Адевале. Тот схватился было за саблю, но его ударили по лицу гардой меча, опрокинув на палубу.

Я попытался броситься ему на помощь, но мне в лицо уткнулись дула пистолетов.

– Дело такое… Мы тут с парнями немного посовещались, пока вы занимались разной чепухой, – сказал Калико Джек, кивнув в сторону захваченного работоргового судна. – И решили, что я больше гожусь в капитаны, чем такие безрассудные псы, как вы.

Он указал на Адевале, и от слов, которые я услышал, у меня внутри забурлила кровь.

– Этого я, пожалуй, продам в Кингстоне фунтов за десять. Ну а с вами двоими рисковать не стану.

Окруженные сторонниками самозваного капитана, мы с Чарльзом и горстка наших людей были не в состоянии что-либо предпринять. В голове лихорадочно носились мысли. Я без конца задавал себе вопрос: где я допустил слабину? Неужели все это – следствие расправы над Черной Бородой? Неужели мы до того привыкли уповать на его власть, что не стало Тэтча – и воцарился хаос? Похоже, что так.

– Ты еще пожалеешь об этом дне, Рэкхем, – процедил я сквозь зубы.

– Я и так жалею почти о каждом прожитом дне, – вздохнул бунтовщик Калико Джек.

Его разноцветная рубашка была последним, что я видел на палубе «Галки». Через мгновение мне на голову набросили черный мешок.

 

47

Так мы оказались на острове Провиденсия. Нас туда прибило после месячного дрейфования на покореженном «Скитальце».

Джек оставил нам запас пищи и оружие, но руль и оснастка корабля были сильно повреждены. За месяц дрейфа мы неоднократно пытались починить мачты и такелаж, но безуспешно. Дневное время в основном уходило на откачку воды. Нужно было любым способом сохранить корабль на плаву. Мне пришлось привыкнуть к непрестанным словоизлияниям Чарльза. Рот у него не закрывался ни днем ни ночью. Он то произносил напыщенные речи, то бормотал бредовые фразы. Главной мишенью его монологов был, конечно же, Калико Джек.

– Я обязательно доберусь до тебя, Джек Рэкхем! – грозил он, потрясая кулаком. – Я располосую тебя вдоль и поперек. Я вырву твои кишки и буду играть на них, как на струнах лютни.

На борту «Скитальца» мы встретили Рождество 1718 года. Нашу протекающую посудину качало на волнах, как бутылку из-под рома. Оставалось лишь молиться, чтобы погода смилостивилась над нами. Джек отправил нас в это плавание вдвоем. Естественно, он не снабдил нас календарем, и мы не знали, в какой из дней наступило Рождество и когда 1718 год сменился 1719-м. На нашем суденышке оба знаменательных дня были похожи на все остальные. Чарльз Вэйн неутомимо гневался: на море, на небо, на меня и в особенности – на своего давнего дружка Джека Рэкхема по прозвищу Калико Джек.

– Я с тобой еще рассчитаюсь! Мое возмездие настигнет тебя, шелудивый ублюдок!

Как-то, не выдержав, я попытался урезонить Чарльза, сказав, что нескончаемая ругань и крики только подрывают наш моральный дух. На меня тут же обрушился поток его гнева.

– Эй, всем внимательно слушать грозного Эдварда Кенуэя! – зарычал Вэйн. – Знаменитый капитан нам сейчас расскажет, как выбраться из затруднительного положения. Его флотоводческий гений найдет способ управлять кораблем, лишенным руля и парусов.

Даже не знаю, как за этот месяц мы не поубивали друг друга. Но когда вдали показалась полоска суши, мы мигом забыли обо всем. Мы радостно орали, надрывая глотки, хлопали друг друга по спине и прыгали по палубе. На покореженном «Скитальце» имелась шлюпка с веслами. Мы спустили ее на воду и уже в темноте погребли к берегу, а пристав, в изнеможении повалились на песок. Но мы ликовали. Еще бы, после месячных странствий по морю мы наконец-то обрели сушу.

Проснувшись, мы увидели, что «Скиталец» выбросило на берег. Перебранка вспыхнула с новой силой: мы обвиняли друг друга в забывчивости. Второпях мы не поставили нашу хлипкую посудину на якорь.

Да и радость по поводу обретения суши была недолгой. Остров, где мы очутились, был совсем маленьким.

Маленький остров Провиденсия, но с примечательной историей. Правда, история у него была преимущественно кровавая. В прошлом веке за обладание островом сражались английские колонисты, пираты и испанцы. Сорок лет назад знаменитый пират Генри Морган отбил остров у испанцев и в течение некоторого времени Провиденсия была его оплотом.

К моменту нашей с Чарльзом высадки остров служил пристанищем нескольким колонистам, беглым рабам и каторжникам. Помимо них, там жили остатки индейского племени мискито, когда-то владевшего всем островом. Мы обследовали заброшенный форт, но не нашли там ни выпивки, ни чего-либо пригодного в пищу. Соседний пустынный островок Санта-Каталина не вызывал у нас никакого интереса. Теперь мы проводили дни за рыбной ловлей и собирали в прибрежных лужах листовидных устриц. Порой у нас случались словесные перепалки с индейцами и колонистами, которых заносило в эту часть острова, а также с ловцами черепах. Колонисты диковато и испуганно поглядывали на нас, не зная, атаковать или дать деру. От них можно было ожидать того и другого. Мне казалось, что их глаза умеют поворачиваться в противоположные стороны. А еще у них как-то странно дергались сухие, растрескавшиеся от солнца губы.

После одной такой встречи я повернулся к Чарльзу, собираясь поделиться с ним своими наблюдениями, и вдруг поймал на себе знакомый диковатый взгляд. И его глаза тоже смотрели в разные стороны, а сухие и растрескавшиеся от солнца губы странно дергались.

Уж не знаю, на какой хлипкой веревке держалась целостность личности Чарльза Вэйна, только однажды она порвалась, и он отделился от меня, чтобы создать новое местное племя. Племя, состоящее из него одного. Наверное, мне нужно было отговорить его от этой затеи. Сказать что-нибудь вроде: «Чарльз, мы должны держаться вместе». Но я был по горло сыт Чарльзом Вэйном. И потом, даже отделившись, он продолжал напоминать о себе. Он повадился красть моих устриц, делая набеги из джунглей. Обросший, небритый, в лохмотьях и с горящими глазами безумца, он хватал мой недавний улов, поливал меня бранью и скрывался в кустах, откуда исторгал новые потоки ругани. Я дневал и ночевал на берегу: купался, ловил рыбу и устриц или всматривался в горизонт – не мелькнет ли где парус. И все время меня не покидало ощущение, что Чарльз следит за мной из кустов.

Прошло еще сколько-то времени, и я попытался наладить с ним отношения:

– Вэйн, почему ты не хочешь выйти и поговорить со мной? Ты, никак, задубел в своем безумии?

– Безумии? – переспросил он. – Разве стремление выжить – это безумие?

– Да пойми, чудак, я не сделаю тебе ничего плохого. Давай спокойно, по-джентльменски, обсудим все твои претензии ко мне.

– Я как вспомню нашу болтовню, у меня сразу голову схватывает. Держись от меня подальше и не мешай мне спокойно жить!

– Хорошо, только прекрати воровать у меня еду и воду.

– Я ничего не прекращу, пока ты не заплатишь мне кровью. Это ведь из-за тебя мы отправились искать корабли работорговцев. И из-за тебя Джек Рэкхем забрал мой корабль!

Теперь тебе ясно, с кем мне приходилось иметь дело? Чарльз терял рассудок. Он обвинял меня в действиях, на которые сам же меня и подбил. Не кто иной, как Чарльз, вдруг захотел отправиться на поиски Обсерватории. И он же спровоцировал бунт своей команды, жестоко ранив капитана работоргового судна. У меня было ничуть не меньше причин для ненависти к нему, чем у него ко мне. Разница между нами заключалась в том, что я не потерял рассудок. Рассудок служит мне до сих пор. Чарльз усиленно старался втянуть в свое безумие и меня, отчего сам делался еще безумнее.

– Это все ты и твои сказки, Кенуэй! Ты завлек нас в этот хаос!

Он по-крысиному прятался в кустах, выбирая углы потемнее. Забивался между корнями или обхватывал стволы деревьев и, нюхая собственный смрад, трусливо следил за мной. Мне стало казаться, что Вэйн замышляет убить меня. Свое оружие я содержал в порядке, и, хотя не разгуливал по острову вооруженным (я постепенно привык не таскать на себе ничего лишнего), мне бы не понадобилось много времени, чтобы вооружиться.

Потом его безумие сделало новый виток. От словесных оскорблений и угроз, которыми Чарльз осыпал меня, прячась в кустах, он перешел к устройству ловушек. Я для него превратился в дичь.

Я терпел, пока однажды не решил: с меня достаточно. Я должен убить Чарльза Вэйна.

Утром, когда я вышел, намереваясь осуществить задуманное, на сердце у меня было тяжело. Уж лучше терпеть спутника-безумца, чем остаться одному. Но его безумие перешло опасную черту. Чарльз меня ненавидел и явно намеревался убить. Милосердие, проявленное к нему, могло стоить мне жизни.

Я нашел его возле родника. Он сидел на корточках, держа руки между ногами. Казалось, он пытается развести огонь. При этом он напевал какую-то совершенно бессмысленную песню.

Я находился у него за спиной. Прикончить его не составило бы труда. Я пытался себя убеждать, что поступаю гуманно, обрывая жизнь, которой он сам тяготится. Я неслышно подкрался к Чарльзу и выдвинул скрытый клинок.

Но у меня не хватило решимости сразу нанести удар. Я немного замешкался и едва не погиб сам. Поза Чарльза оказалась уловкой. Он стремительно повернулся и швырнул мне в лицо горсть горячего пепла. Я инстинктивно попятился. Он вскочил, мелькнуло лезвие сабли, и наше сражение началось.

Наносить удар. Парировать. Снова наносить удар. Скрытый клинок служил мне мечом. Я отражал атаки Чарльза и делал выпады сам.

Сражаясь с ним, я думал: «Никак он считает, что я его предал?» Возможно. Ненависть влила в Чарльза силы. На какое-то время он преобразился, перестав быть жалким дикарем. Я узнавал прежнего Вэйна. Но одной ненависти для победы надо мной было мало. Недели, когда он сидел, скрючившись, в кустах и ел лишь то, что крал у меня, ослабили Чарльза. Я легко выбил у него саблю. Однако и сейчас я не стал его убивать. Я убрал клинок в паз, отстегнул крепления и отбросил свое оружие в сторону. Следом я снял с себя рубашку. Голые по пояс, мы продолжили биться на кулаках.

Я завалил его, и мои костяшки пальцев хорошенько погуляли по его телу. Потом, спохватившись, я остановился. Я тяжело дышал. С кулаков капала кровь, а на земле валялся Чарльз Вэйн. Лохматый, похожий на отшельника. От меня самого не пахло розами, но я не опустился до такой степени, как он. Мои ноздри улавливали запах дерьма, засохшего у него на ляжках. Тем временем Чарльз повернулся на бок и выплюнул зуб, за которым потянулась ниточка слюны. Он вдруг принялся хихикать. Настоящий безумец.

– Эй, нежный мальчик. Что ж ты бросил дело на середине? – спросил он.

Я покачал головой:

– И это награда мне за то, что я продолжаю верить в лучшие человеческие качества? За то, что считаю даже такую трюмную крысу, как ты, еще не вполне конченым существом? Наверное, Хорниголд был прав. Миру и впрямь нужны честолюбивые люди, которые не позволят таким, как ты, окончательно его загадить.

– Может, у тебя просто кишка тонка, чтобы жить, не испытывая раскаяния, – засмеялся Чарльз.

– Вот что, прыщ. Не придерживай мне местечко в аду. Я туда не тороплюсь, – сказал я и плюнул.

С этими словами я подобрал клинок и ушел. Когда вскоре мне удалось раздобыть рыбачью лодку, я подумал, не взять ли Чарльза с собой, но быстро прогнал эту мысль.

Да простит меня Господь, но я и так получил сполна от этого поганца.

 

48

Май 1719 г.

Через несколько месяцев я сумел добраться до Инагуа. Я благодарил судьбу, что остался жив, и радовался встрече с командой. Моя радость стала еще больше, когда я увидел, насколько ребята рады моему возвращению. «Он жив! Наш капитан жив!» Они устроили празднество, растянувшееся на несколько дней. Высосали весь ром в бухте, и мое сердце слегка оттаяло.

На острове я встретил и Мэри, но в облике Джеймса Кидда. Естественно, я тут же прогнал все мысли о ее сиськах и в присутствии других называл ее не иначе как Джеймсом. Эту бдительность я сохранял даже перед Адевале. Первые дни тот буквально не отходил от меня, словно боялся выпустить из поля зрения.

От Мэри я узнал печальную новость: Стида Боннета повесили в Уайт-Пойнте.

Бедняга Стид. Мой благодушный друг-купец, в котором жила тяга к приключениям. Не напрасно он расспрашивал меня про пиратов. Он расстался с прежней размеренной жизнью и примкнул к нашему племени. Его называли «пиратом-джентльменом». Он носил халат, а его пиратские интересы лежали к северу от Кубы и Ямайки. Судьба свела его с Черной Бородой. У них возникло что-то вроде союза. Как я уже говорил, Боннет был плохим моряком, а пиратским капитаном он был просто никудышным. Кончилось тем, что его команда устроила бунт и переметнулась к Тэтчу. И последним унижением для Стида стала необходимость оставаться в качестве «гостя» на корабле Черной Бороды с длинным названием «Месть королевы Анны». Впрочем, это было «предпоследним унижением». Последнее Стид испытал, когда его схватили и повесили.

Рассказала Мэри и про то, что нынче творилось в Нассау – нашем бедном, страдающем Нассау. Джеймс Бонни заделался шпионом у Вудса Роджерса. Позор, в сравнении с которым меркли все любезничанья его жены Энн. А Роджерс нанес смертельный удар по пиратам. Желая показать силу своего правления, он приказал повесить восьмерых в гавани Нассау. После этого пиратское сопротивление пошло на спад. Даже заговор с целью убийства Роджерса готовился спустя рукава и был легко раскрыт.

И наконец, главная радость: Калико Джека поймали, отобрав у него «Галку». Похоже, Джек все-таки пропил свои мозги. Каперы, посланные губернатором Ямайки, отыскали этого забулдыгу на юге Кубы. Вместе с командой он сошел на берег, где все они храпели под шатрами после обильной попойки. Когда каперы высадились, Джеку и его молодцам удалось бежать в джунгли. Так он лишился «Галки». Но этот шелудивый пес не успокоился. Он вернулся в Нассау, убедил Роджерса дать ему помилование и шлялся по тавернам, торгуя крадеными часами и чулками.

– Чем мыслишь заняться теперь? – спросила Мэри, сообщив мне все новости. – Будешь и дальше гоняться за ускользающей удачей?

– Да. Я почти у цели. Я слышал, что Мудрец плавает на судне «Принцесса». Корабль регулярно отплывает из Кингстона.

Мэри, снова превратившаяся в Джеймса, зашагала в сторону гавани.

– Найди лучшее применение своим честолюбивым замыслам, Кенуэй. Ищи Мудреца вместе с нами.

Под словом «мы» она подразумевала ассасинов. Я молчал, размышляя над ее словами.

– Знаешь, Мэри… не получается у меня совместных действий ни с тобой, ни с твоими мистиками. Мне хочется вкусить хорошей, легкой жизни.

Она покачала головой и пошла дальше. Потом, обернувшись, сказала:

– Ни у одного честного человека, Эдвард, жизнь не бывает легкой. Стремление к такой жизни – источник всех тягот и бед.

Если «Принцесса» регулярно отплывала из Кингстона, мой путь лежал туда.

Господи боже, какое же это красивое место. Бывший лагерь беженцев превратился в крупнейший город Ямайки. По меркам острова, конечно, поскольку в мире есть города и покрупнее. Здания были новыми, хотя почему-то выглядели обветшалыми. Город обступали холмы, покрытые сочной зеленью. Со стороны Порт-Рояля дул прохладный бриз, делающий солнце не таким изнуряющим. (Впрочем, изнуряющего солнца там тоже хватало.) Я влюбился в это место с первого взгляда. Я смотрел по сторонам и думал о том, что таким же прекрасным мог бы быть и Нассау, не запусти мы его так сильно и так быстро.

Море было чистейшего голубого цвета. Оно блестело под солнцем. На его поверхности покачивались корабли, стоящие в гавани. Я любовался красотой моря и думал о его сокровищах. Это заставило меня ненадолго вспомнить о Бристоле. Когда-то я вот так же стоял в Бристольской гавани, глядел в сверкающую морскую даль и мечтал о богатстве и приключениях. Приключений я нашел, и достаточно. А богатство? Пока я торчал на острове Провиденсия, «Галка» не стояла без дела. Мои ребята совершили несколько удачных вылазок. Если к этому добавить содержимое моих сундуков… Я еще не стал по-настоящему богатым, но уже не был и бедняком. Возможно, я наконец-то превратился в состоятельного человека.

Но если бы мне удалось найти Обсерваторию…

(Увы, радость моя, алчность сгубила немало людей.)

У причалов покачивались гребные лодки, шлюпы, баркасы, но меня интересовало совсем другое судно. Вынув подзорную трубу, я стал обшаривать горизонт, рассчитывая увидеть паруса «Принцессы». Затем немного полюбовался на свою «Галку» и продолжил наблюдение. Мимо шли горожане. Сновали торговцы, предлагающие любые товары. Были здесь и испанские солдаты в синих мундирах и треуголках, с мушкетами за плечами. Мимо меня неспешно прошли двое. На лицах была написана откровенная скука. Я поймал обрывок их разговора.

– А из-за чего вся эта шумиха? Такое ощущение, что всем ставили фитили в зад.

– Да какая-то важная испанская шишка прибывает. Тореадор, или Торрес, или что-то в этом роде.

«Значит, и он здесь. Он и Роджерс. Интересно, они тоже знают о „Принцессе“ и о том, что на ней плавает Мудрец?» Мои размышления прерывал обрывок другого подслушанного разговора. Солдат говорил сослуживцу:

– Знаешь, что я слыхал? Оказывается, губернатор Роджерс и капитан Хорниголд состоят в тайном обществе. Это целый орден, куда входят французы, испанцы, итальянцы и даже турки.

Понятно, какой это орден. Тамплиеры. Вскоре я увидел Адевале, делавшего мне знаки подойти. Он стоял рядом с потным, беспокойного вида матросом. Адевале сообщил, что матрос имеет отношение к Королевской африканской компании. Возможно, он бы не стал с нами разговаривать, если бы не лезвие кинжала, упирающееся в его ребра.

– Повтори то, что сказал мне, – велел матросу Адевале.

Матросу было явно не по себе. Впрочем, как и любому на его месте.

– «Принцессы» я не видел месяца два, если не больше, – сказал матрос. – Значит, корабль скоро может вернуться.

Мы его отпустили и задумались над услышанным. «Принцесса» еще где-то на подходе. Что ж, останемся здесь и будем ждать ее появления. Команду отпустим на берег, вдолбив ребятам, чтобы вели себя прилично и не слишком привлекали внимание…

Адевале отвел меня в сторону.

– Эдвард, я устал гоняться за твоими фантазиями, – признался он. – И команда тоже.

Только этого мне не хватало. Мятежа на корабле.

– Дружище, осталось потерпеть совсем немного, – ободрил я его. – Мы уже совсем близко.

У меня созрел замысел разыскать Роджерса и Хорниголда.

Обоих я нашел в гавани. Они куда-то направлялись. Я двинулся следом, вспоминая уроки Мэри, которая учила меня становиться незаметным для окружающих и с помощью обостренного чутья слушать нужные разговоры.

– Вы предупредили людей? – спросил Вудс Роджерс. – Время нас подпирает.

– Да, – ответил Хорниголд. – На перекрестке нас будут ждать двое солдат.

– Отлично.

«Охрана, надо понимать, – про себя решил я. – И где же они будут прятаться?»

Мне не хотелось оказаться застигнутым врасплох. Я оглянулся по сторонам и тут снова услышал голос Хорниголда:

– Сэр, вы не против, если я задам вам вопрос? Мы постоянно берем образчики крови. Зачем они нужны?

– По словам Торреса, кровь необходима для надлежащей работы Обсерватории.

– Как понимать ваши слова, сэр?

– Если некто вознамерится с помощью Обсерватории шпионить… ну, скажем, за королем Георгом, для этого понадобится всего одна капелька королевской крови. Иными словами, капля чьей-то крови позволяет следить за повседневной жизнью этого человека.

Тогда эти слова показались мне полнейшей чепухой, зато потом я жалел, что не придал им значения.

– Неужто Торрес собирается шпионить и за мной? – спросил Бенджамин. – Я ведь передал ему образчик своей крови.

– Не только вы, капитан Хорниголд. Я тоже. И все тамплиеры. Обычные меры предосторожности.

– И определенная проверка, надо полагать.

– Да, но пусть вас это не страшит. Торрес отправил все образчики в Рио-де-Жанейро, где у тамплиеров надежное хранилище. Уверяю вас, наблюдения в Обсерватории начнутся не с нас.

– Конечно, сэр. Учитывая, сколько выгод принес мне союз с тамплиерами, это небольшая плата.

– Вот именно…

– Вам чем-то помочь? – раздалось прямо над моим ухом.

А вот и двое телохранителей, о которых говорили Роджерс и Хорниголд.

 

49

Назовем их верзилой номер один и верзилой номер два. Верзила номер один оказался левшой, но пытался меня убедить, что основная рука у него правая. Верзила номер два вообще не был особо искушен в схватках, зато был слишком самоуверен. Он подумал, что меня легко одолеть.

– И куда это вы направляетесь? – спросил меня верзила номер один. – Мы с приятелем уже некоторое время наблюдаем за вами. Может, конечно, я очень ошибаюсь, но сдается мне, что вы шли по пятам мистера Роджерса и мистера Хорниголда, подслушивая их разговор…

Меж тем упомянутые мистер Роджерс и мистер Хорниголд совершенно не замечали, чем заняты их телохранители. Это меня устраивало. Но меня совсем не устраивало, что они удалялись, а я еще толком ничего не узнал.

Оставалось единственное: избавиться от обоих верзил.

Моим преимуществом был скрытый клинок, прикрепленный к правой руке. У пояса висел меч, до которого я мог дотянуться левой. Человек, опытный в сражениях, ожидал бы от меня опасности слева и защищался бы соответствующим образом. Верзила номер один, надо отдать ему должное, имел опыт сражений. Я это увидел по его позе: он поставил одну ногу впереди другой и наклонил туловище вбок. (В нужный момент он быстро бы изменил положение ног и сделал бы ложный выпад, словно намереваясь атаковать меня с другой стороны. Это я тоже знал.) Однако оба верзилы и не подозревали о существовании скрытого клинка.

Мы смотрели друг на друга. Я понимал, что основным моим противником будет верзила номер один. И тогда я совершил маневр: выставил правую руку, словно для прикрытия, а следом выдвинул лезвие скрытого клинка. Верзила номер два еще тянулся за мечом, когда клинок вонзился ему в шею. Одновременно я сумел левой рукой выхватить меч и отразить выпад верзилы номер один. Наши мечи схлестнулись в сильном первом ударе.

Верзила номер два захлебнулся кровью и умер. Его холодные пальцы еще зажимали рану. Теперь мы с противником были на равных. Я взмахнул клинком, затем мечом и… Всего за мгновение уверенность и даже презрение в глазах верзилы номер один сменились страхом.

Ему бы стоило убежать. Возможно, я бы его догнал, но у него все-таки был бы шанс уцелеть. Ему бы стоило предупредить своих господ и хозяев, что их преследует некий человек. Опасный человек. Человек с навыками ассасина.

Но он не убежал. Он остался сражаться со мной. И хотя у него были навыки и сражался он осмысленно, выказывая смелость, нечасто встречаемую мной у противников, главной причиной, заставившей его принять этот бой, была гордость. Наше сражение происходило на оживленной кингстонской улице, в присутствии многочисленных зрителей. Он просто не мог поступиться своей гордостью, что в конечном счете его и погубило. Схватка была ожесточенной, но я одержал верх. Из уважения к противнику я постарался, чтобы смерть его наступила быстро и без особых мучений.

Зеваки торопливо расступились, пропуская меня, и вскоре я нагнал Роджерса и Хорниголда, успевших удалиться на порядочное расстояние. Добравшись до нужного причала, я притаился у стены, рядом с двумя задремавшими пьянчугами. Здесь Роджерс и Хорниголд встретились с Лауреано Торресом. Приветствия были сдержанными: все трое ограничились кивками, осознавая свою значимость. Я втянул голову в плечи и тихо застонал, как стонут перебравшие рому. Взгляд Торреса скользнул по мне и моим «собутыльникам». Не усмотрев ничего подозрительного, губернатор заговорил.

– Полтора месяца назад «Принцессу» захватили пираты, – сообщил Торрес. – Насколько нам известно, Робертс – он же Мудрец – в то время находился на борту.

Я мысленно выругался. Моим ребятам вряд ли понравится новость о том, что каникулы кончились. Теперь нам предстояло охотиться за пиратами.

Тамплиеры куда-то направились. Я затерялся в толпе и, оставаясь незаметным, поспешил за ними.

– Где нынче может находиться Мудрец? Ваши соображения? – спросил Торрес.

– Полагаю, что в Африке, ваше превосходительство, – ответил Роджерс.

– В Африке… Черт побери! Ветры сейчас не благоприятствуют плаванию туда.

– Согласен, Великий магистр. Думаю, мне следует отправиться туда самому. У меня есть довольно быстроходная галера. Ее обслуживают рабы.

– Галера с рабами? – поморщился Торрес. Ему это явно не понравилось. – Капитан, я же просил вас отказаться от этой постыдной практики.

– Я не вижу разницы между порабощением кучки людей и всего человечества, – сказал Роджерс. – Разве нашей целью не является управление ходом цивилизации?

– Порабощенное тело подбивает разум на бунт, – отчеканил Торрес. – Но если поработить разум человека, его тело будет послушно двигаться в нужном нам направлении.

– Верно подмечено, Великий магистр, – согласился Роджерс.

Они пошли в сторону от причалов и остановились возле обветшалого склада. Его двери были открыты. Тамплиеры стали наблюдать за весьма странными действиями работников. Те выносили трупы и складывали штабелем, чтобы затем, вероятно, погрузить на телегу или корабль. Впрочем, интуиция мне подсказывала, что трупы попросту выкинут в воду.

– Что здесь произошло? – спросил Торрес.

Меня тоже очень интересовал ответ на этот вопрос.

Роджерс улыбнулся одними губами:

– Это те, кто отказался от наших щедрых предложений в обмен на капельку их крови. В основном пираты и каперы.

– Понятно, – кивнул Торрес.

Услышанное заставило меня сжаться. Я смотрел на мертвые тела, скрюченные руки и ноги, невидящие глаза. Пираты, такие же как я.

– Дарование королевского помилования – отличный предлог, чтобы собрать как можно больше образчиков крови, – сказал Роджерс. – А тех, кто отказывается, я вешаю. Разумеется, строго в рамках данных мне полномочий.

– Хорошо. Если мы не в состоянии уследить за мерзавцами и подонками всего мира, то хотя бы моря должны быть полностью очищены от этого сброда.

Затем все трое направились к сходням корабля, стоявшего неподалеку. Я последовал за ними и спрятался за грудой ящиков, продолжая подслушивать их разговоры.

– Напомните мне, в какой части Африки нужно искать Мудреца?

– На Принсипи, сэр, – ответил Хорниголд. – Это небольшой остров.

Торрес и Роджерс стали подниматься по сходням, а Хорниголд задержался на берегу. Зачем? Что его задержало? Вскоре я понял. Сощурившись, опытными глазами моряка он всматривался в горизонт и очертания кораблей. Те покачивались на сверкающей поверхности, словно часовые гавани. В какой-то момент глаза Хорниголда вспыхнули. Не сразу, но я догадался почему. Из этой части гавани было видно мою «Галку».

Хорниголд напрягся. Рука потянулась к мечу. Он медленно обернулся назад, ища меня. Нехитрый расчет: если «Галка» в гавани, где-то поблизости должен находиться и я.

– Эдвард Кенуэй! – позвал он, продолжая водить глазами по окрестным причалам. – Представляешь, как я удивился, увидев здесь твою «Галку». Ты услышал все, ради чего явился? А теперь ты отправишься спасать беднягу Мудреца от наших цепких когтей?

Задним числом понимаю: надо было сдержаться. Но в тот момент я думал только о том, что Бенджамин был одним из нас. Моим наставником. Другом Эдварда Тэтча. А теперь он помогал нас уничтожать. Во мне забурлил гнев, и я выскочил из укрытия:

– Чума на тебя, предатель! Ты подло продал нас!

– Потому что я нашел лучший путь, – ответил Хорниголд.

Он не выхватил меч, а лишь махнул рукой. Зато из склада позади нас донесся лязг обнажаемых мечей.

– Тамплиерам свойствен порядок, дисциплина, иерархия, – продолжал Хорниголд. – Впрочем, тебе подобных тонкостей все равно не понять. Прощай, старый друг. Когда-то ты был солдатом. Тогда ты сражался за нечто реальное, а не за себя!

Он ушел. Я бы даже сказал, убежал. А подкрепление, явившееся со склада, окружило меня, встав полумесяцем.

Моя тактика застигла их врасплох. Метнувшись вперед, я схватил матроса, нелепо размахивавшего мечом. Разоружив этого вояку, я сделал его живым щитом и стал толкать впереди себя. Подошвы его сапог скользили по гладким каменным плитам.

Хлопнул выстрел, и мушкетная пуля, предназначавшаяся мне, вошла в живой щит. Я толкнул умирающего матроса к нападавшим, а сам выхватил первый пистолет. Его я разрядил в приближающегося крепыша и тут же достал второй, одновременно выдвинув скрытый клинок. Третьему противнику я перерезал горло. Второй выстрел получился не особо точным, но матрос, шедший на меня с абордажной саблей, повалился, держась за живот.

Пригнувшись, я сбил с ног четвертого и прикончил его быстрым, безжалостным ударом клинка в грудь. Двое оставшихся вовсе не горели желанием разделить участь товарищей, а потому дали деру. Я же, не мешкая, бросился туда, где оставил шлюпку, приналег на весла и поплыл к «Галке».

Работая веслами, я представлял, как вытянется лицо моего квартирмейстера, когда он узнает новости. Конечно же, Адевале напомнит мне, что команда не одобряет моих поисков.

Ничего, одобрят, когда мы найдем Обсерваторию. Когда найдем Мудреца.

Поиски заняли у меня месяц, но увенчались успехом.

 

50

Июль 1719 г.

Я отыскал его на Принсипи в один из дней, в лагере, полном трупов.

Вот что мне удалось узнать о человеке по имени Бартоломью Робертс и по прозвищу Мудрец. Часть сведений я узнал от него самого, остальное – от других.

Прежде всего, между нами имелось некоторое сходство. Мы оба были валлийцами, только я родился в Суонси, а он – в Касневидд-Баке. Свое имя Джон он впоследствии сменил на Бартоломью. Плавать отправился, когда ему было всего тринадцать, в качестве корабельного плотника. Прошло какое-то время, и им заинтересовалось тайное общество, именующее себя орденом тамплиеров.

В начале 1719 года, когда у него на хвосте висели не только тамплиеры, но и орден ассасинов, Мудрец плавал третьим помощником на корабле «Принцесса», где капитаном был Абрахам Плам.

Еще в Кингстоне я узнал, что в первых числах июня «Принцесса» подверглась нападению двух пиратских кораблей: «Королевского бродяги» и «Роял Джеймса». Капитаном второго судна был Хоуэлл Дэвис. Надо сказать, что пронырливости и ловкачества Робертсу было не занимать. Он сумел втереться в доверие к Хоуэллу Дэвису – тоже валлийцу – и убедить пиратского капитана в своих первоклассных способностях мореплавателя. Возможно, так оно и было. К тому же их разговоры велись на валлийском, что способствовало установлению особых отношений между ними.

Говорили, что Барт Робертс не очень-то жаждал становиться пиратом. Но должен тебе сказать: уже вскоре он чувствовал себя в новом качестве как рыба в воде.

Они высадились на Принсипи, куда приплыли на «Королевском бродяге». «Роял Джеймса» к тому времени пришлось бросить, поскольку судно было изъедено червями. Итак, «Королевский бродяга» подошел к острову с поднятыми английскими флагами и вымпелами, поэтому кораблю разрешили зайти в гавань. Пираты выдавали себя за английских моряков, решивших отдохнуть и поразвлечься.

Судя по тому, что я слышал, у капитана Дэвиса возник замысел. Он решил заманить губернатора Принсипи на борт «Бродяги», обставив это как приглашение на обед. Оказавшись там, губернатор был бы взят в заложники, а за его освобождение пираты потребовали бы солидный выкуп.

Вроде бы превосходный замысел, вероятность провала минимальна.

Но когда Дэвис со своими людьми отправился на встречу с губернатором, на них напали из укрытия.

И тут в игру вступил я.

Я прокрался в лагерь, опустевший и сожженный почти дотла. На пепелище еще тлели угли. Один мертвец лежал прямо на них, и его труп медленно поджаривался. Вокруг вперемешку валялись тела солдат и пиратов.

– Капитан Кенуэй? – послышалось сзади.

Я стремительно обернулся. Вот он: Мудрец. Казалось бы, радуйся встрече с ним и завершению долгих поисков. Я бы так и сделал, если бы не дуло его пистолета.

Оно вынудило меня поднять руки.

– Опять, Робертс, мы с тобой встречаемся при жутких обстоятельствах. Надо бы прекратить эту традицию.

Он мрачно улыбнулся. Питал ли он ко мне вражду? Если уж на то пошло, он ничего не знал о моих замыслах. Мелькнула безумная догадка: а вдруг он способен читать чужие мысли? Я бы этому не удивился.

– Перестань таскаться за мной по пятам, и твое желание исполнится, – сказал он.

– В этом нет необходимости. Мне достаточно дать слово, и я его непременно сдержу, ты же знаешь.

Нас окружали молчаливые джунгли. Мне показалось, будто Бартоломью Робертс раздумывает над моим предложением. Мы оба находились в странном положении, поскольку почти ничего не знали друг о друге. Я не знал, что ему нужно от меня, а он – что нужно от него мне. Зато я знал, что мне самому нужно от него. А он? Чего он хотел? Чем бы это ни было, сдавалось мне, что требования Мудреца окажутся куда более зловещими и таинственными, чем я представлял. Одно я знал наверняка: спутницей Барта Робертса была смерть, а я вовсе не собирался умирать. Не сейчас.

Он заговорил первым:

– Португальцы устроили засаду. Наш капитан Хоуэлл убит. Поплатился за глупость и упрямство. Предупреждал я его, чтобы не высаживался на берег.

Похоже, Робертса занимал только его недавно почивший капитан. Решив, что я не представляю для него угрозы, Бартоломью убрал пистолет.

«Засада, – подумал я. – Понятное дело». Кажется, я даже знал, кто за этим стоит.

– Засаду устроили по указке тамплиеров, – сказал я Мудрецу. – Те же люди, что захватили тебя в Гаване.

Он кивнул, качнув длинными волосами. Наверное, схожие мысли бродили и у него в голове.

– Получается, нам никак не избавиться от назойливого внимания тамплиеров. Не пора ли нанести ответный удар?

«Вот теперь ты дело говоришь», – подумал я.

Пока мы перебрасывались фразами, Мудрец снял с себя матросские лохмотья и вначале нарядился в капитанские бриджи, а затем и в капитанскую рубашку. Но рубашка была вся забрызгана кровью, и Мудрец снова надел свою. Потом он набросил на плечи капитанский мундир и развязал ленту, стягивавшую волосы. Последней он водрузил на голову капитанскую треуголку. Ее перья качнулись на ветру. Когда он повернулся ко мне, я увидел преображенного Бартоломью Робертса. За время своих плаваний он поздоровел. На щеках играл румянец. Солнце блестело на его темных курчавых волосах. Он стоял передо мной, облаченный в красный капитанский мундир, красные бриджи и белые чулки. Треуголка удачно завершала его облик. Передо мной был пират до мозга костей. Настоящий капитан пиратского судна.

– Надо убираться из лагеря, пока сюда не явилось подкрепление португальцев, – сказал Мудрец. – Сейчас главное – поскорее вернуться на «Бродягу». Я намерен обратиться к команде и хочу, чтобы ты свидетельствовал моим словам.

Я догадывался о его дальнейших действиях. С одной стороны, они меня удивляли: ведь на судне он был обыкновенным матросом. А с другой… это же не кто-нибудь, а Робертс. Мудрец. Человек с неистощимым запасом трюков.

Команда «Бродяги» с нетерпением ждала известий о вылазке. Верный своим намерениям, Мудрец взобрался на ящик, потребовав внимания. Матросы смотрели на него во все глаза. Новичок, на судне без году неделя, и вдруг посмел явиться к ним в капитанском одеянии.

– Честная служба дает человеку скудную пищу, грошовые заработки и обрекает на тяжелый труд. Однако мы, будучи джентльменами удачи, сами добываем себе богатство и живем в свое удовольствие, не чураясь наслаждений и не обременяя себя работой. Мы свободны и сильны… Кто, находясь в здравом уме, откажется от такой жизни, когда единственное, что угрожает пиратам, – это косые взгляды тех, у кого нет ни силы, ни величия?

Я с вами всего полтора месяца, но этого времени мне хватило, чтобы впитать ваши взгляды на жизнь и сделать их своими. Я проникся ими с такой силой и убежденностью, что это даже может вас пугать. Еще бы! Вы видите во мне отражение ваших чаяний, ставших намного ярче. Но… если вы видите меня своим капитаном… я готов им стать, черт побери!

Надо отдать ему должное: это была зажигательная речь. Несколько коротких фраз, утверждающих его общность с матросами, и они уже были готовы есть с его ладони. Но у меня были свои интересы. Дождавшись конца собрания, я подошел к Мудрецу и разыграл свою карту:

– Я ищу Обсерваторию. Мне говорили, что ты – единственный, кто знает туда дорогу.

– Тебе сказали правду. – Мудрец смерил меня взглядом, словно подкрепляя свои впечатления. – Хотя мне и не по вкусу твоя прыть, я вижу в тебе задатки гениальности… Бартоломью Робертс, – сказал он, протягивая руку.

– Эдвард.

– Но пока я не собираюсь раскрывать тебе никаких секретов.

Я смотрел на него и не верил своим ушам. Мудрец решил томить меня ожиданием.

 

51

Сентябрь 1719 г.

Черт бы побрал этого Робертса!

Он заставил меня ждать два месяца. Целых два месяца! А потом мне предстояло встретиться с ним в точке, находящейся западнее Подветренных островов и восточнее Пуэрто-Рико. Поверив ему на слово, я направил «Галку» домой, на Инагуа, чтобы дать ребятам отдохнуть. Но не бездельничать! Когда удавалось, мы совершали вылазки. Думаю, как раз тогда я и отрезал корабельному коку нос.

А в перерывах между вылазками и отрезанием носов я думал о далекой Англии. Я писал Кэролайн, уверяя ее, что скоро вернусь богатым человеком. И конечно же, я думал об Обсерватории, с которой были связаны все мои надежды на обогащение. На тот момент они подкреплялись лишь обещанием, полученным от Бартоломью Робертса.

И что потом? Моему ограниченному уму Обсерватория представлялась местом, позволяющим сказочно обогатиться. Но даже если я ее найду, даже если Барт Робертс сдержит обещание… Обсерваторию еще предстояло выгодно продать. Не потому ли покойный Тэтч высмеивал мои замыслы? Он говорил, что ему нужны осязаемые золотые дублоны. Возможно, он был прав. Даже если я разыщу это удивительное древнее устройство, каким образом я превращу его возможности в вожделенное богатство? И потом, если Обсерватория позволяла обогатиться, почему Робертс не воспользовался этим сам?

Возможно, у Мудреца были другие планы.

Я думал о родителях, вспоминая ночь, когда подожгли нашу ферму. Мысли невольно переходили на месть тамплиерам, на удар по тайному обществу, употреблявшему свое влияние и власть, чтобы стереть в порошок каждого, кто по тем или иным причинам им не нравился. Я до сих пор не знал, кто стоял за поджогом фермы и с какой целью это было сделано. Было ли это местью за то, что я женился на Кэролайн и опозорил Мэтью Хейга? Или мишенью являлся мой отец, не дававший покоя его соперникам-фермерам? Возможно, то и другое. Похоже, семья Кенуэй настолько мозолила глаза благочестивым бристольским фермерам, что выходцев из Уэльса требовалось хорошенько проучить.

Я решил, что обязательно узнаю имена всех виновных. Однажды я вернусь в Бристоль и отомщу им.

Вот такие мысли крутились в моей голове… Наступил сентябрь. Мы заблаговременно подготовили «Галку» к дальнему плаванию: заново все проконопатили и просмолили, произвели починку мачт и такелажа, заменили подгнившие ванты, основательно запаслись провизией и пополнили корабельный арсенал. Оставалось лишь поднять паруса и плыть к месту встречи с Бартоломью Робертсом.

Как я уже говорил, мне была известна лишь часть его замыслов. Робертс отнюдь не собирался делиться ими со мной – ему нравилось держать меня в неведении. В июле, прощаясь со мной, он вскользь упомянул о каких-то делах. Позже я узнал: Робертс вернулся на Принсипи и отомстил населению острова за убийство капитана Хоуэлла Дэвиса.

Они атаковали под покровом ночи, убивая всех, кто попадался под руку, и забирая все ценности, какие могли унести. Этот налет положил начало устрашающей репутации Черного Барта, как потом стали называть Робертса. Непостижимого, смелого, беспощадного, способного на дерзкие вылазки. Кстати, такая же вылазка предстояла и нам. Робертс потребовал, чтобы «Галка» отправилась вместе с его кораблем в долгое плавание вокруг побережья Бразилии, держа путь к бухте Тодос-ус-Сантос.

Вскоре мы узнали: целью этого путешествия была португальская торговая флотилия из сорока двух кораблей. Что удивительно, флотилия шла без охраны. Не теряя времени понапрасну, Робертс захватил один из кораблей, идущих в хвосте, и потребовал капитана для «переговоров». Я в них не участвовал. От португальского капитана (бывшего морского офицера) Робертс узнал, что флагманский корабль везет сундук, в котором находятся…

– …хрустальные сосуды с кровью. Помнишь, наверное? – усмехнувшись, спросил меня Робертс.

Кубы с капельками крови. Разве такое забудешь?

Мы поставили «Галку» на якорь. Я взял с собой Адевале и нескольких матросов, перебравшись на захваченный португальский корабль. До сих пор мы следовали за флотилией по пятам, но теперь корабли разделились, и мы усмотрели в этом шанс. Флагманский корабль в то время вел стрельбы, проверяя состояние пушек.

Встав неподалеку, мы стали наблюдать за учениями. Неожиданно я поймал на себе взгляд Бартоломью.

– Эдвард Кенуэй, ты умеешь бесшумно подкрадываться?

– Умею, – ответил я.

Он посмотрел на португальский галеон. Судно стояло вблизи берега. Почти все матросы находились на оружейной палубе, стреляя в сторону суши. Трудно было придумать более подходящее время для незаметного проникновения. Барт Робертс кивнул мне. Я прыгнул за борт и поплыл к галеону.

Я схватился за веревочную лестницу и выбрался на палубу. Там, бесшумно двигаясь по доскам, я подкрался к первому матросу, выдвинул скрытый клинок, чиркнул португальцу по горлу и тут же прикрыл ему рот, чтобы не закричал. Вскоре он был мертв.

Все это время я следил за дозорными и поглядывал на корзину «вороньего гнезда».

Вскоре я отправил на тот свет еще одного караульного, после чего полез «в гости» к впередсмотрящему. Тот медленно водил подзорной трубой, оглядывая горизонт. На корабле, захваченном Робертсом, он не задержался, повернув трубу дальше. И вдруг португалец снова навел трубу на плененное судно.

Теперь он безотрывно смотрел на «наш» корабль. Похоже, парня что-то насторожило. Скорее всего, он увидел на палубе людей, совсем не похожих на португальских купцов. Я догадывался, что за этим последует. Но едва впередсмотрящий опустил трубу и набрал в легкие побольше воздуха для зычного крика, я прыгнул в корзину, схватил его за руку и вонзил под мышку клинок.

Другой рукой я обвил ему шею и зажал рот. Кровь обильно хлестала из раны. Убедившись, что впередсмотрящий мертв, я отпустил его тело, и оно скрючилось на полу «вороньего гнезда».

Тем временем корабль Барта подошел вплотную к флагману. Когда я слез на палубу, она уже была полна пиратов.

Из открывшегося люка на ют выскочили португальцы, но им было не выстоять против нас. С ними не церемонились: перерезав глотки, мы тут же бросали тела за борт. Через считаные минуты галеон был в руках людей Робертса. Спасибо португальцам за их учебную стрельбу. Она существенно облегчила нам задачу.

С корабля унесли все, что имело ценность. Один матрос выволок на палубу сундук со стеклянными кубиками. Он улыбнулся капитану, ожидая похвалы. Робертс его даже не заметил, приказав немедленно погрузить сундук на захваченный корабль.

Неожиданно раздался крик нашего впередсмотрящего:

– Вижу парус!

Мы поторопились вернуться на «наш» корабль. Несколько замешкавшихся даже упали в воду, когда Робертс спешно отчалил от флагмана. К нам приближались два невесть откуда взявшихся португальских военных корабля.

По нас пытались стрелять из мушкетов, но противник был слишком далеко для того, чтобы его пули причинили нам хоть какой-то вред. Слава богу, мы находились на захваченном португальском корабле. Военные моряки не решились стрелять по нас из пушек. Возможно, они еще не поняли, что к чему, и чесали затылок, пытаясь разобраться.

Мы двигались вдоль бухты. Паруса готовились принять ветер. Матросы торопились на оружейные палубы, к пушкам. Впереди на якоре стояла «Галка». Только бы Адевале не забыл отправить наверх впередсмотрящего. Слава богу, квартирмейстером у меня был не какой-нибудь Калико Джек; так что о дозоре я мог не беспокоиться. И я молился, чтобы эти ребята вовремя оповестили наших: к «Галке» приближается корабль Робертса, за которым следуют два португальских военных корабля.

Так они и сделали.

И хотя за нами гнались, я не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться великолепными морскими видами. Однако самым восхитительным зрелищем была моя «Галка». Матросы уже находились на мачтах, расправляя и надежно закрепляя паруса. Звук надувавшихся парусов «Галки» я слышал даже издали.

Ветер нам благоприятствовал. Корабль Робертса шел быстро. «Галка» тоже набирала скорость. Перебросившись несколькими фразами с Черным Бартом, я встал на полуюте и невольно вспомнил Дункана Уолпола, с которого и началось это путешествие. Как и он когда-то, я перепрыгнул с полуюта корабля Робертса на свою «Галку».

– Нет ничего лучше жарких ветров ада, дующих тебе в лицо! – услышал я крик Мудреца.

Наши корабли расходились. Я приказал готовить кормовые пушки. Португальцы уже собирались открыть по нас огонь, но упущенного времени не вернешь, и первую кровь пролили мы.

Услышав залп кормовых пушек, я поспешил на нижнюю палубу. Горячие металлические шары пронеслись над поверхностью океана и ударились в первый корабль. Полетели обломки. Ядра влетели в нос португальского судна и проделали дыры в его борту. Вниз падали тела и их куски, теряясь в пене, окружившей поврежденный корабль. Я представлял суматоху, царившую там на нижних палубах. Матросы лихорадочно откачивали воду, но их корабль успел зачерпнуть ее слишком много.

Корабль португальцев развернуло. Его паруса поникли, и теперь он медленно тонул. Мои ребята радостно заорали, но оставался второй корабль. Вот тогда-то Бартоломью Робертс и решил проверить пушки своего трофейного судна.

Как и наш, его залп достиг цели. Португальский корабль еще продолжал двигаться вперед, но носовая часть погружалась под воду, а борт выглядел так, словно по нему прошлись зубы гигантской акулы.

Оба корабля пока держались на плаву, однако повреждения были слишком серьезными. Второму, по которому стрелял Робертс, досталось даже сильнее. Уцелевшие матросы прыгали в шлюпки. На какое-то время португальцам стало не до нас.

Мы покинули место сражения и несколько часов кряду праздновали победу, пока Робертс не велел обоим кораблям встать на якорь. Я в это время находился на юте. «Что теперь?» – подумал я.

Я зарядил пистолеты, проверил клинок и через Адевале передал команде: при первых признаках обмана со стороны Робертса сражаться за свое спасение и ни в коем случае не сдаваться ему, какие бы предложения он ни делал. Я видел, как он обращался с теми, кого считал врагами. И его обращение с пленными я тоже видел.

Робертс позвал меня на корабль. Его люди бросили канат, по которому мы с Адевале перебрались на их палубу. Напряжение, царившее там, ощущалось почти на вкус. Если Робертс вздумал нас предать, сейчас самое время. Я был готов в любое мгновение выдвинуть клинок.

Робертс всегда что-нибудь да замышлял. Он махнул двум матросам, и те внесли на палубу сундук, похищенный с португальского флагмана.

– Вот моя добыча, – пристально глядя на меня, сказал Робертс.

Сундук, полный образчиков крови. То, что он обещал. Но я охотился вовсе не за такой добычей. Я решил не делать поспешных выводов. Посмотрим, что будет дальше.

Матросы поставили сундук, откинули крышку. Нас окружили плотным кольцом. Всем не терпелось увидеть содержимое. Мне вспомнился день моего поединка на палубе галеона Эдварда Тэтча. И тогда, и сейчас зрители вели себя схожим образом. Кто забрался на снасти, кто – на планширы. Тем временем капитан Робертс взял один из кубов и стал рассматривать на свет.

Послышались разочарованные возгласы. Да, парни, золота для вас в этот сундук не положили. И серебра тоже. Только хрустальные стекляшки. Так что простите. Какой-нибудь наивный матросик мог подумать, будто в них налито вино, но я точно знал, что это кровь.

Похоже, Робертсу не было никакого дела до ожиданий его матросов.

– Смотрю, тамплиеры славно потрудились…

Он вернул куб на место и сейчас же проворные пальцы подхватили следующий. Этот он тоже посмотрел на свет. Матросы, раздосадованные таким поворотом событий, спустились на палубу и вернулись к своим делам.

Робертс разглядывал очередной куб.

– Кровь Лауренса Принса, – сказал он, бросая сосуд мне. – Теперь уже бесполезная.

Я внимательно наблюдал за действиями Мудреца. Его руки двигались над сундуком, а губы быстро произносили имена:

– Вудс Роджерс. Бен Хорниголд. Даже сам Торрес. Маленькие капельки, сохраняемые для особых целей.

Я чувствовал: это каким-то образом связано с Обсерваторией. Но каким? Время, когда меня можно было кормить обещаниями, прошло. Во мне поднималась злость. К тому времени люди Робертса разошлись по своим местам. Правда, рядом оставались квартирмейстер и первый помощник, но со мной был Адевале. Пожалуй, настало время показать Робертсу серьезность моих намерений. Пусть знает, что меня уже тошнит от всех этих хождений вокруг да около. А может, лезвие клинка заставит его сообщить столь нужные мне сведения?

– Робертс, ты должен показать мне Обсерваторию, – твердо заявил я. – Мне необходимо знать, что она собой представляет.

– Ради каких целей? – спросил он, и в глазах мелькнул насмешливый огонек. – Чтобы ты умыкнул ее у меня из-под носа? Или ты готов работать со мной и использовать ее во благо нас обоих?

– Ради лучшего устройства собственной жизни, – осторожно ответил я.

Робертс захлопнул крышку сундука, упершись ладонями в изогнутую поверхность.

– Забавно. А мой девиз: «Пусть жизнь будет короткой, но веселой». На большее мне не хватает оптимизма.

Он задумался. Я затаил дыхание. Снова мелькнула мысль: «Что теперь?» Робертс посмотрел на меня. Веселого огонька в глазах – как не бывало. Они снова глядели бесстрастно.

– Хорошо, капитан Эдвард Кенуэй. Ты заслужил право ее увидеть.

«Наконец-то», – улыбаясь, подумал я.

 

52

Следуя за «Бродягой», мы плыли вдоль побережья Бразилии.

– Ты только представь, Адевале, – говорил я. – Мы в нескольких шагах от величайшей добычи, какая только может существовать.

– Капитан, я не чувствую ничего, кроме жаркого ветра в моих ушах, – загадочно ответил квартирмейстер, подставив лицо ветру.

Я посмотрел на Адевале, в который раз испытав восхищение. Этот человек постоянно оберегал меня от опасностей. В трех переделках я остался жив только благодаря ему. Адевале был самым верным, смышленым и расторопным квартирмейстером, о каком может мечтать любой капитан. Он сумел вырваться из рабства, но был вынужден остерегаться заурядных бунтовщиков вроде Калико Джека, потому что тот, родившись белым, считал себя выше чернокожих. Адевале сумел преодолеть все мерзости, какие устраивала ему поганая жизнь. А уж на что она была щедра, так это на всякие пакости. Во всех плаваниях «Галки» Адевале находился рядом со мной. Он никогда не требовал своего жирного куска добычи. Его интересы оставались скромными, но он, несомненно, заслуживал уважения, достойных средств к существованию, места, где он мог преклонить голову, и сытной еды, приготовленной безносым поваром.

А чем же я платил своему верному другу?

Нескончаемой болтовней об Обсерватории.

– Да ладно тебе, дружище. Когда мы доберемся до древнего сокровища, мы обеспечим себя до конца дней. Все. Каждому на десять жизней хватит.

Адевале кивнул:

– Как скажешь.

«Галка» подошла достаточно близко к «Бродяге», и мы с Робертсом прекрасно видели друг друга.

– Эгей, Робертс! – крикнул я. – Давай встанем на якорь и встретимся на берегу.

– А за тобой хвост, капитан Кенуэй. Интересно, давно ли ты им обзавелся?

Я вырвал из рук Адевале подзорную трубу и полез к «вороньем гнезду», где поднес ее к глазам.

– Как ты думаешь, парень, что это за корабль? – спросил я впередсмотрящего.

Парнишка был совсем молодым. В его возрасте я впервые ступил на борт «Императора».

– Это просто корабль, сэр. Но в здешних водах полно кораблей. Он еще достаточно далеко от нас, и я подумал, что не стоит поднимать тревогу.

Я сложил подзорную трубу и сердито посмотрел на него:

– Значит, ты подумал, что тревогу поднимать не стоит? А ведь это, сынок, не просто корабль. Это «Бенджамин».

Парнишка побледнел:

– Да. Именно «Бенджамин», и капитаном там некто Бенджамин Хорниголд. И если они до сих пор не нагнали нас, то лишь потому, что сами не захотели.

Я стал спускаться. Пока рассматривал в подзорную трубу корабль Бена, я заметил блеск линзы такой же трубы из его корзины впередсмотрящего.

– А теперь, парень, хоть и с запозданием, поднимай тревогу.

– Вижу парус!

Справа по борту, на горизонте, виднелось побережье Кубы. Сзади двигался «Бенджамин». Я сам встал к штурвалу и начал стремительно разворачиваться. Руль недовольно заскрипел, матросы похватались за скобы. Мачты «Галки» качнулись; судно накренилось левым бортом. Мы сделали полный разворот. Мои ребята, ворча и ругаясь, взялись за весла и погребли навстречу «Бенджамину». «Что, Хорниголд, такого от нас ты явно не ожидал?» – мысленно усмехнулся я.

– Капитан, подумай хорошенько о том, что собираешься сделать, – сказал Адевале.

– Адевале, ты-то чего разворчался? Разве не видишь? Бен Хорниголд мчится нас прикончить.

– Это я вижу. Он – предатель и достоин смерти. Но что потом? Ты уверен, что в большей степени заслуживаешь права увидеть Обсерваторию, чем он и его тамплиеры?

– Нет, не уверен. И, честно говоря, мне на это наплевать. Но если у тебя есть замысел получше, давай говори.

– Прекрати сотрудничать с Робертсом, – порывисто произнес Адевале. Он отличался хладнокровием, и такие всплески эмоций бывали у него редко. – Расскажи ассасинам. Приведи их сюда, и пусть они стерегут Обсерваторию.

– Я готов привести их сюда, но только если они согласятся заплатить мне за это кругленькую сумму.

Адевале недовольно засопел и отошел.

«Бенджамин» тоже развернулся. Как оказалось, в намерения Хорниголда не входило сражаться с нами. Его матросы заспешили к мачтам, сворачивая паруса. Появились весла, и корабль Бена заскользил прочь от нас. Начались гонки на веслах. Довольно долго я не слышал ничего, кроме криков их рулевого, скрипа снастей и плеска весел. Я стоял на носу «Галки», Хорниголд – на корме «Бенджамина». Мы молча смотрели друг на друга.

Пока мы состязались в гребле, солнце успело сползти за горизонт, окрасив его в прощальные, оранжевые тона. Через несколько минут начало темнеть. Подул попутный ветер, неся туман в сторону берега. На «Бенджамине» его направление угадали раньше нас. Их судно развернуло паруса, убрало весла и понеслось вперед.

Минут через пятнадцать совсем стемнело. Стена тумана, слабо светящаяся из-за луны, продолжала двигаться к берегу. Этот участок кубинского побережья называли Дьявольским Хребтом. Прибрежные утесы напоминали хребет громадного чудовища.

– Если Хорниголд заманит нас в туман, нам не миновать тяжелого сражения, – предостерег меня Адевале.

Таким и был замысел Бена, но он, будучи опытным моряком, допустил непростительную ошибку. Ветер быстро гнал его корабль к берегу, достигнув которого ветер менял направление, превращая отмели Дьявольского Хребта в лабиринт из непроницаемых слоев тумана и песка.

– Ветер треплет их судно, как игрушечный кораблик, – сказал Адевале.

Я надвинул капюшон.

– Он поможет нам подойти к ним ближе.

– Если при этом и нас не разнесет в щепки, – буркнул Адевале.

На обоих кораблях спешно сворачивали паруса, но команда «Бенджамина» оказалась менее проворной, чем наша. Ветер стал их противником. Вскоре один матрос сорвался и упал. Мы прекрасно слышали его крики.

«Бенджамин» попал в беду. Он подпрыгивал на волнах, становящихся все сильнее. Ветер бил в его паруса, крутя судно в разные стороны. Отмели Дьявольского Хребта были совсем близко. По палубам сновали матросы. Судя по крикам, еще кого-то сдуло за борт. «Бенджамин» потерял управление и теперь находился во власти стихии.

Я стоял на полубаке, держась одной рукой за скобу, а другую вытянув навстречу ветру. Скрытый клинок, как всегда, был на месте. Его крепление сдавливало руку. Я знал: еще до конца ночи он вкусит крови Хорниголда.

– Эдвард, и ты решишься на это? – спросил меня Адевале. – У тебя хватит духу?

Бенджамин Хорниголд научил меня стольким премудростям мореплавания. Человек, благодаря которому появился Нассау. Он ведь учил не только меня, но и моего близкого друга Эдварда Тэтча, также моего наставника. Я не знал, хватит ли мне решимости.

– По правде говоря, я надеялся, что за меня это сделает море, – ответил я. – Но я совершу, что до́лжно.

Так я ответил своему квартирмейстеру, благослови его Господь. Адевале предвидел участь «Бенджамина» еще до вмешательства судьбы. Порыв ветра вытолкнул корабль Хорниголда на высокую скалистую отмель, которую сразу же окутало облаком песка и тумана. Адевале изо всех сил старался, чтобы та же участь не постигла нас, поскольку мы находились совсем неподалеку.

С верхних палуб «Бенджамина» прыгали и падали матросы. Я видел лишь силуэты. Тогда я взобрался на планшир полубака и, держась одной рукой за веревочную петлю, использовал свое чутье, как меня учил Джеймс Кидд. И я «почувствовал», как Бенджамин Хорниголд выбрался на болотистый берег.

– Скоро вернусь, – бросил я через плечо и прыгнул.

 

53

За моей спиной хлопали мушкетные выстрелы. Команда «Галки» вела одностороннее сражение, паля по уцелевшим матросам выброшенного на берег «Бенджамина». Мое чутье мне было больше не нужно: Хорниголд так бранился на своих людей, что его было слышно за сотни миль вокруг.

– Хреновые вы, оказывается, матросы, парни. Ей-богу, если доживем до завтра, я со всех спрошу. Никого не пощажу. А пока держитесь и будьте готовы ко всему.

Когда я появился из-за стены тумана, Хорниголд, противореча собственным словам, полез вверх по склону.

Мои ребята начали стрелять из мортир по убегавшим матросам «Бенджамина». Берег стал опасным местом: шальной снаряд мог угодить и в меня. Один разорвался возле Хорниголда, когда он перелезал на другой склон банки. Фонтан взметнувшегося песка был мокрым от крови.

Я тоже полез по склону. Мне хотелось знать, в каком состоянии Бенджамин. Он удовлетворил мое любопытство, ранив меня в руку. Я мигом повернулся, выдвинул скрытый клинок и отразил новую атаку. Зазвенела сталь, высекая искры. Его удар был достаточно сильным. Не удержавшись, я покатился по склону. Бенджамин устремился за мной, размахивая абордажной саблей. Я толкнул его ногами. Сабля просвистела у самого моего носа. Перекувырнувшись, я вскочил, бросился к Бенджамину, и наши лезвия снова встретились. Некоторое время мы обменивались ударами. Он умел сражаться, но раны лишали его проворства. На моей стороне были молодость и страстное желание отомстить. Ненависть придавала мне силы, и я множил число его ран, ударяя в руку, локоть, плечо. Бенджамин едва стоял на ногах, едва удерживал саблю. Тогда я нанес ему решающий удар.

– Ты бы мог стать защитником истины. – Каждое слово давалось ему с трудом. Его зубы были красными от крови. – Но у тебя, как вижу, сердце убийцы.

– Пусть так, но зато мои руки чисты, Бен. У тебя сердце предателя, возомнившего себя выше своих товарищей.

– Да, выше. Я в этом убедился. А чем занимался ты после падения Нассау? Ничем, кроме убийств и грабежей.

Во мне поднялась новая волна злости.

– Ты снюхался с теми, кого мы когда-то вместе ненавидели! – закричал я.

– Нет. – Бенджамин потянулся ко мне, надеясь, что я наклонюсь и выслушаю его последние слова, но я оттолкнул руки Бена. – Эти тамплиеры… другие. Жаль, тебе не понять. Но если ты не свернешь с нынешнего пути, то рано или поздно обнаружишь, что идешь по нему один. А в конце маячит виселица.

– Может быть, и так, – сказал я. – Но мне достаточно того, что в мире стало одной гадиной меньше.

Он уже не слышал моих слов. Бенджамин Хорниголд был мертв.

 

54

– Охотник за пиратами мертв? – спросил Робертс.

Я смотрел на него, непостижимого Черного Барта, Мудреца, корабельного плотника, который превратился в пирата. Впервые ли он навещал Обсерваторию? И зачем ему понадобился я? Куча вопросов, на которые, я знал, мне никогда не получить ответа.

Мы находились на северном побережье Ямайки, в бухте Лонг-Бей. Когда я там появился, Робертс чистил пистолеты.

– Да, – ответил я на его вопрос. – Умер у меня на глазах.

Он кивнул и продолжил свое занятие. Во мне вдруг вспыхнула злость.

– Почему из всех, кто жаждет найти это место, дорогу сюда знаешь только ты?

Робертс усмехнулся:

– Я родился с памятью об этом месте. С воспоминаниями о совершенно другой эпохе. Как будто… как о прошлой жизни, которую я уже успел прожить.

Я покачал головой. Сумею ли я когда-нибудь избавиться от его туманных речей?

– Слушай, хватит загадок! Говори просто и ясно.

– Не сегодня.

«Не сегодня и вообще никогда», – раздраженно подумал я, но выплеснуть недовольство не успел.

Из джунглей послышался шум. Никак туземцы? Возможно, их потревожило сражение между «Галкой» и «Бенджамином». Остатки команды Хорниголда мы загнали на «Галку». Сейчас они находились на попечении моих ребят, которым я приказал разобраться с пленными и ждать моего скорого возвращения. На встречу с Бартоломью Робертсом отправился я один.

– После вас, капитан, – указывая дорогу, сказал мне Робертс. – Путь туда опасен.

Нас сопровождала дюжина матросов его команды. Мы пробирались сквозь заросли куда-то вверх. Меня обуревали мысли. Может, Обсерватория видна уже отсюда? Разве все великие постройки не возводились на вершинах гор? Окрестные склоны утопали в сочной зелени. Кусты, пальмы. И ничего примечательного, вплоть до берега бухты, где на якоре стояли наши корабли.

Мы успели пройти несколько сотен метров, когда в зарослях что-то зашуршало, затем промелькнуло, и один из людей Робертса упал. Дыра на месте его затылка мгновенно наполнилась яркой сверкающей кровью. Я способен распознать удар, нанесенный дубинкой. Но чем бы бедолагу ни ударили, все произошло на удивление быстро.

Матросов охватил страх. Они доставали мечи и сабли, снимали со спины мушкеты и выхватывали из-за пояса пистолеты. Все пригнулись к земле и притаились. Приготовились.

– Эдвард, нам предстоит сражение с туземцами, – тихо произнес Робертс, внимательно оглядывая заросли. Но сейчас заросли безмолвствовали, храня свои тайны. – Ты готов их оттеснить, если понадобится? Убить, если придется?

Я выдвинул лезвие скрытого клинка.

– Вскоре сам убедишься, – ответил я.

Отделившись от матросов, я устремился в джунгли, став их частью.

 

55

Туземцы прекрасно знали эти места, но они никак не ожидали, что я навяжу им сражение. Первый же туземец, увидевший меня, выпучил глаза от удивления, что его и погубило. Вся его одежда состояла из набедренной повязки. Его волосы были связаны в кичку, а на дубинке еще блестела кровь убитого матроса. Удивление в глазах туземца быстро сменилось ужасом. Он и его соплеменники лишь защищали то, что считали своим. Я с удовольствием вонзил ему клинок между ребрами, надеясь, что конец туземного воина будет быстрым. Убив его, я двинулся дальше. Джунгли наполнились криками и хлопками выстрелов. Мне попалось еще несколько туземцев, которых я тоже убил. Убедившись, что противников не осталось, я вернулся к Робертсу и его отряду.

Робертс потерял восьмерых. Большинство туземцев пали от моей руки.

– Стражи Обсерватории, – пояснил Бартоломью.

– И давно они ее охраняют? – спросил я.

– Ну… где-то тысячу лет, если не больше. Очень преданные защитники. И очень опасные.

Вид у оставшихся в живых матросов был испуганный и подавленный. Неудивительно, когда вокруг, один за одним, гибнут твои товарищи. Мы снова продолжили куда-то взбираться, пока не увидели серые каменные стены, облик которых разительно отличался от ярких красок окрестных джунглей. Казалось, строение целиком вытесано из каменной глыбы. Высота его тоже поражала.

Обсерватория.

«Почему же до нас ее никто не видел? – мысленно удивлялся я. – Что делает ее невидимой?»

– Это и есть… она?

– Да. Место почти священное. Чтобы войти внутрь, нужна лишь капелька моей крови…

У него в руке появился маленький кинжал. Не спуская с меня глаз, Робертс сделал надрез на большом пальце, затем поднес окровавленный палец к ложбинке сбоку от двери, которая начала медленно открываться. Из всех, кто это видел, только Барт Робертс наслаждался происходящим.

– И вот дверь открывается, – тоном ярмарочного фокусника произнес он. – Спустя почти восемьдесят тысяч лет.

Отойдя в сторону, Робертс подал матросам знак войти внутрь. Те беспокойно переглянулись, но подчинились, опасливо шагнув к двери…

А потом, по причинам, известным только ему, Робертс убил оставшихся четверых человек своей команды. Первого он ударил кинжалом в глаз, отшвырнул тело, одновременно выстрелив в лицо второму матросу. Двое оставшихся попросту не успели что-либо предпринять. Выхватив другой пистолет, Черный Барт в упор убил третьего матроса, выстрелив тому в грудь, после чего с саблей бросился на последнего.

Я узнал этого матроса. Не так давно он вносил на палубу сундук с образчиками крови и преданно смотрел на Робертса, ожидая похвалы. Сейчас из горла матроса вырвался сдавленный стон. Взглянув на него, Мудрец проткнул беднягу саблей и повернул лезвие, вогнанное по самый эфес. Пронзенный матрос напрягся; его глаза с недоумением и мольбой смотрели на капитана, пока тело не соскользнуло на землю. Он в последний раз глотнул воздуха и затих.

Как много смертей. Даже слишком много.

– Черт побери, Робертс, ты, никак, спятил?

Носовым платком он торопливо обтер лезвие, предварительно стряхнув кровь.

– Ничуть, Эдвард. Наоборот, я поступил крайне разумно. Едва войдя внутрь, эти тупицы рехнулись бы от увиденного. Но ты, надеюсь, слеплен из более крепкого теста. Так что бери сундук и пошли.

Я подчинился, сознавая, что зря связался с Робертсом. Я вляпался в жуткую, отвратительную историю, но выйти из нее уже не мог. Я зашел слишком далеко, чтобы поворачивать назад.

Внутри Обсерватория напоминала древний храм.

– Обветшала она. Грязнее стала, – сказал Роберт. – Я помню ее не такой. Впрочем… как-никак восемьдесят тысяч лет прошло.

Я раздраженно поглядел на него. Опять эта бессмыслица.

– Черт возьми, это просто невозможно, – сказал я.

Его ответный взгляд был непроницаем и загадочен.

– Дальше, капитан, ступай так, словно идешь по тонкому льду.

По каменным ступеням мы спустились в центр Обсерватории и оказались в подобии просторной комнаты, не имевшей стен. Все мои чувства обострились до предела. Я смотрел по сторонам, ошеломленный широтой окружающего пространства.

– Правда, красиво? – шепотом спросил Робертс.

– Да, – тоже шепотом ответил я. – Место словно из сказки или старинной баллады.

– Когда-то об этом месте ходило множество историй. Потом сказания превратились в слухи, а из тех снова родились легенды. Неизбежный процесс превращения фактов в вымысел, прежде чем полностью стереться из памяти людей.

Из этого помещения мы перешли в другое. Его бы я назвал архивом. Оно было еще просторнее первого. Вдаль уходили ряды полок с сотнями хрустальных кубов, внутри которых находились образчики крови. Мне вспомнился куб, куда Торрес поместил кровь самого Бартоломью Робертса.

– Сколько образчиков крови.

– Да. Есть и невероятно древние. Когда-то это была удивительная раса.

– Чем больше ты говоришь, приятель, тем меньше я понимаю, – с раздражением признался я.

– Запомни одно: нынче кровь в этих склянках и гроша ломаного не стоит. Но когда-нибудь она может снова оказаться в цене. Правда, не в эту эпоху.

Мы находились глубоко под землей. Миновав помещения архива, мы попали, образно говоря, на главную сцену Обсерватории. И вновь увиденное захватило нас. Мы остановились и, вытягивая шею, оглядывали громадный куполообразный зал.

Возле одной стены было нечто вроде ямы, и оттуда, с большой глубины, доносился плеск воды. Посредине возвышался пьедестал, покрытый затейливой резьбой. Роберт велел мне опустить сундук на пол. Едва я это сделал, раздалось негромкое гудение. Поначалу оно меня заинтриговало, но когда звук стал нарастать…

– Это что такое?

Мне казалось, что из-за гула я выкрикиваю каждое слово, и в то же время я сознавал, что говорю обычным голосом.

– Ах да. Мера предосторожности, – пояснил Робертс. – Секунду.

Стены вокруг нас озарились переливчатым белым светом, красивым и одновременно настораживающим. Мудрец подошел к пьедесталу и приложил руку к впадине, выдолбленной посредине. Гудение смолкло. В зале вновь стало тихо, однако белый свет стен не погас.

– Что это за место? – задал я новый вопрос.

– Нечто вроде громадной подзорной трубы. Устройство, позволяющее видеть на большие расстояния.

Свечение стен. Кровь. «Устройство». У меня начинала кружиться голова. Я мог лишь стоять и, разинув рот, смотреть, как проворные пальцы Робертса тянутся к сундуку. Казалось, для него это было привычной работой, выполняемой не первый раз. Взяв из сундука куб, Робертс рассмотрел содержимое на свет, как тогда, на палубе.

Довольный своим выбором, он склонился над пьедесталом и опустил куб внутрь. А затем произошло такое, во что я и сейчас не могу до конца поверить. Свечение стен стало волнистым, будто дрожащая пелена тумана. В ней что-то двигалось, но это были не клочья тумана, а картинки. Череда темноватых изображений. Я как будто смотрел в окно и видел в нем…

 

56

Я видел Джека Рэкхема по прозвищу Калико Джек. Живого и невредимого.

Самое удивительное – я не смотрел на него со стороны. Я словно сам стал Джеком и глядел на окружающий мир его глазами. О том, что это Калико Джек, я догадался по цветастому рукаву рубашки.

Он поднимался на крыльцо «Старого Эйвери». У меня замерло сердце: знакомая таверна успела еще больше обветшать и запаршиветь.

Значит, то, что я видел, не было картиной из прошлого. Не было моим ожившим воспоминанием, поскольку я не видел «Старого Эйвери» в его нынешнем, плачевном состоянии. Покинув Нассау, я туда не возвращался.

И тем не менее… я сейчас находился именно там. Поднимался по ступенькам подгнившего крыльца.

– Чертовщина какая-то. Колдовство, – пробормотал я.

– Нет. Это настоящий Джек Рэкхем по прозвищу Калико Джек, и находится он сейчас… где-то далеко отсюда.

– В Нассау, – пояснил я, говоря это не только ему, но и себе. – Так все это происходит сейчас, в эту самую минуту? Мы видим мир его глазами?

– Да, – ответил Робертс.

Я стал частью происходящего. Калико Джек повернул голову, и изображение повернулось вместе с ним. Он глядел туда, где за столиком сидели Энн Бонни и Джеймс Кидд.

На Энн взгляд Джека задержался. Точнее, на определенных частях ее тела. Грязный ублюдок! Но затем (боже ты мой!) Энн повернула голову и бросила на него ответный взгляд. Настоящий блудливый взгляд. Помнишь ее туманный взор, о котором я упоминал? Именно так она посмотрела на Джека.

Черт побери! Они были любовниками.

Вопреки всему, забыв, что меня окружают чудеса Обсерватории, я едва не засмеялся, подумав про Джеймса Бонни. Ну что, предатель и перебежчик? Рога достаточно ветвистые? А Калико Джек, надо же! Меня он обставил, это как пить дать. Не то чтобы я сильно сожалел о том, что Энн предпочла мне его. Но он немало помог нам с оружием, боеприпасами и провизией. Если же она нынче согревает ему постель, что ж, так тому и быть.

Итак, Калико Джек прислушивался к разговору между Энн и Киддом.

– Нет, Джеймс, я и понятия не имею, как управлять кораблем, – говорила Энн. – Не женское это дело.

«Что они затевают?» – подумал я.

– Чепуха. Я знаю достаточно женщин, умеющих зарифить парус и крутить рукоятку кабестана.

– И ты бы мог научить меня сражаться? Скажем, абордажной саблей. И стрелять из пистолета тоже?

– Мог бы, и не только этому. Но ты должна захотеть этому научиться. А потом усердно упражняться. Сам собой успех не придет.

Калико Джек подтвердил мои догадки. Его голос отражался от каменных стен.

– Эй, парень, нечего подгребать к моей девке. Отваливай или ножичка моего испробуешь.

– Иди ты в задницу, Рэкхем. Нечего называть меня «парнем».

«Ну и ну, – подумал я. – Неужели Джеймс Кидд собирается раскрыть свою тайну?»

Джеймс полез (или полезла) себе под рубашку.

– Да неужели… парень? – продолжал греметь Калико Джек.

Робертс вынул куб из ниши пьедестала, и изображение растаяло.

Я закусил губу и вдруг подумал о «Галке». Адевале очень не нравилось положение, в каком мы оказались. Ему не терпелось поднять парус.

Но ведь он этого не сделает без меня.

А если сделает?

Белое свечение стен вновь задрожало, и все мысли о намерениях Адевале забылись, когда я услышал слова Робертса:

– Давай посмотрим что-нибудь еще. Вот… Губернатор Вудс Роджерс.

Он опустил в нишу другой хрустальный куб, и по стенам запрыгали другие картинки.

Теперь мы смотрели глазами Вудса Роджерса. Рядом с ним стоял Торрес, а неподалеку – Эль Тибурон. Затем мелькнул куб с образчиком крови, который сейчас разглядывал Роджерс.

– Ваш замысел поражает смелостью. Но я должен всесторонне его обдумать, – говорил Роджерс.

Вокруг нас зазвенел голос Торреса:

– Клятва верности – это все, что вам нужно предложить палате общин. Клятва, церемониальный жест и чисто церемониальная капелька крови из пальца. И всего-то.

Черт! Любые затеи Энн и Мэри меркли в сравнении с замыслами тамплиеров. Они не оставляли мысль об управлении миром. И кого теперь они собирались втянуть в свою игру? Получалось, что английский парламент.

– С министрами могут возникнуть осложнения, – заговорил Роджерс, – а вот с палатой лордов справиться будет легче. Эти сами не свои до помпезных церемоний.

– Вот именно. Скажите им, что это обряд, символизирующий их верность королю и направленный… допустим, против бунтовщиков-якобитов.

– То, что нужно, – согласился Роджерс.

– Нашей главной целью является их кровь. Вам необходимо взять образчики крови у каждого. К тому времени, когда мы найдем Обсерваторию, мы должны быть всесторонне подготовленными.

– Согласен.

Робертс извлек куб и торжествующе посмотрел на меня. Теперь мы знали замыслы тамплиеров. И не только знали, но и на шаг опережали их.

Стены опять засветились белым, а я все сомневался, не было ли увиденное плодом моего воображения. Меж тем Робертс запустил руку внутрь пьедестала и вытащил еще что-то. Череп. Череп, в который он вставлял хрустальные кубы с кровью.

– Видишь, насколько ценно это устройство?

– Магия – вот что это такое, – ответил я.

– Ни в коем случае. Все составные части устройства, приводящие его в действие, вполне осязаемы. Да, они очень древние, однако в них нет ничего странного и сверхъестественного.

Я недоверчиво смотрел на него. «По-моему, приятель, ты себя обманываешь». Так я подумал, но решил не углубляться в спор.

– С таким устройством мы бы стали хозяевами океана, – сказал я.

Мне вдруг захотелось подержать череп в руках, ощутить его тяжесть у себя на ладони. Я протянул руку. Робертс протянул свою, в которой держал череп, и шагнул ко мне. Я почувствовал дрожь во всем теле. А затем… Нет, он не дал мне череп. Робертс с силой ударил меня по лицу. Я покатился по полу Обсерватории прямо к яме за пьедесталом.

Я упал, ударившись о каменную стену. Там росли кусты. Я безуспешно хватался за их ветки, пытаясь остановить падение. Бок обожгла боль. Вскоре я шлепнулся в воду. Слава богу, я успел подготовиться к встрече с ней и частично превратить свое падение в нырок. Я летел с приличной высоты, и мой маневр спас мне жизнь.

И все равно погружение в воду было болезненным. Я барахтался. Вода набивалась мне в нос и рот. Я делал все, только бы не позволить боли в боку утащить меня на дно. Я вынырнул. Жадно глотая воздух, задрал голову и увидел глядящего на меня Робертса.

– Среди моих жизненных правил верность не значится, молодой человек, – насмешливо произнес он, и эхо каменных стен повторило его слова. – Ты сыграл свою роль, но нашему партнерству пришел конец.

– Считай себя покойником, Робертс, – прошипел я в ответ.

Мне хотелось бы прорычать, но голос не поддавался. Робертс ушел, а моими ближайшими заботами было унять жгучую боль в боку и выбраться наружу.

Причиной боли была ветка, вонзившаяся в бок. Ткань одежды вокруг нее успела покраснеть от крови. Стиснув зубы, я вырвал ветку, лишь усугубив кровотечение. Какой же ты мерзавец, Робертс. Какой же ты ублюдок.

Превозмогая боль, я стал карабкаться по каменным стенам колодца и сумел выбраться в зал с пьедесталом. Я помнил, как мы сюда шли, и через какое-то время оказался на каменной площадке. К счастью для меня, дверь оставалась открытой. Я вышел на солнечный свет, мельком взглянул на тела убитых матросов и похромал через джунгли к берегу. Но когда я раздвинул высокую траву и очутился на пляже, меня ожидало новое потрясение. Я не увидел своей любимой, верной «Галки». На легких волнах покачивался только «Бродяга».

А у самого берега, на границе воды и песка, замерла шлюпка с гребцами и рулевым. Они сидели неподвижно, как статуи, спиной к морю, и ждали распоряжений капитана Бартоломью Робертса, который стоял передо мной в самом начале песчаной полосы.

Увидев меня, он присел на корточки. Глаза блеснули. Губы растянулись в странной безрадостной улыбке.

– Ну что, Эдвард? Улетела твоя «Галка»? Таковы прелести демократии… Интересы большинства всегда перевешивают интересы одного человека. Ты бы мог плавать со мной, однако боюсь, что с твоим горячим характером ты сожжешь нас дотла. К счастью, я знаю, что король назначил щедрое вознаграждение за твою голову. Я намерен получить эти денежки.

Боль в боку стала просто нестерпимой. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание. Я проваливался в темноту. Последнее, что я услышал, были негромкие насмешливые слова Робертса:

– Тебе еще не доводилось сидеть в ямайской тюрьме, парень, не так ли?

 

57

Ноябрь 1720 г.

За полгода может произойти очень много разных событий. Но за шесть месяцев до ноября 1720 года все они происходили не со мной. Я все это время гнил в кингстонской тюрьме. А Бартоломью Робертс успел стать самым страшным пиратом Карибского моря. У него был целый флот из четырех кораблей, включая флагманское судно «Королевская удача». За недели своего заключения я так и не научился спать на подстилке – такой же грязной, как и пол моей тесной камеры. Настолько тесной, что там было невозможно встать во весь рост. Я вылавливал личинок из приносимой похлебки и, зажимая нос, проглатывал ее. Я пил грязную воду, искренне надеясь, что не отравлюсь. Солнца я не видел – только полосы серого света, поскольку он падал из зарешеченной двери камеры. Оттуда же доносились тюремные звуки: чья-то ругань, чьи-то крики по ночам. И еще один звук, словно какой-то безумец день и ночь гремел кружкой, ударяя по прутьям дверной решетки. Иногда я слушал собственный голос. Он служил мне напоминанием о том, что я еще жив. Я проклинал свое положение узника, проклинал Робертса, тамплиеров, своих ребят…

Меня предали. В первую очередь Робертс, что меня не удивляло. Но меня предала и команда «Галки». Первоначальный гнев утих; теперь я смотрел на случившееся более отстраненно и все яснее понимал, что лихорадочные поиски Обсерватории сделали меня слепым и глухим к нуждам моих матросов. Постепенно я перестал обвинять их в том, что они уплыли из Лонг-Бея, бросив меня на берегу. Я решил: если судьба мне улыбнется и я снова их увижу, то поздороваюсь с ними по-братски, попрошу прощения за прошлое и скажу, что не держу на них зла. И все равно, стоило мне представить «Галку», уплывающую без меня, мозг обжигало, словно каленым железом.

Теперь уже недолго. Я чувствовал: приближается день суда, хотя мне, разумеется, никто об этом не говорил. А после суда меня повесят.

Вчера как раз была одна. Пиратская казнь, я имею в виду. Пятерых судили в Спаниш-Тауне, а через день вздернули в Висельном уголке. Вчера в Кингстоне казнили еще шестерых.

Одним из повешенных вчера был не кто иной, как пиратский капитан Джек Рэкхем. Да-да, тот самый Калико Джек.

Бедняга. Отнюдь не ангел, но и конченым мерзавцем я бы его не назвал. Честнее не скажешь. Надеюсь, перед виселицей он успел хорошенько набраться и это согревало его в путешествии на тот свет.

Вместе с Джеком схватили двух его сообщников. Их должны были судить сегодня. Надзиратель сказал, что меня тоже поведут в зал суда, где я буду свидетелем. Я только не знал, свидетелем какой стороны – защиты или обвинения.

Судьба готовила мне знаменательную встречу, поскольку сообщниками… точнее, сообщницами Джека были Энн Бонни и Мэри Рид.

Вот такая история. Ее начало я видел в Обсерватории, с удивлением узнав, что Калико Джек и Энн Бонни – любовники. Уж не знаю, чем Джек сумел ее очаровать, но ему удалось увести Энн у Джеймса (этой шелудивой жабы). Так она оказалась на борту его корабля.

Там Энн одевалась по-мужски. Она была не единственной женщиной на корабле. С ними плавала и Мэри Рид. Все трое: Калико Джек, Энн и Мэри – нашли общий язык и взаимопонимание. Женщины носили мужские куртки, длинные штаны и платки на шее. Обе были вооружены пистолетами и абордажными саблями и устрашающим видом не отличались от мужчин. Пожалуй, их вид был даже более устрашающим, поскольку обеим приходилось многое доказывать этому миру.

Какое-то время они плавали в окрестных водах, нагоняя страх на торговые суда, пока несколько месяцев назад не бросили якорь у побережья Нью-Провиденса. Там 11 августа 1720 года от Рождества Христова Рэкхем и его команда, включая Энн и Мэри, украли шлюп «Уильям» прямо из гавани Нассау.

Разумеется, Вудс Роджерс знал, чьих это рук дело. Он издал воззвание, снарядил шлюп, который и отправил на поимку Калико Джека и остальных пиратов.

Но старине Джеку сопутствовала удача, и в перерывах между затяжными попойками он нападал на рыбачьи и торговые суда, а один раз даже атаковал шхуну.

Роджерсу это не нравилось. Он отправил второй шлюп.

Калико Джек и в ус себе не дул. Он продолжал пиратствовать в западной части Карибского моря, доходя почти до Ямайки. Там однажды он столкнулся с капитаном Барнетом, капером, усмотревшим в этой встрече возможность немного заработать на шкуре Джека.

Словом, Джек был схвачен. Его команда сдалась, за исключением Мэри и Энн. Насколько я слышал, Джек и его парни хорошенько кутнули. Когда на них напали люди Барнета, одни уже храпели, другие не соображали, что к чему. Только Энн и Мэри, как две дьяволицы, бросились на противников с руганью, пистолетами и саблями, однако силы были неравными, и вскоре всех пленили и отвезли в тюрьму Спаниш-Тауна.

Как я уже говорил, Джека судили и повесили.

Теперь настал черед Энн и Мэри.

Слава богу, мне очень редко приходилось бывать в залах суда, но я впервые видел столь людное заседание. Тюремщики повели меня по каменной лестнице, открыли зарешеченную дверь, втолкнули на галерею и велели сесть. Я вопросительно поглядывал на них, надеясь, что они расскажут хоть что-то. Но они лишь подпирали стену, приготовив мушкеты на случай, если я попытаюсь сбежать.

Сбежать отсюда? Руки у меня были скованы кандалами. Народу вокруг – как селедок в бочке. Зрители, свидетели… все безотрывно смотрели на двух дерзких пираток: Энн Бонни и Мэри Рид.

Узницы стояли перед судьей. Взглянув на них, тот ударил судейским молоточком.

– Сэр, я хочу еще раз услышать, в чем их обвиняют, – обратился он к судебному приставу.

Пристав встал и, откашлявшись, произнес:

– Суд его величества утверждает, что обвиняемые Мэри Рид и Энн Бонни промышляли пиратством. В частности, ими с особой жестокостью было ограблено семь рыболовных кораблей.

По залу прокатился негромкий ропот. Я почувствовал, как у меня за спиной кто-то уселся на свободные места. Пришедших было двое, но особого внимания я на них не обратил.

– Помимо этого, – продолжал пристав, – судом установлено, что обвиняемые, находясь в открытом море, захватили два торговых шлюпа, угрожая расправой капитанам и командам этих кораблей.

Судебный пристав продолжал говорить, но я слушал уже не его, а разговор у себя за спиной.

– Эдвард Джеймс Кенуэй… – Я сразу узнал голос Вудса Роджерса. – Родился в Суонси от отца-англичанина и матери-валлийки. В восемнадцать лет женился на мисс Кэролайн Скотт, которую впоследствии оставил.

Приподняв скованные руки, я обернулся. Стражники с мушкетами даже не шевельнулись. Они лишь внимательно наблюдали за мной. Рядом с Роджерсом сидел Лауреано Торрес, в котором сразу угадывался человек, имеющий власть. Элегантно одетый, собранный. Он словно не замечал духоты зала. Сюда они пришли явно не из желания посмотреть, как вершится суд над пиратками. Их привели тамплиерские дела.

– Мне говорили, что эта Кэролайн – прелестная женщина, – сказал Торрес, приветствуя меня легким кивком.

– Только троньте ее, ублюдки… – прорычал я.

Роджерс подался вперед. В мою рубашку что-то уткнулось. Посмотрев вниз, я увидел дуло пистолета. Рана, полученная в Обсерватории, только чудом не воспалилась и не вызвала гангрену, но так до конца и не зажила. Естественно, Роджерс о ней не знал и знать не мог. Однако дуло уперлось как раз в то место, заставив меня поморщиться от боли.

– Если тебе известно местонахождение Обсерватории, назови его, и тебя сейчас же освободят, – сказал Роджерс.

Теперь понятно, почему меня до сих пор не повесили.

– Роджерс способен на какое-то время попридержать этих британских ищеек, – сказал Торрес, – но, если ты отказываешься нам помогать, пеняй на себя.

Он кивнул в сторону зала, где судья допрашивал свидетелей, а те расписывали ужасы, совершенные Энн и Мэри.

Предупредив меня, Торрес и Роджерс поднялись с мест. Тем временем свидетельница, стоя перед судьей, срывающимся голосом рассказывала, как на нее напали две пиратки. То, что это женщины, она поняла «по выпирающим округлостям их грудей».

Зал покатился со смеху, который не стихал, пока судья не ударил молоточком. Из-за шума было почти не слышно хлопнувшей двери. Торрес и Роджерс удалились.

Меж тем Энн и Мэри не произнесли ни слова в свое оправдание. «Да что с вами? – недоумевал я. – Неужто языки проглотили?» Обе хранили гробовое молчание. Свидетели говорили не только об их безрассудной смелости. Порой звучали явные небылицы, однако Энн и Мэри не пытались возражать. Более того, слова судьи о признании их виновными не вызвали у обеих даже возгласа. Наконец их попросили назвать любую причину, способную отклонить смертный приговор. И опять молчание.

Судье, который ничего не знал об этих женщинах и посчитал их упрямыми молчуньями, не оставалось иного, как объявить приговор: смерть через повешение.

И вот тогда, и только тогда, Энн и Мэри обрели дар речи.

– Милорд, мы просим об отсрочке по причине живота, – сказала Мэри Рид, нарушив молчание.

– Что? – переспросил заметно побледневший судья.

– Мы обе беременны, – ответила Энн Бонни.

Зал загудел.

«Не старый ли черт Калико Джек окучил их обеих?» – подумалось мне.

– Закон ведь запрещает вешать женщину, носящую в себе ребенка? – выкрикнула Энн, перекрывая галдеж зала.

Это привело судейских в смятение. Зрители шумно обсуждали услышанное. Почувствовав, что я могу воспользоваться суматохой, один из тюремщиков ткнул меня дулом мушкета. «И думать не смей», – означал его жест.

– Успокойтесь! Тишина! – крикнул судья. – Если ваши слова правдивы, казни будут отсрочены до родов.

– В таком случае на следующее заседание я снова явлюсь брюхатой! – во все горло крикнула ему Энн.

Вот такой я запомнил Энн: женщину с лицом ангела и словечками из лексикона самых бесстыжих матросов. Зал снова загудел. Покрасневший судья забарабанил молоточком по скамье, требуя увести обвиняемых. Заседание окончилось, оставив судейских в замешательстве.

 

58

– Эдвард Кенуэй, помнишь, как однажды ты угрожал отрезать мои губы и скормить их мне?

Из сумрака тюремного коридора появился Лауреано Торрес. Он остановился возле двери камеры. Тусклый свет обрамлял лицо Великого магистра, а прутья дверной решетки делали его полосатым.

– Но я не осуществил свою угрозу, – напомнил я хриплым от долгого молчания голосом.

– Ты бы мог это сделать.

Здесь он был прав. Мог.

– Однако не сделал.

Торрес улыбнулся:

– Обычная тактика запугивания, свойственная грубым и не обременяющим себя образованностью пиратам. Что скажете, Роджерс?

Вскоре я увидел и силуэт Вудса Роджерса, великого охотника за пиратами. Он встал вблизи двери.

– Мне поэтому не дают пищи и воды? – спросил я, все еще не избавившись от хрипоты.

Торрес хмыкнул:

– Это лишь начало того, что ждет тебя впереди. А там будет много чего. Мы вытянем из тебя местонахождение Обсерватории. И узнаем, что ты сделал с Хорниголдом. Мы порастрясем твои хранилища. Сейчас и начнем. Стража!

Пришли те же караульные, что водили меня в судебный зал. Марионетки тамплиеров, как я теперь понял. Торрес с Роджерсом ушли, а мне к ручным кандалам добавили ножные. Меня выволокли в тюремный коридор и оттуда – в тюремный двор. Я зажмурился от ослепительно-яркого солнца. Я успел забыть, когда последний раз дышал свежим воздухом. К моему удивлению, меня повели дальше – за главные ворота тюрьмы.

– Куда вы меня ведете? – допытывался я.

Тюремщики не отвечали. Вокруг шумел, звенел и гремел Кингстон. От этих звуков я тоже отвык.

– Сколько они вам платят? – попробовал я другую тактику. – Отпусти́те меня, и полу́чите вдвое больше.

Тюремщики остановились.

– Мы же можем договориться, – бормотал я. – Я сделаю вас богатыми. Только снимите с меня…

Кулак, ударивший в лицо, рассек губу и что-то повредил в носу, поскольку оттуда хлынула кровь. Я закашлялся и застонал. Голова запрокинулась.

– Пасть заткни! – прорычал мне один из тюремщиков.

Я заморгал, пытаясь сосредоточиться на нем и запомнить его лицо.

– Ты за это ответишь, – пригрозил я, брызгая слюной вперемешку с кровью. – Попомни мои слова, тамплиерский прихвостень.

– Заткнись, иначе в следующий раз угощу мечом.

– Да ты, приятель, не умнее мешка с дерьмом, – усмехнулся я. – Твоему хозяину я нужен живым. Убьешь меня – отправишься на мое место в камеру. А может, и куда похуже.

Сквозь завесу боли, крови и пронзительного солнца я увидел его мрачную физиономию.

– А это мы еще посмотрим! – прорычал он. – Посмотрим.

Путешествие продолжалось. Я шел, плюясь кровью и пытаясь добиться ясности в голове. Последнее мне почти не удавалось. Наконец мы подошли к чему-то вроде лестницы. Я услышал приглушенные голоса Торреса и Роджерса. Затем вверху что-то заскрипело. Я задрал голову и увидел клетку. Один из тамплиерских прихвостней поднялся по лестнице и отпер дверь. Та ржаво скрипнула. Я чувствовал, как солнце прожигает меня насквозь.

Я пытался что-то говорить. Пытался объяснить, что организм у меня обезвожен и на таком жгучем солнце я попросту умру. А если я умру, им никогда не найти Обсерватории. Только Черный Барт знал, где она находится. Подумать даже страшно: Черный Барт, повелевающий столь громадной силой.

«Он пользуется ей прямо сейчас, – думал я. – Потому-то он непобедим».

Но никто не собирался меня слушать. Меня посадили в железную клетку и заперли дверцу, предоставив солнцу довершить остальное. И оно принялось неторопливо зажаривать меня живьем.

 

59

На закате двое моих «дружков» вытащили меня из клетки и повели в камеру. Наградой за то, что я не сдох в первый же день, была миска воды, оставленная на тюремном полу. Воды было ровно столько, чтобы не дать мне загнуться. Я сделал несколько глотков, чувствуя, как ноют растрескавшиеся губы. Потом, насколько возможно, промыл язвы и волдыри, оставленные на коже солнцем.

Вскоре явились Роджерс и Торрес.

– Где Обсерватория? Где она находится?

Я улыбнулся им иссохшими, кровоточащими губами и ничего не сказал.

«Пока что Робертс грабит вас подчистую, – думал я. – Все ваши замыслы натыкаются на него и рушатся».

– Хочешь завтра отправиться туда же?

– Непременно, – шепотом ответил я. – Свежий воздух мне не повредит.

Эти «прогулки» устраивались не каждый день. Иногда я по нескольку дней кряду проводил в камере. Бывало, меня водили в клетку всего на несколько часов.

– Где Обсерватория? Где она находится?

В иные дни меня оставляли в клетке и после наступления темноты. Мне это даже нравилось: дневной зной сменялся вечерней прохладой. Мучительнее всего была теснота клетки. Я сидел скрючившись, словно в отхожем месте. Все мышцы вопили от боли. Мне по-прежнему отчаянно хотелось пить и есть. Солнечные ожоги все так же терзали кожу. Но повторяю, в чем-то это было лучше, чем вонючая камера. Во всяком случае, после захода солнца.

С каждым днем, проведенным мной в клетке, досада тамплиеров только возрастала. Каждый день, потерянный ими впустую, крепил победу Черного Барта над их орденом. Хотя бы это.

– Хочешь завтра отправиться туда же?

– Непременно.

Я сомневался, выдержу ли еще день на палящем солнце. Сам не знаю почему, но я верил, что тамплиеры меня не убьют. Я верил в свою решимость, превосходящую их намерения. В свою внутреннюю силу.

Весь тот день я промучился на солнце, скрючившись в железной клетке. Стемнело, но тюремщики не собирались уводить меня обратно. Я слышал их насмешки и обрывки разговоров. Тамплиерские прихвостни язвили по поводу Калико Джека. Потом заговорили об обстоятельствах ареста Чарльза Вэйна.

«Чарльз Вэйн, – думал я. – Чарльз Вэйн… Помню такого. Он пытался меня убить. Или я пытался убить его?»

Потом до меня донеслись странные звуки какой-то борьбы: сдавленные стоны и еще через мгновение – глухой стук упавших тел.

И наконец, голос:

– Доброе утро, капитан Кенуэй. У меня для тебя есть подарок.

Я едва разлепил глаза навстречу серому предрассветному сумраку. Внизу валялись тела моих «дружков» – тамплиерских прихвостней. У них были перерезаны глотки. Ярко-красные раны на шее напоминали рты, растянутые в улыбке.

Возле убитых, роясь в поисках ключей от клетки и кандалов, сидел на корточках ассасин А-Табай.

Я думал, что больше его не увижу. В прошлом А-Табай вовсе не был склонен поддерживать Эдварда Кенуэя. Он бы скорее перерезал и мое горло, чем освободил меня из тюрьмы.

К счастью, он выбрал второй вариант. Но…

– Не обманывайся насчет моих целей, – предупредил А-Табай.

Он поднялся наверх, отпер клетку и, когда я чуть не выпал оттуда, подхватил меня. При нем была большая кожаная фляжка, которую ассасин поднес к моим губам. Я жадно пил, и по моим щекам катились слезы облегчения и благодарности.

– Я пришел за Энн и Мэри, – сообщил он, помогая мне спускаться. – Ты ничего мне не должен за освобождение. Но если ты мне поможешь, обещаю беспрепятственный выход отсюда.

Я буквально рухнул на землю. А-Табай дал мне отдышаться и снова поднес фляжку к моим губам.

– Мне понадобится оружие, – сказал я несколько минут спустя.

А-Табай улыбнулся и протянул скрытый клинок. Чтобы ассасин отдал оружие чужаку… это говорило о многом. Сидя на корточках, я прикрепил клинок, сознавая, что мне оказана большая честь. Эта мысль вдохнула в меня силы.

Я встал и проверил механизм клинка. Время пришло. Настала пора вызволять Энн и Мэри.

 

60

По словам А-Табая, у него имелись отвлекающие средства. Ассасин сказал, что пустит их в ход, пока я разыскиваю узниц. Я не возражал. Я знал, где их держат. Едва на дворе захлопали взрывы, я воспользовался суматохой и проскользнул внутрь тюрьмы.

Подойдя ближе, я услышал крики и сразу же узнал голос Энн Бонни.

– Помогите ей! Ради бога, помогите! Позовите лекаря. Мэри совсем плохо. Отзовитесь… хоть кто-нибудь!

В ответ тюремщики стучали прикладами мушкетов по прутьям дверной решетки, требуя замолчать.

Но Энн не собиралась молчать. Наоборот, она закричала во все горло.

– Ей плохо. Поймите же, ей очень плохо! – кричала Энн. – Она умирает.

– Сдохнет – палачу меньше работы, – ответил кто-то.

Я бежал к их камере. Сердце колотилось. Рана в боку напомнила о себе, но мне сейчас было не до нее. Я достиг поворота, схватился за холодную каменную стену. Дальше я продвигался маленькими шажками, держа наготове клинок. Взрывы А-Табая и крики Энн позволяли не особо заботиться о бесшумности. Услышав, что за спиной кто-то есть, ближайший ко мне тюремщик повернулся, поднял мушкет, но я его опередил. Я ударил его снизу, метя в подреберье. Вонзив клинок, я надавил на лезвие, протолкнув его к сердцу. На стук упавшего тела обернулся второй тюремщик. У того от неожиданности округлились глаза. Он схватился было за пистолет, но его пальцы даже не успели сомкнуться на рукоятке. Я с криком прыгнул на тюремщика, ударив его клинком.

Это было ошибкой. Я был далеко не в том состоянии, чтобы совершать такие прыжки.

И сразу же рана в боку отозвалась жгучей болью. Ее огонь распространился по всему телу. Отчаянно размахивая руками и ногами, я рухнул на тюремщика. Упал я очень неудачно, но сумел выдернуть клинок из его тела, перекувырнуться и отразить атаку последнего противника…

Слава богу, подоспевший А-Табай облегчил мне задачу. По сути, он добил последнего тюремщика. Я с благодарностью посмотрел на старого ассасина. Мы бросились к камерам, откуда раздавались крики.

Энн и Мэри содержали в сопредельных камерах. Энн стояла, прильнув к прутьям решетки. На лице – неописуемое отчаяние.

– Мэри… – срывающимся голосом произнесла она. – Позаботьтесь о Мэри.

Мне не надо было повторять дважды. У одного из убитых тюремщиков на поясе висели ключи. Сорвав их, я быстро нашел нужный и открыл дверь камеры Мэри. Она лежала на низкой грязной койке. Подушкой служили собственные руки. Грудь Мэри слабо поднималась и опускалась. Открытые глаза упирались в стену, но вряд ли она что-то видела.

– Мэри, – негромко произнес я, склоняясь над ней, – это я, Эдвард.

Дышала она ровно, но неглубоко. Глаза по-прежнему упирались в стену и только моргали. Осмысленности в них не было. Платье Мэри не спасало ее от холода. Тюремщики не дали ей даже плохонького одеяла. Видя ее иссохшие губы, я хотел дать ей воды, но ее в камере не оказалось. Лоб Мэри блестел от пота. Коснувшись его, я почувствовал сильный жар.

– Где ребенок? – спросил я.

– Тюремщики забрали, – ответила Энн.

Ублюдки! Я стиснул кулаки.

– Не знаю куда, – добавила Энн и вдруг сама закричала от боли.

«Боже милосердный, только ее родов нам не хватало», – подумал я.

Пора убираться отсюда.

С величайшей осторожностью, на какую был способен, я приподнял Мэри, усадив на койку, затем обвил ее руку вокруг своего плеча и так же осторожно встал. Моя рана немедленно отозвалась, но мне было не до нее. Мэри громко застонала. Я мог лишь догадываться, какие страдания испытывала она сейчас. После родов ей требовался отдых. Ее тело нуждалось в восстановлении.

– Мэри, обопрись о меня. Нам нельзя здесь задерживаться.

Откуда-то послышались крики солдат. Время, выигранное для нас А-Табаем, истекло. Тюремная охрана пришла в себя.

– Обыскать каждую камеру!

Мы заковыляли по коридору в сторону двора. А-Табай и Энн двигались впереди.

Мэри была тяжелой, а я после дней и ночей, проведенных в клетке, заметно ослаб. И конечно, моя рана в боку. Сражаясь с тюремщиками, я серьезно разбередил рану, и теперь пояс моих бриджей был теплым и мокрым от крови.

– Мэри, помоги мне немного, – умолял ее я, но ее тело обмякало, словно она устала сражаться за свою жизнь и противиться лихорадке.

– Остановись. Прошу, остановись, – шептала она.

У нее сбилось дыхание. Голова качалась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Колени Мэри подогнулись, и она сползла на каменные плиты коридора. А-Табай помогал Энн, у которой, похоже, начинались схватки. Они жестами торопили нас. Меж тем крики за спиной становились все громче. Похоже, был поднят весь тюремный гарнизон.

– В камерах никого!

Они узнали о побеге. Это подхлестнуло солдат.

А-Табай и Энн добрались до двери. Ассасин распахнул ее. Светало. В затхлый коридор ворвался свежий воздух раннего утра.

Солдаты были совсем близко. А-Табай и Энн успели пересечь тюремный двор и находились возле главных ворот. Там ассасин устранил караульного. Солдат оседал, цепляясь за стену и корчась в предсмертных судорогах. Энн было совсем плохо, иначе она бы не позволила себе кричать. Удивительно, что она еще как-то сумела выбраться через калитку в воротах. В сером воздухе замелькали оранжевые вспышки. Похоже, А-Табай основательно запасся отвлекающими средствами.

Но Мэри уже не могла идти. Морщась от собственной боли, я наклонился и поднял ее на руки. Моя рана почти годичной давности не могла примириться с дополнительным весом.

– Мэри…

Я был не в силах нести ее дальше. Мне не оставалось ничего другого, как опустить Мэри на камни, которыми был вымощен двор. А к нам отовсюду бежали солдаты. В ушах звенел топот их ног и крики.

«Прекрасно, – подумал я. – Пусть подходят. Здесь я дам им последний бой. Неплохое место, чтобы умереть».

Мэри посмотрела на меня. Глаза осмысленно блеснули. Она даже сумела улыбнуться, пока новая волна боли, охватившая ее тело, не превратила улыбку в гримасу.

– Не надо умирать ради меня, – прошептала она. – Уходи.

– Нет! – Я попытался возразить, хотя и понимал, что она права.

Я уложил Мэри на камни, постаравшись, чтобы ей было как можно удобнее. Глаза у меня были мокрыми от слез.

– Что ж ты делаешь, черт тебя дери? Ты должна была пережить меня.

Ее улыбка была совсем призрачной.

– Я исполнила свою роль. А ты исполнишь свою?

Из-за слез казалось, будто я смотрю на нее сквозь грани бриллиантов. Я смахнул слезы рукавом:

– Если ты останешься со мной, исполню.

Мэри молчала.

«Не уходи. Слышишь? Только не ты».

– Мэри, – прошептал я.

Она силилась что-то сказать. Я приник ухом к ее губам.

– Я останусь с тобой, Кенуэй, – прошептала она, последним дыханием согревая мне ухо. – Навсегда.

Ее не стало.

Выпрямившись, я смотрел на Мэри Рид. У меня будет время оплакать ее. Будет время вспомнить о самой замечательной женщине из всех, какие мне встречались. Но сейчас я думал об английских солдатах, по вине которых эта прекрасная женщина рожала в холодной камере. А потом, забрав ребенка, эти же солдаты бросили ее умирать. Мало того что ей не оказали никакой помощи, ей не дали даже одеяла. Даже воды!

Топот солдатских ног стал громче. Они были уже во дворе. «Прежде чем бежать отсюда, я отомщу вам за Мэри».

Выдвинув лезвие клинка, я повернулся, готовый сдержать свое слово.

 

61

Ты наверняка скажешь, что потом я ударился в запой. Так оно и было. И в хмельном бреду передо мной вставали фигуры из прошлого: Кэролайн, Вудс Роджерс, Бартоломью Робертс.

Являлись и призраки: Калико Джек, Чарльз Вэйн, Бенджамин Хорниголд, Эдвард Тэтч.

И Мэри Рид.

Уж и не помню, сколько длился мой запой. Спасение явилось в облике Адевале. Он нашел меня на берегу близ Кингстона. Поначалу я счел его очередным плодом моих бредовых видений. Призраки нередко издевались надо мною, напоминая о моих неудачах.

– Капитан Кенуэй, ты стал похож на пудинг с изюмом.

«Пошел прочь из моих видений, призрак. Это просто ловушка, в которую похмелье заманило мой разум. А если уж зашел разговор о похмелье, где моя бутылка?»

Адевале протянул мне руку. Я протянул свою, рассчитывая, что сейчас его пальцы превратятся в струйки дыма. Но пальцы остались пальцами. Крепкими, как дерево, и такими же надежными. Словом, пальцы были настоящими.

Я сел, протирая глаза:

– Голова раскалывается… сил нет.

– Вставай, – сказал Адевале, поднимая меня на ноги.

Я встал, потирая свою несчастную, раскалывающуюся голову.

– Ну и сюрприз ты мне тогда преподнес, Адевале. После того как ты бросил меня на произвол судьбы там, у Обсерватории, я должен был бы тебя ненавидеть, – признался я. – Но сейчас я чертовски тебе рад.

– И я тоже, приятель. Думаю, ты обрадуешься, когда узнаешь, что твоя «Галка» целехонька.

Адевале взял меня за плечи и развернул к морю. Возможно, из-за многодневного запоя я был эмоциональнее, чем обычно, но при виде «Галки» мои глаза наполнились слезами. Матросы стояли на планширах, висели на снастях. Их лица виднелись в оружейных щелях кормы. Каждый смотрел в сторону берега, где стояли мы с Адевале. «Они приплыли», – подумал я. По щеке покатилась слеза, которую я смахнул рукавом плаща (вряд ли я был достоин этого прощального подарка А-Табая).

– Ну что, поднимаем паруса? – спросил я.

Но Адевале зашагал в другую сторону.

– Ты уходишь? – удивился я.

– Да, Эдвард. У меня дела в другом месте.

– Но…

– Когда твой разум и сердце почувствуют готовность, наведайся к ассасинам. Думаю, тогда ты все поймешь.

Я внял его совету. Я направил «Галку» в Тулум – туда, где впервые проявилось мое чутье и где я впервые увидел А-Табая. Оставив команду на борту, я отправился искать А-Табая, но на месте знакомой деревни я застал лишь следы недавнего нападения. Увидев Адевале, я не слишком удивился. Вот в какое «другое место» он тогда спешил!

– Адевале, я глазам своим не верю. Что здесь случилось?

– Ты, Эдвард, – вот что здесь случилось. Это последствия твоих действий. Ущерб, нанесенный тобой шесть лет назад, аукается и сейчас.

Я вздрогнул. Выходит, ассасины до сих пор страдали из-за карт, проданных мной тамплиерам.

– Я не из тех, кого с легкостью называют другом, – сказал я, поглядев на него. – Ты поэтому здесь?

– Видишь ли, Эдвард, нелегко сражаться бок о бок с человеком, которому важнее всего личное обогащение и слава. Со временем я понял: путь ассасинов и их кредо – более достойный путь.

Вот как оно повернулось. Я был глух к словам Мэри Рид и А-Табая, зато Адевале слушал их со вниманием. Теперь я сожалел, что прежде не приложил больше усилий к тому, чтобы разобраться в их философии.

– Разве я когда-нибудь тебя обманывал? – спросил Адевале.

Я покачал головой.

– Год за годом я безудержно рвался вперед, захватывая все, чего требовала моя прихоть, и совсем не думал, что кому-то доставляю боль. А теперь… есть и богатство, и репутация, только мудрости не накопил. С чем покидал родной дом, с тем живу. И когда оглядываюсь вокруг, задумываюсь о пройденном пути… рядом ни одного любимого человека, – признался я.

В наш разговор неожиданно вклинился А-Табай:

– Капитан Кенуэй, настало время исправить ошибки прошлого.

Я повернулся к нему:

– Мэри… Перед смертью она просила меня продолжить ее дело. И прежде всего устранить хаос, который возник по моей вине. Вы сможете мне помочь?

Адевале кивнул. Они с А-Табаем направились к деревне. Точнее, к тому, что от нее осталось.

– Мэри восхищалась тобой, Эдвард, – сказал А-Табай. – Она что-то видела в твоем характере, и это позволяло ей надеяться, что когда-нибудь ты будешь сражаться на нашей стороне… Что ты думаешь о нашем кредо? – помолчав, спросил старый ассасин.

Мы оба знали: шесть лет назад… Да что там шесть! Еще год назад я бы нахмурил лоб и объявил их принципы глупостью. Но сегодня мой ответ был иным:

– Вопрос непростой. Ведь если ничто не истинно, тогда зачем во что-то верить? И если все дозволено… Почему бы тогда не осуществлять любое появившееся желание?

– И в самом деле, почему бы нет? – загадочно улыбнулся А-Табай.

Мысли неслись, наталкиваясь друг на друга. Мозг звенел от новых возможностей.

– Полагаю, эта идея является лишь началом мудрости, но не ее окончательной формой, – сказал я.

– Ты уже на целую голову выше прежнего Эдварда, которого я встретил много лет назад, – заметил А-Табай, удовлетворенно кивая. – Добро пожаловать, Эдвард. Тебе здесь рады.

Я поблагодарил его и тут же спросил:

– Как ребенок Энн?

А-Табай покачал головой и опустил глаза. Жест, который был красноречивее любых слов.

– Энн – сильная женщина, но не неуязвимая.

Я представил ее на палубе «Уильяма», бранящей матросов за трусость. Говорили, что, когда перепившиеся матросы прятались по нижним палубам, Энн в них стреляла. Я не считал эти рассказы преувеличением и вполне представлял, какой великолепной и ужасающей была она в тот день.

Я прошел туда, где сидела Энн, и опустился рядом, глядя на кроны деревьев и на море. Она сидела, обхватив колени. Я впервые видел ее такой бледной.

– Здравствуй, Эдвард. – Она попыталась улыбнуться.

– Сочувствую твоей потере, – сказал я.

Потери. Они были знакомы и мне, и число их только росло.

– Останься я в тюрьме, у меня бы тоже забрали ребенка… – Она подставила лицо ветру. – И сейчас он был бы жив. Наверное, это Господь говорит мне, что я не гожусь в матери с такой жизнью, как моя. Ругань, выпивка, драки…

– Но ты – настоящий боец, Энн. В тюрьме я слышал рассказы про двух страшных пираток, Энн Бонни и Мэри Рид, которые вдвоем атаковали английский военный корабль.

Она не то рассмеялась, не то вздохнула:

– Все это правда. Мы бы тогда победили, если бы Джек с парнями не перепились и не залегли в трюм дрыхнуть. Эх… А теперь, Эдвард, никого из них уже нет. Мэри. Рэкхема. Тэтча. Остальных. Пусть они и не ангелы были, но мне их недостает. Ты это тоже чувствуешь? Пустоту внутри себя?

– Чувствую, Энн, – вздохнул и я. – Черт побери, да.

Мне вспомнилось, как шесть лет назад Мэри (тогда я считал ее Джеймсом Киддом) положила мне руку на колено. Сейчас моя рука сама собой улеглась на колено Энн. Она посмотрела вниз и расценила этот жест одновременно как приглашение и как утешение. Потом ее рука легла на мою руку, а голова – мне на грудь.

Мы сидели так какое-то время, не произнося ни звука. Слова нам были не нужны.

 

62

Апрель 1721 г.

Для меня настало время исправлять ошибки прошлого. Завершить то, что было начато. Словом, заняться делом: продумать, как отомстить Роджерсу, Торресу и Робертсу, а затем это осуществить. Все они заслуживали смерти.

Я стоял на палубе «Галки» с Адевале и А-Табаем.

– Всех своих врагов я хорошо знаю в лицо. Но как мне их найти?

– У нас в каждом городе есть шпионы и осведомители, – сказал А-Табай. – Загляни в наши убежища, и ассасины тебе все расскажут и покажут.

– Это применимо к Торресу и Роджерсу. А вот Бартоломью Робертс держится вдали от городов и вообще суши. Возможно, на его поиски мне понадобятся месяцы.

– Или годы, – согласился А-Табай. – Но ты, капитан Кенуэй, человек смышленый и опытный. Уверен, ты найдешь и его.

– А если окажешься в замешательстве, не стесняйся просить помощи у своего квартирмейстера, – улыбнулся Адевале.

Я кивком поблагодарил его, затем прошел на полуют. А-Табай и Адевале спустились по веревочной лестнице в лодку, пришвартованную у борта.

– Квартирмейстер, куда возьмет курс наш корабль? – спросил я.

Энн повернулась ко мне. В пиратском наряде она была неотразима.

– На восток, капитан, если ты по-прежнему намерен плыть в Кингстон.

– Намерен, мисс Бонни. Оповести команду.

– Эй, парни! С якоря сниматься! Ложимся на курс! – крикнула Энн, вся сияя от счастья. – Мы плывем на Ямайку!

Итак, Роджерс. В кингстонском бюро ассасинов мне рассказали, где его искать. Не далее как сегодня вечером он должен участвовать в каком-то политическом собрании. О последующих его замыслах ассасины имели смутные представления. Значит, хотел я того или нет, мне необходимо быть на этом собрании.

Но как туда проникнуть? Я решил выдать себя за дипломата Руджеро Ферраро, прибывшего в Кингстон с визитом. Прежде чем уйти из убежища, я подал главе бюро письмо, адресованное «Кэролайн Скотт-Кенуэй, Хокинс-лейн, Бристоль». В нем я спрашивал, здорова ли она и все ли у нее благополучно. Строки дышали надеждой и в то же время были полны тревоги.

Я без труда нашел настоящего Руджеро Ферраро и без лишних проволочек убил его. Переодевшись в его одежду, я примкнул к участникам собрания. Нас уже ждали.

Оказавшись на собрании, я невольно вспомнил, как попал в гаванский особняк Торреса, выдав себя за Дункана Уолпола. Тогда я испытывал благоговейный страх, сознавая, что я там никто и ничто, но продолжал гнаться за удачей, движимый единственным желанием – поскорее разбогатеть.

Я вновь гонялся за чем-то, а точнее, за кем-то – за Вудсом Роджерсом. Богатство больше не являлось главной моей заботой. Я стал ассасином.

– А вы, полагаю, и есть синьор Ферраро? – спросила подошедшая ко мне хорошенькая женщина. – Я просто обожаю вашу манеру одеваться. Столько элегантности. И все так подобрано по цвету.

«Благодарю, мадам, благодарю», – подумал я, но вслух ничего не сказал, чтобы не выдать себя.

Я отвесил ей глубокий поклон, надеясь, что это сойдет за учтивые итальянские манеры. При всей привлекательности гостьи я решил, что женщин с меня хватит до конца моих дней. В Англии меня ждала Кэролайн, не говоря уже о некоторых… чувствах, питаемых мной к Энн.

Оказалось, grazie было единственным итальянским словом, которое я знал. Едва я успел об этом подумать, как услышал знакомый голос. Вудс Роджерс произносил речь:

– Леди и джентльмены! Я хочу поднять тост за свое недолгое пребывание в должности губернатора Багамских островов! Я способствовал тому, что не менее трехсот отъявленных пиратов приняли королевское помилование и принесли клятву на верность британской короне. – Его лицо вдруг скривилось в язвительной усмешке. – Но, увы! За все успехи, достигнутые мной, его величеству было благоугодно сместить меня с губернаторской должности и отозвать в Англию. Превосходно!

Столь раздраженное, полное откровенного презрения окончание речи вызвало недоумение гостей. Собравшиеся не знали, как им себя вести. Пока Роджерс находился в Нассау, он выпускал листовки религиозного содержания, пытаясь убедить веселых пиратов Нью-Провиденса покончить с беспробудным пьянством и прелюбодейством. Вероятно, сам он не был любителем выпивки и с непривычки быстро захмелел. Пошатываясь, Роджерс бродил по комнатам, и каждый, кому не удалось вовремя отойти подальше, был вынужден выслушивать его напыщенные, полные сарказма речи.

– Ура! Ура всем этим нечестивым и невежественным остолопам, которые правят миром с отвратительным занудством. Ура!

Произнеся несколько фраз, Роджерс шел дальше, и вот уже другой гость морщился под ударами словесных кинжалов.

– Ей-богу, я хотел сделать этих двуногих скотов из Нассау людьми. И мне это удавалось. Но я никак не ожидал, что меня отблагодарят подобным образом. Невероятно!

Я следовал за Роджерсом по пятам, оставаясь вне поля его зрения. Я здоровался с гостями, успев отвесить не менее сотни поклонов и столько же раз произнести grazie. Наконец терпение присутствующих иссякло. Сделав очередной круг по залу, Роджерс увидел, что даже его друзья стоят, повернувшись к нему спиной. Разговоры стихли. Наверное, Роджерс почувствовал себя отшельником. Отойдя на несколько шагов, он обернулся и увидел, что друзья вновь оживленно беседуют. И тогда на мгновение он стал прежним Вудсом Роджерсом. Взяв себя в руки, он расправил плечи, поднял голову и решил выйти подышать воздухом. Я знал, куда он пойдет, возможно, раньше его самого. Неподалеку был выход на балкон. Я поспешил туда. Когда там появился Роджерс, я вогнал лезвие скрытого клинка через плечо ему в шею. Другой рукой я зажал моему врагу рот, лишая возможности крикнуть. Затем я опустил его на пол, привалив спиной к балюстраде.

Все это произошло слишком быстро. Роджерс просто не успел вступить со мной в поединок. Он даже не успел удивиться и лишь смотрел на меня пьяными, осоловелыми глазами.

– Ты же когда-то был капером, – сказал я ему. – Почему же в тебе так мало уважения к морякам, которые всего-навсего пытаются выжить в этом мире?

Роджерс посмотрел на мой клинок. Лезвие пробило ему плечо и вошло в шею, застряв наподобие клина. Только это и сохраняло ему жизнь. Стоит мне выдернуть лезвие, балкон будет залит кровью, и через минуту Роджерс умрет.

– Ты едва ли сумеешь понять мои устремления, – сказал он, язвительно улыбаясь. – Ты ведь всю жизнь рушишь то, что делает нашу цивилизацию блистательной.

– Ошибаешься, – возразил я. – Твои устремления мне вполне понятны. Я видел Обсерваторию и знаю ее силу. Ты и твои собратья-тамплиеры сделали бы ее логовом шпионажа. С помощью древнего устройства вы бы шантажировали людей и крушили все, что вам не по нраву.

Роджерс кивнул. Этот жест вызвал у него боль. Рубашка и камзол стали мокрыми от крови.

– Да, однако все это ради великой цели. Ради установления справедливости. Ради искоренения лжи и утверждения правды.

– Никому из живущих на земле не нужна такая власть.

– И тем не менее ты дал этому преступнику Робертсу пользоваться ей.

– Нет, – качая головой, возразил я. Мне не хотелось, чтобы он думал, будто мы с Робертсом заодно. – Я собираюсь лишить Робертса власти. И если ты скажешь, где он, я его остановлю.

– Африка, – прошептал Роджерс.

Я вытащил клинок.

Кровь ручьем хлынула из пробитой шеи Роджерса. Тело обмякло, словно мешок, застыв у балюстрады. Жалкая, недостойная смерть. Какой контраст с прежним Вудсом. Тогда, у Торреса, я встретил человека честолюбивого, чье крепкое рукопожатие говорило о воле и решимости. Мой клинок, оборвавший ему жизнь, был лишь завершением его пьяных блужданий по залу. Еще до встречи со мной Роджерс успел завязнуть в трясине разбитых мечтаний, захлебываясь горечью язвительных слов. Пусть он и вытеснил пиратов из Нассау, но король не оказал ему поддержки, необходимой для завершения всех его начинаний. Как и гости в зале, англичане повернулись к Роджерсу спиной. Он мечтал заново отстроить Нассау, однако жизнь разбила все его надежды.

На полу блестела кровавая лужица. Я отодвинулся. Роджерс еще дышал. Его грудь медленно поднималась и опускалась. Глаза были полузакрыты. Потом дыхание сделалось сбивчивым. Жизнь быстро покидала тело Вудса Роджерса.

За моей спиной кто-то пронзительно закричал. Обернувшись, я увидел красиво одетую женщину. Ее бледное лицо было перекошено от ужаса. Такой же ужас застыл в ее глазах. Дрожащей рукой она зажимала рот. К балкону бежали другие гости. Никто не отваживался захватить меня в плен, но и никто не убегал. Все просто смотрели.

Выругавшись, я легко вспрыгнул на карниз. Зрителей на балконе становилось все больше.

– Grazie, – сказал им я, после чего раскинул руки и прыгнул.

 

63

Февраль 1722 г.

Черный Барт – легендарный пират, гроза Карибского моря, одно имя которого наводило ужас, перебрался к побережью Африки. Ему и там удавалось ускользать от англичан. Я знал, что является причиной его успехов. Древний череп, что он забрал из Обсерватории и с помощью которого предвосхищал все шаги противников.

Когда моя «Галка» отправилась в погоню за Робертсом, он грабил французские корабли, направляя их к побережью Сьерра-Леоне. Его флагманом по-прежнему оставалась «Королевская удача». Робертс плавал вдоль юго-восточной части африканского побережья, совершая вылазки, грабя и бесчинствуя. Это позволяло ему постоянно совершенствовать свой пиратский флот, переоснащая и перевооружая корабли. У берегов Африки его боялись даже больше, чем в Карибском бассейне.

В январе мы наткнулись на жуткие свидетельства целой череды его бесчинств. Увиденное говорило не о сражении, а о настоящей бойне. Робертс на «Королевской удаче» атаковал двенадцать кораблей, стоявших в гавани Виды. Сдались все, кроме английского работоргового судна «Дикобраз». Отказ англичан настолько разозлил Робертса, что он приказал сжечь корабль со всеми, кто находился на борту.

Его люди залили палубы «Дикобраза» смолой, а потом подожгли. На нижних палубах находились рабы, скованные попарно. Кто-то прыгал за борт, спасаясь от огня, но становился добычей акул, лишаясь рук и ног. Избежавшие встречи с акулами тонули под тяжестью кандалов. Остальные заживо сгорели. Жуткая, чудовищная смерть.

Когда мы подошли, поверхность воды была густо усеяна обломками. В воздухе стлался ядовитый черный дым. Остов «Дикобраза», обугленный до самой ватерлинии, еще дымился.

Потрясенные и возмущенные увиденным, мы двинулись по следу Робертса на юг, а затем к берегам острова Принсипи. Там он бросил якорь, а сам с небольшим отрядом отправился на берег, где разбил лагерь. Скорее всего, это была вылазка за припасами.

Мы стали ждать. Когда стемнело, я приказал ребятам выждать еще час, после чего атаковать «Королевскую удачу». Сам я поглубже натянул капюшон плаща, сел в лодку и на веслах поплыл к берегу. Маяком мне служили крики и пение, доносившиеся оттуда. Выбравшись на берег, я стал подкрадываться к лагерю. Вскоре в ноздри ударил дым лагерного костра. Я приблизился, насколько возможно, и затаился в кустах, откуда мне были видны неяркие отсветы пламени.

Брать пленных я не собирался и потому приготовил гранаты. «Пощады не ждите», – любил повторять Робертс. Я решил последовать его примеру. Прогремели взрывы. Раздались крики. Над лагерем повисло облако удушливого черного дыма. Тогда я вылез из кустов, держа наготове клинок и пистолет.

Сражение было коротким. Пощады от меня не дождался никто. И пусть кто-то из них, разбуженный взрывами, таращил сонные глаза, кто-то был совершенно голым и у многих в тот момент не было при себе оружия, – для меня это не имело никакого значения. Возможно, среди убитых находились и те, кто заливал смолой палубы «Дикобраза». Я на это надеялся.

Робертс не принял бой. Схватив факел, он бросился бежать. Из развороченного лагеря слышались крики умирающих. Если его не трогала участь своих людей, то меня – тем более. Моей целью был Мудрец, который сейчас бежал к узкому скалистому выступу, где стояла сторожевая башня.

– Кто и зачем гонится за мной? – крикнул он. – Уж не призрак ли явился меня пугать? Или мощи одного из тех, кого я отправил в ад, выбрались оттуда и вздумали мне докучать?

– Нет, Черный Барт Робертс, – крикнул я в ответ. – Это Эдвард Кенуэй. Я пришел положить конец твоему террору.

Он бежал по лестнице сторожевой башни. Я не отставал. Мы добрались до самого верха. Робертс подбежал к краю. Я остановился. Если он прыгнет, я потеряю череп. Этого допустить я не мог.

Его рука с факелом качнулась. Он подавал сигнал. Но кому?

– Знаешь, парень, я не стану сражаться там, где у тебя есть преимущество, – сказал он, тяжело дыша.

Робертс опустил факел.

Он собрался прыгать!

Я бросился к нему, пытаясь поймать, но он увернулся. Я подполз на животе к краю площадки, глянул вниз и только сейчас увидел то, что прежде было скрыто от меня. А Черный Барт заранее все предусмотрел.

Внизу, подойдя к самой башне, стояла «Королевская удача». Робертс прыгнул на освещенную фонарями палубу. Отряхиваясь, он смотрел вверх, туда, где лежал я. Мудреца окружили его люди, и через мгновение в меня полетели мушкетные пули, чиркая по щербатым камням.

Невдалеке я увидел «Галку». Вовремя подоспели мои ребята. Схватив факел, я стал им сигналить. Вскоре они подошли достаточно близко. У штурвала стояла Энн. Ее волосы развевались на ветру. Она подвела корабль почти к самому утесу. Теперь и я вполне мог прыгнуть.

Погоня продолжалась.

Мы гнались за Робертсом по узким каменистым протокам, которых возле берега было полным-полно. Где возможно, стреляли по их кораблю из пушек. В ответ его люди дали залп из мортир. Мы отвечали огнем мушкетов, а когда позволяло расстояние – бросали гранаты.

И вдруг… «Вижу парус!» К нам приближался английский военно-морской корабль «Ласточка». С ужасом я понял, что они тоже охотятся за Робертсом. Корабль был большим и основательно вооруженным. Видно, их капитан, как и мы, был сыт по горло «подвигами» Черного Барта.

Оставить его англичанам и уйти? Нет, я не мог допустить, чтобы они потопили «Королевскую удачу», поскольку вместе с Робертсом утонет и хрустальный череп из Обсерватории. Случись такое, артефакт будет потерян безвозвратно.

– Я должен забрать у него одну очень важную вещь и принести на корабль, – сказал я Энн.

Грянул залп лафетных пушек. Сражение происходило между тремя кораблями, где «Галка» и «Ласточка», отнюдь не союзники, действовали против общего врага. По нас стреляли со всех сторон. Англичане изрешетили нам планширы и повредили ванты. Я велел Энн спешно выводить корабль из-под огня.

Сам же я собирался немного искупаться.

Переплывать с корабля на корабль – дело непростое, особенно когда они воюют между собой. Но у меня была решимость, какой редко кто может похвастаться. Помогало и то, что я плыл в сумраке. К тому же команде «Королевской удачи» и без меня хватало забот. Поднявшись туда, я нашел корабль охваченным хаосом. Достаточно сказать, что я свободно перемещался по нему, и никто даже не подозревал о моем присутствии.

Но до Робертса я добрался не сразу. По пути к нему пришлось отправить на тот свет достаточное число его молодцов. Я перерезал глотку его первому помощнику и убил квартирмейстера. Наконец передо мной с мечом в руках предстал Черный Барт. Я заметил, что он успел переодеться, точнее, принарядиться. Можно подумать, собрался нанести англичанам визит вежливости. Красный мундир и бриджи, шляпа с пером и два пистолета, болтающиеся на шелковых подвесках. Не изменились лишь его глаза. Они и сейчас отражали черную, изъеденную злом душу этого пирата.

Между нами началось сражение, хотя вряд ли здесь применимо это слово. Черный Барт был жесток, смышлен и даже мудр, если мудрость может существовать в человеке, напрочь лишенном человечности. Но опыта поединков у него не было.

– Черт тебя побери, Эдвард Кенуэй! – крикнул он мне, пытаясь делать выпады. – Чем я обязан столь пристальному вниманию с твоей стороны?

Я не удостоил его ответом. Я действовал безжалостно, уверенный не в своих навыках (так бы действовал прежний Эдвард Кенуэй, страдавший высокомерием), а в том, что из этой схватки я выйду победителем. И я победил его. Робертс упал на палубу. Мой клинок застрял у него в груди. Я склонился над ним.

Он улыбался. Его пальцы потянулись к ране.

– Как я себе и обещал: жизнь короткая, но веселая, – сказал он. – До чего же хорошо я себя знаю.

Он негромко усмехнулся, буравя меня глазами:

– А ты, Эдвард? Обрел мир, который искал?

– Я так высоко не целю, – ответил я. – Что есть мир, как не передышка между двумя войнами?

Похоже, мой ответ его удивил, поскольку раньше он считал, что я умею лишь ругаться и тянуться за золотом или очередной кружкой эля. Признаюсь, я был доволен, что в последние мгновения жизни Бартоломью Робертс оказался свидетелем перемен во мне. Он сообразил, что я убиваю его не из алчности, а ради более благородной цели.

– Выходит, ты стоик, – засмеялся он. – Возможно, я ошибался на твой счет, и она найдет тебе применение.

– Она? – удивился я. – О ком ты говоришь?

– О той, кто погребена и ждет своего часа. Я надеялся найти ее и увидеть снова. Думал, открою двери храма и снова услышу свое имя из ее уст. Аита…

Опять какая-то тарабарщина. Снова эти чертовы тайны!

– Выражайся яснее, приятель, – потребовал я.

– Я родился слишком рано, как и очень многие до меня.

– Лучше скажи, где устройство? – спросил я, чувствуя, до чего же устал от всех его загадок, которыми он меня потчевал даже в последние мгновения жизни.

Дрожащими пальцами он достал череп и подал мне.

– Уничтожь это тело, Эдвард, – попросил он. Жизнь стремительно уходила из него. – Тамплиеры… Если они меня захватят…

Он умер. Я сбросил тело за борт, делая это не ради Робертса или упокоения его души. Я тоже не хотел, чтобы тамплиеры захватили его даже мертвым. Кем бы или чем бы ни был этот Мудрец, пусть его тело лежит на морском дне. Там ему куда безопаснее.

А теперь, Великий магистр Торрес, я отправлюсь по твою душу.

 

64

В Гавану я прибыл заблаговременно и застал город в состоянии чуть ли не полной боевой готовности. Оказалось, Торреса предупредили о моем неминуемом появлении, и он не стал рисковать. На улицах было полно солдат, горожан обыскивали и требовали показать лица. Сам Торрес где-то прятался – и, конечно же, вместе с верным телохранителем Эль Тибуроном.

Я воспользовался древним черепом, взятым у Робертса, на глазах главы местного бюро ассасинов Роны Динсмор. В одной руке я держал куб с кровью Торреса, в другой – череп. Рона внимательно следила за моими действиями. Интересно, кем я ей казался? Сумасшедшим? Чародеем? Человеком, использующим древние знания?

– Кровь губернатора позволит нам видеть все его глазами, – пояснил я.

Рона смотрела на меня с явным любопытством и с таким же явным недоверием. Честно говоря, я и сам не был уверен в исходе поисков. И пусть в Обсерватории я уже видел мир глазами разных людей, тогда всем заправлял Робертс. Теперь на его месте оказался я, не имеющий никакого опыта в подобных делах.

Опасения были напрасными. Мне показалось, что кровь из хрустального куба перетекла в череп, и его глазницы запылали ярко-красным светом. Блестящая поверхность черепа тоже светилась, и на ней появлялись картины. Мы смотрели на мир глазами губернатора Лауреано Торреса, а тот сейчас смотрел на…

– Я знаю это место, – сказала потрясенная Рона. – Оно рядом с церковью.

Не мешкая, я пустился в погоню за Торресом и проследил за ним до его форта, где меня ждала ловушка. В какой-то момент Торрес скрылся, заменив себя двойником. Тот и принял на себя смертельный удар моего клинка. А у стен форта меня уже ждал Эль Тибурон, как всегда молчаливый и неумолимый.

«Напрасно ты не убил меня, когда у тебя была такая возможность», – подумал я. Тогда он одолел прежнего Эдварда Кенуэя. Но за это время я изменился, в чем и предстояло убедиться Эль Тибурону…

Если он рассчитывал быстро расправиться со мной, его ждало разочарование. Эль Тибурон сделал обманный выпад, затем повернулся другим боком. Я предвидел его маневр, легко отразил нападение и ранил губернаторского телохранителя в щеку.

Возможно, ему было больно, но с губ не сорвалось даже легкого возгласа. Зато в мутных глазах Эль Тибурона едва заметно промелькнул страх. Несколько лет назад их выражение было совсем другим.

Это взбодрило меня сильнее любого глотка рома. Я двинулся в атаку. Лезвие сабли так и мелькало. Эль Тибурон был вынужден обороняться, защищая левый и правый фланг. Он пытался найти слабое место моих атак и не находил. «Где же его солдаты?» – подумалось мне. По-видимому, Эль Тибурон их не позвал, уверенный, что быстро справится со мною.

Как же он ошибался. Я думал об этом, продолжая делать выпады. В какой-то момент я подался влево и, перебросив саблю в левую руку, пропорол Эль Тибурону мундир. Лезвие вонзилось ему в живот, и оттуда хлынула кровь.

Рана ослабила моего противника. Движения Эль Тибурона потеряли быстроту. Я позволял ему делать выпады, с удовлетворением наблюдая, как взмахи его меча становятся все более хаотичными. Я изматывал его, и каждый мой удар оставлял на его теле неглубокие, но кровавые раны. Я ждал, когда Эль Тибурон совсем выдохнется.

Он двигался все медленнее. Боль лишала его бдительности. Я беспрепятственно двинулся на него, размахивая саблей. Но основной удар я нанес скрытым клинком. Это был удар снизу и опять в живот. Я не просто вонзил лезвие клинка, а еще и повернул его. С такими ранами не выживают.

Одежда телохранителя была грязной и рваной. Кровь из второй раны в животе заливала камни под ногами. Эль Тибурон шатался от боли и усталости. Он и сейчас не издавал ни звука, но в его глазах я отчетливо видел горечь поражения.

Я опрокинул его на землю. Он лежал под жгучим гаванским солнцем, истекая кровью. Я склонился над ним, держа саблю возле его горла, готовясь пронзить подбородок так, чтобы лезвие достигло мозга. Словом, побыстрее оборвать ему жизнь.

– Однажды ты поглумился надо мной. Я усвоил тот тяжелый урок и с тех пор стал лучше… – говорил я Эль Тибурону. – Умри же, зная, что нашей враждой ты помог мерзавцу стать солдатом.

Мой клинок издал хлюпающий звук. С Эль Тибуроном было покончено.

– Уходи из этой жизни и обрети вечный покой среди мертвых, – сказал я трупу и ушел.

 

65

Торрес в отчаянии бежал. Таким же отчаянным было и его решение искать Обсерваторию самостоятельно.

На своей верной «Галке» я пустился за ним в погоню. Время шло, а Торрес как сквозь землю провалился. У меня на душе становилось все тяжелее. Мы неумолимо приближались к Тулуму. Неужели Торрес сумел найти Обсерваторию? Может, под пытками выбил сведения у какого-нибудь бедняги? Может, этим несчастным был кто-то из ассасинов?

Идя вдоль побережья Тулума, мы вскоре наткнулись на галеон Торреса. Тот стоял на якоре, окруженный мелкими судами. Заметив наведенные на нас подзорные трубы, я приказал сделать резкий поворот влево. Вскоре на борту испанского галеона открылись черные квадраты, и оттуда выглянули жерла пушек. Мелькнули вспышки, потом раздался грохот, и пространство заволокло дымом. Несколько ядер ударили по «Галке», остальные упали в воду.

Это было лишь началом сражения. А дальше моим ребятам пришлось действовать без капитана и без квартирмейстера, поскольку Энн заявила, что отправится со мной. Мы вместе прыгнули с планшира в голубые воды и поплыли к берегу, чтобы затем пройти нелегкий путь до холма, на котором стояла Обсерватория.

Вскоре мы наткнулись на тела первых жертв.

Пока их товарищи, оставшиеся на борту галеона, отбивали атаку «Галки», тем, кто отправился с Торресом, пришлось отбивать нападение туземцев. У Обсерватории появились новые стражи. С места столкновения доносились отчаянные крики. Солдаты в задних рядах безуспешно пытались испугать туземцев:

– Эта земля находится под защитой короля Филиппа. Прикажите своим людям отступить, иначе будете перебиты!

Но перебитыми оказались как раз люди Торреса. Мы с Энн притаились совсем рядом и видели ошеломленные, непонимающие лица. Они пялились на громаду Обсерватории, тупо и настороженно всматривались в высокую траву. Они погибали, так и не успев ничего понять.

У входа в Обсерваторию тоже валялись трупы, но дверь была открыта. Значит, кому-то удалось проникнуть внутрь. По жесту Энн я понял, что она останется у входа и дальше я пойду один. Итак, я снова оказался в этом странном священном месте, больше похожем на громадный храм, чем на обсерваторию.

Войдя, я вспомнил, как Робертс убил своих матросов, не дав им войти внутрь и потерять рассудок от увиденного. Как ни жестоко это выглядело, но он был прав. Пройдя несколько шагов, я был вынужден посторониться. Мне навстречу неслись перепуганные испанские солдаты. Они выкрикивали что-то бессвязное, а их глаза были пустыми, напрочь лишенными света жизни. Казалось, это бегут мертвецы.

На меня солдаты не обратили ни малейшего внимания, и я не стал их трогать. Пусть стражи Обсерватории разбираются с этим испуганным стадом. Я двинулся дальше – к широкому мосту, где мне встретилось еще несколько ошалелых вояк. Я торопился поскорее добраться до главного зала с пьедесталом.

Я был где-то на полпути, когда Обсерватория загудела. Тот же мозгодробительный звук, который я слышал в прошлый раз. Я побежал, натыкаясь на очередных солдат. Те неслись к выходу, но я сомневался, что они живыми выберутся наружу. Едва я добрался до главного зала, стены Обсерватории задрожали. Они трескались, и из трещин сыпались камни. А жуткий звук не смолкал.

У пьедестала стоял Торрес. Стремясь перекричать весь этот ад звуков, он обращался то к солдатам, которых в зале почти уже не было, то пытался «договориться» с камнями, чтобы те перестали падать.

– Обыщите все пространство! Найдите способ прекратить это безумие! – заткнув себе уши, кричал губернатор.

Потом он обернулся и увидел меня.

– Вот он! Убейте его! – вопил Великий магистр, указывая на меня пальцем.

Вместе со словами из его рта вылетали брызги слюны. Меня удивили глаза Торреса. Никогда бы не поверил, что этот человек способен поддаться панике.

– Убейте его!

Двое солдат, еще находившиеся в зале, возможно, были смелыми ребятами, но явно не горели желанием меня атаковать. Стены зала снова вздрогнули, словно желая избавиться от всех нас. Тем временем я быстро избавился от солдат. В зале остались только мы с Торресом.

Великий магистр тамплиеров озирался по сторонам, глядя то на тела солдат, то на меня. Паники в глазах как не бывало. Я вновь увидел прежнего Торреса. Ни горечи поражения, ни страха, ни даже печали. Он знал о своей неминуемой смерти, но сейчас его лицо выражало только фанатичную страсть. Он все-таки нашел Обсерваторию.

– Эдвард, а мы ведь могли бы действовать сообща, – воззвал он, простирая ко мне руки. – Мы могли бы стяжать власть для себя и поставить на колени все эти жалкие империи.

Он качал головой, словно я – его блудный сын, доставивший ему немало огорчений.

«Нет, приятель. Я перестал быть блудным сыном».

– Эдвард, в тебе столько нераскрытых возможностей, – продолжал Торрес. – Есть столько дел, которые ты бы мог осуществить. Я мог бы показать тебе так много интересного. Открыть тайны мироздания, которые ты даже и представить себе не можешь.

Нет. Он и его собратья заботились не о моем развитии. Они стремились всячески ограничить мою свободу и убивали моих друзей. И началось это с поджога родительской фермы. Собратья Торреса не принесли мне ничего, кроме несчастий.

Я вонзил в него лезвие скрытого клинка. Торрес застонал от боли. Его рот наполнился кровью. Она сочилась из губ.

– Убив меня, ты испытаешь удовлетворение? – слабеющим голосом спросил он.

(Нет, убив его, я не испытал никакого удовлетворения.)

– Я всего лишь стремлюсь доделать свою работу до конца, – ответил я. – Ты бы на моем месте сделал то же самое.

– Думаю, мы это уже сделали. – Слова давались ему с трудом. – У тебя больше нет ни семьи, ни друзей, ни будущего. Твои потери намного превосходят наши.

– Возможно, и превосходят, но твое убийство исправит гораздо больше ошибок, чем я совершил.

– Ты искренне в это веришь?

– Ты и твои собратья загнали бы все человечество в чистенькую, уютную тюрьму. Там бы господствовали трезвость, безопасность и невероятная скука, забирающая у человека все жизненные соки. Учитывая все, что я узнал за последние годы… да, я искренне в это верю.

– Ты тверд в своих убеждениях, – сказал Торрес. – Они тебе к лицу…

Я находился словно в трансе. Гудение Обсерватории, грохот падающих камней, отчаянные крики солдат, пытающихся выбраться наружу… пока я говорил с Торресом, все это как будто притихло. Только сейчас, когда Великий магистр испустил дух и его голова запрокинулась, окружающий мир снова напомнил о себе. Кажется, снаружи шло сражение, в котором гибли испанские солдаты. Неожиданно в зал вбежали Энн, Адевале и А-Табай. С их мечей капала кровь. Дула пистолетов дымились.

– Торрес сделал что-то страшное с Обсерваторией, – сказал я А-Табаю. – Думаешь, мы в безопасности?

– Будем, как только вернем устройство на его место, – ответил он, указывая на древний череп.

Энн стояла с открытым ртом, удивленно разглядывая зал. Даже поврежденный камнепадом, он производил сильное впечатление.

– Как называется это место? – шепотом спросила она.

– Причуда капитана Кенуэя, – ответил Адевале, подмигнув мне.

– Мы запечатаем это место и выбросим ключ, – провозгласил А-Табай. – До тех пор пока не появится новый Мудрец, эта дверь останется закрытой.

– В прошлый раз я видел здесь кубы с образчиками крови, – сказал я ему. – Робертс говорил, что это кровь людей древней расы. А сейчас они куда-то исчезли.

– Значит, нам нужно обязательно их разыскать, – вздохнул А-Табай. – И сделать это раньше, чем о них пронюхают тамплиеры. Ты бы мог нам в этом помочь.

Мог бы. Конечно мог бы. Но…

– Только после того, как я исправлю все, что наворотил дома, в Англии.

Старый ассасин кивнул. Потом, словно вспомнив о чем-то, порылся в кармане плаща и достал конверт:

– На прошлой неделе получили.

Все трое отошли, не мешая мне читать письмо.

Думаю, радость моя, ты уже догадалась о его содержании?

 

66

Октябрь 1722 г.

У нас был солидный повод для праздника, и мы его устроили. Однако новые знания, приобретенные мной, существенно уменьшили тягу к попойкам. И потому я отдал устройство праздника в руки команды «Галки». Матросы развели на берегу костры и жарили кабанов. Они горланили песни и плясали, после чего в изнеможении падали там, где стояли, и засыпали, а чуть проспавшись, тянулись к ближайшей бутылке, и все начиналось заново.

Я в это время сидел на террасе своего дома в компании Адевале и А-Табая.

– Ну что, господа, как вам здесь?

Я предложил ассасинам сделать остров своей базой.

– Нам отлично подойдет это место, – ответил А-Табай. – Но в дальнейшем мы должны распространить наше кредо по всему миру. Жить и работать среди тех, кого мы защищаем, как некогда советовал Альтаир ибн Ла-Ахад.

– А пока распоряжайтесь этим местом по своему усмотрению.

Я встал, собираясь пойти к Энн, но меня окликнул Адевале:

– Эдвард…

– Да?

– Неприятная новость: капитан Вудс Роджерс сумел выжить после ран, которые ты ему нанес, – сказал он.

Я выругался. Новость и впрямь не из приятных.

– Потом Роджерс вернулся в Англию. Опозоренный, по уши в долгах, но все еще опасный для нас.

– В Англии я исправлю свою оплошность. Даю слово.

Он кивнул. Мы обнялись, и я пошел к Энн.

Некоторое время мы с ней сидели молча, слушая песни и улыбаясь голосам подгулявших матросов.

– Через несколько месяцев я отплываю в Лондон, – сказал я ей. – Буду только рад, если и ты отправишься со мной.

– Для ирландки Англия – неподходящее место, – засмеялась Энн.

Я кивнул. Возможно, так будет лучше.

– Значит, останешься с ассасинами? – спросил я.

– Нет, – покачала головой она. – В моем сердце нет такой убежденности, как у них. А ты?

– Может быть, когда-нибудь потом, когда разум успокоится и кровь остынет.

Издали донесся крик – известие о корабле, входящем в бухту. Мы переглянулись, поскольку оба сознавали: с приходом этого корабля и для меня, и для нее начиналась новая жизнь. Я по-своему любил Энн. Думаю, и она меня любила. Но пришло время расстаться, и мы на прощание поцеловались.

– Ты – хороший человек, Эдвард, – сказала Энн, и ее глаза блеснули. – И если ты научишься жить на одном месте дольше недели, ты станешь и хорошим отцом.

Оставив ее, я поспешил на берег, где к причалу швартовался большой корабль. Спустили сходни. Появился капитан, держа за руку очаровательную девятилетнюю девочку, которая вся светилась от радости.

«Вылитая мать», – глядя на тебя, подумал я.

 

67

Ты была прекрасным видением, моя маленькая Дженнифер Кенуэй, моя дочь, о существовании которой я даже не подозревал. Ты храбро отправилась в далекое путешествие по морю. Твой дед был категорически против, но твоя бабушка благословила тебя, и ты поплыла, чтобы разыскать меня и сообщить запоздалую и очень печальную весть.

Моя любимая Кэролайн умерла.

(Наверное, тебя удивило, почему тогда, на причале Инагуа, я не проронил ни слезинки, услышав об этом. Дженни, я и сам удивлялся почему. Честное слово.)

Нам с тобой предстояло плавание в Англию, и за это время я рассчитывал получше тебя узнать. Я многое тебе рассказал, однако кое-что был вынужден утаить, поскольку у меня еще оставалось достаточно незавершенных дел. Кажется, я тебе говорил о незавершенных делах, которые мне обязательно нужно довести до конца? Что ж, предстояло сделать еще немало.

В плавание к английским берегам я взял горстку матросов, выбрав самых надежных. Пересечение Атлантического океана было тяжелым. Нам пришлось сделать остановку на Азорских островах и дожидаться благоприятной погоды. Оттуда мы взяли курс на Англию, на Бристоль. Я плыл в родные края, где меня не было более десяти лет и куда мне категорически запретили когда-либо возвращаться.

На подходе к Бристольскому каналу мы сняли с мачты «Галки» черный флаг и надежно спрятали в сундуке моей каюты. Вместо него мы подняли британский торговый флаг. Этого было вполне достаточно, чтобы позволить нам войти в гавань. Убедившись, что «Галка» не является военным кораблем, портовые власти Бристоля разрешили судну встать у причала, а мне – сойти на берег.

После долгого отсутствия я вновь очутился в гавани Бристоля. У меня перехватило дыхание. Я успел полюбить Кингстон и Гавану, не говоря уже о горячей любви к Нассау. Но вопреки всему, что здесь когда-то случилось, а может – благодаря тем событиям, Бристоль по-прежнему оставался моим домом.

Я шел по причалу, и люди оборачивались мне вслед. Естественно, я не был одет как пират, но меня окружал ореол таинственности. Возможно, те, кто постарше, помнили меня. Торговцы, которым я сбывал овечью шерсть и мясо. Завсегдатаи таверн, с кем я выпивал накануне отплытия и кто слышал мою хвастливую болтовню. Людскую молву не удержишь, и вскоре по городу распространится весть о моем возвращении. Как скоро об этом узнают Мэтью Хейг и Уилсон? А Эмметт Скотт? Поймут ли они, что Эдвард Кенуэй не просто вернулся, нарушив запрет? Он стал сильнее и могущественнее и намерен расквитаться с ними за старое.

Ночь я провел в одном из городских пансионов. Наутро, раздобыв лошадь и седло, я отправился в Хэзертон. Я скакал без остановки, пока не оказался на месте старой отцовской фермы.

Зачем я сюда приехал? Этого я сам толком не знал. Думаю, просто захотелось взглянуть на родные места. Спешившись, я долго стоял в тени дерева, глядя на свой старый дом. Разумеется, его отстроили заново, и он лишь отчасти был похож на тот, в котором я вырос. Но пристройка к дому ничуть не изменилась. Она выглядела как во времена совместной жизни с Кэролайн. И ты, Дженнифер, была зачата именно в этой пристройке.

Я поехал обратно и на полпути между Хэзертоном и Бристолем остановился еще возле одного хорошо знакомого места. Я говорю о таверне «Старая дубинка». Я привязал лошадь, не забыв дать ей воды, затем открыл дверь и… Все выглядело так, как я помнил: низкий потолок, сумрак, сочащийся прямо из стен. И здесь я не был более десяти лет. Мой прошлый визит сюда закончился убийством. Моим первым убийством. Не берусь считать, скольких я лишил жизни после.

И их список придется продолжить.

За стойкой я увидел женщину пятидесяти с лишним лет. Она наливала эль. Я подошел. Женщина выпрямилась и устало посмотрела на меня.

– Здравствуй, мама, – сказал я.

 

68

Мы сели у стены, подальше от любопытных глаз немногочисленных посетителей таверны.

– Так, значит, это правда? – спросила мать.

В ее длинных волосах появились седые прядки. Лицо исхудало; с него не сходило выражение усталости. Мы не виделись всего (всего?) десять лет, а выглядела она постаревшей на все двадцать или даже тридцать (если не больше).

И в этом была исключительно моя вина.

– Что правда, мама? – осторожно спросил я.

– Что ты – пират?

– Нет, мама. Я не пират. Уже не пират. Я вступил в орден.

– Так ты монах? – спросила она, приглядываясь к моей одежде.

– Нет, мама. Не монах. Это другой орден.

Она вздохнула. Мои слова не произвели на нее никакого впечатления. У таверны был новый хозяин. Он шумно вытирал кружки, зло поглядывая на нас. Ему явно не нравилось, что моя мать отлучилась из-за стойки, но свое недовольство он держал при себе. С пиратом Эдвардом Кенуэем шутки плохи.

– И ты решил приехать домой? – продолжала мать. – Я слышала про твое возвращение. Говорили, ты вчера приплыл на сверкающем галеоне и сошел на берег, как король. Знаменитый, гордый собой Эдвард Кенуэй. Ведь ты всегда этого хотел?

– Мама…

– Разве не об этом ты постоянно мечтал с ранних лет? Тебе всегда хотелось куда-то отправиться, разбогатеть, подняться в обществе, стать достойным человеком. И неужели ради всего этого нужно было становиться пиратом? – язвительно усмехнувшись, спросила она.

Никогда прежде я не видел, чтобы она усмехалась с такой язвительностью и презрением.

– Тебе повезло, что тебя не вздернули на виселице.

«Если поймают, то вполне могут и вздернуть».

– Все не так, мама. Я вернулся, чтобы исправить ошибки прошлого.

Мать скорчила гримасу, словно ей в рот попало что-то тухлое. И таких гримас я у нее раньше не видел.

– Надо же. И как ты собираешься их исправлять?

– Для начала избавлю тебя от необходимости работать в этом месте, – сказал я, махнув в сторону стойки.

– Я, молодой человек, работаю там, где хочу, – огрызнулась мать. – Напрасно ты думаешь, что я соглашусь взять твое краденое золото. Золото, которое ты отобрал у других, угрожая их убить, если не отдадут. Что? Скажешь, ты не так добывал свое богатство?

– Нет, мама, все было по-другому, – прошептал я, вдруг снова почувствовав себя мальчишкой.

Пират Эдвард Кенуэй куда-то исчез. Я совсем по-иному представлял себе встречу с матерью. Мне виделись слезы, объятия, извинения, обещания… Совсем иные речи.

– Пойми, мама. Я не хочу, чтобы все было так, – прошептал я, подавшись вперед.

Мать снова наградила меня презрительной ухмылкой:

– Я хорошо помню твой главный недостаток, Эдвард. Ты никогда не умел довольствоваться тем, что имеешь.

– Нет… – Я чувствовал, как запутываясь в объяснениях. – Я имею в виду…

– Знаю, что ты имеешь в виду. Сначала ты натворил чудовищных бед и сбежал, оставив нам разгребать твое дерьмо. Потом ты приоделся, в карманах денежки забренчали. И ты решил, что можешь вернуться и просто заплатить мне за все причиненные тобой страдания. Ты ничем не лучше Хейга, Скотта и их своры.

– Мама, все не так, совсем не так.

– Я слышала, ты привез с собой девчонку. Дочка твоя?

– Да.

Мать поджала губы и кивнула. В глазах промелькнуло что-то, похожее на сочувствие.

– Это она рассказала тебе про Кэролайн?

– Да, она, – ответил я, стискивая кулаки.

– Она тебе рассказывала, как ее мать заболела оспой, а дед не пускал врачей и не давал лекарств? Вот так Кэролайн и сгорела в их проклятом доме на Хокинс-лейн. Ты это слышал?

– Да, мама. Слышал.

Мать почесала в затылке и отвернулась.

– А я любила ее. Кэролайн. По-настоящему. Она мне как дочь была, пока не вернулась к родителям.

Мать бросила на меня еще один укоризненный взгляд. «И это тоже твоя вина», – говорил он.

– Я пошла на похороны. Надо же было отдать ей последний долг. Так и стояла у кладбищенских ворот. Скотт и его прихвостни – Мэтью Хейг и этот Уилсон… Они прогнали меня. Сказали, мне тут не рады.

– Мама, они заплатят за это, – сказал я сквозь зубы. – И за все, что сделали.

– Да? – переспросила мать, мельком взглянув на меня. – И как же, Эдвард, ты заставишь их платить? Убьешь? Пронзишь мечом? Застрелишь из пистолетов? Я тут слышала… те, кого ты ищешь, заблаговременно попрятались.

– Мама…

– Ты вел счет убитым тобой? Сколько пало от твоей руки?

Я молча посмотрел на нее. Точного числа я не знал, но много. Очень, очень много.

Я вдруг заметил, что мать дрожит. Ее трясло от ярости.

– И ты думаешь, это делает тебя достойным человеком?

Слова матери ранили меня куда сильнее любого меча или клинка.

– Знаешь, сколько человек убил твой отец? Ни одного. Он не отнял ничьей жизни. А уж если говорить о достоинстве, тебе с отцом не тягаться.

Меня передернуло от ее слов.

– Мама, не надо так говорить со мной. Я сознаю, что тогда мог бы вести себя по-другому. Я хотел бы по-другому. Но я вернулся и намерен исправить все то зло, что наворотил.

– Нет, нет, – замотала головой она. – Ты не понимаешь, Эдвард. Больше нечего исправлять. Исправлять нужно было десять лет назад, когда ты уплыл. Когда мы с отцом копошились на пепелище нашего дома и пытались все начать заново. Тогда нужно было исправлять. Случившееся состарило твоего отца. Видел бы ты, как он постарел. Исправлять содеянное тобой нужно было, когда никто не желал иметь с нами дело. А от тебя – ни весточки, ни слова. У тебя дочь родилась, у тебя отец умер, но великому мореплавателю было не до таких пустяков.

– Ты не все знаешь. Они мне угрожали. Угрожали вам с отцом. И предупреждали: если я вернусь, они сделают вашу жизнь невыносимой.

Мать ткнула пальцем в мою сторону:

– Ты, сын мой, причинил нам гораздо больше зла, чем все они, вместе взятые. И теперь ты вернулся, чтобы разбередить старое зло и пустить его по новому кругу?

– Ошибки прошлого должны быть исправлены.

Мать встала:

– Только меня к своим исправлениям не приплетай. Впредь я не желаю иметь с тобой никаких дел.

Она говорила все громче, обращаясь уже не ко мне, а к посетителям таверны. Их было немного, но вскоре ее слова станут известны далеко за пределами «Старой дубинки».

– Слушайте все! Я отрекаюсь от него. Великий и знаменитый пират Эдвард Кенуэй мне больше не сын.

Она оперлась о столешницу и, наклонившись ко мне, прошипела:

– А теперь пошел прочь, мне-больше-не-сын! Убирайся, пока я не позвала солдат и не сказала, где им искать пирата Эдварда Кенуэя.

Я ушел. Весь обратный путь до бристольского пансиона я смахивал слезы с мокрых щек. Я позволил себе расплакаться и был благодарен за это. Благодарен за то, что никто, кроме лошади, не видел моих слез и не слышал моих стенаний.

 

69

Итак, виновные попрятались. Да, были и другие, например Кобли. Но что толку убивать выполнявших чужие приказы? Моей целью являлись те, кто эти приказы отдавал: Хейг, Скотт и, конечно же, тот, кто оставил на мне след в виде эмблемы тамплиеров. Уилсон.

Теперь они прятались от меня. Одно это неопровержимо доказывало их вину. Хорошо. Пусть пока посидят в своих норах, дрожа от страха. Если все сложится благополучно, нынче вечером Скотт, Уилсон и Хейг повстречаются со смертью.

Но они знали о моих намерениях, а потому мне надо было действовать более скрытно и осмотрительно. Утром, покидая пансион, я знал, что ускользнул из-под носа тамплиерских шпионов. Я зашел в таверну, знакомую мне с юности. Зато мои преследователи едва ли знали, что там на задворках есть отхожее место.

Возле двери я затаил дыхание. Вонь ощущалась уже здесь. Толкнув дверь, я вошел и переоделся в то, что захватил с «Галки». Эту одежду я не надевал очень давно: длинный камзол с обилием пуговиц, бриджи по колено, белые чулки и поношенная треуголка. В таком виде я покинул таверну, выйдя на другую улицу другим человеком. Обычным торговцем, направлявшимся на рынок.

Ее я встретил в условленном месте. Надо было подать ей знак, и я слегка качнул корзинку, висевшую у нее на руке.

– Я получил твою записку, – шепнул я из-за ее спины.

– Хорошо, – не поворачивая головы, ответила Роуз.

Она делала вид, будто рассматривает цветы на прилавке. Затем, оглянувшись по сторонам, сняла с шеи платок и повязала на голову.

– Ступайте за мной.

Вскоре мы с Роуз добрели до пустынного уголка рынка. Там стояло обветшалое здание конюшни. Мельком взглянув на него, я вспомнил это строение. Много лет назад и я оставлял здесь лошадь, приезжая на рынок. Тогда конюшня была совсем новенькой. Ее и строили для удобства торговцев. Но в последующие годы рынок со всеми его прилавками и лотками сместился в сторону, и конюшней перестали пользоваться. Нынче сюда забредали лишь те, кто слонялся без дела или устраивал тайные встречи, как мы с Роуз.

– Вы ведь уже встретились с маленькой Дженнифер, не так ли? – спросила она.

Роуз передвинула корзинку, чтобы та не так давила на руку. Когда я впервые увидел ее в «Старой дубинке», она была дерзкой молоденькой девушкой. По возрасту она и сейчас была еще молодой, но уже без прежних бунтарских замашек и жажды приключений, заставившей ее тогда убежать из хозяйского дома. Десять лет тяжелой, монотонной работы не прошли для Роуз бесследно.

Но подобно тому, как в догорающем костре еще вспыхивают яркие искры, так и в характере Роуз сохранились прежние черты. Она послала мне записку, предложив встретиться, и теперь была готова кое-что рассказать. Я надеялся узнать от нее, где прячется ее хозяин со своими дружками.

– Да, встретился. Дженни сейчас на моем корабле. Ей там ничего не угрожает.

– У нее ваши глаза.

Я кивнул, добавив:

– А красотой она пошла в мать.

– Чудесная девочка. Мы все ее очень любили.

– Но своевольная. Согласна?

– Это да, – улыбнулась Роуз. – Когда в прошлом году мистрис Кэролайн отошла в мир иной, Дженни заявила, что обязательно должна увидеть своего отца.

– Удивляюсь, как Эмметт ей это позволил.

– А он и не позволял, сэр, – сухо рассмеялась Роуз. – Все устроила его домоправительница. Они с мисс Дженнифер обдумали каждую мелочь. Однажды утром он проснулся и узнал, что мисс Дженнифер исчезла. Потом об этом узнало и его окружение. Не скажу, чтобы он был счастлив. Совсем наоборот, сэр.

– Он с кем-то встречался?

– Можно сказать и так, сэр, – ответила Роуз.

– Скажи, кто к нему приходил?

– Мастер Хейг…

– И Уилсон?

Она кивнула.

«Все заговорщики».

– А где они теперь?

– Этого я толком не знаю, сэр.

Я разочарованно вздохнул:

– Тогда зачем ты назначила мне встречу, если толком ничего не знаешь?

Роуз выдержала мой взгляд:

– Сэр, я хотела сказать, что не знаю, где они прячутся, но мне известно, где мистер Скотт намеревается быть нынче вечером. Мне велели отнести чистую одежду к нему на службу.

– Это на склад?

– Да, сэр. Ему там что-то нужно взять для своих дел. Он собирался туда пойти ближе к вечеру. А мне сказал, чтобы приходила, когда стемнеет.

Я окинул ее долгим, пристальным взглядом:

– Скажи, Роуз, почему ты взялась мне помочь?

Она снова оглянулась по сторонам:

– Потому что однажды вы спасли меня от участи, которая хуже смерти. Потому что мистрис Кэролайн любила вас. И еще потому…

– Почему еще?

– Потому что ее отец… он же ее и погубил. Он не давал ей нужных лекарств. Ни своей дочери, ни миссис Скотт. Они обе болели. Но миссис Скотт выздоровела, а миссис Кенуэй не сумела.

Меня удивило, что Роуз назвала Кэролайн миссис Кенуэй. Давно я не слышал, чтобы мою покойную жену так называли.

– А почему он не давал им лекарств?

– Гордость не позволяла, сэр. Он и сам переболел оспой, но поправился. Потому решил, что миссис Скотт и миссис Кенуэй тоже должны поправиться без всяких лекарств. А у миссис Кенуэй по всему лицу пошли такие страшные волдыри. Думаю, сэр, вы ничего подобного вовек не видали.

Я взмахнул рукой, требуя, чтобы Роуз замолчала. Я не хотел портить облик Кэролайн, оставшийся у меня в памяти.

– В Лондоне была эпидемия. Мы думаем, там мистер Скотт и заразился. Даже королевская семья боялась заболеть.

– А тебя, стало быть, оспа миновала.

Роуз виновато посмотрела на меня:

– Слугам, сэр, делали прививки. Старший дворецкий позаботился. Но велел нам молчать об этом.

– Молодчина он у вас, – вздохнул я. – Избавил тебя от страшных страданий.

– Да, сэр.

– Значит, нынче вечером? – еще раз спросил я.

– Да, сэр. Нынче вечером.

 

70

Оставалось дождаться вечера.

– Так вы и есть Эдвард Кенуэй? – спросила хозяйка пансиона.

Ее звали Эдит. Она постучала в дверь моей комнаты и остановилась на пороге, явно не желая входить. На лице Эдит не было ни кровинки, голос дрожал, а пальцы беспокойно теребили край фартука.

– Эдвард Кенуэй? – с улыбкой переспросил я. – А почему это вас интересует?

Эдит откашлялась:

– Говорят, в Бристоль приплыл один человек. Одет почти как вы сейчас, сэр. И этого человека звать Эдвардом Кенуэем. Прежде он жил где-то вблизи Бристоля. – Пока она говорила, на ее щеки вернулся румянец. Постепенно у нее раскраснелось все лицо. – А еще говорят, что Эдвард Кенуэй вернулся, чтобы с кем-то расквитаться, и те люди от него попрятались. Но поскольку люди эти могущественны, они позвали себе подмогу против вас… я хотела сказать, против него.

– Понятно. И какая же это подмога? – осторожно спросил я.

– В Бристоль направлен отряд солдат, сэр. Их ожидают нынче к вечеру.

– Ясно, – кивнул я. – Не сомневаюсь, что отряд направится прямо ко временному пристанищу этого Эдварда Кенуэя. И тогда Эдварду Кенуэю придется защищаться. Сражение, конечно же, будет кровавым, со множеством убитых и значительными разрушениями. Так?

– Да, сэр, – ответила Эдит, глотая слюну.

– Можете не беспокоиться, Эдит. В вашем пансионе ровным счетом ничего не случится. Я уверен, что Эдвард Кенуэй об этом позаботится. Вы можете ему верить, Эдит. Некогда он был пиратом и успел натворить немало бед, но затем он избрал совершенно иной жизненный путь. Теперь он знает: чтобы видеть мир в ином свете, мы должны мыслить по-иному. И он поменял свое мышление.

– Приятно слышать, сэр, – пробормотала Эдит, не понимая, куда я клоню.

– А сейчас я соберусь и покину ваш пансион. Сюда я уже не вернусь, будьте уверены.

– Замечательно, сэр.

На кровати лежал узел с моими вещами. Я подхватил его и перекинул через плечо, затем, подумав, вытащил оттуда самое нужное: череп и кошелек с золотыми монетами. Его я вложил в руку Эдит.

– Сэр, это более чем щедро с вашей стороны.

– Эдит, вы были очень добры ко мне, – сказал я.

Она отошла в сторону:

– Сэр, я провожу вас к задней двери.

Я вошел в таверну, где в ожидании распоряжений должен был находиться рулевой «Галки».

– Бёртуисл, – подозвал я его.

– Да, сэр.

– Сегодня вечером подведи «Галку» к причалу. Мы отплываем.

– Слушаюсь, сэр.

Далее я отправился в ту часть города, где находились склады. Мой путь пролегал по задворкам и крышам. Я держался в тени, незаметный для чужих глаз.

«Эх, Мэри, если бы ты видела меня сейчас», – подумал я.

Склад Скотта был одним из многочисленных строений такого типа, прилегающих к порту. Над крышами виднелись мачты кораблей. Большинство складов уже закрылись до утра. Признаки жизни подавал лишь его склад. Факелы бросали оранжевые отсветы на погрузочную площадку. Рядом стояли пустые телеги. У закрытой двери торчали двое караульных. Не солдат. («Интересно, солдаты уже добрались до города?» – подумал я.) Это были местные громилы с дубинками в руках. Вероятно, они думали, что их позвали для легкой работенки, которая скоро кончится и можно будет промочить горло элем.

Я не торопился вылезать на свет и пока следил за дверью. Скотт уже внутри или пока не подошел? Я решал для себя: продолжать ли наблюдение или начинать действовать. В этот момент появилась Роуз. Тот же платок на голове. Корзина была набита одеждой для Эмметта Скотта – ее ненавистного хозяина и господина.

При виде Роуз громилы у двери похотливо облизнулись и шагнули ей навстречу. Я приклеился к стене соседнего склада. Оттуда мне было слышно, о чем они говорят.

– Мистер Скотт уже здесь? – спросила Роуз.

Один из громил заулыбался:

– Смотря кто его спрашивает, красотка.

Судя по выговору, он был из западных графств.

– Я принесла ему одежду.

– Так ты служанкой его будешь?

– Да.

– Тогда поторопись. Он, поди, тебя заждался.

Я видел, как Роуз закатила глаза. Стражники отошли, пропуская ее внутрь.

«Отлично. Скотт уже в своем логове».

Я проверил скрытый клинок. Пожалуй, особо торопиться не стоит. Я не буду убивать Скотта сразу. Прежде чем умереть, он мне кое-что расскажет.

Я тихонько выглянул из-за стены склада. От караульных меня отделяло несколько метров. Теперь нужно выбрать удобный момент и…

Изнутри донесся крик. Роуз. Мне стало не до выбора удобного момента. Нужно было действовать. Я выскочил из темноты. Одному караульному я полоснул клинком по горлу раньше, чем успел стихнуть крик Роуз. Второй, бормоча ругательства, взмахнул дубиной, но я схватил его за руку, впечатал лицом в стену и ударил клинком в бок. Он еще сползал по стене, когда я поднял засов дверцы в складских воротах и распахнул ее.

Меня встретили мушкетной пулей. Она просвистела над головой, едва я вбежал внутрь. Я оказался в помещении, заставленном ящиками с чаем. В дальнем конце темнел помост с несколькими служебными комнатенками.

На площадке помоста я увидел троих. Один стоял прямо на балке, словно намеревался прыгнуть с шестиметровой высоты.

Я спрятался за грудой ящиков. Моя попытка осторожно выглянуть оттуда спровоцировала второй выстрел. На этот раз пуля ударила в соседний ящик, осыпав меня щепками. Но мне хватило нескольких мгновений, чтобы составить общее представление о месте, куда я попал. Итак, наверху действительно были трое. Один из них – Уилсон – стоял с пистолетом, нацеленным в сторону моего укрытия. Рядом с ним потный Эмметт Скотт дрожащими пальцами лихорадочно пытался перезарядить второй пистолет, чтобы затем отдать Уилсону.

А выше, на другом ярусе помоста, покачивалась на нетвердых ногах перепуганная Роуз. Рот у нее был в крови. Наказание за предостерегающий крик. Руки служанки были связаны, на шее болталась петля. Роуз они поставили на узенький выступ, и в этом шатком равновесии ее удерживала только левая рука Уилсона.

Если он уберет руку, петля на шее Роуз затянется.

– Не приближайся, Кенуэй, – крикнул мне Уилсон, дождавшись, пока не уляжется пыль. – Иначе смерть этой девки будет на твоей совести.

Я догадывался об их дальнейших действиях. Они намеревались разоружить и убить меня, а потом повесить Роуз за предательство.

Что ж, придется спутать им карты.

Я вытащил из-за пояса пистолет, проверив заряд и пулю.

– Уилсон, это ведь ты тогда привел шайку мерзавцев на нашу ферму? Ты был главарем? Прятал лицо под капюшоном?

Я должен был это знать. Знать наверняка.

– Да, это я, – усмехнулся телохранитель Хейга. – И если б решать позволили мне, вы бы все трое сдохли той ночью.

Мне захотелось улыбнуться. «Ты упустил свой шанс», – подумал я.

Роуз всхлипнула, но тут же совладала с собой.

– Бросай на пол свой скрытый клинок, Кенуэй. Я не могу удерживать ее целую вечность, – предупредил Уилсон.

– Ну а ты, Эмметт? – задал я новый вопрос. – Ты был там?

– Меня там не было, – напряженным, испуганным голосом ответил он.

– Хотя ты бы очень обрадовался моей смерти. Верно?

– Кенуэй, ты был бельмом в моем глазу.

– Тебя погубила гордыня, Скотт. И не только тебя. Всех нас.

– Ты ничего не знаешь.

– Я знаю, что ты хладнокровно позволил моей любимой умереть.

– Я тоже ее любил.

– В том, что ты сделал, Скотт, нет ни капли любви.

– Тебе все равно не понять.

– Зато я понимаю, что твои амбиции и жажда власти погубили немало людей. И еще я понимаю, что теперь ты за это заплатишь.

Я вынул из кармана плаща метательный нож и подержал на ладони, ощущая его вес. «Это тебе не на деревьях упражняться».

Стараясь дышать медленно и глубоко, я встал и подвинулся к самому краю груды ящиков, за которой прятался.

«Готов? – мысленно спросил я себя и мысленно ответил: – Готов».

– Пошевеливайся, Кенуэй, – крикнул Уилсон. – У нас не бездна вре…

Я выбежал из укрытия, выстрелив в первую цель и метнув нож во вторую.

В обоих случаях я не промахнулся. Во лбу Эмметта Скотта появилась дырка. Он рухнул, выронив пистолет. Но Уилсон успел выстрелить в меня раньше, чем мой нож вонзился ему в плечо. Взвыв от боли, он попятился назад и уперся во внешнюю стену одной из комнатенок. Из-под застрявшего ножа фонтаном лилась кровь, а Уилсон безуспешно пытался дотянуться до второго пистолета.

Самое скверное, что он ранил меня в плечо. Я почувствовал влетевшую пулю. Позволить себе отвлечься и рассмотреть рану я не мог. Я даже не мог позволить себе короткой передышки, поскольку Уилсон разжал левую руку. И теперь Роуз падала, крича от страха. Но самого крика я не слышал: его заглушал грохот выстрелов и шум крови у меня в висках. Рана в плече отозвалась головной болью.

Роуз падала, разматывая веревку. Передо мной мелькнула страшная картина: туго натянутая веревка и болтающаяся на ней Роуз со сломанной шеей.

Нет!

Я стремглав взлетел на ящик, пробежал по нему, подпрыгнул, застонав от напряжения, и лезвием клинка перерезал веревку, успев поймать Роуз за талию. Мы оба шумно упали на каменный пол склада.

Не сказать, чтобы падение было безболезненным, но, главное, мы остались живы.

Сверху послышалась ругань Уилсона. Я выхватил из-за пояса второй пистолет, выставил дуло в щель между досками, сощурился и, увидев мелькнувший свет, нажал курок. Уилсон закричал, потом хлопнула дверь, и он скрылся в комнатенке.

Я заставил себя подняться. Раненое плечо горело от боли. Вдобавок у меня разболелась старая рана в боку, вызвавшая хромоту. Но я должен был догнать Уилсона. Я взбежал на помост, ворвался в комнатенку и увидел вторую дверь. Она вела на внешнюю лестницу. Я выбрался туда, оперся о перила, вглядываясь в сумрак и силуэты окрестных строений.

Уилсон как сквозь землю провалился. В гавани поскрипывали корабельные снасти. Кричали неугомонные чайки. Я сосредоточился, включив обостренное чутье, и тогда услышал. Нет, не Уилсона. Я услышал строевой шаг идущих солдат. Они приближались к гавани.

Они уже здесь. Они совсем близко.

Выругавшись, я похромал обратно. Надо было проверить, в каком состоянии Роуз. Убедившись, что она отделалась испугом и ушибами, я поспешил по кровавому следу, оставленному Уилсоном.

 

71

А ты в это время находилась в моей каюте. Как мне сказали, крепко спала. Событий, происшедших тем вечером, ты не видела и не слышала, за что я лишь могу благодарить Бога.

Добравшись до гавани, я обнаружил Уилсона мертвым. Его тело лежало возле ступеней, ведущих на причал. Он торопился на корабль. В прошлый раз судно называлось «Кэролайн». Потом его переименовали в честь женщины, на которой женился Мэтью Хейг. Не знаю, когда именно это произошло, но корабль теперь носил имя «Шарлотта».

Хейг находился там. Человек, даже не подозревавший, что к нему подбирается смерть. Сквозь вечерний сумрак я разглядел несколько фигур, двигавшихся вдоль кормового планшира. Охрана. Меня это не волновало. Ничто не могло помешать моему появлению на борту этого корабля.

Если стражники видели или слышали, как Уилсон упал, скорее всего, они подумали, что он пьян. А если они заметили меня, склонившегося над его телом, то наверняка решили, будто и я тоже пьян. Пока что их ничего не настораживало.

Их было четверо. Я это увидел, торопясь к месту стоянки «Галки». Между нашими кораблями покачивалась парусная лодка. Я отвязал ее канат и, упершись в корму, оттолкнул лодку. Затем я поспешил на «Галку» и приказал своему новому квартирмейстеру Хэнли готовить корабельные пушки к бою.

Хэнли, восседавший с ногами на штурманском столе, быстро вскочил:

– Что? В чем дело, сэр? Черт побери, а с вами-то что?

– Мушкетная пуля угодила в плечо.

– Вы нашли тех, кого разыскивали?

– Двоих из них.

– Я пошлю за док…

– Отставить, Хэнли! – рявкнул я. – Это подождет. Справа от нас стоит корабль «Шарлотта». Там находится третий человек, которого я ищу. Приготовь орудия правого борта. Если у меня не получится задуманное, потопите тот корабль.

Я бросился к двери каюты, но остановился, резко повернувшись к нему. Естественно, рана тут же отозвалась вспышкой боли.

– Хэнли, это еще не все.

– Слушаю, сэр.

Хэнли переминался с ноги на ногу. Вид у квартирмейстера был встревоженный.

– Заодно приготовьте и кормовые орудия. Вся команда должна быть вооружена. Сюда движется отряд солдат.

– Как это понимать, сэр?

Я виновато посмотрел на него:

– Хэнли, все вы должны выглядеть устрашающе. Если все пойдет по плану, мы быстро выпутаемся из этой заварушки.

Мои слова не убедили, а еще сильнее обеспокоили Хэнли. Я улыбнулся, стараясь выглядеть как можно увереннее. Уходя, я захватил лежавший под дверью клин.

Парусная лодка медленно уплывала в открытое море. Ее заметили с палубы «Шарлотты». Послышались крики и смех. Дурачье! Они видели в этом шутку, а не опасность. Я спрыгнул на причал. От кормы «Шарлотты» меня отделяла пара метров.

– Это Уилсон, – крикнул я, взбираясь по их сходням.

К планширу подошел караульный, вероятно, чтобы поздороваться. Я «поздоровался» с ним кулаком в лицо, после чего перетащил через планшир и сбросил на камни причала. На крик прибежал другой матрос. Происшедшее он принял за несчастный случай, пока не увидел меня и лезвие скрытого клинка, поблескивающее в лунном свете. Через мгновение это лезвие полоснуло ему по горлу.

Оставалось еще двое караульных. Не обращая на них внимания, я побежал в сторону капитанской каюты. Заглянув в окошко, я увидел у стола Мэтью Хейга. Мэтью Хейга, ставшего на десять лет старше и явно чем-то обеспокоенного. Рядом с ним находился его секретарь.

Мельком взглянув на приближавшихся караульных, я рванул дверь каюты.

– Дуй отсюда, – велел я секретарю.

Хейг выронил бокал. Оба во все глаза смотрели на меня.

Понимая, что вначале придется устранять караульных, я выругался, захлопнул дверь и застопорил клином засов. «Они могли бы убежать, но сами выбрали свою смерть», – мысленно объяснял я себе, убивая обоих. По правому борту «Галки» открывались оружейные щели с жерлами пушек. «Молодцы, ребята», – подумал я. Они все стояли на палубе, размахивая мушкетами и мечами.

– Капитан, помощь нужна? – крикнул мне кто-то.

Нет. Здесь я справлюсь сам. Я вытащил клин и распахнул дверь капитанской каюты.

– У тебя есть последний шанс, – бросил я секретарю, который буквально рухнул на меня.

– Арчер, – взвыл Хейг, но его никто не слушал.

Я вытащил Арчера на палубу и снова заклинил дверь каюты. Хейг остался внутри.

– Убирайся с корабля! – приказал я Арчеру.

Тот не нуждался в дальнейших понуканиях. Секретарь бросился к корме – только пятки сверкали.

А солдаты уже подходили к портовой стене, громко печатая шаг.

– Смолы! – крикнул я своей команде. – Несколько бочек, и поживее!

С «Галки» мне перебросили бочонок. Открыв его, я вылил содержимое под дверь каюты.

– Умоляю… – Хейг барабанил в крепко закрытую дверь.

Но я был глух к его мольбам. Солдаты подошли совсем близко. Загрохотали колеса не то телеги, не то кареты. Я в этот момент выливал на палубу содержимое второго бочонка. Я знал: стоит обернуться, и я увижу поблескивающие штыки.

«Двух бочонков хватит? – раздумывал я. – Должно хватить».

Теперь я их видел – силуэты солдат, выстроившихся на парапете стены. Меня они тоже заметили. Сдернув с плеч мушкеты, солдаты стали прицеливаться. В ответ команда «Галки» стала целиться в них. Я схватил факел и полез по вантам, выбрав место, откуда можно будет бросить факел на палубу «Шарлотты» и перебраться на «Галку», не угодив в горящую смолу.

Конечно, если раньше меня не собьет чья-то пуля.

И вдруг послышалась команда:

– Не стрелять!

 

72

Приказ прозвучал из подъехавшей кареты. Не успела она остановиться, как ее дверца открылась.

Оттуда выскочил лакей, приладивший лесенку, по которой мгновение спустя сошел высокий, сухопарый, щеголевато одетый джентльмен. Следом за ним выбрался третий. Это был грузный человек в длинном белом парике, рубашке с оборками, изящном атласном камзоле и бриджах. Чувствовалось, он любил вкусно поесть, запивая свои обильные обеды таким же обильным количеством портвейна и бренди.

Лакей и сухопарый джентльмен изумленно озирались, видя столько оружия, направленного в их сторону. Случайно или намеренно, но они оказались в таком месте, где с одной стороны на них глядели мушкеты солдат, а с другой – мушкеты и пушки «Галки». Довершал эту устрашающую картину я, повисший на вантах и готовый в любой момент сбросить горящий факел на «просмоленную» палубу.

Грузный джентльмен подвигал губами, словно проверяя их способность говорить. Затем он сложил руки на груди, запрокинул голову и, с явным изумлением глядя на меня, спросил:

– Я имею удовольствие обратиться к капитану Эдварду Кенуэю?

– А вы сам кто будете? – вопросом ответил я.

Оторопевшие солдаты изумленно таращились на меня.

– Вас очень давно не было в Англии, капитан Кенуэй, – улыбнулся толстяк.

Да, очень давно.

Толстяк причмокнул губами и снова улыбнулся:

– В таком случае вам простительно меня не знать. Но думаю, фамилия Уолпол вам знакома. Я – сэр Роберт Уолпол, первый лорд казначейства, министр финансов и глава палаты общин.

Странно. При столь внушительных титулах он должен быть одним из самых могущественных людей Англии. И в то же время… Уолпол. Такое просто невозможно.

Он кивал, словно читая мои мысли:

– Вы не ошиблись, капитан Кенуэй. Дункан Уолпол, чью жизнь вы когда-то оборвали и чьим именем назвались, был моим двоюродным братом.

Эти слова заставили меня напрячься. Какую игру вел со мной разодетый толстяк? И кем был приехавший с ним сухопарый джентльмен? А ведь, пожалуй, лицо сухопарого чем-то напомнило мне лицо Мэтью Хейга. Может, это его отец, сэр Обри Хейг?

Уолпол ободряюще мне помахал:

– Я ни в чем вас не упрекаю. Мой двоюродный брат был не только причастен к делам, от которых я держусь подальше, но и вообще являлся человеком вероломным. Он не обременял себя принципами. Тайны людей, доверившихся ему, он был готов продавать тем, кто подороже заплатит. Мне стыдно сознавать, что он носил фамилию Уолпол. Так что вы во многом оказали моей семье большую услугу.

– Понимаю. Вы поэтому приехали сюда? Поблагодарить меня за убийство двоюродного брата?

– Нет. Вовсе не потому.

– Тогда чем я обязан вашему визиту? Как видите, я тут несколько занят.

Я нарочно помахал факелом. Мэтью Хейг колотил в дверь крепко запертой каюты. Его глухие удары были единственными звуками, раздававшимися в напряженной тишине причала. Солдаты и матросы глядели друг на друга через прицелы мушкетов. Обе стороны ждали приказа.

– Боюсь, капитан Кенуэй, что я вынужден вмешаться в ваши дела, поскольку они касаются не только вас, – крикнул Уолпол. – Я не могу позволить вам осуществить их так, как вы задумали. Поэтому я настоятельно прошу вас бросить факел в воду и спуститься вниз. В противном случае я прикажу солдатам пристрелить вас.

Услышав это, я насмешливо фыркнул:

– Учтите, сэр Роберт: едва вы прикажете стрелять, мои люди откроют ответный огонь. Боюсь, в перестрелке могут случайно задеть и вас. Я уж не говорю про вашего друга. Это сэр Обри Хейг, если не ошибаюсь?

– Да, сэр, это я, – сказал сухопарый, выходя вперед. – Я приехал, чтобы умолять вас о милосердии к моему сыну.

По нему было видно: сын доставлял ему немало огорчений.

– Покажите мне ваши пальцы, – потребовал я.

Хейг-старший поднял руки. На одном из пальцев блеснуло тамплиерское кольцо. Это ожесточило мое сердце.

– Теперь вы, сэр Роберт.

Его руки оставались сцепленными на животе.

– Вы не увидите у меня никакого кольца, капитан Кенуэй.

– Почему вас так удивляет мое требование? Насколько я знаю, тамплиеры чтят ранг и статус. Откуда я знаю, что сейчас говорю не с их Великим магистром?

Он улыбнулся:

– Капитан Кенуэй, никакая власть не является абсолютной. Я приехал сюда не затем, чтобы играть роль посланника одной стороны, не говоря уже о другой. Цель моего приезда – предотвращение варварства.

Я нахмурился. Ах, варварства? Почему-то они не думали о варварстве, когда жгли ферму моих родителей. Где тогда был сэр Роберт Уолпол? Наверное, угощался портвейном со своими дружками-тамплиерами? Хвалил себя за то, что держится в стороне от их авантюр. Естественно, он мог себе это позволить. Он и тогда был наверняка достаточно богат и влиятелен.

Запертый в каюте Мэтью Хейг скулил и всхлипывал.

– Насколько понимаю, вы вернулись в родные края с намерением мстить? – спросил Уолпол.

– Да. Есть те, с кем я намерен расквитаться.

Уолпол кивнул, потом спросил:

– И Вудс Роджерс, наверное, один из них?

– Да, – удивленно засмеялся я. – Он значится в моем списке.

– Скажите, а изменятся ли ваши намерения относительно него, если вы узнаете, что нынче Роджерс томится в тюрьме для должников? Что раны, нанесенные вами, причинили непоправимый вред его здоровью? Что его орден отрекся от него? Вас интересует из-за чего? Из-за несдержанного характера и еще потому, что он, невзирая на предупреждения, продолжал заниматься работорговлей. Как видите, капитан Кенуэй, Роджерс – сломленный человек. Может, вы учтете все это и откажетесь от желания мстить ему дальше?

Уолпол был прав. Пожалуй, смерть от моего клинка была бы для Роджерса лучшим исходом, нежели жизнь в нищете и страданиях.

– Роджерс занимает не главное место в моем списке, – крикнул я в ответ. – А вот человек, запертый в каюте, – он у меня на одном из первых мест.

Уолпол печально улыбнулся:

– Этот глупый, ветреный мальчишка, вечно попадающий под чужое влияние. Вы должны мне поверить, капитан Кенуэй, когда я говорю, что главные злодеи этого эпизода уже приняли смерть от вас. Смею вас уверить: позор, который навлек на себя Мэтью, является достаточным наказанием за его проступки.

Я глотал воздух, вспоминая вопрос матери о количестве убитых мной. Я думал о жестокости Черного Барта. Мне вспоминался дух Мэри Рид, мужество Адевале и щедрость Черной Бороды.

А еще я думал о тебе. Торрес ошибся, говоря, что у меня никого нет. У меня есть ты. Я помнил, какой надеждой сияли твои глаза.

– Сегодня, капитан Кенуэй, я хочу сделать вам предложение, – продолжал Уолпол. – Надеюсь, оно придется вам по душе и наконец-то опустит занавес над всей этой печальной историей.

Уолпол излагал свое предложение. Я слушал. Когда он закончил, я сообщил ему ответ и бросил факел.

 

73

Разумеется, факел я бросил в море.

Почему я так поступил? Потому что Уолпол предлагал помилование мне и моим людям. Я видел, с каким ожиданием ребята смотрели на меня. По английским законам каждый из них был преступником, но каждый хотел начать жизнь с чистого листа. А Уолпол обещал всем, кто находился на борту «Галки», новую жизнь.

Но его предложения были гораздо щедрее. Собственность. Возможность заняться достойным делом. Уолпол обещал ввести меня в лондонские деловые круги.

Поэтому я слез с вантов, солдаты опустили мушкеты, а команда «Галки» вздохнула с облегчением. Освобожденный Мэтью Хейг бросился к отцу, размазывая слезы и бормоча мне слова извинения. Мы с Уолполом отошли в сторону. Он заговорил о тех, с кем намеревался меня познакомить. Это была семья лондонского домовладельца Стивенсона-Окли и человек по фамилии Бёрч – помощник в моих новых делах.

Уолпол заверил меня: милосердие, проявленное мной, будет щедро вознаграждено. Он, со своей стороны, обещал сделать все, чтобы я стал тем, кем всегда хотел стать, – достойным человеком.

Конечно, мои устремления с некоторых пор простерлись дальше желаний разбогатеть и занять место в обществе. Но деньги, достойное дело и дом в Лондоне явятся прекрасным фундаментом для постройки новой, более обеспеченной жизни. Прекрасным фундаментом, это правда.

И потом, в Лондоне я сумею заняться еще одним делом. Я имею в виду мою деятельность ассасина.

Не пора ли нам, дорогая, поднимать паруса и брать курс на Лондон?