35

Май 1716 г.

Два месяца спустя я оказался на восточном побережье полуострова Юкатан, в Тулуме. Как меня туда занесло? За это я должен был благодарить своего загадочного спутника Джеймса Кидда и за то, что он показал мне на острове Инагуа.

Теперь я понимаю: он выжидал. Терпеливо ждал момента, когда мы останемся вдвоем. Но сначала вкратце расскажу, как развивались события после гибели Дю Касса и захвата галеона… Как ты понимаешь, все его солдаты, пытавшиеся оказывать нам сопротивление, предстали перед нелегким выбором: или «примыкай к нам и становись пиратом», или «плыви на все четыре стороны». Тэтч на захваченном галеоне отбыл в Нассау. Большинство людей отправились вместе с ним.

Я, Адевале и Кидд остались на острове. Я не очень представлял, что нам делать с этой бухтой. Ничего интереснее, чем нежиться на солнышке и пить, мне в голову не приходило. А потом, когда будет выпит весь ром, вернуться в Нассау. «Ой, да вы тут без меня построили оборонительные сооружения! Мне так стыдно, что я упустил возможность вам помочь». Что-то вроде этого.

А что было на уме у Кидда? Попробуй туда проникнуть! Я ни о чем не подозревал, пока в один прекрасный день не услышал от него:

– Идем. Хочу кое-что тебе показать.

Он повел меня к камням, оставленным исчезнувшей цивилизацией майя.

– Согласись, они очень странно выглядят, – сказал он.

Я не спорил. Издали это выглядело нагромождением камней, однако чем ближе мы подходили, тем быстрее исчезала мнимая хаотичность. Нам открывался некий узор из обтесанных камней, поверхность которых покрывала странная резьба.

– Это и есть те, кого называли майя? – спросил я, вглядываясь в узоры на камнях. – Или это ацтеки?

Джеймс просто смотрел на меня. Как всегда, внимательно, загадочно, словно пронизывая насквозь. Не скрою, от его взгляда мне становилось неуютно. Почему у меня всегда неизменно возникает чувство, будто он хочет мне что-то сказать или рассказать? Свои карты он всегда держал при себе, но временами мне хотелось выдернуть их из его руки и посмотреть самому.

Интуиция подсказывала, что в скором времени я получу ответы на все свои вопросы. Так оно и случилось.

– Эдвард, ты хорошо умеешь разгадывать загадки? – вдруг спросил Кидд. – Головоломки, задачки и все такое?

– Да вроде не хуже других, – осторожно ответил я. – А почему ты спрашиваешь?

– Мне кажется, у тебя есть природная склонность к этому. С некоторых пор я это в тебе чувствую. Наблюдаю, как ты работаешь, как думаешь. Как воспринимаешь устройство мира.

Кажется, разгадка странностей Кидда была близка.

– Не знаю, Джеймс, так это или нет. Ты сейчас тоже говоришь загадками, но я ничего не понимаю.

Он кивнул. Что бы он ни собирался мне рассказать, он явно не желал вывалить на меня это одним махом.

– Давай поднимемся на вершину этой штуки. Не возражаешь? Помоги мне кое-что разгадать.

Мы вскарабкались по камням и уселись на корточки. Джеймс вдруг коснулся моей ноги. Я посмотрел на его руку. Обычная рука пирата: огрубелая кожа, мелкие шрамы, оставленные морем и не только. Впрочем, ладонь была меньше моей, а кончики пальцев слегка заострялись. Я задумался, почему он положил свою руку на мою ногу? Если только… Но нет! Этого просто не может быть.

Потом он заговорил, и его голос зазвучал серьезнее, чем прежде: как святоша во время медитации.

– Сосредоточься на своих ощущениях. Смотри глубже теней и звуков, в самую суть, пока не увидишь нечто вроде мерцания.

О чем это он?! Джеймс сильнее надавил мне на ногу. Он убеждал меня сосредоточиться. И этот его странный жест, и чудная манера говорить отрицали всякое неверие с моей стороны, прогоняли мое упрямство и подавляли попытки сопротивления…

А потом – потом я это увидел. Нет, не совсем так. Я не увидел, а скорее почувствовал своими глазами.

– Мерцание, – почти шепотом произнес я.

Воздух и все вокруг меня напомнило о схожем ощущении. Это было давно, еще в Хэзертоне. Однажды ночью я сидел во дворе, погруженный в мечтания. Мой разум странствовал, не скованный рамками тела, и в какой-то момент мне показалось, будто мир стал гораздо ярче и отчетливее. Слух предельно обострился. Я вдруг увидел события будущего, чего раньше со мной не случалось. И еще одно ощущение крепко запомнилось мне с той ночи: я почувствовал внутри себя… некое обширное хранилище знаний, ждущих, когда я к ним прикоснусь. Мне лишь требовался ключ, чтобы их открыть… Схожие ощущения я испытывал и сейчас, когда Кидд надавил на мою ногу.

Мне казалось, что я нашел наконец ключ.

Я понял, почему все эти годы во мне жила уверенность, что я не такой, как все.

– Теперь понимаешь? – шепотом спросил Кидд.

– Вроде да. Такое я видел и раньше. Сияние, похожее на лунный свет, разлитый по поверхности океана. Как будто задействованы все чувства сразу, чтобы видеть звуки и слышать образы. Некое сочетание.

– Внутри каждого человека, будь то мужчина или женщина, есть способность к интуитивному восприятию, – продолжал Кидд.

Я озирался вокруг, словно человек, внезапно перенесенный в другой мир. Мое состояние было сравнимо с тем, что испытывает неожиданно прозревший слепец.

– Я почти всю жизнь живу с этим ощущением, – признался я Кидду. – Только раньше я думал, что оно касается снов или грез наяву.

– У большинства оно вообще не пробуждается, – ответил Джеймс. – Кому-то нужны годы, чтобы оно проклюнулось. И только к редким счастливчикам оно приходит само собой, как способность дышать. Знаешь, что ты сейчас почувствовал? Свет жизни. Свет тех, кто жил прежде и живет сейчас. Остаток жизненности, которая приходит и уходит. Нужно слушать интуицию и постоянно упражняться. Любые чувства, данные человеку от рождения, можно значительно развить и усилить. Если постараться.

Потом мы с Киддом расстались, условившись встретиться в Тулуме. Вот так я оказался здесь… Солнце нещадно палило. Я заговорил с туземной женщиной, что стояла возле клетки с голубями. Услышав шаги, она обернулась и, щурясь от солнца, посмотрела на меня.

– Голуби у вас вроде домашней птицы? – спросил я.

– Посланники, – на ломаном английском ответила женщина. – Так мы обмениваемся сведениями и получаем… контракты.

– Контракты? – переспросил я, и в мозгу пронеслось: «Контракты на убийство?»

Туземка сообщила, что Кидд ждет меня в храме, и я двинулся дальше. Откуда она знает? И почему меня не покидало ощущение, что они ждали моего появления? Я шел через деревню, состоявшую из приземистых лачуг, и мне казалось, будто все жители говорят исключительно обо мне. Но стоило мне взглянуть в их сторону, лица туземцев делались равнодушными. Одеты они были в яркие одежды свободного покроя и обвешаны украшениями. Некоторые были вооружены копьями и палками. Впрочем, одежда была не на всех. Кто-то довольствовался набедренной повязкой. Тела их были странным образом раскрашены, а с золотыми и серебряными браслетами соседствовали ожерелья из костей.

Может, и здесь существовали сословия, о чем говорила разница в одежде и украшениях? В Англии, увидев мужчину в добротно сшитом камзоле, с дорогой тростью в руках, ты сразу понимал: он из числа знати. Похоже, и здесь достаток и положение в обществе имели свои проявления: больше одежды и украшений, более затейливая раскраска тела.

Наверное, Нассау и впрямь был единственным по-настоящему свободным местом. А может, я лишь дурачил себя, думая так.

За деревней джунгли расступились, и я увидел высокую, даже очень высокую пирамиду. Это и был многоярусный храм, оставшийся от цивилизации майя. Посредине начиналась громадная лестница, уводившая на самый верх.

Разглядывая храм, я не сразу заметил узкую просеку. Чувствовалось, ее проделали совсем недавно, вырубив кусты и подлесок. Я зашагал по ней и вскоре оказался возле узкого проема у основания пирамиды.

«Это здесь? – спросил я себя и тут же ответил: – Да, здесь».

Я ощупал боковые стороны, потом что есть силы стал давить на дверь плечом, пока не приоткрыл настолько, чтобы протиснуться внутрь. Я ожидал попасть в кромешную тьму, однако попал в сумерки. Похоже, кто-то потрудился зажечь факел…

– Капитан Кенуэй, – донеслось из сумрака.

Голос был мне незнаком. Я мгновенно выхватил пистолет и стал озираться по сторонам, вглядываясь во тьму. У моих новых врагов было преимущество: они могли напасть внезапно, чем и воспользовались, выбив пистолет из моих рук и крепко схватив меня сзади. В неровном свете факела я увидел, что удерживали меня несколько человек в плащах с капюшонами. Вскоре из сумрака вышли еще двое. Одним из них был Джеймс Кидд, вторым – какой-то туземец. Капюшон не позволял разглядеть его лицо. Какое-то время последний просто стоял и смотрел, пока я пытался вырваться, проклиная Джеймса Кидда. Дождавшись, когда я успокоюсь, он спросил:

– Где сейчас ассасин по имени Дункан Уолпол?

Я взглянул на Кидда. Его глаза говорили: «Все в порядке, тебе здесь ничего не грозит». Сам не знаю почему, но я ему поверил. Ведь в конце концов, это он заманил меня сюда. И тем не менее я несколько успокоился.

– Мертв и похоронен, – ответил я на вопрос об Уолполе.

Я не столько увидел, сколько почувствовал, как туземец обуздывает свой гнев.

– После того, как пытался меня убить, – быстро добавил я.

Туземец задумчиво кивнул и сказал:

– Мы не сожалеем о его смерти. Но его последнее предательство довел до конца именно ты. Почему?

– Из-за денег, – дерзко ответил я.

Он подошел ближе, и теперь я мог рассмотреть его лицо – коричневое, с узорами раскраски, морщинистое лицо черноволосого туземца. Его серьезные глаза так и сверлили меня. Он был явно очень сердит.

– Денег? – сухо переспросил он. – И это, по-твоему, должно меня успокоить?

– Наставник, у него есть чутье, – сказал Джеймс, делая особое ударение на последнем слове и выходя вперед.

«Чутье» мне было еще понятно. А вот «наставник»? Неужели этот туземный вождь являлся наставником Джеймса?

Похоже, упоминание о моем чутье успокоили туземца. Впоследствии я узнал, что его зовут А-Табай.

– Джеймс мне рассказывал, что в Гаване ты встречался с тамплиерами, – продолжал наставник Кидда. – Видел ли ты человека, которого называют Мудрецом?

Я кивнул.

– Узнал бы ты его лицо, если бы увидел снова? – спросил А-Табай.

– Полагаю, что да.

А-Табай задумался и, как мне показалось, принял решение.

– Я должен знать наверняка, – торопливо произнес он.

Затем А-Табай и его люди скрылись в сумраке, оставив меня наедине с Джеймсом. Тот сурово поглядел на меня и, предвосхищая мои возражения, поднес палец к губам, веля молчать.

Джеймс взял факел и, явно недовольный таким скудным освещением, повел меня по узкому проходу в недра храма. Потолок здесь был настолько низким, что приходилось сгибаться чуть ли не в три погибели. Мы шли, оба сознавая, какие силы и сущности могут таиться в храме, построенном тысячу лет назад, и сколько сюрпризов может нас ожидать. Если в «передней» каждое слово отзывалось гулким эхом, здесь все глушили стены. Их камень был сырым. Казалось, стены так и норовят сомкнуться вокруг нас.

– Слушай, Кидд! – не выдержал я. – Ты втянул меня черт-те куда, ничего не объяснив. Что это еще за туземный паяц, который вздумал устраивать мне допрос?

– Это А-Табай, – не оборачиваясь, ответил он. – Ассасин. Мой наставник.

– Так вы все – приверженцы какой-то сумасбродной религии?

– Мы, ассасины, следуем кредо. Но кредо не принуждает нас действовать или подчиняться… Оно лишь велит быть мудрыми.

Узкий туннель вывел нас в другой проход. Здесь хотя бы можно было идти в полный рост.

– Значит, кредо, – сказал я, идя вслед за Киддом. – Так расскажи о нем. С удовольствием послушаю.

– «Ничто не истинно. Все дозволено». В мире это единственный достоверный факт.

– Говоришь, «все дозволено»? Мне нравится, как звучит эта фраза. Значит, я могу думать как пожелаю и делать то, что мне нравится…

– Эдвард, ты повторяешь эти слова как попугай, но не понимаешь их.

– Кидд, давай без твоих высокомерных штучек, – со смешком ответил я. – Я последовал за тобой как за другом, а ты меня обманул.

– Да я шкуру тебе спас, упрямец, притащив тебя сюда. За то, что ты якшался с тамплиерами, эти люди требовали твоей смерти. Я их отговорил.

– Ах, премного тебе благодарен.

– Благодарность не будет лишней.

– Значит, это за вами гоняются гаванские тамплиеры?

Джеймс Кидд усмехнулся:

– Пока ты не влез и все не испортил, это мы гонялись за ними. И они испуганно улепетывали. Но теперь у них есть преимущество.

М-да…

На всем пути по туннелям я постоянно слышал какие-то странные звуки: как будто кто-то бил камнем по дереву.

– Мы что, здесь не одни? – спросил я Кидда.

– Весьма возможно. Мы же вторглись в чужие владения.

– За нами следят?

– Не сомневаюсь.

Наши слова падали, словно камни, и вновь появившееся эхо отражалось от стен. Бывал ли Кидд здесь раньше? Мне он ничего об этом не сказал, но думаю, что бывал. Во всяком случае, он умело открыл дверь, до которой мы долго добирались по лестницам и мостам, поднимаясь все выше и выше, пока не оказались возле нее. Эта дверь была последней.

– Уж не знаю, что меня ожидает по другую сторону, главное, чтобы оно стоило потраченного времени, – раздраженно произнес я и получил загадочный ответ Кидда:

– А это от тебя зависит.

Еще через мгновение каменный пол под ногами исчез, и мы грохнулись в воду.

 

36

Путь назад был отрезан, и нам пришлось какое-то время плыть под водой. Когда сил удерживать дыхание почти не осталось, мы вынырнули и увидели, что находимся в бассейне. Сам бассейн располагался в конце обширного помещения.

Оттуда мы перешли в другую комнату, где я увидел каменный бюст со знакомым лицом.

– Боже мой! – воскликнул я. – Это же он. Мудрец. Но статуя явно старая. Ей несколько сотен лет.

– Еще больше, – сказал Кидд, посмотрев на каменный бюст, затем на меня. – Ты уверен, что это он?

– Да. Глаза такие же. Запоминающиеся.

– Тамплиеры говорили, зачем им понадобился Мудрец?

Упоминание о тамплиерах заставило меня поморщиться.

– Они выдавили капельку его крови в стеклянный куб.

«Который ты им и дал», – мысленно добавил я, но своей вины не ощутил. С какой стати?

– Такой, как этот? – спросил Кидд, показывая мне похожий куб.

– Да. Тамплиеры намеревались расспросить Мудреца про Обсерваторию, но он сбежал.

Куб исчез в недрах сумки Кидда. Джеймс что-то обдумывал. Затем повернулся ко мне и объявил:

– Здесь нам делать больше нечего.

Обратно Кидд вел меня по другим храмовым лестницам и коридорам, пока мы не остановились перед каменной плитой, напоминавшей дверь. Она сдвинулась, и я снова увидел солнечный свет. (Мне казалось, будто я провел в храме несколько часов.) Глотнув свежего воздуха, я не стал, как обычно, проклинать изнуряющую жару. После липкого холода храмовых помещений я был лишь благодарен солнцу.

Кидд, шедший впереди, вдруг замер и стал прислушиваться, после чего обернулся и подал знак идти тихо и ничем себя не выдавать. Я не понял, чем это вызвано, но подчинился требованиям и дальше старался ступать бесшумно. Двигаясь черепашьими шагами, мы подошли к большому валуну, за которым прятался А-Табай. Вскоре я понял от кого. В отдалении слышались крики. Английские солдаты! Судя по манере речи – выходцы из лондонских низов. Они были чем-то заняты.

Мы сидели скрючившись и молчали, пока А-Табай не бросил на меня свой пронизывающий взгляд и не спросил шепотом:

– Статуя в храме похожа на человека, которого ты видел в Гаване?

– Как две капли воды, – прошептал я в ответ.

А-Табай продолжал наблюдать за солдатами.

– Значит, появился еще один Мудрец, – сказал он, рассуждая вслух. – Борьба за Обсерваторию начинается заново.

Удивительно ли, что меня пробрала дрожь? Теперь и я становился причастен ко всему этому.

– Мы потому говорим шепотом? – спросил я.

– Это последствия твоего поступка, капитан Кенуэй, – ответил А-Табай. – Карты, что ты продал тамплиерам, привели их прямиком к нам. И теперь лазутчики двух империй точно знают, где мы действуем.

Кидд намеревался вступить в схватку с солдатами. Не сомневаюсь, ему было приятнее расправляться с англичанами, чем убивать туземцев, однако А-Табай вовремя его остановил. Рука туземца удерживала Кидда, а глаза смотрели на меня.

– Помимо прочего, они захватили в плен команду Эдварда, – сказал А-Табай.

Я опешил. «Только не команду. Не Адевале и остальных моих ребят». Меж тем А-Табай, наградив меня последним укоризненным взглядом, тихо исчез, оставив нам духовую трубку, которую Кидд тут же подобрал.

– Бери, – сказал он, протягивая оружие мне. – Внимания к себе ты не привлечешь, а нескольких солдат уложишь.

Пока он вкратце объяснял, как стрелять из странного приспособления, я думал о случившемся. Что это? Новый вызов, брошенный мне? Или нечто иное, с чем я еще не сталкивался? Может, меня обучали? Или проверяли?

«Пусть попробуют, – мрачно думал я. – Я не подчиняюсь никому, кроме себя. Отвечаю только перед собой и своей совестью. Хотят навязать мне разные правила с побрякушками-финтифлюшками? Благодарю покорно, это не для меня».

Похоже, эти люди способны впихивать и вдалбливать свое учение где угодно. И зачем вообще я им понадобился? Может, дело в моем чутье, о котором говорил Кидд в храме? Или в моих боевых навыках?

«Вам это дорого обойдется, господа», – думал я, пробираясь к полянке, куда пригнали команду «Галки». Мои ребята сидели спина к спине, со связанными руками. Отнюдь не овцы, они и сейчас доставляли кучу хлопот английским солдатам.

– А ты, забулдыга, развяжи меня, и давай сразимся на равных! – услышал я голос кого-то из наших.

«Если бы вы только знали, чем я вас сейчас угощу, то схватили бы ранцы и драпанули отсюда», – подумал я о солдатах.

Я вложил в трубку дротик, решив, что буду убивать солдат по одному и таким образом лишу их численного превосходства. Бедолага-туземец послужил отвлекающим маневром, в котором я так нуждался. Взвыв от гнева, он вскочил и попытался убежать. Внимание солдат мгновенно переключилось на него. Радуясь возможности поразвлечься, вояки, ухмыляясь, упирали в плечо приклады мушкетов и стреляли. Звуки выстрелов напоминали хруст веток в лесу. Живая мишень покрылась ярко-красными пятнами. Гогочущие англичане не заметили, как их стало меньше на одного. Сраженный мною солдат беззвучно упал лицом в траву. Мертвые пальцы застыли на дротике, торчащем из горла.

Когда англичане вернулись на полянку, я сменил позицию и убил еще одного из них, шедшего сзади. Этого я подхватил под мышки и оттащил в кусты. Я благодарил Бога за своих буянов и забияк. Они и не догадывались, что я совсем рядом, но помогали мне успешнее, чем если бы заранее получили указания, как себя вести.

– Эй! – Солдат повернулся и, не увидев товарища, шедшего сзади, растерянно спросил: – А где Томпсон?

Прячась в кустах, я вставил в трубку новый дротик и поднес к губам. Набрал побольше воздуха, как показывал Кидд, и дунул. Вылетевший дротик вонзился англичанину в челюсть. Быть может, он успел подумать, что его укусил комар. Через секунду солдат уже был без сознания.

Англичане начали потихоньку догадываться, что происходит. Оставаясь в кустах, я пересчитал солдат. Трое убитых, шестеро живых. Если прежде, чем эти шестеро схватятся за свои мушкеты, я сумею уложить еще двоих… что ж, с остальными я справлюсь. Скрытый клинок мне в этом поможет.

Делало ли это меня ассасином? Ведь сейчас я думал и действовал как ассасин. И потом, разве я не поклялся отомстить тамплиерам за события в Хэзертоне?

«Враг моего врага – мой друг», – вспомнилось мне.

Нет. Я сам по себе. Отвечаю только за себя. Для меня не существует кредо. Я столько лет стремился освободиться от всевозможных правил и условностей, а потому не хотел так легко отказываться от всего, чего достиг.

К этому моменту солдаты начали озираться по сторонам в поисках пропавших товарищей. Время меня поджимало, не позволяя высматривать новую мишень для духовой трубки. Придется расправляться со всеми сразу.

Шестеро против одного. Но моей союзницей была внезапность. Едва выскочив на полянку, я перво-наперво полоснул клинком по веревкам, связывавшим руки Адевале. Он моментально встал, подыскивая себе оружие. Клинок был прикреплен у меня к правой руке, а в левой я держал пистолет. Оказавшись между двумя солдатами, я одновременно нажал курок и взмахнул клинком, после чего скрестил руки. Один англичанин был убит пулей в грудь. Второй рухнул с перерезанным горлом.

Бросив разряженный пистолет, я потянулся к поясу за другим, снова развел руки и повторил маневр. Лезвие клинка косо полоснуло по груди третьего солдата. Четвертому я выстрелил в рот. Удар мечом мне тоже пришлось отражать клинком. Затем передо мной вырос еще один захватчик. У него были оскалены зубы. Дотянуться до третьего пистолета я не мог. Мы обменялись ударами. Солдат оказался проворнее, чем я ожидал. Пока я тратил драгоценные секунды, справляясь с ним, его товарищ смотрел на меня через прицел и уже собирался нажать курок… Я опустился на колено и ударил обладателя меча клинком в бок.

Грязный трюк. Мерзкий трюк.

Солдат взвыл от боли и досады. Даже в этом душераздирающем крике улавливалось оскорбленное чувство достоинства англичанина. Ноги у него подкосились, и он шумно повалился на землю. Бессмысленные взмахи мечом уже не могли остановить моего клинка, который пробил ему подбородок и нёбо.

Грязный, мерзкий трюк. И вдобавок глупый. Следом на земле оказался и я (чего в сражении категорически нельзя допускать), поскольку мне было не вытащить лезвие, застрявшее в челюсти мертвого солдата. Я превратился в удобную мишень. Левой рукой я нашаривал третий пистолет, и, если бы не отсыревший порох, вызвавший осечку мушкета англичанина, я был бы мертв.

Я взглянул на него. Лицо солдата выражало готовность выстрелить. А потом… из его груди высунулось острие меча Адевале.

Я с облегчением выдохнул. Мой квартирмейстер помог мне встать. Я был буквально на волосок от смерти.

– Спасибо, дружище Аде.

Адевале улыбнулся, отмахиваясь от моих благодарностей. С друг друга мы перевели взгляд на умирающего солдата. Тот был на последнем издыхании. Его тело выгнулось дугой, а затем вновь распласталось на земле. Одна рука у него дернулась и застыла. Мы с Адевале пытались понять, что бы это могло значить.

 

37

Вскоре все пленники обрели свободу. Очищенный от солдат и рабовладельцев, Тулум вновь перешел в руки туземцев. Мы с Джеймсом стояли на берегу и смотрели в море. Бормоча ругательства, он передал мне подзорную трубу.

– А это кто такой? – спросил я.

По волнам скользила внушительного вида галера, с каждой секундой уходя все дальше от берега. Труба еще позволяла различать людей на палубе, один из которых размахивал руками, отдавая распоряжения.

– Ты про шелудивого старикашку? – вопросом ответил Джеймс. – Это Лауренс Принс, голландский работорговец. Живет на Ямайке как король. Мы за этим прохвостом гоняемся несколько лет. Сегодня он был почти у нас в руках, а мы его упустили!

Кидд смачно выругался. Я понимал его досаду. Работорговец действительно побывал в Тулуме, но успел улизнуть. Правда, эта вылазка окончилась для него провалом. Поди, радуется, что ноги унес.

Вторым ассасином, раздосадованным бегством голландца, был А-Табай. Когда туземец подошел к нам, лицо у него было настолько серьезным, что я невольно прыснул со смеху:

– Ей-богу, вас, ассасинов, веселыми парнями не назовешь. Сплошь угрюмые взгляды и нахмуренный лоб.

Глаза А-Табая обожгли меня.

– У тебя замечательные боевые навыки, капитан Кенуэй.

– Спасибо, приятель. Мой природный талант.

Туземец поджал губы:

– Но в то же время ты груб и высокомерен. Щеголяешь в одеянии, которого не заслужил.

– Так ведь все дозволено, – засмеялся я. – Разве не это ваш девиз?

Думаю, лет А-Табаю было более чем достаточно, но его тело оставалось крепким и гибким. Он и двигался как молодой, однако его лицо казалось вырезанным из дерева, а в черных глазах ощущалась некая тьма, древняя или вообще не имевшая возраста. Под его взглядом мне становилось все неуютнее. В какой-то момент я подумал, что туземец способен без всяких слов, одним лишь жаром своего презрения, вытянуть из меня все жизненные соки.

Так длилось, пока А-Табай не прервал пугающее молчание:

– Я прощаю тебе ошибки, допущенные в Гаване и в других местах, но здесь больше не появляйся.

Сказав это, А-Табай зашагал прочь. Джеймс, тоже собравшийся уходить, сочувственно на меня посмотрел, пробормотав:

– Извини, приятель. Хотел бы я, чтобы все сложилось по-другому.

Я остался на берегу, размышляя над услышанным.

«Проклятые ассасины», – думал я. Они были ничем не лучше остальных. То же самодовольство и уверенность в собственной правоте. Мы такие, мы эдакие. Мне вспомнились проповедники. Те любили околачиваться возле таверн. Едва выйдешь за порог, а они – тут как тут. Начнут обзывать тебя грешником и требовать покаяния. Им хотелось, чтобы человек постоянно жил с ощущением вины.

«Но разве ассасины сожгли отцовскую ферму? – следом подумал я. – Нет, это сделали тамплиеры. Зато ассасины научили тебя пользоваться интуитивным чутьем».

Вздохнув, я решил сгладить острые углы, появившиеся в отношениях с Киддом. Предлагаемый им путь меня не привлекал. Но ведь он предлагал мне этот путь, считая меня подходящим для целей своего ордена. Я чувствовал необходимость прояснить ситуацию.

Кидда я нашел возле клеток с голубями, где прежде встретил туземку. Джеймс стоял, упражняясь со скрытым клинком.

– Веселых дружков ты себе выбрал, – сказал я.

Он нахмурился, но глаза блеснули. Чувствовалось, он рад меня видеть. Однако мне Кидд сказал совсем другое:

– Эдвард, ты заслуживаешь порицания. Ты носишь наши одеяния, словно ты – один из нас. Этим ты позоришь наше дело.

– Какое «ваше дело»?

Легкое движение – и пружина выбросила лезвие клинка. Другое движение – лезвие бесшумно ушло в паз. Джеймс проделал это несколько раз, прежде чем повернуться ко мне:

– Откровенно говоря… мы убиваем людей. Тамплиеров и их сподвижников. Убиваем тех, кому нравится управлять всеми земными империями… Тех, кто утверждает, что делает это во имя мира и порядка.

Да. Такие люди встречались и мне. Они хотели властвовать над жизнью всех и каждого. А я пользовался их гостеприимством.

– Похоже на предсмертные слова Дю Касса, – сказал я.

– Понимаешь? Это ведь слова о власти. О господстве над людьми. О том, чтобы украсть нашу свободу.

Свободой я дорожил. Необычайно дорожил.

– И давно ты стал ассасином? – спросил я Джеймса.

– Пару лет назад. А-Табая я встретил в Спаниш-Тауне. Его окружал… ореол мудрости, что ли. Я ему поверил.

– Так этот клан и все остальное – его идея?

Кидд усмехнулся:

– Вовсе нет. Ассасины и тамплиеры не одно тысячелетие сражаются за судьбы мира. У туземцев Нового Света с давних пор существовали схожие философские воззрения. И когда здесь появились европейцы, наши сообщества… во многом совпали. Культурные традиции, разница в религиях и языках – все это разделяло народы… Но в кредо ассасина есть то, что пересекает любые границы. Восхищение жизнью и свободой.

– Тебе не кажется, что это напоминает философию Нассау?

– Схожесть есть. Но не во всем.

Мы простились. Я знал: судьба еще сведет меня с Киддом.

 

38

Июль 1716 г.

Пока пираты Нассау расправлялись с караульными Порто-Гуарико, я вошел в сокровищницу форта. Лязг мечей, треск мушкетных выстрелов, крики раненых и умирающих – все стихло.

Я отряхнул кровь с лезвия, наслаждаясь ошеломлением на лице единственного обитателя сокровищницы.

Им был не кто иной, как губернатор Лауреано Торрес.

Он выглядел таким, каким я его помнил. Очки, водруженные на нос. Аккуратно подстриженная борода и подмигивающие умные глаза. Чувствовалось, потрясение от новой встречи со мной не было долгим. Губернатор быстро пришел в себя.

А за его спиной были деньги. Всё, как и обещал Чарльз Вэйн…

Замысел этого налета возник два дня назад. Я сидел в «Старом Эйвери». Разумеется, в Нассау были и другие таверны. И бордели тоже. Я бы соврал, утверждая, что моя нога никогда туда не ступала. Но вернулся я не куда-нибудь, а в «Старый Эйвери», где подавальщицей служила Энн Бонни. (Никто не умел так соблазнительно склоняться над пивной бочкой, как она.) В этой таверне я провел немало счастливых часов, любуясь ее восхитительной задницей; здесь мы с Эдвардом и Бенджамином тряслись от хохота и пили, забыв о времени. Здесь нам казалось, будто мы недосягаемы для остального мира. Естественно, приплыв из Тулума, я немедленно отправился сюда, подгоняемый сильнейшим приступом жажды.

Вот так. Совсем как в давние бристольские времена: чем паршивее на душе, тем сильнее жажда. Конечно, в тот момент я это не очень понимал и вообще не был склонен предаваться размышлениям, хотя стоило бы. Вместо этого я вливал в себя кружку за кружкой, думая, что утоляю жажду, а на самом деле лишь усугублял ее. Мои мысли крутились вокруг Обсерватории; я думал про то, как она вписывается в мои замыслы разбогатеть и отомстить тамплиерам. В мыслях всплывали Джеймс Кидд и Кэролайн. В тот день я выглядел настолько мрачным и угрюмым, что первым вопросом, который я услышал от пирата Джека Рэкхема по прозвищу Калико Джек, был такой:

– Эй, чего грустишь? Никак влюбился?

Я поднял на него мутные глаза. Драться с ним меня не тянуло; для этого я был слишком пьян, как, впрочем, и для всего остального. И потом, Джек был не один, а с Чарльзом Вэйном. Оба совсем недавно приплыли в Нассау, однако слава о них, как водится, бежала впереди. Про эту пару мы слышали от каждого пирата, которого судьба заносила в Нассау. Чарльз Вэйн был капитаном «Скитальца», а Калико Джек служил у него квартирмейстером. Англичанин по происхождению, Джек вырос на Кубе и внешне был похож на смуглого уроженца этого острова. Он носил одежду из яркоокрашенного индийского ситца (или калико – отсюда и его прозвище), в ушах болтались тяжелые серьги, а головной платок лишь подчеркивал его высокий лоб. Не мне говорить про чужое пьянство, однако Джек не просыхал. Его дыхание всегда было зловонным, а взгляд темных глаз – тяжелым и сонным.

Вэйн отличался от Джека более острым умом и бойким языком, но никак не внешностью. Длинные всклокоченные волосы, такая же борода. Все это придавало ему изможденный вид. Они оба носили кожаную перевязь с несколькими пистолетами и абордажные сабли. От обоих исходило жуткое зловоние, свидетельствующее о многомесячных морских странствиях. К таким не торопишься проникаться доверием. У Калико Джека, помимо беспробудного пьянства, явно были не все дома, а Вэйн вечно находился на взводе: неосторожно сказанное слово могло заставить его схватиться за нож. Да и со своей командой он был скор на расправу.

И тем не менее оба были пиратами. Свойскими парнями.

– Добро пожаловать в Нассау, господа, – сказал я им. – Мы рады всем, кто вносит достойный вклад.

Раз уж мы заговорили о Нассау и, прежде всего, о состоянии, в каком пребывала наша пиратская республика, должен тебе сказать: к хозяйственным делам мы относились как настоящие пираты.

Когда ты в море, порядок на корабле поддерживается не из любви к порядку, а потому, что от этого зависит, уцелеешь ты или отправишься на дно. Опрятный корабль – отнюдь не капитанская прихоть, и это знают все. Зато когда на суше, где твое выживание уже не зависит от быстрых и правильных действий, ты понимаешь: вот это надо бы сделать, но можно и отложить на потом…

Это я к тому, что наша столица превратилась в помойную яму. Некогда грозный форт, Нассау обветшал, его стены покрылись внушительными трещинами. Наши хлипкие домишки просто разваливались. Лавки и склады не могли похвастаться обилием товаров, но были захламлены так, что черт ногу сломит. А что касается наших отхожих мест… Знаю, до сих пор я не очень-то щадил твои уши, обрушивая на них кровавые подробности своей жизни. Но здесь я провожу черту.

Хуже всего было зловоние. Не только из отхожих мест, хотя и они, должен тебе сказать, выразительно «благоухали». Зловоние висело над всем Нассау, и главным его источником были кипы гниющих шкур, брошенных пиратами на берегу. Если только ветер дул с моря… такого и врагу не пожелаешь.

Как помнишь, Чарльз Вэйн и сам распространял крепкий «аромат» немытого тела после месяца, проведенного в море. И тем не менее вряд ли можно упрекать его за произнесенные слова:

– Так это и есть новая Либерталия? У вас воняет совсем как в тех дырах, что я ограбил за последний год.

Одно дело, когда ты сам клянешь свою лачугу, но когда об этом говорит другой – тут уже не до смеха. Тебе вдруг хочется встать на защиту родного гнезда. Однако я и тут промолчал.

– Нас убеждали, что в Нассау каждый ведет себя как пожелает, – усмехнулся Калико Джек.

Меня спасло появление Эдварда Тэтча. Раньше чем я успел ответить, послышался знакомый громогласный рев, который в одинаковой степени мог означать приветствие и боевой клич. Мой друг буквально влетел на террасу, словно «Старый Эйвери» был кораблем, который он готовился взять на абордаж.

Надо сказать, что и Эдвард Тэтч заметно преобразился. К его внушительной гриве черных волос добавилась окладистая черная борода.

В нем всегда жил лицедей. Вот и сейчас Тэтч стоял перед нами, раскинув руки: «Смотрите!» Подмигнув мне, он прошел на середину террасы и без каких-либо усилий взял командование таверной на себя. (Если задуматься, забавная штука получается. Мы были горазды разглагольствовать о том, что у нас тут республика, место неограниченной свободы, однако и в нашей среде существовала своя иерархия. Стоило Черной Бороде появиться в таверне, как все сомнения по поводу того, кто здесь главный, тут же улетучивались.)

Вэйн расплылся в кривой улыбке. Тягостная обстановка, воцарившаяся было на террасе, рассеялась.

– Капитан Тэтч, чтоб мне провалиться на этом месте! А что это за украшение ты вырастил на своей физиономии?

Вэйн потрогал собственную бороду. Тэтч пригладил свою.

– Зачем размахивать черным флагом, когда есть черная борода? – засмеялся Тэтч.

Так родился Черная Борода. Беря на абордаж корабли, он засовывал в бороду, заплетенную в косичку, обрезки зажженного фитиля, наводя ужас на всех, кто его видел. Подобные трюки снискали ему репутацию самого ужасного пирата не только на Багамах и в водах Карибского бассейна, но и во всем мире.

Однако сам Эдвард отнюдь не был жестоким человеком. Но, подобно ассасинам с их плащами и скрытыми клинками, выскальзывающими из рукавов, подобно тамплиерам с их зловещими символами и намеками на могущественные силы, Эдвард Тэтч, а ныне – Черная Борода (это прозвище быстро закрепилось за ним), великолепно понимал важность всего, что заставляет врагов наложить в штаны от страха.

Как оказалось, Чарльз Вэйн и Калико Джек заглянули в таверну не только ради эля и возможности приятно провести время в хорошей компании.

– Тут слух прошел, что гаванский губернатор собирается получить груду золота из близлежащего форта, – сообщил Вэйн, когда мы уже сидели вместе, потягивая эль и попыхивая трубками. – А покамест этого не случилось, золотишко лежит в форте и жаждет, чтобы его забрали.

Слова Вэйна и послужили толчком к нынешней осаде Порто-Гуарико…

Сражение за форт было кровавым, но коротким. Мы приплыли туда на четырех галеонах под черными флагами. Все наши ребята были вооружены до зубов. На подходе мы дали залп по крепости, оповещая о своем прибытии.

Затем мы встали на якорь, спустили шлюпки и понеслись по мелководью к берегу, скаля зубы и оглашая воздух воинственными кличами. Тогда я впервые увидел Черную Бороду во всей красе. Зрелище было устрашающим. Готовясь к сражению, он нарядился во все черное. Фитили, вставленные в бороду, больше походили на змей. Они трещали и чадили, распространяя не менее устрашающий дым.

Большинство испанских солдат, едва завидев нас, предпочли спасаться бегством. Тех, кто бросился нам навстречу, было немного. Храбрые души, готовые сражаться или умереть. «Или» для них превратилось в «и».

В тот день я забрал достаточно жизней защитников форта. К правой руке у меня был прилажен скрытый клинок, давно ставший продолжением моих пальцев. Левой я выхватывал из-за пояса пистолеты. Исчерпав их запас, я взялся за абордажную саблю. Часть моих людей никогда еще не видели, каков я в сражении. Прости меня за признание, но и я тоже устроил для них небольшой спектакль. Я двигался среди испанцев, перерезая глотки одной рукой и посылая пули им в грудь другой. Я одновременно убивал двоих, а то и троих. Мной двигала вовсе не жестокость и не жажда крови. Я ведь не зверь и в подобных сражениях никогда не дичал. Я лишь показывал своим парням умение, сноровку и изящество движений. Искусство убивать.

А потом, когда форт стал нашим, я вошел в помещение, где сидел Лауреано Торрес, покуривая трубку и глядя, как двое телохранителей пересчитывают деньги.

Через мгновение и они отправились на тот свет. Во взгляде губернатора я прочел упрек и презрение. Мой ассасинский плащ успел пообтрепаться и запачкаться, но я и сейчас выглядел в нем довольно впечатляюще. Я шевельнул рукой, убирая клинок. Кровь губернаторских телохранителей перетекла с лезвия на рукав.

– Ну здравствуйте, ваше превосходительство, – произнес я. – Мне говорили, что вы появитесь здесь.

Торрес усмехнулся:

– Мне знакомо твое лицо, пират. Но в прошлую нашу встречу ты назвался чужим именем.

Именем Дункана Уолпола. Иногда я с тоской вспоминал о нем.

В хранилище вошел Адевале. Он посмотрел на мертвых солдат, затем на Торреса, и его глаза посуровели. Наверное, вспомнил, как его в кандалах волокли на нижнюю палубу губернаторского корабля.

– И что Великий магистр тамплиеров делает в такой дали от своего castillo? – продолжал я.

– Я предпочту не отвечать на этот вопрос, – презрительно глянув на меня, сказал Торрес.

– А я предпочту не обрезать губернаторские губки и не заставлять вас их съедать, – весело произнес я.

Мой трюк подействовал. Губернатор выпучил глаза, однако спеси у него поубавилось.

– После того как Мудрец сбежал из Гаваны, мы предложили крупное вознаграждение за его поимку. Сегодня некто известил нас, что Мудрец обнаружен. Золото предназначалось для выкупа.

– И кто же его нашел? – спросил я.

Торрес мешкал с ответом. Рука Адевале сжала эфес меча. Пылающие глаза с неприязнью смотрели на тамплиера.

– Работорговец по имени Лауренс Принс, – вздохнув, ответил губернатор. – Он живет в Кингстоне.

Я кивнул:

– Прекрасная история, Торрес. Нам она нравится. И мы хотим помочь вам ее завершить. Но уже по-своему, используя вас и ваше золото.

Торрес прекрасно знал, что вынужден подчиниться. Другого выбора у него не было. А наш путь теперь лежал в Кингстон.

 

39

Уже через несколько дней мы с Адевале жарились на кингстонском солнце. Губернатор направлялся на встречу с Принсом, а мы шли за ним по пятам.

Мы выяснили, что у Принса в Кингстоне есть сахарная плантация. Мудрец работал на него, но, когда в воздухе запахло золотым кушем, плантатор решил его продать.

Перед нами встал вопрос: как быть? Атаковать плантацию? Нет. Там многочисленная охрана. Вдобавок мы рисковали спугнуть Мудреца, если он в данный момент был именно там.

Вот тут-то нам и пригодился Торрес. Он должен был встретиться с Принсом, отдать ему половину золота и сказать, что вторую тот получит, предъявив Мудреца. На этой стадии мы с Адевале умыкнем Робертса, выбьем из него сведения о местонахождении Обсерватории, благодаря чему разбогатеем.

Просто, не правда ли? Что могло пойти не так в столь тщательно продуманном замысле?

Ответ явился в облике моего старого друга Джеймса Кидда.

Принс встречал Торреса в порту – старый, грузный, обильно потеющий на жарком солнце. Поздоровавшись, они пошли к выходу из гавани, продолжая разговор. Двое телохранителей шагали впереди, и еще двое – сзади.

Мог ли Торрес поднять тревогу? Я этого не исключал. Случись такое, мы бы оказались в меньшинстве. Людей у Принса хватало. Однако Торрес понимал: этот крик может оказаться последним в его жизни, поскольку через мгновение мой скрытый клинок полоснет ему по горлу. И помимо прочего, тогда никто из нас больше не увидит Мудреца.

Теперь про Кидда. Самое забавное, я не сразу его увидел, но как бы почувствовал его присутствие. Я стал озираться по сторонам, как это сделала бы ты, если бы вдруг запахло горелым.

И только потом я заметил его на другом конце причала, слоняющимся среди толпы. Прохожие то и дело загораживали его фигуру, но я его узнал. Потом он повернулся лицом и подтвердил мою догадку. Так и есть: Джеймс Кидд. Конечно же, он явился сюда не ради местных красот и не из желания подышать воздухом Кингстона. Достаточно было взглянуть на его физиономию. Нет, его сюда привели ассасинские дела. Кого же он собрался убить? Принса? Торреса?

Черт бы побрал этого парня! Мы приближались к стене, окаймляющей порт. Оставив Адевале, я бросился вперед, схватил Кидда и поволок в узкий проход между рыбачьими хижинами.

– Эдвард, за каким чертом тебя сюда принесло?

Он извивался всем телом, пытаясь вырваться, но я без труда удерживал его. (Потом, вспоминая эту сцену, я удивлялся, с какой легкостью сумел припечатать его к стене хижины.)

– Я слежу за теми людьми, рассчитывая подобраться к Мудрецу, – сказал я Кидду. – Ты можешь не встревать, пока он не появится?

– Что? Мудрец здесь? – удивленно вскинул брови Кидд.

– Да, приятель. И Принс ведет нас прямиком к нему.

– Ч-черт, – выругался Кидд и досадливо поморщился.

Обнадеживать его я не собирался и потому добавил:

– Я повременю пускать в ход клинок. Но надолго не рассчитывай.

Торрес с Принсом успели уйти вперед, и нам не оставалось ничего другого, как поспешить за ними. Кидд шел впереди, давая мне на ходу урок ассасинского искусства быть невидимым. Я убедился в пользе его навыков. Все сработало как по маслу. Держась неподалеку от тех, за кем мы наблюдали, мы сами оставались вне поля зрения, успевая ловить обрывки разговоров. Торрес стал жаловаться на слишком долгий путь по жаре.

– Принс, я начинаю уставать от нашей прогулки, – говорил он. – К этому времени мы должны бы уже прийти.

Похоже, прогулка окончилась. Вот только куда Принс привел гостя? Явно не к себе на плантацию. Впереди торчал покосившийся деревянный забор с нелепой аркой посредине. Никак кладбище?

– Ну вот и пришли, – ответил Принс. – Мы с вами должны находиться в равных условиях. Согласны? Боюсь, у меня доверия к тамплиерам не больше, чем у вас ко мне.

– Если бы я знал, Принс, что вы настолько капризны и пугливы, я бы принес вам букет цветов, – натянуто пошутил Торрес.

Оглянувшись по сторонам, он вошел в кладбищенскую арку.

Принс засмеялся:

– Даже не знаю, почему я так волнуюсь… Из-за денег, наверное. Сумма внушительная…

Он умолк. Понимающе кивнув, мы с Киддом проскользнули следом. Стараясь ничем себя не выдавать, мы прятались за покосившимися надгробиями, а сами не спускали глаз с середины кладбища, где остановились Торрес, Принс и четверо телохранителей работорговца.

– Пора, – шепнул мне Кидд.

– Нет, – твердо возразил я. – Не раньше, чем увидим Мудреца.

Тамплиер и работорговец занялись тем, ради чего встретились. Торрес достал из поясной сумки туго набитый кошелек и положил на протянутую ладонь Принса. Он покупал жизнь Мудреца не за серебро, а за золото. Не сводя глаз с Торреса, Принс подкинул кошель на ладони, оценивая вес.

– Это лишь часть выкупа, – пояснил Торрес.

Дрогнувший уголок рта был единственным свидетельством, что губернатор не полностью владел собой.

– Остальное получите позже.

Голландец открыл кошелек:

– Знаете, сеньор Торрес, мне претит продавать человека своей расы только из выгоды. Напомните мне еще раз… Чем этот Робертс сумел так досадить вам?

– Это что, незнакомое мне проявление протестантского благочестия? – начал раздражаться Торрес.

– Возможно, как-нибудь в другой раз, – вдруг сказал Принс, бросая золото обратно Торресу.

Тот инстинктивно поймал кошелек.

– В чем дело? – спросил недоумевающий губернатор.

Но Принс уже шагал прочь. Он махнул телохранителям, на ходу бросив Торресу:

– В следующий раз убедитесь, что за вами не следят!

Работорговец повернулся к телохранителям:

– Разберитесь с этим!

Все четверо бросились не к Торресу. Они устремились к нам.

Я прятался за могильной плитой. Выдвинув лезвие клинка, я встретил первого телохранителя, полоснув его снизу в бок. Этого хватило, чтобы он замер. Обежав вокруг надгробия, я чиркнул ему по сонной артерии, пролив первую за день кровь.

Телохранитель сполз на землю. Он был мертв. Я отер с лица его кровь, повернулся и пробил нагрудник второго. Третьего я обманул, прыгнув на надгробие и оттуда угостив его горячей сталью. Хлопнул пистолетный выстрел. Адевале убил четвертого. А Кидд тем временем бросился вдогонку за Принсом. Торрес вертел головой, ошеломленный столь внезапным поворотом событий. Крикнув Адевале, я выбежал с кладбища.

Мы с Киддом неслись по раскаленным улицам.

– Ты упустил свой шанс, Кенуэй, – обернувшись, крикнул он. – Я собираюсь прикончить Принса прямо сейчас.

– Не торопись, Кидд. Мы можем действовать сообща.

– Ты упустил свой шанс.

К этому времени Принс понял, что пошло не так. Четверо его лучших телохранителей валялись убитыми на кладбище (такая вот ирония), а сам он был вынужден улепетывать от ассасина по кингстонским улицам.

Работорговец вряд ли догадывался, что его единственным шансом на спасение был я. Ты могла бы ему посочувствовать. Никто, находясь в здравом уме, не захочет, чтобы их единственной надеждой на спасение оказался Эдвард Кенуэй.

Я догнал Кидда, схватил за талию и швырнул на землю.

(Бог мне свидетель, все, что случилось потом, здесь ни при чем. Но еще тогда меня удивило, до чего же легкое у Кидда тело и какая тонкая у него талия.)

– Кидд, пока я не найду Мудреца, я тебе не позволю убить Принса, – прохрипел я.

– Я целую неделю выслеживал этого борова, изучал все его повадки, – сердито бросил мне Кидд. – И какая удача: вместо одной моей цели мне встречаются сразу две. Но ты отнимаешь у меня обе.

Наши лица были так близко, что я чувствовал на своем жаркие волны его гнева.

– Потерпи – и ты их укокошишь, – пообещал я.

Все еще злясь, он отодвинулся от меня.

– Ладно, – буркнул Кидд. – Но когда мы разыщем Мудреца, ты поможешь мне разделаться с Принсом. Согласен?

Мы пожали друг другу руки, предварительно поплевав на них. Вулкан его гнева извергнулся, но быстро погас. Мы отправились к плантации Принса. Значит, нам все-таки придется туда проникнуть. Как должен чувствовать себя человек, когда его вынуждают брать свои слова обратно?

Мы поднялись на невысокий холм. Оттуда вся плантация была как на ладони. Мы уселись на каменистой площадке. Я смотрел, как трудятся рабы. Мужчины рубили сахарный тростник. Ветер доносил их заунывное пение, в которое постоянно вклинивался хруст срубаемого тростника. Женщины сгибались под тяжестью корзин, доверху набитых стеблями.

Адевале рассказывал мне о жизни на плантации. Собранные стебли пропускали через металлические вальцы. Нередко туда же затягивало чью-то руку. Когда такое случалось, единственным «выходом из затруднительного положения» было отсечение руки несчастного. Адевале рассказывал, как выжатый сок затем кипятили, выпаривая, пока он не превращался в вязкую массу, наподобие птичьего клея. Попав на кожу, этот «клей» вызывал жуткие ожоги и оставлял уродливые шрамы.

– Мои друзья лишались глаз, пальцев и рук, – рассказывал Адевале. – Никто и не думал хвалить рабов за хороший труд. А уж за что-то извиняться перед нами… такое хозяевам и в голову не приходило.

Мне вспомнились и другие его слова:

– Куда мне податься с кожей такого цвета и таким акцентом? В каком уголке мира я смогу спокойно жить?

Я понимал: люди, подобные Принсу, были творцами бед и несчастий всех, кто от них зависел. Их жизненные принципы противоречили моим убеждениям и расходились со всем, что мы ценили и отстаивали в Нассау. Мы верили в жизнь и свободу, а не в такое вот… подчинение. Не в эту жизнь-пытку. Медленную смерть.

Я стиснул кулаки.

Кидд достал трубку и закурил. Мы продолжали наблюдать за жизнью плантации.

– Караульные охраняют плантацию по всему ее периметру, – сказал он. – Наверное, у них на случай тревоги есть колокола. Точно. Вон там. Видишь?

– Значит, придется вывести эти колокола из строя, пока не поздно, – задумчиво отозвался я.

Боковым зрением я увидел нечто странное: послюнив большой палец, Кидд начал выковыривать пепел из чашечки трубки. Странным было не это, а его последующее действие. Теперь Кидд обмакивал палец в пепел и натирал веки.

– Здесь полно охраны. У нас не получится незаметно пробраться на плантацию, – сказал он. – Я постараюсь отвлечь внимание охранников на себя. Это даст тебе шанс перерезать им глотки.

Слова его были вполне здравыми, а вот действия… Складным ножичком Кидд чиркнул по пальцу, выдавил несколько капель крови и измазал ими губы. Потом он снял треуголку, развязал ленту, стягивавшую волосы. Волосы он взъерошил так, чтобы они нависали на лицо. Кидд по-кошачьи облизал палец и «помыл» лицо. Наконец он вытащил изо рта и бросил на землю мокрые тряпки, делавшие его щеки круглее, чем есть.

Странности продолжались. Кидд задрал рубашку, под которой у него оказался… корсет. Он развязал тесемки. Корсет тоже полетел на землю. Верхние пуговицы рубашки были расстегнуты. Кидд раздвинул воротник, и я увидел не что иное, как его сиськи.

У меня закружилась голова. Его сиськи? Нет. Ее сиськи. Когда я наконец оторвал глаза от этих сисек и посмотрел на его… на ее лицо, мне стало понятно, что передо мной вовсе не мужчина.

– Значит, тебя зовут совсем не Джеймсом? – спросил я, понимая всю бессмысленность вопроса.

– По большей части нет, – улыбнулась она. – Идем.

Когда она встала, ее осанка разительно изменилась. До этого она двигалась и вообще вела себя как мужчина. Сейчас я видел перед собой женщину. Это было столь же очевидно, как бугорки ее сисек под рубашкой.

Она спускалась по склону, идя к забору, что окружал плантацию. Я поспешил следом.

– Ну и ну, черт побери. Как получилось, что ты – женщина?

– Эдвард, неужели это требует объяснений? У меня здесь дело. Изумляться будешь потом. Я предоставлю тебе такую возможность.

Не скажу, чтобы я был слишком уж изумлен. По правде говоря, я вполне понимал, что вынуждало ее одеваться и вести себя по-мужски. Моряки не потерпели бы женщину на борту корабля. У них полно предрассудков на сей счет. Если женщине хотелось пожить жизнью моряка, она поневоле должна была преобразиться в мужчину.

Задумавшись об этом, я воочию увидел всю жуткую оборотную сторону подобной двойной жизни. Какой же смелостью должна была обладать эта женщина, чтобы жить и действовать в обличье Джеймса Кидда. Мне, дорогая, в жизни встречалось немало удивительных людей. Были среди них хорошие, были и плохие. А в основном – смесь плохого и хорошего, поскольку так устроено большинство людей. Но если кого и брать за образец для подражания, я бы очень хотел, чтобы ты выбрала ее. Эту женщину звали Мэри Рид. Знаю: ты не забудешь ее имени. Женщины храбрее я никогда не встречал.

 

40

Пока я ждал Мэри, прячась возле ворот, мне удалось подслушать разговор караульных. Значит, Торрес сумел улизнуть. «Интересно», – подумал я. А Принс, испугавшись за свою шкуру, спрятался на плантации. Хорошо. Будем надеяться, что цепкие ледяные пальцы страха крепко сожмут его глотку. Будем надеяться, что страх лишит его сна. Мне не терпелось заглянуть ему в глаза перед тем, как убить.

Но вначале нужно проникнуть на плантацию. И здесь мне требовалась помощь…

В этот момент появилась Мэри. Надо отдать ей должное, актрисой она была превосходной. Бог знает сколько времени она убеждала всех нас, что она мужчина. Теперь она предстала в новой роли, связанной уже не со сменой пола, а со своим якобы плачевным состоянием. Она быстро сумела убедить караульных, что нуждается в срочной помощи. И поди раскуси ее обман!

– Не подходить! – рявкнул солдат у ворот.

– Умоляю, помогите. В меня стреляли, – срывающимся голосом произнесла Мэри. – Я нуждаюсь в помощи.

– Боже милостивый! Филипс, посмотри на нее. Она же едва на ногах стоит.

Солдат, произнесший эти слова, был отзывчивее. Он распахнул перед Мэри ворота плантации.

– Сэр. Мне совсем плохо. Я боюсь потерять сознание, – прошептала она.

Сострадательный караульный протянул ей руку, помогая войти внутрь.

– Да благословит вас Господь, парни.

Хромая, Мэри сделала несколько шагов. Створки ворот закрылись. Видеть ее действий я, естественно, не мог, зато слышал все прекрасно. Шелест пружины клинка, звуки его глухих ударов, негромкие предсмертные стоны караульных и, наконец, стук упавших тел.

Я мигом перелез через забор. Теперь мы оба, пригибаясь, двигались к особняку Принса. Возможно, кто-то из рабов нас видел. Оставалось надеяться, что поднимать тревогу они не станут. Наши молитвы были услышаны, поскольку вскоре мы уже проникли в дом и, объясняясь жестами, двинулись по комнатам в поисках хозяина. Принса мы нашли в беседке на заднем дворе. Он стоял к нам спиной, сложив руки на животе, и неспешно оглядывал владения, явно довольный собой и своей жизнью. Толстый рабовладелец, сколотивший богатство на страданиях других. Помнишь, я говорил, что мне встречались законченные мерзавцы? Лауренс Принс занимал в их списке первое место.

Мы с Мэри переглянулись. Право убить рабовладельца принадлежало ей, но по непонятной мне причине (может, ассасины пытались меня завербовать?) она жестом показала, что уступает это право мне, а сама отправилась проверять другие комнаты. Я встал, миновал двор, вполз в беседку и остановился за спиной Лауренса Принса.

Я выдвинул лезвие клинка.

Его механизм был смазан более чем щедро. Если говорить о пиратах, их племя нельзя назвать оседлым. И домохозяева они никудышные. Состояние, в каком находился Нассау, – лучшее подтверждение моим словам. Но свое оружие мы содержим в идеальном порядке. Здесь мы придерживаемся той же философии, что и в отношении кораблей. В том и другом случае порядок – не прихоть, а необходимость. Условие выживания.

Скрытым клинком я очень дорожил. Если вдруг в механизм попадала вода, я долго и тщательно чистил все части. Паз, в который входило лезвие, был густо покрыт смазкой. Неудивительно, что пружина вытолкнула его беззвучно. Принс ничего не услышал.

Я выругался. Тогда он обернулся, удивившись, что его осмелились потревожить. Плантатор думал, будто это кто-то из охраны, и уже собирался отчитать наглеца. Я вонзил лезвие Принсу в грудь. Глаза рабовладельца широко раскрылись и застыли. Не вынимая лезвия, я позволил телу сползти на пол беседки. Тем временем его легкие наполнились кровью. Жизнь быстро покидала Принса.

– Что кружишь надо мной, как ворон? – кашляя, спросил он. – Нравится смотреть на страдания старика?

– Вы, господин Принс, сами заставили страдать немало людей, – равнодушно ответил я. – Считайте это воздаянием.

– Кучка глупых головорезов, одержимых странной философией, – язвительно бросил Принс. Даже в последние мгновения жизни он не мог воздержаться от презрения. – Вы живете в этом мире, но не можете заставить его двигаться в нужном вам направлении.

Здесь я не выдержал и улыбнулся:

– Насчет моих побуждений вы ошиблись. Меня интересуют только деньги.

– Как и меня когда-то, парень, – прохрипел он. – Как и меня…

Принса не стало.

Оставив тело в беседке, я вышел во двор и вдруг услышал шум, доносящийся сверху. Вскинув голову, я увидел на балконе Робертса и Мэри. К ее виску был приставлен кремневый пистолет. Другой рукой он сжимал ей правое запястье, пресекая возможность удара клинком. Смышленый парень.

– Я нашла твоего человека, – крикнула Мэри.

Казалось, ее ничуть не волновало дуло у виска. А Мудрец вполне мог нажать курок. Я это чувствовал по огню в его глазах. Они буквально пылали. «А меня ты помнишь, приятель? – мысленно спросил я. – Помнишь человека, стоявшего рядом, пока они брали у тебя кровь?»

Он вспомнил и кивнул.

– Тамплиер из Гаваны, – сказал Мудрец.

– Ошибаешься, приятель, – крикнул я ему. – Я не тамплиер. То был мой тактический маневр. А сюда мы явились, чтобы спасти твою задницу.

(В действительности это означало: «Терзать тебя до тех пор, пока не скажешь, где находится Обсерватория».)

– Спасать? Меня? Я работаю на господина Принса.

– Тебе бы стоило осмотрительнее выбирать хозяина. Он намеревался продать тебя тамплиерам.

Мудрец закатил глаза:

– Похоже, никому нельзя доверять.

Наш разговор ослабил его бдительность, чем не преминула воспользоваться Мэри. Она каблуком ударила Мудреца в голень. Он взвыл от боли. Мэри дернулась вбок и высвободилась из его хватки. Она собралась ударить противника по правой руке, сжимавшей пистолет. Замысел не удался: Робертс оттолкнул ее руку, навел на Мэри пистолет и выстрелил. К счастью, мимо, но от его толчка Мэри потеряла равновесие. Усмотрев в этом шанс, Мудрец уперся в перила, стремительно развернулся и ударил ее ногами. Мэри с воплем перелетела через перила. Я метнулся вперед, рассчитывая подхватить девушку, но ей удалось схватиться за перила нижнего этажа и выпрыгнуть на балкон.

Мудрец выхватил второй пистолет, но во двор уже вбегали караульные, которых всполошил выстрел.

– Робертс! – крикнул я, думая, что он начнет стрелять по солдатам, но он выстрелил в колокол.

Раздался громкий гул.

Мудрец не мог промахнуться. Значит, он сделал это намеренно. Его сигнал услышали. Караульные вбегали через все арки двора, окружая нас. Мэри легко спрыгнула с балкона, щелкнув пружиной скрытого клинка. Мы встали спина к спине. Численное превосходство противников уже не позволяло расправляться с ними неспешно. Солдаты выхватывали пистолеты и мушкеты. Заваруха началась.

На каждого из нас пришлось по шестеро охранников. Двенадцать человек нашли свою смерть. Одни умели сражаться лучше, другие хуже; кто держался смелее, кто трусил. Нашелся и такой, который вообще никуда не годился. Он ворвался во двор, щурясь и скуля, как щенок.

Судя по топоту ног, сюда бежало подкрепление. Теперь настал наш черед удирать. Покинув двор, мы бросились к воротам, успевая кричать встречающимся рабам: «Не стойте! Бегите отсюда!» Если бы не десятки солдат, наступавших нам на пятки, мы бы заставили рабов покинуть плантацию. А так… я даже не знаю, воспользовался ли хоть кто-то из них подаренным нами шансом на свободу.

Позже, когда я исчерпал весь запас ругательств, досадуя на упущенного Робертса, я спросил ее настоящее имя.

– Матушка знала меня как Мэри Рид, – ответила она, и в то же мгновение к моему паху прижалось что-то острое.

Глянув вниз, я увидел острие ее скрытого клинка.

Слава богу, она при этом улыбалась.

– Но никому ни слова, иначе я тебе кое-что оттяпаю, – пригрозила она.

И я никогда и никому не выдал ее тайну. Ведь Мэри была женщиной, умевшей мочиться стоя. Я не собирался недооценивать ее.

 

41

Январь 1718 г.

Дорогой Эдвард!

Мама

Пишу тебе, чтобы сообщить печальную весть. Месяц назад твой отец отошел в мир иной, сраженный плевритом. Уходил он тихо, без мучений, умерев у меня на руках, что отчасти служит мне утешением. По крайней мере, мы с ним были вместе до самого конца.

Ко времени его кончины мы уже совсем обеднели, и потому я пошла работать в местную таверну, куда ты можешь адресовать ответное письмо, если захочешь написать. До меня дошли известия о твоих подвигах. Говорят, будто ты сделался пиратом и снискал дурную славу. Прошу, напиши и развей мои страхи. К сожалению, Кэролайн я не видела с тех пор, как ты уплыл, и потому ничего не могу сообщить о ее здоровье.

Я смотрел на обратный адрес и не знал, смеяться мне или плакать.

 

42

Первые месяцы 1718 года я провел в Нассау. Где же еще? Нассау был моим домом. Но из событий тех дней память сохранила лишь обрывки. Почему? Этот вопрос задавай не мне, а ему. Ему, тихому голосу внутри, который побуждает выпить еще, когда ты знаешь, что уже хватит. Это он, тихий внутренний голос, начинал назойливо меня увещевать, не позволяя пройти мимо «Старого Эйвери», где я обычно и застревал на целый день. Наутро я просыпался в совершенно непотребном состоянии, зная, что существует лишь одно снадобье, способное облегчить мои страдания, и найти его можно у Энн Бонни в «Старом Эйвери». Я тащился туда. Что было потом? Думаю, ты уже догадалась: весь этот чертов порочный круг начинался заново.

Да, я уже давно привык выпивкой глушить свою неудовлетворенность. Но у выпивки есть особенность: порой ты сам не понимаешь, зачем пьешь. Ты не осознаешь, что выпивка – не лекарство от твоего состояния, а его симптом. Я сидел и тупо наблюдал, как Нассау все больше ветшает и превращается в развалины. Однако затуманенный ум притуплял всякое недовольство по этому поводу. Вместо действий я дни напролет просиживал в «Старом Эйвери», за своим излюбленным столом, разглядывая замызганный рисунок Обсерватории или пытаясь накропать письмо матери или Кэролайн. Иногда я думал об отце. Спрашивал себя: не приблизил ли пожар на ферме его смерть? Не был ли я виноват во всем этом? Ответ я знал, из-за чего все попытки написать матери оканчивались скомканными клочками бумаги, которыми был усеян пол террасы.

Но должен сказать: я был не настолько погружен в свои заботы, чтобы не услаждать глаза созерцанием великолепной задницы Энн Бонни, даже если сама Энн была запретным плодом. (Формально так оно и было, но Энн… скажем так, ей нравилось общество пиратов, если ты понимаешь, что я имею в виду.)

В Нассау Энн приплыла вместе со своим мужем Джеймсом – пиратом и счастливчиком, раз он женился на такой женщине. Было в этой Энн что-то притягательное. К тому же она была не прочь полюбезничать с пиратами. Поневоле возникал вопрос: не устал ли старина Джеймс Бонни от ее любезничаний? Могу побиться об заклад: работа в «Старом Эйвери» явно не была его затеей.

– Что хорошего в этом городишке? Повсюду мочой воняет, сплошные клопы и тараканы, – привычно ворчала она, убирая с лица прядки волос.

Энн была права, но слова словами, а с якоря она не снималась, продолжая подавать эль в таверне. Многие пытались за ней ухлестывать, но безуспешно. Энн редко кому дарила свои ласки.

И как раз в то время, когда я погряз в собственных горестях, когда дни мои начинались борьбой с похмельем, а проходили так, что назавтра все повторялось, мы впервые услышали о королевском помиловании.

– Мешок с дерьмом – вот что это!

Я услышал слова Чарльза Вэйна сквозь туман очередного похмелья, с которым упорно сражался.

«О чем это он?» – подумалось мне.

– Жалкая уловка! – гремел Чарльз. – Хотят посулами усыпить нашу бдительность, чтобы потом ударить по Нассау! Скоро вы сами убедитесь, попомните мои слова.

«О какой уловке он говорит?» – спрашивал мой затуманенный ум.

– Нет, Вэйн, это не уловка, – с непривычной серьезностью возразил Черная Борода. – Мне об этом рассказывал один капитан с Бермуд. Скользкий тип, но дело не в нем. Словом, помилование обещано любому пирату. Достаточно изъявить желание.

«Помилование». Услышанное вливалось в мой отупевший мозг.

В таверне был и Хорниголд.

– Уловка или нет, но мне ясно как день, что англичане вернутся в Нассау, – сказал он. – И уж конечно, вернутся при оружии. Пока никто из нас не придумал ничего толкового, предлагаю залечь на дно. Никакого пиратства, никакого насилия. Словом, ничем не щекотать королевские перышки.

– А я, Бен, не собираюсь дрожать над королевским оперением, – с упреком возразил Черная Борода.

– Что-то ты запоешь, когда король пришлет сюда солдат очищать остров от наших кишок, – сказал Бенджамин, поворачиваясь к нему. – Оглянись вокруг, приятель. Неужели ты собираешься помирать ради этой выгребной ямы?

Разумеется, Бен был прав. В Нассау воняло отовсюду, и с каждым днем все сильнее. Мы жили среди тошнотворной смеси дерьма, трюмной воды и гниющих шкур. И тем не менее это была наша тошнотворная смесь дерьма, трюмной воды и гниющих шкур. И за нее мы были готовы сражаться. А вообще, когда ты пьян, вонь ощущается не так уж сильно.

– Это наша республика. Наша идея, – упирался Черная Борода. – Свободная земля для свободных людей. Помнишь? Да, грязи и вони хватает. Но разве это мешает нам защищать свою землю?

Бенджамин отвел глаза. «Никак он уже решил для себя? Сделал выбор?»

– Меня гложут сомнения, – сказал он. – Когда я смотрю на плоды многих лет нашего труда, я повсюду вижу лишь болезни… безделье… безумие.

Помнишь, что я тебе говорил про Бенджамина? О том, как он и одевался по-другому, больше походя на военного? Оглядываясь назад… сдается мне, он никогда всерьез не хотел быть пиратом. Его устремления лежали в другой плоскости; его притягивал Королевский военно-морской флот. Бена особо не привлекало нападение на корабли, а такое редко встретишь среди пиратов. Помню, Черная Борода рассказал мне историю, как однажды корабль под командованием Хорниголда остановил шлюп. Так вот, Бенджамин ограничился тем, что забрал шляпы всех, кто был на борту. Шляпы, и больше ничего. Можешь называть это старческой сентиментальностью и нежеланием слишком уж пугать пассажиров. Возможно, ты окажешься права. Но факт остается фактом: Бенджамин Хорниголд очень мало походил на пирата, словно чурался своей принадлежности к нашему племени.

Учитывая все это, мне вряд ли стоило удивляться дальнейшему развитию событий.

 

43

Июль 1718 г.

«Моя дорогая Кэролайн…»

Это все, что я мог из себя выжать в данных условиях. (Если не забыла, местом, где я пытался сочинять письма, была таверна «Старый Эйвери».)

– Превращаешь чувства в слова? – подойдя к столику, спросила меня смуглая и прекрасная Энн – настоящая услада для глаз.

– Просто хочу написать краткое письмо домой. Мне кажется, она давно меня забыла.

Я скомкал лист и швырнул на пол.

– Твое сердце стало жестким, – посетовала Энн, возвращаясь за стойку. – Нужно бы его смягчить.

«Да, – подумал я. – Ты права, моя милая». И это смягчившееся сердце начало бы таять. Все месяцы, прошедшие с тех пор, как мы впервые услышали о королевском помиловании, в Нассау велись жаркие споры. Здешнее общество разделилось на три лагеря. Одни были готовы сразу принять помилование, другие намеревались это сделать, совершив последнюю, прощальную вылазку, а третьи были категорически против всяких помилований и проклинали клюнувших на королевские посулы. Этих возглавлял Чарльз Вэйн и…

Черная Борода? Мой старый друг держал порох сухим. Оглядываясь назад, я склонен думать, что он решил отойти от пиратства. Меж тем он покинул Нассау в поисках новой добычи. До нас доходили слухи о его успешных вылазках с богатыми трофеями и странных соглашениях, в которые он вступал. Я начал подумывать, что Черная Борода покинул Нассау, не имея ни малейших намерений вернуться. (Насколько знаю, так оно и случилось.)

Ну а я сам? С одной стороны, меня настораживало сближение с Вэйном. С другой – я не хотел принимать помилование, а это толкало меня к дружбе с ним независимо от моих симпатий и антипатий. Вэйн ждал якобитского подкрепления, которое так и не прибыло. Тогда он начал подумывать, не расстаться ли ему с Нассау и не основать ли где-нибудь новую пиратскую республику. Я бы мог подняться на борт «Галки» и уплыть вместе с ним. Что еще мне оставалось?

А затем наступило то знаменательное утро. До намеченного отплытия оставалось несколько дней. Я сидел на террасе «Старого Эйвери», пытаясь сочинять письмо к Кэролайн, но больше любуясь Энн Бонни, когда со стороны гавани послышалась артиллерийская стрельба. Залп из одиннадцати орудий. Мы сразу поняли его смысл. Время на обдумывание, отпущенное англичанами, кончилось. Теперь они явились, чтобы установить свою власть на острове.

И они это сделали. Англичане устроили нам блокаду, закрыв оба входа в гавань. Основной силой были военные корабли Королевского военно-морского флота «Милфорд» и «Роуз». Они сопровождали флотилию из пяти судов поменьше, на борту которых находились солдаты, ремесленники, припасы, строительные материалы. Словом, целая колония, готовая вытурить из Нассау пиратов, вытащить городишко из грязи и вернуть ему утраченную респектабельность.

Впереди двигался флагманский корабль «Делисия». Оттуда спустили шлюпки, поскольку корабельное кладбище не позволяло высадиться прямо на берег. Когда мы появились там, захватчики уже выгружались из лодок. Сюда приплыл не кто иной, как мой старинный приятель Вудс Роджерс. Матросы помогли ему выбраться из шлюпки. Такой же загорелый и опрятный, но одолеваемый заботами. Помнишь его обещание стать губернатором Багамских островов? Он добился желаемого. А помнишь, как он намеревался выдавить пиратов из Нассау? Похоже, он и здесь рассчитывал на успех.

Никогда еще я так не сожалел, что рядом нет Черной Бороды. Он бы точно знал, что делать. Смесь интуиции и природной смекалки была попутным ветром для его жизненных парусов.

– Чтоб мне болтаться на виселице, – пробурчал стоящий рядом со мной Калико Джек. (Ах, Джек, не искушай судьбу!) – Король Георг устал от наших проволочек. А что это за мрачный тип?

– Капитан Вудс Роджерс, – ответил я.

Я не спешил возобновлять знакомство с Роджерсом и встал так, чтобы он меня не видел, но мне были бы слышны его слова.

Капитан заглянул в поданный ему свиток:

– …мы желаем начать переговоры с людьми, именующими себя правителями острова. Это Чарльз Вэйн, Бен Хорниголд и Эдвард Тэтч. Соблаговолите выйти вперед.

Бенджамин вышел из толпы.

– Трусливый подонок, – выругался Джек.

Правдивее не скажешь. Этот момент явился концом прежнего Нассау и наших надежд сохранить пиратскую республику.

 

44

Ноябрь 1718 г.

Только встретившись с ним снова, я по-настоящему понял, как мне его не хватало.

Тогда я подумать не мог, что вскоре опять его потеряю, и уже навсегда.

Мы встретились на побережье Северной Каролины, в бухте Окракок, где он, конечно же, устроил пиршество, и оно, само собой, продолжалось всю ночь. Я там появился перед рассветом.

По всему берегу светились точки костров. Кто танцевал джигу под пиликанье скрипки, кто передавал по кругу кожаную флягу с ромом и громко хохотал. На вертеле жарился дикий кабан, распространяя такой потрясающий аромат, что мой голодный желудок тут же заурчал. Похоже, на побережье Окракок Черная Борода основал свою новую пиратскую республику. Судя по всему, он не горел желанием возвращаться в Нассау и восстанавливать там прежние порядки.

Чарльз Вэйн меня опередил. Когда я брел к ним по песку, предвкушая обжигающий вкус рома на губах и кабанье мясо, которым наемся до отвала, разговор между Черной Бородой и Вэйном почти закончился.

– Ты изрядно нас разочаровал, Тэтч, – громогласно и нагло заявил Чарльз. Увидев меня, он добавил: – Представляешь, Тэтч говорит, что намерен остаться здесь. Прокляни его, пока не поздно, и вздерни всех своих, кто вздумает последовать за этим жалким ублюдком в бесславие.

Будь это не Эдвард Тэтч, а кто-то другой, Вэйн перерезал бы ему глотку, не раздумывая. Но перед ним был Черная Борода, и потому Чарльз не схватился за кинжал.

И Черная Борода, будь перед ним кто-то другой, а не Вэйн, приказал бы заковать наглеца в кандалы за дерзкие речи. Но и он ничего не сделал. Почему? Возможно, из-за чувства вины, поскольку сам Черная Борода повернулся спиной к пиратству. Возможно, он восхищался Чарльзом. Что бы мы ни думали о Вэйне, в храбрости и верности пиратству ему не откажешь. Никто так бешено не сражался против королевского помилования, как Чарльз. И не было крупнее занозы в заду у Роджерса, чем он. С помощью брандера Чарльз прорвал блокаду и уплыл из Нассау. После этого он регулярно совершал набеги на Нью-Провиденс, всячески усугубляя трудности Роджерса. Сам он ждал подкрепления. Чарльз не оставлял надежды, что Черная Борода явится ему на помощь. Но в ту ночь, полную терпких запахов суши и моря, мне стало ясно: его последние надежды рухнули.

Вэйн ушел, вздымая песчаные облака. Прочь от тепла догорающих костров. Ушел, сотрясаемый гневом.

Мы смотрели Чарльзу вслед. Потом я перевел взгляд на Тэтча. Все его пояса были расстегнуты, пуговицы камзола – тоже. Из-под рубашки выпирал недавно появившийся животик. Черная Борода молча пригласил меня сесть на песок, протянул бутылку вина и ждал, когда я отхлебну.

– Этот Вэйн просто болван, – захмелевшим голосом произнес Черная Борода, махнув в сторону удалявшегося Чарльза.

«Да, – подумал я, – но представляешь, какая ирония? У твоего старого дружка Эдварда Кенуэя такие же желания, как у этого болвана».

Возможно, Вэйн и был предан нашим идеалам, однако собратья-пираты ему не доверяли. Он и раньше отличался жестокостью, а в последнее время совсем одичал и стал беспощадным. Мне рассказывали, что он изобрел новые пытки для пленных. Их привязывали к бушприту, под веки загоняли спички, которые затем поджигали. Даже сподвижники Вэйна усомнились в нем. Думаю, он не хуже меня сознавал: Нассау требовался предводитель, способный воодушевить людей. Человек калибра Тэтча.

Черная Борода встал. Я тоже поднялся. Чарльз Вэйн к этому времени превратился в едва различимую точку.

– Кенуэй, я знаю: ты приплыл звать меня обратно. – Чувствовалось, он был растроган. – Ты сохраняешь добрую веру в меня. Но с прежним Нассау покончено. Похоже, и во мне что-то оборвалось.

– А я, друг, так не думаю, – не кривя душой, возразил я. – Но твоему нынешнему состоянию не завидую.

Он кивнул:

– Ей-богу, Эдвард. Жить так – все равно что жить с громадной дырой в животе. Что ни шаг – кишки вываливаются наружу, и ты вынужден нагибаться, подбирать их и запихивать обратно. Когда мы с Беном только обосновались в Нассау, я не сразу понял, что нужно местным жителям. А им требовались сильные предводители, способные обеспечить порядок и процветание. Зато я не особо ошибся насчет упадка, который ждал Нассау при таком правлении, какое было у нас.

Некоторое время мы шагали молча, слушая негромкий шелест прилива, накатывающего на песок. Вероятно, нас одолевали схожие мысли: как и я, Черная Борода связывал крах Нассау с правлением Бенджамина.

– Стоит человеку вкусить власти, и он тут же начинает думать, как бы распространить ее на весь мир. – Черная Борода махнул в сторону костров. – Знаю, они считают меня прекрасным капитаном, но я до чертиков ненавижу вкус своего капитанства. Я высокомерен и самонадеян. Во мне нет равновесия, нет умения управлять толпой так, чтобы люди не чувствовали, что ими управляют.

Кажется, я понимал, что он имеет в виду. Вполне понимал. Но мне не нравились его слова. Не нравилось то, что Черная Борода отдаляется от нас.

Мы снова зашагали по берегу.

– Ты все еще разыскиваешь того Мудреца? – спросил Тэтч.

Я ответил, что да, но умолчал про то, что все мои усилия сводились к тому, как я целыми днями торчал в «Старом Эйвери», наливался элем и думал о Кэролайн.

– Месяц назад, когда мы потрошили один кораблик, услышал я про человека по фамилии Робертс. И плавал он на судне работорговцев. «Принцесса» называется. Может, разнюхаешь, что к чему?

Значит… плотник с мертвыми глазами, человек, обладающий древнейшими знаниями, перебрался с плантации на корабль работорговцев. В этом был смысл.

– Говоришь, «Принцесса»? Спасибо тебе огромное, Тэтч.

 

45

Разумеется, англичане не собирались оставлять Черную Бороду в покое. Как я узнал, для его поимки отправили военно-морской корабль «Жемчужина» под командованием лейтенанта Мэйнарда. Губернатор Виргинии установил награду за голову Тэтча. К этому его побудили жалобы торговцев. Черная Борода совершал вылазки из бухты Окракок, грабя всех без разбора. Естественно, губернатор опасался, как бы эта бухта не стала вторым Нассау. Кому понравится, когда у тебя на заднем дворе орудует дерзкий пират? И потому губернатор установил награду, а англичане отправились ловить Черную Бороду.

Вначале мы услышали тревожный шепот: «Англичане на подходе. Англичане на подходе». Глядя через оружейные щели шлюпа «Приключение» (так называлось судно Тэтча), мы видели, что англичане спустили лодку, рассчитывая незаметно подкрасться к нам. Мы бы легко расправились с ними, если бы не одно «но». Помнишь, я рассказывал о пиршестве, где было вино и жареный кабан? Начавшись, это пиршество никак не могло окончиться.

Нас мучило жесточайшее похмелье.

Мы решили отпугнуть приближающуюся лодку, дав по ней залп. Это все, на что мы тогда были способны.

В то утро на борту корабля Тэтча находилась лишь часть его команды. От силы человек двадцать. Я был одним из них и тогда вряд ли сознавал, что мне суждено сыграть свою роль в назревающих событиях, определивших судьбу знаменитого пирата.

Надо отдать ему должное, даже в состоянии жесточайшего похмелья Черная Борода не потерял способность ориентироваться в водных путях бухты Окракок. Подняв якорь, мы спешно двинулись в сторону отмелей.

Люди Мэйнарда устремились за нами. Они подняли красный вымпел, ясно показывая свои намерения. Я это понял по глазам Черной Бороды – моего давнего друга Эдварда Тэтча. Все, кто был тогда на борту «Приключения», знали: англичанам нужен только он и больше никто. В заявлении губернатора Виргинии упоминалось имя лишь одного пирата, и этим пиратом был Эдвард Тэтч. Настырные англичане охотились не за нами, а за Черной Бородой. И тем не менее никто не сдрейфил, никто не прыгнул за борт. Его личность так воодушевляла нас, что мы, исполненные верности и преданности, были готовы умереть за него. Эх, если бы эти его качества – да во благо Нассау!

День выдался тихим – ни ветерка. Паруса обвисли, и нам пришлось уходить на веслах. Англичане нас нагоняли: мы уже видели белки глаз друг друга. Черная Борода бросился к корме. Там, перегнувшись через планшир, он крикнул людям Мэйнарда:

– Черт вас побери, негодяи, кто вы такие? И откуда явились?

Его голос звенел в утренней тишине, но преследователи молчали и лишь безучастно глядели на нас своими пустыми глазами. Похоже, они хотели выбить нас из равновесия.

– Как видите, среди нас нет ни одного пирата, – размахивая руками, гремел Черная Борода. Его голос отражался от крутых песчаных отмелей по обоим берегам узкой протоки. – Спустите шлюпку, поднимитесь к нам на борт. Вы собственными глазами увидите, что мы не пираты.

– Я не собираюсь разбрасываться шлюпками, – ответил Мэйнард. – Вскоре мы так и так подойдем к вам вплотную, – выдержав паузу, добавил он.

Черная Борода выругался и поднял бокал с ромом, произнеся тост:

– Я пью за погибель тебя и твоих людей. Трусливые щенята – вот вы кто! Пощады у вас не прошу, но и вы на мою не рассчитывайте.

– А я не жду от тебя пощады, Эдвард Тэтч. И ты тоже не рассчитывай на мою.

К нам двигались два шлюпа под командованием Мэйнарда. Впервые за все годы знакомства с Эдвардом Тэтчем я увидел в его глазах растерянность. И страх.

– Эдвард…

Мне захотелось отвести его в тихий уголок, где бы мы сели и спокойно обдумали, как быть дальше. Сколько таких разговоров мы вели в «Старом Эйвери»! Но сейчас дело касалось не очередного похода за добычей. Нам требовалось оторваться от англичан и уйти в безопасное место. Люди Тэтча находились в каком-то оцепенении: похмелье еще не выветрилось из их мозгов. Сам Черная Борода торопливо глотал ром, и его голос звучал все громче. Чем сильнее он пьянел, тем меньше внимал доводам разума, тем бессмысленнее и безрассуднее становились его действия. Он приказал выстрелить по англичанам из пушек, а поскольку ядер не было, в жерла натолкали гвозди и старые железки.

– Эдвард, не надо…

Я пытался его удержать, сознавая, что уходить от англичан нужно более тактичным способом. Стрелять по ним означало подписать себе смертный приговор. Численное и оружейное превосходство было на стороне Мэйнарда. Его люди были трезвы как стеклышко. Их глаза горели решимостью. У них была одна-единственная цель – Черная Борода. Пьяный, злой, бушующий, которого они втайне побаивались.

«Бум!» – ударили наши пушки.

Залп получился широким, но облака дыма и песка скрыли его результаты. Затаив дыхание, мы ждали, когда завеса рассеется и мы увидим, насколько серьезно повредили английские корабли. Пока мы лишь слышали крики и треск ломающегося дерева. Кажется, мы неплохо их угостили. Когда воздух снова обрел прозрачность, мы увидели, что один корабль сбился с курса, сел на мель. Второму тоже досталось. Матросов на палубе не было, а в остове зияли пробоины. Наши ребята приободрились. Нам думалось, что еще не все потеряно.

Черная Борода уперся руками в планшир и подмигнул мне.

– Эдвард, второй корабль пока еще на плаву, – охладил я его радость. – Они дадут ответный залп.

Так и случилось. Англичане выстрелили книппелями, уничтожив наш кливер. Победные возгласы людей Тэтча сменились криками отчаяния. Наш корабль потерял плавучесть; его отнесло к берегу протоки, где он накренился, царапая обломками мачт по крутым склонам. Мы беспомощно качались на волнах. Английский шлюп подходил к нам с правого борта, позволяя оценить оставшиеся у противника силы. А сил-то у них почти не осталось. На палубе стоял Мэйнард, рядом с ним – рулевой, которому он все время кричал:

– Подводи ближе! Подводи ближе…

Вот тогда-то Эдвард и решил, что лучшая защита – это нападение. Он приказал нашим людям вооружаться и готовиться к абордажу. С заряженными пистолетами и обнаженными саблями, мы ждали начала последнего сражения в этом глухом уголке Вест-Индии.

Нас окружал пороховой дым, густые слои которого покачивались в воздухе, словно гамаки. Он ел нам глаза, создавая ощущение полной нереальности происходящего. Английский шлюп казался кораблем-призраком, выплывающим из такого же призрачного тумана. Пустые палубы лишь усугубляли это ощущение. Только Мэйнард и его помощник у руля…

– Подводи ближе! Еще ближе! – продолжал кричать Мэйнард.

Глаза у него были ошалелые и выпученные, как у безумца. Одно это, не говоря уже о состоянии его судна, давало нам надежду. Похоже, англичанам досталось сильнее, чем мы думали, и это сражение – не последнее. Мы еще поплаваем.

Но наши надежды были напрасными, в чем мы вскоре и убедились.

Мы притаились за планширом. Если не брать в расчет истеричных выкриков Мэйнарда, в остальном на палубе было тихо. Сколько человек уцелело на шлюпе – мы понятия не имели… за исключением Черной Бороды. Тот был уверен в нашем численном перевесе.

– Их не больше трех-четырех душ, – кричал он. – Остальным мы разнесли башки.

Он был в своей черной шляпе. В бороде дымились фитили. От похмелья не осталось и следа. Лицо Тэтча светилось дьявольским огнем.

– Вперед, на палубу! Искромсаем их на куски!

«Неужели только трое или четверо? – мысленно усомнился я. – А если уцелевших все-таки больше?»

Но к тому моменту борт английского шлюпа ударился о наш. Под боевые кличи Черной Бороды мы ринулись на палубу противников, быстро окружили Мэйнарда и его первого помощника, вцепившегося в штурвал.

Однако Мэйнард был лицедеем не хуже моей подруги Мэри Рид. Едва дюжина пиратов оказалась на борту его судна, он мгновенно перестал закатывать глаза и истерически бормотать. Теперь он крикнул: «Пора, ребята! Сюда!» Люк юта стремительно открылся, и мы попали в западню.

Все это время англичане прятались внутри, прикидываясь убитыми и заманивая нас на борт. Зато теперь они высыпали на палубу, словно крысы, убегающие от течи в трюме. Их было не менее двух дюжин против наших жалких двенадцати человек. Зазвенела сталь, захлопали выстрелы, воздух наполнился криками.

Передо мной вырос английский матрос. Я ударил его по лицу, одновременно выдвинув лезвие скрытого клинка. Из разбитого матросского носа хлынул фонтан крови и соплей, вынуждая меня пригнуться. Другая моя рука уже сжимала пистолет. И в это мгновение меня окликнул Черная Борода:

– Кенуэй.

Его ранили в ногу. Оттуда хлестала кровь. Тэтч отбивался мечом, но ему требовался пистолет. Я бросил ему свой. Черная Борода поймал и выстрелил в англичанина, занесшего над ним абордажную саблю.

Но это был его конец. Мы оба это знали. И не только мы.

– В мире без золота мы были бы героями! – крикнул Черная Борода окружившим его англичанам.

Мэйнард повел своих людей в атаку на Тэтча, и тот, видя, что участь его предрешена, оскалил зубы и взмахнул мечом. Лейтенант пронзительно закричал. Рукав его мундира покраснел от крови, меч с пробитым эфесом выпал из руки. Но Мэйнард выхватил из-за пояса пистолет, выстрелив Эдварду в плечо. Мой друг опустился на колени. Бормоча ругательства, он еще пытался размахивать мечом, но враги напирали на него со всех сторон.

Нас становилось все меньше. Я выстрелил из второго пистолета, сделав подбиравшемуся ко мне матросу дырку в переносице. Я убивал англичан одного за другим, умело и безжалостно. Похоже, это охладило пыл тем, кто был еще жив. Воспользовавшись паузой, я обернулся и увидел, что Эдвард смертельно ранен. Стоя на коленях, он еще продолжал отбиваться, а противники, будто стервятники, наскакивали на него, оставляя новые кровавые следы.

Вскричав от гнева и отчаяния, я раскинул руки и бросился к нему. Мое лезвие косило англичан направо и налево. Я перехватил инициативу. Очередного противника я швырнул на пол и, сделав его живым трамплином, перемахнул через нескольких англичан, загораживающих путь к Черной Бороде. Новый взмах клинка – и еще двое, разбрызгивая кровь, шумно грохнулись на палубу. Я был совсем рядом, готовый помочь другу.

Но я опоздал. Слева на меня выскочил английский матрос – здоровенный верзила. Мы оба двигались с такой скоростью, что не могли погасить инерцию движения. Столкнувшись, мы перелетели через планшир и оказались в воде.

За мгновение до этого я увидел, как моему другу перерезали горло. Хлынувшая кровь залила ему грудь, глаза закатились. Черная Борода упал на палубу, чтобы больше уже не подняться.

 

46

Декабрь 1718 г.

Если ты не слышала, как кричит человек с простреленным коленом, ты не слышала настоящего крика человеческой боли.

Так Чарльз Вэйн наказал капитана английского работоргового судна, которое мы взяли на абордаж. Но прежде их корабль успел продырявить посудину Вэйна, и нам пришлось подогнать «Галку» и взять его людей к себе на борт. Вэйн был зол до крайности, но и в этом случае он не имел права терять самообладание. Если уж на то пошло, вылазка была целиком его затеей.

Замысел этот появился у него вскоре после гибели Эдварда.

– Значит, Тэтч отпрыгал свое? – спросил Чарльз.

Мы сидели в капитанской каюте «Галки». Рядом храпел пьяный Калико Джек. Он спал прямо на стуле, в позе, противоречащей закону тяготения. Джек тоже отказался от королевского помилования, сделавшись моим невольным союзником.

– Англичане обступили его со всех сторон, – ответил я, продолжая разговор. Картина гибели Тэтча вновь предстала перед моими глазами. – Я не успел к нему пробраться.

Я помнил, как Черная Борода упал, помнил, как хлестала кровь из располосованного горла. Его убили, как бешеного пса. Прогоняя жуткое видение, я сделал изрядный глоток рома.

Я слышал, англичане подвесили его голову к бушприту, выставив в качестве трофея.

И они еще называли нас подонками!

– Свиреп он был, черт его подери, но сердце у него металось, – заявил Чарльз.

Говоря это, Вэйн царапал кончиком ножа по крышке стола. Любого другого гостя я бы заставил прекратить это занятие и не уродовать мой стол, но только не Чарльза Вэйна. Не Чарльза Вэйна, побитого Вудсом Роджерсом. Не Чарльза Вэйна, оплакивающего гибель Черной Бороды. И прежде всего, не Чарльза Вэйна, у которого в руке был нож.

И потом, он говорил правду. Уцелей Черная Борода, он едва ли стал бы другим. Эдварда Тэтча не привлекала роль пиратского главаря, ведущего нас за собой.

Мы замолчали. Может, вспоминали славные деньки в Нассау, безвозвратно оставшиеся в прошлом. А может, думали о будущем, поскольку Вэйн вдруг шумно вздохнул, отложил нож и хлопнул себя по ляжкам.

– Слушай, Кенуэй, – начал он. – Я вот тут кумекаю насчет твоей зацепки… Этой… Обсерватории, которую ты все собирался искать. Откуда мы знаем, существует ли она на самом деле?

Я искоса взглянул на него, пытаясь понять, не шутит ли. Над моими рассказами про Обсерваторию смеялись и раньше, и я не хотел выслушивать новых насмешек. Во всяком случае, сейчас. Однако Чарльз был вполне серьезен. Он подался вперед, ожидая моего ответа. Калико Джек продолжал храпеть.

– Нужно найти корабль, перевозящий рабов. Называется «Принцесса». На нем плавает некто Робертс. Он знает, где искать Обсерваторию.

Чарльз задумался.

– Все работорговцы связаны с Королевской африканской компанией. Сцапаем один из их кораблей и порасспросим, что к чему.

Но к несчастью для всех нас, первый же корабль этой компании изрешетил «Скиталец» Чарльза, и мне пришлось спасать его команду. Мы все-таки взяли на абордаж судно работорговцев и быстро утихомирили матросов. Потом занялись капитаном.

– Капитан утверждает, что «Принцесса» отходит из Кингстона регулярно, раз в два-три месяца, – сообщил я Вэйну.

– Отлично. Вот туда мы и поплывем, – ответил он.

Итак, решение было принято: идти в Кингстон. Для капитана работоргового судна эта история окончилась бы вполне благополучно, если бы он не взвился и не заявил нам дрожащим от гнева голосом:

– Жалкие выскочки, вы повредили мне паруса и такелаж. За вами должок!

Любой, кто знаком с Чарльзом Вэйном, знал, что последует за такими словами. Речь не о его точных действиях, а о жуткой и безжалостной расправе. Недолго думая, Чарльз с пистолетом подскочил к капитану. Дуло уперлось пленному в колено. Вэйн прикрыл себе лицо, чтобы не забрызгало кровью, и нажал курок.

Все произошло быстро и обыденно. Наказав строптивого капитана, Чарльз Вэйн отошел.

– Черт тебя побери, Вэйн! – не выдержал я, когда он поравнялся со мной.

– Да, Чарльз, ты настоящий дьявол во плоти, – подхватил Калико Джек.

Он был трезв, что само по себе шокировало не хуже пронзительных криков раненого капитана. Похоже, старый пьянчуга Джек намеревался сцепиться с Чарльзом Вэйном.

– Не зли меня, Джек, – буркнул Вэйн, поворачиваясь к квартирмейстеру.

– А это моя обязанность – злить тебя, Чарльз, – огрызнулся Калико Джек, обычно валявшийся пьяным, но сегодня, похоже, намеревавшийся бросить вызов авторитету Вэйна. – Парни, идите сюда, – крикнул он.

Казалось, они только и ждали сигнала. Нас окружило несколько сторонников Джека. Все были вооружены. Мы уступали им в численности, но это не остановило Адевале. Тот схватился было за саблю, но его ударили по лицу гардой меча, опрокинув на палубу.

Я попытался броситься ему на помощь, но мне в лицо уткнулись дула пистолетов.

– Дело такое… Мы тут с парнями немного посовещались, пока вы занимались разной чепухой, – сказал Калико Джек, кивнув в сторону захваченного работоргового судна. – И решили, что я больше гожусь в капитаны, чем такие безрассудные псы, как вы.

Он указал на Адевале, и от слов, которые я услышал, у меня внутри забурлила кровь.

– Этого я, пожалуй, продам в Кингстоне фунтов за десять. Ну а с вами двоими рисковать не стану.

Окруженные сторонниками самозваного капитана, мы с Чарльзом и горстка наших людей были не в состоянии что-либо предпринять. В голове лихорадочно носились мысли. Я без конца задавал себе вопрос: где я допустил слабину? Неужели все это – следствие расправы над Черной Бородой? Неужели мы до того привыкли уповать на его власть, что не стало Тэтча – и воцарился хаос? Похоже, что так.

– Ты еще пожалеешь об этом дне, Рэкхем, – процедил я сквозь зубы.

– Я и так жалею почти о каждом прожитом дне, – вздохнул бунтовщик Калико Джек.

Его разноцветная рубашка была последним, что я видел на палубе «Галки». Через мгновение мне на голову набросили черный мешок.

 

47

Так мы оказались на острове Провиденсия. Нас туда прибило после месячного дрейфования на покореженном «Скитальце».

Джек оставил нам запас пищи и оружие, но руль и оснастка корабля были сильно повреждены. За месяц дрейфа мы неоднократно пытались починить мачты и такелаж, но безуспешно. Дневное время в основном уходило на откачку воды. Нужно было любым способом сохранить корабль на плаву. Мне пришлось привыкнуть к непрестанным словоизлияниям Чарльза. Рот у него не закрывался ни днем ни ночью. Он то произносил напыщенные речи, то бормотал бредовые фразы. Главной мишенью его монологов был, конечно же, Калико Джек.

– Я обязательно доберусь до тебя, Джек Рэкхем! – грозил он, потрясая кулаком. – Я располосую тебя вдоль и поперек. Я вырву твои кишки и буду играть на них, как на струнах лютни.

На борту «Скитальца» мы встретили Рождество 1718 года. Нашу протекающую посудину качало на волнах, как бутылку из-под рома. Оставалось лишь молиться, чтобы погода смилостивилась над нами. Джек отправил нас в это плавание вдвоем. Естественно, он не снабдил нас календарем, и мы не знали, в какой из дней наступило Рождество и когда 1718 год сменился 1719-м. На нашем суденышке оба знаменательных дня были похожи на все остальные. Чарльз Вэйн неутомимо гневался: на море, на небо, на меня и в особенности – на своего давнего дружка Джека Рэкхема по прозвищу Калико Джек.

– Я с тобой еще рассчитаюсь! Мое возмездие настигнет тебя, шелудивый ублюдок!

Как-то, не выдержав, я попытался урезонить Чарльза, сказав, что нескончаемая ругань и крики только подрывают наш моральный дух. На меня тут же обрушился поток его гнева.

– Эй, всем внимательно слушать грозного Эдварда Кенуэя! – зарычал Вэйн. – Знаменитый капитан нам сейчас расскажет, как выбраться из затруднительного положения. Его флотоводческий гений найдет способ управлять кораблем, лишенным руля и парусов.

Даже не знаю, как за этот месяц мы не поубивали друг друга. Но когда вдали показалась полоска суши, мы мигом забыли обо всем. Мы радостно орали, надрывая глотки, хлопали друг друга по спине и прыгали по палубе. На покореженном «Скитальце» имелась шлюпка с веслами. Мы спустили ее на воду и уже в темноте погребли к берегу, а пристав, в изнеможении повалились на песок. Но мы ликовали. Еще бы, после месячных странствий по морю мы наконец-то обрели сушу.

Проснувшись, мы увидели, что «Скиталец» выбросило на берег. Перебранка вспыхнула с новой силой: мы обвиняли друг друга в забывчивости. Второпях мы не поставили нашу хлипкую посудину на якорь.

Да и радость по поводу обретения суши была недолгой. Остров, где мы очутились, был совсем маленьким.

Маленький остров Провиденсия, но с примечательной историей. Правда, история у него была преимущественно кровавая. В прошлом веке за обладание островом сражались английские колонисты, пираты и испанцы. Сорок лет назад знаменитый пират Генри Морган отбил остров у испанцев и в течение некоторого времени Провиденсия была его оплотом.

К моменту нашей с Чарльзом высадки остров служил пристанищем нескольким колонистам, беглым рабам и каторжникам. Помимо них, там жили остатки индейского племени мискито, когда-то владевшего всем островом. Мы обследовали заброшенный форт, но не нашли там ни выпивки, ни чего-либо пригодного в пищу. Соседний пустынный островок Санта-Каталина не вызывал у нас никакого интереса. Теперь мы проводили дни за рыбной ловлей и собирали в прибрежных лужах листовидных устриц. Порой у нас случались словесные перепалки с индейцами и колонистами, которых заносило в эту часть острова, а также с ловцами черепах. Колонисты диковато и испуганно поглядывали на нас, не зная, атаковать или дать деру. От них можно было ожидать того и другого. Мне казалось, что их глаза умеют поворачиваться в противоположные стороны. А еще у них как-то странно дергались сухие, растрескавшиеся от солнца губы.

После одной такой встречи я повернулся к Чарльзу, собираясь поделиться с ним своими наблюдениями, и вдруг поймал на себе знакомый диковатый взгляд. И его глаза тоже смотрели в разные стороны, а сухие и растрескавшиеся от солнца губы странно дергались.

Уж не знаю, на какой хлипкой веревке держалась целостность личности Чарльза Вэйна, только однажды она порвалась, и он отделился от меня, чтобы создать новое местное племя. Племя, состоящее из него одного. Наверное, мне нужно было отговорить его от этой затеи. Сказать что-нибудь вроде: «Чарльз, мы должны держаться вместе». Но я был по горло сыт Чарльзом Вэйном. И потом, даже отделившись, он продолжал напоминать о себе. Он повадился красть моих устриц, делая набеги из джунглей. Обросший, небритый, в лохмотьях и с горящими глазами безумца, он хватал мой недавний улов, поливал меня бранью и скрывался в кустах, откуда исторгал новые потоки ругани. Я дневал и ночевал на берегу: купался, ловил рыбу и устриц или всматривался в горизонт – не мелькнет ли где парус. И все время меня не покидало ощущение, что Чарльз следит за мной из кустов.

Прошло еще сколько-то времени, и я попытался наладить с ним отношения:

– Вэйн, почему ты не хочешь выйти и поговорить со мной? Ты, никак, задубел в своем безумии?

– Безумии? – переспросил он. – Разве стремление выжить – это безумие?

– Да пойми, чудак, я не сделаю тебе ничего плохого. Давай спокойно, по-джентльменски, обсудим все твои претензии ко мне.

– Я как вспомню нашу болтовню, у меня сразу голову схватывает. Держись от меня подальше и не мешай мне спокойно жить!

– Хорошо, только прекрати воровать у меня еду и воду.

– Я ничего не прекращу, пока ты не заплатишь мне кровью. Это ведь из-за тебя мы отправились искать корабли работорговцев. И из-за тебя Джек Рэкхем забрал мой корабль!

Теперь тебе ясно, с кем мне приходилось иметь дело? Чарльз терял рассудок. Он обвинял меня в действиях, на которые сам же меня и подбил. Не кто иной, как Чарльз, вдруг захотел отправиться на поиски Обсерватории. И он же спровоцировал бунт своей команды, жестоко ранив капитана работоргового судна. У меня было ничуть не меньше причин для ненависти к нему, чем у него ко мне. Разница между нами заключалась в том, что я не потерял рассудок. Рассудок служит мне до сих пор. Чарльз усиленно старался втянуть в свое безумие и меня, отчего сам делался еще безумнее.

– Это все ты и твои сказки, Кенуэй! Ты завлек нас в этот хаос!

Он по-крысиному прятался в кустах, выбирая углы потемнее. Забивался между корнями или обхватывал стволы деревьев и, нюхая собственный смрад, трусливо следил за мной. Мне стало казаться, что Вэйн замышляет убить меня. Свое оружие я содержал в порядке, и, хотя не разгуливал по острову вооруженным (я постепенно привык не таскать на себе ничего лишнего), мне бы не понадобилось много времени, чтобы вооружиться.

Потом его безумие сделало новый виток. От словесных оскорблений и угроз, которыми Чарльз осыпал меня, прячась в кустах, он перешел к устройству ловушек. Я для него превратился в дичь.

Я терпел, пока однажды не решил: с меня достаточно. Я должен убить Чарльза Вэйна.

Утром, когда я вышел, намереваясь осуществить задуманное, на сердце у меня было тяжело. Уж лучше терпеть спутника-безумца, чем остаться одному. Но его безумие перешло опасную черту. Чарльз меня ненавидел и явно намеревался убить. Милосердие, проявленное к нему, могло стоить мне жизни.

Я нашел его возле родника. Он сидел на корточках, держа руки между ногами. Казалось, он пытается развести огонь. При этом он напевал какую-то совершенно бессмысленную песню.

Я находился у него за спиной. Прикончить его не составило бы труда. Я пытался себя убеждать, что поступаю гуманно, обрывая жизнь, которой он сам тяготится. Я неслышно подкрался к Чарльзу и выдвинул скрытый клинок.

Но у меня не хватило решимости сразу нанести удар. Я немного замешкался и едва не погиб сам. Поза Чарльза оказалась уловкой. Он стремительно повернулся и швырнул мне в лицо горсть горячего пепла. Я инстинктивно попятился. Он вскочил, мелькнуло лезвие сабли, и наше сражение началось.

Наносить удар. Парировать. Снова наносить удар. Скрытый клинок служил мне мечом. Я отражал атаки Чарльза и делал выпады сам.

Сражаясь с ним, я думал: «Никак он считает, что я его предал?» Возможно. Ненависть влила в Чарльза силы. На какое-то время он преобразился, перестав быть жалким дикарем. Я узнавал прежнего Вэйна. Но одной ненависти для победы надо мной было мало. Недели, когда он сидел, скрючившись, в кустах и ел лишь то, что крал у меня, ослабили Чарльза. Я легко выбил у него саблю. Однако и сейчас я не стал его убивать. Я убрал клинок в паз, отстегнул крепления и отбросил свое оружие в сторону. Следом я снял с себя рубашку. Голые по пояс, мы продолжили биться на кулаках.

Я завалил его, и мои костяшки пальцев хорошенько погуляли по его телу. Потом, спохватившись, я остановился. Я тяжело дышал. С кулаков капала кровь, а на земле валялся Чарльз Вэйн. Лохматый, похожий на отшельника. От меня самого не пахло розами, но я не опустился до такой степени, как он. Мои ноздри улавливали запах дерьма, засохшего у него на ляжках. Тем временем Чарльз повернулся на бок и выплюнул зуб, за которым потянулась ниточка слюны. Он вдруг принялся хихикать. Настоящий безумец.

– Эй, нежный мальчик. Что ж ты бросил дело на середине? – спросил он.

Я покачал головой:

– И это награда мне за то, что я продолжаю верить в лучшие человеческие качества? За то, что считаю даже такую трюмную крысу, как ты, еще не вполне конченым существом? Наверное, Хорниголд был прав. Миру и впрямь нужны честолюбивые люди, которые не позволят таким, как ты, окончательно его загадить.

– Может, у тебя просто кишка тонка, чтобы жить, не испытывая раскаяния, – засмеялся Чарльз.

– Вот что, прыщ. Не придерживай мне местечко в аду. Я туда не тороплюсь, – сказал я и плюнул.

С этими словами я подобрал клинок и ушел. Когда вскоре мне удалось раздобыть рыбачью лодку, я подумал, не взять ли Чарльза с собой, но быстро прогнал эту мысль.

Да простит меня Господь, но я и так получил сполна от этого поганца.

 

48

Май 1719 г.

Через несколько месяцев я сумел добраться до Инагуа. Я благодарил судьбу, что остался жив, и радовался встрече с командой. Моя радость стала еще больше, когда я увидел, насколько ребята рады моему возвращению. «Он жив! Наш капитан жив!» Они устроили празднество, растянувшееся на несколько дней. Высосали весь ром в бухте, и мое сердце слегка оттаяло.

На острове я встретил и Мэри, но в облике Джеймса Кидда. Естественно, я тут же прогнал все мысли о ее сиськах и в присутствии других называл ее не иначе как Джеймсом. Эту бдительность я сохранял даже перед Адевале. Первые дни тот буквально не отходил от меня, словно боялся выпустить из поля зрения.

От Мэри я узнал печальную новость: Стида Боннета повесили в Уайт-Пойнте.

Бедняга Стид. Мой благодушный друг-купец, в котором жила тяга к приключениям. Не напрасно он расспрашивал меня про пиратов. Он расстался с прежней размеренной жизнью и примкнул к нашему племени. Его называли «пиратом-джентльменом». Он носил халат, а его пиратские интересы лежали к северу от Кубы и Ямайки. Судьба свела его с Черной Бородой. У них возникло что-то вроде союза. Как я уже говорил, Боннет был плохим моряком, а пиратским капитаном он был просто никудышным. Кончилось тем, что его команда устроила бунт и переметнулась к Тэтчу. И последним унижением для Стида стала необходимость оставаться в качестве «гостя» на корабле Черной Бороды с длинным названием «Месть королевы Анны». Впрочем, это было «предпоследним унижением». Последнее Стид испытал, когда его схватили и повесили.

Рассказала Мэри и про то, что нынче творилось в Нассау – нашем бедном, страдающем Нассау. Джеймс Бонни заделался шпионом у Вудса Роджерса. Позор, в сравнении с которым меркли все любезничанья его жены Энн. А Роджерс нанес смертельный удар по пиратам. Желая показать силу своего правления, он приказал повесить восьмерых в гавани Нассау. После этого пиратское сопротивление пошло на спад. Даже заговор с целью убийства Роджерса готовился спустя рукава и был легко раскрыт.

И наконец, главная радость: Калико Джека поймали, отобрав у него «Галку». Похоже, Джек все-таки пропил свои мозги. Каперы, посланные губернатором Ямайки, отыскали этого забулдыгу на юге Кубы. Вместе с командой он сошел на берег, где все они храпели под шатрами после обильной попойки. Когда каперы высадились, Джеку и его молодцам удалось бежать в джунгли. Так он лишился «Галки». Но этот шелудивый пес не успокоился. Он вернулся в Нассау, убедил Роджерса дать ему помилование и шлялся по тавернам, торгуя крадеными часами и чулками.

– Чем мыслишь заняться теперь? – спросила Мэри, сообщив мне все новости. – Будешь и дальше гоняться за ускользающей удачей?

– Да. Я почти у цели. Я слышал, что Мудрец плавает на судне «Принцесса». Корабль регулярно отплывает из Кингстона.

Мэри, снова превратившаяся в Джеймса, зашагала в сторону гавани.

– Найди лучшее применение своим честолюбивым замыслам, Кенуэй. Ищи Мудреца вместе с нами.

Под словом «мы» она подразумевала ассасинов. Я молчал, размышляя над ее словами.

– Знаешь, Мэри… не получается у меня совместных действий ни с тобой, ни с твоими мистиками. Мне хочется вкусить хорошей, легкой жизни.

Она покачала головой и пошла дальше. Потом, обернувшись, сказала:

– Ни у одного честного человека, Эдвард, жизнь не бывает легкой. Стремление к такой жизни – источник всех тягот и бед.

Если «Принцесса» регулярно отплывала из Кингстона, мой путь лежал туда.

Господи боже, какое же это красивое место. Бывший лагерь беженцев превратился в крупнейший город Ямайки. По меркам острова, конечно, поскольку в мире есть города и покрупнее. Здания были новыми, хотя почему-то выглядели обветшалыми. Город обступали холмы, покрытые сочной зеленью. Со стороны Порт-Рояля дул прохладный бриз, делающий солнце не таким изнуряющим. (Впрочем, изнуряющего солнца там тоже хватало.) Я влюбился в это место с первого взгляда. Я смотрел по сторонам и думал о том, что таким же прекрасным мог бы быть и Нассау, не запусти мы его так сильно и так быстро.

Море было чистейшего голубого цвета. Оно блестело под солнцем. На его поверхности покачивались корабли, стоящие в гавани. Я любовался красотой моря и думал о его сокровищах. Это заставило меня ненадолго вспомнить о Бристоле. Когда-то я вот так же стоял в Бристольской гавани, глядел в сверкающую морскую даль и мечтал о богатстве и приключениях. Приключений я нашел, и достаточно. А богатство? Пока я торчал на острове Провиденсия, «Галка» не стояла без дела. Мои ребята совершили несколько удачных вылазок. Если к этому добавить содержимое моих сундуков… Я еще не стал по-настоящему богатым, но уже не был и бедняком. Возможно, я наконец-то превратился в состоятельного человека.

Но если бы мне удалось найти Обсерваторию…

(Увы, радость моя, алчность сгубила немало людей.)

У причалов покачивались гребные лодки, шлюпы, баркасы, но меня интересовало совсем другое судно. Вынув подзорную трубу, я стал обшаривать горизонт, рассчитывая увидеть паруса «Принцессы». Затем немного полюбовался на свою «Галку» и продолжил наблюдение. Мимо шли горожане. Сновали торговцы, предлагающие любые товары. Были здесь и испанские солдаты в синих мундирах и треуголках, с мушкетами за плечами. Мимо меня неспешно прошли двое. На лицах была написана откровенная скука. Я поймал обрывок их разговора.

– А из-за чего вся эта шумиха? Такое ощущение, что всем ставили фитили в зад.

– Да какая-то важная испанская шишка прибывает. Тореадор, или Торрес, или что-то в этом роде.

«Значит, и он здесь. Он и Роджерс. Интересно, они тоже знают о „Принцессе“ и о том, что на ней плавает Мудрец?» Мои размышления прерывал обрывок другого подслушанного разговора. Солдат говорил сослуживцу:

– Знаешь, что я слыхал? Оказывается, губернатор Роджерс и капитан Хорниголд состоят в тайном обществе. Это целый орден, куда входят французы, испанцы, итальянцы и даже турки.

Понятно, какой это орден. Тамплиеры. Вскоре я увидел Адевале, делавшего мне знаки подойти. Он стоял рядом с потным, беспокойного вида матросом. Адевале сообщил, что матрос имеет отношение к Королевской африканской компании. Возможно, он бы не стал с нами разговаривать, если бы не лезвие кинжала, упирающееся в его ребра.

– Повтори то, что сказал мне, – велел матросу Адевале.

Матросу было явно не по себе. Впрочем, как и любому на его месте.

– «Принцессы» я не видел месяца два, если не больше, – сказал матрос. – Значит, корабль скоро может вернуться.

Мы его отпустили и задумались над услышанным. «Принцесса» еще где-то на подходе. Что ж, останемся здесь и будем ждать ее появления. Команду отпустим на берег, вдолбив ребятам, чтобы вели себя прилично и не слишком привлекали внимание…

Адевале отвел меня в сторону.

– Эдвард, я устал гоняться за твоими фантазиями, – признался он. – И команда тоже.

Только этого мне не хватало. Мятежа на корабле.

– Дружище, осталось потерпеть совсем немного, – ободрил я его. – Мы уже совсем близко.

У меня созрел замысел разыскать Роджерса и Хорниголда.

Обоих я нашел в гавани. Они куда-то направлялись. Я двинулся следом, вспоминая уроки Мэри, которая учила меня становиться незаметным для окружающих и с помощью обостренного чутья слушать нужные разговоры.

– Вы предупредили людей? – спросил Вудс Роджерс. – Время нас подпирает.

– Да, – ответил Хорниголд. – На перекрестке нас будут ждать двое солдат.

– Отлично.

«Охрана, надо понимать, – про себя решил я. – И где же они будут прятаться?»

Мне не хотелось оказаться застигнутым врасплох. Я оглянулся по сторонам и тут снова услышал голос Хорниголда:

– Сэр, вы не против, если я задам вам вопрос? Мы постоянно берем образчики крови. Зачем они нужны?

– По словам Торреса, кровь необходима для надлежащей работы Обсерватории.

– Как понимать ваши слова, сэр?

– Если некто вознамерится с помощью Обсерватории шпионить… ну, скажем, за королем Георгом, для этого понадобится всего одна капелька королевской крови. Иными словами, капля чьей-то крови позволяет следить за повседневной жизнью этого человека.

Тогда эти слова показались мне полнейшей чепухой, зато потом я жалел, что не придал им значения.

– Неужто Торрес собирается шпионить и за мной? – спросил Бенджамин. – Я ведь передал ему образчик своей крови.

– Не только вы, капитан Хорниголд. Я тоже. И все тамплиеры. Обычные меры предосторожности.

– И определенная проверка, надо полагать.

– Да, но пусть вас это не страшит. Торрес отправил все образчики в Рио-де-Жанейро, где у тамплиеров надежное хранилище. Уверяю вас, наблюдения в Обсерватории начнутся не с нас.

– Конечно, сэр. Учитывая, сколько выгод принес мне союз с тамплиерами, это небольшая плата.

– Вот именно…

– Вам чем-то помочь? – раздалось прямо над моим ухом.

А вот и двое телохранителей, о которых говорили Роджерс и Хорниголд.

 

49

Назовем их верзилой номер один и верзилой номер два. Верзила номер один оказался левшой, но пытался меня убедить, что основная рука у него правая. Верзила номер два вообще не был особо искушен в схватках, зато был слишком самоуверен. Он подумал, что меня легко одолеть.

– И куда это вы направляетесь? – спросил меня верзила номер один. – Мы с приятелем уже некоторое время наблюдаем за вами. Может, конечно, я очень ошибаюсь, но сдается мне, что вы шли по пятам мистера Роджерса и мистера Хорниголда, подслушивая их разговор…

Меж тем упомянутые мистер Роджерс и мистер Хорниголд совершенно не замечали, чем заняты их телохранители. Это меня устраивало. Но меня совсем не устраивало, что они удалялись, а я еще толком ничего не узнал.

Оставалось единственное: избавиться от обоих верзил.

Моим преимуществом был скрытый клинок, прикрепленный к правой руке. У пояса висел меч, до которого я мог дотянуться левой. Человек, опытный в сражениях, ожидал бы от меня опасности слева и защищался бы соответствующим образом. Верзила номер один, надо отдать ему должное, имел опыт сражений. Я это увидел по его позе: он поставил одну ногу впереди другой и наклонил туловище вбок. (В нужный момент он быстро бы изменил положение ног и сделал бы ложный выпад, словно намереваясь атаковать меня с другой стороны. Это я тоже знал.) Однако оба верзилы и не подозревали о существовании скрытого клинка.

Мы смотрели друг на друга. Я понимал, что основным моим противником будет верзила номер один. И тогда я совершил маневр: выставил правую руку, словно для прикрытия, а следом выдвинул лезвие скрытого клинка. Верзила номер два еще тянулся за мечом, когда клинок вонзился ему в шею. Одновременно я сумел левой рукой выхватить меч и отразить выпад верзилы номер один. Наши мечи схлестнулись в сильном первом ударе.

Верзила номер два захлебнулся кровью и умер. Его холодные пальцы еще зажимали рану. Теперь мы с противником были на равных. Я взмахнул клинком, затем мечом и… Всего за мгновение уверенность и даже презрение в глазах верзилы номер один сменились страхом.

Ему бы стоило убежать. Возможно, я бы его догнал, но у него все-таки был бы шанс уцелеть. Ему бы стоило предупредить своих господ и хозяев, что их преследует некий человек. Опасный человек. Человек с навыками ассасина.

Но он не убежал. Он остался сражаться со мной. И хотя у него были навыки и сражался он осмысленно, выказывая смелость, нечасто встречаемую мной у противников, главной причиной, заставившей его принять этот бой, была гордость. Наше сражение происходило на оживленной кингстонской улице, в присутствии многочисленных зрителей. Он просто не мог поступиться своей гордостью, что в конечном счете его и погубило. Схватка была ожесточенной, но я одержал верх. Из уважения к противнику я постарался, чтобы смерть его наступила быстро и без особых мучений.

Зеваки торопливо расступились, пропуская меня, и вскоре я нагнал Роджерса и Хорниголда, успевших удалиться на порядочное расстояние. Добравшись до нужного причала, я притаился у стены, рядом с двумя задремавшими пьянчугами. Здесь Роджерс и Хорниголд встретились с Лауреано Торресом. Приветствия были сдержанными: все трое ограничились кивками, осознавая свою значимость. Я втянул голову в плечи и тихо застонал, как стонут перебравшие рому. Взгляд Торреса скользнул по мне и моим «собутыльникам». Не усмотрев ничего подозрительного, губернатор заговорил.

– Полтора месяца назад «Принцессу» захватили пираты, – сообщил Торрес. – Насколько нам известно, Робертс – он же Мудрец – в то время находился на борту.

Я мысленно выругался. Моим ребятам вряд ли понравится новость о том, что каникулы кончились. Теперь нам предстояло охотиться за пиратами.

Тамплиеры куда-то направились. Я затерялся в толпе и, оставаясь незаметным, поспешил за ними.

– Где нынче может находиться Мудрец? Ваши соображения? – спросил Торрес.

– Полагаю, что в Африке, ваше превосходительство, – ответил Роджерс.

– В Африке… Черт побери! Ветры сейчас не благоприятствуют плаванию туда.

– Согласен, Великий магистр. Думаю, мне следует отправиться туда самому. У меня есть довольно быстроходная галера. Ее обслуживают рабы.

– Галера с рабами? – поморщился Торрес. Ему это явно не понравилось. – Капитан, я же просил вас отказаться от этой постыдной практики.

– Я не вижу разницы между порабощением кучки людей и всего человечества, – сказал Роджерс. – Разве нашей целью не является управление ходом цивилизации?

– Порабощенное тело подбивает разум на бунт, – отчеканил Торрес. – Но если поработить разум человека, его тело будет послушно двигаться в нужном нам направлении.

– Верно подмечено, Великий магистр, – согласился Роджерс.

Они пошли в сторону от причалов и остановились возле обветшалого склада. Его двери были открыты. Тамплиеры стали наблюдать за весьма странными действиями работников. Те выносили трупы и складывали штабелем, чтобы затем, вероятно, погрузить на телегу или корабль. Впрочем, интуиция мне подсказывала, что трупы попросту выкинут в воду.

– Что здесь произошло? – спросил Торрес.

Меня тоже очень интересовал ответ на этот вопрос.

Роджерс улыбнулся одними губами:

– Это те, кто отказался от наших щедрых предложений в обмен на капельку их крови. В основном пираты и каперы.

– Понятно, – кивнул Торрес.

Услышанное заставило меня сжаться. Я смотрел на мертвые тела, скрюченные руки и ноги, невидящие глаза. Пираты, такие же как я.

– Дарование королевского помилования – отличный предлог, чтобы собрать как можно больше образчиков крови, – сказал Роджерс. – А тех, кто отказывается, я вешаю. Разумеется, строго в рамках данных мне полномочий.

– Хорошо. Если мы не в состоянии уследить за мерзавцами и подонками всего мира, то хотя бы моря должны быть полностью очищены от этого сброда.

Затем все трое направились к сходням корабля, стоявшего неподалеку. Я последовал за ними и спрятался за грудой ящиков, продолжая подслушивать их разговоры.

– Напомните мне, в какой части Африки нужно искать Мудреца?

– На Принсипи, сэр, – ответил Хорниголд. – Это небольшой остров.

Торрес и Роджерс стали подниматься по сходням, а Хорниголд задержался на берегу. Зачем? Что его задержало? Вскоре я понял. Сощурившись, опытными глазами моряка он всматривался в горизонт и очертания кораблей. Те покачивались на сверкающей поверхности, словно часовые гавани. В какой-то момент глаза Хорниголда вспыхнули. Не сразу, но я догадался почему. Из этой части гавани было видно мою «Галку».

Хорниголд напрягся. Рука потянулась к мечу. Он медленно обернулся назад, ища меня. Нехитрый расчет: если «Галка» в гавани, где-то поблизости должен находиться и я.

– Эдвард Кенуэй! – позвал он, продолжая водить глазами по окрестным причалам. – Представляешь, как я удивился, увидев здесь твою «Галку». Ты услышал все, ради чего явился? А теперь ты отправишься спасать беднягу Мудреца от наших цепких когтей?

Задним числом понимаю: надо было сдержаться. Но в тот момент я думал только о том, что Бенджамин был одним из нас. Моим наставником. Другом Эдварда Тэтча. А теперь он помогал нас уничтожать. Во мне забурлил гнев, и я выскочил из укрытия:

– Чума на тебя, предатель! Ты подло продал нас!

– Потому что я нашел лучший путь, – ответил Хорниголд.

Он не выхватил меч, а лишь махнул рукой. Зато из склада позади нас донесся лязг обнажаемых мечей.

– Тамплиерам свойствен порядок, дисциплина, иерархия, – продолжал Хорниголд. – Впрочем, тебе подобных тонкостей все равно не понять. Прощай, старый друг. Когда-то ты был солдатом. Тогда ты сражался за нечто реальное, а не за себя!

Он ушел. Я бы даже сказал, убежал. А подкрепление, явившееся со склада, окружило меня, встав полумесяцем.

Моя тактика застигла их врасплох. Метнувшись вперед, я схватил матроса, нелепо размахивавшего мечом. Разоружив этого вояку, я сделал его живым щитом и стал толкать впереди себя. Подошвы его сапог скользили по гладким каменным плитам.

Хлопнул выстрел, и мушкетная пуля, предназначавшаяся мне, вошла в живой щит. Я толкнул умирающего матроса к нападавшим, а сам выхватил первый пистолет. Его я разрядил в приближающегося крепыша и тут же достал второй, одновременно выдвинув скрытый клинок. Третьему противнику я перерезал горло. Второй выстрел получился не особо точным, но матрос, шедший на меня с абордажной саблей, повалился, держась за живот.

Пригнувшись, я сбил с ног четвертого и прикончил его быстрым, безжалостным ударом клинка в грудь. Двое оставшихся вовсе не горели желанием разделить участь товарищей, а потому дали деру. Я же, не мешкая, бросился туда, где оставил шлюпку, приналег на весла и поплыл к «Галке».

Работая веслами, я представлял, как вытянется лицо моего квартирмейстера, когда он узнает новости. Конечно же, Адевале напомнит мне, что команда не одобряет моих поисков.

Ничего, одобрят, когда мы найдем Обсерваторию. Когда найдем Мудреца.

Поиски заняли у меня месяц, но увенчались успехом.

 

50

Июль 1719 г.

Я отыскал его на Принсипи в один из дней, в лагере, полном трупов.

Вот что мне удалось узнать о человеке по имени Бартоломью Робертс и по прозвищу Мудрец. Часть сведений я узнал от него самого, остальное – от других.

Прежде всего, между нами имелось некоторое сходство. Мы оба были валлийцами, только я родился в Суонси, а он – в Касневидд-Баке. Свое имя Джон он впоследствии сменил на Бартоломью. Плавать отправился, когда ему было всего тринадцать, в качестве корабельного плотника. Прошло какое-то время, и им заинтересовалось тайное общество, именующее себя орденом тамплиеров.

В начале 1719 года, когда у него на хвосте висели не только тамплиеры, но и орден ассасинов, Мудрец плавал третьим помощником на корабле «Принцесса», где капитаном был Абрахам Плам.

Еще в Кингстоне я узнал, что в первых числах июня «Принцесса» подверглась нападению двух пиратских кораблей: «Королевского бродяги» и «Роял Джеймса». Капитаном второго судна был Хоуэлл Дэвис. Надо сказать, что пронырливости и ловкачества Робертсу было не занимать. Он сумел втереться в доверие к Хоуэллу Дэвису – тоже валлийцу – и убедить пиратского капитана в своих первоклассных способностях мореплавателя. Возможно, так оно и было. К тому же их разговоры велись на валлийском, что способствовало установлению особых отношений между ними.

Говорили, что Барт Робертс не очень-то жаждал становиться пиратом. Но должен тебе сказать: уже вскоре он чувствовал себя в новом качестве как рыба в воде.

Они высадились на Принсипи, куда приплыли на «Королевском бродяге». «Роял Джеймса» к тому времени пришлось бросить, поскольку судно было изъедено червями. Итак, «Королевский бродяга» подошел к острову с поднятыми английскими флагами и вымпелами, поэтому кораблю разрешили зайти в гавань. Пираты выдавали себя за английских моряков, решивших отдохнуть и поразвлечься.

Судя по тому, что я слышал, у капитана Дэвиса возник замысел. Он решил заманить губернатора Принсипи на борт «Бродяги», обставив это как приглашение на обед. Оказавшись там, губернатор был бы взят в заложники, а за его освобождение пираты потребовали бы солидный выкуп.

Вроде бы превосходный замысел, вероятность провала минимальна.

Но когда Дэвис со своими людьми отправился на встречу с губернатором, на них напали из укрытия.

И тут в игру вступил я.

Я прокрался в лагерь, опустевший и сожженный почти дотла. На пепелище еще тлели угли. Один мертвец лежал прямо на них, и его труп медленно поджаривался. Вокруг вперемешку валялись тела солдат и пиратов.

– Капитан Кенуэй? – послышалось сзади.

Я стремительно обернулся. Вот он: Мудрец. Казалось бы, радуйся встрече с ним и завершению долгих поисков. Я бы так и сделал, если бы не дуло его пистолета.

Оно вынудило меня поднять руки.

– Опять, Робертс, мы с тобой встречаемся при жутких обстоятельствах. Надо бы прекратить эту традицию.

Он мрачно улыбнулся. Питал ли он ко мне вражду? Если уж на то пошло, он ничего не знал о моих замыслах. Мелькнула безумная догадка: а вдруг он способен читать чужие мысли? Я бы этому не удивился.

– Перестань таскаться за мной по пятам, и твое желание исполнится, – сказал он.

– В этом нет необходимости. Мне достаточно дать слово, и я его непременно сдержу, ты же знаешь.

Нас окружали молчаливые джунгли. Мне показалось, будто Бартоломью Робертс раздумывает над моим предложением. Мы оба находились в странном положении, поскольку почти ничего не знали друг о друге. Я не знал, что ему нужно от меня, а он – что нужно от него мне. Зато я знал, что мне самому нужно от него. А он? Чего он хотел? Чем бы это ни было, сдавалось мне, что требования Мудреца окажутся куда более зловещими и таинственными, чем я представлял. Одно я знал наверняка: спутницей Барта Робертса была смерть, а я вовсе не собирался умирать. Не сейчас.

Он заговорил первым:

– Португальцы устроили засаду. Наш капитан Хоуэлл убит. Поплатился за глупость и упрямство. Предупреждал я его, чтобы не высаживался на берег.

Похоже, Робертса занимал только его недавно почивший капитан. Решив, что я не представляю для него угрозы, Бартоломью убрал пистолет.

«Засада, – подумал я. – Понятное дело». Кажется, я даже знал, кто за этим стоит.

– Засаду устроили по указке тамплиеров, – сказал я Мудрецу. – Те же люди, что захватили тебя в Гаване.

Он кивнул, качнув длинными волосами. Наверное, схожие мысли бродили и у него в голове.

– Получается, нам никак не избавиться от назойливого внимания тамплиеров. Не пора ли нанести ответный удар?

«Вот теперь ты дело говоришь», – подумал я.

Пока мы перебрасывались фразами, Мудрец снял с себя матросские лохмотья и вначале нарядился в капитанские бриджи, а затем и в капитанскую рубашку. Но рубашка была вся забрызгана кровью, и Мудрец снова надел свою. Потом он набросил на плечи капитанский мундир и развязал ленту, стягивавшую волосы. Последней он водрузил на голову капитанскую треуголку. Ее перья качнулись на ветру. Когда он повернулся ко мне, я увидел преображенного Бартоломью Робертса. За время своих плаваний он поздоровел. На щеках играл румянец. Солнце блестело на его темных курчавых волосах. Он стоял передо мной, облаченный в красный капитанский мундир, красные бриджи и белые чулки. Треуголка удачно завершала его облик. Передо мной был пират до мозга костей. Настоящий капитан пиратского судна.

– Надо убираться из лагеря, пока сюда не явилось подкрепление португальцев, – сказал Мудрец. – Сейчас главное – поскорее вернуться на «Бродягу». Я намерен обратиться к команде и хочу, чтобы ты свидетельствовал моим словам.

Я догадывался о его дальнейших действиях. С одной стороны, они меня удивляли: ведь на судне он был обыкновенным матросом. А с другой… это же не кто-нибудь, а Робертс. Мудрец. Человек с неистощимым запасом трюков.

Команда «Бродяги» с нетерпением ждала известий о вылазке. Верный своим намерениям, Мудрец взобрался на ящик, потребовав внимания. Матросы смотрели на него во все глаза. Новичок, на судне без году неделя, и вдруг посмел явиться к ним в капитанском одеянии.

– Честная служба дает человеку скудную пищу, грошовые заработки и обрекает на тяжелый труд. Однако мы, будучи джентльменами удачи, сами добываем себе богатство и живем в свое удовольствие, не чураясь наслаждений и не обременяя себя работой. Мы свободны и сильны… Кто, находясь в здравом уме, откажется от такой жизни, когда единственное, что угрожает пиратам, – это косые взгляды тех, у кого нет ни силы, ни величия?

Я с вами всего полтора месяца, но этого времени мне хватило, чтобы впитать ваши взгляды на жизнь и сделать их своими. Я проникся ими с такой силой и убежденностью, что это даже может вас пугать. Еще бы! Вы видите во мне отражение ваших чаяний, ставших намного ярче. Но… если вы видите меня своим капитаном… я готов им стать, черт побери!

Надо отдать ему должное: это была зажигательная речь. Несколько коротких фраз, утверждающих его общность с матросами, и они уже были готовы есть с его ладони. Но у меня были свои интересы. Дождавшись конца собрания, я подошел к Мудрецу и разыграл свою карту:

– Я ищу Обсерваторию. Мне говорили, что ты – единственный, кто знает туда дорогу.

– Тебе сказали правду. – Мудрец смерил меня взглядом, словно подкрепляя свои впечатления. – Хотя мне и не по вкусу твоя прыть, я вижу в тебе задатки гениальности… Бартоломью Робертс, – сказал он, протягивая руку.

– Эдвард.

– Но пока я не собираюсь раскрывать тебе никаких секретов.

Я смотрел на него и не верил своим ушам. Мудрец решил томить меня ожиданием.

 

51

Сентябрь 1719 г.

Черт бы побрал этого Робертса!

Он заставил меня ждать два месяца. Целых два месяца! А потом мне предстояло встретиться с ним в точке, находящейся западнее Подветренных островов и восточнее Пуэрто-Рико. Поверив ему на слово, я направил «Галку» домой, на Инагуа, чтобы дать ребятам отдохнуть. Но не бездельничать! Когда удавалось, мы совершали вылазки. Думаю, как раз тогда я и отрезал корабельному коку нос.

А в перерывах между вылазками и отрезанием носов я думал о далекой Англии. Я писал Кэролайн, уверяя ее, что скоро вернусь богатым человеком. И конечно же, я думал об Обсерватории, с которой были связаны все мои надежды на обогащение. На тот момент они подкреплялись лишь обещанием, полученным от Бартоломью Робертса.

И что потом? Моему ограниченному уму Обсерватория представлялась местом, позволяющим сказочно обогатиться. Но даже если я ее найду, даже если Барт Робертс сдержит обещание… Обсерваторию еще предстояло выгодно продать. Не потому ли покойный Тэтч высмеивал мои замыслы? Он говорил, что ему нужны осязаемые золотые дублоны. Возможно, он был прав. Даже если я разыщу это удивительное древнее устройство, каким образом я превращу его возможности в вожделенное богатство? И потом, если Обсерватория позволяла обогатиться, почему Робертс не воспользовался этим сам?

Возможно, у Мудреца были другие планы.

Я думал о родителях, вспоминая ночь, когда подожгли нашу ферму. Мысли невольно переходили на месть тамплиерам, на удар по тайному обществу, употреблявшему свое влияние и власть, чтобы стереть в порошок каждого, кто по тем или иным причинам им не нравился. Я до сих пор не знал, кто стоял за поджогом фермы и с какой целью это было сделано. Было ли это местью за то, что я женился на Кэролайн и опозорил Мэтью Хейга? Или мишенью являлся мой отец, не дававший покоя его соперникам-фермерам? Возможно, то и другое. Похоже, семья Кенуэй настолько мозолила глаза благочестивым бристольским фермерам, что выходцев из Уэльса требовалось хорошенько проучить.

Я решил, что обязательно узнаю имена всех виновных. Однажды я вернусь в Бристоль и отомщу им.

Вот такие мысли крутились в моей голове… Наступил сентябрь. Мы заблаговременно подготовили «Галку» к дальнему плаванию: заново все проконопатили и просмолили, произвели починку мачт и такелажа, заменили подгнившие ванты, основательно запаслись провизией и пополнили корабельный арсенал. Оставалось лишь поднять паруса и плыть к месту встречи с Бартоломью Робертсом.

Как я уже говорил, мне была известна лишь часть его замыслов. Робертс отнюдь не собирался делиться ими со мной – ему нравилось держать меня в неведении. В июле, прощаясь со мной, он вскользь упомянул о каких-то делах. Позже я узнал: Робертс вернулся на Принсипи и отомстил населению острова за убийство капитана Хоуэлла Дэвиса.

Они атаковали под покровом ночи, убивая всех, кто попадался под руку, и забирая все ценности, какие могли унести. Этот налет положил начало устрашающей репутации Черного Барта, как потом стали называть Робертса. Непостижимого, смелого, беспощадного, способного на дерзкие вылазки. Кстати, такая же вылазка предстояла и нам. Робертс потребовал, чтобы «Галка» отправилась вместе с его кораблем в долгое плавание вокруг побережья Бразилии, держа путь к бухте Тодос-ус-Сантос.

Вскоре мы узнали: целью этого путешествия была португальская торговая флотилия из сорока двух кораблей. Что удивительно, флотилия шла без охраны. Не теряя времени понапрасну, Робертс захватил один из кораблей, идущих в хвосте, и потребовал капитана для «переговоров». Я в них не участвовал. От португальского капитана (бывшего морского офицера) Робертс узнал, что флагманский корабль везет сундук, в котором находятся…

– …хрустальные сосуды с кровью. Помнишь, наверное? – усмехнувшись, спросил меня Робертс.

Кубы с капельками крови. Разве такое забудешь?

Мы поставили «Галку» на якорь. Я взял с собой Адевале и нескольких матросов, перебравшись на захваченный португальский корабль. До сих пор мы следовали за флотилией по пятам, но теперь корабли разделились, и мы усмотрели в этом шанс. Флагманский корабль в то время вел стрельбы, проверяя состояние пушек.

Встав неподалеку, мы стали наблюдать за учениями. Неожиданно я поймал на себе взгляд Бартоломью.

– Эдвард Кенуэй, ты умеешь бесшумно подкрадываться?

– Умею, – ответил я.

Он посмотрел на португальский галеон. Судно стояло вблизи берега. Почти все матросы находились на оружейной палубе, стреляя в сторону суши. Трудно было придумать более подходящее время для незаметного проникновения. Барт Робертс кивнул мне. Я прыгнул за борт и поплыл к галеону.

Я схватился за веревочную лестницу и выбрался на палубу. Там, бесшумно двигаясь по доскам, я подкрался к первому матросу, выдвинул скрытый клинок, чиркнул португальцу по горлу и тут же прикрыл ему рот, чтобы не закричал. Вскоре он был мертв.

Все это время я следил за дозорными и поглядывал на корзину «вороньего гнезда».

Вскоре я отправил на тот свет еще одного караульного, после чего полез «в гости» к впередсмотрящему. Тот медленно водил подзорной трубой, оглядывая горизонт. На корабле, захваченном Робертсом, он не задержался, повернув трубу дальше. И вдруг португалец снова навел трубу на плененное судно.

Теперь он безотрывно смотрел на «наш» корабль. Похоже, парня что-то насторожило. Скорее всего, он увидел на палубе людей, совсем не похожих на португальских купцов. Я догадывался, что за этим последует. Но едва впередсмотрящий опустил трубу и набрал в легкие побольше воздуха для зычного крика, я прыгнул в корзину, схватил его за руку и вонзил под мышку клинок.

Другой рукой я обвил ему шею и зажал рот. Кровь обильно хлестала из раны. Убедившись, что впередсмотрящий мертв, я отпустил его тело, и оно скрючилось на полу «вороньего гнезда».

Тем временем корабль Барта подошел вплотную к флагману. Когда я слез на палубу, она уже была полна пиратов.

Из открывшегося люка на ют выскочили португальцы, но им было не выстоять против нас. С ними не церемонились: перерезав глотки, мы тут же бросали тела за борт. Через считаные минуты галеон был в руках людей Робертса. Спасибо португальцам за их учебную стрельбу. Она существенно облегчила нам задачу.

С корабля унесли все, что имело ценность. Один матрос выволок на палубу сундук со стеклянными кубиками. Он улыбнулся капитану, ожидая похвалы. Робертс его даже не заметил, приказав немедленно погрузить сундук на захваченный корабль.

Неожиданно раздался крик нашего впередсмотрящего:

– Вижу парус!

Мы поторопились вернуться на «наш» корабль. Несколько замешкавшихся даже упали в воду, когда Робертс спешно отчалил от флагмана. К нам приближались два невесть откуда взявшихся португальских военных корабля.

По нас пытались стрелять из мушкетов, но противник был слишком далеко для того, чтобы его пули причинили нам хоть какой-то вред. Слава богу, мы находились на захваченном португальском корабле. Военные моряки не решились стрелять по нас из пушек. Возможно, они еще не поняли, что к чему, и чесали затылок, пытаясь разобраться.

Мы двигались вдоль бухты. Паруса готовились принять ветер. Матросы торопились на оружейные палубы, к пушкам. Впереди на якоре стояла «Галка». Только бы Адевале не забыл отправить наверх впередсмотрящего. Слава богу, квартирмейстером у меня был не какой-нибудь Калико Джек; так что о дозоре я мог не беспокоиться. И я молился, чтобы эти ребята вовремя оповестили наших: к «Галке» приближается корабль Робертса, за которым следуют два португальских военных корабля.

Так они и сделали.

И хотя за нами гнались, я не мог отказать себе в удовольствии полюбоваться великолепными морскими видами. Однако самым восхитительным зрелищем была моя «Галка». Матросы уже находились на мачтах, расправляя и надежно закрепляя паруса. Звук надувавшихся парусов «Галки» я слышал даже издали.

Ветер нам благоприятствовал. Корабль Робертса шел быстро. «Галка» тоже набирала скорость. Перебросившись несколькими фразами с Черным Бартом, я встал на полуюте и невольно вспомнил Дункана Уолпола, с которого и началось это путешествие. Как и он когда-то, я перепрыгнул с полуюта корабля Робертса на свою «Галку».

– Нет ничего лучше жарких ветров ада, дующих тебе в лицо! – услышал я крик Мудреца.

Наши корабли расходились. Я приказал готовить кормовые пушки. Португальцы уже собирались открыть по нас огонь, но упущенного времени не вернешь, и первую кровь пролили мы.

Услышав залп кормовых пушек, я поспешил на нижнюю палубу. Горячие металлические шары пронеслись над поверхностью океана и ударились в первый корабль. Полетели обломки. Ядра влетели в нос португальского судна и проделали дыры в его борту. Вниз падали тела и их куски, теряясь в пене, окружившей поврежденный корабль. Я представлял суматоху, царившую там на нижних палубах. Матросы лихорадочно откачивали воду, но их корабль успел зачерпнуть ее слишком много.

Корабль португальцев развернуло. Его паруса поникли, и теперь он медленно тонул. Мои ребята радостно заорали, но оставался второй корабль. Вот тогда-то Бартоломью Робертс и решил проверить пушки своего трофейного судна.

Как и наш, его залп достиг цели. Португальский корабль еще продолжал двигаться вперед, но носовая часть погружалась под воду, а борт выглядел так, словно по нему прошлись зубы гигантской акулы.

Оба корабля пока держались на плаву, однако повреждения были слишком серьезными. Второму, по которому стрелял Робертс, досталось даже сильнее. Уцелевшие матросы прыгали в шлюпки. На какое-то время португальцам стало не до нас.

Мы покинули место сражения и несколько часов кряду праздновали победу, пока Робертс не велел обоим кораблям встать на якорь. Я в это время находился на юте. «Что теперь?» – подумал я.

Я зарядил пистолеты, проверил клинок и через Адевале передал команде: при первых признаках обмана со стороны Робертса сражаться за свое спасение и ни в коем случае не сдаваться ему, какие бы предложения он ни делал. Я видел, как он обращался с теми, кого считал врагами. И его обращение с пленными я тоже видел.

Робертс позвал меня на корабль. Его люди бросили канат, по которому мы с Адевале перебрались на их палубу. Напряжение, царившее там, ощущалось почти на вкус. Если Робертс вздумал нас предать, сейчас самое время. Я был готов в любое мгновение выдвинуть клинок.

Робертс всегда что-нибудь да замышлял. Он махнул двум матросам, и те внесли на палубу сундук, похищенный с португальского флагмана.

– Вот моя добыча, – пристально глядя на меня, сказал Робертс.

Сундук, полный образчиков крови. То, что он обещал. Но я охотился вовсе не за такой добычей. Я решил не делать поспешных выводов. Посмотрим, что будет дальше.

Матросы поставили сундук, откинули крышку. Нас окружили плотным кольцом. Всем не терпелось увидеть содержимое. Мне вспомнился день моего поединка на палубе галеона Эдварда Тэтча. И тогда, и сейчас зрители вели себя схожим образом. Кто забрался на снасти, кто – на планширы. Тем временем капитан Робертс взял один из кубов и стал рассматривать на свет.

Послышались разочарованные возгласы. Да, парни, золота для вас в этот сундук не положили. И серебра тоже. Только хрустальные стекляшки. Так что простите. Какой-нибудь наивный матросик мог подумать, будто в них налито вино, но я точно знал, что это кровь.

Похоже, Робертсу не было никакого дела до ожиданий его матросов.

– Смотрю, тамплиеры славно потрудились…

Он вернул куб на место и сейчас же проворные пальцы подхватили следующий. Этот он тоже посмотрел на свет. Матросы, раздосадованные таким поворотом событий, спустились на палубу и вернулись к своим делам.

Робертс разглядывал очередной куб.

– Кровь Лауренса Принса, – сказал он, бросая сосуд мне. – Теперь уже бесполезная.

Я внимательно наблюдал за действиями Мудреца. Его руки двигались над сундуком, а губы быстро произносили имена:

– Вудс Роджерс. Бен Хорниголд. Даже сам Торрес. Маленькие капельки, сохраняемые для особых целей.

Я чувствовал: это каким-то образом связано с Обсерваторией. Но каким? Время, когда меня можно было кормить обещаниями, прошло. Во мне поднималась злость. К тому времени люди Робертса разошлись по своим местам. Правда, рядом оставались квартирмейстер и первый помощник, но со мной был Адевале. Пожалуй, настало время показать Робертсу серьезность моих намерений. Пусть знает, что меня уже тошнит от всех этих хождений вокруг да около. А может, лезвие клинка заставит его сообщить столь нужные мне сведения?

– Робертс, ты должен показать мне Обсерваторию, – твердо заявил я. – Мне необходимо знать, что она собой представляет.

– Ради каких целей? – спросил он, и в глазах мелькнул насмешливый огонек. – Чтобы ты умыкнул ее у меня из-под носа? Или ты готов работать со мной и использовать ее во благо нас обоих?

– Ради лучшего устройства собственной жизни, – осторожно ответил я.

Робертс захлопнул крышку сундука, упершись ладонями в изогнутую поверхность.

– Забавно. А мой девиз: «Пусть жизнь будет короткой, но веселой». На большее мне не хватает оптимизма.

Он задумался. Я затаил дыхание. Снова мелькнула мысль: «Что теперь?» Робертс посмотрел на меня. Веселого огонька в глазах – как не бывало. Они снова глядели бесстрастно.

– Хорошо, капитан Эдвард Кенуэй. Ты заслужил право ее увидеть.

«Наконец-то», – улыбаясь, подумал я.

 

52

Следуя за «Бродягой», мы плыли вдоль побережья Бразилии.

– Ты только представь, Адевале, – говорил я. – Мы в нескольких шагах от величайшей добычи, какая только может существовать.

– Капитан, я не чувствую ничего, кроме жаркого ветра в моих ушах, – загадочно ответил квартирмейстер, подставив лицо ветру.

Я посмотрел на Адевале, в который раз испытав восхищение. Этот человек постоянно оберегал меня от опасностей. В трех переделках я остался жив только благодаря ему. Адевале был самым верным, смышленым и расторопным квартирмейстером, о каком может мечтать любой капитан. Он сумел вырваться из рабства, но был вынужден остерегаться заурядных бунтовщиков вроде Калико Джека, потому что тот, родившись белым, считал себя выше чернокожих. Адевале сумел преодолеть все мерзости, какие устраивала ему поганая жизнь. А уж на что она была щедра, так это на всякие пакости. Во всех плаваниях «Галки» Адевале находился рядом со мной. Он никогда не требовал своего жирного куска добычи. Его интересы оставались скромными, но он, несомненно, заслуживал уважения, достойных средств к существованию, места, где он мог преклонить голову, и сытной еды, приготовленной безносым поваром.

А чем же я платил своему верному другу?

Нескончаемой болтовней об Обсерватории.

– Да ладно тебе, дружище. Когда мы доберемся до древнего сокровища, мы обеспечим себя до конца дней. Все. Каждому на десять жизней хватит.

Адевале кивнул:

– Как скажешь.

«Галка» подошла достаточно близко к «Бродяге», и мы с Робертсом прекрасно видели друг друга.

– Эгей, Робертс! – крикнул я. – Давай встанем на якорь и встретимся на берегу.

– А за тобой хвост, капитан Кенуэй. Интересно, давно ли ты им обзавелся?

Я вырвал из рук Адевале подзорную трубу и полез к «вороньем гнезду», где поднес ее к глазам.

– Как ты думаешь, парень, что это за корабль? – спросил я впередсмотрящего.

Парнишка был совсем молодым. В его возрасте я впервые ступил на борт «Императора».

– Это просто корабль, сэр. Но в здешних водах полно кораблей. Он еще достаточно далеко от нас, и я подумал, что не стоит поднимать тревогу.

Я сложил подзорную трубу и сердито посмотрел на него:

– Значит, ты подумал, что тревогу поднимать не стоит? А ведь это, сынок, не просто корабль. Это «Бенджамин».

Парнишка побледнел:

– Да. Именно «Бенджамин», и капитаном там некто Бенджамин Хорниголд. И если они до сих пор не нагнали нас, то лишь потому, что сами не захотели.

Я стал спускаться. Пока рассматривал в подзорную трубу корабль Бена, я заметил блеск линзы такой же трубы из его корзины впередсмотрящего.

– А теперь, парень, хоть и с запозданием, поднимай тревогу.

– Вижу парус!

Справа по борту, на горизонте, виднелось побережье Кубы. Сзади двигался «Бенджамин». Я сам встал к штурвалу и начал стремительно разворачиваться. Руль недовольно заскрипел, матросы похватались за скобы. Мачты «Галки» качнулись; судно накренилось левым бортом. Мы сделали полный разворот. Мои ребята, ворча и ругаясь, взялись за весла и погребли навстречу «Бенджамину». «Что, Хорниголд, такого от нас ты явно не ожидал?» – мысленно усмехнулся я.

– Капитан, подумай хорошенько о том, что собираешься сделать, – сказал Адевале.

– Адевале, ты-то чего разворчался? Разве не видишь? Бен Хорниголд мчится нас прикончить.

– Это я вижу. Он – предатель и достоин смерти. Но что потом? Ты уверен, что в большей степени заслуживаешь права увидеть Обсерваторию, чем он и его тамплиеры?

– Нет, не уверен. И, честно говоря, мне на это наплевать. Но если у тебя есть замысел получше, давай говори.

– Прекрати сотрудничать с Робертсом, – порывисто произнес Адевале. Он отличался хладнокровием, и такие всплески эмоций бывали у него редко. – Расскажи ассасинам. Приведи их сюда, и пусть они стерегут Обсерваторию.

– Я готов привести их сюда, но только если они согласятся заплатить мне за это кругленькую сумму.

Адевале недовольно засопел и отошел.

«Бенджамин» тоже развернулся. Как оказалось, в намерения Хорниголда не входило сражаться с нами. Его матросы заспешили к мачтам, сворачивая паруса. Появились весла, и корабль Бена заскользил прочь от нас. Начались гонки на веслах. Довольно долго я не слышал ничего, кроме криков их рулевого, скрипа снастей и плеска весел. Я стоял на носу «Галки», Хорниголд – на корме «Бенджамина». Мы молча смотрели друг на друга.

Пока мы состязались в гребле, солнце успело сползти за горизонт, окрасив его в прощальные, оранжевые тона. Через несколько минут начало темнеть. Подул попутный ветер, неся туман в сторону берега. На «Бенджамине» его направление угадали раньше нас. Их судно развернуло паруса, убрало весла и понеслось вперед.

Минут через пятнадцать совсем стемнело. Стена тумана, слабо светящаяся из-за луны, продолжала двигаться к берегу. Этот участок кубинского побережья называли Дьявольским Хребтом. Прибрежные утесы напоминали хребет громадного чудовища.

– Если Хорниголд заманит нас в туман, нам не миновать тяжелого сражения, – предостерег меня Адевале.

Таким и был замысел Бена, но он, будучи опытным моряком, допустил непростительную ошибку. Ветер быстро гнал его корабль к берегу, достигнув которого ветер менял направление, превращая отмели Дьявольского Хребта в лабиринт из непроницаемых слоев тумана и песка.

– Ветер треплет их судно, как игрушечный кораблик, – сказал Адевале.

Я надвинул капюшон.

– Он поможет нам подойти к ним ближе.

– Если при этом и нас не разнесет в щепки, – буркнул Адевале.

На обоих кораблях спешно сворачивали паруса, но команда «Бенджамина» оказалась менее проворной, чем наша. Ветер стал их противником. Вскоре один матрос сорвался и упал. Мы прекрасно слышали его крики.

«Бенджамин» попал в беду. Он подпрыгивал на волнах, становящихся все сильнее. Ветер бил в его паруса, крутя судно в разные стороны. Отмели Дьявольского Хребта были совсем близко. По палубам сновали матросы. Судя по крикам, еще кого-то сдуло за борт. «Бенджамин» потерял управление и теперь находился во власти стихии.

Я стоял на полубаке, держась одной рукой за скобу, а другую вытянув навстречу ветру. Скрытый клинок, как всегда, был на месте. Его крепление сдавливало руку. Я знал: еще до конца ночи он вкусит крови Хорниголда.

– Эдвард, и ты решишься на это? – спросил меня Адевале. – У тебя хватит духу?

Бенджамин Хорниголд научил меня стольким премудростям мореплавания. Человек, благодаря которому появился Нассау. Он ведь учил не только меня, но и моего близкого друга Эдварда Тэтча, также моего наставника. Я не знал, хватит ли мне решимости.

– По правде говоря, я надеялся, что за меня это сделает море, – ответил я. – Но я совершу, что до́лжно.

Так я ответил своему квартирмейстеру, благослови его Господь. Адевале предвидел участь «Бенджамина» еще до вмешательства судьбы. Порыв ветра вытолкнул корабль Хорниголда на высокую скалистую отмель, которую сразу же окутало облаком песка и тумана. Адевале изо всех сил старался, чтобы та же участь не постигла нас, поскольку мы находились совсем неподалеку.

С верхних палуб «Бенджамина» прыгали и падали матросы. Я видел лишь силуэты. Тогда я взобрался на планшир полубака и, держась одной рукой за веревочную петлю, использовал свое чутье, как меня учил Джеймс Кидд. И я «почувствовал», как Бенджамин Хорниголд выбрался на болотистый берег.

– Скоро вернусь, – бросил я через плечо и прыгнул.

 

53

За моей спиной хлопали мушкетные выстрелы. Команда «Галки» вела одностороннее сражение, паля по уцелевшим матросам выброшенного на берег «Бенджамина». Мое чутье мне было больше не нужно: Хорниголд так бранился на своих людей, что его было слышно за сотни миль вокруг.

– Хреновые вы, оказывается, матросы, парни. Ей-богу, если доживем до завтра, я со всех спрошу. Никого не пощажу. А пока держитесь и будьте готовы ко всему.

Когда я появился из-за стены тумана, Хорниголд, противореча собственным словам, полез вверх по склону.

Мои ребята начали стрелять из мортир по убегавшим матросам «Бенджамина». Берег стал опасным местом: шальной снаряд мог угодить и в меня. Один разорвался возле Хорниголда, когда он перелезал на другой склон банки. Фонтан взметнувшегося песка был мокрым от крови.

Я тоже полез по склону. Мне хотелось знать, в каком состоянии Бенджамин. Он удовлетворил мое любопытство, ранив меня в руку. Я мигом повернулся, выдвинул скрытый клинок и отразил новую атаку. Зазвенела сталь, высекая искры. Его удар был достаточно сильным. Не удержавшись, я покатился по склону. Бенджамин устремился за мной, размахивая абордажной саблей. Я толкнул его ногами. Сабля просвистела у самого моего носа. Перекувырнувшись, я вскочил, бросился к Бенджамину, и наши лезвия снова встретились. Некоторое время мы обменивались ударами. Он умел сражаться, но раны лишали его проворства. На моей стороне были молодость и страстное желание отомстить. Ненависть придавала мне силы, и я множил число его ран, ударяя в руку, локоть, плечо. Бенджамин едва стоял на ногах, едва удерживал саблю. Тогда я нанес ему решающий удар.

– Ты бы мог стать защитником истины. – Каждое слово давалось ему с трудом. Его зубы были красными от крови. – Но у тебя, как вижу, сердце убийцы.

– Пусть так, но зато мои руки чисты, Бен. У тебя сердце предателя, возомнившего себя выше своих товарищей.

– Да, выше. Я в этом убедился. А чем занимался ты после падения Нассау? Ничем, кроме убийств и грабежей.

Во мне поднялась новая волна злости.

– Ты снюхался с теми, кого мы когда-то вместе ненавидели! – закричал я.

– Нет. – Бенджамин потянулся ко мне, надеясь, что я наклонюсь и выслушаю его последние слова, но я оттолкнул руки Бена. – Эти тамплиеры… другие. Жаль, тебе не понять. Но если ты не свернешь с нынешнего пути, то рано или поздно обнаружишь, что идешь по нему один. А в конце маячит виселица.

– Может быть, и так, – сказал я. – Но мне достаточно того, что в мире стало одной гадиной меньше.

Он уже не слышал моих слов. Бенджамин Хорниголд был мертв.

 

54

– Охотник за пиратами мертв? – спросил Робертс.

Я смотрел на него, непостижимого Черного Барта, Мудреца, корабельного плотника, который превратился в пирата. Впервые ли он навещал Обсерваторию? И зачем ему понадобился я? Куча вопросов, на которые, я знал, мне никогда не получить ответа.

Мы находились на северном побережье Ямайки, в бухте Лонг-Бей. Когда я там появился, Робертс чистил пистолеты.

– Да, – ответил я на его вопрос. – Умер у меня на глазах.

Он кивнул и продолжил свое занятие. Во мне вдруг вспыхнула злость.

– Почему из всех, кто жаждет найти это место, дорогу сюда знаешь только ты?

Робертс усмехнулся:

– Я родился с памятью об этом месте. С воспоминаниями о совершенно другой эпохе. Как будто… как о прошлой жизни, которую я уже успел прожить.

Я покачал головой. Сумею ли я когда-нибудь избавиться от его туманных речей?

– Слушай, хватит загадок! Говори просто и ясно.

– Не сегодня.

«Не сегодня и вообще никогда», – раздраженно подумал я, но выплеснуть недовольство не успел.

Из джунглей послышался шум. Никак туземцы? Возможно, их потревожило сражение между «Галкой» и «Бенджамином». Остатки команды Хорниголда мы загнали на «Галку». Сейчас они находились на попечении моих ребят, которым я приказал разобраться с пленными и ждать моего скорого возвращения. На встречу с Бартоломью Робертсом отправился я один.

– После вас, капитан, – указывая дорогу, сказал мне Робертс. – Путь туда опасен.

Нас сопровождала дюжина матросов его команды. Мы пробирались сквозь заросли куда-то вверх. Меня обуревали мысли. Может, Обсерватория видна уже отсюда? Разве все великие постройки не возводились на вершинах гор? Окрестные склоны утопали в сочной зелени. Кусты, пальмы. И ничего примечательного, вплоть до берега бухты, где на якоре стояли наши корабли.

Мы успели пройти несколько сотен метров, когда в зарослях что-то зашуршало, затем промелькнуло, и один из людей Робертса упал. Дыра на месте его затылка мгновенно наполнилась яркой сверкающей кровью. Я способен распознать удар, нанесенный дубинкой. Но чем бы бедолагу ни ударили, все произошло на удивление быстро.

Матросов охватил страх. Они доставали мечи и сабли, снимали со спины мушкеты и выхватывали из-за пояса пистолеты. Все пригнулись к земле и притаились. Приготовились.

– Эдвард, нам предстоит сражение с туземцами, – тихо произнес Робертс, внимательно оглядывая заросли. Но сейчас заросли безмолвствовали, храня свои тайны. – Ты готов их оттеснить, если понадобится? Убить, если придется?

Я выдвинул лезвие скрытого клинка.

– Вскоре сам убедишься, – ответил я.

Отделившись от матросов, я устремился в джунгли, став их частью.

 

55

Туземцы прекрасно знали эти места, но они никак не ожидали, что я навяжу им сражение. Первый же туземец, увидевший меня, выпучил глаза от удивления, что его и погубило. Вся его одежда состояла из набедренной повязки. Его волосы были связаны в кичку, а на дубинке еще блестела кровь убитого матроса. Удивление в глазах туземца быстро сменилось ужасом. Он и его соплеменники лишь защищали то, что считали своим. Я с удовольствием вонзил ему клинок между ребрами, надеясь, что конец туземного воина будет быстрым. Убив его, я двинулся дальше. Джунгли наполнились криками и хлопками выстрелов. Мне попалось еще несколько туземцев, которых я тоже убил. Убедившись, что противников не осталось, я вернулся к Робертсу и его отряду.

Робертс потерял восьмерых. Большинство туземцев пали от моей руки.

– Стражи Обсерватории, – пояснил Бартоломью.

– И давно они ее охраняют? – спросил я.

– Ну… где-то тысячу лет, если не больше. Очень преданные защитники. И очень опасные.

Вид у оставшихся в живых матросов был испуганный и подавленный. Неудивительно, когда вокруг, один за одним, гибнут твои товарищи. Мы снова продолжили куда-то взбираться, пока не увидели серые каменные стены, облик которых разительно отличался от ярких красок окрестных джунглей. Казалось, строение целиком вытесано из каменной глыбы. Высота его тоже поражала.

Обсерватория.

«Почему же до нас ее никто не видел? – мысленно удивлялся я. – Что делает ее невидимой?»

– Это и есть… она?

– Да. Место почти священное. Чтобы войти внутрь, нужна лишь капелька моей крови…

У него в руке появился маленький кинжал. Не спуская с меня глаз, Робертс сделал надрез на большом пальце, затем поднес окровавленный палец к ложбинке сбоку от двери, которая начала медленно открываться. Из всех, кто это видел, только Барт Робертс наслаждался происходящим.

– И вот дверь открывается, – тоном ярмарочного фокусника произнес он. – Спустя почти восемьдесят тысяч лет.

Отойдя в сторону, Робертс подал матросам знак войти внутрь. Те беспокойно переглянулись, но подчинились, опасливо шагнув к двери…

А потом, по причинам, известным только ему, Робертс убил оставшихся четверых человек своей команды. Первого он ударил кинжалом в глаз, отшвырнул тело, одновременно выстрелив в лицо второму матросу. Двое оставшихся попросту не успели что-либо предпринять. Выхватив другой пистолет, Черный Барт в упор убил третьего матроса, выстрелив тому в грудь, после чего с саблей бросился на последнего.

Я узнал этого матроса. Не так давно он вносил на палубу сундук с образчиками крови и преданно смотрел на Робертса, ожидая похвалы. Сейчас из горла матроса вырвался сдавленный стон. Взглянув на него, Мудрец проткнул беднягу саблей и повернул лезвие, вогнанное по самый эфес. Пронзенный матрос напрягся; его глаза с недоумением и мольбой смотрели на капитана, пока тело не соскользнуло на землю. Он в последний раз глотнул воздуха и затих.

Как много смертей. Даже слишком много.

– Черт побери, Робертс, ты, никак, спятил?

Носовым платком он торопливо обтер лезвие, предварительно стряхнув кровь.

– Ничуть, Эдвард. Наоборот, я поступил крайне разумно. Едва войдя внутрь, эти тупицы рехнулись бы от увиденного. Но ты, надеюсь, слеплен из более крепкого теста. Так что бери сундук и пошли.

Я подчинился, сознавая, что зря связался с Робертсом. Я вляпался в жуткую, отвратительную историю, но выйти из нее уже не мог. Я зашел слишком далеко, чтобы поворачивать назад.

Внутри Обсерватория напоминала древний храм.

– Обветшала она. Грязнее стала, – сказал Роберт. – Я помню ее не такой. Впрочем… как-никак восемьдесят тысяч лет прошло.

Я раздраженно поглядел на него. Опять эта бессмыслица.

– Черт возьми, это просто невозможно, – сказал я.

Его ответный взгляд был непроницаем и загадочен.

– Дальше, капитан, ступай так, словно идешь по тонкому льду.

По каменным ступеням мы спустились в центр Обсерватории и оказались в подобии просторной комнаты, не имевшей стен. Все мои чувства обострились до предела. Я смотрел по сторонам, ошеломленный широтой окружающего пространства.

– Правда, красиво? – шепотом спросил Робертс.

– Да, – тоже шепотом ответил я. – Место словно из сказки или старинной баллады.

– Когда-то об этом месте ходило множество историй. Потом сказания превратились в слухи, а из тех снова родились легенды. Неизбежный процесс превращения фактов в вымысел, прежде чем полностью стереться из памяти людей.

Из этого помещения мы перешли в другое. Его бы я назвал архивом. Оно было еще просторнее первого. Вдаль уходили ряды полок с сотнями хрустальных кубов, внутри которых находились образчики крови. Мне вспомнился куб, куда Торрес поместил кровь самого Бартоломью Робертса.

– Сколько образчиков крови.

– Да. Есть и невероятно древние. Когда-то это была удивительная раса.

– Чем больше ты говоришь, приятель, тем меньше я понимаю, – с раздражением признался я.

– Запомни одно: нынче кровь в этих склянках и гроша ломаного не стоит. Но когда-нибудь она может снова оказаться в цене. Правда, не в эту эпоху.

Мы находились глубоко под землей. Миновав помещения архива, мы попали, образно говоря, на главную сцену Обсерватории. И вновь увиденное захватило нас. Мы остановились и, вытягивая шею, оглядывали громадный куполообразный зал.

Возле одной стены было нечто вроде ямы, и оттуда, с большой глубины, доносился плеск воды. Посредине возвышался пьедестал, покрытый затейливой резьбой. Роберт велел мне опустить сундук на пол. Едва я это сделал, раздалось негромкое гудение. Поначалу оно меня заинтриговало, но когда звук стал нарастать…

– Это что такое?

Мне казалось, что из-за гула я выкрикиваю каждое слово, и в то же время я сознавал, что говорю обычным голосом.

– Ах да. Мера предосторожности, – пояснил Робертс. – Секунду.

Стены вокруг нас озарились переливчатым белым светом, красивым и одновременно настораживающим. Мудрец подошел к пьедесталу и приложил руку к впадине, выдолбленной посредине. Гудение смолкло. В зале вновь стало тихо, однако белый свет стен не погас.

– Что это за место? – задал я новый вопрос.

– Нечто вроде громадной подзорной трубы. Устройство, позволяющее видеть на большие расстояния.

Свечение стен. Кровь. «Устройство». У меня начинала кружиться голова. Я мог лишь стоять и, разинув рот, смотреть, как проворные пальцы Робертса тянутся к сундуку. Казалось, для него это было привычной работой, выполняемой не первый раз. Взяв из сундука куб, Робертс рассмотрел содержимое на свет, как тогда, на палубе.

Довольный своим выбором, он склонился над пьедесталом и опустил куб внутрь. А затем произошло такое, во что я и сейчас не могу до конца поверить. Свечение стен стало волнистым, будто дрожащая пелена тумана. В ней что-то двигалось, но это были не клочья тумана, а картинки. Череда темноватых изображений. Я как будто смотрел в окно и видел в нем…

 

56

Я видел Джека Рэкхема по прозвищу Калико Джек. Живого и невредимого.

Самое удивительное – я не смотрел на него со стороны. Я словно сам стал Джеком и глядел на окружающий мир его глазами. О том, что это Калико Джек, я догадался по цветастому рукаву рубашки.

Он поднимался на крыльцо «Старого Эйвери». У меня замерло сердце: знакомая таверна успела еще больше обветшать и запаршиветь.

Значит, то, что я видел, не было картиной из прошлого. Не было моим ожившим воспоминанием, поскольку я не видел «Старого Эйвери» в его нынешнем, плачевном состоянии. Покинув Нассау, я туда не возвращался.

И тем не менее… я сейчас находился именно там. Поднимался по ступенькам подгнившего крыльца.

– Чертовщина какая-то. Колдовство, – пробормотал я.

– Нет. Это настоящий Джек Рэкхем по прозвищу Калико Джек, и находится он сейчас… где-то далеко отсюда.

– В Нассау, – пояснил я, говоря это не только ему, но и себе. – Так все это происходит сейчас, в эту самую минуту? Мы видим мир его глазами?

– Да, – ответил Робертс.

Я стал частью происходящего. Калико Джек повернул голову, и изображение повернулось вместе с ним. Он глядел туда, где за столиком сидели Энн Бонни и Джеймс Кидд.

На Энн взгляд Джека задержался. Точнее, на определенных частях ее тела. Грязный ублюдок! Но затем (боже ты мой!) Энн повернула голову и бросила на него ответный взгляд. Настоящий блудливый взгляд. Помнишь ее туманный взор, о котором я упоминал? Именно так она посмотрела на Джека.

Черт побери! Они были любовниками.

Вопреки всему, забыв, что меня окружают чудеса Обсерватории, я едва не засмеялся, подумав про Джеймса Бонни. Ну что, предатель и перебежчик? Рога достаточно ветвистые? А Калико Джек, надо же! Меня он обставил, это как пить дать. Не то чтобы я сильно сожалел о том, что Энн предпочла мне его. Но он немало помог нам с оружием, боеприпасами и провизией. Если же она нынче согревает ему постель, что ж, так тому и быть.

Итак, Калико Джек прислушивался к разговору между Энн и Киддом.

– Нет, Джеймс, я и понятия не имею, как управлять кораблем, – говорила Энн. – Не женское это дело.

«Что они затевают?» – подумал я.

– Чепуха. Я знаю достаточно женщин, умеющих зарифить парус и крутить рукоятку кабестана.

– И ты бы мог научить меня сражаться? Скажем, абордажной саблей. И стрелять из пистолета тоже?

– Мог бы, и не только этому. Но ты должна захотеть этому научиться. А потом усердно упражняться. Сам собой успех не придет.

Калико Джек подтвердил мои догадки. Его голос отражался от каменных стен.

– Эй, парень, нечего подгребать к моей девке. Отваливай или ножичка моего испробуешь.

– Иди ты в задницу, Рэкхем. Нечего называть меня «парнем».

«Ну и ну, – подумал я. – Неужели Джеймс Кидд собирается раскрыть свою тайну?»

Джеймс полез (или полезла) себе под рубашку.

– Да неужели… парень? – продолжал греметь Калико Джек.

Робертс вынул куб из ниши пьедестала, и изображение растаяло.

Я закусил губу и вдруг подумал о «Галке». Адевале очень не нравилось положение, в каком мы оказались. Ему не терпелось поднять парус.

Но ведь он этого не сделает без меня.

А если сделает?

Белое свечение стен вновь задрожало, и все мысли о намерениях Адевале забылись, когда я услышал слова Робертса:

– Давай посмотрим что-нибудь еще. Вот… Губернатор Вудс Роджерс.

Он опустил в нишу другой хрустальный куб, и по стенам запрыгали другие картинки.

Теперь мы смотрели глазами Вудса Роджерса. Рядом с ним стоял Торрес, а неподалеку – Эль Тибурон. Затем мелькнул куб с образчиком крови, который сейчас разглядывал Роджерс.

– Ваш замысел поражает смелостью. Но я должен всесторонне его обдумать, – говорил Роджерс.

Вокруг нас зазвенел голос Торреса:

– Клятва верности – это все, что вам нужно предложить палате общин. Клятва, церемониальный жест и чисто церемониальная капелька крови из пальца. И всего-то.

Черт! Любые затеи Энн и Мэри меркли в сравнении с замыслами тамплиеров. Они не оставляли мысль об управлении миром. И кого теперь они собирались втянуть в свою игру? Получалось, что английский парламент.

– С министрами могут возникнуть осложнения, – заговорил Роджерс, – а вот с палатой лордов справиться будет легче. Эти сами не свои до помпезных церемоний.

– Вот именно. Скажите им, что это обряд, символизирующий их верность королю и направленный… допустим, против бунтовщиков-якобитов.

– То, что нужно, – согласился Роджерс.

– Нашей главной целью является их кровь. Вам необходимо взять образчики крови у каждого. К тому времени, когда мы найдем Обсерваторию, мы должны быть всесторонне подготовленными.

– Согласен.

Робертс извлек куб и торжествующе посмотрел на меня. Теперь мы знали замыслы тамплиеров. И не только знали, но и на шаг опережали их.

Стены опять засветились белым, а я все сомневался, не было ли увиденное плодом моего воображения. Меж тем Робертс запустил руку внутрь пьедестала и вытащил еще что-то. Череп. Череп, в который он вставлял хрустальные кубы с кровью.

– Видишь, насколько ценно это устройство?

– Магия – вот что это такое, – ответил я.

– Ни в коем случае. Все составные части устройства, приводящие его в действие, вполне осязаемы. Да, они очень древние, однако в них нет ничего странного и сверхъестественного.

Я недоверчиво смотрел на него. «По-моему, приятель, ты себя обманываешь». Так я подумал, но решил не углубляться в спор.

– С таким устройством мы бы стали хозяевами океана, – сказал я.

Мне вдруг захотелось подержать череп в руках, ощутить его тяжесть у себя на ладони. Я протянул руку. Робертс протянул свою, в которой держал череп, и шагнул ко мне. Я почувствовал дрожь во всем теле. А затем… Нет, он не дал мне череп. Робертс с силой ударил меня по лицу. Я покатился по полу Обсерватории прямо к яме за пьедесталом.

Я упал, ударившись о каменную стену. Там росли кусты. Я безуспешно хватался за их ветки, пытаясь остановить падение. Бок обожгла боль. Вскоре я шлепнулся в воду. Слава богу, я успел подготовиться к встрече с ней и частично превратить свое падение в нырок. Я летел с приличной высоты, и мой маневр спас мне жизнь.

И все равно погружение в воду было болезненным. Я барахтался. Вода набивалась мне в нос и рот. Я делал все, только бы не позволить боли в боку утащить меня на дно. Я вынырнул. Жадно глотая воздух, задрал голову и увидел глядящего на меня Робертса.

– Среди моих жизненных правил верность не значится, молодой человек, – насмешливо произнес он, и эхо каменных стен повторило его слова. – Ты сыграл свою роль, но нашему партнерству пришел конец.

– Считай себя покойником, Робертс, – прошипел я в ответ.

Мне хотелось бы прорычать, но голос не поддавался. Робертс ушел, а моими ближайшими заботами было унять жгучую боль в боку и выбраться наружу.

Причиной боли была ветка, вонзившаяся в бок. Ткань одежды вокруг нее успела покраснеть от крови. Стиснув зубы, я вырвал ветку, лишь усугубив кровотечение. Какой же ты мерзавец, Робертс. Какой же ты ублюдок.

Превозмогая боль, я стал карабкаться по каменным стенам колодца и сумел выбраться в зал с пьедесталом. Я помнил, как мы сюда шли, и через какое-то время оказался на каменной площадке. К счастью для меня, дверь оставалась открытой. Я вышел на солнечный свет, мельком взглянул на тела убитых матросов и похромал через джунгли к берегу. Но когда я раздвинул высокую траву и очутился на пляже, меня ожидало новое потрясение. Я не увидел своей любимой, верной «Галки». На легких волнах покачивался только «Бродяга».

А у самого берега, на границе воды и песка, замерла шлюпка с гребцами и рулевым. Они сидели неподвижно, как статуи, спиной к морю, и ждали распоряжений капитана Бартоломью Робертса, который стоял передо мной в самом начале песчаной полосы.

Увидев меня, он присел на корточки. Глаза блеснули. Губы растянулись в странной безрадостной улыбке.

– Ну что, Эдвард? Улетела твоя «Галка»? Таковы прелести демократии… Интересы большинства всегда перевешивают интересы одного человека. Ты бы мог плавать со мной, однако боюсь, что с твоим горячим характером ты сожжешь нас дотла. К счастью, я знаю, что король назначил щедрое вознаграждение за твою голову. Я намерен получить эти денежки.

Боль в боку стала просто нестерпимой. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание. Я проваливался в темноту. Последнее, что я услышал, были негромкие насмешливые слова Робертса:

– Тебе еще не доводилось сидеть в ямайской тюрьме, парень, не так ли?