57

Ноябрь 1720 г.

За полгода может произойти очень много разных событий. Но за шесть месяцев до ноября 1720 года все они происходили не со мной. Я все это время гнил в кингстонской тюрьме. А Бартоломью Робертс успел стать самым страшным пиратом Карибского моря. У него был целый флот из четырех кораблей, включая флагманское судно «Королевская удача». За недели своего заключения я так и не научился спать на подстилке – такой же грязной, как и пол моей тесной камеры. Настолько тесной, что там было невозможно встать во весь рост. Я вылавливал личинок из приносимой похлебки и, зажимая нос, проглатывал ее. Я пил грязную воду, искренне надеясь, что не отравлюсь. Солнца я не видел – только полосы серого света, поскольку он падал из зарешеченной двери камеры. Оттуда же доносились тюремные звуки: чья-то ругань, чьи-то крики по ночам. И еще один звук, словно какой-то безумец день и ночь гремел кружкой, ударяя по прутьям дверной решетки. Иногда я слушал собственный голос. Он служил мне напоминанием о том, что я еще жив. Я проклинал свое положение узника, проклинал Робертса, тамплиеров, своих ребят…

Меня предали. В первую очередь Робертс, что меня не удивляло. Но меня предала и команда «Галки». Первоначальный гнев утих; теперь я смотрел на случившееся более отстраненно и все яснее понимал, что лихорадочные поиски Обсерватории сделали меня слепым и глухим к нуждам моих матросов. Постепенно я перестал обвинять их в том, что они уплыли из Лонг-Бея, бросив меня на берегу. Я решил: если судьба мне улыбнется и я снова их увижу, то поздороваюсь с ними по-братски, попрошу прощения за прошлое и скажу, что не держу на них зла. И все равно, стоило мне представить «Галку», уплывающую без меня, мозг обжигало, словно каленым железом.

Теперь уже недолго. Я чувствовал: приближается день суда, хотя мне, разумеется, никто об этом не говорил. А после суда меня повесят.

Вчера как раз была одна. Пиратская казнь, я имею в виду. Пятерых судили в Спаниш-Тауне, а через день вздернули в Висельном уголке. Вчера в Кингстоне казнили еще шестерых.

Одним из повешенных вчера был не кто иной, как пиратский капитан Джек Рэкхем. Да-да, тот самый Калико Джек.

Бедняга. Отнюдь не ангел, но и конченым мерзавцем я бы его не назвал. Честнее не скажешь. Надеюсь, перед виселицей он успел хорошенько набраться и это согревало его в путешествии на тот свет.

Вместе с Джеком схватили двух его сообщников. Их должны были судить сегодня. Надзиратель сказал, что меня тоже поведут в зал суда, где я буду свидетелем. Я только не знал, свидетелем какой стороны – защиты или обвинения.

Судьба готовила мне знаменательную встречу, поскольку сообщниками… точнее, сообщницами Джека были Энн Бонни и Мэри Рид.

Вот такая история. Ее начало я видел в Обсерватории, с удивлением узнав, что Калико Джек и Энн Бонни – любовники. Уж не знаю, чем Джек сумел ее очаровать, но ему удалось увести Энн у Джеймса (этой шелудивой жабы). Так она оказалась на борту его корабля.

Там Энн одевалась по-мужски. Она была не единственной женщиной на корабле. С ними плавала и Мэри Рид. Все трое: Калико Джек, Энн и Мэри – нашли общий язык и взаимопонимание. Женщины носили мужские куртки, длинные штаны и платки на шее. Обе были вооружены пистолетами и абордажными саблями и устрашающим видом не отличались от мужчин. Пожалуй, их вид был даже более устрашающим, поскольку обеим приходилось многое доказывать этому миру.

Какое-то время они плавали в окрестных водах, нагоняя страх на торговые суда, пока несколько месяцев назад не бросили якорь у побережья Нью-Провиденса. Там 11 августа 1720 года от Рождества Христова Рэкхем и его команда, включая Энн и Мэри, украли шлюп «Уильям» прямо из гавани Нассау.

Разумеется, Вудс Роджерс знал, чьих это рук дело. Он издал воззвание, снарядил шлюп, который и отправил на поимку Калико Джека и остальных пиратов.

Но старине Джеку сопутствовала удача, и в перерывах между затяжными попойками он нападал на рыбачьи и торговые суда, а один раз даже атаковал шхуну.

Роджерсу это не нравилось. Он отправил второй шлюп.

Калико Джек и в ус себе не дул. Он продолжал пиратствовать в западной части Карибского моря, доходя почти до Ямайки. Там однажды он столкнулся с капитаном Барнетом, капером, усмотревшим в этой встрече возможность немного заработать на шкуре Джека.

Словом, Джек был схвачен. Его команда сдалась, за исключением Мэри и Энн. Насколько я слышал, Джек и его парни хорошенько кутнули. Когда на них напали люди Барнета, одни уже храпели, другие не соображали, что к чему. Только Энн и Мэри, как две дьяволицы, бросились на противников с руганью, пистолетами и саблями, однако силы были неравными, и вскоре всех пленили и отвезли в тюрьму Спаниш-Тауна.

Как я уже говорил, Джека судили и повесили.

Теперь настал черед Энн и Мэри.

Слава богу, мне очень редко приходилось бывать в залах суда, но я впервые видел столь людное заседание. Тюремщики повели меня по каменной лестнице, открыли зарешеченную дверь, втолкнули на галерею и велели сесть. Я вопросительно поглядывал на них, надеясь, что они расскажут хоть что-то. Но они лишь подпирали стену, приготовив мушкеты на случай, если я попытаюсь сбежать.

Сбежать отсюда? Руки у меня были скованы кандалами. Народу вокруг – как селедок в бочке. Зрители, свидетели… все безотрывно смотрели на двух дерзких пираток: Энн Бонни и Мэри Рид.

Узницы стояли перед судьей. Взглянув на них, тот ударил судейским молоточком.

– Сэр, я хочу еще раз услышать, в чем их обвиняют, – обратился он к судебному приставу.

Пристав встал и, откашлявшись, произнес:

– Суд его величества утверждает, что обвиняемые Мэри Рид и Энн Бонни промышляли пиратством. В частности, ими с особой жестокостью было ограблено семь рыболовных кораблей.

По залу прокатился негромкий ропот. Я почувствовал, как у меня за спиной кто-то уселся на свободные места. Пришедших было двое, но особого внимания я на них не обратил.

– Помимо этого, – продолжал пристав, – судом установлено, что обвиняемые, находясь в открытом море, захватили два торговых шлюпа, угрожая расправой капитанам и командам этих кораблей.

Судебный пристав продолжал говорить, но я слушал уже не его, а разговор у себя за спиной.

– Эдвард Джеймс Кенуэй… – Я сразу узнал голос Вудса Роджерса. – Родился в Суонси от отца-англичанина и матери-валлийки. В восемнадцать лет женился на мисс Кэролайн Скотт, которую впоследствии оставил.

Приподняв скованные руки, я обернулся. Стражники с мушкетами даже не шевельнулись. Они лишь внимательно наблюдали за мной. Рядом с Роджерсом сидел Лауреано Торрес, в котором сразу угадывался человек, имеющий власть. Элегантно одетый, собранный. Он словно не замечал духоты зала. Сюда они пришли явно не из желания посмотреть, как вершится суд над пиратками. Их привели тамплиерские дела.

– Мне говорили, что эта Кэролайн – прелестная женщина, – сказал Торрес, приветствуя меня легким кивком.

– Только троньте ее, ублюдки… – прорычал я.

Роджерс подался вперед. В мою рубашку что-то уткнулось. Посмотрев вниз, я увидел дуло пистолета. Рана, полученная в Обсерватории, только чудом не воспалилась и не вызвала гангрену, но так до конца и не зажила. Естественно, Роджерс о ней не знал и знать не мог. Однако дуло уперлось как раз в то место, заставив меня поморщиться от боли.

– Если тебе известно местонахождение Обсерватории, назови его, и тебя сейчас же освободят, – сказал Роджерс.

Теперь понятно, почему меня до сих пор не повесили.

– Роджерс способен на какое-то время попридержать этих британских ищеек, – сказал Торрес, – но, если ты отказываешься нам помогать, пеняй на себя.

Он кивнул в сторону зала, где судья допрашивал свидетелей, а те расписывали ужасы, совершенные Энн и Мэри.

Предупредив меня, Торрес и Роджерс поднялись с мест. Тем временем свидетельница, стоя перед судьей, срывающимся голосом рассказывала, как на нее напали две пиратки. То, что это женщины, она поняла «по выпирающим округлостям их грудей».

Зал покатился со смеху, который не стихал, пока судья не ударил молоточком. Из-за шума было почти не слышно хлопнувшей двери. Торрес и Роджерс удалились.

Меж тем Энн и Мэри не произнесли ни слова в свое оправдание. «Да что с вами? – недоумевал я. – Неужто языки проглотили?» Обе хранили гробовое молчание. Свидетели говорили не только об их безрассудной смелости. Порой звучали явные небылицы, однако Энн и Мэри не пытались возражать. Более того, слова судьи о признании их виновными не вызвали у обеих даже возгласа. Наконец их попросили назвать любую причину, способную отклонить смертный приговор. И опять молчание.

Судье, который ничего не знал об этих женщинах и посчитал их упрямыми молчуньями, не оставалось иного, как объявить приговор: смерть через повешение.

И вот тогда, и только тогда, Энн и Мэри обрели дар речи.

– Милорд, мы просим об отсрочке по причине живота, – сказала Мэри Рид, нарушив молчание.

– Что? – переспросил заметно побледневший судья.

– Мы обе беременны, – ответила Энн Бонни.

Зал загудел.

«Не старый ли черт Калико Джек окучил их обеих?» – подумалось мне.

– Закон ведь запрещает вешать женщину, носящую в себе ребенка? – выкрикнула Энн, перекрывая галдеж зала.

Это привело судейских в смятение. Зрители шумно обсуждали услышанное. Почувствовав, что я могу воспользоваться суматохой, один из тюремщиков ткнул меня дулом мушкета. «И думать не смей», – означал его жест.

– Успокойтесь! Тишина! – крикнул судья. – Если ваши слова правдивы, казни будут отсрочены до родов.

– В таком случае на следующее заседание я снова явлюсь брюхатой! – во все горло крикнула ему Энн.

Вот такой я запомнил Энн: женщину с лицом ангела и словечками из лексикона самых бесстыжих матросов. Зал снова загудел. Покрасневший судья забарабанил молоточком по скамье, требуя увести обвиняемых. Заседание окончилось, оставив судейских в замешательстве.

 

58

– Эдвард Кенуэй, помнишь, как однажды ты угрожал отрезать мои губы и скормить их мне?

Из сумрака тюремного коридора появился Лауреано Торрес. Он остановился возле двери камеры. Тусклый свет обрамлял лицо Великого магистра, а прутья дверной решетки делали его полосатым.

– Но я не осуществил свою угрозу, – напомнил я хриплым от долгого молчания голосом.

– Ты бы мог это сделать.

Здесь он был прав. Мог.

– Однако не сделал.

Торрес улыбнулся:

– Обычная тактика запугивания, свойственная грубым и не обременяющим себя образованностью пиратам. Что скажете, Роджерс?

Вскоре я увидел и силуэт Вудса Роджерса, великого охотника за пиратами. Он встал вблизи двери.

– Мне поэтому не дают пищи и воды? – спросил я, все еще не избавившись от хрипоты.

Торрес хмыкнул:

– Это лишь начало того, что ждет тебя впереди. А там будет много чего. Мы вытянем из тебя местонахождение Обсерватории. И узнаем, что ты сделал с Хорниголдом. Мы порастрясем твои хранилища. Сейчас и начнем. Стража!

Пришли те же караульные, что водили меня в судебный зал. Марионетки тамплиеров, как я теперь понял. Торрес с Роджерсом ушли, а мне к ручным кандалам добавили ножные. Меня выволокли в тюремный коридор и оттуда – в тюремный двор. Я зажмурился от ослепительно-яркого солнца. Я успел забыть, когда последний раз дышал свежим воздухом. К моему удивлению, меня повели дальше – за главные ворота тюрьмы.

– Куда вы меня ведете? – допытывался я.

Тюремщики не отвечали. Вокруг шумел, звенел и гремел Кингстон. От этих звуков я тоже отвык.

– Сколько они вам платят? – попробовал я другую тактику. – Отпусти́те меня, и полу́чите вдвое больше.

Тюремщики остановились.

– Мы же можем договориться, – бормотал я. – Я сделаю вас богатыми. Только снимите с меня…

Кулак, ударивший в лицо, рассек губу и что-то повредил в носу, поскольку оттуда хлынула кровь. Я закашлялся и застонал. Голова запрокинулась.

– Пасть заткни! – прорычал мне один из тюремщиков.

Я заморгал, пытаясь сосредоточиться на нем и запомнить его лицо.

– Ты за это ответишь, – пригрозил я, брызгая слюной вперемешку с кровью. – Попомни мои слова, тамплиерский прихвостень.

– Заткнись, иначе в следующий раз угощу мечом.

– Да ты, приятель, не умнее мешка с дерьмом, – усмехнулся я. – Твоему хозяину я нужен живым. Убьешь меня – отправишься на мое место в камеру. А может, и куда похуже.

Сквозь завесу боли, крови и пронзительного солнца я увидел его мрачную физиономию.

– А это мы еще посмотрим! – прорычал он. – Посмотрим.

Путешествие продолжалось. Я шел, плюясь кровью и пытаясь добиться ясности в голове. Последнее мне почти не удавалось. Наконец мы подошли к чему-то вроде лестницы. Я услышал приглушенные голоса Торреса и Роджерса. Затем вверху что-то заскрипело. Я задрал голову и увидел клетку. Один из тамплиерских прихвостней поднялся по лестнице и отпер дверь. Та ржаво скрипнула. Я чувствовал, как солнце прожигает меня насквозь.

Я пытался что-то говорить. Пытался объяснить, что организм у меня обезвожен и на таком жгучем солнце я попросту умру. А если я умру, им никогда не найти Обсерватории. Только Черный Барт знал, где она находится. Подумать даже страшно: Черный Барт, повелевающий столь громадной силой.

«Он пользуется ей прямо сейчас, – думал я. – Потому-то он непобедим».

Но никто не собирался меня слушать. Меня посадили в железную клетку и заперли дверцу, предоставив солнцу довершить остальное. И оно принялось неторопливо зажаривать меня живьем.

 

59

На закате двое моих «дружков» вытащили меня из клетки и повели в камеру. Наградой за то, что я не сдох в первый же день, была миска воды, оставленная на тюремном полу. Воды было ровно столько, чтобы не дать мне загнуться. Я сделал несколько глотков, чувствуя, как ноют растрескавшиеся губы. Потом, насколько возможно, промыл язвы и волдыри, оставленные на коже солнцем.

Вскоре явились Роджерс и Торрес.

– Где Обсерватория? Где она находится?

Я улыбнулся им иссохшими, кровоточащими губами и ничего не сказал.

«Пока что Робертс грабит вас подчистую, – думал я. – Все ваши замыслы натыкаются на него и рушатся».

– Хочешь завтра отправиться туда же?

– Непременно, – шепотом ответил я. – Свежий воздух мне не повредит.

Эти «прогулки» устраивались не каждый день. Иногда я по нескольку дней кряду проводил в камере. Бывало, меня водили в клетку всего на несколько часов.

– Где Обсерватория? Где она находится?

В иные дни меня оставляли в клетке и после наступления темноты. Мне это даже нравилось: дневной зной сменялся вечерней прохладой. Мучительнее всего была теснота клетки. Я сидел скрючившись, словно в отхожем месте. Все мышцы вопили от боли. Мне по-прежнему отчаянно хотелось пить и есть. Солнечные ожоги все так же терзали кожу. Но повторяю, в чем-то это было лучше, чем вонючая камера. Во всяком случае, после захода солнца.

С каждым днем, проведенным мной в клетке, досада тамплиеров только возрастала. Каждый день, потерянный ими впустую, крепил победу Черного Барта над их орденом. Хотя бы это.

– Хочешь завтра отправиться туда же?

– Непременно.

Я сомневался, выдержу ли еще день на палящем солнце. Сам не знаю почему, но я верил, что тамплиеры меня не убьют. Я верил в свою решимость, превосходящую их намерения. В свою внутреннюю силу.

Весь тот день я промучился на солнце, скрючившись в железной клетке. Стемнело, но тюремщики не собирались уводить меня обратно. Я слышал их насмешки и обрывки разговоров. Тамплиерские прихвостни язвили по поводу Калико Джека. Потом заговорили об обстоятельствах ареста Чарльза Вэйна.

«Чарльз Вэйн, – думал я. – Чарльз Вэйн… Помню такого. Он пытался меня убить. Или я пытался убить его?»

Потом до меня донеслись странные звуки какой-то борьбы: сдавленные стоны и еще через мгновение – глухой стук упавших тел.

И наконец, голос:

– Доброе утро, капитан Кенуэй. У меня для тебя есть подарок.

Я едва разлепил глаза навстречу серому предрассветному сумраку. Внизу валялись тела моих «дружков» – тамплиерских прихвостней. У них были перерезаны глотки. Ярко-красные раны на шее напоминали рты, растянутые в улыбке.

Возле убитых, роясь в поисках ключей от клетки и кандалов, сидел на корточках ассасин А-Табай.

Я думал, что больше его не увижу. В прошлом А-Табай вовсе не был склонен поддерживать Эдварда Кенуэя. Он бы скорее перерезал и мое горло, чем освободил меня из тюрьмы.

К счастью, он выбрал второй вариант. Но…

– Не обманывайся насчет моих целей, – предупредил А-Табай.

Он поднялся наверх, отпер клетку и, когда я чуть не выпал оттуда, подхватил меня. При нем была большая кожаная фляжка, которую ассасин поднес к моим губам. Я жадно пил, и по моим щекам катились слезы облегчения и благодарности.

– Я пришел за Энн и Мэри, – сообщил он, помогая мне спускаться. – Ты ничего мне не должен за освобождение. Но если ты мне поможешь, обещаю беспрепятственный выход отсюда.

Я буквально рухнул на землю. А-Табай дал мне отдышаться и снова поднес фляжку к моим губам.

– Мне понадобится оружие, – сказал я несколько минут спустя.

А-Табай улыбнулся и протянул скрытый клинок. Чтобы ассасин отдал оружие чужаку… это говорило о многом. Сидя на корточках, я прикрепил клинок, сознавая, что мне оказана большая честь. Эта мысль вдохнула в меня силы.

Я встал и проверил механизм клинка. Время пришло. Настала пора вызволять Энн и Мэри.

 

60

По словам А-Табая, у него имелись отвлекающие средства. Ассасин сказал, что пустит их в ход, пока я разыскиваю узниц. Я не возражал. Я знал, где их держат. Едва на дворе захлопали взрывы, я воспользовался суматохой и проскользнул внутрь тюрьмы.

Подойдя ближе, я услышал крики и сразу же узнал голос Энн Бонни.

– Помогите ей! Ради бога, помогите! Позовите лекаря. Мэри совсем плохо. Отзовитесь… хоть кто-нибудь!

В ответ тюремщики стучали прикладами мушкетов по прутьям дверной решетки, требуя замолчать.

Но Энн не собиралась молчать. Наоборот, она закричала во все горло.

– Ей плохо. Поймите же, ей очень плохо! – кричала Энн. – Она умирает.

– Сдохнет – палачу меньше работы, – ответил кто-то.

Я бежал к их камере. Сердце колотилось. Рана в боку напомнила о себе, но мне сейчас было не до нее. Я достиг поворота, схватился за холодную каменную стену. Дальше я продвигался маленькими шажками, держа наготове клинок. Взрывы А-Табая и крики Энн позволяли не особо заботиться о бесшумности. Услышав, что за спиной кто-то есть, ближайший ко мне тюремщик повернулся, поднял мушкет, но я его опередил. Я ударил его снизу, метя в подреберье. Вонзив клинок, я надавил на лезвие, протолкнув его к сердцу. На стук упавшего тела обернулся второй тюремщик. У того от неожиданности округлились глаза. Он схватился было за пистолет, но его пальцы даже не успели сомкнуться на рукоятке. Я с криком прыгнул на тюремщика, ударив его клинком.

Это было ошибкой. Я был далеко не в том состоянии, чтобы совершать такие прыжки.

И сразу же рана в боку отозвалась жгучей болью. Ее огонь распространился по всему телу. Отчаянно размахивая руками и ногами, я рухнул на тюремщика. Упал я очень неудачно, но сумел выдернуть клинок из его тела, перекувырнуться и отразить атаку последнего противника…

Слава богу, подоспевший А-Табай облегчил мне задачу. По сути, он добил последнего тюремщика. Я с благодарностью посмотрел на старого ассасина. Мы бросились к камерам, откуда раздавались крики.

Энн и Мэри содержали в сопредельных камерах. Энн стояла, прильнув к прутьям решетки. На лице – неописуемое отчаяние.

– Мэри… – срывающимся голосом произнесла она. – Позаботьтесь о Мэри.

Мне не надо было повторять дважды. У одного из убитых тюремщиков на поясе висели ключи. Сорвав их, я быстро нашел нужный и открыл дверь камеры Мэри. Она лежала на низкой грязной койке. Подушкой служили собственные руки. Грудь Мэри слабо поднималась и опускалась. Открытые глаза упирались в стену, но вряд ли она что-то видела.

– Мэри, – негромко произнес я, склоняясь над ней, – это я, Эдвард.

Дышала она ровно, но неглубоко. Глаза по-прежнему упирались в стену и только моргали. Осмысленности в них не было. Платье Мэри не спасало ее от холода. Тюремщики не дали ей даже плохонького одеяла. Видя ее иссохшие губы, я хотел дать ей воды, но ее в камере не оказалось. Лоб Мэри блестел от пота. Коснувшись его, я почувствовал сильный жар.

– Где ребенок? – спросил я.

– Тюремщики забрали, – ответила Энн.

Ублюдки! Я стиснул кулаки.

– Не знаю куда, – добавила Энн и вдруг сама закричала от боли.

«Боже милосердный, только ее родов нам не хватало», – подумал я.

Пора убираться отсюда.

С величайшей осторожностью, на какую был способен, я приподнял Мэри, усадив на койку, затем обвил ее руку вокруг своего плеча и так же осторожно встал. Моя рана немедленно отозвалась, но мне было не до нее. Мэри громко застонала. Я мог лишь догадываться, какие страдания испытывала она сейчас. После родов ей требовался отдых. Ее тело нуждалось в восстановлении.

– Мэри, обопрись о меня. Нам нельзя здесь задерживаться.

Откуда-то послышались крики солдат. Время, выигранное для нас А-Табаем, истекло. Тюремная охрана пришла в себя.

– Обыскать каждую камеру!

Мы заковыляли по коридору в сторону двора. А-Табай и Энн двигались впереди.

Мэри была тяжелой, а я после дней и ночей, проведенных в клетке, заметно ослаб. И конечно, моя рана в боку. Сражаясь с тюремщиками, я серьезно разбередил рану, и теперь пояс моих бриджей был теплым и мокрым от крови.

– Мэри, помоги мне немного, – умолял ее я, но ее тело обмякало, словно она устала сражаться за свою жизнь и противиться лихорадке.

– Остановись. Прошу, остановись, – шептала она.

У нее сбилось дыхание. Голова качалась из стороны в сторону, как у тряпичной куклы. Колени Мэри подогнулись, и она сползла на каменные плиты коридора. А-Табай помогал Энн, у которой, похоже, начинались схватки. Они жестами торопили нас. Меж тем крики за спиной становились все громче. Похоже, был поднят весь тюремный гарнизон.

– В камерах никого!

Они узнали о побеге. Это подхлестнуло солдат.

А-Табай и Энн добрались до двери. Ассасин распахнул ее. Светало. В затхлый коридор ворвался свежий воздух раннего утра.

Солдаты были совсем близко. А-Табай и Энн успели пересечь тюремный двор и находились возле главных ворот. Там ассасин устранил караульного. Солдат оседал, цепляясь за стену и корчась в предсмертных судорогах. Энн было совсем плохо, иначе она бы не позволила себе кричать. Удивительно, что она еще как-то сумела выбраться через калитку в воротах. В сером воздухе замелькали оранжевые вспышки. Похоже, А-Табай основательно запасся отвлекающими средствами.

Но Мэри уже не могла идти. Морщась от собственной боли, я наклонился и поднял ее на руки. Моя рана почти годичной давности не могла примириться с дополнительным весом.

– Мэри…

Я был не в силах нести ее дальше. Мне не оставалось ничего другого, как опустить Мэри на камни, которыми был вымощен двор. А к нам отовсюду бежали солдаты. В ушах звенел топот их ног и крики.

«Прекрасно, – подумал я. – Пусть подходят. Здесь я дам им последний бой. Неплохое место, чтобы умереть».

Мэри посмотрела на меня. Глаза осмысленно блеснули. Она даже сумела улыбнуться, пока новая волна боли, охватившая ее тело, не превратила улыбку в гримасу.

– Не надо умирать ради меня, – прошептала она. – Уходи.

– Нет! – Я попытался возразить, хотя и понимал, что она права.

Я уложил Мэри на камни, постаравшись, чтобы ей было как можно удобнее. Глаза у меня были мокрыми от слез.

– Что ж ты делаешь, черт тебя дери? Ты должна была пережить меня.

Ее улыбка была совсем призрачной.

– Я исполнила свою роль. А ты исполнишь свою?

Из-за слез казалось, будто я смотрю на нее сквозь грани бриллиантов. Я смахнул слезы рукавом:

– Если ты останешься со мной, исполню.

Мэри молчала.

«Не уходи. Слышишь? Только не ты».

– Мэри, – прошептал я.

Она силилась что-то сказать. Я приник ухом к ее губам.

– Я останусь с тобой, Кенуэй, – прошептала она, последним дыханием согревая мне ухо. – Навсегда.

Ее не стало.

Выпрямившись, я смотрел на Мэри Рид. У меня будет время оплакать ее. Будет время вспомнить о самой замечательной женщине из всех, какие мне встречались. Но сейчас я думал об английских солдатах, по вине которых эта прекрасная женщина рожала в холодной камере. А потом, забрав ребенка, эти же солдаты бросили ее умирать. Мало того что ей не оказали никакой помощи, ей не дали даже одеяла. Даже воды!

Топот солдатских ног стал громче. Они были уже во дворе. «Прежде чем бежать отсюда, я отомщу вам за Мэри».

Выдвинув лезвие клинка, я повернулся, готовый сдержать свое слово.

 

61

Ты наверняка скажешь, что потом я ударился в запой. Так оно и было. И в хмельном бреду передо мной вставали фигуры из прошлого: Кэролайн, Вудс Роджерс, Бартоломью Робертс.

Являлись и призраки: Калико Джек, Чарльз Вэйн, Бенджамин Хорниголд, Эдвард Тэтч.

И Мэри Рид.

Уж и не помню, сколько длился мой запой. Спасение явилось в облике Адевале. Он нашел меня на берегу близ Кингстона. Поначалу я счел его очередным плодом моих бредовых видений. Призраки нередко издевались надо мною, напоминая о моих неудачах.

– Капитан Кенуэй, ты стал похож на пудинг с изюмом.

«Пошел прочь из моих видений, призрак. Это просто ловушка, в которую похмелье заманило мой разум. А если уж зашел разговор о похмелье, где моя бутылка?»

Адевале протянул мне руку. Я протянул свою, рассчитывая, что сейчас его пальцы превратятся в струйки дыма. Но пальцы остались пальцами. Крепкими, как дерево, и такими же надежными. Словом, пальцы были настоящими.

Я сел, протирая глаза:

– Голова раскалывается… сил нет.

– Вставай, – сказал Адевале, поднимая меня на ноги.

Я встал, потирая свою несчастную, раскалывающуюся голову.

– Ну и сюрприз ты мне тогда преподнес, Адевале. После того как ты бросил меня на произвол судьбы там, у Обсерватории, я должен был бы тебя ненавидеть, – признался я. – Но сейчас я чертовски тебе рад.

– И я тоже, приятель. Думаю, ты обрадуешься, когда узнаешь, что твоя «Галка» целехонька.

Адевале взял меня за плечи и развернул к морю. Возможно, из-за многодневного запоя я был эмоциональнее, чем обычно, но при виде «Галки» мои глаза наполнились слезами. Матросы стояли на планширах, висели на снастях. Их лица виднелись в оружейных щелях кормы. Каждый смотрел в сторону берега, где стояли мы с Адевале. «Они приплыли», – подумал я. По щеке покатилась слеза, которую я смахнул рукавом плаща (вряд ли я был достоин этого прощального подарка А-Табая).

– Ну что, поднимаем паруса? – спросил я.

Но Адевале зашагал в другую сторону.

– Ты уходишь? – удивился я.

– Да, Эдвард. У меня дела в другом месте.

– Но…

– Когда твой разум и сердце почувствуют готовность, наведайся к ассасинам. Думаю, тогда ты все поймешь.

Я внял его совету. Я направил «Галку» в Тулум – туда, где впервые проявилось мое чутье и где я впервые увидел А-Табая. Оставив команду на борту, я отправился искать А-Табая, но на месте знакомой деревни я застал лишь следы недавнего нападения. Увидев Адевале, я не слишком удивился. Вот в какое «другое место» он тогда спешил!

– Адевале, я глазам своим не верю. Что здесь случилось?

– Ты, Эдвард, – вот что здесь случилось. Это последствия твоих действий. Ущерб, нанесенный тобой шесть лет назад, аукается и сейчас.

Я вздрогнул. Выходит, ассасины до сих пор страдали из-за карт, проданных мной тамплиерам.

– Я не из тех, кого с легкостью называют другом, – сказал я, поглядев на него. – Ты поэтому здесь?

– Видишь ли, Эдвард, нелегко сражаться бок о бок с человеком, которому важнее всего личное обогащение и слава. Со временем я понял: путь ассасинов и их кредо – более достойный путь.

Вот как оно повернулось. Я был глух к словам Мэри Рид и А-Табая, зато Адевале слушал их со вниманием. Теперь я сожалел, что прежде не приложил больше усилий к тому, чтобы разобраться в их философии.

– Разве я когда-нибудь тебя обманывал? – спросил Адевале.

Я покачал головой.

– Год за годом я безудержно рвался вперед, захватывая все, чего требовала моя прихоть, и совсем не думал, что кому-то доставляю боль. А теперь… есть и богатство, и репутация, только мудрости не накопил. С чем покидал родной дом, с тем живу. И когда оглядываюсь вокруг, задумываюсь о пройденном пути… рядом ни одного любимого человека, – признался я.

В наш разговор неожиданно вклинился А-Табай:

– Капитан Кенуэй, настало время исправить ошибки прошлого.

Я повернулся к нему:

– Мэри… Перед смертью она просила меня продолжить ее дело. И прежде всего устранить хаос, который возник по моей вине. Вы сможете мне помочь?

Адевале кивнул. Они с А-Табаем направились к деревне. Точнее, к тому, что от нее осталось.

– Мэри восхищалась тобой, Эдвард, – сказал А-Табай. – Она что-то видела в твоем характере, и это позволяло ей надеяться, что когда-нибудь ты будешь сражаться на нашей стороне… Что ты думаешь о нашем кредо? – помолчав, спросил старый ассасин.

Мы оба знали: шесть лет назад… Да что там шесть! Еще год назад я бы нахмурил лоб и объявил их принципы глупостью. Но сегодня мой ответ был иным:

– Вопрос непростой. Ведь если ничто не истинно, тогда зачем во что-то верить? И если все дозволено… Почему бы тогда не осуществлять любое появившееся желание?

– И в самом деле, почему бы нет? – загадочно улыбнулся А-Табай.

Мысли неслись, наталкиваясь друг на друга. Мозг звенел от новых возможностей.

– Полагаю, эта идея является лишь началом мудрости, но не ее окончательной формой, – сказал я.

– Ты уже на целую голову выше прежнего Эдварда, которого я встретил много лет назад, – заметил А-Табай, удовлетворенно кивая. – Добро пожаловать, Эдвард. Тебе здесь рады.

Я поблагодарил его и тут же спросил:

– Как ребенок Энн?

А-Табай покачал головой и опустил глаза. Жест, который был красноречивее любых слов.

– Энн – сильная женщина, но не неуязвимая.

Я представил ее на палубе «Уильяма», бранящей матросов за трусость. Говорили, что, когда перепившиеся матросы прятались по нижним палубам, Энн в них стреляла. Я не считал эти рассказы преувеличением и вполне представлял, какой великолепной и ужасающей была она в тот день.

Я прошел туда, где сидела Энн, и опустился рядом, глядя на кроны деревьев и на море. Она сидела, обхватив колени. Я впервые видел ее такой бледной.

– Здравствуй, Эдвард. – Она попыталась улыбнуться.

– Сочувствую твоей потере, – сказал я.

Потери. Они были знакомы и мне, и число их только росло.

– Останься я в тюрьме, у меня бы тоже забрали ребенка… – Она подставила лицо ветру. – И сейчас он был бы жив. Наверное, это Господь говорит мне, что я не гожусь в матери с такой жизнью, как моя. Ругань, выпивка, драки…

– Но ты – настоящий боец, Энн. В тюрьме я слышал рассказы про двух страшных пираток, Энн Бонни и Мэри Рид, которые вдвоем атаковали английский военный корабль.

Она не то рассмеялась, не то вздохнула:

– Все это правда. Мы бы тогда победили, если бы Джек с парнями не перепились и не залегли в трюм дрыхнуть. Эх… А теперь, Эдвард, никого из них уже нет. Мэри. Рэкхема. Тэтча. Остальных. Пусть они и не ангелы были, но мне их недостает. Ты это тоже чувствуешь? Пустоту внутри себя?

– Чувствую, Энн, – вздохнул и я. – Черт побери, да.

Мне вспомнилось, как шесть лет назад Мэри (тогда я считал ее Джеймсом Киддом) положила мне руку на колено. Сейчас моя рука сама собой улеглась на колено Энн. Она посмотрела вниз и расценила этот жест одновременно как приглашение и как утешение. Потом ее рука легла на мою руку, а голова – мне на грудь.

Мы сидели так какое-то время, не произнося ни звука. Слова нам были не нужны.

 

62

Апрель 1721 г.

Для меня настало время исправлять ошибки прошлого. Завершить то, что было начато. Словом, заняться делом: продумать, как отомстить Роджерсу, Торресу и Робертсу, а затем это осуществить. Все они заслуживали смерти.

Я стоял на палубе «Галки» с Адевале и А-Табаем.

– Всех своих врагов я хорошо знаю в лицо. Но как мне их найти?

– У нас в каждом городе есть шпионы и осведомители, – сказал А-Табай. – Загляни в наши убежища, и ассасины тебе все расскажут и покажут.

– Это применимо к Торресу и Роджерсу. А вот Бартоломью Робертс держится вдали от городов и вообще суши. Возможно, на его поиски мне понадобятся месяцы.

– Или годы, – согласился А-Табай. – Но ты, капитан Кенуэй, человек смышленый и опытный. Уверен, ты найдешь и его.

– А если окажешься в замешательстве, не стесняйся просить помощи у своего квартирмейстера, – улыбнулся Адевале.

Я кивком поблагодарил его, затем прошел на полуют. А-Табай и Адевале спустились по веревочной лестнице в лодку, пришвартованную у борта.

– Квартирмейстер, куда возьмет курс наш корабль? – спросил я.

Энн повернулась ко мне. В пиратском наряде она была неотразима.

– На восток, капитан, если ты по-прежнему намерен плыть в Кингстон.

– Намерен, мисс Бонни. Оповести команду.

– Эй, парни! С якоря сниматься! Ложимся на курс! – крикнула Энн, вся сияя от счастья. – Мы плывем на Ямайку!

Итак, Роджерс. В кингстонском бюро ассасинов мне рассказали, где его искать. Не далее как сегодня вечером он должен участвовать в каком-то политическом собрании. О последующих его замыслах ассасины имели смутные представления. Значит, хотел я того или нет, мне необходимо быть на этом собрании.

Но как туда проникнуть? Я решил выдать себя за дипломата Руджеро Ферраро, прибывшего в Кингстон с визитом. Прежде чем уйти из убежища, я подал главе бюро письмо, адресованное «Кэролайн Скотт-Кенуэй, Хокинс-лейн, Бристоль». В нем я спрашивал, здорова ли она и все ли у нее благополучно. Строки дышали надеждой и в то же время были полны тревоги.

Я без труда нашел настоящего Руджеро Ферраро и без лишних проволочек убил его. Переодевшись в его одежду, я примкнул к участникам собрания. Нас уже ждали.

Оказавшись на собрании, я невольно вспомнил, как попал в гаванский особняк Торреса, выдав себя за Дункана Уолпола. Тогда я испытывал благоговейный страх, сознавая, что я там никто и ничто, но продолжал гнаться за удачей, движимый единственным желанием – поскорее разбогатеть.

Я вновь гонялся за чем-то, а точнее, за кем-то – за Вудсом Роджерсом. Богатство больше не являлось главной моей заботой. Я стал ассасином.

– А вы, полагаю, и есть синьор Ферраро? – спросила подошедшая ко мне хорошенькая женщина. – Я просто обожаю вашу манеру одеваться. Столько элегантности. И все так подобрано по цвету.

«Благодарю, мадам, благодарю», – подумал я, но вслух ничего не сказал, чтобы не выдать себя.

Я отвесил ей глубокий поклон, надеясь, что это сойдет за учтивые итальянские манеры. При всей привлекательности гостьи я решил, что женщин с меня хватит до конца моих дней. В Англии меня ждала Кэролайн, не говоря уже о некоторых… чувствах, питаемых мной к Энн.

Оказалось, grazie было единственным итальянским словом, которое я знал. Едва я успел об этом подумать, как услышал знакомый голос. Вудс Роджерс произносил речь:

– Леди и джентльмены! Я хочу поднять тост за свое недолгое пребывание в должности губернатора Багамских островов! Я способствовал тому, что не менее трехсот отъявленных пиратов приняли королевское помилование и принесли клятву на верность британской короне. – Его лицо вдруг скривилось в язвительной усмешке. – Но, увы! За все успехи, достигнутые мной, его величеству было благоугодно сместить меня с губернаторской должности и отозвать в Англию. Превосходно!

Столь раздраженное, полное откровенного презрения окончание речи вызвало недоумение гостей. Собравшиеся не знали, как им себя вести. Пока Роджерс находился в Нассау, он выпускал листовки религиозного содержания, пытаясь убедить веселых пиратов Нью-Провиденса покончить с беспробудным пьянством и прелюбодейством. Вероятно, сам он не был любителем выпивки и с непривычки быстро захмелел. Пошатываясь, Роджерс бродил по комнатам, и каждый, кому не удалось вовремя отойти подальше, был вынужден выслушивать его напыщенные, полные сарказма речи.

– Ура! Ура всем этим нечестивым и невежественным остолопам, которые правят миром с отвратительным занудством. Ура!

Произнеся несколько фраз, Роджерс шел дальше, и вот уже другой гость морщился под ударами словесных кинжалов.

– Ей-богу, я хотел сделать этих двуногих скотов из Нассау людьми. И мне это удавалось. Но я никак не ожидал, что меня отблагодарят подобным образом. Невероятно!

Я следовал за Роджерсом по пятам, оставаясь вне поля его зрения. Я здоровался с гостями, успев отвесить не менее сотни поклонов и столько же раз произнести grazie. Наконец терпение присутствующих иссякло. Сделав очередной круг по залу, Роджерс увидел, что даже его друзья стоят, повернувшись к нему спиной. Разговоры стихли. Наверное, Роджерс почувствовал себя отшельником. Отойдя на несколько шагов, он обернулся и увидел, что друзья вновь оживленно беседуют. И тогда на мгновение он стал прежним Вудсом Роджерсом. Взяв себя в руки, он расправил плечи, поднял голову и решил выйти подышать воздухом. Я знал, куда он пойдет, возможно, раньше его самого. Неподалеку был выход на балкон. Я поспешил туда. Когда там появился Роджерс, я вогнал лезвие скрытого клинка через плечо ему в шею. Другой рукой я зажал моему врагу рот, лишая возможности крикнуть. Затем я опустил его на пол, привалив спиной к балюстраде.

Все это произошло слишком быстро. Роджерс просто не успел вступить со мной в поединок. Он даже не успел удивиться и лишь смотрел на меня пьяными, осоловелыми глазами.

– Ты же когда-то был капером, – сказал я ему. – Почему же в тебе так мало уважения к морякам, которые всего-навсего пытаются выжить в этом мире?

Роджерс посмотрел на мой клинок. Лезвие пробило ему плечо и вошло в шею, застряв наподобие клина. Только это и сохраняло ему жизнь. Стоит мне выдернуть лезвие, балкон будет залит кровью, и через минуту Роджерс умрет.

– Ты едва ли сумеешь понять мои устремления, – сказал он, язвительно улыбаясь. – Ты ведь всю жизнь рушишь то, что делает нашу цивилизацию блистательной.

– Ошибаешься, – возразил я. – Твои устремления мне вполне понятны. Я видел Обсерваторию и знаю ее силу. Ты и твои собратья-тамплиеры сделали бы ее логовом шпионажа. С помощью древнего устройства вы бы шантажировали людей и крушили все, что вам не по нраву.

Роджерс кивнул. Этот жест вызвал у него боль. Рубашка и камзол стали мокрыми от крови.

– Да, однако все это ради великой цели. Ради установления справедливости. Ради искоренения лжи и утверждения правды.

– Никому из живущих на земле не нужна такая власть.

– И тем не менее ты дал этому преступнику Робертсу пользоваться ей.

– Нет, – качая головой, возразил я. Мне не хотелось, чтобы он думал, будто мы с Робертсом заодно. – Я собираюсь лишить Робертса власти. И если ты скажешь, где он, я его остановлю.

– Африка, – прошептал Роджерс.

Я вытащил клинок.

Кровь ручьем хлынула из пробитой шеи Роджерса. Тело обмякло, словно мешок, застыв у балюстрады. Жалкая, недостойная смерть. Какой контраст с прежним Вудсом. Тогда, у Торреса, я встретил человека честолюбивого, чье крепкое рукопожатие говорило о воле и решимости. Мой клинок, оборвавший ему жизнь, был лишь завершением его пьяных блужданий по залу. Еще до встречи со мной Роджерс успел завязнуть в трясине разбитых мечтаний, захлебываясь горечью язвительных слов. Пусть он и вытеснил пиратов из Нассау, но король не оказал ему поддержки, необходимой для завершения всех его начинаний. Как и гости в зале, англичане повернулись к Роджерсу спиной. Он мечтал заново отстроить Нассау, однако жизнь разбила все его надежды.

На полу блестела кровавая лужица. Я отодвинулся. Роджерс еще дышал. Его грудь медленно поднималась и опускалась. Глаза были полузакрыты. Потом дыхание сделалось сбивчивым. Жизнь быстро покидала тело Вудса Роджерса.

За моей спиной кто-то пронзительно закричал. Обернувшись, я увидел красиво одетую женщину. Ее бледное лицо было перекошено от ужаса. Такой же ужас застыл в ее глазах. Дрожащей рукой она зажимала рот. К балкону бежали другие гости. Никто не отваживался захватить меня в плен, но и никто не убегал. Все просто смотрели.

Выругавшись, я легко вспрыгнул на карниз. Зрителей на балконе становилось все больше.

– Grazie, – сказал им я, после чего раскинул руки и прыгнул.

 

63

Февраль 1722 г.

Черный Барт – легендарный пират, гроза Карибского моря, одно имя которого наводило ужас, перебрался к побережью Африки. Ему и там удавалось ускользать от англичан. Я знал, что является причиной его успехов. Древний череп, что он забрал из Обсерватории и с помощью которого предвосхищал все шаги противников.

Когда моя «Галка» отправилась в погоню за Робертсом, он грабил французские корабли, направляя их к побережью Сьерра-Леоне. Его флагманом по-прежнему оставалась «Королевская удача». Робертс плавал вдоль юго-восточной части африканского побережья, совершая вылазки, грабя и бесчинствуя. Это позволяло ему постоянно совершенствовать свой пиратский флот, переоснащая и перевооружая корабли. У берегов Африки его боялись даже больше, чем в Карибском бассейне.

В январе мы наткнулись на жуткие свидетельства целой череды его бесчинств. Увиденное говорило не о сражении, а о настоящей бойне. Робертс на «Королевской удаче» атаковал двенадцать кораблей, стоявших в гавани Виды. Сдались все, кроме английского работоргового судна «Дикобраз». Отказ англичан настолько разозлил Робертса, что он приказал сжечь корабль со всеми, кто находился на борту.

Его люди залили палубы «Дикобраза» смолой, а потом подожгли. На нижних палубах находились рабы, скованные попарно. Кто-то прыгал за борт, спасаясь от огня, но становился добычей акул, лишаясь рук и ног. Избежавшие встречи с акулами тонули под тяжестью кандалов. Остальные заживо сгорели. Жуткая, чудовищная смерть.

Когда мы подошли, поверхность воды была густо усеяна обломками. В воздухе стлался ядовитый черный дым. Остов «Дикобраза», обугленный до самой ватерлинии, еще дымился.

Потрясенные и возмущенные увиденным, мы двинулись по следу Робертса на юг, а затем к берегам острова Принсипи. Там он бросил якорь, а сам с небольшим отрядом отправился на берег, где разбил лагерь. Скорее всего, это была вылазка за припасами.

Мы стали ждать. Когда стемнело, я приказал ребятам выждать еще час, после чего атаковать «Королевскую удачу». Сам я поглубже натянул капюшон плаща, сел в лодку и на веслах поплыл к берегу. Маяком мне служили крики и пение, доносившиеся оттуда. Выбравшись на берег, я стал подкрадываться к лагерю. Вскоре в ноздри ударил дым лагерного костра. Я приблизился, насколько возможно, и затаился в кустах, откуда мне были видны неяркие отсветы пламени.

Брать пленных я не собирался и потому приготовил гранаты. «Пощады не ждите», – любил повторять Робертс. Я решил последовать его примеру. Прогремели взрывы. Раздались крики. Над лагерем повисло облако удушливого черного дыма. Тогда я вылез из кустов, держа наготове клинок и пистолет.

Сражение было коротким. Пощады от меня не дождался никто. И пусть кто-то из них, разбуженный взрывами, таращил сонные глаза, кто-то был совершенно голым и у многих в тот момент не было при себе оружия, – для меня это не имело никакого значения. Возможно, среди убитых находились и те, кто заливал смолой палубы «Дикобраза». Я на это надеялся.

Робертс не принял бой. Схватив факел, он бросился бежать. Из развороченного лагеря слышались крики умирающих. Если его не трогала участь своих людей, то меня – тем более. Моей целью был Мудрец, который сейчас бежал к узкому скалистому выступу, где стояла сторожевая башня.

– Кто и зачем гонится за мной? – крикнул он. – Уж не призрак ли явился меня пугать? Или мощи одного из тех, кого я отправил в ад, выбрались оттуда и вздумали мне докучать?

– Нет, Черный Барт Робертс, – крикнул я в ответ. – Это Эдвард Кенуэй. Я пришел положить конец твоему террору.

Он бежал по лестнице сторожевой башни. Я не отставал. Мы добрались до самого верха. Робертс подбежал к краю. Я остановился. Если он прыгнет, я потеряю череп. Этого допустить я не мог.

Его рука с факелом качнулась. Он подавал сигнал. Но кому?

– Знаешь, парень, я не стану сражаться там, где у тебя есть преимущество, – сказал он, тяжело дыша.

Робертс опустил факел.

Он собрался прыгать!

Я бросился к нему, пытаясь поймать, но он увернулся. Я подполз на животе к краю площадки, глянул вниз и только сейчас увидел то, что прежде было скрыто от меня. А Черный Барт заранее все предусмотрел.

Внизу, подойдя к самой башне, стояла «Королевская удача». Робертс прыгнул на освещенную фонарями палубу. Отряхиваясь, он смотрел вверх, туда, где лежал я. Мудреца окружили его люди, и через мгновение в меня полетели мушкетные пули, чиркая по щербатым камням.

Невдалеке я увидел «Галку». Вовремя подоспели мои ребята. Схватив факел, я стал им сигналить. Вскоре они подошли достаточно близко. У штурвала стояла Энн. Ее волосы развевались на ветру. Она подвела корабль почти к самому утесу. Теперь и я вполне мог прыгнуть.

Погоня продолжалась.

Мы гнались за Робертсом по узким каменистым протокам, которых возле берега было полным-полно. Где возможно, стреляли по их кораблю из пушек. В ответ его люди дали залп из мортир. Мы отвечали огнем мушкетов, а когда позволяло расстояние – бросали гранаты.

И вдруг… «Вижу парус!» К нам приближался английский военно-морской корабль «Ласточка». С ужасом я понял, что они тоже охотятся за Робертсом. Корабль был большим и основательно вооруженным. Видно, их капитан, как и мы, был сыт по горло «подвигами» Черного Барта.

Оставить его англичанам и уйти? Нет, я не мог допустить, чтобы они потопили «Королевскую удачу», поскольку вместе с Робертсом утонет и хрустальный череп из Обсерватории. Случись такое, артефакт будет потерян безвозвратно.

– Я должен забрать у него одну очень важную вещь и принести на корабль, – сказал я Энн.

Грянул залп лафетных пушек. Сражение происходило между тремя кораблями, где «Галка» и «Ласточка», отнюдь не союзники, действовали против общего врага. По нас стреляли со всех сторон. Англичане изрешетили нам планширы и повредили ванты. Я велел Энн спешно выводить корабль из-под огня.

Сам же я собирался немного искупаться.

Переплывать с корабля на корабль – дело непростое, особенно когда они воюют между собой. Но у меня была решимость, какой редко кто может похвастаться. Помогало и то, что я плыл в сумраке. К тому же команде «Королевской удачи» и без меня хватало забот. Поднявшись туда, я нашел корабль охваченным хаосом. Достаточно сказать, что я свободно перемещался по нему, и никто даже не подозревал о моем присутствии.

Но до Робертса я добрался не сразу. По пути к нему пришлось отправить на тот свет достаточное число его молодцов. Я перерезал глотку его первому помощнику и убил квартирмейстера. Наконец передо мной с мечом в руках предстал Черный Барт. Я заметил, что он успел переодеться, точнее, принарядиться. Можно подумать, собрался нанести англичанам визит вежливости. Красный мундир и бриджи, шляпа с пером и два пистолета, болтающиеся на шелковых подвесках. Не изменились лишь его глаза. Они и сейчас отражали черную, изъеденную злом душу этого пирата.

Между нами началось сражение, хотя вряд ли здесь применимо это слово. Черный Барт был жесток, смышлен и даже мудр, если мудрость может существовать в человеке, напрочь лишенном человечности. Но опыта поединков у него не было.

– Черт тебя побери, Эдвард Кенуэй! – крикнул он мне, пытаясь делать выпады. – Чем я обязан столь пристальному вниманию с твоей стороны?

Я не удостоил его ответом. Я действовал безжалостно, уверенный не в своих навыках (так бы действовал прежний Эдвард Кенуэй, страдавший высокомерием), а в том, что из этой схватки я выйду победителем. И я победил его. Робертс упал на палубу. Мой клинок застрял у него в груди. Я склонился над ним.

Он улыбался. Его пальцы потянулись к ране.

– Как я себе и обещал: жизнь короткая, но веселая, – сказал он. – До чего же хорошо я себя знаю.

Он негромко усмехнулся, буравя меня глазами:

– А ты, Эдвард? Обрел мир, который искал?

– Я так высоко не целю, – ответил я. – Что есть мир, как не передышка между двумя войнами?

Похоже, мой ответ его удивил, поскольку раньше он считал, что я умею лишь ругаться и тянуться за золотом или очередной кружкой эля. Признаюсь, я был доволен, что в последние мгновения жизни Бартоломью Робертс оказался свидетелем перемен во мне. Он сообразил, что я убиваю его не из алчности, а ради более благородной цели.

– Выходит, ты стоик, – засмеялся он. – Возможно, я ошибался на твой счет, и она найдет тебе применение.

– Она? – удивился я. – О ком ты говоришь?

– О той, кто погребена и ждет своего часа. Я надеялся найти ее и увидеть снова. Думал, открою двери храма и снова услышу свое имя из ее уст. Аита…

Опять какая-то тарабарщина. Снова эти чертовы тайны!

– Выражайся яснее, приятель, – потребовал я.

– Я родился слишком рано, как и очень многие до меня.

– Лучше скажи, где устройство? – спросил я, чувствуя, до чего же устал от всех его загадок, которыми он меня потчевал даже в последние мгновения жизни.

Дрожащими пальцами он достал череп и подал мне.

– Уничтожь это тело, Эдвард, – попросил он. Жизнь стремительно уходила из него. – Тамплиеры… Если они меня захватят…

Он умер. Я сбросил тело за борт, делая это не ради Робертса или упокоения его души. Я тоже не хотел, чтобы тамплиеры захватили его даже мертвым. Кем бы или чем бы ни был этот Мудрец, пусть его тело лежит на морском дне. Там ему куда безопаснее.

А теперь, Великий магистр Торрес, я отправлюсь по твою душу.

 

64

В Гавану я прибыл заблаговременно и застал город в состоянии чуть ли не полной боевой готовности. Оказалось, Торреса предупредили о моем неминуемом появлении, и он не стал рисковать. На улицах было полно солдат, горожан обыскивали и требовали показать лица. Сам Торрес где-то прятался – и, конечно же, вместе с верным телохранителем Эль Тибуроном.

Я воспользовался древним черепом, взятым у Робертса, на глазах главы местного бюро ассасинов Роны Динсмор. В одной руке я держал куб с кровью Торреса, в другой – череп. Рона внимательно следила за моими действиями. Интересно, кем я ей казался? Сумасшедшим? Чародеем? Человеком, использующим древние знания?

– Кровь губернатора позволит нам видеть все его глазами, – пояснил я.

Рона смотрела на меня с явным любопытством и с таким же явным недоверием. Честно говоря, я и сам не был уверен в исходе поисков. И пусть в Обсерватории я уже видел мир глазами разных людей, тогда всем заправлял Робертс. Теперь на его месте оказался я, не имеющий никакого опыта в подобных делах.

Опасения были напрасными. Мне показалось, что кровь из хрустального куба перетекла в череп, и его глазницы запылали ярко-красным светом. Блестящая поверхность черепа тоже светилась, и на ней появлялись картины. Мы смотрели на мир глазами губернатора Лауреано Торреса, а тот сейчас смотрел на…

– Я знаю это место, – сказала потрясенная Рона. – Оно рядом с церковью.

Не мешкая, я пустился в погоню за Торресом и проследил за ним до его форта, где меня ждала ловушка. В какой-то момент Торрес скрылся, заменив себя двойником. Тот и принял на себя смертельный удар моего клинка. А у стен форта меня уже ждал Эль Тибурон, как всегда молчаливый и неумолимый.

«Напрасно ты не убил меня, когда у тебя была такая возможность», – подумал я. Тогда он одолел прежнего Эдварда Кенуэя. Но за это время я изменился, в чем и предстояло убедиться Эль Тибурону…

Если он рассчитывал быстро расправиться со мной, его ждало разочарование. Эль Тибурон сделал обманный выпад, затем повернулся другим боком. Я предвидел его маневр, легко отразил нападение и ранил губернаторского телохранителя в щеку.

Возможно, ему было больно, но с губ не сорвалось даже легкого возгласа. Зато в мутных глазах Эль Тибурона едва заметно промелькнул страх. Несколько лет назад их выражение было совсем другим.

Это взбодрило меня сильнее любого глотка рома. Я двинулся в атаку. Лезвие сабли так и мелькало. Эль Тибурон был вынужден обороняться, защищая левый и правый фланг. Он пытался найти слабое место моих атак и не находил. «Где же его солдаты?» – подумалось мне. По-видимому, Эль Тибурон их не позвал, уверенный, что быстро справится со мною.

Как же он ошибался. Я думал об этом, продолжая делать выпады. В какой-то момент я подался влево и, перебросив саблю в левую руку, пропорол Эль Тибурону мундир. Лезвие вонзилось ему в живот, и оттуда хлынула кровь.

Рана ослабила моего противника. Движения Эль Тибурона потеряли быстроту. Я позволял ему делать выпады, с удовлетворением наблюдая, как взмахи его меча становятся все более хаотичными. Я изматывал его, и каждый мой удар оставлял на его теле неглубокие, но кровавые раны. Я ждал, когда Эль Тибурон совсем выдохнется.

Он двигался все медленнее. Боль лишала его бдительности. Я беспрепятственно двинулся на него, размахивая саблей. Но основной удар я нанес скрытым клинком. Это был удар снизу и опять в живот. Я не просто вонзил лезвие клинка, а еще и повернул его. С такими ранами не выживают.

Одежда телохранителя была грязной и рваной. Кровь из второй раны в животе заливала камни под ногами. Эль Тибурон шатался от боли и усталости. Он и сейчас не издавал ни звука, но в его глазах я отчетливо видел горечь поражения.

Я опрокинул его на землю. Он лежал под жгучим гаванским солнцем, истекая кровью. Я склонился над ним, держа саблю возле его горла, готовясь пронзить подбородок так, чтобы лезвие достигло мозга. Словом, побыстрее оборвать ему жизнь.

– Однажды ты поглумился надо мной. Я усвоил тот тяжелый урок и с тех пор стал лучше… – говорил я Эль Тибурону. – Умри же, зная, что нашей враждой ты помог мерзавцу стать солдатом.

Мой клинок издал хлюпающий звук. С Эль Тибуроном было покончено.

– Уходи из этой жизни и обрети вечный покой среди мертвых, – сказал я трупу и ушел.

 

65

Торрес в отчаянии бежал. Таким же отчаянным было и его решение искать Обсерваторию самостоятельно.

На своей верной «Галке» я пустился за ним в погоню. Время шло, а Торрес как сквозь землю провалился. У меня на душе становилось все тяжелее. Мы неумолимо приближались к Тулуму. Неужели Торрес сумел найти Обсерваторию? Может, под пытками выбил сведения у какого-нибудь бедняги? Может, этим несчастным был кто-то из ассасинов?

Идя вдоль побережья Тулума, мы вскоре наткнулись на галеон Торреса. Тот стоял на якоре, окруженный мелкими судами. Заметив наведенные на нас подзорные трубы, я приказал сделать резкий поворот влево. Вскоре на борту испанского галеона открылись черные квадраты, и оттуда выглянули жерла пушек. Мелькнули вспышки, потом раздался грохот, и пространство заволокло дымом. Несколько ядер ударили по «Галке», остальные упали в воду.

Это было лишь началом сражения. А дальше моим ребятам пришлось действовать без капитана и без квартирмейстера, поскольку Энн заявила, что отправится со мной. Мы вместе прыгнули с планшира в голубые воды и поплыли к берегу, чтобы затем пройти нелегкий путь до холма, на котором стояла Обсерватория.

Вскоре мы наткнулись на тела первых жертв.

Пока их товарищи, оставшиеся на борту галеона, отбивали атаку «Галки», тем, кто отправился с Торресом, пришлось отбивать нападение туземцев. У Обсерватории появились новые стражи. С места столкновения доносились отчаянные крики. Солдаты в задних рядах безуспешно пытались испугать туземцев:

– Эта земля находится под защитой короля Филиппа. Прикажите своим людям отступить, иначе будете перебиты!

Но перебитыми оказались как раз люди Торреса. Мы с Энн притаились совсем рядом и видели ошеломленные, непонимающие лица. Они пялились на громаду Обсерватории, тупо и настороженно всматривались в высокую траву. Они погибали, так и не успев ничего понять.

У входа в Обсерваторию тоже валялись трупы, но дверь была открыта. Значит, кому-то удалось проникнуть внутрь. По жесту Энн я понял, что она останется у входа и дальше я пойду один. Итак, я снова оказался в этом странном священном месте, больше похожем на громадный храм, чем на обсерваторию.

Войдя, я вспомнил, как Робертс убил своих матросов, не дав им войти внутрь и потерять рассудок от увиденного. Как ни жестоко это выглядело, но он был прав. Пройдя несколько шагов, я был вынужден посторониться. Мне навстречу неслись перепуганные испанские солдаты. Они выкрикивали что-то бессвязное, а их глаза были пустыми, напрочь лишенными света жизни. Казалось, это бегут мертвецы.

На меня солдаты не обратили ни малейшего внимания, и я не стал их трогать. Пусть стражи Обсерватории разбираются с этим испуганным стадом. Я двинулся дальше – к широкому мосту, где мне встретилось еще несколько ошалелых вояк. Я торопился поскорее добраться до главного зала с пьедесталом.

Я был где-то на полпути, когда Обсерватория загудела. Тот же мозгодробительный звук, который я слышал в прошлый раз. Я побежал, натыкаясь на очередных солдат. Те неслись к выходу, но я сомневался, что они живыми выберутся наружу. Едва я добрался до главного зала, стены Обсерватории задрожали. Они трескались, и из трещин сыпались камни. А жуткий звук не смолкал.

У пьедестала стоял Торрес. Стремясь перекричать весь этот ад звуков, он обращался то к солдатам, которых в зале почти уже не было, то пытался «договориться» с камнями, чтобы те перестали падать.

– Обыщите все пространство! Найдите способ прекратить это безумие! – заткнув себе уши, кричал губернатор.

Потом он обернулся и увидел меня.

– Вот он! Убейте его! – вопил Великий магистр, указывая на меня пальцем.

Вместе со словами из его рта вылетали брызги слюны. Меня удивили глаза Торреса. Никогда бы не поверил, что этот человек способен поддаться панике.

– Убейте его!

Двое солдат, еще находившиеся в зале, возможно, были смелыми ребятами, но явно не горели желанием меня атаковать. Стены зала снова вздрогнули, словно желая избавиться от всех нас. Тем временем я быстро избавился от солдат. В зале остались только мы с Торресом.

Великий магистр тамплиеров озирался по сторонам, глядя то на тела солдат, то на меня. Паники в глазах как не бывало. Я вновь увидел прежнего Торреса. Ни горечи поражения, ни страха, ни даже печали. Он знал о своей неминуемой смерти, но сейчас его лицо выражало только фанатичную страсть. Он все-таки нашел Обсерваторию.

– Эдвард, а мы ведь могли бы действовать сообща, – воззвал он, простирая ко мне руки. – Мы могли бы стяжать власть для себя и поставить на колени все эти жалкие империи.

Он качал головой, словно я – его блудный сын, доставивший ему немало огорчений.

«Нет, приятель. Я перестал быть блудным сыном».

– Эдвард, в тебе столько нераскрытых возможностей, – продолжал Торрес. – Есть столько дел, которые ты бы мог осуществить. Я мог бы показать тебе так много интересного. Открыть тайны мироздания, которые ты даже и представить себе не можешь.

Нет. Он и его собратья заботились не о моем развитии. Они стремились всячески ограничить мою свободу и убивали моих друзей. И началось это с поджога родительской фермы. Собратья Торреса не принесли мне ничего, кроме несчастий.

Я вонзил в него лезвие скрытого клинка. Торрес застонал от боли. Его рот наполнился кровью. Она сочилась из губ.

– Убив меня, ты испытаешь удовлетворение? – слабеющим голосом спросил он.

(Нет, убив его, я не испытал никакого удовлетворения.)

– Я всего лишь стремлюсь доделать свою работу до конца, – ответил я. – Ты бы на моем месте сделал то же самое.

– Думаю, мы это уже сделали. – Слова давались ему с трудом. – У тебя больше нет ни семьи, ни друзей, ни будущего. Твои потери намного превосходят наши.

– Возможно, и превосходят, но твое убийство исправит гораздо больше ошибок, чем я совершил.

– Ты искренне в это веришь?

– Ты и твои собратья загнали бы все человечество в чистенькую, уютную тюрьму. Там бы господствовали трезвость, безопасность и невероятная скука, забирающая у человека все жизненные соки. Учитывая все, что я узнал за последние годы… да, я искренне в это верю.

– Ты тверд в своих убеждениях, – сказал Торрес. – Они тебе к лицу…

Я находился словно в трансе. Гудение Обсерватории, грохот падающих камней, отчаянные крики солдат, пытающихся выбраться наружу… пока я говорил с Торресом, все это как будто притихло. Только сейчас, когда Великий магистр испустил дух и его голова запрокинулась, окружающий мир снова напомнил о себе. Кажется, снаружи шло сражение, в котором гибли испанские солдаты. Неожиданно в зал вбежали Энн, Адевале и А-Табай. С их мечей капала кровь. Дула пистолетов дымились.

– Торрес сделал что-то страшное с Обсерваторией, – сказал я А-Табаю. – Думаешь, мы в безопасности?

– Будем, как только вернем устройство на его место, – ответил он, указывая на древний череп.

Энн стояла с открытым ртом, удивленно разглядывая зал. Даже поврежденный камнепадом, он производил сильное впечатление.

– Как называется это место? – шепотом спросила она.

– Причуда капитана Кенуэя, – ответил Адевале, подмигнув мне.

– Мы запечатаем это место и выбросим ключ, – провозгласил А-Табай. – До тех пор пока не появится новый Мудрец, эта дверь останется закрытой.

– В прошлый раз я видел здесь кубы с образчиками крови, – сказал я ему. – Робертс говорил, что это кровь людей древней расы. А сейчас они куда-то исчезли.

– Значит, нам нужно обязательно их разыскать, – вздохнул А-Табай. – И сделать это раньше, чем о них пронюхают тамплиеры. Ты бы мог нам в этом помочь.

Мог бы. Конечно мог бы. Но…

– Только после того, как я исправлю все, что наворотил дома, в Англии.

Старый ассасин кивнул. Потом, словно вспомнив о чем-то, порылся в кармане плаща и достал конверт:

– На прошлой неделе получили.

Все трое отошли, не мешая мне читать письмо.

Думаю, радость моя, ты уже догадалась о его содержании?

 

66

Октябрь 1722 г.

У нас был солидный повод для праздника, и мы его устроили. Однако новые знания, приобретенные мной, существенно уменьшили тягу к попойкам. И потому я отдал устройство праздника в руки команды «Галки». Матросы развели на берегу костры и жарили кабанов. Они горланили песни и плясали, после чего в изнеможении падали там, где стояли, и засыпали, а чуть проспавшись, тянулись к ближайшей бутылке, и все начиналось заново.

Я в это время сидел на террасе своего дома в компании Адевале и А-Табая.

– Ну что, господа, как вам здесь?

Я предложил ассасинам сделать остров своей базой.

– Нам отлично подойдет это место, – ответил А-Табай. – Но в дальнейшем мы должны распространить наше кредо по всему миру. Жить и работать среди тех, кого мы защищаем, как некогда советовал Альтаир ибн Ла-Ахад.

– А пока распоряжайтесь этим местом по своему усмотрению.

Я встал, собираясь пойти к Энн, но меня окликнул Адевале:

– Эдвард…

– Да?

– Неприятная новость: капитан Вудс Роджерс сумел выжить после ран, которые ты ему нанес, – сказал он.

Я выругался. Новость и впрямь не из приятных.

– Потом Роджерс вернулся в Англию. Опозоренный, по уши в долгах, но все еще опасный для нас.

– В Англии я исправлю свою оплошность. Даю слово.

Он кивнул. Мы обнялись, и я пошел к Энн.

Некоторое время мы с ней сидели молча, слушая песни и улыбаясь голосам подгулявших матросов.

– Через несколько месяцев я отплываю в Лондон, – сказал я ей. – Буду только рад, если и ты отправишься со мной.

– Для ирландки Англия – неподходящее место, – засмеялась Энн.

Я кивнул. Возможно, так будет лучше.

– Значит, останешься с ассасинами? – спросил я.

– Нет, – покачала головой она. – В моем сердце нет такой убежденности, как у них. А ты?

– Может быть, когда-нибудь потом, когда разум успокоится и кровь остынет.

Издали донесся крик – известие о корабле, входящем в бухту. Мы переглянулись, поскольку оба сознавали: с приходом этого корабля и для меня, и для нее начиналась новая жизнь. Я по-своему любил Энн. Думаю, и она меня любила. Но пришло время расстаться, и мы на прощание поцеловались.

– Ты – хороший человек, Эдвард, – сказала Энн, и ее глаза блеснули. – И если ты научишься жить на одном месте дольше недели, ты станешь и хорошим отцом.

Оставив ее, я поспешил на берег, где к причалу швартовался большой корабль. Спустили сходни. Появился капитан, держа за руку очаровательную девятилетнюю девочку, которая вся светилась от радости.

«Вылитая мать», – глядя на тебя, подумал я.

 

67

Ты была прекрасным видением, моя маленькая Дженнифер Кенуэй, моя дочь, о существовании которой я даже не подозревал. Ты храбро отправилась в далекое путешествие по морю. Твой дед был категорически против, но твоя бабушка благословила тебя, и ты поплыла, чтобы разыскать меня и сообщить запоздалую и очень печальную весть.

Моя любимая Кэролайн умерла.

(Наверное, тебя удивило, почему тогда, на причале Инагуа, я не проронил ни слезинки, услышав об этом. Дженни, я и сам удивлялся почему. Честное слово.)

Нам с тобой предстояло плавание в Англию, и за это время я рассчитывал получше тебя узнать. Я многое тебе рассказал, однако кое-что был вынужден утаить, поскольку у меня еще оставалось достаточно незавершенных дел. Кажется, я тебе говорил о незавершенных делах, которые мне обязательно нужно довести до конца? Что ж, предстояло сделать еще немало.

В плавание к английским берегам я взял горстку матросов, выбрав самых надежных. Пересечение Атлантического океана было тяжелым. Нам пришлось сделать остановку на Азорских островах и дожидаться благоприятной погоды. Оттуда мы взяли курс на Англию, на Бристоль. Я плыл в родные края, где меня не было более десяти лет и куда мне категорически запретили когда-либо возвращаться.

На подходе к Бристольскому каналу мы сняли с мачты «Галки» черный флаг и надежно спрятали в сундуке моей каюты. Вместо него мы подняли британский торговый флаг. Этого было вполне достаточно, чтобы позволить нам войти в гавань. Убедившись, что «Галка» не является военным кораблем, портовые власти Бристоля разрешили судну встать у причала, а мне – сойти на берег.

После долгого отсутствия я вновь очутился в гавани Бристоля. У меня перехватило дыхание. Я успел полюбить Кингстон и Гавану, не говоря уже о горячей любви к Нассау. Но вопреки всему, что здесь когда-то случилось, а может – благодаря тем событиям, Бристоль по-прежнему оставался моим домом.

Я шел по причалу, и люди оборачивались мне вслед. Естественно, я не был одет как пират, но меня окружал ореол таинственности. Возможно, те, кто постарше, помнили меня. Торговцы, которым я сбывал овечью шерсть и мясо. Завсегдатаи таверн, с кем я выпивал накануне отплытия и кто слышал мою хвастливую болтовню. Людскую молву не удержишь, и вскоре по городу распространится весть о моем возвращении. Как скоро об этом узнают Мэтью Хейг и Уилсон? А Эмметт Скотт? Поймут ли они, что Эдвард Кенуэй не просто вернулся, нарушив запрет? Он стал сильнее и могущественнее и намерен расквитаться с ними за старое.

Ночь я провел в одном из городских пансионов. Наутро, раздобыв лошадь и седло, я отправился в Хэзертон. Я скакал без остановки, пока не оказался на месте старой отцовской фермы.

Зачем я сюда приехал? Этого я сам толком не знал. Думаю, просто захотелось взглянуть на родные места. Спешившись, я долго стоял в тени дерева, глядя на свой старый дом. Разумеется, его отстроили заново, и он лишь отчасти был похож на тот, в котором я вырос. Но пристройка к дому ничуть не изменилась. Она выглядела как во времена совместной жизни с Кэролайн. И ты, Дженнифер, была зачата именно в этой пристройке.

Я поехал обратно и на полпути между Хэзертоном и Бристолем остановился еще возле одного хорошо знакомого места. Я говорю о таверне «Старая дубинка». Я привязал лошадь, не забыв дать ей воды, затем открыл дверь и… Все выглядело так, как я помнил: низкий потолок, сумрак, сочащийся прямо из стен. И здесь я не был более десяти лет. Мой прошлый визит сюда закончился убийством. Моим первым убийством. Не берусь считать, скольких я лишил жизни после.

И их список придется продолжить.

За стойкой я увидел женщину пятидесяти с лишним лет. Она наливала эль. Я подошел. Женщина выпрямилась и устало посмотрела на меня.

– Здравствуй, мама, – сказал я.

 

68

Мы сели у стены, подальше от любопытных глаз немногочисленных посетителей таверны.

– Так, значит, это правда? – спросила мать.

В ее длинных волосах появились седые прядки. Лицо исхудало; с него не сходило выражение усталости. Мы не виделись всего (всего?) десять лет, а выглядела она постаревшей на все двадцать или даже тридцать (если не больше).

И в этом была исключительно моя вина.

– Что правда, мама? – осторожно спросил я.

– Что ты – пират?

– Нет, мама. Я не пират. Уже не пират. Я вступил в орден.

– Так ты монах? – спросила она, приглядываясь к моей одежде.

– Нет, мама. Не монах. Это другой орден.

Она вздохнула. Мои слова не произвели на нее никакого впечатления. У таверны был новый хозяин. Он шумно вытирал кружки, зло поглядывая на нас. Ему явно не нравилось, что моя мать отлучилась из-за стойки, но свое недовольство он держал при себе. С пиратом Эдвардом Кенуэем шутки плохи.

– И ты решил приехать домой? – продолжала мать. – Я слышала про твое возвращение. Говорили, ты вчера приплыл на сверкающем галеоне и сошел на берег, как король. Знаменитый, гордый собой Эдвард Кенуэй. Ведь ты всегда этого хотел?

– Мама…

– Разве не об этом ты постоянно мечтал с ранних лет? Тебе всегда хотелось куда-то отправиться, разбогатеть, подняться в обществе, стать достойным человеком. И неужели ради всего этого нужно было становиться пиратом? – язвительно усмехнувшись, спросила она.

Никогда прежде я не видел, чтобы она усмехалась с такой язвительностью и презрением.

– Тебе повезло, что тебя не вздернули на виселице.

«Если поймают, то вполне могут и вздернуть».

– Все не так, мама. Я вернулся, чтобы исправить ошибки прошлого.

Мать скорчила гримасу, словно ей в рот попало что-то тухлое. И таких гримас я у нее раньше не видел.

– Надо же. И как ты собираешься их исправлять?

– Для начала избавлю тебя от необходимости работать в этом месте, – сказал я, махнув в сторону стойки.

– Я, молодой человек, работаю там, где хочу, – огрызнулась мать. – Напрасно ты думаешь, что я соглашусь взять твое краденое золото. Золото, которое ты отобрал у других, угрожая их убить, если не отдадут. Что? Скажешь, ты не так добывал свое богатство?

– Нет, мама, все было по-другому, – прошептал я, вдруг снова почувствовав себя мальчишкой.

Пират Эдвард Кенуэй куда-то исчез. Я совсем по-иному представлял себе встречу с матерью. Мне виделись слезы, объятия, извинения, обещания… Совсем иные речи.

– Пойми, мама. Я не хочу, чтобы все было так, – прошептал я, подавшись вперед.

Мать снова наградила меня презрительной ухмылкой:

– Я хорошо помню твой главный недостаток, Эдвард. Ты никогда не умел довольствоваться тем, что имеешь.

– Нет… – Я чувствовал, как запутываясь в объяснениях. – Я имею в виду…

– Знаю, что ты имеешь в виду. Сначала ты натворил чудовищных бед и сбежал, оставив нам разгребать твое дерьмо. Потом ты приоделся, в карманах денежки забренчали. И ты решил, что можешь вернуться и просто заплатить мне за все причиненные тобой страдания. Ты ничем не лучше Хейга, Скотта и их своры.

– Мама, все не так, совсем не так.

– Я слышала, ты привез с собой девчонку. Дочка твоя?

– Да.

Мать поджала губы и кивнула. В глазах промелькнуло что-то, похожее на сочувствие.

– Это она рассказала тебе про Кэролайн?

– Да, она, – ответил я, стискивая кулаки.

– Она тебе рассказывала, как ее мать заболела оспой, а дед не пускал врачей и не давал лекарств? Вот так Кэролайн и сгорела в их проклятом доме на Хокинс-лейн. Ты это слышал?

– Да, мама. Слышал.

Мать почесала в затылке и отвернулась.

– А я любила ее. Кэролайн. По-настоящему. Она мне как дочь была, пока не вернулась к родителям.

Мать бросила на меня еще один укоризненный взгляд. «И это тоже твоя вина», – говорил он.

– Я пошла на похороны. Надо же было отдать ей последний долг. Так и стояла у кладбищенских ворот. Скотт и его прихвостни – Мэтью Хейг и этот Уилсон… Они прогнали меня. Сказали, мне тут не рады.

– Мама, они заплатят за это, – сказал я сквозь зубы. – И за все, что сделали.

– Да? – переспросила мать, мельком взглянув на меня. – И как же, Эдвард, ты заставишь их платить? Убьешь? Пронзишь мечом? Застрелишь из пистолетов? Я тут слышала… те, кого ты ищешь, заблаговременно попрятались.

– Мама…

– Ты вел счет убитым тобой? Сколько пало от твоей руки?

Я молча посмотрел на нее. Точного числа я не знал, но много. Очень, очень много.

Я вдруг заметил, что мать дрожит. Ее трясло от ярости.

– И ты думаешь, это делает тебя достойным человеком?

Слова матери ранили меня куда сильнее любого меча или клинка.

– Знаешь, сколько человек убил твой отец? Ни одного. Он не отнял ничьей жизни. А уж если говорить о достоинстве, тебе с отцом не тягаться.

Меня передернуло от ее слов.

– Мама, не надо так говорить со мной. Я сознаю, что тогда мог бы вести себя по-другому. Я хотел бы по-другому. Но я вернулся и намерен исправить все то зло, что наворотил.

– Нет, нет, – замотала головой она. – Ты не понимаешь, Эдвард. Больше нечего исправлять. Исправлять нужно было десять лет назад, когда ты уплыл. Когда мы с отцом копошились на пепелище нашего дома и пытались все начать заново. Тогда нужно было исправлять. Случившееся состарило твоего отца. Видел бы ты, как он постарел. Исправлять содеянное тобой нужно было, когда никто не желал иметь с нами дело. А от тебя – ни весточки, ни слова. У тебя дочь родилась, у тебя отец умер, но великому мореплавателю было не до таких пустяков.

– Ты не все знаешь. Они мне угрожали. Угрожали вам с отцом. И предупреждали: если я вернусь, они сделают вашу жизнь невыносимой.

Мать ткнула пальцем в мою сторону:

– Ты, сын мой, причинил нам гораздо больше зла, чем все они, вместе взятые. И теперь ты вернулся, чтобы разбередить старое зло и пустить его по новому кругу?

– Ошибки прошлого должны быть исправлены.

Мать встала:

– Только меня к своим исправлениям не приплетай. Впредь я не желаю иметь с тобой никаких дел.

Она говорила все громче, обращаясь уже не ко мне, а к посетителям таверны. Их было немного, но вскоре ее слова станут известны далеко за пределами «Старой дубинки».

– Слушайте все! Я отрекаюсь от него. Великий и знаменитый пират Эдвард Кенуэй мне больше не сын.

Она оперлась о столешницу и, наклонившись ко мне, прошипела:

– А теперь пошел прочь, мне-больше-не-сын! Убирайся, пока я не позвала солдат и не сказала, где им искать пирата Эдварда Кенуэя.

Я ушел. Весь обратный путь до бристольского пансиона я смахивал слезы с мокрых щек. Я позволил себе расплакаться и был благодарен за это. Благодарен за то, что никто, кроме лошади, не видел моих слез и не слышал моих стенаний.

 

69

Итак, виновные попрятались. Да, были и другие, например Кобли. Но что толку убивать выполнявших чужие приказы? Моей целью являлись те, кто эти приказы отдавал: Хейг, Скотт и, конечно же, тот, кто оставил на мне след в виде эмблемы тамплиеров. Уилсон.

Теперь они прятались от меня. Одно это неопровержимо доказывало их вину. Хорошо. Пусть пока посидят в своих норах, дрожа от страха. Если все сложится благополучно, нынче вечером Скотт, Уилсон и Хейг повстречаются со смертью.

Но они знали о моих намерениях, а потому мне надо было действовать более скрытно и осмотрительно. Утром, покидая пансион, я знал, что ускользнул из-под носа тамплиерских шпионов. Я зашел в таверну, знакомую мне с юности. Зато мои преследователи едва ли знали, что там на задворках есть отхожее место.

Возле двери я затаил дыхание. Вонь ощущалась уже здесь. Толкнув дверь, я вошел и переоделся в то, что захватил с «Галки». Эту одежду я не надевал очень давно: длинный камзол с обилием пуговиц, бриджи по колено, белые чулки и поношенная треуголка. В таком виде я покинул таверну, выйдя на другую улицу другим человеком. Обычным торговцем, направлявшимся на рынок.

Ее я встретил в условленном месте. Надо было подать ей знак, и я слегка качнул корзинку, висевшую у нее на руке.

– Я получил твою записку, – шепнул я из-за ее спины.

– Хорошо, – не поворачивая головы, ответила Роуз.

Она делала вид, будто рассматривает цветы на прилавке. Затем, оглянувшись по сторонам, сняла с шеи платок и повязала на голову.

– Ступайте за мной.

Вскоре мы с Роуз добрели до пустынного уголка рынка. Там стояло обветшалое здание конюшни. Мельком взглянув на него, я вспомнил это строение. Много лет назад и я оставлял здесь лошадь, приезжая на рынок. Тогда конюшня была совсем новенькой. Ее и строили для удобства торговцев. Но в последующие годы рынок со всеми его прилавками и лотками сместился в сторону, и конюшней перестали пользоваться. Нынче сюда забредали лишь те, кто слонялся без дела или устраивал тайные встречи, как мы с Роуз.

– Вы ведь уже встретились с маленькой Дженнифер, не так ли? – спросила она.

Роуз передвинула корзинку, чтобы та не так давила на руку. Когда я впервые увидел ее в «Старой дубинке», она была дерзкой молоденькой девушкой. По возрасту она и сейчас была еще молодой, но уже без прежних бунтарских замашек и жажды приключений, заставившей ее тогда убежать из хозяйского дома. Десять лет тяжелой, монотонной работы не прошли для Роуз бесследно.

Но подобно тому, как в догорающем костре еще вспыхивают яркие искры, так и в характере Роуз сохранились прежние черты. Она послала мне записку, предложив встретиться, и теперь была готова кое-что рассказать. Я надеялся узнать от нее, где прячется ее хозяин со своими дружками.

– Да, встретился. Дженни сейчас на моем корабле. Ей там ничего не угрожает.

– У нее ваши глаза.

Я кивнул, добавив:

– А красотой она пошла в мать.

– Чудесная девочка. Мы все ее очень любили.

– Но своевольная. Согласна?

– Это да, – улыбнулась Роуз. – Когда в прошлом году мистрис Кэролайн отошла в мир иной, Дженни заявила, что обязательно должна увидеть своего отца.

– Удивляюсь, как Эмметт ей это позволил.

– А он и не позволял, сэр, – сухо рассмеялась Роуз. – Все устроила его домоправительница. Они с мисс Дженнифер обдумали каждую мелочь. Однажды утром он проснулся и узнал, что мисс Дженнифер исчезла. Потом об этом узнало и его окружение. Не скажу, чтобы он был счастлив. Совсем наоборот, сэр.

– Он с кем-то встречался?

– Можно сказать и так, сэр, – ответила Роуз.

– Скажи, кто к нему приходил?

– Мастер Хейг…

– И Уилсон?

Она кивнула.

«Все заговорщики».

– А где они теперь?

– Этого я толком не знаю, сэр.

Я разочарованно вздохнул:

– Тогда зачем ты назначила мне встречу, если толком ничего не знаешь?

Роуз выдержала мой взгляд:

– Сэр, я хотела сказать, что не знаю, где они прячутся, но мне известно, где мистер Скотт намеревается быть нынче вечером. Мне велели отнести чистую одежду к нему на службу.

– Это на склад?

– Да, сэр. Ему там что-то нужно взять для своих дел. Он собирался туда пойти ближе к вечеру. А мне сказал, чтобы приходила, когда стемнеет.

Я окинул ее долгим, пристальным взглядом:

– Скажи, Роуз, почему ты взялась мне помочь?

Она снова оглянулась по сторонам:

– Потому что однажды вы спасли меня от участи, которая хуже смерти. Потому что мистрис Кэролайн любила вас. И еще потому…

– Почему еще?

– Потому что ее отец… он же ее и погубил. Он не давал ей нужных лекарств. Ни своей дочери, ни миссис Скотт. Они обе болели. Но миссис Скотт выздоровела, а миссис Кенуэй не сумела.

Меня удивило, что Роуз назвала Кэролайн миссис Кенуэй. Давно я не слышал, чтобы мою покойную жену так называли.

– А почему он не давал им лекарств?

– Гордость не позволяла, сэр. Он и сам переболел оспой, но поправился. Потому решил, что миссис Скотт и миссис Кенуэй тоже должны поправиться без всяких лекарств. А у миссис Кенуэй по всему лицу пошли такие страшные волдыри. Думаю, сэр, вы ничего подобного вовек не видали.

Я взмахнул рукой, требуя, чтобы Роуз замолчала. Я не хотел портить облик Кэролайн, оставшийся у меня в памяти.

– В Лондоне была эпидемия. Мы думаем, там мистер Скотт и заразился. Даже королевская семья боялась заболеть.

– А тебя, стало быть, оспа миновала.

Роуз виновато посмотрела на меня:

– Слугам, сэр, делали прививки. Старший дворецкий позаботился. Но велел нам молчать об этом.

– Молодчина он у вас, – вздохнул я. – Избавил тебя от страшных страданий.

– Да, сэр.

– Значит, нынче вечером? – еще раз спросил я.

– Да, сэр. Нынче вечером.

 

70

Оставалось дождаться вечера.

– Так вы и есть Эдвард Кенуэй? – спросила хозяйка пансиона.

Ее звали Эдит. Она постучала в дверь моей комнаты и остановилась на пороге, явно не желая входить. На лице Эдит не было ни кровинки, голос дрожал, а пальцы беспокойно теребили край фартука.

– Эдвард Кенуэй? – с улыбкой переспросил я. – А почему это вас интересует?

Эдит откашлялась:

– Говорят, в Бристоль приплыл один человек. Одет почти как вы сейчас, сэр. И этого человека звать Эдвардом Кенуэем. Прежде он жил где-то вблизи Бристоля. – Пока она говорила, на ее щеки вернулся румянец. Постепенно у нее раскраснелось все лицо. – А еще говорят, что Эдвард Кенуэй вернулся, чтобы с кем-то расквитаться, и те люди от него попрятались. Но поскольку люди эти могущественны, они позвали себе подмогу против вас… я хотела сказать, против него.

– Понятно. И какая же это подмога? – осторожно спросил я.

– В Бристоль направлен отряд солдат, сэр. Их ожидают нынче к вечеру.

– Ясно, – кивнул я. – Не сомневаюсь, что отряд направится прямо ко временному пристанищу этого Эдварда Кенуэя. И тогда Эдварду Кенуэю придется защищаться. Сражение, конечно же, будет кровавым, со множеством убитых и значительными разрушениями. Так?

– Да, сэр, – ответила Эдит, глотая слюну.

– Можете не беспокоиться, Эдит. В вашем пансионе ровным счетом ничего не случится. Я уверен, что Эдвард Кенуэй об этом позаботится. Вы можете ему верить, Эдит. Некогда он был пиратом и успел натворить немало бед, но затем он избрал совершенно иной жизненный путь. Теперь он знает: чтобы видеть мир в ином свете, мы должны мыслить по-иному. И он поменял свое мышление.

– Приятно слышать, сэр, – пробормотала Эдит, не понимая, куда я клоню.

– А сейчас я соберусь и покину ваш пансион. Сюда я уже не вернусь, будьте уверены.

– Замечательно, сэр.

На кровати лежал узел с моими вещами. Я подхватил его и перекинул через плечо, затем, подумав, вытащил оттуда самое нужное: череп и кошелек с золотыми монетами. Его я вложил в руку Эдит.

– Сэр, это более чем щедро с вашей стороны.

– Эдит, вы были очень добры ко мне, – сказал я.

Она отошла в сторону:

– Сэр, я провожу вас к задней двери.

Я вошел в таверну, где в ожидании распоряжений должен был находиться рулевой «Галки».

– Бёртуисл, – подозвал я его.

– Да, сэр.

– Сегодня вечером подведи «Галку» к причалу. Мы отплываем.

– Слушаюсь, сэр.

Далее я отправился в ту часть города, где находились склады. Мой путь пролегал по задворкам и крышам. Я держался в тени, незаметный для чужих глаз.

«Эх, Мэри, если бы ты видела меня сейчас», – подумал я.

Склад Скотта был одним из многочисленных строений такого типа, прилегающих к порту. Над крышами виднелись мачты кораблей. Большинство складов уже закрылись до утра. Признаки жизни подавал лишь его склад. Факелы бросали оранжевые отсветы на погрузочную площадку. Рядом стояли пустые телеги. У закрытой двери торчали двое караульных. Не солдат. («Интересно, солдаты уже добрались до города?» – подумал я.) Это были местные громилы с дубинками в руках. Вероятно, они думали, что их позвали для легкой работенки, которая скоро кончится и можно будет промочить горло элем.

Я не торопился вылезать на свет и пока следил за дверью. Скотт уже внутри или пока не подошел? Я решал для себя: продолжать ли наблюдение или начинать действовать. В этот момент появилась Роуз. Тот же платок на голове. Корзина была набита одеждой для Эмметта Скотта – ее ненавистного хозяина и господина.

При виде Роуз громилы у двери похотливо облизнулись и шагнули ей навстречу. Я приклеился к стене соседнего склада. Оттуда мне было слышно, о чем они говорят.

– Мистер Скотт уже здесь? – спросила Роуз.

Один из громил заулыбался:

– Смотря кто его спрашивает, красотка.

Судя по выговору, он был из западных графств.

– Я принесла ему одежду.

– Так ты служанкой его будешь?

– Да.

– Тогда поторопись. Он, поди, тебя заждался.

Я видел, как Роуз закатила глаза. Стражники отошли, пропуская ее внутрь.

«Отлично. Скотт уже в своем логове».

Я проверил скрытый клинок. Пожалуй, особо торопиться не стоит. Я не буду убивать Скотта сразу. Прежде чем умереть, он мне кое-что расскажет.

Я тихонько выглянул из-за стены склада. От караульных меня отделяло несколько метров. Теперь нужно выбрать удобный момент и…

Изнутри донесся крик. Роуз. Мне стало не до выбора удобного момента. Нужно было действовать. Я выскочил из темноты. Одному караульному я полоснул клинком по горлу раньше, чем успел стихнуть крик Роуз. Второй, бормоча ругательства, взмахнул дубиной, но я схватил его за руку, впечатал лицом в стену и ударил клинком в бок. Он еще сползал по стене, когда я поднял засов дверцы в складских воротах и распахнул ее.

Меня встретили мушкетной пулей. Она просвистела над головой, едва я вбежал внутрь. Я оказался в помещении, заставленном ящиками с чаем. В дальнем конце темнел помост с несколькими служебными комнатенками.

На площадке помоста я увидел троих. Один стоял прямо на балке, словно намеревался прыгнуть с шестиметровой высоты.

Я спрятался за грудой ящиков. Моя попытка осторожно выглянуть оттуда спровоцировала второй выстрел. На этот раз пуля ударила в соседний ящик, осыпав меня щепками. Но мне хватило нескольких мгновений, чтобы составить общее представление о месте, куда я попал. Итак, наверху действительно были трое. Один из них – Уилсон – стоял с пистолетом, нацеленным в сторону моего укрытия. Рядом с ним потный Эмметт Скотт дрожащими пальцами лихорадочно пытался перезарядить второй пистолет, чтобы затем отдать Уилсону.

А выше, на другом ярусе помоста, покачивалась на нетвердых ногах перепуганная Роуз. Рот у нее был в крови. Наказание за предостерегающий крик. Руки служанки были связаны, на шее болталась петля. Роуз они поставили на узенький выступ, и в этом шатком равновесии ее удерживала только левая рука Уилсона.

Если он уберет руку, петля на шее Роуз затянется.

– Не приближайся, Кенуэй, – крикнул мне Уилсон, дождавшись, пока не уляжется пыль. – Иначе смерть этой девки будет на твоей совести.

Я догадывался об их дальнейших действиях. Они намеревались разоружить и убить меня, а потом повесить Роуз за предательство.

Что ж, придется спутать им карты.

Я вытащил из-за пояса пистолет, проверив заряд и пулю.

– Уилсон, это ведь ты тогда привел шайку мерзавцев на нашу ферму? Ты был главарем? Прятал лицо под капюшоном?

Я должен был это знать. Знать наверняка.

– Да, это я, – усмехнулся телохранитель Хейга. – И если б решать позволили мне, вы бы все трое сдохли той ночью.

Мне захотелось улыбнуться. «Ты упустил свой шанс», – подумал я.

Роуз всхлипнула, но тут же совладала с собой.

– Бросай на пол свой скрытый клинок, Кенуэй. Я не могу удерживать ее целую вечность, – предупредил Уилсон.

– Ну а ты, Эмметт? – задал я новый вопрос. – Ты был там?

– Меня там не было, – напряженным, испуганным голосом ответил он.

– Хотя ты бы очень обрадовался моей смерти. Верно?

– Кенуэй, ты был бельмом в моем глазу.

– Тебя погубила гордыня, Скотт. И не только тебя. Всех нас.

– Ты ничего не знаешь.

– Я знаю, что ты хладнокровно позволил моей любимой умереть.

– Я тоже ее любил.

– В том, что ты сделал, Скотт, нет ни капли любви.

– Тебе все равно не понять.

– Зато я понимаю, что твои амбиции и жажда власти погубили немало людей. И еще я понимаю, что теперь ты за это заплатишь.

Я вынул из кармана плаща метательный нож и подержал на ладони, ощущая его вес. «Это тебе не на деревьях упражняться».

Стараясь дышать медленно и глубоко, я встал и подвинулся к самому краю груды ящиков, за которой прятался.

«Готов? – мысленно спросил я себя и мысленно ответил: – Готов».

– Пошевеливайся, Кенуэй, – крикнул Уилсон. – У нас не бездна вре…

Я выбежал из укрытия, выстрелив в первую цель и метнув нож во вторую.

В обоих случаях я не промахнулся. Во лбу Эмметта Скотта появилась дырка. Он рухнул, выронив пистолет. Но Уилсон успел выстрелить в меня раньше, чем мой нож вонзился ему в плечо. Взвыв от боли, он попятился назад и уперся во внешнюю стену одной из комнатенок. Из-под застрявшего ножа фонтаном лилась кровь, а Уилсон безуспешно пытался дотянуться до второго пистолета.

Самое скверное, что он ранил меня в плечо. Я почувствовал влетевшую пулю. Позволить себе отвлечься и рассмотреть рану я не мог. Я даже не мог позволить себе короткой передышки, поскольку Уилсон разжал левую руку. И теперь Роуз падала, крича от страха. Но самого крика я не слышал: его заглушал грохот выстрелов и шум крови у меня в висках. Рана в плече отозвалась головной болью.

Роуз падала, разматывая веревку. Передо мной мелькнула страшная картина: туго натянутая веревка и болтающаяся на ней Роуз со сломанной шеей.

Нет!

Я стремглав взлетел на ящик, пробежал по нему, подпрыгнул, застонав от напряжения, и лезвием клинка перерезал веревку, успев поймать Роуз за талию. Мы оба шумно упали на каменный пол склада.

Не сказать, чтобы падение было безболезненным, но, главное, мы остались живы.

Сверху послышалась ругань Уилсона. Я выхватил из-за пояса второй пистолет, выставил дуло в щель между досками, сощурился и, увидев мелькнувший свет, нажал курок. Уилсон закричал, потом хлопнула дверь, и он скрылся в комнатенке.

Я заставил себя подняться. Раненое плечо горело от боли. Вдобавок у меня разболелась старая рана в боку, вызвавшая хромоту. Но я должен был догнать Уилсона. Я взбежал на помост, ворвался в комнатенку и увидел вторую дверь. Она вела на внешнюю лестницу. Я выбрался туда, оперся о перила, вглядываясь в сумрак и силуэты окрестных строений.

Уилсон как сквозь землю провалился. В гавани поскрипывали корабельные снасти. Кричали неугомонные чайки. Я сосредоточился, включив обостренное чутье, и тогда услышал. Нет, не Уилсона. Я услышал строевой шаг идущих солдат. Они приближались к гавани.

Они уже здесь. Они совсем близко.

Выругавшись, я похромал обратно. Надо было проверить, в каком состоянии Роуз. Убедившись, что она отделалась испугом и ушибами, я поспешил по кровавому следу, оставленному Уилсоном.

 

71

А ты в это время находилась в моей каюте. Как мне сказали, крепко спала. Событий, происшедших тем вечером, ты не видела и не слышала, за что я лишь могу благодарить Бога.

Добравшись до гавани, я обнаружил Уилсона мертвым. Его тело лежало возле ступеней, ведущих на причал. Он торопился на корабль. В прошлый раз судно называлось «Кэролайн». Потом его переименовали в честь женщины, на которой женился Мэтью Хейг. Не знаю, когда именно это произошло, но корабль теперь носил имя «Шарлотта».

Хейг находился там. Человек, даже не подозревавший, что к нему подбирается смерть. Сквозь вечерний сумрак я разглядел несколько фигур, двигавшихся вдоль кормового планшира. Охрана. Меня это не волновало. Ничто не могло помешать моему появлению на борту этого корабля.

Если стражники видели или слышали, как Уилсон упал, скорее всего, они подумали, что он пьян. А если они заметили меня, склонившегося над его телом, то наверняка решили, будто и я тоже пьян. Пока что их ничего не настораживало.

Их было четверо. Я это увидел, торопясь к месту стоянки «Галки». Между нашими кораблями покачивалась парусная лодка. Я отвязал ее канат и, упершись в корму, оттолкнул лодку. Затем я поспешил на «Галку» и приказал своему новому квартирмейстеру Хэнли готовить корабельные пушки к бою.

Хэнли, восседавший с ногами на штурманском столе, быстро вскочил:

– Что? В чем дело, сэр? Черт побери, а с вами-то что?

– Мушкетная пуля угодила в плечо.

– Вы нашли тех, кого разыскивали?

– Двоих из них.

– Я пошлю за док…

– Отставить, Хэнли! – рявкнул я. – Это подождет. Справа от нас стоит корабль «Шарлотта». Там находится третий человек, которого я ищу. Приготовь орудия правого борта. Если у меня не получится задуманное, потопите тот корабль.

Я бросился к двери каюты, но остановился, резко повернувшись к нему. Естественно, рана тут же отозвалась вспышкой боли.

– Хэнли, это еще не все.

– Слушаю, сэр.

Хэнли переминался с ноги на ногу. Вид у квартирмейстера был встревоженный.

– Заодно приготовьте и кормовые орудия. Вся команда должна быть вооружена. Сюда движется отряд солдат.

– Как это понимать, сэр?

Я виновато посмотрел на него:

– Хэнли, все вы должны выглядеть устрашающе. Если все пойдет по плану, мы быстро выпутаемся из этой заварушки.

Мои слова не убедили, а еще сильнее обеспокоили Хэнли. Я улыбнулся, стараясь выглядеть как можно увереннее. Уходя, я захватил лежавший под дверью клин.

Парусная лодка медленно уплывала в открытое море. Ее заметили с палубы «Шарлотты». Послышались крики и смех. Дурачье! Они видели в этом шутку, а не опасность. Я спрыгнул на причал. От кормы «Шарлотты» меня отделяла пара метров.

– Это Уилсон, – крикнул я, взбираясь по их сходням.

К планширу подошел караульный, вероятно, чтобы поздороваться. Я «поздоровался» с ним кулаком в лицо, после чего перетащил через планшир и сбросил на камни причала. На крик прибежал другой матрос. Происшедшее он принял за несчастный случай, пока не увидел меня и лезвие скрытого клинка, поблескивающее в лунном свете. Через мгновение это лезвие полоснуло ему по горлу.

Оставалось еще двое караульных. Не обращая на них внимания, я побежал в сторону капитанской каюты. Заглянув в окошко, я увидел у стола Мэтью Хейга. Мэтью Хейга, ставшего на десять лет старше и явно чем-то обеспокоенного. Рядом с ним находился его секретарь.

Мельком взглянув на приближавшихся караульных, я рванул дверь каюты.

– Дуй отсюда, – велел я секретарю.

Хейг выронил бокал. Оба во все глаза смотрели на меня.

Понимая, что вначале придется устранять караульных, я выругался, захлопнул дверь и застопорил клином засов. «Они могли бы убежать, но сами выбрали свою смерть», – мысленно объяснял я себе, убивая обоих. По правому борту «Галки» открывались оружейные щели с жерлами пушек. «Молодцы, ребята», – подумал я. Они все стояли на палубе, размахивая мушкетами и мечами.

– Капитан, помощь нужна? – крикнул мне кто-то.

Нет. Здесь я справлюсь сам. Я вытащил клин и распахнул дверь капитанской каюты.

– У тебя есть последний шанс, – бросил я секретарю, который буквально рухнул на меня.

– Арчер, – взвыл Хейг, но его никто не слушал.

Я вытащил Арчера на палубу и снова заклинил дверь каюты. Хейг остался внутри.

– Убирайся с корабля! – приказал я Арчеру.

Тот не нуждался в дальнейших понуканиях. Секретарь бросился к корме – только пятки сверкали.

А солдаты уже подходили к портовой стене, громко печатая шаг.

– Смолы! – крикнул я своей команде. – Несколько бочек, и поживее!

С «Галки» мне перебросили бочонок. Открыв его, я вылил содержимое под дверь каюты.

– Умоляю… – Хейг барабанил в крепко закрытую дверь.

Но я был глух к его мольбам. Солдаты подошли совсем близко. Загрохотали колеса не то телеги, не то кареты. Я в этот момент выливал на палубу содержимое второго бочонка. Я знал: стоит обернуться, и я увижу поблескивающие штыки.

«Двух бочонков хватит? – раздумывал я. – Должно хватить».

Теперь я их видел – силуэты солдат, выстроившихся на парапете стены. Меня они тоже заметили. Сдернув с плеч мушкеты, солдаты стали прицеливаться. В ответ команда «Галки» стала целиться в них. Я схватил факел и полез по вантам, выбрав место, откуда можно будет бросить факел на палубу «Шарлотты» и перебраться на «Галку», не угодив в горящую смолу.

Конечно, если раньше меня не собьет чья-то пуля.

И вдруг послышалась команда:

– Не стрелять!

 

72

Приказ прозвучал из подъехавшей кареты. Не успела она остановиться, как ее дверца открылась.

Оттуда выскочил лакей, приладивший лесенку, по которой мгновение спустя сошел высокий, сухопарый, щеголевато одетый джентльмен. Следом за ним выбрался третий. Это был грузный человек в длинном белом парике, рубашке с оборками, изящном атласном камзоле и бриджах. Чувствовалось, он любил вкусно поесть, запивая свои обильные обеды таким же обильным количеством портвейна и бренди.

Лакей и сухопарый джентльмен изумленно озирались, видя столько оружия, направленного в их сторону. Случайно или намеренно, но они оказались в таком месте, где с одной стороны на них глядели мушкеты солдат, а с другой – мушкеты и пушки «Галки». Довершал эту устрашающую картину я, повисший на вантах и готовый в любой момент сбросить горящий факел на «просмоленную» палубу.

Грузный джентльмен подвигал губами, словно проверяя их способность говорить. Затем он сложил руки на груди, запрокинул голову и, с явным изумлением глядя на меня, спросил:

– Я имею удовольствие обратиться к капитану Эдварду Кенуэю?

– А вы сам кто будете? – вопросом ответил я.

Оторопевшие солдаты изумленно таращились на меня.

– Вас очень давно не было в Англии, капитан Кенуэй, – улыбнулся толстяк.

Да, очень давно.

Толстяк причмокнул губами и снова улыбнулся:

– В таком случае вам простительно меня не знать. Но думаю, фамилия Уолпол вам знакома. Я – сэр Роберт Уолпол, первый лорд казначейства, министр финансов и глава палаты общин.

Странно. При столь внушительных титулах он должен быть одним из самых могущественных людей Англии. И в то же время… Уолпол. Такое просто невозможно.

Он кивал, словно читая мои мысли:

– Вы не ошиблись, капитан Кенуэй. Дункан Уолпол, чью жизнь вы когда-то оборвали и чьим именем назвались, был моим двоюродным братом.

Эти слова заставили меня напрячься. Какую игру вел со мной разодетый толстяк? И кем был приехавший с ним сухопарый джентльмен? А ведь, пожалуй, лицо сухопарого чем-то напомнило мне лицо Мэтью Хейга. Может, это его отец, сэр Обри Хейг?

Уолпол ободряюще мне помахал:

– Я ни в чем вас не упрекаю. Мой двоюродный брат был не только причастен к делам, от которых я держусь подальше, но и вообще являлся человеком вероломным. Он не обременял себя принципами. Тайны людей, доверившихся ему, он был готов продавать тем, кто подороже заплатит. Мне стыдно сознавать, что он носил фамилию Уолпол. Так что вы во многом оказали моей семье большую услугу.

– Понимаю. Вы поэтому приехали сюда? Поблагодарить меня за убийство двоюродного брата?

– Нет. Вовсе не потому.

– Тогда чем я обязан вашему визиту? Как видите, я тут несколько занят.

Я нарочно помахал факелом. Мэтью Хейг колотил в дверь крепко запертой каюты. Его глухие удары были единственными звуками, раздававшимися в напряженной тишине причала. Солдаты и матросы глядели друг на друга через прицелы мушкетов. Обе стороны ждали приказа.

– Боюсь, капитан Кенуэй, что я вынужден вмешаться в ваши дела, поскольку они касаются не только вас, – крикнул Уолпол. – Я не могу позволить вам осуществить их так, как вы задумали. Поэтому я настоятельно прошу вас бросить факел в воду и спуститься вниз. В противном случае я прикажу солдатам пристрелить вас.

Услышав это, я насмешливо фыркнул:

– Учтите, сэр Роберт: едва вы прикажете стрелять, мои люди откроют ответный огонь. Боюсь, в перестрелке могут случайно задеть и вас. Я уж не говорю про вашего друга. Это сэр Обри Хейг, если не ошибаюсь?

– Да, сэр, это я, – сказал сухопарый, выходя вперед. – Я приехал, чтобы умолять вас о милосердии к моему сыну.

По нему было видно: сын доставлял ему немало огорчений.

– Покажите мне ваши пальцы, – потребовал я.

Хейг-старший поднял руки. На одном из пальцев блеснуло тамплиерское кольцо. Это ожесточило мое сердце.

– Теперь вы, сэр Роберт.

Его руки оставались сцепленными на животе.

– Вы не увидите у меня никакого кольца, капитан Кенуэй.

– Почему вас так удивляет мое требование? Насколько я знаю, тамплиеры чтят ранг и статус. Откуда я знаю, что сейчас говорю не с их Великим магистром?

Он улыбнулся:

– Капитан Кенуэй, никакая власть не является абсолютной. Я приехал сюда не затем, чтобы играть роль посланника одной стороны, не говоря уже о другой. Цель моего приезда – предотвращение варварства.

Я нахмурился. Ах, варварства? Почему-то они не думали о варварстве, когда жгли ферму моих родителей. Где тогда был сэр Роберт Уолпол? Наверное, угощался портвейном со своими дружками-тамплиерами? Хвалил себя за то, что держится в стороне от их авантюр. Естественно, он мог себе это позволить. Он и тогда был наверняка достаточно богат и влиятелен.

Запертый в каюте Мэтью Хейг скулил и всхлипывал.

– Насколько понимаю, вы вернулись в родные края с намерением мстить? – спросил Уолпол.

– Да. Есть те, с кем я намерен расквитаться.

Уолпол кивнул, потом спросил:

– И Вудс Роджерс, наверное, один из них?

– Да, – удивленно засмеялся я. – Он значится в моем списке.

– Скажите, а изменятся ли ваши намерения относительно него, если вы узнаете, что нынче Роджерс томится в тюрьме для должников? Что раны, нанесенные вами, причинили непоправимый вред его здоровью? Что его орден отрекся от него? Вас интересует из-за чего? Из-за несдержанного характера и еще потому, что он, невзирая на предупреждения, продолжал заниматься работорговлей. Как видите, капитан Кенуэй, Роджерс – сломленный человек. Может, вы учтете все это и откажетесь от желания мстить ему дальше?

Уолпол был прав. Пожалуй, смерть от моего клинка была бы для Роджерса лучшим исходом, нежели жизнь в нищете и страданиях.

– Роджерс занимает не главное место в моем списке, – крикнул я в ответ. – А вот человек, запертый в каюте, – он у меня на одном из первых мест.

Уолпол печально улыбнулся:

– Этот глупый, ветреный мальчишка, вечно попадающий под чужое влияние. Вы должны мне поверить, капитан Кенуэй, когда я говорю, что главные злодеи этого эпизода уже приняли смерть от вас. Смею вас уверить: позор, который навлек на себя Мэтью, является достаточным наказанием за его проступки.

Я глотал воздух, вспоминая вопрос матери о количестве убитых мной. Я думал о жестокости Черного Барта. Мне вспоминался дух Мэри Рид, мужество Адевале и щедрость Черной Бороды.

А еще я думал о тебе. Торрес ошибся, говоря, что у меня никого нет. У меня есть ты. Я помнил, какой надеждой сияли твои глаза.

– Сегодня, капитан Кенуэй, я хочу сделать вам предложение, – продолжал Уолпол. – Надеюсь, оно придется вам по душе и наконец-то опустит занавес над всей этой печальной историей.

Уолпол излагал свое предложение. Я слушал. Когда он закончил, я сообщил ему ответ и бросил факел.

 

73

Разумеется, факел я бросил в море.

Почему я так поступил? Потому что Уолпол предлагал помилование мне и моим людям. Я видел, с каким ожиданием ребята смотрели на меня. По английским законам каждый из них был преступником, но каждый хотел начать жизнь с чистого листа. А Уолпол обещал всем, кто находился на борту «Галки», новую жизнь.

Но его предложения были гораздо щедрее. Собственность. Возможность заняться достойным делом. Уолпол обещал ввести меня в лондонские деловые круги.

Поэтому я слез с вантов, солдаты опустили мушкеты, а команда «Галки» вздохнула с облегчением. Освобожденный Мэтью Хейг бросился к отцу, размазывая слезы и бормоча мне слова извинения. Мы с Уолполом отошли в сторону. Он заговорил о тех, с кем намеревался меня познакомить. Это была семья лондонского домовладельца Стивенсона-Окли и человек по фамилии Бёрч – помощник в моих новых делах.

Уолпол заверил меня: милосердие, проявленное мной, будет щедро вознаграждено. Он, со своей стороны, обещал сделать все, чтобы я стал тем, кем всегда хотел стать, – достойным человеком.

Конечно, мои устремления с некоторых пор простерлись дальше желаний разбогатеть и занять место в обществе. Но деньги, достойное дело и дом в Лондоне явятся прекрасным фундаментом для постройки новой, более обеспеченной жизни. Прекрасным фундаментом, это правда.

И потом, в Лондоне я сумею заняться еще одним делом. Я имею в виду мою деятельность ассасина.

Не пора ли нам, дорогая, поднимать паруса и брать курс на Лондон?