1

День начался с паники.

– Мы считаем, что тебе не следует отправляться туда с горничной, – заявила миссис Кэрролл.

Жуткая семейка собралась в вестибюле и придирчиво оглядывала нас с Элен. Мы готовились к выполнению тайной миссии.

– Мне Элен ничуть не помешает, – ответила я.

Естественно, мне становилось боязно при мысли, что я отправлюсь на задание одна. А так я хотя бы не буду волноваться за Элен.

– Элиза права, – сказал мистер Уэзеролл, выходя вперед и сердито тряся головой. – Она сможет придумать историю про то, как ее семья внезапно разбогатела. Я не хочу отпускать ее одну. И раз уж я не могу отправиться с ней, пускай Элен поедет вместо меня.

Лицо миссис Кэрролл по-прежнему выражало сомнение.

– Горничная – это дополнительная забота. Обуза.

– Миссис Кэрролл, – прорычал мистер Уэзеролл, – при всем уважении, но сейчас вы говорите полнейшую чушь. Элизе не надо вживаться в роль девушки из знатной семьи. Эту роль определила ей жизнь. Она великолепно справится.

Наше будущее решали другие люди, а мы с Элен стояли и терпеливо ждали. Я уже писала о наших многочисленных различиях. Но было и нечто общее, роднившее нас: нашу участь решали не мы, а кто-то другой. К этому мы обе уже успели привыкнуть.

Когда мистер Уэзеролл закончил препираться с нашими хозяевами, наши пожитки погрузили на крышу кареты. Кучер был из числа тех людей, которым, по словам миссис Кэрролл, мы вполне могли доверять. Карета повезла нас в другую часть Лондона, именуемую Блумсбери. Дом, куда мы ехали, находился на Куин-сквер.

 

2

– Прежде она называлась площадью королевы Анны, – сообщил нам кучер. – А теперь просто Куин-сквер – площадь Королевы.

Вместе с нами он поднялся по ступенькам крыльца и несколько раз дернул шнурок звонка. Пока мы ждали, я разглядывала площадь, по обеим сторонам которой аккуратными рядами стояли белые особняки. Очень по-английски. К северу тянулись поля. Невдалеке высилась церковь. На дороге резвились дети, бегая перед каретами и телегами. Улица бурлила жизнью.

Послышались шаги, отчаянно заскрипели засовы. Я старалась держаться уверенно и выглядеть той, за кого собралась себя выдавать.

Как ее там звали?

– Мисс Ивонн Альбертине с горничной Элен желают видеть мисс Дженнифер Скотт, – сказал кучер дворецкому, открывшему дверь.

Если мир у нас за спиной был полон жизни и шума, дом вызывал ощущение чего-то мрачного и зловещего. Я подавила стойкое нежелание туда входить.

– Мисс Скотт ожидает вас, мадемуазель, – бесстрастно сказал дворецкий.

Мы прошли в просторный вестибюль, стены которого были обшиты деревянными панелями. Туда выходило несколько дверей. Все они были закрыты. Нас окружал густой сумрак. Единственным источником света служили окна коридора второго этажа. Тишина этого дома показалась мне почти мертвой. Здешняя обстановка… я порылась в памяти и вспомнила: так выглядел наш версальский замок в первые дни после маминой смерти. То же ощущение остановившегося времени; жизни, притушенной до осторожных шагов и разговоров шепотом.

Меня заранее предупредили, в какую обстановку я попаду. Мисс Дженнифер Скотт – старая дева лет семидесяти пяти – отличалась… странностями. Она питала отвращение к людям. Речь шла не о незнакомцах или людях с определенными чертами характера, а о людях вообще. Штат прислуги в ее доме на Куин-сквер был немногочисленным. По причинам, которые Кэрроллы так и не открыли мне, эта старуха всерьез интересовала английских тамплиеров.

Кучера отпустили. Элен куда-то увели; наверное, на кухню, где она робко встанет в углу, а местная прислуга будет пялиться на бедняжку, почти насквозь пронизывая взглядами. Когда мы с дворецким остались одни, он повел меня в гостиную.

Я очутилась в большой комнате с зашторенными окнами. Напротив каждого стояла кадка с высоким растением. Я решила, что это сделано нарочно: растения загораживали обзор как обитателям дома, так и прохожим на улице. В гостиной было сумрачно и не слишком чисто. Перед камином, где лениво потрескивал огонь, сидела хозяйка дома – мисс Дженнифер Скотт.

– Миледи, к вам мисс Альбертине, – доложил дворецкий.

Не дождавшись ответа, он ушел, тихо закрыв дверь и оставив меня наедине со странной дамой, питавшей отвращение к людям.

Что еще я знала о ней? Эдвард Кенуэй – ее отец – был пиратом, а впоследствии примкнул к ассасинам. Ее сводный брат Хэйтем Кенуэй был великим магистром тамплиеров в Северной Америке. Наверное, это их портреты я видела на стене. Лица мужчин имели сходство. Один был изображен в одеянии ассасина, второй (скорее всего, Хэйтем) – в военной форме. Сама Дженнифер немало лет провела на континенте, став жертвой непрекращающейся войны между ассасинами и тамплиерами. Хотя никто толком не знал, что́ именно она пережила, чувствовалось, что прошлое оставило на ней свои шрамы.

В огромной гостиной, кроме нас, никого больше не было. Некоторое время я наблюдала за хозяйкой. Та сидела, подперев подбородок рукой, смотрела на огонь и, похоже, была поглощена своими мыслями. Может, мне следовало кашлянуть и тем самым привлечь ее внимание? Или просто подойти и представиться? Мне на выручку пришел огонь. Пламя затрещало и вспыхнуло, выведя хозяйку из ее странного полусонного состояния. Казалось, старуха вспомнила, где находится, медленно подняла голову и взглянула на меня поверх очков.

Мне говорили, что некогда она была красавицей. В ее облике и сейчас оставалось что-то от прежней красоты. Прежде всего, черты лица. Черные волосы, обильно тронутые сединой, были несколько лохматыми, как у ведьмы. Умные глаза смотрели жестко, оценивающе. Я покорно стояла, позволяя ей разглядывать меня.

– Подойди ближе, дитя мое, – наконец произнесла старуха, указывая мне на стул напротив ее кресла.

Я села и вновь превратилась в предмет пристального изучения.

– Тебя зовут Ивонн Альбертине?

– Да, мисс Скотт.

– Можешь называть меня Дженнифер.

– Благодарю вас, мисс Дженнифер.

– Просто Дженнифер, – скривив губы, поправила она.

– Как вам будет угодно.

– Я знала твоих бабушку и отца, – сказала Дженнифер и взмахнула рукой. – Не в том смысле, что я была близко с ними знакома. Мы встречались с ними в замке близ вашего родного Труа.

Я кивнула. Кэрроллы меня предупреждали: Дженнифер Скотт отличается подозрительностью и, скорее всего, устроит мне проверку. Похоже, она уже началась.

– Что-то я запамятовала имя вашего отца, – призналась мисс Скотт.

Она даже наморщила лоб, словно напряженно вспоминала.

– Лусио, – подсказала я.

– Совершенно верно, – подняла палец она. – Конечно же, Лусио. А имя бабушки?

– Моника.

– Да, да. Прекрасные люди. Как они нынче?

– К великому сожалению, оба покинули наш мир. Бабушка умерла несколько лет назад, а отец – в середине прошлого года. Причиной визита к вам стало одно из предсмертных распоряжений отца. Он говорил, что я непременно должна встретиться с вами.

– В самом деле?

– Миледи, я слышала от отца, что та встреча между ним и мистером Кенуэем окончилась не лучшим образом.

– Напомните мне, дитя мое, – попросила старуха, бесстрастно глядя на меня.

– Мой отец ранил вашего брата.

– Ах, да, – кивнула она. – Он вонзил меч прямо в сердце Хэйтема. Как же я могла забыть?

«Все-то ты помнишь», – подумала я.

– В этом отец раскаивался до конца дней, – печально улыбаясь, сказала я. – Он мне рассказывал, как ваш брат, прежде чем потерять сознание, потребовал, чтобы к моим родным проявили милосердие.

Дженнифер кивала, сцепив пальцы и упираясь подбородком в грудь.

– Да, помню. Помню. Ужасное происшествие.

– Даже перед смертью отец сожалел об этом.

Она улыбнулась:

– Печально, что он не смог приехать сюда и поведать мне о своих угрызениях совести. Я бы убедила Лусио в тщетности его терзаний. Мне самой часто хотелось пронзить Хэйтема мечом.

Дженнифер смотрела на пляшущие языки пламени. У нее изменился голос; наверное, от нахлынувших воспоминаний.

– Маленький негодяй. Мне надо было бы убить его еще в детстве.

– Сомневаюсь, что вы говорите это всерьез…

Она криво усмехнулась:

– Конечно, это не всерьез. И вряд ли Хэйтем был виноват в случившемся. По крайней мере, не он один. – Дженнифер глубоко вздохнула, нашарила трость, примостившуюся возле подлокотника кресла, и встала. – Идемте. Должно быть, вы устали после дороги. Я провожу вас в вашу комнату. Боюсь, я не из тех, кто жаждет общения, особенно когда дело касается моей вечерней трапезы. Так что ужинать вам придется в одиночестве. Но быть может, завтра мы погуляем по саду и познакомимся поближе?

Я встала и сделала реверанс:

– Была бы вам очень признательна.

Отведенная мне комната располагалась на втором этаже. Пока мы туда поднимались, Дженнифер сказала:

– А знаете, вы очень похожи на вашего отца.

Естественно, она имела в виду Лусио. Я задумалась над ее словами. Уж не знаю, была ли я и вправду похожа на этого человека, но одно мне стало предельно ясно: Дженнифер – дама себе на уме и ее так просто не проведешь.

– Благодарю вас, миледи, – ответила я на ее «комплимент».

 

3

Ужинала я действительно одна. Элен мне прислуживала. Покончив с едой, я отправилась к себе в комнату, собираясь лечь спать.

Должна признаться, меня немного раздражает то, как Элен буквально трясется надо мной. Я почти сразу же запретила ей меня одевать и раздевать. Но бедняжка сказала, что должна хоть чем-то себя занять. Она устала часами слушать нуднейшие сплетни местных слуг. Я разрешила ей разложить мою одежду и принести мне теплой воды для умывания. Вечером я позволила Элен расчесать мои волосы. Это занятие доставляет удовольствие и мне.

– Как ваши успехи, мадемуазель? – спросила она вполголоса по-французски, не переставая водить гребнем.

– Думаю, пока все идет хорошо. А тебе удалось перекинуться с мисс Скотт хоть парой слов?

– Нет, мадемуазель. Я лишь видела, как она куда-то шла.

– Ты не много потеряла. И впрямь странная особа.

– Чудачка, каких свет не видывал?

Это было одним из выражений мистера Уэзеролла. Мы улыбнулись, глядя друг на друга в зеркало.

– Да, – сказала я, – именно так.

– А мне можно узнать, чего мистеру и миссис Кэрролл от нее надо?

Я вздохнула:

– Даже если бы я знала, то не сказала бы.

– Так вы не знаете?

– Пока нет. Кстати, который час?

– Скоро десять, мадемуазель Элиза.

– Мадемуазель Ивонн, – прошипела я, наградив ее сердитым взглядом.

Элен покраснела:

– Простите, мадемуазель Ивонн.

– Больше таких оплошностей не допускай.

– Виновата, мадемуазель Ивонн.

– А теперь ступай.

 

4

Когда она ушла, я вытащила из-под кровати свой чемодан и склонилась над ним, щелкнув замками. Стараниями Элен он был пуст, но она не догадывалась о существовании второго дна. Под матерчатой петелькой скрывалась защелка, которую я и нажала. Внешнее дно откинулось, обнажив то, что лежало внутри.

А там, среди прочего, находились подзорная труба и небольшой сигнальный фонарь. Я вставила в него свечу, взяла подзорную трубу и прошла к окну. Я отдернула штору ровно настолько, чтобы мне была видна Куин-сквер.

Мистер Уэзеролл расположился напротив. Для всех он выглядел как обыкновенный кучер обыкновенного кеба, ожидающий пассажира. Он восседал на козлах двуколки. Нижняя часть лица была закрыта шарфом. Я подала условный сигнал. Он ответил, прикрыв рукой фонарь кеба. Затем, оглянувшись по сторонам, мистер Уэзеролл развязал шарф. В подзорную трубу мне было хорошо видно его лицо и губы, произнесшие:

– Привет, Элиза.

– Привет, – одними губами ответила я.

Затем начался наш молчаливый разговор.

– Как дела?

– Устроилась.

– Хорошо… Элиза, будь осторожна, – сказал он.

Если одними движениями губ можно было передать искреннюю тревогу и заботу, мистер Уэзеролл сегодня вечером изрядно в этом преуспел.

– Буду, – пообещала я.

Я улеглась в кровать, пытаясь разгадать причину отправки меня в этот странный дом.

 

1

Ох, как много мне нужно вам рассказать о событиях последних нескольких дней! Мой меч в третий раз вкусил крови, но уже находясь в моей руке. И мне кое-что открылось. Если перечитать записи прежних лет, это открытие я должна была бы сделать еще тогда и не забывать о нем.

Но не буду забегать вперед.

– Скажите, я могла бы увидеться с мисс Скотт сегодня за завтраком? – спросила я у одного из слуг.

Это было утро нашего первого дня в особняке старой леди. У слуги забегали глаза. Он молча удалился, оставив меня наедине с затхлым воздухом столовой. У меня урчало в животе (такое случалось каждое утро). Мои глаза скользили по длинному пустому столу, накрытому только для меня.

Вместо исчезнувшего слуги появился мистер Смит – дворецкий мисс Дженнифер. Закрыв дверь, он бесшумно подошел туда, где я сидела, расправляясь с завтраком.

– Прошу прощения, мадемуазель, – слегка поклонившись, начал он, – но сегодня мисс Скотт завтракает у себя. Вообще-то, она почти всегда завтракает у себя, особенно когда неважно себя чувствует.

Дворецкий слегка улыбнулся:

– Мисс Скотт просит вас чувствовать себя здесь как дома и очень надеется, что позже сумеет присоединиться к вам и продолжить знакомство.

– Я была бы ей очень признательна, – сказала я.

Нам с Элен оставалось только ждать. Первую половину утра мы с ней бродили по дому, словно парочка любопытных, желающих поглазеть на каждую мелочь. Вторую половину утра мы провели в гостиной, где мне наконец-то пригодились навыки швейного ремесла, которые нам годами вдалбливали в Королевском доме. Наша хозяйка по-прежнему не показывалась.

Не вышла она и днем, когда мы с Элен отправились прогуляться по садику. Вечером мой обед снова прошел в одиночестве.

Во мне нарастало недовольство. Я ведь изрядно рисковала, чтобы попасть в Англию. Вспоминались нелицеприятные сцены с мадам Левен. Я обманула отца и Арно. В Лондон я ехала, чтобы найти Раддока, а не тратить время, изображая искусную швею и чувствуя себя пленницей. И при этом я до сих пор не знала, какова истинная цель моего пребывания в доме Дженнифер.

Я ушла к себе, а в одиннадцать часов вновь подала сигнал мистеру Уэзероллу.

– Сейчас выйду, – губами сообщила я.

– Нет, нет, – стал возражать он, явно смутившись.

Но меня в окне уже не было. И потом, он хорошо знал мой характер: если я сказала, что выйду, значит обязательно выйду.

Я накинула пальто поверх рубашки, сунула ноги в туфли и крадучись направилась к входной двери. С величайшей осторожностью я отодвинула засовы, выбралась на крыльцо и устремилась к кебу.

– Дитя мое, ты сильно рискуешь, – суровым тоном произнес мистер Уэзеролл, но по всему чувствовалось: он рад меня видеть, хотя и пытается это скрыть.

– За весь день я ее так и не увидела, – выпалила я.

– Неужели?

– Представьте себе. Мне пришлось целый день слоняться по дому и саду, словно тупая, равнодушная павлиниха. Если бы я хоть знала, зачем меня сюда отправили, я бы постаралась поскорее завершить миссию и покинуть это жуткое место.

Я пристально посмотрела на него:

– Без шуток, мистер Уэзеролл, находиться здесь – то еще удовольствие.

Услышав свое любимое выражение, он кивнул, подавляя усмешку:

– Элиза, кое-что прояснилось. Они мне сегодня рассказали. Тебе необходимо добыть письма.

– Какие именно?

– Те, что пишут на бумаге. Письма Хэйтема Кенуэя, которые он посылал Дженнифер Скотт незадолго до своей смерти.

– И всего-то?

– Разве этого недостаточно? Дженнифер Скотт – дочь ассасина. Письма ей писал тамплиер, занимавший высокое положение. Кэрроллам захотелось узнать содержание этих посланий.

– В таком большом доме их можно долго искать.

– Прежде Кэрроллы пытались внедрить своего человека в штат прислуги. Письма найти ему не удалось. У них сложилось впечатление: эти послания хранятся в труднодоступном месте. Мисс Скотт явно не держит их в своем бюро перевязанными изящной ленточкой. Она их спрятала.

– А как насчет других поисков?

– Ты имеешь в виду Раддока? По словам Кэрроллов, их люди наводят справки.

– Мы это слышали от них еще месяц назад.

– Подобные дела требуют времени.

– По-моему, все это слишком затягивается.

– Элиза… – Мистер Уэзеролл посмотрел на меня с укоризной.

– Не волнуйтесь. Я не наделаю глупостей.

– Рад слышать, – вздохнул он. – Ты и так находишься в достаточно опасном положении. Постарайся его не усугублять.

Я чмокнула его в щеку, выбралась из кеба и стремглав побежала обратно. Тихо войдя в дом, я постояла, успокаивая дыхание, и вдруг обнаружила, что рядом кто-то есть.

Этот кто-то выступил из сумрака. Лицо человека оставалось в тени, но я узнала мистера Смита.

– Мисс Альбертине? – удивился он.

Он склонил голову набок, сверкнув глазами. На мгновение я совсем забыла, что являюсь Ивонн Альбертине из Труа.

– Это вы, мистер Смит, – пробормотала я, запахивая пальто. – Вы меня напугали. Я лишь…

– Просто Смит, – поправил он меня. – Не надо никакого «мистера».

– Простите, Смит. – Я повернулась, кивнув на входную дверь. – Выходила подышать воздухом.

– Мисс, вам недостаточно окна? – вполне дружелюбным тоном спросил дворецкий, так и не выступая из тени.

Я почувствовала легкое раздражение. Моя внутренняя Мэй Кэрролл возмутилась, что меня допрашивает «какой-то дворецкий».

– Мне нужно было больше воздуха, – не слишком убедительно сказала я.

– Я вполне понимаю ваше желание. Но, видите ли… когда мисс Скотт была девушкой… примерно вашего возраста, этот дом подвергся нападению, во время которого убили ее отца.

Я знала эту историю, однако кивала, изображая внимательную слушательницу.

– Семью мисс Скотт охраняли солдаты, несущие караул. У них были сторожевые собаки, и все же налетчики сумели проникнуть в дом. Они устроили пожар, отчего дом серьезно пострадал. Когда хозяйка вернулась сюда, она распорядилась, чтобы все двери были постоянно закрыты на засовы. И ночью, и днем. Разумеется, вы вольны покидать дом в любое время… – На лице дворецкого мелькнула невеселая улыбка. – Но я настаиваю, чтобы это происходило в присутствии кого-то из слуг. Он запрет засовы после вашего ухода и потом, когда вы вернетесь.

– Конечно, – улыбнулась я. – Я все поняла. Больше такого не повторится.

– Благодарю. Буду вам очень признателен.

Дворецкий все время разглядывал мою одежду, явно показавшуюся ему несколько странной. Затем он удалился, махнув рукой в сторону лестницы.

Я ушла, проклиная собственную глупость. Мистер Уэзеролл был прав. Я не имела права так рисковать.

 

2

Следующий день во всем напоминал предыдущий. Я снова завтракала одна. Мне снова обещали, что «позже» мисс Скотт увидится со мной, и просили не отлучаться из дома. Я опять бродила по коридорам, склонялась над своим неуклюжим шитьем, болтала о пустяках с Элен, не говоря уже о «вдохновляющей» прогулке по садику.

И все же кое-что в наших блужданиях изменилось к лучшему. Мои хождения больше не были бесцельными. Теперь я раздумывала о том, где Дженнифер могла прятать письма. Одна из дверей вестибюля вела в игровую комнату. Побывав там, я произвела быстрый осмотр деревянных панелей. Вдруг какая-то из них отодвигалась, открывая тайное хранилище? По правде говоря, нужно было бы тщательно осмотреть весь дом, но меня останавливали его внушительные размеры. Дженнифер могла прятать письма в любой из почти трех десятков комнат. Вчерашнее столкновение с дворецким меня напугало, и я не отваживалась на ночную разведку помещений. Нет, наилучшим шансом заполучить письма мне виделось более близкое знакомство с Дженнифер.

Но как его осуществить, если она почти безвылазно торчит в своей комнате?

 

3

Третий день также был похож на два предыдущих. Не стану о нем распространяться. Опять шитье, болтовня о пустяках. И потом – опостылевший вопрос:

– Элен, не пройтись ли нам по садику?

– Не нравится мне это, – признался мистер Уэзеролл, когда вечером у нас начался очередной обмен знаками.

Общаться посредством сигналов и чтения по губам было затруднительно, но иного нам не оставалось. Мистер Уэзеролл не поощрял моих поздних отлучек из дома, да и я не жаждала снова наткнуться на Смита.

– Что именно вам не нравится? – уточнила я.

– А то, что они могли заняться проверкой твоей легенды.

Если так, выдержит ли моя история проверку? Это знали только Кэрроллы. Мое благополучие полностью зависело от них, и это было так же верно, как и то, что я стала пленницей мисс Скотт.

Только на четвертый день – наконец-то! – Дженнифер Скотт соизволила покинуть свою комнату. Меня попросили ожидать ее возле конюшни. Нам предстояло совершить променад в Гайд-парк, на Роттен-Роу.

Приехав туда, мы пополнили число любителей полуденных прогулок. Мужчины и женщины чинно шли под раскрытыми зонтиками, не спасавшими от холода. Они махали проезжающим каретам, откуда им отвечали величественно, чуть ли не по-королевски. Всадники махали как пешеходам, так и пассажирам карет. Каждый мужчина, женщина и ребенок были изысканно одеты, и все они махали, чинно двигались, улыбались, снова махали…

Все, кроме мисс Скотт. Хотя она и оделась надлежащим образом, нарядившись в пышное платье, улыбки на ее лице не было. Она неодобрительно поглядывала на Гайд-парк через окошко в карете сквозь завесу седых волос.

– Ивонн, вы приехали в Лондон именно за этим, ведь так? – спросила она и сделала сердитый жест, словно отгоняя всех этих «махателей», «улыбальщиков» и маленьких детей в костюмчиках, застегнутых на все пуговицы. – Поглазеть на идиотов, чьи жизненные горизонты едва ли простираются дальше стен парка?

Я подавила улыбку. Пожалуй, моя мама и Дженнифер нашли бы общий язык.

– Я рассчитывала увидеть вас, мисс Скотт.

– Напомните, зачем?

– Выполняла отцовскую волю. Его предсмертное распоряжение. Помните?

Она скривила губы:

– Мисс Альбертине, я могу казаться вам старухой, но смею вас заверить: я не настолько одряхлела, чтобы забывать подобные вещи.

– Простите меня, я не хотела вас обидеть.

И снова этот жест, словно и я принадлежала к докучливой публике.

– Вы меня ничем не обидели, иначе я не преминула бы сказать вам об этом. Меня, мисс Альбертине, крайне трудно задеть. Можете быть уверены.

Я вполне ей поверила.

– Расскажите, как протекала дальнейшая жизнь вашего отца и бабушки после того печального дня, – попросила Дженнифер.

Я внутренне собралась и изложила добросовестно заученную историю.

– После того как ваш брат великодушно помиловал моих родных, они поселились в окрестностях Труа. Это им я обязана знанию английского, испанского и итальянского. Отец и бабушка не только прекрасно знали эти языки, но и делали превосходные переводы. У них не было отбоя от заказов, что позволяло им вести весьма обеспеченную жизнь.

Я умолкла, поглядывая на Дженнифер. Ее лицо оставалось бесстрастным. Ни малейшего признака сомнения в моих словах. В Королевском доме нам усердно вдалбливали иностранные языки. Если старухе вздумается устроить мне и эту проверку, я выдержу экзамен.

– Настолько обеспеченную, чтобы держать слуг? – спросила она.

– К счастью, да, – ответила я.

Я попыталась себе представить двух «непревзойденных знатоков иностранных языков», чьих заработков хватало бы на содержание прислуги, и… не смогла.

Если у Дженнифер и имелись сомнения, в ее серых полуприкрытых глазах прочесть их мне не удалось.

– Вы мне не рассказали про вашу мать.

– Отец женился на местной девушке. Родители сочетались браком, когда она была уже беременна. Вскоре последовали роды, стоившие ей жизни.

– И что теперь? Ваши бабушка и отец покинули этот мир. Чем вы собираетесь заниматься после возвращения из Англии?

– Вернусь в Труа и продолжу их дело.

Воцарилась долгая пауза.

– Простите мое любопытство, – сказала я наконец. – Поддерживал ли мистер Кенуэй отношения с вами, пока был жив? Возможно, вы переписывались?

Дженнифер смотрела в окно кареты, но я вдруг поняла, что она смотрит не на прохожих, а на свое отражение в стекле. Я затаила дыхание.

– Наверное, вы знаете, что он пал от руки собственного сына, – отрешенно произнесла она.

– Да, я слышала.

– Хэйтем, как и наш отец, прекрасно владел оружием, – сказала она. – Кстати, вы знаете, как погиб наш отец?

– Мистер Смит меня просветил, – ответила я и поспешно добавила, поймав ее настороженный взгляд: – Поясняя причину того, почему все двери в доме постоянно остаются закрытыми.

– Вынужденная мера. Эдварда… нашего отца… убил один из налетчиков. Известно, что первый проигранный поединок нередко становится для человека последним в его жизни. И выходить победителем из всех поединков тоже невозможно. Добавлю, что отец в то время был немолод. И все равно его опыт и сноровка позволили ему убить двоих нападавших. Мне думается, отца подвела рана, полученная еще в молодости. Она-то и не позволила ему действовать быстро. Хэйтем схожим образом не сумел выстоять против сына. Я часто думала о причине его поражения. Может, и ему, как Эдварду, помешало ранение? Может, то была рана, когда-то нанесенная вашим отцом? Или какая-то другая рана? Возможно, Хэйтем попросту решил, что настало время умереть, и счел благородным принять смерть от руки сына. Как вам известно, Хэйтем был тамплиером. Великим магистром Тринадцати Северо-Американских колоний. Вот так-то. Но я знаю о брате то, что известно очень немногим. Тем, кто, быть может, читал его дневники. И тем, кто читал его письма.

Письма. В моей груди бешено застучало сердце. Стук лошадиных копыт и непрестанная болтовня гуляющих мгновенно стихли.

– Дженнифер, вы меня заинтриговали. И что же вы узнали о своем брате?

– У него, дитя мое, были сомнения. Я узнала о них. Хэйтем находился под сильным влиянием своего наставника Реджинальда Берча, который занимался его образованием и, что важнее, выстраивал мировоззрение Хэйтема. Как бы то ни было, усилия Берча не прошли даром. Хэйтем умер тамплиером. Но учение тамплиеров, их принципы вызывали у него сомнения. Такова была его натура. Хотя брату вряд ли удалось найти ответы на свои вопросы, достаточно того, что он размышлял и сомневался. А у вас, Ивонн, есть убеждения?

– Конечно. Я унаследовала воззрения отца и бабушки, – ответила я. – Их жизненные ценности.

– У вас безупречные манеры. Добавить к этому благоговение, с каким вы относитесь к памяти ваших близких…

– Я стараюсь.

– А как насчет ваших более универсальных воззрений, Ивонн? К примеру, положение дел на вашей родине. Куда направлены ваши симпатии?

– Осмелюсь заметить, мисс Скотт, что положение дел в моей стране – предмет более сложный, где одних только симпатий недостаточно.

Дженнифер посмотрела на меня с некоторым удивлением.

– Очень разумный ответ, моя дорогая. Вы не из числа тех, кто родился быть ведомым.

– Я стараюсь обо всем составлять свое мнение.

– Уверена, что вы так и поступаете. И все-таки, ответьте подробнее на вопрос, который я вам задала: что вы думаете о положении дел во Франции?

– Мисс Дженнифер, я как-то не особо об этом задумывалась, – возразила я, не желая себя выдавать.

– Так задумайтесь сейчас. Сделайте одолжение.

Я вспомнила то, что слышала с ранних лет. Отец твердо верил в богоизбранность монарха и считал, что каждый человек должен знать свое место. Вспомнила крикливых во́ронов, годами мечтавших сместить короля, пусть и назначенного Богом. И конечно же, вспомнила маму, верившую в существование третьего пути.

– Я считаю, что наша страна нуждается в некоторых реформах.

– Вы так считаете?

– Во всяком случае, я так думаю, – помолчав, ответила я.

– Хорошо, хорошо, – кивала Дженнифер. – Прекрасно, когда у человека есть сомнения. У моего брата они тоже были. Его письма изобилуют сомнениями.

Опять эти письма!

– Судя по вашим словам, мистер Хэйтем был не только милосердным, но и разумным человеком, – сказала я, не зная, куда меня заведет этот ответ.

Дженнифер сдержанно рассмеялась:

– У него имелись свои недостатки. Но в глубине сердца он был, как мне думается, добрым и мудрым человеком.

Рукояткой трости она постучала в потолок кареты:

– Поехали. Пора возвращаться. Близится время ланча.

Мы возвращались на Куин-сквер. Я думала о том, что близка к выполнению миссии, как вдруг Дженнифер сказала:

– Прежде чем мы усядемся за стол, хочу вам кое-что показать.

«Неужели те самые письма?» – подумала я.

Карета подъехала к дому. Кучер помог нам выйти, но почему-то не поднялся с нами на крыльцо, а вернулся на свое сиденье, тронул поводья, и карета скрылась за стеной густого тумана, клубящегося вокруг колес.

Мы молча поднялись. Дженнифер дернула шнурок звонка, выждала несколько секунд и позвонила еще два раза. Эти звонки были короче и энергичнее первого.

Возможно, я тихо сходила с ума, но…

Поспешный отъезд кучера. Странные звонки. Я заставляла себя улыбаться, хотя внутри у меня все сжалось. Заскрипели засовы. Дверь открылась. Дженнифер едва заметным кивком приветствовала Смита и вошла внутрь.

Дверь закрылась. Исчез негромкий шум площади. Меня охватило уже знакомое ощущение плена, только сейчас к нему примешивался откровенный страх. Я чувствовала: что-то здесь не так. И куда подевалась Элен?

– Смит, будьте так любезны, передайте Элен, что я вернулась, – попросила я дворецкого.

Он, как всегда, поклонился и с улыбкой произнес:

– Непременно, мадемуазель.

И не двинулся с места.

Я вопросительно посмотрела на Дженнифер. Мне очень хотелось ошибиться в мрачных предчувствиях. Хотелось, чтобы мисс Скотт отчитала дворецкого за нерасторопность, но на него она даже не взглянула. Она в упор смотрела на меня.

– Идемте. Я хочу показать вам игровую комнату, где оборвалась жизнь моего отца.

– Конечно, мисс, – ответила я, искоса поглядев на Смита.

Мы подошли к двери, отделанной такими же панелями, как и стены, и, естественно, закрытой.

– Хотя сдается мне, вы уже там бывали. Верно?

– За эти четыре дня у меня было достаточно времени осмотреть ваш прекрасный дом, мисс, – пробормотала я.

Рука Дженнифер замерла на дверной ручке.

– И для нас эти четыре дня оказались достаточным временем, Ивонн…

Мне не понравился упор, какой она сделала на моем вымышленном имени. Очень не понравился.

Дженнифер открыла дверь и ввела меня внутрь.

Шторы в комнате были задернуты. Свет давали свечи, расставленные по каминной полке и нишам в стенах. Их оранжевое мерцание наводило на мысль, что здесь готовится какая-то зловещая религиозная церемония. Бильярдный стол был прикрыт тканью и сдвинут в угол. Середину освободили для двух простых кухонных стульев, поставленных напротив друг друга. В комнате находился слуга. Он стоял, сцепив руки в белоснежных перчатках. Кажется, его звали Миллз. Обычно он мне улыбался и кланялся, как и надлежит себя вести вышколенному слуге по отношению к знатной гостье из Франции. Но сейчас он лишь смотрел на меня, и его лицо было бесстрастным. Даже жестоким.

– Четыре дня, – продолжала Дженнифер. – Столько времени нам понадобилось, чтобы отправить во Францию своего человека для проверки вашей истории.

В игровую комнату вошел Смит и встал возле двери. Я оказалась в ловушке. Какая горькая ирония: все эти дни я мысленно возмущалась, что нахожусь в плену мисс Скотт. Теперь я действительно попала в западню.

– Мадам. – Мне было не подавить тревогу в голосе. – Должна вам заявить со всей прямотой, что нахожу такую ситуацию в одинаковой степени непонятной и неприятной. Если это розыгрыш или английская традиция, о которой я не знала, пожалуйста, объясните мне, что к чему.

Я посмотрела на каменное лицо Миллза, на стулья, затем вновь на Дженнифер. Ее лицо хранило полное бесстрастие. Как мне сейчас не хватало мистера Уэзеролла. Мамы. Отца. Арно. Думаю, никогда еще я не чувствовала себя такой испуганной и одинокой, как в тот момент.

– Хотите узнать об открытиях, сделанных нашим посланцем в тех краях? – спросила Дженнифер, пропустив мой вопрос мимо ушей.

– Мадам…

Теперь мой голос звучал настойчивее, но она по-прежнему меня не слышала.

– Он узнал, что Моника и Лусио Альбертине действительно зарабатывали на жизнь переводами с иностранных языков, но не столько, чтобы позволить себе держать слуг. Не было никакой «местной девушки», на которой женился Лусио. Ни ее, ни свадьбы, ни родов со смертельным исходом. Соответственно, не было и никакой Ивонн Альбертине. Мать и сын жили в скромном домике на окраине Труа… пока месяц назад их не убили.

 

4

Я перестала дышать.

– Нет! – вырвалось у меня прежде, чем я осознала, что произношу это слово вслух.

– Да. Как ни печально, это правда. Ваши друзья-тамплиеры перерезали им глотки во сне.

– Нет, – повторила я.

Меня терзал не только стыд за открывшийся обман. Мне было искренне жаль несчастных Монику и Лусио Альбертине.

– Я вас покину на минуту, – сказала Дженнифер и ушла, оставив меня под пристальным наблюдением Смита и Миллза.

Вскоре она вернулась.

– Вам ведь нужны письма? На Роттен-Роу вы почти в этом признались. Вот только зачем вашим тамплиерским хозяевам понадобились письма моего брата?

Мысли неслись бешеным потоком. Передо мной мелькали варианты дальнейшего развития событий: признаться, выкручиваться, бежать, вести себя дерзко и нагло, расплакаться, показывая, что сломлена…

– Мадам, я не понимаю, о чем вы… – пробовала вывернуться я.

– Нет, вы прекрасно знаете, о чем я говорю, Элиза Де Ла Серр.

«Боже милостивый! Откуда она это узнала?»

Ответ я узнала почти в ту же минуту. По сигналу хозяйки дома Смит открыл дверь. Вошел еще один слуга и довольно грубо втащил в гостиную Элен.

Ее толкнули на один из стульев. Сев (точнее, плюхнувшись), девушка смотрела на меня измученными, умоляющими глазами.

– Простите, – прошептала она. – Мне сказали, что вы в опасности.

– Да, – подтвердила Дженнифер. – Тебе не солгали. Вы обе в опасности.

 

5

– А теперь рассказывайте, зачем вашему ордену понадобились эти письма?

Я смотрела то на нее, то на слуг, сознавая всю безвыходность ситуации.

– Я виновата перед вами, Дженнифер, – послушно начала я. – И это не просто слова. Да, я – самозванка, явившаяся в ваш дом. Вы правы: я надеялась добраться до писем вашего брата.

– А точнее, забрать их у меня, – раздраженно поправила она.

– Да. Забрать их у вас, – повторила я и понурила голову.

Дженнифер обеими руками оперлась на трость и наклонилась ко мне. Из-под копны седых волос мне был виден только один ее яростно пылающий глаз.

– Вам, Элиза Де Ла Серр, известно, что мой отец, Эдвард Кенуэй, был ассасином, – заговорила она. – Наемники тамплиеров напали на наш дом и убили его в той самой комнате, где вы сейчас находитесь. Меня они похитили и обрекли на жизнь, которая не приснилась бы мне даже в самых отвратительных снах. Но это был кошмар наяву, продолжавшийся много лет. Буду честна с вами, Элиза Де Ла Серр: я не благоволю тамплиерам, и в особенности – тамплиерским шпионам. Как вы думаете, Элиза Де Ла Серр, как ассасины наказывали шпионов?

– Не знаю, мисс, но прошу вас, пощадите Элен, – взмолилась я. – Накажите меня, если считаете нужным, но не причиняйте ей вреда. Она не сделала вам ничего плохого. Она совершенно непричастна к моим делам.

Дженнифер коротко рассмеялась. Смех у нее был скрипучий, лающий.

– Значит, невинная овечка? В таком случае могу посочувствовать ее участи, поскольку и я когда-то была такой же непричастной. – Она помолчала. – Думаете, я заслуживала того, что со мной произошло? Похищения, пленения? Положения шлюхи? Думаете, я, невинная девушка, заслуживала такого обращения? Или вы думаете, что я – непричастная к чужим играм – заслуживаю участи доживать свои дни в сумраке и одиночестве, страшась демонов, являющихся ко мне по ночам?

Поймите: невиновность, непричастность – отнюдь не щит, которым можно загородиться. Особенно когда дело касается извечной войны между тамплиерами и ассасинами. Вам не терпится ввязаться в эту войну, Элиза Де Ла Серр. Но на ней погибают ни в чем не повинные люди. Женщины, дети, ничего не знающие об ассасинах и тамплиерах. Умирает невинность и умирают невиновные – вот что, Элиза, происходит на любой войне, и многовековой конфликт между тамплиерами и ассасинами – не исключение.

– Но вы же не такая, – наконец сказала я.

– Что значит «не такая»?

– Вы ведь не убьете нас.

Дженнифер скривила губы:

– А почему бы нет? Око за око. Люди вашего ордена зверски убили Монику и Лусио, которые ничем перед ними не провинились. Согласны?

Я кивнула.

Она выпрямилась и крепко обхватила пальцами набалдашник трости – так сильно, что побелели костяшки ее пальцев. Взгляд Дженнифер был устремлен куда-то за километры от того места, где мы сейчас находились. Мне вспомнился день нашей первой встречи, когда она вот так же смотрела на огонь. За короткое время пребывания в ее доме я успела проникнуться к Дженнифер Скотт симпатией и восхищением, и мне было мучительно это сознавать. Я не хотела верить, что она способна причинить нам вред. Она казалась мне выше и благороднее мести.

Я не ошиблась.

– По правде говоря, я всех вас ненавижу, – призналась Дженнифер.

Эти слова она медленно выдыхала из себя, будто долгие годы дожидалась возможности их произнести.

– Меня от вас тошнит. Передайте это вашим друзьям-тамплиерам, когда вместе с вашей горничной… – Дженнифер оборвала себя на полуслове и указала тростью на Элен. – Она ведь совсем вам не горничная, не так ли?

– Вы правы, мисс, – ответила я. – Просто Элен считает, что она у меня в долгу.

– Теперь вы будете ей должны, – заявила Дженнифер, закатывая глаза.

– Да, понимаю, – вздохнула я.

Старуха снова посмотрела на меня:

– Я вижу то хорошее, что есть в вас, Элиза. Вы сомневаетесь, задаете вопросы. Мне нравятся эти качества. Благодаря им я и приняла это решение. Я отдам вам письма, которые вы так стремились заполучить.

– Мисс Дженнифер, я больше к этому не стремлюсь, – чуть не плача, призналась я. – Ни за какие блага.

– А с чего вы решили, что у вас есть выбор? – спросила она. – Ваши собратья по ордену жаждут этих писем. Я утолю их жажду, но на определенных условиях. Во-первых, чтобы в дальнейшем они не втягивали меня в свои битвы. То есть оставили в покое. И во-вторых, чтобы они взяли на себя труд прочесть эти письма. Пусть познакомятся с размышлениями моего брата о возможности союза между тамплиерами и ассасинами. Быть может, тогда… хотя мне почти не верится… они попробуют осуществить задуманное им.

Дженнифер махнула Смиту. Тот кивнул и подошел к одной из стен, обшитой деревянными панелями.

– Вы ведь догадались, что за одной из этих панелей устроен тайник, – улыбнулась она мне. – Не так ли?

Мне было стыдно смотреть ей в глаза. Меж тем Миллз нажал потайную пружину. Одна панель сдвинулась в сторону, обнажив нишу, из которой он достал два сигарных ящичка. Возвращаясь на прежнее место (все это время он стоял возле хозяйки), Миллз поднял крышку верхнего ящичка, показав мне содержимое: пачку писем, перевязанных черной лентой.

– Здесь собраны все письма, которые Хэйтем присылал мне из Америки, – сказала Дженнифер, не глядя на пачку. – Я хочу, чтобы вначале их прочли вы. Насчет проникновения в чужие семейные тайны можете не волноваться. Мы с братом никогда не были особо близки. Зато вы обнаружите, как расширялись философские воззрения самого Хэйтема. Если я верно разгадала вашу натуру, Элиза Де Ла Серр, возможно, эти письма станут причиной изменения ваших собственных взглядов. Возможно, вы по-иному осмыслите и вашу роль будущего великого магистра тамплиеров.

Дженнифер передала первый ящичек Миллзу, после чего открыла второй. Внутри оказалась серебряная цепочка, к которой крепился кулон в форме тамплиерского креста. Он был инкрустирован ярко-красными драгоценными камнями.

– Хэйтем прислал мне эту вещицу в подарок, – пояснила она. – Но мне он не нужен. Его должна носить женщина-тамплиер. Возможно, такая, как вы.

– Я не могу принять его.

– У вас нет выбора, – повторила Дженнифер. – Берите письма и кулон. Сделайте все, что в ваших силах, чтобы положить конец этой бесплодной войне.

Я посмотрела на нее. Одно мое слово, сказанное невпопад, могло разрушить чары или заставить хозяйку передумать. И все же я не удержалась от вопроса:

– Почему вы так поступаете?

– Потому что уже было пролито немало крови, – ответила Дженнифер и резко отвернулась.

Казалось, ей тягостно смотреть на меня; казалось, она стыдилась собственного милосердия и сожалела, что ей не хватает решимости оборвать мою жизнь.

Затем она махнула слугам, и те увели Элен. Упреждая мой протест, Дженнифер сказала:

– О ней позаботятся.

Мы остались вдвоем.

– Элен отказывалась говорить, защищая вас. Вы умеете пробуждать верность в ваших последователях. Вам стоит этим гордиться, Элиза. Возможно, умение воодушевлять пригодится вам и в общении с собратьями. Время покажет. Мне нелегко расставаться с письмами брата. Могу лишь надеяться, что вы их прочтете и всерьез обдумаете написанное.

Дженнифер отвела мне на чтение два часа. Этого времени хватило, чтобы прочитать письма и наполнить голову вопросами. Я узнала о существовании иного пути. Третьего пути.

 

6

Дженнифер не стала нас провожать. Меня и Элен повели через заднюю дверь прямо на конюшенный двор, где уже дожидалась карета. Миллз втолкнул нас внутрь, и мы молча уехали.

Карета тряслась и гремела. Лошади фыркали, их упряжь лязгала и дребезжала. Мы ехали по лондонским улицам, держа путь в Мейфэр. У меня на коленях лежала шкатулка с письмами Хэйтема и кулоном. Я крепко держала шкатулку, зная, что эти письма послужат ключом к будущим мечтам о мире. Я чувствовала себя в долгу перед Дженнифер. Пусть не сомневается: письма попали в нужные руки.

Элен сидела рядом со мной и за всю дорогу не проронила ни слова. Я погладила ее по руке, пытаясь ободрить.

– Прости, что втянула тебя во все это.

– Вы никуда меня не втягивали, мадемуазель. Или вы забыли, как отговаривали меня от поездки в тот дом?

– Наверное, ты жалеешь, что не вняла моим уговорам, – невесело усмехнулась я.

Она смотрела в окошко на проплывающие мимо лондонские улицы.

– Нет, мадемуазель. Я ни капельки не жалею. Нынешняя моя судьба, какой бы она ни была, лучше той, что готовили мне негодяи в Кале. Вы спасли меня от них.

– В любом случае, Элен, ты сполна выплатила мне долг. Когда вернемся во Францию, тебе нужно будет решить, как жить дальше. Ты свободная женщина.

Легкая улыбка тронула ее губы.

– Вот там и посмотрим, мадемуазель, – сказала она. – Подождем до Франции.

Мы добрались до Мейфэра. Карета уже катилась через окаймленную деревьями площадь, когда я заметила странное оживление возле дома Кэрроллов, до которого оставалось не больше пятидесяти метров.

Я забарабанила в потолок, веля остановиться. Лошади недовольно били копытами. Я открыла дверцу, встала на подножку и, прикрыв рукой глаза, стала всматриваться. Рядом с домом стояли две кареты. Вокруг них сновали слуги Кэрроллов. Мистер Кэрролл стоял на ступеньках крыльца, натягивая перчатки. Мистер Уэзеролл спускался вниз и на ходу застегивал камзол. У его пояса висел меч.

Зрелище показалось мне интересным. Мистер Кэрролл и его слуги тоже были вооружены.

– Подождите здесь, – велела я кучеру, после чего заглянула внутрь, бросив Элен: – Скоро вернусь.

Придерживая подол, я поспешила к ограде, откуда можно было лучше рассмотреть кареты. Мистер Уэзеролл стоял ко мне спиной. Я поднесла сложенные руки ко рту и прокричала совой. То был наш давний условный сигнал. К моему облегчению, на звук повернулся только мистер Уэзеролл. Остальные были слишком заняты и даже не удивились, чего это вдруг сове вздумалось кричать ранним вечером.

Глаза мистера Уэзеролла обшаривали площадь, пока не нашли меня. Тогда он встал в непринужденную позу и, прикрыв рукой половину рта, губами спросил меня:

– Какого черта ты здесь делаешь?

Слава богу, что мы оба умели читать по губам.

– Сейчас это не важно, – ответила я. – А вы куда собираетесь?

– Они нашли Раддока. Он поселился в гостинице «Кабанья голова» на Флит-стрит.

– Мне нужны мои вещи, – сказала я. – Мой чемодан.

Мистер Уэзеролл кивнул:

– Я его принесу и оставлю в одной из конюшен за домом. Старайся не попадаться никому на глаза. Мы с минуты на минуту отъедем.

Мне всю жизнь твердили, что я недурна собой. Вплоть до этого вечера я не очень-то пользовалась своей красотой. Но сейчас, вернувшись к карете, я захлопала ресницами, строя кучеру глазки, и уговорила его сходить на конюшню за моим чемоданом.

Когда он выполнил мою просьбу, я попросила его подождать еще немного, а сама устремилась к чемодану. Мне показалось, что я здороваюсь с давним другом. Я щелкнула замками, а затем занялась привычным уже переодеванием в карете. Сняла ненавистное платье. Элен попыталась мне помочь, и я шлепнула ее по рукам, чтобы не лезла. Я нарядилась в бриджи, рубашку, разгладила треуголку и прицепила к поясу меч. Пачку писем я сунула за пазуху. Все прочее осталось в карете.

– В этой карете ты поедешь до Дувра, – сказала я Элен и открыла дверцу. – Здесь тебе больше нечего делать. Не проворонь прилив. Садись на первый корабль, идущий во Францию. Бог даст, там и свидимся.

Я окликнула кучера:

– Отвези эту девушку в Дувр.

– Она поплывет в Кале? – спросил он, ошеломленный моим изменившимся нарядом.

(Мне не привыкать.)

– Я тоже поплыву. Ждите меня на пристани.

– Тогда ей нужно спешить к приливу. А дорога на Дувр сейчас плотно забита.

– Прекрасно, – сказала я, бросив ему монету. – Непременно проследи за своей пассажиркой. И знай: если с ней что-нибудь случится, я тебя из-под земли достану.

Кучер покосился на мой меч.

– Я вам верю, – сказал он. – Можете не беспокоиться.

– Вот и хорошо, – улыбнулась я. – Тогда мы поняли друг друга.

– Выходит, что так.

Отлично.

Я набрала полные легкие воздуха.

Письма были при мне. Меч и кошелек – тоже. Остальное уехало с Элен.

Кучер нашел мне другую карету. Влезая туда, я посмотрела вслед отъезжающей подруге и мысленно вознесла молитву о ее благополучном путешествии. Новому кучеру я сказала:

– Месье, гоните на Флит-стрит, не жалея лошадей.

Он с улыбкой кивнул, и карета тронулась. Я открыла окошко и оглянулась на особняк. Кэрроллы и их люди расселись по каретам. Звонко щелкнули кнуты, и кареты также начали свой путь.

– Месье! – крикнула я кучеру в переднее окошко. – Позади нас едут две кареты. Мы должны попасть на Флит-стрит раньше их.

– Да, мадемуазель, – невозмутимо ответил кучер и потуже натянул поводья.

Лошади заржали, их копыта еще быстрее застучали по булыжникам мостовой. Я откинулась на сиденье, сжимая эфес меча и зная, что гонка началась.

 

7

Совсем скоро мы оказались на Флит-стрит, подкатив к гостинице «Кабанья голова». Я расплатилась с кучером и, не дожидаясь, пока он откроет дверцу, выскочила из кареты.

Двор перед гостиницей был запружен дилижансами и лошадьми. Леди и джентльмены подгоняли лакеев, кряхтящих под тяжестью узлов и чемоданов. Я мельком взглянула на входную дверь. Никаких признаков Кэрроллов. Прекрасно. У меня был шанс найти Раддока первой. Я проскользнула в заднюю дверь и, миновав полутемный коридор, попала в зал таверны. Там тоже было сумрачно; возможно, из-за низких потолочных балок. Как и в «Оленьих рогах», меня встретили всплески пьяного смеха и густой табачный дым.

За стойкой стоял трактирщик со столь мясистыми щеками, что создавалось впечатление, будто рта у него нет вовсе. В каком-то полусне он вытирал оловянный кувшин. Глаза его смотрели куда-то вдаль, словно видели нечто более привлекательное, нежели этот зал.

– Эй! Месье!

Однако мой оклик не произвел на трактирщика ровным счетом никакого впечатления. Тогда я щелкнула пальцами и снова окликнула его, теперь уже громче, перекрывая гул таверны. Это подействовало.

– Чего вам? – прорычал он.

– Я ищу человека, живущего в вашей гостинице. Некоего мистера Раддока.

Трактирщик вздрогнул и помотал головой:

– Нет у нас постояльцев с таким именем.

– Возможно, он назвался как-то иначе, – с надеждой сказала я. – Пожалуйста, месье, мне очень нужно его найти.

Трактирщик сощурился на меня. В нем вдруг пробудился интерес.

– И как он выглядит, это ваш мистер Раддок?

– Он, месье, одевается как врач. Во всяком случае, одевался, когда я видела его в последний раз. Но у него есть одна особенность, которая точно осталась неизменной с нашей последней встречи, – характерный цвет волос.

– Почти белые?

– Совершенно верно.

– Неа, не видел я его.

Шум, наполнявший зал, не мог заглушить всех звуков, доносящихся со двора. Я расслышала грохот подъехавших карет. Это были Кэрроллы.

Трактирщик заметил, что я прислушиваюсь. Его глаза вспыхнули.

– Вы же видели этого человека, – напирала я.

– Может, и видел, – сказал он и с невозмутимым взглядом протянул мне руку.

Я вложила в его ладонь серебряную монету.

– Идите наверх. Первая комната слева. Он назвался Моулзом. Мистер Джеральд Моулз. Похоже, вам стоит поторопиться.

Суета во дворе стала еще слышнее. Оставалось лишь надеяться, что любовь Кэрроллов ко всякого рода церемониям подарит мне драгоценное время. Миссис Кэрролл и ее омерзительная доченька не могли просто выскочить из кареты и стремглав броситься в «Кабанью голову». Им должны были помочь выбраться наружу, а затем довести до дверей, словно родственников короля, пусть и дальних. И потому мне должно хватить времени, чтобы…

Подняться наверх. Первая дверь налево. Я затаила дыхание. Это был мансардный этаж. Моя шляпа почти задевала за косые балки потолка. Здесь было не так шумно, как внизу.

Я позволила себе насладиться несколькими мгновениями затишья перед бурей, затем внутренне собралась и уже протянула было руку к двери, но передумала. Нагнувшись, я заглянула в замочную скважину.

Он сидел на кровати, подсунув ногу под себя. На нем были бриджи и расстегнутая рубашка, обнажавшая костлявую волосатую грудь. Он больше не напоминал врача, но я безошибочно узнала гриву белых волос. Конечно же, это был он – человек, являвшийся мне в кошмарных снах. Забавно, однако, что воплощенный ужас моего детства сейчас не выглядел слишком угрожающим.

Внизу громко хлопнула дверь. Стало шумнее. Кэрроллы уже были в зале таверны. Они говорили на повышенных тонах, требуя и угрожая. Мой приятель-трактирщик отнекивался. Совсем скоро Раддок догадается о происходящем, и вся неожиданность моего появления пойдет прахом.

Я постучалась.

– Войдите. – Такой ответ меня несколько озадачил.

Когда я вошла, он поднялся мне навстречу, упершись рукой в бок. Должно быть, он намеренно встал в такую позу, считая ее вызывающей. Несколько секунд мы ошеломленно смотрели друг на друга: он, по-прежнему упираясь рукой в бок, и я, влетевшая в его комнату.

Так продолжалось, пока он не заговорил голосом воспитанного человека, что тоже меня удивило.

– Прошу прощения, но вы не слишком похожи на проститутку. То есть, поймите меня правильно, вы очень привлекательная девушка, но… ваша красота совсем иного сорта.

– Да, месье. Я не проститутка. – Я хмуро посмотрела на него. – А Элиза Де Ла Серр, дочь Жюли Де Ла Серр.

На его лице мгновенно обозначились непонимание и недоумение.

– Однажды вы пытались нас убить, – пояснила я.

У Раддока в буквальном смысле слова отвисла челюсть.

 

8

– Ага, значит, вы – повзрослевшая дочь, явившаяся мстить за мать?

Моя рука лежала на эфесе меча. По деревянным ступенькам грохотали сапоги. Люди Кэрролла торопились наверх. Я закрыла дверь на задвижку:

– Нет, Раддок. Я пришла спасти вашу жизнь.

– В самом деле? Какой неожиданный поворот.

– Считайте, что вам повезло, – сказала я.

Стук сапог достиг коридора возле двери.

– Убирайтесь отсюда, – велела я Раддоку.

– Но я даже не успел как следует одеться.

– Убирайтесь, – повторила я, указав на окно.

Люди Кэрроллов колотили в дверь, сотрясая хлипкий косяк. Мне больше не пришлось понукать Раддока. Он быстро перекинул ногу через подоконник и исчез, оставив после себя застарелый запах пота. Я слышала, как он спрыгнул на покатую крышу. В ту же секунду дверь с треском распахнулась. В комнату ворвались люди Кэрроллов.

Их было трое. Я выхватила меч. Они сделали то же самое. Следом появились мистер Уэзеролл и наши гостеприимные хозяева.

– Стойте! – крикнул мистер Кэрролл. – Не трогайте ее. Это же мадемуазель Де Ла Серр.

Я стояла спиной к окну. Комната была полна вооруженных людей. Судя по звукам, доносившимся снаружи, Раддок торопился убраться из опасного места.

– Где он? – спросил мистер Кэрролл, в голосе которого, как ни странно, я не услышала требовательных интонаций.

– Не знаю, – ответила я. – Сама его ищу.

По сигналу мистера Кэрролла трое слуг опустили оружие.

– Понятно, – растерянно пробормотал он. – Значит, ты тоже разыскиваешь мистера Раддока. Однако я полагал, что его поиски – наша задача. И тебе, насколько понимаю, сейчас надлежало быть не здесь, а в доме Дженнифер Скотт, выполняя одно поручение для своих собратьев-тамплиеров. Очень важное поручение. Я прав?

– Именно этим я занимаюсь, – ответила я.

– Понятно. В таком случае почему бы для начала не вернуть меч в ножны? Ты же благовоспитанная девушка.

– То, что я узнала от Дженнифер Скотт, вынуждает меня держать меч наготове.

Он вскинул бровь, миссис Кэрролл скривила губу, а Мэй Кэрролл язвительно хихикнула. Мистер Уэзеролл выразительно на меня посмотрел. «Будь осторожна», – говорил его взгляд.

– Так. Значит, Дженнифер Скотт, дочь ассасина Эдварда Кенуэя, тебе что-то рассказала.

– Да, – ответила я, чувствуя, как краснеют мои щеки.

– И что же тебе рассказала о нас эта женщина, заклятый враг тамплиеров? Ты собираешься поделиться с нами?

– Она рассказала, что это вы устроили убийство Моники и Лусио Альбертине.

Мистер Кэрролл пожал плечами. Жест легкого сожаления.

– Боюсь, что так. Необходимая предосторожность, чтобы сохранить достоверность нашего замысла.

– Знай я заранее, на что вы готовы ради достоверности нашего замысла, я бы ни за что не согласилась принимать в нем участие.

Мистер Кэрролл развел руками, словно мое отношение к случившемуся лишь оправдывало их действия. Лезвие моего меча замерло. Острие было рядом с грудью мистера Кэрролла. Я бы в считаные секунды могла пронзить его насквозь.

Но если я это сделаю, меня убьют раньше, чем его тело упадет на пол.

– Откуда ты узнала, где скрывается Раддок? – спросил мистер Кэрролл и посмотрел на мистера Уэзеролла, безошибочно догадавшись, кто мог мне подсказать.

Я увидела, как мистер Уэзеролл согнул пальцы, готовый схватиться за меч.

– Не важно откуда, – сказала я. – Важно, чтобы вы соблюдали свою часть договоренности.

– Мы ее соблюдаем. А как насчет твоей части?

– Вы просили меня забрать… точнее, выкрасть у Дженнифер Скотт некоторые письма. Это было сопряжено с большой опасностью для меня и моей горничной Элен. Однако я сумела их добыть.

– Ты их добыла? – переспросил мистер Кэрролл, переглянувшись с женой и дочерью.

– Я их не только добыла, но и прочитала.

Краешки его губ изогнулись вниз, словно спрашивая: «Да? И что же?»

– Я прочитала письма и приняла к сведению то, что Хэйтем Кенуэй счел нужным изложить на бумаге. Он много писал о необходимости прекратить вражду между мирами ассасинов и тамплиеров. В тамплиерских кругах Хэйтем Кенуэй считался легендой. По его представлениям, в будущем два ордена смогли бы не только перестать воевать между собой, но и сотрудничать.

– Так, так, – кивал мистер Кэрролл. – И ты всерьез восприняла его рассуждения?

– Да, – ответила я, вдруг убедившись, что так оно и есть. – Из его уст это звучит довольно весомо, не правда ли?

– Конечно. Конечно, – продолжал кивать мистер Кэрролл. – Хэйтем Кенуэй был… смелым человеком, раз доверил свои идеи бумаге. Попади эти письма к нам при его жизни, он был бы осужден за предательство интересов ордена.

– А вдруг он в чем-то был прав? Мы можем извлечь пользу из его писем.

– Весьма вероятно, моя дорогая. Можем, – кивал в такт моим словам мистер Кэрролл. – Мне бы и самому было любопытно взглянуть на его рассуждения. Эти письма, случайно, не при тебе?

– При мне, – ответила я.

– Вот и отлично. Вот и замечательно. Ты позволишь мне на них взглянуть?

Он протянул руку ладонью вверх.

Я полезла за пазуху, достала пачку писем и подала ему.

– Спасибо, – проговорил мистер Кэрролл, продолжая улыбаться одними губами.

Не сводя с меня глаз, он передал пачку дочери. Та, улыбаясь, взяла письма. Я знала, что́ сейчас произойдет, и была к этому готова. Как я и предполагала, Мэй Кэрролл швырнула письма в огонь.

– Нет! – воскликнула я.

Они думали, что я брошусь вытаскивать письма, но я подбежала к мистеру Уэзероллу, локтем отпихнув одного из молодцов Кэрролла. Тот завопил от боли, выхватил меч, и маленькая комната наполнилась оглушительным звоном стали.

Мистер Уэзеролл тоже выхватил меч и ловко отогнал второго слугу Кэрроллов.

– Стойте! – приказал мистер Кэрролл, и сражение стихло.

Мы с мистером Уэзероллом стояли спиной к окну, глядя на троих вооруженных кэрролловских слуг. И мы, и они тяжело дышали.

– Джентльмены, прошу не забывать, что мадемуазель Де Ла Серр и мистер Уэзеролл по-прежнему являются нашими гостями, – напряженным тоном произнес мистер Кэрролл.

Я не особо чувствовала себя гостьей. Сбоку от меня, в камине ярко вспыхнуло и погасло пламя. Письма превратились в тонкие, дрожащие листочки пепла. Я проверила свою стойку: ноги разведены, центр уравновешен, дыхание ровное. Руки у меня были согнуты в локтях и прижаты к туловищу.

– Почему? – спросила я у мистера Кэрролла, продолжая наблюдать за своим потенциальным противником. – Почему вы позволили Мэй сжечь письма?

– Потому, Элиза, что ни о каком перемирии с ассасинами не может быть и речи.

– Почему нет?

Мистер Кэрролл склонил голову набок, сцепил пальцы рук и снисходительно улыбнулся:

– Дорогая, полагаю, тебе известно, что наш орден уже много веков воюет с ассасинами…

– Это мне известно. И я думаю, войну орденов пора прекратить.

– Тише, дорогая, – сказал мистер Кэрролл, и его покровительственный тон заставил меня стиснуть зубы. – Различия между нашими орденами слишком велики, а враждебность успела глубоко укорениться. Ты с таким же успехом могла бы предложить змее и мангусту посидеть за послеполуденным чаем. Любое перемирие проходило бы в обстановке взаимного недоверия и вытаскивания на поверхность давних обид и претензий. Каждая сторона подозревала бы другую в заговоре с целью уничтожения враждебного ордена. Поэтому такого никогда не случится. Мы будем пресекать любые попытки распространения подобных идей. – Он указал на камин, где сгорели письма. – И не важно, письма ли это покойного Хэйтема Кенуэя или упования наивной девицы, которую прочили в великие магистры французского отделения ордена.

Его последняя фраза кольнула меня в самое сердце, словно кинжал.

– Прочили? Вы намереваетесь меня убить?

Он снова склонил голову набок и наградил меня печальным взглядом.

– Во имя высшего блага.

– Но я же тамплиер, – возмутилась я.

Лицо мистера Кэрролла вытянулось.

– Пока еще нет. Но я понимаю, к чему ты клонишь. Должен признать, отчасти это влияет на сложившуюся ситуацию. Но лишь отчасти. Все очень просто: положение вещей должно оставаться таким, какое есть. Об этом мы говорили еще в самую первую нашу встречу. Неужто ты забыла?

Я посмотрела на Мэй Кэрролл. Ее пальцы, обтянутые перчатками, теребили сумочку. На нас она смотрела так, словно находилась в театре, наслаждаясь захватывающим спектаклем.

– Я прекрасно помню нашу первую встречу, – сказала я мистеру Кэрроллу. – И помню, как мама решительно отказалась вас поддержать.

– Да. Прогрессивные устремления твоей матери не совпадали с нашими.

– Отсюда недалеко до мысли, что ее смерть была бы вам выгодна.

– Что ты сказала? – спросил смутившийся мистер Кэрролл.

– Я сказала, что ее смерть была выгодна, и вы наняли исполнителя. Скажем, ассасина, исключенного из своего ордена.

Он понимающе хлопнул в ладоши:

– Вот оно что! Ты имеешь в виду сбежавшего мистера Раддока?

– Вы угадали.

– И ты думаешь, это мы наняли его? По-твоему, мы стояли за попыткой покушения? И сбежать мистеру Раддоку ты помогла из желания насолить нам?

Я густо покраснела, поняв, что выдала себя с головой. Мистер Кэрролл снова хлопнул в ладоши.

– Так это были не вы? – промямлила я.

– Мне ужасно не хочется тебя разочаровывать, но мы не имели никакого отношения к тому давнему происшествию.

Я мысленно выругалась. Если он сейчас говорил правду, значит я допустила ошибку, позволив Раддоку сбежать. И у Кэрроллов не было причины его убивать.

– Элиза, теперь ты понимаешь затруднительное положение, в котором мы оказались, – продолжал мистер Кэрролл. – Сейчас ты тамплиерский рыцарь низшего уровня, но твоя голова уже полна причудливых и опасных идей. Пройдет время, в один прекрасный день ты станешь великим магистром, у которого не один, а целых два основополагающих принципа противоречат нашим. Учитывая это, боюсь, мы просто не вправе выпускать тебя из Англии.

Рука мистера Кэрролла потянулась к мечу. Я напряглась, пытаясь оценить обстановку: мы с мистером Уэзероллом против троих дюжих кэрролловских слуг и самих Кэрроллов.

Двое против шестерых. Жуткий расклад. Я поежилась.

– Мэй, не возьмешь ли эту обязанность на себя? – спросил мистер Кэрролл. – Наконец-то тебе представляется случай пролить чужую кровь.

Мэй подобострастно улыбнулась отцу. Я поняла: ее, как и меня, обучали владеть оружием и сражаться, но она еще никого не убила. Я стану ее первым трофеем. Какая честь!

Миссис Кэрролл протянула дочери меч, такой же короткий, как мой, сделанный сообразно ее росту и весу. Искривленная гарда, украшенная затейливым орнаментом, отражала свет. Оружие вручалось Мэй церемонно, будто священная реликвия. Она даже повернулась, чтобы принять меч из рук матери.

– Ну что, Вонючка, ты готова скрестить мечи? – спросила меня младшая Кэрролл.

Да, я была готова. Мистер Уэзеролл и мама всегда твердили мне, что поединки на мечах начинаются в уме, а заканчиваются по большей части первым ударом. Все зависело от того, кто сделает первый выпад.

И потому первой напала я. Плавно, как в танце, я двинулась вперед и ударила Мэй Кэрролл в затылок. Через мгновение острие моего меча торчало у нее изо рта.

Я первой пролила чужую кровь. Такое убийство никоим образом нельзя было считать благородным, однако в тот момент меня меньше всего заботило благородство. Куда больше меня заботило желание остаться в живых.

 

9

Кэрроллы явно не ожидали увидеть свою дочь пронзенной моим мечом. Миссис Кэрролл выпучила глаза, словно не веря в реальность случившегося. Через мгновение раздался ее пронзительный крик, полный ужаса и горя.

Тем временем я плечом ударила мистера Кэрролла и выдернула меч из шеи Мэй. Второй удар, сильнее первого, отбросил его к двери, где он и распластался. Мэй Кэрролл сползла на пол. Когда половицы окрасились кровью, она была уже мертва. Миссис Кэрролл принялась рыться в сумочке, но мне сейчас было не до нее. Освоившись в изменившейся обстановке, я нагнулась и резко повернулась, ожидая нападения сзади.

Я не ошиблась. На меня наседал один из кэрролловских слуг. Его лицо выражало полное недоумение. Он до сих пор не мог поверить в столь внезапный поворот событий. Не разгибая спины, я парировала его удар, затем, повернувшись, подставила ему подножку. Слуга рухнул на пол.

Убивать его мне было некогда. У окна мистер Уэзеролл вел сражение с двумя другими слугами, что стоило ему изрядного напряжения сил. Я видела это по его лицу, где застыло выражение неминуемого поражения вперемешку с недоумением, словно он никак не мог понять, почему его противники до сих пор живы и на ногах, когда раньше он бы уже расправился с ними.

Одного нападавшего я убила, насквозь пронзив мечом. Второй попятился, удивляясь, что у него вдруг появилось двое противников. Но к этому времени успел подняться первый слуга. Мистер Кэрролл тоже встал и тянулся к своему мечу, а миссис Кэрролл наконец нашла в сумочке то, что искала. В ее руке блеснул маленький трехствольный пистолет. Я решила дальше не искушать судьбу.

Настало время покинуть комнату тем же путем, что и мой приятель мистер Раддок.

– Окно! – крикнула я.

Мистер Уэзеролл посмотрел на меня. «Да ты шутишь», – говорил его взгляд. Я обеими руками уперлась ему в грудь и толкнула, отчего мой наставник перекувырнулся в воздухе и вылетел ногами вперед, упав на покатую крышу.

Но чуть раньше я услышала странный звук, как обычно производит пуля, войдя во что-то мягкое. И в то же мгновение оконное стекло украсило кружево из капелек крови. Моей собственной? Однако боли я не чувствовала. Выпрыгнув из окна, я шумно приземлилась на черепицу крыши, затем поползла на животе к мистеру Уэзероллу. Он застыл возле самого края.

Я увидела, что пуля попала в нижнюю часть его ноги. Бриджи потемнели от крови. Его сапоги скребли по черепице, поддевая неплотно держащиеся плитки, которые с шумом падали на мостовую. Откуда-то снизу до нас донеслись крики и топот бегущих ног. А сверху раздался вопль горя и ярости. В окне появилось лицо миссис Кэрролл, для которой сейчас самым главным было застрелить убийцу своей дочери. Жажда мести руководила всеми ее действиями, не давая отойти от окна и пропустить слуг, чтобы те могли нас поймать.

Вместо этого миссис Кэрролл размахивала пистолетом. Оскалив зубы и рыча, она прицелилась в меня и наверняка попала бы, если б ее не толкнули сзади…

Вы уже догадались, к чему это привело. Пуля ударилась в черепицу сбоку от нас.

Позже, когда мы помчимся в карете в Дувр, мистер Уэзеролл расскажет мне о серьезном недостатке многоствольных пистолетов. Выстрел из одного ствола нередко воспламеняет порох и других. Для стрелка это «добром не кончается».

Так случилось и с миссис Кэрролл. Я услышала шипение, затем хлопок. Пистолет вылетел из окна и запрыгал по крыше в нашу сторону. Миссис Кэрролл вскрикнула. Из ее руки, покрывшейся черными и красными пятнами, потекла кровь.

Я воспользовалась суматохой и столкнула здоровую ногу мистера Уэзеролла с крыши. Он повис, цепляясь пальцами за край и морщась от боли, но не позволяя себе стонать.

– Простите! – крикнула я, столкнув и его раненую ногу.

Следом я тоже повисла на руках и спрыгнула вниз, распугав зевак.

Мы прыгали не ахти с какой большой высоты, но у обоих перехватило дыхание. Лоб мистера Уэзеролла покрылся капельками пота. Представляю, каково ему было приземляться на больную ногу. Пока он стоял, пытаясь унять боль, я влезла на козлы пустой кареты. Мистер Уэзеролл дохромал до дверцы и с большим трудом забрался внутрь.

Все это произошло за считаные секунды. Карета вылетела со двора на Флит-стрит. Я успела в последний раз взглянуть на окно бывшей комнаты мистера Раддока. Противники видели наш отъезд и не замедлят пуститься в погоню. Зная это, я выжимала из лошадей все, что позволяла мне совесть, мысленно обещая им обильную еду, когда мы достигнем Дувра.

Дорога туда заняла шесть часов. Слава богу, за все это время я ни разу не увидела признаков погони, устроенной Кэрроллами. Выехав на дуврский берег, мы помчались к лодке, в которую уселись, и поплыли к пакетботу. Нам сказали, что судно вот-вот поднимет якорь.

И только на подходе к судну я увидела две кареты, вывернувшие на берег. Наша лодка шла без фонаря и потому полностью сливалась с окружающей чернотой. Гребец держал курс на огни пакетбота. Кэрроллы и их слуги никак не могли видеть нас, зато мы видели их в свете ручных фонарей, которыми они размахивали, суетясь в поисках ускользнувшей добычи.

Мне было не разглядеть лица миссис Кэрролл, но я живо представляла маску ненависти и горя, в которую оно превратилось. Раненую ногу мистер Уэзеролл укутал в плед. Он почти засыпал, но продолжал наблюдать за берегом. Видел он и мой украдкой сделанный bras d’honneur.

– Даже если они тебя и видели, то все равно ничего не поняли, – сказал он, толкнув меня в бок. – Твой жест считается грубым лишь во Франции. А здесь покажи-ка им вот это.

Он выставил два пальца, согнув остальные. Я сделала то же самое.

Мы почти доплыли до пакетбота. Я ощущала громаду его борта.

– Сама знаешь, они не оставят тебя в покое, – сказал мистер Уэзеролл, упираясь подбородком в грудь. – Ведь ты убила их дочь.

– И не только. У меня остались письма, которые они так жаждали заполучить.

– А как же бумаги, брошенные Мэй Кэрролл в камин?

– Я подсунула им свои письма к Арно.

– Этого они уже не узнают. А вот преследовать тебя не прекратят.

Пакетбот отчалил. Кэрроллы и их люди растворились в темноте. Англия превратилась в кусок суши. По ее скалам, тянущимся слева, разливались пятна лунного света.

– Я знаю, что они не прекратят меня преследовать. Но я успею к этому подготовиться, – сказала я мистеру Уэзероллу.

 

1

Близ Руана, на склоне холма, глядящего в сторону деревушки, трое ремесленников в кожаных куртках что-то мастерили. Они без конца шутили и смеялись, а потом, поднатужившись, водрузили свое сооружение на низкий деревянный помост. Это была виселица.

Один из ремесленников подпер виселицу трехногой табуреткой, затем принялся помогать товарищам приколачивать распорки, удерживающие орудие казни в вертикальном положении. Ветер приносил ритмичные звуки их молотков туда, где я сидела на красивом, спокойном жеребце, названном мной Царапкой в честь нашего любимого, давно умершего волкодава.

Деревушка была совсем крошечной и лежала у подножия холма. Ее убогие хижины и одинокая таверна хаотично лепились по периметру бурой, грязной площади.

Ледяной дождь сменился такой же ледяной моросью. Под стать ей был и ветер, пробиравший до костей. Жители деревни собрались на площади. Женщины кутались в платки, мужчины поднимали воротники рубашек. Все ждали главного развлечения нынешнего дня – казни через повешение. Разве можно придумать что-нибудь лучше? Особенно когда мороз уничтожил озимые, местный землевладелец повышает арендную плату, а король надеется протолкнуть закон о новых налогах.

Из здания, служившего местной тюрьмой, донесся шум. Озябшие зрители повернули голову. Наружу вышел священник в черной сутане и такой же черной шляпе. Остановившись, он напыщенным голосом прочитал отрывок из Библии. Следом вышел тюремщик, держа в руках веревку. Другой ее конец связывал руки человека, на голову которого был наброшен мешок. Узник ковылял, то и дело рискуя поскользнуться и рухнуть в грязь. Он мотал головой, выкрикивая протесты, адресованные неведомо кому.

– Произошла ошибка! – кричал он.

Забавно, что эту фразу он сначала произнес по-английски и только потом, вспомнив, где находится, – по-французски. Жители смотрели, как узника волокут по склону холма. Кто-то крестился, иные ухмылялись. Жандарма, полагающегося в таких случаях, я не увидела. Судью или судебного исполнителя – тоже. Похоже, это был провинциальный вариант свершения правосудия. И еще смеют говорить, что в Париже – варварские нравы.

Осужденный был не кем иным, как Раддоком. Я смотрела, как его тянут на веревке, чтобы затем вздернуть на другой, и недоумевала: неужели этот человек когда-то был ассасином? Неудивительно, что орден изгнал его из своих рядов.

Я откинула капюшон, тряхнула копной волос и посмотрела на Бернара. Тот взирал на меня широко раскрытыми от восхищения глазами.

– Ну вот и они, мадемуазель, – сказал он. – Все, как я вам обещал.

Я опустила кошелек ему на ладонь, но едва Бернар попытался схватить обещанную награду, быстро дернула за тесемки кошелька.

– Это точно он? – спросила я.

– Он самый, мадемуазель. Человек, именующий себя Джеральдом Моулзом. Мне говорили, он пытался обманом выудить денежки у одной старухи, но не успел скрыться и был схвачен.

– И потом приговорен к смерти.

– Истинная правда, мадемуазель. Жители деревни приговорили его к смерти.

Я рассмеялась и оглянулась на угрюмую процессию. Она достигла подножия холма и начала взбираться по склону, двигаясь к помосту с виселицей. Я качала головой, думая о том, как же Раддок низко пал. Может, не стоит вмешиваться? Его повесят, а я окажу миру небольшую услугу. В конце концов, этот человек однажды попытался убить нас с мамой.

Мне вспомнились слова мистера Уэзеролла, произнесенные незадолго до моего отъезда.

– Если ты его найдешь, сделай одолжение, не привози его сюда.

– Это еще почему? – удивилась я.

– По двум причинам. Во-первых, здесь наше укрытие и я не хочу, чтобы его стены поганило присутствие мерзавца, который продает свои услуги тем, кто заплатит подороже.

– А вторая причина?

Мистер Уэзеролл заерзал на месте и стал почесывать свою культю. У него это вошло в привычку.

– Вторая причина… Я тут много думал про нашего мистера Раддока. Можно сказать, даже больше, чем следует. Я вправе обвинять его в этом. – Мистер Уэзеролл указал на культю. – И конечно, я никогда не забуду, что он пытался убить тебя и Жюли.

Я откашлялась, набираясь смелости, а потом задала ему вопрос, давно занимавший меня:

– Мистер Уэзеролл, а у вас с моей мамой что-то было?

Он улыбнулся и постучал себя по носу:

– Юная Элиза, пора бы знать, что джентльмен никогда не распространяется о подобных вещах.

Но он был прав. Когда-то Раддок напал на нас с мамой. Сейчас я намеревалась спасти этого бывшего ассасина от виселицы, поскольку мне нужно было кое-что у него узнать. А что потом? Отомщу ему за далекое и недавнее прошлое?

К виселице, куда волокли Раддока (он продолжал кричать о своей невиновности), хаотично брели несколько женщин. Силуэт петли чернел на фоне серого зимнего неба.

– А им что понадобилось? – спросила я Бернара.

– Эти женщины, мадемуазель, бесплодны. Есть поверье: прикосновение к руке осужденного на смерть помогает забеременеть. Вот они и надеются.

– Суеверный вы человек, Бернар.

– Это не суеверие, мадемуазель. Я знаю о таких случаях.

И чем только набита его голова? Как Бернар и подобные ему до сих пор остаются во власти средневековых предрассудков?

– Мадемуазель, вы ведь собирались спасти месье Моулза? – спросил он.

– Потому я здесь.

– Тогда вам лучше поторопиться. Они уже начали.

Что? Я стремительно повернулась в седле, увидев, как один из ремесленников выбил табуретку из-под ног осужденного. Раддок упал и закачался в петле.

Я выругалась и понеслась к виселице, пригибаясь в седле. Следом тянулся шлейф моих волос.

Раддок дергался и извивался всем телом.

– Но! – торопила я коня. – Быстрей, Царапка!

Я мчалась к виселице. Раддок, болтающийся на веревке, отчаянно сучил ногами.

За несколько ярдов от виселицы я бросила поводья и выпрямилась. Меч я перекинула из правой руки в левую, прижала лезвие к телу, после чего резко выбросила правую руку вбок. Сама я тоже накренилась вправо, причем достаточно низко, что было небезопасно.

Ноги повешенного дернулись в последний раз.

Взмахнув мечом, я перерезала веревку, подхватив правой рукой бьющееся в судорогах тело Раддока. Спасенного висельника я закинула на круп своего жеребца, моля Бога, чтобы конь выдержал дополнительный груз.

«Ты уж поднатужься, Царапка», – мысленно просила я коня.

Увы, ноша для моего славного друга оказалась чрезмерной. Ноги его подкосились, и мы втроем шумно грохнулись на землю.

Через секунду я снова была на ногах, сжимая меч. Из небольшой толпы зрителей вышел мужчина и двинулся в мою сторону. Он был разъярен. Еще бы, ведь я лишила его такого развлечения! Резко повернувшись, я ударила недовольного ногой, отбросив назад, в толпу односельчан. Моей целью было не столько побить его, сколько напугать. На крестьян это подействовало. Желающих выйти на поединок больше не было. Люди угрюмо переговаривались.

– Эй, кто дал тебе право? – выкрикивали женщины и пихали локтем своих мужей, требуя от тех ввязаться.

Однако мужья лишь вопросительно поглядывали на священника, вид у которого был довольно испуганный.

Царапка благополучно поднялся на ноги. То же сделал и Раддок, сразу бросившись бежать. Плохо соображая, все с тем же мешком на голове, он метнулся… назад к виселице. Его руки были связаны. Обрывок петли хлестал его по спине.

– Осторожно! – пыталась крикнуть я.

Вряд ли Раддок меня слышал. Он с разбегу налетел на помост, отскочил, взвыв от боли, и упал на мерзлую землю, кряхтя и кашляя. Чувствовалось, ударился он сильно.

Я распахнула плащ, убрав меч, затем поймала поводья Царапки. В толпе зрителей я заметила крестьянского парня, глазевшего на меня.

– Эй, ты, – позвала я его. – Ты кажешься мне большим и сильным. Будь добр, помоги мне закинуть на эту лошадь вон того почти бездыханного человека. – Я кивнула в сторону Раддока.

– Да как ты смеешь… – заголосила поблизости пожилая женщина, но уже через секунду мой меч уперся ей в горло.

Она не испугалась и с нескрываемым презрением смотрела на меня.

– Думаешь, вашему сословию позволено делать что угодно? – язвительно спросила она.

– А вашему? Тогда ответьте, кто позволил вам устраивать самосуд и выносить смертный приговор? Скажите спасибо, что я не сообщу о вашем судилище жандармам.

Чувствовалось, крестьяне струсили. Кто-то откашливался. Крикунья отвела глаза.

– Мне всего-навсего нужно усадить этого человека на лошадь.

Мой помощник безропотно выполнил все, что я велела.

Убедившись, что Раддок держится крепко, я забралась в седло, подмигнула парню и поскакала прочь.

Дорога отнюдь не была пустынной. Люди торопились попасть домой до темноты. На меня не обращали внимания. Думаю, во мне видели долготерпеливую жену, везущую пьяного муженька из таверны. Те, кто приходил к такому выводу, отчасти были правы: относительно Раддока я действительно проявляла чудеса долготерпения.

В какой-то момент он подал признаки жизни. Из его горла раздалось бульканье. Я спешилась, стащила Раддока с лошади, уложила на землю. Достав флягу, я присела перед ним на корточки. В ноздри ударило зловоние, исходившее от бывшего «доктора».

– Вот мы и встретились снова, – сказала я, когда он уставился на меня остекленевшими глазами. – Узнаете Элизу Де Ла Серр?

Он застонал.

 

2

Раддок попытался приподняться на локтях, но сил у него было не больше, чем у котенка. Я одной рукой вернула его в лежачее положение, опустив другую на эфес меча.

Минуту или две он корчился и сердито верещал, что скорее напоминало каприз великовозрастного младенца, чем осознанную попытку сбежать.

Потом он успокоился и вперился в меня сердитым взглядом.

– Послушайте, что вам надо? – страдальческим тоном спросил Раддок. – Убивать меня вы явно не собираетесь, иначе сделали бы это еще там, в таверне…

До него вдруг дошло.

– Конечно нет. Вы бы не стали спасать мою жизнь, чтобы потом самой ее оборвать. Это было бы неразумно и жестоко. Вы ведь так не поступите со мной, правда?

– Нет, так я не поступлю… пока.

– Тогда чего вы хотите?

– Я хочу знать, кто почти четырнадцать лет назад нанял вас в Париже, приказав убить меня и мою мать.

Бывший ассасин недоверчиво фыркнул:

– Если я скажу, вы тут же меня убьете.

– Как раз наоборот: я убью вас, если не скажете.

Раддок повернул голову вбок.

– Что, если я этого не знаю?

– Тогда я буду вас пытать, пока не назовете имя.

– Я же могу назвать любое имя, и вы меня отпустите.

– Если я узнаю, что вы мне солгали, я разыщу вас снова. Я уже дважды находила вас, месье Раддок. И найду столько раз, сколько мне понадобится. Вы не избавитесь от меня, пока я не получу нужные мне сведения.

– Боже милосердный! – воскликнул Раддок. – Чем же я заслужил такую участь?

– Вы пытались убить мою мать и меня.

– Да, пытался, – согласился он. – Но безуспешно.

– Кто вас нанял?

– Не знаю.

Я встала на одно колено, вынула меч и приставила лезвие к лицу Раддока. Острие оказалось под самым его глазом.

– Если только вы не были наняты призраком, то знаете своего нанимателя. Кто он?

Глаза Раддока лихорадочно забегали, словно он пытался получше разглядеть острие меча.

– Клянусь вам, – подобострастно забубнил он. – Клянусь, я ничего не знаю.

Я чуть сократила расстояние между лезвием и его глазом.

– Некий человек! – завизжал Раддок. – Мы встретились в парижской кофейне.

– Название кофейни?

– Кофейня «Прокопий».

– Как звали того человека?

– Он мне не сказал.

Я полоснула Раддока по правой щеке. Он закричал. Внутри у меня все сжалось, но внешне мое лицо оставалось спокойным и даже жестоким. Лицо той, кто вознамерился получить нужные ей сведения. Одновременно я сражалась с внутренним унынием, чувствуя, что десятилетние поиски окончатся ничем.

– Клянусь вам, клянусь, – бормотал Раддок. – Тот человек был мне совершенно незнаком. Он о себе ничего не рассказывал, а я не спрашивал. Он дал мне половину денег и сказал, что остальное я получу, когда заказ будет выполнен. Но я, естественно, больше в той кофейне не появлялся.

Меня захлестнуло отчаяние. Я поняла, что Раддок говорит правду. Почти четырнадцать лет назад один незнакомец нанял другого для убийства меня и мамы. И на этом история кончалась.

У меня оставался последний козырь. Я встала, но меч от лица Раддока не отвела.

– В таком случае мне лишь остается отомстить вам за тот вечер в семьдесят пятом году.

Раддок выпучил глаза:

– Боже милостивый, значит вы действительно хотите меня убить!

– Да, – ответила я.

– Я сумею разузнать, – торопливо проговорил он. – Я выясню, кем был тот человек. Дайте мне еще немного времени.

Я пристально смотрела на Раддока, будто размышляя над его словами, хотя у меня не было намерений его убивать. Во всяком случае, так, хладнокровно воспользовавшись жалким состоянием, в котором он находился.

Наконец я сказала:

– Я пощажу вас. Но знайте, Раддок: я даю вам полгода. По истечении этого срока я хочу услышать о результатах ваших поисков. Меня вы найдете в нашем парижском особняке на острове Сен-Луи. Учтите: вы будете обязаны появиться, даже если ничего не узнаете. В противном случае вам придется до конца своих дней ожидать, что однажды я выскочу из-за темного угла и перережу вашу глотку. Я понятно объясняю?

Я убрала меч и уселась на Царапку.

– В трех километрах отсюда есть городок. – Я показала направление. – До встречи через полгода, Раддок.

Я тронула поводья… Отъехав на достаточное расстояние от места, где остался Раддок, я перестала разыгрывать из себя мстительницу и понурила плечи.

Бесплодная затея, иначе не скажешь. Никаких сведений. Это все, что я сумела узнать.

Увижу ли я Раддока снова? Я в этом сомневалась. Как он воспринял мое обещание выследить его? Счел пустой угрозой или отнесся всерьез? Одно мне было ясно: как и многое в жизни, высказать угрозу намного проще, чем осуществить ее.

 

1

Во внутреннем дворе версальского Дворца Малых Забав король выступал перед членами Генеральных штатов, коих собралось 1614 человек. Их число не было случайным. Впервые с 1614 года представители трех сословий: духовенства, дворянства и податного – собрались вместе. Большое сводчатое помещение было заполнено до отказа. Ряды французов ждали и надеялись услышать из уст короля… любые предложения, которые помогут вытащить его страну из кризиса. Любые слова, указывающие путь вперед.

Я слушала королевскую речь, сидя рядом с отцом. Пока его величество не начал говорить, нас обоих будоражили надежды услышать что-то радостное и ободряющее. Но стоило нашему любимому правителю произнести несколько первых фраз, и эти чувства быстро улетучились. Король говорил скучно и монотонно, в основном о второстепенных и малозначительных делах. Ничего существенного, что успокоило бы угнетенное третье сословие – простых людей.

Во́роны сидели напротив нас, по другую сторону прохода. Господа Лафреньер, Лепелетье и Сивер, а также мадам Левек дружно хмурились. Выражение лиц вполне соответствовало их черным одеждам. Они заметили меня, и я учтиво поклонилась им, скрыв истинные чувства за фальшивой улыбкой. Они ответили мне такими же фальшивыми улыбками. Еще не раз в процессе заседания я ловила на себе их оценивающие взгляды.

Сделав вид, будто я что-то уронила, я нагнулась и украдкой посмотрела на во́ронов, пряча глаза за рыжими локонами. Мадам Левек что-то шептала Сиверу. Выслушав ее, он кивнул.

Когда утомительная речь окончилась и сословия принялись кричать и препираться между собой, мы с отцом покинули Дворец Малых Забав, отпустили карету и двинулись по авеню де Пари. Оттуда мы свернули на дорожку, ведущую к дальним лужайкам нашего замка.

Отец расспрашивал про мой завершающий год в Королевском доме, однако я сумела направить беседу в более безопасное русло, где не было омутов вранья. Мы стали вспоминать времена, когда мама была жива. Потом заговорили о появлении в нашем доме Арно. Непринужденно разговаривая, мы постепенно приближались к замку. С одной стороны дорожки тянулись открытые поля, с другой высилась громада дворца. Отец переменил тему, заговорив о моих неудачных попытках привести Арно под крыло ордена.

– Ты хотел, чтобы я внушила ему наше учение, – нахмурилась я.

Отец вздохнул. Он снял свою любимую черную касторовую шляпу, почесал голову, зудевшую от парика, потом коснулся лба и стал разглядывать ладонь, словно ожидал увидеть ее липкой от пота.

– Элиза, неужто я должен тебе напоминать об очевидных вещах? Вероятность того, что ассасины доберутся до Арно первыми, весьма велика. Ты забываешь, что я провел с ним достаточно времени. Мне известны его способности. Он… одаренный парень. Мы и оглянуться не успеем, как ассасины пронюхают об этом.

– Значит, если бы я сумела убедить Арно вступить в орден…

– Это было бы весьма своевременно, – невесело рассмеялся отец.

Я попробовала переубедить его.

– Вот ты считаешь его одаренным. А что, если бы Арно удалось каким-то образом объединить оба учения? Вдруг именно он способен это сделать?

– Твои письма, – произнес отец, задумчиво кивая. – Ты мне писала об этом.

– Да, поскольку это занимало мои мысли.

– Я так и понял. В твоих рассуждениях есть определенный юношеский идеализм, но в то же время в них есть и некоторая… зрелость.

Я мысленно поблагодарила Хэйтема Кенуэя (не забыв извиниться за плагиат).

– Думаю, тебе будет интересно узнать, что я договорился о встрече с графом Мирабо, главой ордена ассасинов, – продолжал отец.

– Ты серьезно?

– Вполне, – ответил он, поднося палец к губам.

– Ты хочешь, чтобы между нашими орденами начались переговоры? – шепотом спросила я.

– Просто я думаю, что у нас схожие взгляды на будущее Франции.

Тебе, дорогой читатель, наверное, стало любопытно, с чего это я взялась поддерживать идею достижения единства между ассасинами и тамплиерами. Не потому ли, что я была тамплиером, а Арно – ассасином?

Отвечаю: нет. Представляя себе будущее, я думала об общем благе. Если такое развитие событий означало, что мы с Арно сможем быть вместе, обходясь без лжи и притворства, я все равно воспринимала это лишь как приятное следствие. Честное слово.

 

2

Вечером во дворце состоялась церемония моего вступления в орден тамплиеров. Отец облачился в величественную одежду великого магистра – длинный просторный ритуальный плащ, отороченный мехом горностая. Его шею украшала сто́ла – шелковый ритуальный шарф. Отцовский камзол был застегнут на все пуговицы, а пряжки туфель – начищены до блеска.

Отец вручил мне знак принадлежности к ордену. Я смотрела в его улыбающиеся глаза. Он был так красив, так горд за меня.

Мне и в голову не приходило, что сегодня я в последний раз вижу отца живым.

Церемония посвящения прошла идеально; ни малейшего признака разногласий, имевшихся у нас с отцом. Знакомой мне апатии как не бывало. В глазах – только гордость. Естественно, на церемонии присутствовали и другие рыцари ордена, включая во́ронов. Они вяло улыбались и произносили неискренние поздравления, но все действо принадлежало семье Де Ла Серр. Я чувствовала незримое мамино присутствие. Ее дух был рядом, когда меня принимали в рыцари ордена, и я клялась хранить честь нашей семьи.

 

3

А в мою честь был устроен званый ужин «для узкого круга». Я ходила по залам и чувствовала себя изменившейся женщиной. Наверное, приглашенные думали, что я не слышу сплетен, доносящихся из-под вееров. Дамы перешептывались, потчуя друг друга рассказами о моих кутежах и пристрастии к азартным играм. Они лицемерно жалели моего отца и отпускали оскорбительные замечания по поводу моего наряда.

Но их слова ничуть меня не задевали. Мама ненавидела этих придворных сплетниц и учила меня не обращать внимания на их речи. Ее уроки сослужили мне хорошую службу. Домыслы и пересуды меня ничуть не волновали.

А потом я увидела его. Я увидела Арно.

 

4

Естественно, я устроила ему «теплый прием», заставив помучаться. Отчасти это было платой за старое. И потом, мне нужно было внутренне подготовиться к встрече с ним.

Ага! Я сразу увидела, что присутствие Арно взбудоражило гостей. Он не получил официального приглашения. Или, верный себе, он успел испортить отношения со всеми. Зная его, допускаю, что Арно преуспел и в том, и в другом. Я же, едва завидев его, поспешила прочь. Я зашагала по коридору, проталкиваясь между гостями. Длинное платье заставляло все время держать подол приподнятым. Арно двигался следом. Издали это было похоже на процессию.

Разумеется, такое вызывающее поведение не красило дочь великого магистра, которая сама только что вступила в орден. (Видите, мистер Уэзеролл? Видишь, отец, как быстро я стала взрослой?) Я уже не девчонка, чтобы бегать и прятаться. И потому я решила прекратить эту погоню. Я скользнула в боковую комнату, подождала, пока Арно окажется у двери, и втащила его внутрь. Наконец-то мы оказались лицом к лицу.

– А ты, кажется, наделал шуму своим появлением, – сказала я, жадно вглядываясь в него.

– Что тут сказать? Ты всегда дурно на меня влияла…

– Твое влияние было еще хуже, – парировала я.

Потом мы поцеловались. Я даже толком не знаю, как это получилось. Минуту назад мы были давно не видевшимися друзьями и вдруг стали давно не видевшимися влюбленными.

Наш поцелуй был долгим и страстным. Когда наконец мы разомкнули объятия, то еще некоторое время просто глазели друг на друга.

– Смотрю, ты нарядился в костюм моего отца, – сказала я, желая его подразнить.

– А ты, смотрю, щеголяешь в платье, – в тон ответил Арно и получил от меня шутливую оплеуху.

– Не напоминай мне о нем. Я чувствую себя мумией, завернутой в него, словно в бинты.

– Должно быть, случилось что-то важное, если ты пошла на такие жертвы, – улыбнулся он.

– Ничего важного. По правде говоря, ничего, кроме величественных жестов и напыщенных речей. Тоска зеленая.

Арно улыбался. Он был тем самым, прежним Арно. Ко мне возвращалась забытая радость жизни. Так бывает, когда после нескончаемого дождя вдруг выглянет солнце. Или когда возвращаешься из далеких краев и видишь впереди дверь родного дома. Мы опять поцеловались и остались стоять, обнявшись.

– Когда ты не приглашаешь меня на свои праздники, плохо бывает всем, – пошутил Арно.

– Я пыталась, но отец был непреклонен.

– Твой отец?

Снаружи доносились приглушенные звуки оркестра. Смеялись гости, фланирующие по коридору. Затем послышался тяжелый топот бегущих ног. Караульные до сих пор искали Арно. В нашу дверь грубо забарабанили и такой же грубый голос спросил:

– Кто здесь?

Мы с Арно переглянулись, вновь почувствовав себя детьми. Казалось, нас застукали за воровством яблок в саду или пирогов на кухне. Если бы я смогла сохранить это мгновение в какой-нибудь волшебной бутылке, я бы обязательно так и сделала.

Что-то мне подсказывает: такого счастья я уже не испытаю никогда.

 

5

Я выпихнула Арно из окна, схватила пустой бокал и выскочила в коридор, изображая недоумение.

– Что за черт? Куда подевалась эта бильярдная? – спросила я, пьяно улыбаясь.

Солдаты никак не ожидали меня увидеть и смущенно переминались с ноги на ногу. Правильно. Они и должны были испытывать смущение. Как-никак, этот «званый ужин» устроили в мою честь…

– Мы, мадемуазель Де Ла Серр, ищем незваного гостя. Вы, случайно, его не видели?

Я посмотрела на них, продолжая играть роль пьяненькой именинницы.

– Какого? А может, сюда из королевского зверинца забежала антилопа? Но антилопы вряд ли способны подниматься по лестнице. У них такие маленькие копытца. И потом, как этой шустрой антилопе удалось сбежать из зверинца?

К смущению на лицах караульных добавилось недоумение. Теперь они не сомневались, что я переборщила с вином.

– Никакая не антилопа. Сюда проник человек подозрительного вида. Может, он, случайно, попадался вам на глаза?

Я улавливала их беспокойство и даже раздражение. Солдатское чутье подсказывало им: предмет их погони находится где-то поблизости, а они вынуждены терять драгоценное время, выслушивая мои пьяные шуточки.

– А-а, так это была мадам де Полиньяк. – Я понизила голос до шепота. – У нее в волосах была спрятана птичка. Думаю, птичку она украла все из того же королевского зверинца.

Терпение одного из караульных лопнуло. Он шагнул вперед, сказав:

– Прошу вас, мадемуазель, отойти в сторону. Нам нужно осмотреть комнату.

Я пьяно и (хотелось бы надеяться) слегка вызывающе качнулась.

– Боюсь, здесь вы найдете только меня.

Я дала караульному вдоволь насладиться моей улыбкой, не говоря уже о том, что виднелось в вырезе платья, когда, наклонившись к нему, пробормотала:

– Послушайте, я уже битый час ищу бильярдную.

Караульный скользил по мне взглядом.

– Мы вас туда проводим, мадемуазель, – сказал он, слегка поклонившись. – А эту дверь запрем во избежание дальнейших недоразумений.

Караульные повели меня в бильярдную. Я надеялась, что Арно сумеет спрыгнуть с подоконника и благополучно выбраться во двор. У меня была и вторая надежда – что караульным станет не до меня и мне не придется тащиться с ними до бильярдной.

Есть поговорка: «Будь осторожен с желаниями, ибо они могут исполниться».

Караульным действительно стало не до меня, когда мы услышали крик:

– Боже мой, он убил месье Де Ла Серра!

И весь мой мир перевернулся.

 

1

Волнения сотрясают Париж уже более двух недель – с тех самых пор, как в столицу вошли двадцать тысяч королевских солдат. Король приказал их ввести, дабы прекратить беспорядки и запугать графа Мирабо и его депутатов от третьего сословия. Но когда король отправил в отставку своего министра финансов Жака Неккера (этого человека многие считали спасителем французского народа), беспорядки вспыхнули с новой силой.

Несколькими днями ранее толпа штурмовала тюрьму аббатства Сен-Жермен, чтобы освободить гвардейцев, брошенных туда за отказ стрелять в протестующих. Повсюду слышалось, что нынче рядовой солдат служит народу, а не королю. Национальное собрание, называемое теперь Законодательным, воспринималось как реальная власть. Они придумали собственный трехцветный флаг – триколор. Его можно увидеть повсюду.

После штурма аббатской тюрьмы парижские улицы наводнили вооруженные люди. Появилось народное ополчение численностью в тринадцать тысяч человек. Они бродили по разным частям города, ища оружие. Призывы вооружаться звучали все громче и настойчивее. Сегодня утром они достигли своего апогея.

В предрассветные часы народное ополчение ворвалось во Дворец инвалидов и захватило имевшиеся там мушкеты. По общему мнению, в руках мятежников оказалось несколько десятков тысяч ружей. Однако у них не было пороха. Где взять порох?

В Бастилии. И именно туда я и направляюсь, продираясь по охваченным волнением улицам взбудораженного города. Ранним утром Париж бурлил от долго подавляемой ярости и желания мстить. Словом, не самое спокойное местечко для прогулок.

 

2

Я шла по улицам, поминутно оглядываясь. Поначалу я не слишком понимала, что к чему. Но потом я увидела толпы людей. Казалось, они вместе куда-то спешили, толкались, устраивали настоящую сумятицу из тел. Однако, присмотревшись, я заметила две ясно различимые группы.

Первые были исполнены решимости подготовиться к грядущим бедам. Они стремились защитить себя, свои семьи и имущество. Им хотелось избежать столкновений. Сюда же относились и такие, как я, понимавшие, что могут стать мишенью для выплеска чьей-то злобы.

Вторая группа состояла из тех, кому не терпелось начать столкновения, начать бить по мишеням.

Что отличало обе группы? Оружие. У первой группы его не было. У второй кое-что имелось. Я видела вилы, топоры и палки, которыми размахивали бунтовщики. Повсюду слышались разговоры о местонахождении настоящего оружия. Шепот превращался в крик, а крик – в грохот. Где мушкеты? Где пистолеты? Где порох? Париж сам стал пороховой бочкой.

«Можно ли было избежать всего этого?» – думала я. Могли ли мы, тамплиеры, уберечь нашу любимую страну от жуткого тупика, в котором она оказалась? От балансирования над пропастью перемен, прежде казавшихся немыслимыми?

То здесь, то там слышались крики: «Свобода!», перемежаясь с ржанием и мычанием перепуганных лошадей и коров.

Струсившие кучера на сумасшедшей скорости гнали храпящих лошадей, спеша убраться подальше от людных улиц. Пастухи старались перегнать в относительно безопасное место ошалелых коров с вытаращенными от страха глазами. Воздух наполнялся тяжелым зловонием множащихся навозных куч. Но даже он не мог заглушить другого запаха, разлитого сегодня по всему Парижу. Запаха бунта. Нет, не бунта, а революции.

Но почему я вышла на эти опасные улицы, а не помогала слугам забивать досками окна особняка Ла Серр?

Из-за Арно. Пусть я сейчас его и ненавидела, он находился в опасности, и дальше оставаться в стороне я не могла. Письмо Дженнифер Скотт я получила почти неделю назад, и за это время даже не попыталась хоть что-то предпринять. Как отнеслись бы к моему бездействию мистер Уэзеролл, мама, отец? Я – рыцарь ордена; более того, великий магистр – знала, что ассасины вот-вот доберутся до одного из наших, и ничего не делала. Точнее, бродила по пустым этажам своего парижского особняка, будто старая чудаковатая вдова. Как бы они отнеслись к моему «промедлению»?

Что касается мятежа… вовсе не это побудило меня к действиям. Мои чувства к Арно не изменились. Я не могла вдруг перестать его ненавидеть за неврученное письмо. Единственное, я стремилась добраться до Арно раньше толпы.

Я надеялась их опередить и почти бежала по улицам квартала Сен-Антуан. Однако вскоре мне стало понятно: я ничуть не опережаю людскую лавину, движущуюся в том же направлении. Правильнее сказать, я стала ее частью. Меня окружали мятежники, ополченцы, ремесленники. Люди размахивали оружием и флагами, направляясь к главному символу королевской тирании – Бастилии.

Сознавая, что опоздала, я бормотала проклятия и продолжала двигаться вместе с толпой, пытаясь лавировать между кучками людей и быть чуточку впереди. Когда вдали показались башни и парапеты Бастилии, воздух огласил крик, и толпа замедлила движение. На улице стояла повозка, доверху набитая мушкетами. (Скорее всего, оружие вывезли из арсенала.) Их раздавали несколько мужчин и женщин. Я видела колышущееся море протянутых рук. Настроение в толпе было веселое и даже приподнятое. Задуманное казалось легкой затеей.

Я проталкивалась сквозь ряды движущихся тел, равнодушная к сыплющимся ругательствам. Толпа на другой стороне улицы была не такой плотной. Я хотела перебраться туда, но вдруг увидела пушку. Ее тянули не лошади, а люди. Кто был в форме, кто – в поношенной одежде ремесленников. Мое недоумение длилось недолго, поскольку вскоре послышались крики: «Французская гвардия перешла на нашу сторону!» Я слышала истории о солдатах, восстававших против своих командиров. Говорили также, что головы казненных офицеров потом насаживали на пики.

Неподалеку я увидела хорошо одетого господина. Он тоже слышал эти крики. Мы переглянулись, и я заметила страх в его глазах. Его, как и меня, одолевали мысли о собственной безопасности. Насколько далеко зайдут эти революционеры? Ведь их требования поддерживали многие аристократы и члены других сословий. Да и сам Мирабо был аристократом. Но значило ли это хоть что-то на вздымающейся волне мятежей? Когда дойдет до мести, проявят ли мстители разборчивость?

Я подошла к Бастилии, когда сражение за нее уже началось. Еще по пути я слышала, что депутация членов Национального собрания отправилась к коменданту де Лоне на переговоры. С того момента прошло три часа. Депутация завтракала, а толпа за стенами Бастилии становилась все возбужденнее. Тем временем какой-то мятежник перебрался через крышу парфюмерного магазина и стал рубить цепи, на которых держался подъемный мост. (Сейчас мост был поднят.) К тому времени, когда я вывернула из-за угла и оказалась напротив Бастилии, этот человек обрубил последние звенья. Подъемный мост рухнул. От грохота его падения затряслись окрестные постройки.

Все видели, что мост упал на какого-то человека, стоявшего внизу. Бедняга оказался в неподходящем месте в неподходящее время. Только что он стоял на берегу рва, размахивая мушкетом и подзадоривая тех, кто возился с мостом. Одно мгновение, и несчастный скрылся за пеленой кровавого тумана. Из-под упавшего моста торчали только странно вывернутые руки и ноги.

Толпа зашлась в радостных криках, приветствуя расправу над мостом. Одна нелепо оборвавшаяся жизнь не шла ни в какое сравнение с победой. Путь к Бастилии был открыт. Мятежники хлынули по опущенному мосту, устремившись во внешний двор крепости.

 

3

Бастилия дала ответ. С парапетов донесся крик. Захлопали мушкеты. Парапеты заволокло облаком порохового дыма.

Находившиеся внизу (и я в том числе) поспешили укрыться. Мушкетные пули чиркали по стенам и булыжникам. Кто-то закричал. Но этого залпа оказалось явно недостаточно для разгона толпы. На протестующих он подействовал как палка, засунутая в осиное гнездо. Они отнюдь не испугались. Наоборот, стали еще злее и решительнее.

Вдобавок у мятежников теперь имелись пушки.

– Огонь! – послышалось невдалеке от меня.

Пушки содрогнулись, выплюнув мощные столбы дыма. К стенам Бастилии полетели ядра, вырвав оттуда крупные куски. Мимо меня бежали вооруженные люди. Мушкеты, которыми они размахивали над головой, топорщились, словно ежовые иглы.

Ополчение завладело окрестными зданиями. Оттуда повалил дым. Мне сказали, что дом коменданта вовсю пылает. Запах пороховой гари перемешался с едким, зловонным запахом дыма. С парапета Бастилии снова прозвучала команда. Раздался второй мушкетный залп. Я спряталась за низкой каменной стеной. Криков вокруг стало больше.

Тем временем толпа повалила ко второму мосту, который оставался поднятым. Мятежники искали способ преодолеть ров. Откуда-то появились доски. Из них соорудили подобие моста. Путь во внутренние пределы тюрьмы был открыт. Вскоре атакующие окажутся там.

С парапетов звучали новые выстрелы. Им отвечали пушки мятежников. Вокруг нас падали каменные обломки.

В одном из застенков находился Арно. Обнажив меч, я вместе с мятежниками устремилась внутрь. Мушкетный огонь сверху прекратился. Мятежники победили. Я мельком увидела арестованного коменданта де Лоне. Говорили, что его препроводят в парижскую ратушу.

На мгновение у меня отлегло от сердца. Революция не потеряла голову. Кровопролития не будет.

Я ошиблась. Снова послышался крик. Де Лоне свалял дурака, собравшись ударить ногой какого-то мятежника в толпе. Тот, разъярившись, подскочил к коменданту, пырнув его ножом. Караульные, пытавшиеся защитить де Лоне, были смяты толпой. Мятежники навалились на коменданта со всех сторон, и он исчез в людском водовороте. Замелькали мечи, кинжалы и ножи, полились фонтаны крови. И вдруг – чей-то долгий, пронзительный визг, напоминающий крик раненого зверя.

Следом толпа восторженно загалдела. Вверх взметнулась пика с головой де Лоне. Похоже, голову ему даже не отрезали, а оторвали, превратив шею в окровавленное месиво. Закатившиеся глаза бывшего коменданта смотрели на мятежников и уже не видели их.

Толпа вопила, гикала, улюлюкала. Лица, перемазанные своей и чужой кровью, с восторгом взирали на трофей. Державший пику раскачивал ею, отчего казалось, что голова де Лоне дергается. Часть толпы сочла, что больше им в Бастилии делать нечего. Они двинулись в обратный путь по доскам и мосту, унося трофей и перешагивая через изуродованное тело раздавленного мятежника. Вскоре парижские улицы увидят голову бывшего коменданта Бастилии, и это подхлестнет других мятежников на новое кровопролитие и варварство.

В тот момент я отчетливо поняла: это конец для всех нас, для каждого француза и француженки знатного происхождения, независимо от наших взглядов и симпатий. Даже если мы говорили о необходимости перемен; даже если соглашались, что непомерная роскошь Марии-Антуанетты вызывает отвращение, а король алчен и не в состоянии править страной; даже если поддерживали третье сословие и Национальное собрание… мятежникам не было до этого дела. Отныне никто из нас не чувствовал себя в безопасности. Отныне верховодила толпа, а в ее глазах все мы были пособниками старого режима и угнетателями.

Над караульными Бастилии чинили самосуд. Я слышала их предсмертные крики. Вскоре я увидела узника: дряхлого старика, которого несли по лестнице, открыв дверь его камеры. А потом… меня охватили смешанные чувства, в числе которых были благодарность, любовь и ненависть… я заметила на парапете Арно. Рядом с ним был другой заключенный, намного старше его. Оба бежали к противоположной стороне крепости.

– Арно! – крикнула я, но он не услышал.

Вокруг хватало шума, а Арно находился слишком далеко от меня.

Я крикнула снова. Несколько голов повернулись в мою сторону. Я поймала настороженные взгляды и догадалась: голос. Манера говорить выдавала мое происхождение.

Будучи не в силах что-либо предпринять, я просто смотрела, как спутник Арно достиг края парапета и прыгнул.

Это был не просто прыжок. У ассасинов он назывался «прыжком веры». Пьер Беллек, вот кем был спутник Арно. Немного помешкав, Арно последовал его примеру, совершив свой прыжок веры.

Теперь он был одним из них.

 

4

Я бросилась прочь. Нужно поскорее добраться домой и отпустить слуг. Пусть отправляются в безопасные места, пока их не настигла беда.

Толпы мятежников двигались от Бастилии в направлении городской ратуши. Я услышала, что Жак де Флессель – купеческий старшина Парижа – был убит на ступенях ратуши. Его обезглавили, а голову на пике понесли по улицам.

В животе у меня бурлило. Вокруг горели дома и магазины. Звенели разбиваемые стекла. Мимо пробегали люди, нагруженные ворованным добром. Несколько недель подряд Париж голодал. Разумеется, мы в своих замках и особняках ели вдосталь, однако простой люд был поставлен перед угрозой голодной смерти. До сих пор ополчение еще предотвращало массовые грабежи, однако сегодня они были не в силах остановить мародеров.

После Сен-Антуана толпа заметно поредела. Здесь улицы были запружены каретами и телегами. Парижане торопились покинуть столицу. Наскоро побросав пожитки в любое средство передвижения, которое удавалось раздобыть, они спешили выбраться из этого ада. Мятежникам почти не было дела до беглецов. И вдруг… я даже затаила дыхание, увидев большую карету, запряженную парой лошадей. Впереди сидел кучер в ливрее. Пассажиры кареты, кем бы они ни были, явно ехали навстречу неприятностям.

Осторожностью тут и не пахло. Один вид роскошной кареты был способен разъярить толпу, так мало того: кучер еще покрикивал на людей, требуя убраться с дороги, и махал кнутовищем, словно разгонял докучливых насекомых. Его, в свою очередь, понукала краснолицая хозяйка. Она выглядывала из окошка кареты, обмахиваясь кружевным носовым платком.

Высокомерие и глупость кучера и хозяйки просто ошеломляли. Даже я, в чьих жилах текла кровь аристократки, испытывала удовлетворение, видя, что толпа не обращает внимания на эти требования.

Однако так продолжалось недолго. У кого-то быстро вспыхнуло недовольство, и карету начали раскачивать на рессорах.

Мелькнула мысль вмешаться и помочь, но я понимала: тем самым я подпишу себе смертный приговор. И потому я лишь смотрела, как кучера стащили с его величественного сиденья и начали избивать.

Он этого не заслуживал. Никто не заслуживал участи быть избитым толпой: злобной, неразборчивой, движимой общей жаждой крови. Кучер, еще недавно кричавший на этих людей, даже не пытался от них загородиться. Весь Париж уже знал о падении Бастилии. Старый режим долго разваливался, но в это утро рухнул окончательно. Делать вид, будто ничего не произошло, мог только безумец. Или, в случае этого кучера, самоубийца.

Кучер сумел вырваться и побежал. Несколько мятежников забрались на крышу кареты, открыли ехавшие там чемоданы и стали выбрасывать одежду, ища под тряпками драгоценности. Дверцы кареты распахнули настежь, вытащив оттуда возмущенную хозяйку. Кто-то толкнул ее ногой в спину, и женщина распласталась на мостовой.

– Что тут вообще происходит? – послышался из кареты возмущенный мужской голос.

У меня сжалось сердце. Голос мужчины был полон знакомого аристократического негодования. Неужели он настолько глуп; глуп до такой степени, что не понимает очевидных вещей? Он и его сословие больше не имеют права говорить подобным тоном. Он и его сословие больше не главные.

Глупого аристократа выволокли из кареты, порвав на нем одежду. Его жена с воплями шла пешком. Несколько раз ее ударяли коленкой под зад. Далеко уйдет она, не привыкшая ходить пешком? Сумеет ли выжить в перевернутом вверх тормашками Париже, совсем не похожем на прежний, знакомый ей с детства? Я сомневалась, что она переживет этот день.

Я шла дальше, а на душе становилось все тяжелее. Из дверей домов по обеим сторонам улицы выскакивали кучки мародеров. Трещали мушкетные выстрелы, билось стекло. Кто-то радовался удачному грабежу, кто-то возмущался, что не сумел поживиться.

Остаток пути к дому я бежала с мечом в руке, готовая вступить в поединок с каждым, кто посмеет встать между мной и моим особняком. В ушах отдавался стук сердца. Я молила Бога, чтобы слуги не пострадали и чтобы толпа не успела добраться до моего жилища. Все мысли были только о чемодане. Там лежали письма Хэйтема Кенуэя и кулон, отданный мне Дженнифер Скотт. Помимо них в чемодане я хранила разные безделушки, скопившиеся за эти годы. Каждая для меня что-то значила.

У ворот я увидела дворецкого Пьера. Он стоял, прижимая к груди сумку со своими пожитками, и беспокойно озирался по сторонам.

– Слава богу, мадемуазель, – сказал он, заметив меня.

Но я смотрела не на него, а на двор и крыльцо. Двор был усеян моими вещами. Приоткрытая дверь вела в разгромленный вестибюль. Мой дом успели ограбить.

– Мародеры пробыли здесь считаные минуты, – почти шепотом сообщил Пьер. – Мы заколотили окна и заперлись изнутри, но наш садовник Анри по обыкновению возился с кустами. Мятежники схватили его и угрожали убить, если мы не отопрем двери. Мадемуазель, у нас не было выбора.

Я кивала, думая только о своем чемодане, стоявшем в спальне. Одна часть меня хотела рвануться туда, вторая убеждала хорошенько все обдумать.

– Вы поступили совершенно правильно, – заверила я дворецкого. – Ваши личные вещи не пострадали?

– Нет, все здесь, – ответил Пьер, приподнимая сумку.

– Представляю, каких страхов вы натерпелись. Вам нельзя здесь оставаться. Нынче общаться со знатью опасно. Отправляйтесь в Версаль. Я позабочусь, чтобы вам и остальным слугам был возмещен ущерб.

– А вы, мадемуазель? Неужели вы останетесь в этом аду?

Я оглянулась на разграбленный особняк. Ощущая холод в сердце, я смотрела на вещи моей семьи, разбросанные по двору, словно кучи мусора. На глаза попалось мамино платье. Значит, мародеры побывали на верхних этажах и наведались в спальни.

– Я пойду в дом, – взмахнув мечом, сказала я Пьеру.

– Нет, мадемуазель, этого я не могу допустить. К тому же пара мерзавцев по-прежнему остается внутри. Напились до безобразия и продолжают рыскать в поисках добычи.

– Вот потому я и пойду в дом. Покажу, кто здесь хозяин.

– Мадемуазель, но они вооружены.

– Я тоже.

– Они пьяны и очень злы.

– Я трезва, но тоже очень зла. Это и к лучшему… А теперь поспешите!

 

5

Пьер и не собирался оставаться. Он был хорошим человеком, но его верность хозяевам имела пределы. Он мог бы оказать сопротивление мародерам, однако о сражении с ними не было и речи. Пожалуй, даже хорошо, что толпа явилась сюда в мое отсутствие. Иначе пролилась бы кровь и, возможно, погибли бы совсем не те, кого я хотела видеть мертвыми.

Достигнув входной двери, я достала пистолет. Локтем открыла дверь пошире и крадучись вошла в вестибюль.

Меня встретил хаос. Опрокинутые столы. Разбитые вазы. Повсюду валялись вещи, которые грабители сочли не имеющими ценности и бросили. Невдалеке от двери, лежа ничком, храпел мертвецки пьяный мародер. В противоположном углу я увидела второго. Этот спал сидя, упершись подбородком в грудь. Рука сжимала пустую бутылку из-под вина. Дверь в погреб была распахнута настежь. Держа пистолет наготове, я на цыпочках подошла к ней. Прислушалась, однако ничего не услышала. Тогда я слегка пнула ногой ближайшего пьянчугу. Он ответил громким храпом. Да, он был пьян. Но ничего злого и коварного я в нем не заметила. То же я могла сказать и про его дружка.

Если не считать храпа, на первом этаже было тихо. Я подошла к лестнице, ведущей в подвальный этаж, снова прислушалась и опять ничего не услышала.

Пьер был прав: мародеры здесь не особо задерживались. Пограбили винный погреб, кладовую с припасами и, конечно же, прихватили столовое серебро из посудной. Мой дом был для них очередной короткой остановкой на дороге сегодняшних погромов.

Теперь наверх. Я вернулась в вестибюль и сразу поднялась к себе в спальню, застав там такой же беспорядок, как повсюду в доме. Мародеры добрались и до моего чемодана, однако не увидели внутри ничего стоящего и потому попросту вывалили все содержимое на пол. Я убрала в ножны абордажную саблю, засунула пистолет в кобуру и, опустившись на колени, стала торопливо собирать бумаги и возвращать их на прежнее место. Слава богу, кулон лежал на самом дне, и мародеры его даже не заметили. Письма я аккуратно уложила поверх безделушек, собрав их вместе и разгладив помятые листки. Потом я защелкнула замки чемодана. Его я решила для сохранности переправить в Королевский дом. Я обязательно туда поеду, но вначале нужно навести хоть какой-то порядок и надежно запереть дом.

Мной начинало овладевать тупое безразличие. С пола я пересела на краешек кровати, чтобы собраться с мыслями. Все они вертелись вокруг простых дел: закрыть двери, заползти в укромный угол и никого не видеть. Наверное, потому-то я и спровадила Пьера в Версаль. Погром в моем особняке стал для меня новым поводом предаться скорби, а горевать я хотела в одиночестве.

Я встала, вышла на балкончик лестничной площадки, посмотрела вниз. Издали доносились приглушенные звуки уличных беспорядков. Близились сумерки. Пора зажигать свечи. Однако вначале я решила избавиться от непрошеных гостей.

Когда я спустилась вниз, мне показалось, что тот, кто спал возле двери, шевельнулся.

– Если ты проснулся, убирайся отсюда без промедления, – громким голосом потребовала я. – А если продолжаешь спать, получишь сапогом по яйцам и вмиг проснешься.

Пьянчуга силился поднять голову. Он моргал, пытаясь вернуться в осмысленное состояние и вспомнить, где находится и как сюда попал. Он отлежал руку и со стоном повернулся, чтобы высвободить ее.

А потом он вдруг встал и закрыл дверь… Именно так: встал и закрыл дверь.

 

6

Почти сразу же в моем мозгу вспыхнул вопрос: каким образом пьяница, только что валявшийся на полу, сумел проворно вскочить и ловким движением закрыть входную дверь? Как ему это удалось?

Ответ напрашивался сам собой: это был не пьяница. Он лишь искусно притворялся, что пьян. А в руке, которую он якобы отлежал, находился пистолет, который мнимый пьянчуга непринужденно (и даже с какой-то небрежностью) направил на меня.

Мысленно я крепко выругалась.

Инстинкт заставил меня обернуться, и не напрасно. Второй «пьяница» тоже чудесным образом протрезвел и теперь стоял на ногах, держа меня под прицелом своего пистолета. Я угодила в западню.

– Привет из Лондона, от семьи Кэрролл, – произнес первый «пьяница».

Он был старше напарника. Коренастый, грудь колесом, он явно был тут главным.

Теперь отрицать очевидное не было нужды. Мы с мистером Уэзероллом знали, что рано или поздно Кэрроллы придут за нами. Мы напоминали друг другу о необходимости быть готовыми и, вероятно, считали себя достаточно подготовившимися.

– Тогда чего вы ждете? – спросила я.

– Нам было велено не просто тебя убить, а заставить помучиться, – спокойно и даже беззлобно ответил главарь. – В поручении также значились некий Фредерик Уэзеролл и твоя горничная Элен. Нам подумалось, что можно выбивать из тебя сведения о том, где они скрываются, и одновременно заставлять тебя мучиться. Этим мы убьем сразу двух зайцев.

Его слова вызвали у меня улыбку.

– Меня вы можете мучить сколько угодно. Можете обрушить на меня всю боль мира, но я вам ничего не скажу.

У меня за спиной напарник главаря усмехнулся. Так усмехнулись бы вы, глядя на симпатичного лохматого щенка, играющего с мячиком.

Главарь наклонил голову.

– Он смеется, потому что все так говорят. Каждый, кого мы пытали, это говорил. А через какое-то время мы вводим в игру голодных крыс, и наши подопечные начинают сомневаться в мудрости своих слов.

Словно актриса на сцене, я огляделась вокруг, после чего повернулась к главарю и с улыбкой сказала:

– Что-то я не вижу ни одной голодной крысы.

– Так мы же еще не начинали. Речь идет о старинном, длительном процессе. Миссис Кэрролл дала подробнейшие указания на этот счет.

– Она все еще злится на меня из-за Мэй?

– Она особо подчеркивала, чтобы во время процесса мы напоминали тебе о Мэй. Полагаю, это ее дочь.

– Да… была.

– Которую ты убила?

– Да.

– Мэй этого заслуживала?

– По-моему, да. Она сама намеревалась меня убить.

– Значит, самооборона?

– Можно сказать и так. Это обстоятельство что-то меняет в ваших намерениях?

Главарь улыбнулся во весь рот. Дуло его пистолета не дрогнуло.

– Нет. Просто я узнал, насколько ты хитра и изворотлива. За тобой нужно смотреть в оба. Почему бы тебе не расстаться с мечом и пистолетом? Будь так добра, брось их на пол.

Я повиновалась.

– А теперь отойди от них. Повернись, встань лицом к перилам. Руки за голову. Учти, пока мистер Хук проверяет тебя на предмет спрятанного оружия, я держу его под прикрытием своего пистолета. Советую не забывать, мисс Де Ла Серр, что мы наслышаны о твоих способностях. Недооценивать тебя опасно. Мы не сделаем такой ошибки. Нас не обманет ни твой юный возраст, ни принадлежность к прекрасному полу. Правда, мистер Хук?

– Истинная правда, мистер Харви, – ответил его напарник.

– Вы меня успокоили, – сказала я, взглянув на мистера Хука.

Я не пыталась сопротивляться и направилась к перилам, держа руки за головой.

В вестибюле было совсем темно, и хотя двоим изощренным убийцам стоило бы принять это во внимание, ситуация пока складывалась в мою пользу.

В мою пользу складывалось и другое: мне было нечего терять.

Хук находился у меня за спиной. Меч и пистолет он унес подальше, после чего вернулся, остановившись в нескольких метрах от меня.

– Снимай камзол, – потребовал он.

– Что, простите?

– Делай, что тебе велено, – бросил мне мистер Харви. – Снимай камзол.

– Но тогда мне придется убрать руки с головы.

– Просто сними с себя чертов камзол.

Я послушно расстегнула пуговицы камзола и качнула плечами, сбрасывая его на пол.

В вестибюле установилась пронзительная тишина. Глаза мистера Хука бродили по моей фигуре.

– Вытащи рубашку из бриджей, – распорядился мистер Харви.

– Но вы же не собираетесь меня…

– Вытащи подол рубашки и держи так, чтобы мы видели пояс.

Я выполнила и это требование.

– Теперь сними сапоги.

Я нагнулась, подумав, что сапог – тоже оружие. Нет, это негодная затея. Едва я атакую Хука, Харви пришлепнет меня из пистолета. Мне требовалась иная тактика.

Я сняла сапоги, оставшись в чулках. Рубашка была завязана узлом чуть выше талии, обнажая пояс.

– Понятно, – заключил Харви. – Теперь повернись. Руки снова за голову. И помни, что я говорил насчет прикрытия.

Я вновь оказалась возле перил. Хук подошел ко мне сзади и опустился на колени. Его ладони коснулись моих ног и начали путешествие от кончиков пальцев вверх по штанинам бриджей. Возле ягодиц они остановились и замерли…

– Хук… – предостерег его Харви.

– Тщательность не помешает, – ответил Хук.

Судя по звучанию голоса, голова его была повернута к Харви. Это давало мне шанс. Ничтожный, но все же шанс. И я им воспользовалась.

Я подпрыгнула, вцепилась руками в балясину, одновременно сжав ногами шею Хука и начав ее выворачивать. Я старалась изо всех сил, пытаясь не только вывернуть, но и сломать ему шею. Однако мистер Уэзеролл почти не учил меня сворачивать противникам шеи посредством «ножничного» захвата. К тому же для такого маневра мне недоставало сил. Моей главной целью был пистолет, а Хук являлся досадной помехой. Меж тем его лицо побагровело. Руки пытались разжать мои ноги и высвободить шею. Я продолжала давить, надеясь, что хотя бы сумею лишить его сознания.

Ничего подобного. Хук дергался и извивался. Я мертвой хваткой держалась за балясину, чувствуя, как болят от напряжения мышцы. Хук не оставлял попыток вырваться. Балясина скрипела и трещала. Харви, бормоча ругательства, убрал пистолет и выхватил короткий меч.

Кряхтя от натуги, я еще сильнее сдавила ногами шею Хука, одновременно дернувшись вверх. Балясина громко хрустнула. Ее обломок остался у меня в руке. Я подпрыгнула. Хуку удалось встать на ноги, и я оказалась в положении маленькой девчонки, катающейся на отцовском плече. Я смотрела на ошеломленного Харви, подняв руку с зажатым обломком.

Потом рука стремительно опустилась, и острый обломок балясины вонзился в лицо Харви.

Я не знаю и даже не хочу задумываться о том, куда именно угодил обломок. Могу лишь сказать, что метила я в глаз. Балясина была слишком толстой, чтобы войти в глазницу, но свое дело она сделала. Атака Харви захлебнулась. На месте одного глаза торчал окровавленный обломок. Харви пятился, зажимая рану. Вестибюль наполнился его душераздирающими криками. Потом они стихли. Харви был мертв.

Качнув бедрами, я опрокинула Хука на пол, упав вместе с ним. Мы оба сильно ушиблись при падении. Я сумела отлететь в сторону и докатиться до середины вестибюля, где лежало мое оружие. Пистолет у меня был заряжен, курок взведен, однако и пистолет Хука находился в боевой готовности. Все, что я могла, – это добраться до пистолета, моля Бога, чтобы успеть раньше, чем Хук схватится за свой.

Вот он, мой пистолет. Я стремительно перевернулась на спину, обеими руками сжала рукоятку и прицелилась в Хука. Мой противник сделал то же самое, секунда в секунду. Мы держали друг друга под прицелом. Еще мгновение и…

Открылась входная дверь.

– Элиза, – произнес чей-то голос.

Хук дернулся, и тогда я выстрелила.

Мне вдруг показалось, что я промазала, но тут из губ Хука шумно полилась кровь. Его голова упала на грудь, и тогда я поняла: моя пуля угодила ему прямо в рот.

 

7

– Кажется, я подоспел вовремя, – заметил мне Раддок уже после того, как мы вытащили тела Хука и Харви через задний двор на улицу, где и оставили среди поломанных ящиков, разбитых бочек и опрокинутых телег. Вернувшись в дом, мы разыскали в кладовой бутылку вина, зажгли свечи и уселись в комнатке экономки, откуда была видна черная лестница. (Мало ли, вдруг еще кому-то захочется нанести визит в мой особняк?)

Я наполнила бокалы, подвинув один Раддоку. Разумеется, сегодня он выглядел куда здоровее, чем в последнюю нашу встречу (правда, тогда он успел поболтаться на виселице). Изменилось и его внутреннее состояние: он держался спокойнее и увереннее. Впервые со дня нашей первой встречи в семьдесят пятом году я могла представить Раддока ассасином.

– Что понадобилось от вас этим двоим? – спросил он.

– Отомстить мне по велению третьей стороны.

– Понимаю. Должно быть, вы кому-то насолили?

– Думаю, ответ очевиден.

– Конечно. Вы, наверное, здорово умеете выводить людей из себя. Можно сказать, мне повезло, что я не пришел минутой позже.

– Не обольщайтесь. Я бы справилась и без вас, – сказала я, глотая вино.

– Что ж, очень рад это слышать. Однако мне показалось, что вы с противником находились в равном положении. Мое появление внесло элемент внезапности, в котором вы так нуждались. Это и дало вам преимущество.

– Раддок, не искушайте судьбу, – посоветовала я.

Честно говоря, я изрядно удивилась его появлению. То ли он всерьез воспринял мою угрозу достать его из-под земли, то ли оказался порядочнее, чем я думала, но факт оставался фактом: Раддок выполнил мое требование. Более того, он принес кое-какие новости.

– Неужто вы что-то нашли?

– Представьте себе.

– Вы узнали личность человека, нанявшего вас для убийства нас с мамой?

Мои слова явно задели его, и он стал откашливаться, маскируя смущение.

– Вы же знаете: меня нанимали только для убийства вашей матери. Я вам уже говорил. Вас убивать никто не собирался.

Внезапно я осознала всю нереальность происходящего: сидеть здесь, в развороченном фамильном особняке, распивая вино с человеком, открыто признающимся в попытке убить мою мать. Если бы тогда этот страшный замысел удался, Раддок спокойно растворился бы в темноте, оставив меня плакать над бездыханным маминым телом.

Я подлила себе вина, предпочитая напиваться, а не думать. Ведь если я начну думать, появятся вопросы. Неужели я настолько отупела, что могу просто сидеть и выпивать с этим человеком? Почему, вспоминая об Арно, я не испытываю никаких чувств? Наконец, как я могу оставаться безучастной, будучи на волосок от смерти всего каких-то пару часов назад?

– Я не узнал, кто именно нанял меня, зато я точно выяснил, с кем был связан мой наниматель.

– И с кем же?

– Вы когда-нибудь слышали о Короле нищих?

– Нет, не слышала. Так это с ним был связан ваш наниматель?

– Насколько могу судить, в устранении вашей матери был заинтересован не кто иной, как Король нищих.

И снова осознание нереальности происходящего захлестнуло меня, словно волной. О заказчике убийства моей матери мне рассказывал человек, нанятый совершить злодеяние.

– Вопрос остается открытым: зачем ему понадобилось устранять мою мать? – сказала я, глотнув вина.

– Не налегайте на выпивку.

Раддок потянулся с намерением взять меня за руку. Бокал замер возле моих губ. Я сердито смотрела на своего гостя, пока он смущенно не убрал руку.

– Не смейте больше меня трогать, – сказала я. – Никогда.

– Простите, – пробормотал Раддок, опуская голову. – Я не хотел вас обидеть. Просто мне показалось, что вы пьете слишком быстро, только и всего.

– А вам известно, что почти все знакомые считают меня пьянчужкой? – язвительно спросила я. – Но я знаю, сколько могу выпить и с какой скоростью. Так что спасибо за заботу.

– Я всего лишь хочу вам помочь, – сказал он. – Это самое малое, что я могу сделать. Вы не только спасли мне жизнь, но и заставили по-новому на нее взглянуть. И теперь я пытаюсь стать другим человеком.

– Рада за вас. Но если бы я знала, что ваше спасение чревато последующими нотациями насчет моего пристрастия к вину, то не стала бы тратить время и силы.

– Простите, – повторил Раддок.

Назло ему я сделала большой глоток.

– А теперь расскажите, что вам известно о Короле нищих.

– Найти этого человека очень трудно. В прошлом ассасины пытались его убить.

Ну и ну!

– Значит, вы работали на заклятого врага ассасинов? Насколько понимаю, это обстоятельство вашей жизни вы постараетесь сохранить в тайне?

– Конечно, – ответил покрасневший Раддок. – Тогда, мадемуазель, я переживал далеко не лучшие дни.

То, что он переживал, меня не волновало.

– Говорите, ассасины пытались его убить. И чем же он им помешал?

– Он жесток. Его власть распространяется на всех парижских нищих. Те обязаны платить ему дань. Известно, что если дань оказывается недостаточной, за дело принимается подручный Короля нищих, некто Ла Туш. Тот отрезает беднягам руки и ноги, поскольку калекам добросердечные парижане склонны подавать охотнее и щедрее.

Мне чуть не стало дурно от отвращения.

– В таком случае ассасины и тамплиеры должны бы в одинаковой степени желать его смерти. – Я презрительно скривила губы. – Или из ваших слов следует, что только добросердечные ассасины желали смерти Короля нищих, тогда как мы, жестокосердные тамплиеры, смотрели на его зверства сквозь пальцы?

Печаль в глазах Раддока показалась мне напускной.

– Есть ли у меня право, мадемуазель, выносить какие-либо моральные суждения? Но если тамплиеры смотрели на его зверства сквозь пальцы, вывод напрашивается сам собой: значит, Король нищих – один из них.

– Чепуха. Мы бы не потерпели в своих рядах столь отвратительного человека. Мой отец не позволил бы ему находиться в ордене.

Раддок лишь пожал плечами и развел руками.

– Мадемуазель, если то, что я рассказываю, повергает вас в ужас, я искренне прошу меня простить. Возможно, вам не стоит думать так обо всех ваших собратьях. Речь скорее идет об… «отбросах ордена». Я ведь тоже могу причислить себя к «отбросам ордена»…

Значит, «отбросы ордена». Негодяи и мерзавцы, замышлявшие убить мою мать. Не они ли убили моего отца? Если да, тогда следующей в очереди была я.

– Я верно угадала, что вы хотите вернуться в орден ассасинов? – спросила я, налив себе еще вина.

Раддок кивнул. Я улыбнулась:

– Тогда послушайте, что я вам скажу. Вы уж простите меня за грубость, но когда-то вы пытались меня убить, и потому за мной осталось право ответного удара. Так вот: если вы лелеете надежду вернуться к ассасинам, вам нужно что-то делать с этим запахом.

– С каким запахом?

– С вашим, Раддок. Вы отнюдь не благоухаете. От вас довольно отвратительно пахло и в Лондоне, и в Руане, да и сейчас тоже. Может, вам стоит основательно вымыться? Побрызгаться духами? Ну как, это грубое замечание?

– Ни в коей мере, мадемуазель, – улыбнулся он. – Я ценю вашу откровенность.

– Скажите, а зачем вам возвращаться к ассасинам? Я все пытаюсь понять и не могу.

– Как понимать ваши слова, мадемуазель?

Я подалась вперед, щурясь на Раддока и покачивая бокалом.

– Просто на вашем месте я бы прежде крепко подумала.

– Что вы хотите этим сказать?

Я небрежно махнула рукой:

– Раддок, я пытаюсь объяснить, что вы теперь вне игры. Далеко за ее пределами. Вы свободны от всей этой… – я сделала еще один легкомысленный взмах, – чепухи. Ассасины. Тамплиеры. Тьфу, одним словом. У каждых хватит догм на десять тысяч церквей, а убеждений, заводящих в тупик, и того больше. Веками эти ордена ожесточенно воюют между собой. Спрашивается, ради чего? Человечество все равно идет своим путем. Взять ту же Францию. Мой отец и его советники годами спорили до хрипоты о «наилучшем» курсе для страны. А кончилось тем, что революция вызрела и свершилась без малейшего их участия. Остается лишь горестно усмехаться. Где был Мирабо, когда толпа штурмовала Бастилию? По-прежнему голосовал в павильоне для игр в мяч? Ассасины и тамплиеры напоминают мне двух клещей, сражающихся за власть над котом. Высокомерия предостаточно, а результатов – ноль.

– Но, мадемуазель, каким бы ни был исход событий, нам следует верить, что мы способны произвести перемены к лучшему.

– Боюсь, мы глубоко заблуждаемся на этот счет, Раддок, – ответила я. – Глубоко заблуждаемся.

 

8

Выпроводив Раддока, я решила, что вполне готова к новым визитам непрошеных гостей. И не важно, кем они будут: революционными мародерами, посланцами Кэрроллов или предателями из моего ордена. Я сумею их встретить.

К счастью, запасов вина в особняке было более чем достаточно для подкрепления моих сил во время ожидания.

 

1

Кто-то тряс меня за плечо. Моргая затуманенными, воспаленными глазами, я пыталась разглядеть человека, разбудившего меня столь бесцеремонным образом. Он стоял у моей кровати, опираясь на костыли. Внешне он был похож на мистера Уэзеролла, однако он никак не мог быть мистером Уэзероллом, поскольку мой покровитель находился в Сен-Сире и при его «полутора ногах» вряд ли отправился бы в столь далекое путешествие. Я же была сейчас не в Версале, а в Париже, на острове Сен-Луи, и ждала… сама не знаю, чего я ждала.

– Так, шевелись, – вместо приветствия велел он. – Вижу, ты уже одета. Поднимайся и едем с нами.

У него за спиной, возле двери, переминался с ноги на ногу другой человек. Вначале я подумала, что это Жак – землекоп из Королевского дома. Но нет, лицо этого молодого человека было мне незнакомо.

А возле кровати действительно стоял мистер Уэзеролл. Я стремительно поднялась, обхватила его за шею, притянула к себе, крепко обняла и благодарно разревелась.

– Полегче, – сдавленным голосом произнес мистер Уэзеролл. – Так ты выбьешь из-под меня эти чертовы костыли. Отпусти меня, слышишь?

Я разжала руки и привстала на колени.

– Мне нельзя уезжать, – твердо заявила я. – Когда они явятся, я должна быть готова.

– Когда кто явится?

Я вновь схватилась за воротник его камзола. Я жадно всматривалась в его бородатое, встревоженное лицо, не желая разжимать пальцы.

– Вы еще ничего не знаете, мистер Уэзеролл. Кэрроллы подослали ко мне двоих убийц, приказав обеспечить мне мучительную смерть. Вот она, запоздалая месть за Мэй Кэрролл.

Он уперся плечами в костыли и обнял меня.

– Боже, – прошептал мистер Уэзеролл. – Дитя мое, когда это случилось?

– Я их убила, – прошептала я, не отвечая на его вопрос. – Обоих. Одному я воткнула в глаз обломок балясины.

Мистер Уэзеролл отшатнулся от меня и хмуро посмотрел мне прямо в глаза.

– Судя по тому, что мы здесь видим, ты отпраздновала свою победу обильным возлиянием.

Я покачала головой:

– Нет. Вино лишь помогало мне уснуть. Помогало забыть, что… что я потеряла Арно, отца… Забыть, как я расправлялась с Мэй Кэрролл и теми двумя, хотя они и были посланы меня убить.

Я заплакала, чтобы через мгновение захихикать, потом снова залиться слезами. Я смутно сознавала всю ненормальность своего поведения, но остановиться не могла.

– Представляете, я проткнула ему глаз обломком балясины!

– Понятно, – заключил мистер Уэзеролл и повернулся к своему спутнику. – Помогите мадемуазель Элизе дойти до кареты. Если понадобится, отнесите ее на руках. Она не в себе.

– Я прекрасно себя чувствую.

– Ты будешь себя прекрасно чувствовать… через некоторое время, – поправил меня мистер Уэзеролл. – Молодого человека, приехавшего со мной, зовут Жан Бюрнель. Как и ты, он недавно вступил в орден, но в отличие от тебя не является великим магистром. К тому же он трезв и верен семье Де Ла Серр, а потому сумеет нам помочь, если ты заставишь себя подняться на ноги.

– Чемодан, – вспомнила я. – Мне нужно взять чемодан…

 

2

Это было… честно говоря, я даже не знаю, когда это было, а спрашивать стесняюсь. Знаю лишь, что меня привезли в хижину Жака и уложили в постель. Первые несколько дней я отчаянно потела, утверждая, что скоро поправлюсь. Я сердилась, когда мне отказывали даже в маленьком глоточке вина, без которого я не могла спать. Но потом я стала засыпать без всякого вина и спала, спала, спала. Постепенно в голове у меня прояснилось, и я поняла, что находилась в отвратительном, мрачном состоянии, из которого самой мне было не выбраться. Мистер Уэзеролл называл это «расстройством нервов».

 

3

Наконец я достаточно окрепла, чтобы встать с постели. Элен заботливо перестирала мою одежду. Она и впрямь ангел. Как я и ожидала, за время моего отсутствия их отношения с Жаком переросли в нечто большее.

Как-то утром мы с мистером Уэзероллом покинули хижину и, перебрасываясь редкими словами, отправились к нашей полянке. Придя туда, мы остановились и некоторое время стояли, купаясь в солнечных лучах, что водопадом лились сквозь листву. Потом мистер Уэзеролл устроился на пне, я же расположилась прямо на траве, рассеянно водя по ее листочкам пальцами.

– Спасибо вам, мистер Уэзеролл, – сказала я.

– За что это ты меня благодаришь?

Как я любила этот ворчливый голос.

– За спасение, – ответила я.

– То есть за то, что я спас тебя от тебя самой.

Я улыбнулась:

– Спасение от себя самой – тоже спасение.

– Ну, если ты так считаешь. Я помню, с каким трудом выкарабкивался после смерти твоей матери. Тоже не расставался с бутылкой.

Я хорошо помнила запах вина, сопровождавший его, когда он приезжал ко мне в Королевский дом.

– В нашем ордене завелся предатель, – помолчав, сказала я.

– Мы так и думали. Если вспомнить письмо Лафреньера…

– Но теперь я даже знаю кто. Этого человека называют Королем нищих.

– Королем нищих? – переспросил мистер Уэзеролл.

– Вы его знаете?

Мистер Уэзеролл кивнул:

– Я кое-что слышал о нем. Он не тамплиер.

– Вот и я так думала. Но Раддок утверждает обратное.

При упоминании о Раддоке глаза мистера Уэзеролла сердито вспыхнули.

– Ерунда. Твой отец ни за что не принял бы его в орден.

Помнится, этот же довод я приводила Раддоку.

– А вдруг его приняли в орден без ведома моего отца?

– Твой отец знал обо всем.

– Но может, Короля нищих посвятили в тамплиеры после?

– После убийства твоего отца?

Я кивнула:

– В качестве награды за устранение великого магистра.

– В твоих рассуждениях есть рациональное зерно, – сказал мистер Уэзеролл. – Итак, Король нищих через посредника нанял Раддока для убийства твоей матери. Может, этим он рассчитывал снискать благосклонность во́ронов?

– Вполне допускаю.

– В семьдесят пятом его замысел потерпел неудачу. И тогда Король нищих стал дожидаться другой возможности проявить себя. Он решил, что убьет твоего отца и наконец-то получит желаемое – его примут в орден.

Я задумалась.

– Возможно, и так, но мне никак не соединить все куски головоломки. Я до сих пор не понимаю, чем во́ронам могло быть выгодно убийство мамы. Если уж на то пошло, ее третий путь служил мостом между двумя основными точками зрения.

– Элиза, они очень боялись маминой силы и в ее лице видели значительную угрозу.

– Угрозу для кого? По чьей указке все это происходит?

Мы переглянулись.

– Вот что, Элиза. Тебе необходимо сплотить ряды ордена, – заявил мистер Уэзеролл, тыча пальцем в мою сторону. – Ты должна созвать чрезвычайное собрание и заявить о своих правах на власть. Покажи этому чертову ордену, чьи руки держат бразды правления, и безжалостно выкорчевывай всех, кто действует против тебя.

Я почувствовала озноб.

– Вы считаете, что в ордене действует не один предатель, а целая фракция?

– Почему бы и нет? Месяц назад мы видели, как революция сбросила с трона короля, далекого от народа и равнодушного во всему, кроме своей персоны.

– Вы считаете меня похожей на него? – хмуро спросила я. – По-вашему, я – великий магистр, «далекий от народа и равнодушный ко всему, кроме своей персоны»?

– Я так не думаю. Но, возможно, кто-то в ордене считает именно так.

– Вы правы, – согласилась я. – Нужно сплотить ряды моих сторонников. Я устрою встречу в нашем версальском замке, под портретами родителей.

– Хорошая мысль. Только такие дела не делаются на скорую руку. Согласна? Вначале нужно убедиться, что у тебя эти сторонники есть, и узнать, сколько их. Молодой Жан Бюрнель может заняться уведомлением членов ордена.

– Нужно, чтобы он порасспросил Лафреньера. В свете того, что я узнала, мое доверие к письму этого во́рона возросло.

– И все равно, будь осторожна с Лафреньером.

– Кстати, а как вы нашли Жана Бюрнеля?

Мистер Уэзеролл слегка покраснел:

– Нашел, и все тут.

– Мистер Уэзеролл! – напирала я.

Он пожал плечами:

– Видишь ли, у меня есть своя сеть осведомителей. Через них я и узнал, что некий Бюрнель запрыгал бы от радости, узнав о возможности работать бок о бок с прекрасной Элизой Де Ла Серр.

На меня нахлынули тяжелые, вероломные чувства, но я заставила себя улыбнуться и спросила:

– Значит, он ко мне неравнодушен?

– Это, так сказать, вишенка на торте его преданности твоей семье. Но вообще-то… думаю, ты ему очень симпатична.

– Что ж, возможно, он окажется мне хорошей парой.

– Кого ты пытаешься обмануть, дитя мое? Ты любишь Арно.

– Я? Арно?

– Скажешь, нет?

– Он причинил мне немало боли.

– Арно мог бы сказать то же самое и про тебя. Вспомни, сколько тайн ты хранила от него. Тебе не кажется, что не только ты, но и он тоже вправе считать себя пострадавшей стороной? – Мистер Уэзеролл наклонился ко мне. – Чем думать о различиях, ты бы лучше задумалась о том, сколько между вами общего. Глядишь, одно перевесит другое.

– Не знаю, – сказала я и отвернулась. – Я уже ничего толком не знаю.

 

1

Ранее я писала, что падение Бастилии ознаменовало конец монархии. Люди усомнились в законности королевской власти. Она не выдержала проверки на прочность. Но король, хотя и утратил реальную власть, номинально все еще оставался правителем Франции.

Когда весть о падении Бастилии начала разноситься по стране, одновременно поползли слухи, будто королевская армия готовится жестоко отомстить революционерам. В деревнях появлялись вестники, рассказывающие страшные истории о том, что армия скоро будет в здешних местах. Небо, на котором горели краски заката, они беззастенчиво выдавали за пылающие вдали деревни. Крестьяне вооружались и ожидали подхода армии, но она так и не появлялась. Они сжигали податные конторы и сражались с местным ополчением, посланным навести порядок.

Вслед за этим Национальное собрание издало закон, назвав его Декларацией прав человека и гражданина. Новый закон лишал аристократию права взимать с крестьян налоги и десятину, а также привлекать их к принудительному труду. Составителем Декларации был маркиз де Лафайет, помогавший составлять американскую конституцию. Она объявляла всех равными перед законом и лишала знать привилегий.

Отныне официальным орудием смертной казни во Франции стала гильотина. Об этом тоже было записано в Декларации.

 

2

Но что делать с королем? Официально он по-прежнему обладал правом вето. Мирабо, который, если помните, намеревался встретиться с моим отцом, выступал за прекращение протестов и воскрешение монархии.

Останься отец в живых, он бы поддержал графа. Я часто думала о том, могло бы соглашение между ассасинами и тамплиерами изменить ход событий, и всякий раз приходила к выводу: да, могло бы. Потому-то моего отца и убили.

У революции были и другие вдохновители. Наиболее яркой и значительной фигурой среди них был врач и ученый Жан Поль Марат. Он не являлся членом Национального собрания, однако к его голосу прислушивались. Марат ратовал за полное лишение короля власти. По его мнению, король должен переехать из Версаля в Париж и далее играть в государственных делах чисто рекомендательную роль.

Взгляды Марата были наиболее радикальными. Я считала это важным моментом, поскольку еще в детстве, подслушивая разговор взрослых, часто слышала о смещении короля.

Поясню. Уровень радикализма в предложениях самых пламенных парижских революционеров был заметно ниже того, что предлагали советники отца еще в 1778 году, собираясь в нашем версальском замке.

Назначенный день встречи тамплиеров неумолимо приближался, и от воспоминаний о тех решительных требованиях у меня холодела спина. Разумеется, во́роны были приглашены. (Если мне суждено стать их великим магистром, об этом прозвище придется забыть.) Всего же на встречу пригласили одиннадцать ближайших советников и сподвижников отца, а также представителей других высокопоставленных тамплиерских семей.

На встрече я объявлю им, что титул великого магистра перешел ко мне и теперь я руковожу французской ветвью ордена. Я предупрежу их, что не потерплю вероломства и предательства, и извещу о своем расследовании обстоятельств убийства моего отца. Если его убил кто-то из членов ордена, этот человек обязательно будет выявлен и наказан.

Таким был мой план. Я мысленно представляла себе ход встречи. Она произойдет в нашем версальском замке. Об этом я еще летом говорила мистеру Уэзероллу на нашей полянке в окрестностях Королевского дома.

Но в конце концов мы решили, что предпочтительнее провести встречу на более нейтральной территории. Новым местом мы избрали особняк де Лозен на парижском острове Сен-Луи. Он принадлежал маркизу Пимодану – рыцарю ордена, симпатизировавшему семье Ла Серр. Не ахти какое нейтральное место, но все же нейтральнее Версаля.

Мистер Уэзеролл был против встречи в нашем фамильном замке, твердя о необходимости не привлекать лишнего внимания. Я благодарна ему за это. Дальнейшие события подтвердили его правоту.

 

3

В тот день кое-что произошло. Правда, все минувшие дни что-нибудь да происходило, но упомянутое событие (буду точна: оно происходило вчера и сегодня) оказалось значительнее прежних. Механизм этого события был приведен в действие несколькими днями ранее, когда король Людовик и королева Мария-Антуанетта… изрядно напились на приеме в честь Фландрийского полка.

Рассказывали, что королевская чета с веселым хохотом демонстративно наступила на революционную кокарду, а другие участники празднества перевернули кокарду оборотной белой стороной. Это сочли проявлением явных антиреволюционных настроений.

До чего же глупо и высокомерно повели себя король и королева! Я сразу вспомнила аристократку и ее напыщенного кучера, которые в день падения Бастилии еще пытались жить по-старому. Естественно, люди умеренного толка, вроде Мирабо и Лафайета, в отчаянии всплескивали руками от монаршего безрассудства. Король словно задался целью подразнить радикалов. Народ голодал, а Людовик закатил пиршество. Мало того, он еще позволил себе наступить на символ революции.

Вожди народного бунта призвали к походу на Версаль. Туда отправились тысячи парижан, преимущественно женщины. Гвардейцы, посмевшие стрелять по идущим, тут же были схвачены и казнены, а их головы, как повелось, подняты на пики.

Не кто иной, как маркиз де Лафайет, убедил короля выступить перед народом. Вместе с супругом вышла и Мария-Антуанетта, ничуть не испугавшаяся многотысячной толпы. Похоже, храбрость королевы заметно охладила пыл протестующих.

Затем королевскую чету отправили в Париж. Путь в столицу занял девять часов. Там короля и королеву поместили во дворец Тюильри. Это событие всколыхнуло Париж с не меньшей силой, чем взятие Бастилии, произошедшее почти три месяца назад. На улицах было не протолкнуться. Солдаты, санкюлоты, мужчины, женщины, дети… Такая же давка царила и на мосту Мари, когда мы с Жаном Бюрнелем, оставив карету, пешком шли на остров Сен-Луи.

Лицо моего спутника сияло от волнения и гордости.

– Вы нервничаете, Элиза? – спросил он.

– Я попросила бы вас обращаться ко мне не иначе как «великий магистр», – холодно сказала я.

– Простите, – смущенно пробормотал он.

– Теперь отвечу на ваш вопрос: нет, я не нервничаю. Я с ранних лет знала, что однажды возглавлю орден. Стремление управлять орденом вспыхнуло во мне с новой силой, и сегодня приглашенные в этом убедятся. Пусть я молода и вдобавок еще и женщина, но я намерена быть великим магистром, какого заслуживает наш орден.

Я почувствовала, как Жан раздулся от гордости за меня. Я же закусила губу, что всегда делала, когда нервничала. А сейчас я действительно нервничала.

Жан во многом был похож на послушного, страдающего от неразделенной любви щенка (ему же хуже). Меня же, выражаясь словами мистера Уэзеролла, «трясло, как после изрядной похмелюги».

– Жаль пропускать такое событие, – сказал он, хотя мы, взвесив все «за» и «против», решили, что ему на встрече лучше не появляться.

Когда я, закончив сборы, предстала перед мистером Уэзероллом для проверки, он принялся меня успокаивать и ободрять.

– Что бы ты ни делала, чудес не жди, – сказал он. – Заручиться поддержкой советников и еще пятерых-шестерых членов ордена будет достаточно для упрочения твоих позиций. Не забывай: тебя почти полгода не видели в ордене, а теперь ты вдруг пришла и заявляешь о праве наследования. Потрясение после убийства отца – вот главная причина твоего отсутствия. Обыграй ее поярче, но не считай, что она послужит тебе универсальным оправданием. Ты должна первым делом извиниться перед орденом, но не делай на покаянии большой упор. Тебе придется защищать право называться великим магистром. К тебе отнесутся с уважением, но возраст, женский пол и небрежение, проявленное летом, будут твоими противниками. Призывы судить тебя не будут восприняты всерьез, но относиться к ним легкомысленно тоже не стоит.

– Призывы меня судить? – удивилась я.

– Разве я не сказал, что они не будут восприняты всерьез?

– Но потом вы сказали…

– Я помню, что́ я сказал потом, – раздраженно бросил мистер Уэзеролл. – А тебе настоятельно советую не забывать: ты на несколько месяцев оставила орден без надежного руководства. Революция набирала силу, но орден не мог извлечь из этого никакой пользы. И не важно, из какой семьи ты происходишь и на какие права наследования претендуешь. Это обстоятельство сыграет против тебя. Тебе остается лишь надеяться.

Я была готова отправиться в Париж.

– Ты все проверила? Все учла?

Мистер Уэзеролл еще раз смахнул невидимые пылинки с моего костюма. Я проверила меч и пистолет. Поверх камзола я набросила плащ, скрывающий оружие и мой тамплиерский наряд. Оставалось стянуть волосы и надеть треуголку.

– Думаю, я все учла, – ответила я, улыбаясь сквозь глубокий нервозный вдох. – Мне нужно начать с покаяния, не быть излишне самоуверенной и благодарить всякого, кто меня поддержит… Кстати, сколько человек выразили готовность прийти на встречу?

– Юный Бюрнель собрал двенадцать «да», включая и наших друзей-во́ронов. Насколько знаю, великий магистр впервые созывает собрание подобным образом. Можешь рассчитывать, что некоторые явятся просто из любопытства, но кто знает, вдруг их любопытство пойдет тебе на пользу?

Я привстала на цыпочки, поцеловала мистера Уэзеролла и двинулась в темноту, туда, где стояла карета. Жан сидел на месте кучера. Мистер Уэзеролл оказался прав насчет него. Парень был от меня без ума, что не мешало ему оставаться верным и усердным работником. Он неутомимо трудился, стремясь обеспечить мне поддержку на будущей встрече. Конечно же, он это делал не только ради меня. Жан стремился завоевать мое расположение и стать одним из моих советников, но это не добавляло ему своеобразия. Я подумала о во́ронах, вспомнила их улыбки и перешептывания, когда я вернулась из школы и готовилась принять посвящение в рыцари ордена. Во мне снова зашевелились подозрения на их счет. И наконец, мысли уперлись в Короля нищих.

– Элиза! – позвал меня с порога мистер Уэзеролл.

Я обернулась. Он нетерпеливо махнул мне, требуя подойти. Я попросила Жана подождать и бросилась к хижине.

– Что-нибудь еще, мистер Уэзеролл?

Вид у него был серьезный.

– Посмотри на меня, дитя мое. Загляни в мои глаза и запомни: ты достойна этого наследия. Ты лучший воин из всех, кого я обучал. В тебе соединились ум и обаяние твоих родителей. Эта ноша тебе по плечу. Ты сможешь управлять орденом.

За эти слова он был вознагражден вторым поцелуем. Я поспешила к карете. Там я снова обернулась. Из окна на меня смотрели Элен и Жак. Я сняла шляпу и отвесила им театральный поклон.

Настроение у меня было хорошее, несмотря на нервозность. Настало время выправить положение в ордене.

 

4

И теперь мы с Жаном Бюрнелем пробирались по забитому народом мосту Мари. Фонари не горели, но над головами толпы чадили факелы. Наконец мы достигли острова Сен-Луи. Неподалеку от моста находился мой особняк, ныне пустой и заброшенный. Я сразу же прогнала мысли о нем. Пока мы шли, Жан все время держался рядом. Правую руку он прятал под плащом, чтобы в случае нападения быстро выхватить меч. Я вглядывалась в толпу, надеясь увидеть других рыцарей ордена, держащих путь к особняку де Лозен.

Сейчас мне смешно писать об этом, и мой смех пронизан изрядной долей иронии. Но пока мы шли к условленному месту, часть меня лелеяла надежду на величественное действо… на некий основательный исторический спектакль в поддержку имени Ла Серр. Нынче подобные мечты кажутся мне нелепыми, особенно при отрезвляющем взгляде на события прошлых лет. И тем не менее я мечтала. Почему бы нет? Мой отец был великим магистром, снискавшим любовь многих. Семья Ла Серр – уважаемая династия. Ордену требовалось твердое руководство, и потому его члены устремят взоры ко мне, сочтя достойной наследницей своего отца.

Как и повсюду на острове, улица, на которой стоял особняк де Лозен, тоже была плотно заполнена народом. Само здание и двор находились за высокими стенами, густо поросшими плющом. В массивных деревянных воротах имелась дверца. Я оглянулась по сторонам. Мимо шли десятки людей, но никто из них не был одет как мы и не направлялся к особняку.

Жан посмотрел на меня. После выговора он присмирел и не произнес ни слова. Я понимала, что напрасно его отчитала. Я видела, как он нервничает, и знала: это из-за меня.

– Великий магистр, вы готовы? – спросил он.

– Да, Жан. Благодарю, – ответила я.

– В таком случае позвольте мне постучать в дверь.

Нам открыл слуга в элегантном жилете и белых перчатках. Увидев на нем вышитый церемониальный пояс, я возликовала. Наконец-то я оказалась в нужном месте, где меня готовы принять с распростертыми объятиями.

Поклонившись, слуга отошел в сторону, пропуская нас во двор. Фасад особняка смотрел заколоченными окнами и дверями балконов. Пространство перед домом было густо усеяно сухими листьями, опрокинутыми цветочными вазами и сломанными ящиками.

В иные времена здесь бы мелодично журчал фонтан и птичье щебетанье знаменовало бы окончание обычного дня в особняке де Лозен, но те времена давно прошли.

Помимо слуги нас с Жаном встретил маркиз де Пимодан. Он тоже был в церемониальном облачении. Когда мы вошли, он стоял в стороне, сцепив пальцы на животе. Узнав меня, он сошел вниз, чтобы поздороваться.

– Здравствуйте, Пимодан, – приветливо сказала я.

Мы обнялись. Я поцеловала маркиза в обе щеки. Тамплиерская одежда хозяина и слуги успокоила и ободрила меня. Получается, я напрасно волновалась, придумывая невесть что. Все шло так, как нужно, и даже эта кажущаяся тишина была не более чем традицией ордена.

Но затем Пимодан произнес:

– Благодарю за оказанную честь, великий магистр.

Его слова вдруг показались мне пустыми и неискренними. Маркиз торопливо повернулся и зашагал к дому, жестом пригласив нас следовать за ним. Недавние опасения усилились, превратившись в дурные предчувствия.

Я мельком взглянула на Жана и заметила, как по его лицу пробежала тень. Он тоже почуял неладное.

Мы миновали несколько двойных дверей, бесшумно распахиваемых слугой.

– Скажите, Пимодан, а другие приглашенные уже собрались? – спросила я.

– Помещение готово, великий магистр, – уклончиво ответил маркиз.

Мы оказались в тускло освещенной столовой, окна которой были заколочены, а мебель завешана тряпками.

Двери столовой тоже были двойными. Закрыв их, слуга остался стоять рядом. Пимодан повел нас к дальней стене, где темнела другая дверь, больше похожая на створку ворот.

– Я хотела бы знать, кто из приглашенных пришел на встречу.

Мой голос звучал хрипло. В горле совсем пересохло.

Маркиз молча взялся за большое железное кольцо двери и повернул его. Послышался звук, очень похожий на пистолетный выстрел.

– Месье Пимодан, я спросила…

Дверь открылась. За ней оказалась лестница вниз, которую освещали факелы, вставленные в скобы. По стенам, сложенным из грубо обтесанного камня, плясали оранжевые отсветы.

– Идемте, – сказал Пимодан, по-прежнему не отвечая на мой вопрос.

Я заметила, что наш проводник что-то сжимал в руке… Распятие.

Вот оно что! С меня довольно.

– Стойте! – крикнула я.

Пимодан сделал еще пару шагов, будто не слышал меня. Распахнув плащ, я выхватила меч, уперев лезвие в затылок маркиза. Только теперь он повиновался. У меня за спиной Жан Бюрнель тоже достал меч.

– Пимодан, кто находится внизу? Друзья или враги?

Он молчал.

– Не испытывайте мое терпение, Пимодан, – прорычала я, еще сильнее упирая лезвие ему в затылок. – Если я ошибаюсь, то готова принести вам мои самые смиренные извинения. Пока же мне сдается, что здесь никаким собранием и не пахнет, зато нас ждет нечто весьма гнусное. Я требую объяснений.

Маркиз поднял плечи и громко вздохнул, словно собираясь сбросить с себя ярмо великой тайны.

– Мадемуазель, дело в том, что никто не пришел.

Я похолодела. В ушах странно зашумело, словно где-то заскулила собака. Я силилась понять смысл услышанного.

– Как вы сказали? Никто не пришел?

– Никто.

Я обернулась к Жану Бюрнелю. Он ошеломленно глядел на маркиза, не веря своим ушам.

– А маркиз де Кильмистер? – спросила я. – А Жан-Жак Кальвер с отцом? А маркиз де Симонон?

Пимодан отступил на шаг, пытаясь избавиться от опасного соседства с моим мечом, и медленно покачал головой. Я подалась вперед, и острие снова уперлось ему в шею.

– Пимодан, отвечайте! Где мои сторонники?

Он развел руками:

– Насколько мне известно, этим утром санкюлоты напали на замок Кальверов и устроили пожар. Жан-Жак и его отец сгорели. О других я ничего не знаю.

У меня заледенела кровь.

– Чистка, – сказала я Бюрнелю. – Чистка – вот как это называется.

Потом я задала Пимодану новый вопрос:

– А кто внизу? Мои убийцы, поджидающие свою жертву?

Пимодан повернулся ко мне вполоборота:

– Нет, мадемуазель. Там всего лишь документы, с которыми вам необходимо ознакомиться.

Однако, произнося эти слова, он посмотрел на меня широко распахнутыми испуганными глазами и кивнул. Пусть и ничтожное, но утешение. Значит, в этом малодушном человеке сохранилась крупица верности, и он постарался уберечь меня от спуска в логово, полное убийц.

Я резко повернулась, вытолкнула Жана Бюрнеля в столовую, после чего закрыла за нами дверь на задвижку. Слуга все так же стоял возле двойных дверей. На его лице мелькнуло удивление. Чувствовалось, он не ожидал столь внезапного поворота событий. Мы с Жаном бросились к дверям. Я выхватила пистолет. Мне хотелось выстрелом сшибить с физиономии слуги эту маску высокомерия, но я лишь махнула дулом, потребовав открыть двери.

Слуга повиновался, и мы выскочили на крыльцо и сбежали в темный двор.

Входная дверь закрылась почти бесшумно. Называйте это шестым чувством, но я сразу поняла: что-то здесь неладно. Так оно и есть! Не прошло и двух секунд, как моя шея оказалась в петле.

Это были удавки, сплетенные из воловьих жил. Те, кто прятался на одном из балконов, ловко набросили их нам на шею. Правда, в моем случае получилось не слишком ловко: удавка зацепилась за воротник плаща, что помешало петле затянуться. Я выиграла драгоценные секунды. А вот ассасин, метивший в шею Жана Бюрнеля, оказался по-настоящему ловок. Воловья петля сдавила моему помощнику горло.

Бюрнель в панике выронил меч. Руки цеплялись за петлю, которая стягивалась все туже. Вскоре Жан захрипел. Его лицо посинело, глаза были готовы вылезти из орбит. Ассасин потянул за конец веревки. Тело Бюрнеля выпрямилось и приподнялось. Носки сапог царапали землю.

Я качнулась, попытавшись перерезать его удавку, но в это время мой пленитель резко дернул в сторону. Меня оттащило от Жана. Я могла лишь беспомощно наблюдать, как погибает мой помощник. Из полуоткрытого рта вывалился язык. Выпученные глаза, казалось, вот-вот лопнут. Ассасин поднял его еще выше. Меня продолжали оттаскивать в сторону. Я сумела запрокинуть голову и увидела на балконе два темных силуэта. Словно кукловоды, они дергали нас за смертоносные нити.

Однако мне повезло (если можно так сказать). Я едва дышала, но воротник, вклинившийся между удавкой и шеей, позволил мне сохранить самообладание и снова взмахнуть мечом. Дотянуться до удавки Жана я уже не могла. Его ноги бились в предсмертных судорогах. Сейчас мне надо было думать о собственном спасении.

Я перерезала удавку и упала на четвереньки. Потом, глотнув воздуха, быстро перевернулась на спину, выхватила пистолет, взвела курок и, держа пистолет обеими руками, прицелилась в балкон. Грянул выстрел.

Его эхо разнеслось по двору. В результате ассасин, державший удавку Жана Бюрнеля, мгновенно разжал пальцы, и тело моего помощника упало, словно куль. На лице Жана застыл неописуемый предсмертный ужас. Фигуры на балконе исчезли. Я получила передышку.

Из дома послышались крики и топот бегущих ног. Стекла двойных дверей частично позволяли видеть происходившее внутри. Могу поклясться, слуга по-прежнему стоял в тени и смотрел, как я поднимаюсь на ноги. Сколько же всего убийц поджидали нас в особняке? Двое на балконе и, наверное, еще двое или трое прятались в подвале. В этот момент слева от меня открылась другая дверь. Оттуда выскочили двое громил в одежде санкюлотов.

Так. Значит, по меньшей мере двое других оставались внутри.

Хлопнул выстрел. Пуля просвистела рядом с моей головой. Времени перезаряжать пистолет у меня не было. Мне оставалось единственное: спасаться бегством.

В боковую стену забора была вделана скамейка. Рядом стояло большое дерево. Я вскочила на скамейку, оттолкнулась правой ногой, подпрыгнула и схватилась за нижнюю ветку, сильно ударившись о ствол.

За спиной снова послышались крики. Хлопнул второй выстрел. К этому времени я уже обхватила ствол руками. Пуля расщепила кору, войдя в узкое пространство между моими растопыренными пальцами. Мне снова повезло! Я полезла вверх. Кто-то попытался сдернуть меня с дерева, но я, отчаянно лягаясь, продолжала лезть в надежде перебраться со ствола на стену.

Мне это удалось. Я оказалась на узком парапете и глянула вниз. На меня смотрели ухмыляющиеся физиономии двоих преследователей. Они выбежали через ворота на улицу и теперь поджидали меня там. «Вот и попалась», – говорили их ухмылки.

Я понимала ход их рассуждений. Бежать мне некуда. Они стерегут меня внизу, а их дружки вот-вот настигнут меня сзади. Словом, идеальная западня, откуда уже не вырвешься. Так думали они.

И потому я сделала то, чего они меньше всего ожидали. Я прыгнула прямо на них.

Я не отличалась большим весом, но на ногах у меня были тяжелые сапоги, а в руках я сжимала меч. Добавьте к этому неожиданность маневра. Одному громиле я с лету пронзила голову насквозь. И сразу же, не вытаскивая меча из его окровавленной щеки, я что есть силы ударила каблуком сапога по горлу второго. Он рухнул на колени, зажимая шею. Его лицо быстро багровело. Я вырвала меч из щеки первого громилы и вонзила лезвие второму в грудь.

Сзади послышались крики. Двое оставшихся преследователей выбрались на стену. Я бросилась бежать, стараясь смешаться с толпой. Преследователи не отставали. Я расталкивала и распихивала людей, равнодушная к их проклятиям. Достигнув моста, я прижалась к его низкой стенке.

Тогда-то и раздался крик:

– Среди вас предательница! Предательница дела революции! Не дайте этой рыжеволосой сбежать!

– Хватайте ее! – подхватил второй мой преследователь. – Хватайте эту рыжеволосую суку!

– Предательница революции! – вопил первый.

– Она плюет на триколор! – вторил ему сообщник.

На мосту было шумно, и крики не сразу возымели действие. Но вскоре на меня уже оборачивались. Теперь люди замечали и мою дорогую (по их меркам) одежду, и мои волосы. Рыжие волосы.

– Она! – произнес кто-то рядом. – Точно, она. – И уже во все горло: – Мы нашли ее! Нашли предательницу!

Под мостом медленно проплывала баржа. Рогожа прикрывала грузы, сложенные на баке. Мне оставалось лишь молить Бога, чтобы они оказались достаточно мягкими и смогли погасить удар от прыжка с моста.

Потом меня уже не волновало, на какие грузы я приземлюсь, мягкие или жесткие. Главное – прыгнуть. В самый момент прыжка разъяренный защитник революции попытался меня схватить. Я все-таки прыгнула, но прыжок получился смазанным. Я размахивала руками и ногами, пытаясь изменить направление полета, однако это не помогло. Я сильно ударилась о борт с внешней стороны. Что-то хрустнуло. У меня перехватило дыхание.

Смутно я понимала: услышанный хруст означал, что у меня сломано одно или несколько ребер. Баржа поплыла дальше, а я погрузилась в чернильно-черную реку Сену.

 

5

Разумеется, я не утонула. Я выбралась на берег и, воспользовавшись суматохой, связанной с переездом короля в Париж, «позаимствовала» чью-то лошадь. Участники похода на Версаль возвращались в столицу. Я ехала в противоположную сторону: к Версалю и дальше. Дорога была сильно захламлена. Памятуя о сломанных ребрах, я старалась ехать как можно медленнее.

Намокшая одежда делала и без того зябкую ночь еще холоднее. Когда наконец я добралась до хижины Жака и буквально вывалилась из седла, у меня стучали зубы. Но даже в этом жутком состоянии я думала только об одном: я подвела отца. Не оправдала его надежд.