Двадцать два — это, наверное, слишком солидный возраст, чтобы играть в молчанку. Не то чтобы я увлекался такими играми раньше… Я всегда предпочитал встречать проблемы лицом к лицу. Проговаривать все и сразу, а не отгораживаться от человека.

Отгораживаться — это специализация Веса.

После пробежки мы с ним не разговаривали. За ужином он сел вместе с Патом, обменяться новостями за прошедшие четыре года. В какой-то момент Пат постучал ложкой о стакан с водой и представил Веса приехавшим в лагерь детям. «Чемпион страны…», «второй в рейтинге бомбардиров», «в следующем году гарантированно выйдет на лед в Торонто».

Глаза у ребят с каждым словом распахивались все шире, а Вес тем временем сидел с беззаботно-самодовольным видом и криво ухмылялся. Типа, ой ну что вы, это все пустяки.

Может, в душе он не чувствует себя таким уж и беззаботным, подсказывает мне совесть.

Отвали, совесть! Я тут занят. Я злюсь.

Теперь мы лежим в нашей комнате, но не спим. Меня по-прежнему окутывает гнев, но таким же тонким слоем, как простыня, которой я укрываюсь.

С соседней кровати доносится вздох, и я, глядя в потолок, думаю, не пора ли мне уже перестать дуться.

— Мне было страшно, — нарушает тишину его хрипловатый голос.

Я слышу шорох и краем глаза замечаю, что он перекатился на бок и смотрит на меня в темноте.

— Кому, тебе? — спрашиваю. — Не знал, что такое возможно.

— Бывает иногда, — допускает он неохотно, и я фыркаю.

Снова наступает тишина, но в конце концов я сдаюсь.

— Чего именно ты боялся?

— Что я использовал тебя. И что ты возненавидишь меня за это.

В моей груди вздымается вздох. Я тоже ложусь на бок, но в полумраке выражение его лица разглядеть сложно.

— Я никогда не возненавижу тебя, балда. — Подумав немного, я уточняю: — Ну, пока ты не совершишь что-то по-настоящему достойное ненависти. Например, нарочно переедешь мою маму машиной или типа того. Но ненавидеть тебя за то, что ты гей? Или за то, что ты, не сказав о себе, отсосал меня? — Блядь, я все еще дико обижен из-за того, что он считал меня таким узколобым.

— Я был не готов сказать тебе правду, — признается он. — Да и себе, наверное, тоже. Но в глубине души-то я знал и потом чувствовал себя дико хреново. Словно… я не знаю… словно я воспользовался тобой.

У меня вырывается непроизвольный смешок.

— Чувак, ты так говоришь, будто привязал меня к кровати и изнасиловал. Не знаю, помнишь ли ты, но в ту ночь я кончил как чемпион. — О черт. Я не знаю, зачем я это сказал. И волна тепла, которая уходит вниз к моему члену, озадачивает меня не меньше.

Я нечасто позволял себе вспоминать о той ночи. Она, несомненно, была самым жарким сексуальным опытом восемнадцатилетнего Джейми Каннинга, но при мысли о ней мне всегда становилось не по себе. Потому что с ней я связывал свое отлучение от столь ценной для меня дружбы.

— О, я помню про ту ночь все. — Голос Веса густеет, и волнение у меня внизу начинает становиться сильнее.

Я в срочном порядке меняю тему, потому что разговоры о минете, похоже, запутали мое тело.

— И что, ты типа совершил каминг-аут? Теперь все официально? Твои родители знают?

Он отвечает с тяжелым вздохом.

— Да. Знают.

Я жду продолжения. Он молчит. Что ожидаемо, поскольку разговаривать о своей семье Вес не любит. Я знаю, что его отец инвестиционный банкир и большая шишка, а мать возглавляет кучу благотворительных комитетов. В тот единственный раз, когда отец Веса привез его в лагерь, я помню, как пожал ему руку и подумал, что человека холоднее я еще не встречал.

Мне так интересно узнать, как они относятся к тому, что их сын оказался геем, но я знаю, что, если спрошу его, он не скажет. Просто с Весом всегда и все обязано происходить исключительно на его условиях.

— А что твоя команда? — рискую я. — В Торонто знают?

— В «Северном Массе» у нас было что-то вроде «Не говори — не спросят». Я ничего не скрывал, но и не трепался об этом. И всех это устраивало. Но в Торонто… — Он стонет. — Даже не знаю. Мой план — просто как можно дольше избегать этой темы. Вернусь, наверное, на какое-то время в чулан. До тех пор, пока не почувствую, что знаю этих парней. Пока не стану для них таким ценным, что им будет плевать, кого я шпилю в свободное время. Это займет года три-четыре, не больше.

Все это звучит невероятно жестко.

— Мне жаль.

— Нет, это мне жаль. Мне жаль, что я так херово поступил с нашей дружбой, Джейми.

Черт. Вес назвал меня «Джейми». Такое бывает только в моменты, когда он на сто процентов искренен и серьезен. Его тело излучает почти ощутимые волны раскаяния, и, когда они добираются до меня, я чувствую, как моя злость осыпается, точно песчаный замок. Не могу я злиться на этого парня. Даже когда я считал, что он выбросил нашу дружбу, точно ненужный мусор, то все равно был не в состоянии его ненавидеть.

Я сглатываю.

— Ладно, мужик. Дело прошлое.

— Да?

— Да. — Выпустив долгий вздох, я кладу под голову локоть и бросаю на него взгляд. — Так что у тебя нового? Расскажи, что было за это время.

Он хмыкает.

— Все выходки Райана Весли за четыре года? Чувак, это разговор на всю ночь. — Он делает паузу, и его тон становится немного стесненным. — Я лучше послушал бы про тебя. Как поживает клан Каннингов? По-прежнему словно в эпицентре торнадо?

Я улыбаюсь в темноту.

— Угу, как всегда. Мама продала свою картинную галерею и открыла… короче, такое место, куда приходишь и целый день лепишь из глины вазы, пепельницы и прочую хрень.

— Как думаешь, часто она ловит людей за повтором той сцены из «Привидения»? — В его голос прорывается смех.

— Минимум раз в день, — со всей серьезностью отвечаю я. — Кроме шуток. — Я вспоминаю, что же еще случилось, но просеять все события за четыре года довольно сложно. — О, моя сестра Тэмми родила ребенка, так что я теперь дядя… Что еще… Джо — мой старший брат — он развелся.

— Фигово. — Вес, похоже, искренне огорчен. — Ты вроде был на их свадьбе шафером? — Внезапно он издает смешок. — Помнишь, какой галстук-бабочку я прислал тебе специально для церемонии?

Я сдерживаю стон.

— Тот ярко-красной с розовыми члениками? Угу, помню. И, кстати, охерительное тебе спасибо. Джо стоял рядом, когда я открыл коробку, и от мысли, что я это надену, его чуть не хватил удар.

— То есть, мой подарок пропал? Ну ты и засранец.

— Не, я надевал его на мальчишник.

Мы оба смеемся, и мою грудь сжимает чем-то жарким, чем-то знакомым. Как же мне не хватало разговоров с Весом. Смеха с Весом.

— Свадьба вышла веселая, — прибавляю я. — Мы со Скоттом и Брэди были шаферами, Тэмми — одной из подружек Саманты, а моя сестра Джесс получила сан и вела церемонию. Вот она отжигала там.

Вес усмехается.

— Чувак, и как ты еще не спятил? Я с таким количеством сестер и братьев просто не выжил бы.

— Не-е, я их обожаю. Плюс я ведь самый младший. Когда я родился, родители разрешали мне делать буквально все, потому что на воспитание шестого ребенка у них уже не осталось сил.

Он ничего на это не произносит, и я вновь ощущаю в воздухе напряжение, словно он хочет что-то сказать, но боится.

— Говори уже, — командую я, когда тишина затягивается.

Он вздыхает.

— У нас все нормально?

— Да, Вес. Все хорошо. — И я не кривлю душой. Нам потребовалось четыре года на возвращение в эту точку, но теперь, когда это наконец-то случилось, я счастлив.

У меня снова есть лучший друг — по крайней мере на следующие полтора месяца.