При рождении или вскоре после него все детеныши приматов, за исключением младенцев у человека, цепляются за своих матерей. На протяжении периода раннего детства они находятся или в непосредственном физическом контакте с матерью, или не далее нескольких метров от нее. Мать также стремится держать детеныша возле себя. По мере его взросления часть дневного времени, когда детеныши находятся в непосредственном контакте с матерью, сокращается, а расстояние, на которое они могут удаляться от матери, увеличивается. Однако ночью детеныши продолжают спать вместе с матерью и бегут к ней в случае малейшей опасности. Вполне возможно, что у высших видов приматов некоторая привязанность к матери сохраняется вплоть до подросткового возраста, причем у некоторых из них она в слабой форме наблюдается и во взрослом состоянии.

Маленькие самочки менее активны и не так склонны к отлучкам, как детеныши-самцы. Самок подросткового возраста можно нередко наблюдать в центре группы, вблизи от взрослых самцов, в то время как самцы подросткового возраста находятся немного поодаль или вообще держатся отдельно от остальных.

Для дальнейшего описания развития поведения привязанности нами взяты детеныши четырех видов приматов: два вида обезьян из восточного полушария — макака-резус и бабуин и два вида крупных человекообразных обезьян — шимпанзе и горилла. Причины этого выбора следующие:

а) все четыре вида, особенно бабуин и горилла, адаптированы к наземному образу жизни;

б) в отношении этих четырех видов имеются достаточно основательные данные, почерпнутые из наблюдений за ними в естественных условиях;

в) также имеются результаты опытов с двумя видами — макака- резусом и шимпанзе.

Ради краткости изложения бо́льшая часть приводимых здесь описаний дается в общей форме, без каких-либо оговорок, тем не менее нужно помнить не только о значительных различиях в поведении среди животных одного вида, но и о том, что поведение, характерное для одной социальной группы, может в тех или иных отношениях отличаться от поведения, типичного для другой группы того же самого вида. При этом одни различия между группами можно отнести за счет специфики мест обитания, а другие могут быть связаны с новшеством, введенным каким-нибудь животным в одной из групп и передаваемым другим членам группы.

 

Поведение привязанности у макака-резусов

Поведение макака-резусов изучалось с помощью наблюдения за ними в лабораторных и естественных условиях их обитания, а также в ходе многочисленных экспериментов. Они обитают на севере Индии: частично до сих пор в лесах, но большая часть в деревнях и на возделываемых полях. Хотя они скорее относятся к обезьянам, обитающим на деревьях, основную часть дня они проводят на земле, а на ночь взбираются на верхушки деревьев или на крыши домов. Стада, состоящие из взрослых обезьян обоих полов, молодых животных и детенышей, устойчиво сохраняют состав на протяжении длительного времени. Они проводят дни и ночи на своем особом и довольно ограниченном участке местности. По численности эти стада колеблются от пятнадцати до ста и даже более особей.

Макака-резусы достигают половой зрелости примерно к четырем годам, своего полного физического развития — к шести, а после этого могут прожить еще двадцать лет. В естественных условиях подросток макака-резусов остается тесно связан с матерью до трех лет. В этом возрасте «большинство самцов уходят от своих матерей и примыкают к другим подросткам, вместе с ними они держатся поодаль от стада или переходят в другие стада» (Koford, 1963а). Считается, что самки дольше остаются со своими матерями. Самцы, являющиеся детенышами самок, занимающих высокое положение в иерархии стада, также иногда остаются со своими матерями. Став взрослыми, они, как правило, занимают доминирующее положение в стаде.

Хайнд и его коллеги дали весьма подробное описание взаимодействия содержавшихся в неволе маленькими группами матерей и детенышей в первые два с половиной года жизни малышей (Hinde, Rowell, Spencer-Booth, 1964; Hinde, Spencer-Booth, 1967).

Сразу после рождения некоторые детеныши вцепляются в шерсть матери и стараются вскарабкаться повыше. Однако у других детенышей и передние и задние конечности вначале находятся в согнутом положении, так что им удается удерживаться исключительно благодаря помощи матери. Ни один детеныш не берет грудь сразу после появления на свет, а только спустя несколько часов, иногда это время увеличивается до девяти часов. После нахождения груди детеныш удерживает сосок во рту, причем само сосание занимает очень непродолжительную часть времени.

В течение первых двух недель жизни детеныш находится в вентро-вентральном контакте со своей матерью.

В дневные часы он самостоятельно держится за мать передними и задними конечностями и ртом, а ночью его держит мать. Позднее детеныш начинает днем на короткое время отлучаться от матери, а она — от него. Но до полутора месяцев эти вылазки происходят в радиусе до метра, т.е. детеныш остается вблизи от матери, так что в любой момент она быстро может его схватить. Потом он начинает отходить дальше и на большее время. Только по достижении им двух с половиной месяцев его физический контакт с матерью не превышает половины дневного времени, и лишь после года это время увеличивается до 70%.

Хотя на втором году жизни детеныши проводят большую часть времени на глазах у матери, вне физического контакта с нею, тем не менее он сохраняется и обычно составляет примерно 10—20% дневного времени и всю ночь. Только когда детеныш достигает двухлетнего возраста, период физического контакта с матерью в дневное время становится незначительным.

Инициатива разрыва и возобновления контактов исходит частично от матери, а частично от детеныша, и по мере того как детеныш становится взрослее, их роль во взаимоотношениях несколько раз меняется. В течение первых недель детеныши иногда «отваживаются» отправиться исследовать окружающий мир, а матери их при этом удерживают. Через пару месяцев положение начинает меняться. Мать уже меньше сдерживает детеныша, а иногда даже пресекает его попытки цепляться за нее: «С этого времени детеныш начинает играть все более активную роль в сохранении близкого положения к своей матери». Тем не менее и роль матери остается весьма существенной. Обычно она не поощряет попыток детеныша к слишком тесному контакту, например, когда она спокойно сидит и не видит никакой опасности для детеныша. Однако она очень быстро возобновляет такой контакт, когда собирается покинуть свое место или чувствует опасность.

Во время передвижения матери детеныш обычно висит у нее под животом, вцепившись в шерсть передними и задними конечностями и припав ртом к соску. В течение первых двух недель некоторые матери слегка поддерживают малыша рукой. Детеныши очень быстро научаются принимать это висячее положение и соответственно реагируют на легкое прикосновение материнской руки к загривку или к плечам, которое, по-видимому, служит сигналом о том, что она собирается двинуться с места. С трех-четырехнедельного возраста детеныши иногда путешествуют, сидя на спине у матери.

В течение нескольких недель после того как детеныш впервые решится оторваться от матери, он обычно (если это происходит на земле) следует или пытается это делать за ней, даже если едва ползет.

«Мать активно поощряет эти первые попытки следовать за ней. Она удаляется от детеныша медленно и нерешительно, постоянно оглядываясь на него, а иногда даже тянет его, побуждая следовать за ней».

Если мать передвигается слишком быстро или внезапно удаляется, детеныш издает жалобные звуки и в ответ на них мать берег его на руки, прижимая к себе. В некоторых случаях, если детеныш отстал от матери, он может издать короткий, пронзительный вопль, и этого будет достаточно, чтобы мать вернулась и забрала его. Детеныш, потерявший мать, издает протяжные звуки, вытянув губы трубочкой; в таком случае его может подобрать другая самка. Если в момент внезапно возникшей опасности детеныша нет рядом с матерью, они бросаются искать друг друга; детеныш цепляется за ее живот и берет в рот грудь. Такое поведение сохраняется в течение нескольких лет.

Хотя в возрасте двух с половиной или трех лет подросшие детеныши покидают своих матерей, имеются данные о том, что их связь с матерью сохраняется и играет важную роль в установлении социальных отношений среди взрослых особей. В результате многолетних наблюдений за одной колонией макака-резусов, ученые не только установили родственные связи отдельных особей, но и обнаружили, что в каждом стаде были устойчивые подгруппы, состоявшие из нескольких взрослых животных обоих полов, молодых особей и детенышей. Они постоянно держались поблизости друг от друга, причем все представители такой подгруппы могли быть детьми и внуками одной самки преклонного возраста (Sade, 1965).

 

Поведение привязанности у бабуинов

Южноафриканский бабуин, который примерно в два раза крупнее макака-резуса, был объектом наблюдения в зоне естественного обитания. Этот вид очень часто встречается в нескольких районах Африки, расположенных к югу от экватора. Одни стада бабуинов живут в лесах, другие — на открытых местах, в саванне. И в том, и в другом случае они проводят большую часть дня на земле, а для сна и укрытия от хищников забираются на деревья или скалы. Как и макака-резусы, они живут устойчивыми садами, куда входят взрослые животные обоих полов, особи подросткового возраста и детеныши. Стада могут быть разными по численности — от двенадцати до ста особей. Каждое стадо придерживается определенной, ограниченной территории, хотя пограничные участки территорий, на которых обитают разные стада, могут частично совпадать. Отношения между стадами дружелюбные.

Созревание у бабуинов происходит несколько медленнее, чем у макака-резусов. Половое созревание начинается примерно в возрасте четырех лет. Самка становится взрослой к шести годам, однако самец, который значительно крупнее самки, полностью развивается только к восьми годам.

Детеныш бабуина находится в тесном физическом контакте с матерью, а затем сохраняет с ней связь на протяжении первого и частично второго года жизни. Прерывается эта связь почти на год раньше, чем у детеныша макака-резуса.

Почти весь первый месяц жизни детеныш бабуина проводит в вентро-вентральном контакте с матерью, вцепившись в ее шерсть точно так же, как детеныш макака-резуса. Примерно через пять недель детеныш время от времени покидает мать, и в этом же возрасте он начинает сидеть у нее на спине. С четырех месяцев детеныш все чаще покидает мать, удаляясь от нее на расстояние до двадцати метров. В этом же возрасте детеныш очень часто подобно наезднику путешествует верхом на своей матери (за исключением тех случаев, когда ей приходится бежать или взбираться вверх — тогда детеныш снова занимает привычное положение на животе матери, цепляясь за ее шерсть). В это же время возникают совместные игры со сверстниками. Начиная с шестимесячного возраста, роль игр со сверстниками возрастает, и они уже поглощают большую часть времени и сил молодого бабуина. Однако до года он остается вблизи матери и спит всегда рядом с ней. Он уже меньше передвигается, сидя у нее на спине, а все чаще самостоятельно следует за ней.

Второй год жизни молодого бабуина проходит в основном в общении со сверстниками и конфликтах с матерью. На время, пока она кормит грудью, ее обычный цикл половой активности прекращается, но когда детенышу исполняется примерно десять месяце» и лактация заканчивается, половой цикл и спаривание возобновляются. В это время мать пресекает попытки детеныша брать ее груди или ездить на ней верхом; она отвергает его даже ночью. Такой отпор, замечает Девор, «очевидно, вызывает у детеныша еще большее желание почувствовать себя в объятиях матери, взять ее груд» или, сидя на спине матери, попасть на дерево, где они спят». Когда сексуальное возбуждение проходит, мать «часто снова проявляет расположение к детенышу». Но несмотря на такого рода отпор, если мать или детеныш чувствуют опасность, они отыскивают друг друга, а когда детеныша обижают сверстники или взрослые самцы, мать старается защитить его.

К концу второго года у матери часто появляется новый детеныш, и с этого момента отношения между двухлетним бабуином и матерью практически сходят на нет. Когда он теперь оказывается в опасности, то бежит к кому-либо из взрослых самцов, которые почти до трех лет защищают его.

К четырем годам подрастающие самочки обычно стремятся войти в круг взрослых самок и вести себя, как взрослые. Самцам требуется еще четыре года, чтобы достичь зрелости, и в этот затянувшийся подростковый период они живут поодаль от стада. Повзрослев, они начинают занимать центральное место в жизни стада. Поскольку ни за одним стадом не велись длительные специальные наблюдения, позволяющие проследить родственные связи между отдельными особями, неизвестно, играют ли впоследствии какую-нибудь роль узы матери и детеныша в установлении социальных отношений во взрослой жизни бабуинов.

 

Поведение привязанности у шимпанзе

Наблюдения за поведением шимпанзе проводились в лесных районах и в горах Центральной Африки, также покрытых лесами, где находится зона их естественного обитания. Кроме того, шимпанзе в течение долгого времени были объектом лабораторных экспериментов. Хотя шимпанзе искусны в лазании по деревьям и спят на них, расстояние более пятидесяти метров они обычно преодолевают наземным способом. Точно так же они всегда наземным способом спасаются от преследования. В отличие от других изучавшихся приматов шимпанзе не держатся вместе устойчивыми социальными группами. Вместо этого особи, принадлежащие к обособленной социальной группе Из шестидесяти — восьмидесяти животных, входят в постоянно меняющиеся временные подгруппы. Подгруппу составляют животные любого возраста, пола и численности. Наиболее распространены два вида подгрупп: одна состоит из самцов, а другая — из самок с детенышами.

Шимпанзе достигают зрелости гораздо медленнее, чем макака- резусы или бабуины. Подростковый возраст у них наступает не ранее семи лет, но полностью животное развивается только к десяти-одиннадцати годам. Хотя шимпанзе обычно проводят время в компании с другими особями, их «товарищи» постоянно меняются, так что в результате единственной устойчивой социальной единицей является группа, состоящая из матери, детеныша и старшего отпрыска. Гудолл (Goodall, 1965) считает, что «узы, связывающие мать и детеныша, могут сохраняться и во взрослой жизни, [в таком случае] они становятся основой, объединяющей группу, состоящую из самки с детенышем и старшим отпрыском, подростка и взрослого молодого животного».

Так же, как и детеныши других приматов, маленький шимпанзе проводит все детство в тесной близости со своей матерью. На протяжении первых четырех месяцев он висит у нее на животе, уцепившись за шерсть, а если и отделяется от нее, что случается крайне редко, то обычно сидит рядом с ней. Если он удаляется от нее даже на полметра, мать хватает его и возвращает на место; при виде приближающегося хищника она еще крепче прижимает к себе детеныша.

В возрасте между шестью месяцами и полутора годами детеныш чаще путешествует, сидя, как наездник, верхом на спине матери, а не цепляясь за шерсть на ее животе. Он также проводит все больше времени, вообще не цепляясь за нее. К концу этого периода до 25% дневного времени он обходится без непосредственного физического контакта с матерью, обычно играя со своими сверстниками, однако при этом он всегда находится в поле зрения своей матери. Нередко он прерывает игру, подбегает к матери и усаживается к ней на колени или рядом. Если мать собирается уйти, она подает детенышу знак прикосновением или жестом, а если он на дереве — постукиванием по стволу. Детеныш моментально повинуется и занимает положение, обычное для передвижения.

В возрасте от полутора до трех лет у детеныша возрастает активность, и 70—90% дневного времени он проводит в играх со сверстниками и молодыми шимпанзе. Тем не менее он продолжает передвигаться вместе с матерью, сидя как наездник у нее на спине, но только если она передвигается не слишком быстро. Ночью он все еще спит рядом с ней.

В течение последующих четырех лет, т.е. до семилетнего возраста, когда у детеныша наступает половая зрелость, маленький шимпанзе приобретает независимость от матери в отношении еды, передвижения и сна. Он проводит много времени, играя со сверстниками, а иногда также и с малышами и подростками. Став постарше, он может уйти от своей матери и присоединиться к группе, состоящей из нескольких (до двенадцати) детенышей и подростков, во главе которых стоят две зрелые самки, но временами он все еще возвращается к своей матери и какой-то период проводит с ней.

Подростковый возраст продолжается от семи до одиннадцати лет, и в этот период животные обоих полов обычно общаются со зрелыми самцами. Но даже в это время некоторые шимпанзе-подростки иногда целые дни проводят со своими матерями, братьями и сестрами. У Гудолл создалось впечатление, что на протяжении тех нескольких лет, когда детеныш становится все более независимым, инициатива уходов и возвращений принадлежит ему. Признаков поощрения или отвержения своего отпрыска со стороны матери не наблюдалось.

 

Поведение привязанности у горилл

Гориллы, так же как и шимпанзе, обитают в Центральной Африке — в тропических джунглях и гористой местности, покрытой лесами. В последние годы за ними велись систематические наблюдения в условиях их естественного обитания. Хотя гориллы часто спят на деревьях, а их детеныши там играют, большую часть суток они проводят на земле. За исключением нескольких взрослых самцов, все они живут социальными группами, состоящими из особей обоих полов и всех возрастов, численностью от шести до тридцати. Принадлежность к группе довольно стабильна, но в одних группах она выражена сильнее, чем в других. Так же как и у шимпанзе, все животные, живущие по соседству, знают друг друга, поэтому встречи и расставания групп носят мирный характер.

На основе биологических данных можно предполагать, что горилла является ближайшим родственником человека.

Темпы взросления у горилл примерно такие же, как у шимпанзе, хотя гориллы достигают зрелости чуть раньше. Развитие отношений между матерью и детенышем весьма похоже на развитие отношений у шимпанзе.

В первые два-три месяца жизни детенышу гориллы не хватает сил, чтобы держаться за шерсть матери, поэтому мать поддерживает его руками. Однако к трем месяцам он способен держаться самостоятельно и может начать путешествовать, сидя верхом на спине матери. В возрасте от трех до шести месяцев детеныш иногда сидит на земле возле матери, в таком случае, если ей нужно идти, она медленно поднимается, побуждая его следовать за собой. Детенышу редко позволяется отходить от матери дальше, чем на три метра, в противном случае мать тащит его назад. Приблизительно до восьми месяцев детеныш не знает, когда мать собирается уходить, поэтому она сама хватает его. После восьми месяцев он уже отчетливо разбирается в том, что касается местонахождения и поведения матери и при первом признаке ее движения мчится к ней и вскарабкивается на спину.

В годовалом возрасте детеныши могут бродить среди членов группы во время их отдыха, лишь на короткое время исчезая из поля зрения матери. Они начинают также проводить время, сидя рядом с матерью, вместо того, чтобы сидеть у нее на коленях. Полуторагодовалых детенышей матери носят неохотно и нередко вообще противятся этому.

«Часто можно было наблюдать, как по пятам за медленно шествующей самкой ковыляет детеныш [цепляясь за ее шерсть иногда одной рукой, иногда двумя]. Однако при малейшей опасности или при ускорении движения все детеныши, не достигшие трех лет, мчались к матерям и вскакивали им на спину» (Schaller, 1965).

Наблюдения Шаллера были недостаточно продолжительными по времени, чтобы уверенно судить о взаимоотношениях между детенышами-подростками от трех до семи лет и их матерями, однако они, по-видимому, мало чем отличаются от такого рода взаимоотношений у шимпанзе. В этом возрасте детеныш больше не передвигается, сидя верхом на матери, кормится и спит он тоже самостоятельно. Большую часть дня он проводит с другими подростками. Но некоторые из них, очевидно, все еще общаются со своими матерями, и Шаллер приходит к заключению, что в определенных случаях связь сохраняется, по крайней мере, до тех пор пока детенышу не исполнится четыре с половиной года.

Хотя инициатива ухода от матери в основном исходит от самих детенышей-подростков, бывают моменты, когда именно гориллы- матери не поощряют своих отпрысков к сохранению слишком тесных связей. Например, один годовалый детеныш во время ходьбы держался за шерсть своей матери, как вдруг она смахнула его руку. Или другой случай: двухлетний малыш подбежал к сидящей матери, а она оттолкнула его. Играя, он покатился от нее в сторону. «Во всех случаях отпор бывает мягким» (там же).

 

Взаимоотношения молодых обезьян с другими членами их группы

В период младенчества и раннего детства (до одного года у макака-резуса и бабуина и до трех лет у крупных челекообразных обезьян) детеныш мало времени проводит с взрослыми особями, за исключением своей матери. Если он отходит от матери, то чаще всего играет с другими малышами или с подростками. Нередко, однако, взрослые самки, не имеющие собственных детенышей, стремятся «понянчить» маленького детеныша и иногда им удается заполучить его. У большинства видов обезьян матери крайне отрицательно относятся к этому и вскоре возвращают себе своего малыша. Однако обитающая в Индии обезьяна лангур позволяет другим взрослым самкам растить своих детенышей. Шаллер (Schaller, 1965) наблюдал за двумя детенышами гориллы, у которых установились тесные связи не с собственными матерями, а с другими самками. Один шестимесячный малыш проводил с «тетей» до часа в день или даже больше. Другой детеныш на втором году жизни в течение полугода «проводил бо́льшую часть времени... с самкой и маленьким детенышем, лишь периодически возвращаясь к своей матери в дневное время и поздно ночью».

У большинства видов взрослые самцы проявляют значительный интерес к матерям с маленькими детенышами. Они не только позволяют матерям, которые несут своих детенышей, находиться рядом с собой, но и могут специально следовать за ними в качестве сопровождения. Однако сами взрослые самцы никогда не носят детенышей или делают это крайней редко. Исключение составляет японская макака (родственный для макака-резуса вид обезьян). В некоторых группах этого вида взрослые самцы, занимающие в иерархии стада высокое место, «усыновляют» годовалого детеныша после того, как у матери появился новый малыш. В течение определенного периода их поведение «очень похоже на поведение матери по отношению к своему детенышу, за исключением процесса кормления грудью» (Itani, 1963). Иногда через год наступает второй период «усыновления», когда старшему детенышу исполняется два года, но тогда взрослый самец занимается маленькими самочками или слабыми самцами. Такой отеческий тип поведения не наблюдается у самцов индийских макака-резусов, которые либо просто безразличны к детенышам, либо относятся к ним враждебно.

У многих видов обезьян связь подросшего детеныша со взрослыми самцами усиливается, но возраст, в котором это происходит, очень сильно различается в зависимости от вида. Уже на втором году жизни молодые бабуины в момент опасности бегут не к матери, а к взрослому самцу. Детенышей гориллы привлекает сильный самец и когда группа отдыхает, они часто сидят или играют возле него. Иногда они вскарабкиваются на него или даже просят поднять их. Если игра не слишком шумная, самец ведет себя очень терпеливо. Молодые гориллы иногда ищут общества взрослого самца и оставляют группу, чтобы следовать за ним. Сообщения о столь дружеских отношениях среди шимпанзе отсутствуют. Однако когда они достигают подросткового возраста, и самки, и самцы часто общаются со зрелыми самцами.

Поскольку у всех этих видов спаривание внутри группы происходит беспорядочно, невозможно сказать, какой самец является отцом того или иного детеныша. Поэтому проявления отеческого поведения бывают направлены на любого детеныша в группе или, Как в случае с японскими макаками, на какого-то одного конкретного малыша.

 

Роль детеныша и матери в установлении и развитии их отношений

Из вышесказанного ясно, что в течение первых месяцев жизни детенышей всех перечисленных видов приматов матери играют большую роль в том, чтобы детеныши оставались рядом с ними- Если малыш не в состоянии держаться за нее, мать поддерживает его. Если он удалился от нее, она тащит его назад. При виде пролетающего ястреба или близко подходящего человека, она крепко прижимает его к себе. Таким образом, даже если бы детеныш стремился отойти от матери, она никогда не позволила бы ему этого.

Но данные свидетельствуют о том, что детеныш не в состоянии отдаляться на большое расстояние. Об этом «говорят» все те случаи, когда детеныш обезьяны растет без своей матери. Соответствующие наблюдения имеются в отношении детенышей многих видов обезьян, в том числе человекообразных. Подробно описан ряд случаев, когда детеныш обезьяны воспитывался в доме человека. Хорошие примеры такого рода дают публикации Роуэлл (Rowell, 1965), писавшей о молодом бабуине, Болуига (Bolwig, 1963) — о детеныше обезьяны патас (Патас (Eiythrocebus patas) — красная мартышка. — Примеч. ред. Это вид обезьян, также ведущих наземный образ жизни и имеющих период созревания, сходный с периодом созревания у бабуинов), супругов Келлог (Kellogg, Kellogg, 1933), Хейс (Hayes, 1951) — о молодых шимпанзе и Мартини (Martini, 1955) — о детеныше гориллы. Среди всех случаев, где в экспет риментальных условиях детеныша растили рядом с манекеном, самыми известными являются описания Харлоу и его коллег (Harlow, 1961; Harlow, Harlow, 1965).

Все эти отважные ученые, принявшие на себя по отношению к молодому примату роль приемных родителей, свидетельствуют о том, с какой силой и настойчивостью детеныш цепляется за своего «родителя». Роуэлл пишет о маленьком бабуине, за которым она ухаживала с пятой по одиннадцатую неделю его жизни: «Когда его пугал громкий звук или резкое движение, он бежал ко мне и в отчаянии крепко обхватывал мою ногу». После десятидневного пребывания у нее детеныша она писала: «Он больше не выпускает меня из своего поля зрения и отказывается принимать замену, будь то манекен или фартук, еще сильнее цепляясь за меня».

Болуиг так описывает поведение детеныша маленькой обезьянки патас, о котором он начал заботиться, когда детенышу было всего несколько дней от роду: «Он крепко сжимал в руке любой предмет, который ему давали, и с визгом протестовал, если его пытались забрать»; «Его привязанность крепла с каждым днем, пока в конце не стала практически неразрывной». Хейс, описывая самку шимпанзе Вики, взятую ею в трехдневном возрасте, рассказывала, что в четырехмесячном возрасте, умевшая уже хорошо ходить Вики делала следующее: «Как только она вылезала из своей кроватки и до той минуты, когда наступало время дневного часового сна, она все время цеплялась за меня, как индейский ребенок». Содержание всех описаний очень похоже.

 

Способность детеныша отличать свою мать

Поведение привязанности определяется как поиск возможности находиться в непосредственной близости к другой особи и попытки сохранить такое положение. Приведенные выше описания не оставляют сомнения в том, что детеныши всех видов приматов с необычайным упорством тянутся к тем, к кому привязаны. Однако в этой связи необходимо рассмотреть вопрос о том, как скоро они начинают отличать конкретную особь и привязываются к ней.

Харлоу считает, что у детеныша резуса «формируется (learn) привязанность к конкретной матери» в течение одной или двух первых недель жизни (Harlow, Harlow, 1965). Хайнд (в личной беседе) высказал точку зрения, согласно которой через несколько дней после рождения детеныш макака-резуса ориентируется главным образом на свою мать, а не других обезьян. Например, в конце первой недели жизни он может на короткое время оставить свою мать и ползком направиться к другой самке, но вскоре он разворачивается и возвращается назад к своей матери. Способность быстро научиться распознавать конкретную особь в настоящее время уже не так сильно удивляет, поскольку имеются данные о том, что приматы от рождения в какой-то степени обладают способностью к восприятию зрительных паттернов (Fantz, 1965).

В этой связи представляют интерес сообщения приемных родителей.

Маленькая обезьянка патас, которую воспитывал Болуиг, начала различать всех членов его семьи вскоре после своего прибытия, когда ей было пять — четырнадцать дней. Это обнаружилось всего через три дня после ее появления в семье, когда обезьянка, за которой ухаживала в основном дочь Болуига, побежала за ней с воплем к двери, потому что ее оставили с доктором Болуигом. Она прекратила крики, только когда дочь вернулась и взяла ее на руки.

«В последующие дни ее привязанность перешла от моей дочери ко мне и стала такой крепкой, что я вынужден был постоянно ходить с обезьяной на плече, куда бы я ни шел... До трех с половиной месяцев эта обезьянка причиняла очень много хлопот, если ее оставляли с кем-то другим из членов семьи».

Хотя к концу пятого месяца обезьяна проводила много времени в обществе других людей, а также обезьян (того же вида, что и она), ее привязанность к доктору Болуигу сохранялась. Это особенно ярко проявлялось, когда она была расстроена. В ее особом отношении к доктору Болуигу можно было еще раз убедиться через четыре месяца (обезьянке было тогда девять месяцев), несмотря на то, что он отсутствовал в течение этого периода.

Когда Роуэлл стала «приемной матерью» бабуина, ему было пять недель. Уже в первую неделю маленький бабуин научился различать знакомых и чужих и мог узнавать свою главную попечительницу. Сначала, если он не был голоден, он мог оставаться один со своим проволочным манекеном и с фартуком «приемной матери». Однако спустя десять дней «он больше не выпускал меня из поля своего зрения... Если он видел, что я куда-то собралась, или просто ловил, на себе мой взгляд, то обычно бросал куклу и бежал ко мне».

Таким образом, эти сообщения не оставляют сомнения в том, что у некоторых видов обезьян, обитающих в восточном полушарии, поведение привязанности примерно через неделю начинает адресоваться вполне определенному, предпочитаемому ими лицу, и как только оно становится направленным, предпочтение проявляется с необыкновенной силой и настойчивостью.

По причине более медленной скорости созревания у шимпанзе не так быстро появляется отчетливое предпочтение человека, который о нем заботится. Но как только предпочтение возникает, оно бывает не менее сильным, чем у обезьян других видов. В своем отчете Хейс пишет, что Вики было около трех месяцев, когда она стала проявлять большой интерес к тому, кто был с ней рядом. В этом возрасте она безошибочно отдавала свое предпочтение одному лицу. Например, Хейс описывает, как Вики, которой тогда' еще не исполнилось четырех месяцев, была в гостях. Она поочередно всех рассматривала, прячась за свою приемную мать. Когда гости направились в соседнюю комнату, Вики случайно схватилась за платье одной из присутствующих женщин, но когда подняла голову и увидела свою ошибку, с коротким криком мгновенно оказалась около своей приемной матери и попыталась забраться к ней на руки.

 

Изменения в интенсивности проявлений привязанности

Во всех описаниях поведения детенышей приматов, живущих в естественных условиях, отмечается, что при малейшей опасности детеныш, находящийся на некотором расстоянии от матери, сразу же мчится к ней, а малыш, не покидавший мать, прижимается к ней еще крепче. Подобное поведение привязанности, которое можно неизменно наблюдать в таких случаях, имеет большое значение для нашего понимания как его причины, так и функции.

В описаниях развития детенышей, которых растят люди, встречаются также и некоторые другие ситуации, в которых проявляется, точнее, более ярко проявляется привязанность. Роуэлл отмечает, что когда ее маленький бабуин испытывал чувство голода, «он упорно цеплялся за человека, сохраняя с ним физический контакт, а если от него все же освобождались, не переставая визжал». И Роуэлл, и Болуиг пишут, что чем старше становился детеныш, тем чаще у него возникало желание исследовать мир, но при малейшем признаке ухода опекуна малыш мгновенно вцеплялся в него. То же самое происходило после кратковременных расставаний. Болуиг отмечает, что когда его маленькую обезьянку патас выпускали из клетки, в которой она оставалась в течение нескольких часов с другими обезьянами того же вида, ее поведение было следующим:

«Она обычно вцеплялась в меня, а потом до конца дня не выпускала из поля зрения. Вечером, заснув, она вдруг просыпалась, цеплялась за меня с криками, которые являлись признаками охватившего ее ужаса, когда я пытался освободиться от нее».

 

Ослабление проявлений привязанности

В описаниях поведения привязанности молодых приматов, живущих в естественных условиях, отмечалось, что по мере их взросления они все меньше времени проводят с матерью и все больше — со своими сверстниками, а позднее с другими взрослыми особями. Это изменение происходит в основном по их собственной инициативе.

В какой степени сама мать способствует перемене в их отношениях, зависит от вида приматов. Мать бабуина отгоняет своего детеныша, когда он достигает десятимесячного возраста, особенно если она ждет еще одного малыша. Мать макака-резуса тоже противится прежним отношениям с детенышем, тогда как шимпанзе и гориллы полностью не отвергают своих отпрысков.

Однако, судя по имеющимся данным, независимо от того, отгоняют ли от себя матери своих детенышей или нет, в определенном возрасте как интенсивность, так и частота проявления их привязанности начинают снижаться. По всей вероятности, в основе этого лежит несколько процессов. Один из них — возможное изменение формы, которую принимают системы управления самим поведением привязанности. Другой — развитие исследовательского поведения и рост любопытства, влияние которых подчеркивает Харлоу (Harlow, 1961) и другие ученые.

Это явление хорошо иллюстрирует Болуиг, описывая ослабление поведения привязанности у обезьянки патас. Он живо рассказывает о том, как любопытна была эта обезьянка с первых же дней пребывания в доме, как пристально рассматривала у людей лица и руки. С самого начала она также проявляла интерес к исследованию неодушевленных предметов. Этот интерес постепенно рос и к концу второго месяца она подолгу занималась тем, что пыталась вскарабкаться на мебель. В возрасте не полных четырех месяцев ей так нравилось общаться с группой студентов, что она отказывалась идти, когда ее звали. Со временем такие отказы участились. Болуиг делает вывод, что интерес маленькой обезьянки к игре и исследованию окружающего «выступал в качестве противовеса привязанности и постепенно возобладал над ней в часы активного бодрствования обезьянки».

Безусловно, на темп, с которым сокращается поведение привязанности, влияет много факторов. Один из них — это частота пугающих событий: во всех описаниях отмечается, что при испуге даже старшие детеныши тотчас ощущают потребность в близости и контакте с матерью. Другой фактор — это частота вынужденных разлук в слишком раннем возрасте. Болуиг описывает интенсивное цепляние за опекуна его маленькой обезьянки патас после того, как его убедили (вопреки его собственному мнению) в необходимости дисциплинировать ее, например, не пускать в дом или посадить в клетку. «Каждый раз, когда я предпринимал подобные попытки, они заканчивались явлениями регресса в ее развитии. Обезьянка еще больше льнула ко мне, хуже вела себя, и с ней было труднее справляться».

Хотя при естественном ходе событий поведение привязанности, направленное на мать, постепенно ослабевает, у человекообразных обезьян оно полностью не исчезает. Однако имеется слишком мало данных, полученных в естественных условиях, чтобы делать выводы относительно роли поведения привязанности во взрослой жизни. То же самое можно сказать о животных, выросших в неволе.

Все выращенные людьми обезьяны (в том числе и человекообразные), о которых идет речь в приведенных выше отчетах, были помещены в зоопарки или в лабораторные питомники еще в раннем возрасте. В целом опыт наблюдений за такими животными свидетельствует о том, что хотя они обычно вполне удовлетворительно контактируют с представителями своего вида, однако продолжают проявлять гораздо больший интерес к людям по сравнению с теми животными, которые выросли в естественных условиях обитания. Более того, у некоторых из них люди вызывают сексуальное возбуждение, и именно на людей бывает направлено их сексуальное поведение. Поэтому то, на какое именно лицо направлено поведение привязанности в младенчестве и раннем детстве, имеет ряд отдаленных во времени последствий.

 

Черты различия и сходства в поведении привязанности у низших и высших видов приматов

На первый взгляд может показаться, что между проявлениями привязанности у человека и человекоподобных приматов существует огромная разница. Нужно подчеркнуть, что у последних цепляние детеныша за мать обнаруживается с самого рождения или вскоре после него, в то время как ребенок совсем не скоро начинает узнавать свою мать. Только научившись передвигаться, он начинает искать ее общества. Несмотря на существенную разницу, я считаю, что ее значение часто может быть преувеличено.

Во-первых, мы видели, что по крайней мере у одной из крупных человекообразных обезьян — гориллы — двух-трехмесячный детеныш еще не обладает достаточной силой, чтобы самостоятельно держаться за мать, которая его поддерживает. Во-вторых, нужно помнить, что в первобытных обществах, особенно в тех, которые занимаются охотой и собирательством, ребенка не кладут в кроватку или в коляску, а мать носит его на спине. Таким образом, различие в отношениях между матерью и детенышем у гориллы и между матерью и ребенком у человека не так уж велико. На самом деле, между низшими приматами и человеком, принадлежащим к западной цивилизации, можно установить некий континуум. У менее развитых представителей отряда приматов, например у лемуров и мартышек, детеныш с самого рождения должен сам держаться за мать — она не оказывает ему в этом никакой помощи. У более развитых обезьян, обитающих в восточном полушарии, таких как бабуин и макака-резус, детеныш должен сам цепляться за мать, но в первые дни жизни мать его поддерживает. У самых развитых, например у гориллы, а также у человека реакция цепляния имеется, но у новорожденных нет достаточных сил, чтобы долго держаться за мать; в результате в течение нескольких месяцев нахождение малыша рядом с матерью поддерживается исключительно ее усилиями; но так или иначе мать и дитя находятся в непосредственном физическом контакте. Только в экономически развитом обществе, особенно западном, младенцы в течение многих часов в день, а часто и ночью лишены контакта со своей матерью.

Этот происходящий в ходе эволюции сдвиг, когда инициатива в сохранении контакта с матерью, вначале принадлежавшая целиком детенышу, полностью переходит к матери, имеет важное следствие: в то время как детеныш макака-резуса крепко держится за свою мать, еще не научившись отличать ее от других обезьян (а также неодушевленных предметов), ребенок человека способен отличать свою мать от других людей (или предметов) прежде, чем сможет цепляться за нее или активно двигаться по направлению к ней. Данный факт приводит к некоторому затруднению при решении вопроса о том, по каким критериям судить о появлении привязанности у человека.

 

Развитие поведения привязанности в течение первого года жизни

Имеются убедительные доказательства, что в возрасте около четырех месяцев большая часть младенцев, растущих в семье, иначе реагируют на мать, чем на других людей. При виде своей матери ребенок обычно улыбается и издает звуки, он также дольше следит за ней глазами, чем за кем-то другим. Следовательно, здесь имеет место перцептивное различение. Однако едва ли можно говорить о поведении привязанности, пока не установлено, что младенец не только узнает свою мать, но и пытается своим поведением сохранить к ней близость.

Поведение, направленное на удержание контакта с матерью, более отчетливо проявляется при ее уходе из комнаты, когда младенец начинает плакать или с плачем пытается за ней следовать.

Эйнсворт (Ainsworth, 1963, 1967) отмечает, что у одного из малышей в наблюдаемой группе африканских младенцев плач и попытки следовать за матерью имели место уже в возрасте 15 и 17 недель и что обе формы поведения были обычным явлением в возрасте шести месяцев. Все малыши, кроме четверых, пытались следовать за уходящей матерью, как только научились ползать.

Эйнсворт в специальном исследовании наблюдала за младенцами племени ганда в Уганде. С этой целью она приходила к их матерям на два часа в послеобеденное время, когда женщины обычно отдыхали после утренней работы и принимали гостей. В это время те дети, которые не спали, находились либо на руках, либо на коленях у матери, либо ползали вокруг нее. Поскольку при этом всегда присутствовали взрослые, было нетрудно наблюдать за особенностями реакций и проявлений привязанности детей к матери. На протяжении почти семи месяцев Эйнсворт через каждые две недели наведывалась к двадцати пяти матерям, у которых в общей сложности было двадцать семь детей. К концу исследования двум самым маленьким из детей было всего по шесть месяцев, но большинство остальных уже достигли возраста десяти — пятнадцати месяцев. У всех детей, кроме четверых, наблюдалось поведение привязанности.

Данные Эйнсворт показывают, что у всех детей племени ганда, кроме незначительного меньшинства, к шести месяцам имело место поведение привязанности, причем оно проявлялось не только в виде плача при уходе матери из комнаты, но и улыбок, протягивания ручек и криков, выражающих радость. Чаще всего дети плакали, когда их оставляли одних или с незнакомыми людьми, но в этом возрасте так происходило не каждый раз. Однако в течение следующих трех месяцев — с шестого по девятый — все эти формы поведения проявлялись у малышей более регулярно и с большей силой, «как будто привязанность к матери становилась все сильнее и крепче». Дети этого возраста следовали за матерью, когда она уходила из комнаты; при возвращении ее после какого-то отсутствия они сначала приветствовали ее, а затем быстро (как только могли) позли к ней.

Все эти паттерны поведения наблюдались на протяжении последней четверти первого года жизни и всего второго года. К девяти месяцам попытки детей следовать за матерью, когда она выходила из комнаты, становились более успешными, и с этого момента они меньше плакали в таких случаях. Цепляние за мать тоже становилось особенно заметным после девяти месяцев, особенно если ребенок был встревожен, например, присутствием незнакомого человека.

Хотя эти дети проявляли привязанность и по отношению к другим знакомым взрослым, все же к матери привязанность почти всегда появлялась раньше, была сильнее и прочнее. В шести-, девятимесячном возрасте любой ребенок обычно радостно приветствовал появление приходившего домой в одно и то же время отца; однако не отмечалось, чтобы ранее девятимесячного возраста ребенок следовал бы за знакомым взрослым (не матерью), если тот уходил из комнаты. Несколько позднее в отсутствие матери ребенок обнаруживал попытки следовать за любым знакомым взрослым, с которым он находился.

У двадцати трех из двадцати семи детей из племени ганда, которых наблюдала Эйнсворт, имели место четкие проявления привязанности, однако у четырех малышей к моменту завершения наблюдений такого поведения не отмечалось. Возраст этих детей тогда составлял восемь с половиной месяцев (у близнецов), одиннадцать месяцев и год. Возможные причины задержки их развития будут обсуждаться в гл. 15.

Возраст, когда, согласно данным Эйнсворт, у детей из племени ганда появляется поведение привязанности, мало отличается от возраста, в котором, по наблюдениям Шаффера и Эмерсона (Schaffer, Emerson, 1964а), это поведение развивается у шотландских детей. Их исследование охватывало шестьдесят младенцев на протяжении периода от рождения до года. Информация предоставлялась родителями каждые четыре недели. Критерии, по которым судили о поведении привязанности, ограничивались реакциями ребенка на уход матери; было определено семь возможных ситуаций, например, когда ребенка оставляли одного в комнате или ночью в кроватке; также учитывалась сила его протеста. Непосредственные наблюдения исследователей в этой работе были ограниченными и, кроме того, в ней не принимались в расчет приветственные реакции ребенка.

По данным исследования, проводившегося в Шотландии, треть младенцев демонстрировали поведение привязанности к шестимесячному возрасту, а три четверти — к девятимесячному. Так же как и в исследовании детей племени ганда, у некоторых детей имела место задержка в появлении этого поведения: у двоих детей его не было даже в годовалом возрасте.

В буквальном смысле данные Шаффера и Эмерсона говорят о том, что у шотландских детей поведение привязанности развивается несколько медленнее, чем у детей племени ганда. Это действительно может быть так в связи с заметно более высоким двигательным развитием представителей этого племени. Другое возможное объяснение состоит в том, что различия, на которые указывают Шаффер и Эмерсон, являются следствием разных критериев привязанности и методов наблюдения, которые использовались в этих двух исследованиях. Поскольку Эйнсворт сама непосредственно наблюдала за детьми и их матерями, можно предположить, что она фиксировала самые ранние признаки привязанности, в то время как Шафферу и Эмерсону они были недоступны, поскольку они полагались только на данные, предоставленные им матерями. Но как бы то ни было, многие сведения из этих двух источников хорошо согласуются друг с другом. Сюда относится значительный диапазон различий в возрасте, когда впервые появляется поведение привязанности у разных детей, это диапазон от четырех месяцев до года и даже позднее. Об этих существенных индивидуальных различиях никогда нельзя забывать; их возможные причины рассматриваются в гл. 15.

Также нет разногласий и по поводу того, как часто поведение привязанности бывает направлено не на мать, а на других лиц. Шаффер и Эмерсон обнаружили, что в течение месяца после первых проявлений привязанности к матери у четверти детей оно адресовалось и другим членам семьи, а к полутора годам все дети, за исключением очень немногих, были привязаны, по крайней мере, еще к одному человеку, а нередко — и к нескольким. Среди других лиц чаще всех ребенок привязывался к отцу. Далее следовали старшие дети, причем «не только те из них, которые могли выполнять некоторые функции матери по уходу за малышами, но также дошкольники». Шаффер и Эмерсон не обнаружили никаких свидетельств, подтверждающих, что привязанность к матери ослабевала при появлении привязанности к другим лицам. Наоборот, чем к большему числу лиц был привязан ребенок в первые месяцы после возникновения этой связи, тем сильнее была его привязанность к матери, возможно, как к главному лицу.

В обоих исследованиях говорится не только о больших различиях в темпе развития детей, но также и о том, что у одного и того же ребенка сила и постоянство привязанности могут очень сильно различаться в зависимости от дня и часа. Различают два вида факторов, ответственных за кратковременные колебания: одни связаны с организмом, другие — с внешней средой. К первым Эйнсворт относит голод, усталость, болезненное состояние и плохое настроение — все они вызывают сильный плач и реакцию следования; Шаффер и Эмерсон также называют усталость, болезненное состояние и еще боль. Что касается факторов внешней среды, то в обоих исследованиях отмечается, что поведение привязанности усиливается, когда ребенок встревожен. Эйнсворт, в частности, было весьма удобно вести такие наблюдения: незнакомая белокожая женщина легко вызывала у детей чувство страха. Ни один ребенок из племени ганда, младше сорока недель, не проявлял беспокойства, но в последующие недели практически все наблюдавшиеся дети обнаруживали свою тревогу: «Дети, с которыми мы впервые встретились в этой [четвертой] четверти, казалось, были в ужасе, увидев меня... В этой ситуации можно было наблюдать, как дети в страхе цеплялись за мать». Другое наблюдение Шаффера и Эмерсона свидетельствовало об увеличении силы привязанности в период после отсутствия матери.

Нужно заметить, что все факторы, о которых говорилось, будто они влияют на кратковременные колебания в интенсивности проявлений привязанности человеческих младенцев, — это те же самые факторы, которые оказывают такое влияние на детенышей низших и человекообразных обезьян.

Хотя имеется более чем достаточно данных, чтобы показать, что те забота и уход, которые ребенок получает от своей матери, играют главную роль в определении пути развития поведения привязанности, однако никогда нельзя забывать, что в той или иной степени ребенок сам является инициатором взаимодействия и влияет на форму, которую оно принимает. И Эйнсворт, и Шаффер относятся к тем немногим наблюдателям, которые подчеркивают весьма активную роль маленького ребенка.

Анализируя свои наблюдения за поведением привязанности детей племени ганда, Эйнсворт пишет:

«Особенностью поведения привязанности, больше всего поразившей меня, была большая степень инициативы, которую ребенок берет в свои руки в поисках взаимодействия. Начиная по крайней мере с двух месяцев, в течение всего первого года жизни эти дети не столько пассивно принимали воздействия, сколько активно искали взаимодействия, причем их активность усиливалась».

В этом же ключе пишет и о шотландских детях младенческого возраста Шаффер (Schaffer, 1963):

«Часто кажется, что дети диктуют своим родителям, как себя вести, настаивая на своих требованиях; довольно много матерей, которые в беседе с нами говорили, что они были вынуждены идти значительно дальше в удовлетворении требований ребенка, чем считали нужным...»

Помимо случаев, когда ребенок плачет, которые всегда трудно игнорировать, бывает, что он настойчиво зовет к себе, а когда к нему подходят, поворачивается к матери или другому члену семьи и улыбается. Позднее он приветствует мать, приближается к ней и привлекает ее внимание тысячами очаровательных способов. Такими средствами он не только вызывает ответные реакции у тех, с кем общается, но и «поддерживает и формирует их реакции, подкрепляя одни и оставляя без внимания другие» (Rheingold, 1966). Паттерн взаимодействия, который постепенно складывается между младенцем и его матерью, можно понять только как результат участия обеих сторон. Особое значение имеет то, какое влияние оказывает каждый из участников взаимодействия на поведение другого. Эта тема подробно освещается в гл. 16.

 

Последующее развитие поведения привязанности у человека

Хотя развитие поведения привязанности в течение первого года жизни описано довольно хорошо, этого нельзя сказать о его развитии в последующие годы. Имеющиеся сведения позволяют с уверенностью предполагать, что в течение второго года жизни и большей части третьего поведение привязанности проявляется с не меньшей силой и не реже, чем в конце первого года. Однако расширение диапазона восприятия ребенка и его способности понимать происходящее вокруг него ведет к тому, что меняются условия, вызывающие поведение привязанности.

Одно из изменений заключается в том, что ребенок все лучше начинает понимать, когда мать собирается уходить. На первом году жизни младенец особенно сильно протестует, когда его кладут в кроватку и, немного позднее, когда мать исчезает из его поля зрения. Затем ребенок начинает замечать, что мать ушла, когда его внимание было занято чем-то другим, и выражает свой протест. Потом он очень настороженно следит за своей матерью, много времени проводит, наблюдая за ней, а если не может ее видеть, то прислушивается ко всем звукам ее движений. В одиннадцать-двенадцать месяцев он уже может понять по ее поведению, что она собирается уходить, и начинает протестовать еще до ее ухода. Зная об этом, родители многих двухлетних детей до последнего момента скрывают свои приготовления к уходу, чтобы избежать детских криков.

У большинства детей сильные и постоянные проявления привязанности наблюдаются почти до конца третьего года жизни. Потом наступает перемена. О ней свидетельствует опыт всех воспитателей детских садов. До двух лет и девяти месяцев большинство детей болезненно переживают уход матери, оставляющей их в детском саду. Хотя их плач может продолжаться недолго, тем не менее они остаются тихими, пассивными и постоянно требуют к себе внимания воспитателя. Между тем в той же обстановке их поведение может быть совершенно иным, если мать остается с ними. Однако после трех лет они, как правило, лучше переносят временное отсутствие матери и могут в это время играть с другими детьми. У многих детей эта перемена происходит очень резко, что дает основание полагать, что в этом возрасте ребенок переступает некий порог созревания.

Главная же перемена заключается в том, что после трех лет большинство детей становятся способными чувствовать себя в безопасности в незнакомом им месте, если с ними находится замещающий мать человек, например родственник или воспитатель. Но и в этом случае чувство безопасности зависит от нескольких условий. Во-первых, лица, замещающие мать, должны быть хорошо знакомы ребенку, предпочтительно, чтобы до этого ребенок видел их вместе с матерью. Во-вторых, ребенок должен быть здоров и не ощущать тревоги. В-третьих, он должен знать, где его мать, и быть уверен, что может возобновить с ней контакт по его первому требованию. При отсутствии этих условий он может стать (или остаться) слишком зависим от матери («mummish») или у него проявятся другие нарушения поведения.

Рост уверенности, которая приходит с возрастом, хорошо показывают примеры из работы Мерфи и ее коллег (Murphy et al., 1964). В этой работе речь идет о том, как дети в возрасте от двух с половиной до пяти с половиной лет реагировали на приглашение в игровой центр. Во время предварительных посещений семей исследователи договорились с родителями, что заедут за детьми через несколько дней, чтобы отвезти их в центр. Хотя каждому ребенку предлагалось ехать одному, если он протестовал, то с ним могла поехать мать. По желанию мать могла сопровождать ребенка. Исследователи были знакомы матерям детей, но не самим детям, которые видели их только во время предварительного посещения.

Как и следовало ожидать, когда психологи приезжали домой к детям, чтобы отвезти их в центр, большинство детей отказывались ехать без матери. Отказ вполне соответствовал их возрасту. В то время как все семнадцать четырех- и пятилетних детей (кроме двоих), выслушав своих матерей, согласились поехать без них, лишь единицы из пятнадцати двух- и трехлетних детей отправились в центр без матерей. Большинство детей из второй группы не только не хотели ехать одни, но и при первом посещении центра упорно искали физического контакта с матерью — сидели рядом с ней, держась за ее юбку или за руку. Благодаря этой поддержке при последующих посещениях центра они стали более уверенно вести себя. Наоборот, старшие дети с радостью поехали одни в центр в первый раз, сразу же включившись там в игру или тестирование. Ни у кого из детей старше четырех с половиной лет не наблюдалось поведение цепляния, которое было так характерно для детей более младшего возраста. В качестве иллюстрации этих различий Мерфи приводит ряд живых зарисовок поведения отдельных детей.

Все дети, описываемые Мерфи в этом исследовании, принадлежали к семьям квалифицированных белых рабочих и специалистов, в основном американцев. Воспитание детей в этих семьях отличалось строгостью и консервативностью, т.е. дети не были избалованы, и поэтому нет причин предполагать, что в чем-то они были нетипичными.

Английские дети не отличались от них. Частота и условия возникновения поведения привязанности были описаны в работе Ньюсонов (Newson, Newson, 1966, 1968) в результате исследований, проведенных в центральных графствах Англии среди 700 четырехлетних детей. На вопрос, «цепляется ли ваш четырехлетний малыш за вашу юбку, чтобы его немного понянчили», 16% матерей ответили «часто» и 47% «иногда». Матери остальной трети детей ответили «никогда», но иногда казалось, что им просто хотелось так думать. Общей причиной того, что ребенок, обычно не склонный к поведению цепляния, все-таки проявлял его, была болезнь или ревность к младшему брату или сестре. Хотя почти все матери говорили о том, что они всегда реагируют на требования своего ребенка, четверть из них заявили, что делают это только по необходимости. В этой связи Ньюсоны отметили, что в их беседах с матерями постоянно повторялась тема о том, что для достижения своей цели ребенок проявляет власть, причем весьма успешно. Таково действительное положение, отмечают Ньюсоны, «к осознанию которого приходят большинство родителей, но о котором слишком редко их предупреждают в пособиях по уходу за детьми».

Таким образом, хотя большинство детей после трех лет реже и менее настойчиво проявляют поведение привязанности, тем не менее доля его все еще велика. Кроме того, поведение привязанности хотя и ослабевает у четырехлетних детей, но продолжает встречаться и в первые школьные годы. На прогулке пяти-, шестилетние и даже дети постарше любят иногда ходить, держась за руку матери или отца, и негодуют, если родители отказывают им в этом. В случае ссоры во время игры с другими детьми они сразу бегут к матери, отцу или к тому, кто их замещает. Если ребенок испуган, он тоже ищет немедленного контакта. Следовательно, и на протяжении латентной стадии поведение привязанности обычно продолжает занимать значительную часть жизни ребенка.

В подростковом возрасте привязанность ребенка к родителям ослабевает. У него могут появиться другие взрослые, которые будут значить для него не меньше, чем родители. Эту картину дополняет сексуально окрашенное тяготение к сверстнице (или сверстнику). В результате индивидуальные различия, и так весьма значительные, становятся еще заметнее. Одни подростки полностью отделяют себя от родителей, другие сохраняют тесную привязанность к ним и не могут или не хотят адресовать ее другим людям; большинство подростков занимают промежуточное положение между этими крайностями. Они испытывают сильную привязанность к родителям, но в то же время для них важное значение имеют отношения с другими людьми. У большинства подростков связь с родителями продолжается во взрослой жизни и влияет на их поведение в самых разных отношениях. Во многих обществах привязанность дочери к матери продолжается дольше, чем сына к матери. Как показали Янг и Уиллмотт (Young, Willmott, 1957), даже в урбанизированном обществе западного типа связь между взрослой дочерью и матерью играет огромную роль.

Наконец, в преклонном возрасте, когда поведение привязанности человека больше не может быть обращено к представителям старшего и даже своего поколения, оно часто бывает направлено на более молодых людей.

В подростковом периоде и во взрослой жизни в сферу привязанности обычно попадают не только люди из внесемейного круга, но также и группы и общественные институты. Школа или колледж, группа коллег по работе, религиозное или политическое объединение могут выступать для многих людей в качестве дополнительного «предмета» привязанности, а для некоторых — и главного. Весьма вероятно, что в таких случаях развитие привязанности к группе опосредствовано, по крайней мере вначале, привязанностью к человеку, занимающему видное положение в группе. Например, для многих граждан привязанность к своей стране является производной от их привязанности к монарху или президенту и сначала зависит от нее.

То, что поведение привязанности во взрослой жизни является прямым продолжением поведения привязанности в детстве, показывают те условия, при которых оно легче всего возникает. В период болезни или несчастья взрослые люди испытывают сильную потребность в других; в момент внезапной опасности или катастрофы человек почти всегда ищет близости с каким-то другим человеком, которого он знает и кому доверяет. В таких обстоятельствах усиление поведения привязанности всеми признается естественным. Поэтому эпитет «регрессивное» применительно к каждому проявлению поведения привязанности во взрослой жизни вводит в заблуждение. Между тем он часто используется в психоаналитических работах, где этому термину придается значение чего-то патологического или, по крайней мере, нежелательного (Benedek, 1956). Назвать поведение привязанности во взрослой жизни регрессивным — на самом деле значит не увидеть ту исключительно важную роль, которую оно играет в жизни человека от его рождения до смерти.

 

Формы поведения, служащие средством выражения привязанности

Ранее при обсуждении этой темы (Bowlby, 1958) были перечислены пять реакций, связанных с поведением привязанности. Две из них — плач и улыбка — направлены на то, чтобы мать подошла к ребенку и осталась рядом с ним. С помощью двух других — цепляния и следования — ребенок сохраняет свое положение возле матери. Роль пятой реакции — сосания — не так легко определить; она требует более тщательного изучения. Шестая — когда ребенок зовет мать — также очень важна: после четырех месяцев ребенок всегда привлекает к себе внимание матери короткими, резкими призывными звуками, а позднее, конечно же, кричит «мама».

Поскольку роль, которую играет каждая из этих реакций, и их характерные особенности удобнее обсуждать в контексте их развития, перенесем их дальнейшее рассмотрение на последующие главы.

 

Использование матери в качестве базы, служащей ребенку опорой при ознакомлении с окружающим миром

В ходе описания развития поведения привязанности на первом году жизни использовались два основных критерия: плач и следование за матерью при ее уходе, а также радостное приветствие и попытки приблизиться к ней при ее возвращении. Другими критериями являются избирательная улыбка, адресуемая матери, обычно наблюдаемая в возрасте около четырех месяцев, а также движение в сторону матери и цепляние за нее, если ребенок испытывает тревогу. Еще одним показателем служит то, что ребенок, привязанный к матери, по-разному ведет себя в ее присутствии и без нее.

В своем исследовании поведения младенцев племени ганда Эйнсворт (1967) отмечает, что как только ребенок оказывается в состоянии ползать, он не все время находится возле матери. Наоборот, он совершает маленькие путешествия, удаляясь от нее и изучая новые предметы и других людей и, если ему позволяют, он даже может выйти из ее поля зрения. Однако время от времени он возвращается к ней, как бы для того, чтобы убедиться, что она на месте. Эти исследовательские вылазки резко прекращаются в двух случаях: а) если ребенок чего-то пугается или испытывает боль; б) если мать уходит. Тогда он возвращается к ней так быстро, как только может, с большими или меньшими признаками огорчения, либо беспомощно плачет. Самому младшему ребенку из племени ганда, у которого Эйнсворт наблюдала такую форму поведения, было двадцать восемь недель. Большинство детей вели себя подобным образом с восьми месяцев.

Начиная с этого возраста, ребенок по-разному ведет себя в присутствии матери и когда ее нет рядом. Эта разница особенно видна, когда он сталкивается с чужим человеком или оказывается в незнакомом месте. В присутствии матери большинство детей ведут себя значительно увереннее и готовы к исследованию окружающей обстановки; в отсутствие матери они становятся робкими, а нередко падают духом и расстраиваются. Эксперименты, демонстрирующие эти реакции у детей в возрасте одного года, описаны Эйнсворт и Уиттигом (Ainsworth, Wittig, 1969), а также Рейнгольд (Rheingold, 1969). Результаты всех этих исследований весьма определенны и наглядны. Эта тема рассматривается в гл. 16.

 

Чувства

Ни одна форма поведения не сопровождается более сильными чувствами, чем поведение привязанности. Лица, на которые оно направлено, пользуются любовью ребенка, и их приход он радостно приветствует.

Пока ребенок уверен в присутствии главного лица, к которому привязан, или его досягаемости, он чувствует себя в безопасности. Угроза его потери вызывает у него тревогу, а действительная потеря — горе; более того, и то, и другое часто вызывают у ребенка гнев. Все эти темы исследуются во втором и третьем томах.

 

В предыдущей главе было описано развитие поведения привязанности в жизненном цикле представителей пяти видов из отряда приматов — от макака-резуса до человека. Теперь задача состоит в том, чтобы обсудить, каким образом можно лучше всего понять природу этой формы поведения и контролирующие ее факторы.

До сих пор наиболее распространена теория вторичного влечения, поэтому полезно начать с рассмотрения ее истоков и современного состояния.

Теория вторичного влечения заключается в том, что желание быть с другими представителями вида возникает в результате получения от них пищи. Вот как пишут об этом Доллард и Миллер (Dollard, Miller, 1950): «Вероятно, опыт, получаемый в ситуации кормления, дает ребенку возможность приобрести привычку и желание (to learn to like to be) находиться в обществе других людей; т.е. он может создать основу способности к общению». Фрейд излагает эту мысль так: «Причина, по которой грудному ребенку необходимо ощущать присутствие матери, заключается только в том, что он уже по опыту знает, что мать незамедлительно удовлетворит все его потребности» (Freud, 1926. Р. 137); а позднее он говорит об этом более конкретно: «В своих истоках любовь связана с удовлетворенной потребностью в пище» (Freud, 1940. Р. 188).

Первое, что нужно заметить в отношении теории данного типа, — это то, что она основывается на предположении, а не на результатах наблюдений или экспериментов. Халл занимал позицию, согласно которой, существует Bgcwrta ограниченное число первичных потребностей (влечений) — потребностей в пище, жидкости, тепле и сексе, а все остальные формы поведения надстраиваются над ними в процессе научения. Фрейд исходил точно из такого же предположения. В дальнейшем обе теории — теория научения и психоанализ — разрабатывались на основе данного предположения так, словно оно уже получило свое подтверждение; больше оно не обсуждалось. Поскольку никакой другой теории в этой области не было, теория вторичного влечения появилась очень кстати и стала рассматриваться как самоочевидная истина.

Впервые данная теория была подвергнута серьезному сомнению в ранней работе Лоренца (Lorenz, 1935), посвященной запечатлению. Хотя эта работа была опубликована еще в 1935 г., результаты исследований Лоренца оставались мало известными до 1950 г. и оказали большое влияние на психологическую мысль только в последнем десятилетии. Его данные четко и недвусмысленно показали, что поведение привязанности может развиваться у утят и гусят без какой-либо связи с получением ими пищи или какого-либо другого положительного подкрепления. В первые же часы после своего появления на свет эти маленькие создания устремлялись вслед за любым движущимся предметом, который они видели перед собой, будь то их мать, другой человек, резиновый шар или картонная коробка; более того, начав следование за каким-либо конкретным объектом, они затем предпочитали его всем другим и следовали только за ним. Процесс научения, в ходе которого фиксируются отличительные признаки объекта, за которым следует детеныш, известен под названием «запечатление» (см. гл. 10).

После того как эксперименты Лоренца были повторены и его данные подтвердились, естественно было поставить вопрос: существует ли сходство в развитии поведения привязанности у млекопитающих и человека? Теперь имеются убедительные доводы в пользу утвердительного ответа. Поэтому те, кто продолжает придерживаться теории вторичного влечения, если они хотят, чтобы их теорию в будущем принимали всерьез, должны предоставить в ее пользу убедительные доказательства.

Что касается млекопитающих (кроме человека), то только для морской свинки, собаки, овцы и макака-резуса имеются бесспорные свидетельства, что поведение привязанности может развиваться по отношению к объекту, от которого не исходит никакого положительного подкрепления в виде пищи, тепла или сексуальной активности (Cairns, 1966а).

В одной из серий своих экспериментов Шипли (Shipley, 1963) показывает, что морские свинки, изолированные в течение четырех часов после рождения, при виде движущегося плоского белого деревянного предмета начинают за ним следовать. Их реакции не ограничиваются только приближением к объекту, но включают ряд других, типично социальных реакций — обнюхивание, облизывание и стремление к тактильному контакту. В другом эксперименте детеныши морской свинки в течение пяти дней оставались с матерью в полной темноте. Потом их отнимали от матери и помещали перед движущейся моделью на свету. И вновь они реагировали на модель приближением, следованием, а также демонстрировали другие реакции социального типа. Поскольку ранее детеныши находились в темноте, возможность переноса зрительного образа матери на модель отсутствовала, и так как приближение предшествовало контакту с моделью, любое влияние предыдущего контакта с матерью также можно было исключить.

Хотя эксперименты Скотта и его коллег со щенками (их обзор содержится в работе: Scott, 1963) носили не такой строгий характер, тем не менее они привели к впечатляющим результатам. Двух- или трехнедельных щенков полностью изолировали от людей и оставили с матерью и другими щенками из того же помета до начала эксперимента. Исследовались такие вопросы: приблизятся ли щенки к человеку и будут ли следовать за ним, если они ни разу не видели человека и он их не кормил, и если будут следовать, то в каком возрасте и при каких условиях.

В одном из экспериментов щенки сначала получали возможность видеть неподвижно сидящего человека в течение недели по десять минут каждый день, причем впервые это происходило, когда щенкам было либо три, либо пять недель. Они приближались к исследователю и проводили с ним десять минут. Те щенки, которые впервые видели человека в более старшем возрасте, чаще боялись его, — ни один из щенков в возрасте четырнадцати недель к нему не приближался. Таким образом, через несколько недель после начала ползания щенки приближались к человеку, несмотря на то, что он не двигался, а какая-либо связь с пищей здесь отсутствовала.

В другом эксперименте один из коллег Скотта (Фишер) после достижения щенками возраста трех недель держал их в полной изоляции, причем питание они получали с помощью механического приспособления. После этого их каждый день на короткое время выпускали и наблюдали за тем, как они будут реагировать на идущего человека. Все они начинали следовать за ним. В одной группе щенков не только никак не вознаграждали за это, но наоборот, каждый раз наказывали, когда они пытались следовать за человеком, «так что их контакт с человеком был связан только с болезненным опытом». Через несколько недель исследователь перестал их «наказывать». Щенки вскоре перестали убегать от человека; более того, они даже проводили с ним больше времени, чем щенки из контрольной группы, которых поощряли за приближение к человеку обычной лаской и добрым отношением.

Эксперименты Кэрнса с ягнятами дали сходные результаты (Cairns, 1966а, 1966b; Cairns, Johnson, 1965). Примерно с полутора месяцев ягненок находился в изоляции, но мог видеть и слышать, что происходит на экране включенного телевизора. Ягненок жался к телевизору, и когда спустя девять месяцев его выпустили из «заточения» и он не увидел поблизости телевизора, то сразу же стал его искать, а когда наконец нашел, устроился рядом с ним. В другом эксперименте ягнята росли в условиях, допускающих зрительный, слуховой и обонятельный контакт с собакой; в некоторых случаях ягненок и собака во избежание взаимодействия друг с другом были разделены решеткой. Спустя несколько недель, проведенных в разлуке, ягненок снова проявлял все признаки привязанности к собаке: не видя ее, он жалобно блеял и старался ее найти, а когда находил, то всюду сопровождал эту собаку. Таким образом, у ягнят привязанность может развиваться на основе одного лишь зрительного и слухового контакта с объектом, даже без физического взаимодействия с ним.

Кроме того, у ягнят так же, как у щенков, привязанность возникает, несмотря на плохое обращение с ними их «партнеров». Когда ягненка и собаку содержат в одной клетке, никак не ограничивая их действий, собака может кусать, трепать или как-то иначе досаждать ягненку. Однако несмотря на это, когда их разлучают, ягненок сразу же начинает искать собаку, а когда находит, стремится быть с ней рядом. Результаты всех этих экспериментов несовместимы с теорией вторичного влечения.

Аналогичным образом эксперименты Харлоу с макака-резусами также не подтверждают теорию вторичного влечения. В серии экспериментов детенышей обезьян сразу после рождения отнимали у матерей и в качестве замены давали им манекен (куклу) в виде проволочного цилиндра или такого же цилиндра, но обернутого мягкой тканью. Кормили детенышей из бутылочки, помещенной в один из манекенов. Это позволяло отдельно оценить влияние кормления и тактильного контакта к чему-то мягкому. Все опыты показали, что «успокаивающий контакт» вызывал поведение привязанности, а пища — нет.

В одном из экспериментов восемь детенышей обезьян содержали вместе с двумя манекенами — проволочным и матерчатым. Четырех обезьянок кормили (по требованию) из бутылочки, помещенной в матерчатый манекен, а других четырех — из бутылочки, помещенной в проволочный манекен, причем время, которое обезьянки проводили с манекенами, фиксировалось. Результаты показали, что независимо от того, из какого манекена поступала пища, все детеныши большую часть времени проводили возле тряпичного манекена. В то время как детеныши из обеих групп проводили в среднем по пятнадцать часов в день, уцепившись за тряпичный манекен, никто из них не проводил с проволочным манекеном больше часа или двух. Некоторые детеныши, получавшие пищу из проволочного манекена, ухитрялась сосать из бутылочки, продолжая в то же время держаться за матерчатый манекен. Харлоу и Циммерманн (Harlow, Zimmermann, 1959) приходят к следующему выводу:

«Эти данные делают очевидным, что фактор тактильного контакта имеет огромное значение для развития эмоциональных реакций на суррогатную мать [т.е. манекен], а кормление играет несущественную роль. По мере взросления и при наличии возможностей к изучению детеныш, получавший питание от проволочной матери, не обнаруживает ее предпочтения, как это должно было бы быть, если исходить из теории влечения, а вместо этого все больше тянется к матерчатой матери, от которой он не получал пищи. Эти данные идут вразрез с теорией эмоционального развития на основе редукции влечения (потребности)».

Ряд других экспериментов Харлоу также подтверждают этот вывод, особенно те опыты, где сравнивается поведение детенышей обезьян, которых растили в помещении с матерчатым манекеном, не имеющим бутылочки с пищей, с поведением обезьянок, росших в контакте с проволочным манекеном, служившим источником пищи. В двух таких экспериментах анализируется поведение детеныша обезьяны: 1) когда он встревожен и 2) когда он находится в незнакомой обстановке.

Если детеныш обезьяны, растущий рядом с матерчатым манекеном, лишенным источника пищи, чем-то встревожен, он сразу же начинает искать манекен и хвататься за него (точно так же, как в естественных условиях, детеныш сразу начинает искать свою мать и цепляется за нее). После этого детеныш успокаивается и даже начинает интересоваться объектом, который его испугал. Когда подобный эксперимент проводится с детенышем, растущим в клетке с проволочным манекеном, от которого он получает молоко, его поведение оказывается совершенно другим: он не ищет манекен, остается испуганным и не обнаруживает признаков исследовательской активности.

Во втором эксперименте детеныша обезьяны помещали в незнакомую для него комнату (площадью 4 м2 и высотой потолка 2 м), в которой было много разных «игрушек». Пока там находилась матерчатая «мать», обезьянка исследовала игрушки, используя манекен как базу, к которой она время от времени возвращалась. Однако если у детенышей такого манекена не было, они начинали

«метаться по комнате, бросаться на пол лицом вниз, обхватывать голову и туловище руками и горестно кричать... Присутствие проволочной матери нисколько не влияет на состояние детеныша. Контрольные опыты, проведенные с обезьянками, которые с момента рождения знали только кормящую их проволочную мать, обнаружили, что даже эти детеныши не выражали по отношению к ней никаких чувств, а ее присутствие нисколько их не успокаивало» (Harlow, 1961).

В обоих случаях типичное поведение привязанности адресуется матерчатому манекену, не имеющему отношения к кормлению, а не «кормящему» проволочному.

С выводами Харлоу относительно поведения детенышей макака-резусов согласуется опыт Роуэлл, полученный в ходе наблюдений за детенышем бабуина. Бабуин получал питание из бутылочки; он мог также сосать куклу и, когда хотел, цепляться за свою попечительницу. Оказалось, что он проявлял интерес к бутылочке, только когда был голоден. В таком случае он с нетерпением хватал ее. В другое время его поведение было обращено на куклу или «на приемную мать»: «бутылочка, хотя он иногда и брал ее в рот, казалось, интересовала его не больше, чем любой другой предмет такого же размера» (Rowell, 1965).

Очевидно, что в экспериментах Харлоу влияние пищи сказывалось в том, что матерчатый манекен становился более привлекательным, чем другой. Например, при наличии выбора из двух матерчатых манекенов, скажем, зеленого с бутылочкой для питания и желтовато-коричневого без бутылочки, детеныш проводил значительно больше времени, цепляясь за манекен, служащий источником пищи; в возрасте сорока дней он проводил на «кормящем» манекене около одиннадцати часов в день, а на «не кормящем» — восемь. Но даже это небольшое предпочтение сокращалось, так что в возрасте четырех месяцев отношение к обоим манекенам становилось одинаковым (Harlow, 1961).

Интересно, что подобно Фишеру, который обнаружил, что, несмотря на наказание, щенки неотступно следуют за объектом, и Кэрнсу, который то же самое наблюдал у ягнят, Харлоу установил, что при угрозе наказания детеныш обезьяны начинает цепляться еще сильнее. В одном из экспериментов матерчатый манекен имел отверстия, через которые подавался сжатый воздух. Условным раздражителем служил зуммер, предупреждавший детенышей о скором и сильном порыве ветра, чего, как известно, обезьяны очень боятся. Вскоре детеныши уже знали, чего следует ожидать, но вместо того, чтобы уклоняться от струи воздуха, они все делали наоборот: прижимались к манекену с еще большей силой и в результате получали в лицо и живот струи воздуха максимальной мощности (Harlow, 1961; Rosenblum, Harlow, 1963). С особой силой поведение привязанности проявилось также у тех детенышей обезьян, матери которых плохо с ними обращались (Seay, Alexander, Harlow, 1964). Конечно, это парадоксальное явление возникает как неизбежный результат того, что поведение привязанности вызывается чем-то пугающим. Этот вопрос обсуждается подробнее в следующей главе.

 

Теория вторичного влечения применительно к человеку

Хотя все эти эксперименты показывают несостоятельность теории вторичного влечения применительно к млекопитающим животным, тем не менее в отношении человека они оставляют вопрос открытым. Данные, касающиеся человека, не позволяют сделать окончательный вывод. Однако ряд наблюдений дает возможность предполагать, что факторы, способствующие поведению привязанности у человека, не слишком отличаются от факторов, действующих у родственных ему млекопитающих животных.

Во-первых, хорошо известно, что человеческий детеныш от рождения обладает способностью к цеплянию, сила которого позволяет удерживать свой вес, — способность, увидев которую, Фрейд назвал «хватательным инстинктом» (Freud, 1905. Р. 180). Во-вторых, младенцы любят находиться в обществе людей. Уже в первые дни жизни они успокаиваются в процессе общения, когда их берут на руки, говорят с ними или ласкают. Очень скоро им, по-видимому, начинает нравиться наблюдать за движением людей. В-третьих, интенсивность реакций лепета и улыбки у детей растет, если взрослый дает на них чисто социальный ответ, т.е. уделяет малышу даже немного внимания (Brackbill, 1958; Rheingold, Gewitz, Ross, 1959). He требуется ни еда, ни уход, хотя их наличие может оказать положительное влияние. Таким образом, имеются убедительные данные, что человеческий детеныш «устроен» так, что с готовностью реагирует на социальные раздражители и быстро включается в социальное взаимодействие (см. дальнейшее обсуждение этой темы в гл. 14).

Готовность реагировать на социальные стимулы у детей на самом деле так велика, что нередко они привязываются даже к другим младенцам такого же возраста или немного старше. Они протестуют против их ухода и пытаются следовать за ними, а когда те возвращаются, они приветствуют их и тянутся к ним. Случаи привязанности такого рода описаны Шаффером и Эмерсоном (Schaffer, Emerson, 1964а). Они также составляют предмет статьи Анны Фрейд и Софи Данн (Freud, Dann, 1951), в которой рассказывается о группе из шести детей в возрасте от трех до четырех лет, находившихся в концентрационном лагере и, очевидно, постоянно общавшихся только друг с другом. Авторы подчеркивают, что «положительные чувства дети испытывали исключительно к членам своей группы... они очень заботились друг о друге, но в то же время больше никто и ничто их не интересовало».

Тот факт, что маленький ребенок может привязаться к другим детям того же возраста или постарше, означает, что привязанность может возникать в отношении лица, никак не связанного с удовлетворением физиологических потребностей ребенка. Это справедливо даже в случае, когда лицом, к которому привязывается ребенок, является взрослый человек. Среди тех, кто, по оценке Шаффера и Эмерсона, были главными (или одними из нескольких основных) лицами, к которым были привязаны шестьдесят шотландских детей, участвовавших в исследовании, не менее одной пятой «никак не были связаны с физическим уходом за ребенком. Очевидно, привязанность может развиваться, — делают они вывод, — даже если люди, на которых она направлена, не имеют никакого отношения к удовлетворению физических потребностей». Факторы, от которых, по мнению этих исследователей, наиболее явно зависит, к кому будет испытывать привязанность ребенок, — это быстрота, с которой человек реагирует на сигналы ребенка, и интенсивность взаимодействия с ним.

Достоверность этих данных подтверждается результатами недавно проведенной экспериментальной работы, которая показывает, что один из самых эффективных способов улучшить выполнение ребенком любой задачи на перцептивное различие или выработку двигательного навыка, — это награда дружелюбной реакцией со стороны другого человека. Бауэр (Bower, 1966) описывает, как начиная с двухнедельного возраста можно исследовать зрительный мир младенцев на основе метода оперантного научения, когда подкреплением служит всего лишь появление перед ребенком взрослого, произносящего «ку-ку». Стивенсон (Stevenson, 1965) описывает ряд исследований, в которых навыки выполнения детьми простых задач формируются на основе минимального социального одобрения каждого правильного ответа.

Таким образом, данные подобного рода служат серьезным подтверждением точки зрения, согласно которой поведение привязанности у человека, так же как у животных, может развиваться без традиционного подкрепления пищей и теплом. Это означает, что для признания самостоятельности теории вторичного влечения применительно к человеку, когда доказана ее несостоятельность в отношении довольно близких, родственных для человека видов, необходимы новые убедительные данные, которые пока отсутствуют. Каковы же в таком случае причины сохранения теории вторичного влечения?

Среди нескольких причин, по которым психоаналитики не спешат с ней расставаться, — это потребность в какой-то теории, объясняющей высокую частоту встречаемости оральных симптомов при всех видах невротических и психологических состояний.

На основе теории вторичного влечения такие симптомы легко объяснимы, если их рассматривать как регрессию к более ранней стадии нормального развития, когда объектные отношения сводятся исключительно к отношениям орального типа. Если такое объяснение признается неприемлемым, то что предлагается в качестве альтернативы? Существуют три подхода к этой проблеме.

Во-первых, даже если в соответствии с выдвинутой гипотезой поведение привязанности возникает и развивается независимо от получения пищи, оно, тем не менее, зависит от сосания — это парадоксальное положение подробно обсуждается в следующей главе. По этой причине теория регрессии может не отвергаться полностью.

Во-вторых, на основе механизмов символического замещения оральные стимулы могут иногда рассматриваться больным как эквивалент отношений с человеком, поскольку часть для него репрезентирует целое.

В-третьих, по-видимому, во многих случаях оральную активность следует отнести к смешанному типу активности, которая возникает в случае фрустрации какой-то иной активности и которая выглядит как не связанная с контекстом действия. Возможные механизмы возникновения таких видов активности в ситуациях конфликта обсуждались в гл. 6. Поскольку постулируемые процессы совершаются на досимволическом (infra-symbolic) уровне, краткое обсуждение их роли в жизни человека может оказаться полезным.

При работе с людьми мы так привыкли видеть, что один вид деятельности выполняется вместо другого, в символическом плане равноценного, что, быть может, нелегко представить, что сходные замещения могут встречаться и на досимволическом уровне. Приведем два примера. Ребенок, лишенный внимания, сосет большой палец; ребенок, разлученный с матерью, переедает. Можно полагать, что в таких ситуациях большой палец и пища символизируют мать в целом или, по крайней мере, ее грудь и молоко. Альтернатива состоит в рассмотрении таких действий как замещений, возникающих в результате психологических процессов досимволического уровня, например процессов, лежащих в основе гнездостроительного поведения воинственных чаек; другими словами, это постулирование того, что в ситуации фрустрации привязанности ребенка к матери сосание им пальца или переедание возникают как не связанные с контекстом виды активности не символического характера. Заслуживает внимания тот факт, что нечто похожее встречается также у низших приматов и у человекообразных обезьян. У детенышей макака-резуса и шимпанзе, выращенных без матери, за которую они могли бы цепляться, наблюдается чрезмерно выраженное аутоэротическое сосание. Ниссен отмечает, что в то время как у детенышей шимпанзе, выросших с матерями, сосание большого пальца не наблюдалось, оно встречалось у 80% обезьян, росших в условиях изоляции. То же самое имеет место и у макака-резусов. В лаборатории Харлоу взрослая самка макака-резуса обычно сосала свою собственную грудь, а самец — свой пенис. Оба выросли в изоляции. В этих случаях то, что следовало бы назвать оральными симптомами, получило развитие в результате лишения детеныша привязанности к матери на основе процессов, которые явно относятся к до- символическому уровню. Не может ли то же самое относиться и к оральным симптомам у детей?

В этой связи наводят на размышления наблюдения Анны Фрейд и Софи Данн за детьми, побывавшими в концентрационном лагере: «Питер, Руфь, Джон и Лия — все были неисправимыми любителями сосать большой палец». Авторы приписывают данную привычку тому, что этим детям «мир объектов» принес одни разочарования». Они продолжают:

«То, что слишком интенсивное сосание прямо зависело от нестабильности их объектных отношений, подтвердилось в конце года, когда дети узнали, что их должны увезти из Буллдогз Банк: сосание пальца в дневное время стало у всех них доминирующим занятием. Их упорство в получении орального удовольствия... колебалось в соответствии с отношением детей к окружающей обстановке...»

Если этот вид замещения может встречаться у детей, не может ли процесс, протекающий на досимволическом уровне, также отвечать, по крайней мере, за оральные симптомы у взрослых людей, возникающие в том случае, когда все их объектные отношения в целом по какой-то причине становятся для них затруднительными?

Оправдан ли такой подход к анализу оральных симптомов, покажут лишь дальнейшие исследования. Он обозначен здесь с целью показать, что предложенная теория поведения привязанности может привести к построению логичной альтернативы традиционным объяснениям оральных симптомов на основе теории вторичного влечения.

 

Б случае отказа от теории вторичного влечения и попыток найти ключи к новой теории в работе Лоренца, а также в исследованиях, вдохновленных им, возникает вопрос: можно ли уподобить процесс развития поведения привязанности у человека запечатлению?

В своих ранних работах, посвященных запечатлению, Лоренц (Lorenz, 1935) прямо отрицал наличие у млекопитающих какого-либо процесса, подобного запечатлению. Со временем, однако, взгляды по этому вопросу изменились. С одной стороны, представления о запечатлении расширились (см. гл. 10), с другой — экспериментальная работа с млекопитающими (речь пока не идет о человеке) показала, что, по крайней мере, развитие некоторых их видов можно успешно сравнивать с развитием птиц, вьющих гнезда, поскольку между ними имеется определенное сходство. Поэтому при условии, что не делается никаких поверхностных предположений, о чем предупреждал Хайнд (Hinde, 1961, 1963), полезно рассмотреть вопрос о существовании чего-либо, напоминающего запечатление у человека. Этот вопрос вновь поднимает уже возникавшую проблему: имеется ли подобный процесс у млекопитающих животных?

 

Млекопитающие животные

В предыдущем разделе было достаточно ясно показано, что ход развития поведения привязанности у некоторых видов млекопитающих имеет много общего с тем, как развивается привязанность у птиц, вьющих гнезда. Например, вначале многие реакции, которые должны адресоваться матери, может вызывать широкий круг объектов. Но обычно вскоре происходит сужение круга эффективных объектов-стимулов. По-видимому, это происходит благодаря научению в результате воздействия, а также благодаря подкреплению определенных признаков объекта, идущему от тактильного контакта, движения и звука, которым мать зовет своего детеныша. После того как изучены характерные особенности самки, к которой привязан детеныш, его реакции в основном либо полностью направляются на нее. Более того, как только предмет выбран, его предпочтение обычно становится весьма устойчивым, так что смещение поведения привязанности от знакомого животного на новое и незнакомое делается все более и более затруднительным. Основная причина этого состоит в том, что у млекопитающих, как и у птиц, реакция на любое незнакомое животное по мере взросления детеныша становится все теснее связанной со страхом и реакцией убегания (удаления).

Роль реакций страха в ограничении возможностей для развития привязанности по мере взросления детеныша хорошо показана Скоттом (Scott, 1963) в экспериментах со щенками, о которых уже упоминалось. Если щенку, впервые увидевшему человека, было не больше пяти недель, у него сразу же возникала реакция приближения к нему. Напротив, семинедельные щенки, впервые оставленные с человеком, в течение первых двух дней эксперимента старались держаться от него подальше и пробовали приблизиться только в последующие дни. Другие щенки, которым было по девять недель, первые три дня держались на расстоянии от человека, а щенки, которые впервые увидели человека в возрасте четырнадцати недель, вообще ни разу не приближались к нему на протяжении всей недели, пока шел эксперимент. Только в результате заботливого отношения к ним в течение долгого времени, пишет Скотт (там же), щенки из последней группы преодолели свой страх; но даже после этого в своей последующей жизни они продолжали побаиваться людей.

Результаты опытов Харлоу с макака-резусами дают сходные по смыслу результаты. До шести-семи недель детеныши обезьян проявляют слабые реакции страха в ответ на зрительные стимулы (Harlow, Zimmermann, 1959). Поэтому до этого возраста детеныш охотно приближается к любому новому животному или объекту; однако позднее у него нарастают реакции избегания. Например, детеныш, которого в течение первых трех месяцев жизни держали в социальной изоляции, при помещении его вместе с другими обезьянами проявляет крайнюю степень тревоги: он буквально «приклеивается» к одному месту и отказывается от пищи. Но и в этом случае через несколько недель детеныши в какой-то мере восстанавливаются, а через пару месяцев довольно активно начинают играть с другими обезьянками (Griffin, Harlow, 1966). Однако те детеныши, которые находились в социальной изоляции в течение первых шести месяцев жизни, не обнаруживали признаков восстановления. Животные, которые провели в социальной изоляции шестнадцать месяцев, при переводе их в другую обстановку практически могут только сидеть, сжавшись и обхватив себя руками, и раскачиваться из стороны в сторону. Так продолжается, по крайней мере, два-три года (Mason, Sponholz, 1963). Столь ущербное поведение объясняется, по-видимому, их паническим страхом перед всем новым, включая, конечно, и других обезьян.

Таким образом, и у щенков, и у макака-резусов период времени, наиболее благоприятный для развития привязанности, ограничен. После окончания данного периода возможность формирования привязанности к новому объекту, хотя и остается, но все более и более затрудняется.

В этом отношении, как и во многих других, связанных с развитием поведения привязанности, между млекопитающими и птицами имеется много общего. Действительно, учитывая то, что любые черты сходства — это следствие конвергентной эволюции, а не результат действия некоего общего наследственного механизма, степень сходства поразительна. Как указывает Хайнд (Hinde, 1961), это несомненное следствие общей проблемы выживания, которая стоит перед всеми представителями животного мира.

 

Запечатление у человека

Из последующих глав станет ясно, что (насколько нам известно в настоящее время) развитие поведения привязанности у детей хотя и происходит намного медленнее, чем у детенышей млекопитающих животных, но в целом с ним не расходится. Существует множество свидетельств, подтверждающих этот вывод, и нет данных, противоречащих ему.

Имеющиеся в настоящее время сведения о развитии поведения привязанности у людей можно кратко суммировать в тех восьми пунктах, которые были представлены в гл. 10 при описании данных о запечатлении у птиц.

1 Любые социальные реакции у младенцев сначала возникают в ответ на широкий набор стимулов, который позднее сужается, а через несколько месяцев после рождения сводится к стимулам, исходящим от одного или всего лишь нескольких лиц.

2 Имеются данные о том, что в ответ на одни виды стимулов социальные реакции возникают заметно чаще и легче, чем на другие.

3 Чем больше у ребенка опыт социального взаимодействия с каким-либо человеком, тем сильнее становится его привязанность к этому человеку.

4 Тот факт, что научение распознавать разные лица обычно возникает вслед за зрительным и слуховым сосредоточением, предполагает, что, возможно, определенную роль в этом играет научение в результате воздействия.

5 У большинства детей поведение привязанности к предпочитаемому ими лицу развивается на первом году жизни. Можно предполагать, что на протяжении первого года имеет место сензитивный период, во время которого поведение привязанности развивается наиболее легко.

6 Маловероятно, чтобы начало сензитивного периода относилось ранее, чем к шестинедельному возрасту, скорее он может начаться на несколько недель позже.

7 Примерно с полугода, а вполне отчетливо — после восьми-девяти месяцев маленькие дети начинают реагировать на появление незнакомых людей страхом, причем реакции страха у них усиливаются по сравнению с более младшим возрастом. Из-за увеличения частоты и силы реакций страха развитие привязанности к новому лицу в конце первого года жизни (и позднее) становится все более затруднительным.

8 Как только у ребенка возникает сильная привязанность к определенному лицу, он начинает выделять это лицо из всех других, и это предпочтение обычно сохраняется, даже в случае разлуки с ним.

Данные, подтверждающие эти положения, представлены в последующих главах.

Таким образом, исходя из того, что нам известно в настоящее время, можно сделать вывод, что сам ход развития поведения привязанности у ребенка и ее избирательное сосредоточение на определенном лице весьма сходны с тем, как происходит развитие поведения привязанности у млекопитающих животных и птиц. Поэтому имеются все основания, чтобы отнести развитие привязанности к процессу запечатления, при условии что этот термин используется в наиболее принятом в настоящее время широком значении. На самом деле, в противном случае возник бы совершенно необоснованный разрыв между поведением привязанности у человека и других биологических видов.

 

Взаимодействие как результирующая нескольких видов поведения

Каждый, кто имеет возможность в течение какого-то времени наблюдать за поведением матери и ее годовалого или двухлетнего ребенка, может обнаружить, что оба они демонстрируют множество разных форм поведения. В то время как одни формы поведения (у каждого из партнеров) содействуют достижению и сохранению позиции близости друг к другу, многие другие формы поведения имеют совсем иную направленность. Какие-то из них вообще никак не связаны с поддержанием близости: мать готовит или шьет; ребенок играет с мячом или опустошает сумку матери. В другом случае поведение прямо противоположно сохранению близости: мать идет в другую комнату или ребенок выходит, чтобы вскарабкаться по лестнице. Может иметь место еще одна форма поведения, противоположная поискам близости: иногда (обычно довольно редко) мать или ребенок могут быть так раздражены, что постараются отойти друг от друга подальше. Поэтому нахождение рядом — это лишь один из результатов многообразного по своим последствиям поведения этих двух партнеров.

Тем не менее крайне маловероятно, что когда-нибудь дистанция между ними превысит некое максимально допустимое значение. Но если это все же случится, то кто-то из них очень скоро постарается сократить расстояние. В одних случаях инициатива принадлежит матери — она зовет ребенка или идет посмотреть, куда он забрался; в других — инициативу может взять на себя ребенок, прибежав обратно к матери или плачем призывая ее к себе.

Таким образом, в паре мать — ребенок существует определенное динамическое равновесие. Дистанция между ними, как правило, сохраняется в определенных устойчивых пределах, несмотря на это, их поведение в отдельные моменты может быть несогласованным, противоречивым, нейтральным или содержащим элементы соперничества. Чтобы понять, как это происходит, полезно рассмотреть пространственные отношения, складывающиеся между матерью и ребенком, как результирующую четырех следующих видов поведения:

а) поведение привязанности ребенка;

б) поведение ребенка, противоположное привязанности, в первую очередь исследовательское поведение и игра;

в) поведение матери, связанное с уходом и заботой о ребенке;

г) поведение матери, противоположное родительской заботе.

Формы поведения, которые относятся к пунктам «а» и «в»,

имеют однотипные функции; в пунктах «б» и «г» сосредоточены формы поведения с функциями разного типа.

Интенсивность каждого из четырех видов поведения может значительно колебаться в разные моменты времени — вплоть до полного его отсутствия. Более того, на поведение любого вида может влиять наличие или отсутствие поведения других видов, поскольку результаты одного вида поведения могут вызывать или, напротив, тормозить поведение остальных видов. Например, когда мать куда- то позовут, у ребенка, скорее всего, возникнут проявления поведения привязанности, а его исследовательское поведение при этом затормозится; и наоборот, когда ребенок в своей исследовательской активности заходит слишком далеко, у матери, как правило, возникает поведение, связанное с заботой о ребенке, а любая другая ее деятельность тормозится. У счастливой пары присутствуют все четыре вида поведения, которые гармонично развиваются вместе. Однако всегда есть риск возникновения конфликта.

Данный анализ показывает, что поведение привязанности ребенка — это лишь один из четырех самостоятельных видов поведения, два из которых свойственны ребенку, а другие два — матери. Из них и складывается взаимодействие между матерью и ребенком. Прежде чем продолжить обсуждение поведения привязанности, полезно кратко рассмотреть каждый из трех оставшихся видов поведения. Начнем с того, который можно наблюдать, когда ребенок отходит от матери, и который противоположен поведению привязанности.

 

Исследовательское поведение и игра

За последние десять лет широкое признание получила точка зрения, когда-то высказанная Пиаже, согласно которой, исследовательская активность представляет собой такой же самостоятельный и важный вид поведения, как питание и спаривание, являющиеся признанными видами поведения. Исследовательское поведение имеет три основные формы: первая — ориентировочные реакции головы и тела, которые приводят органы чувств в наилучшее положение для восприятия объекта-стимула и обеспечивают готовность к действию мышечной и сердечно-сосудистой систем; вторая — это физическое приближение к объекту-стимулу, благодаря которому все органы чувств получают о нем большую информацию и точнее ее воспринимают; третья форма — это обследование объекта путем манипулирования с ним или разного рода экспериментирования. Такое поведение имеется у всех видов птиц и млекопитающих, но особенно ярко оно представлено у отдельных видов: среди птиц — у ворон, среди млекопитающих — у приматов, причем оно и большей степени присутствует у птенцов и детенышей млекопитающих животных, чем у взрослых особей.

Исследовательское поведение обычно вызывают стимулы, которые отличаются новизной и/или сложностью, причем эти признаки часто сочетаются. Любой новый предмет, оставленный в клетке животного — обезьяны, крысы или носорога, — рано или поздно исследуется и пристально изучается. Через некоторое время интерес к нему угасает, так как «пропадает новизна». Но каждый новый предмет вновь вызывает интерес, точно так же, как и старый, если после определенного перерыва снова положить его в клетку.

Животное может долгое время заниматься каким-либо предметом, нажимая на его рычаги или открывая дверцы, при этом наградой за труды является не что иное, как сам новый предмет, с которым можно играть, или какая-то новая картина, которую можно рассматривать. Пищевое подкрепление не требуется. Более того, когда пища и новый предмет появляются одновременно, предпочтение обычно отдается новому предмету, даже если животное голодно.

Люди, особенно дети, ведут себя так же. Каждая мать знает, что малышу нравится наблюдать за меняющейся картиной, и, как это подтвердила в своем исследовании Рейнголд (Rheingold, 1963а), уже четырехмесячный младенец быстро научается прикасаться к маленькому шарику, и если после этого ему показывают коротенький фильм, повторяет это действие. Каждая мать также знает, что, когда в поле зрения маленького ребенка появляется что-то новое или кто-то незнакомый, он сразу же перестает есть.

Влияние свойства новизны на ребенка так велико, что сравнение «как ребенок с новой игрушкой», по сути дела, стало служить для обозначения полной поглощенности человека каким-то предметом.

Таким образом, исследовательское поведение не является простым дополнением к пищевому или сексуальному поведению. Это самостоятельный вид поведения. Лучше всего его можно представить как поведение, механизмы которого связаны с набором систем управления, которые в ходе эволюционного процесса были выработаны для выполнения особой функции — извлечения информации из окружающей среды. Как и другие системы управления поведением, эти системы активизируются при воздействии стимулов, обладающих определенными характерными чертами, и тормозятся под действием стимулов с другими характерными чертами. В данном случае активизирует системы свойство новизны, а прекращает их действие — привыкание. Что-то новое превращается в знакомое именно благодаря особому свойству исследовательского поведения, оно же преобразует активизирующий стимул в тормозящий.

Парадоксальная особенность исследовательского поведения в том, что фактически те же самые свойства, которые вызывают исследование, инициируют также и тревогу, попытки удаления и бегства. По этой причине животное или ребенок часто одновременно демонстрирует и попытки приблизиться к заинтересовавшему его предмету, и готовность тут же со страхом убежать от него; или же эти действия быстро чередуются. Как правило, в обоих случаях тревога сменяется интересом. Абсолютно незнакомый предмет сначала вызывает только реакцию избегания. Далее идет изучение его на расстоянии — часто напряженное и продолжительное. Затем, при условии, что предмет остается на месте, не издает никаких угрожающих звуков и не пугает своим видом, животное или ребенок скорее всего рано или поздно приблизится к предмету и станет его исследовать — сначала осторожно, потом более уверенно. У большинства живых существ такой процесс значительно ускоряется в присутствии другой, доброжелательно настроенной к нему особи; а у ребенка или детеныша животного — в присутствии своей матери.

Игра со сверстниками, по-видимому, возникает как продолжение исследовательской активности и игры с неодушевленными предметами. То, что Харлоу (Harlow, Harlow, 1965) пишут о детенышах обезьян, вероятно, в равной степени относится и к детям:

«Факторы, вызывающие исследовательскую активность в отношении неодушевленных предметов и других особей, несомненно, схожи... Движущиеся физические предметы предоставляют обезьяне возможность для взаимодействия и реагирования, но ни один подвижный предмет не может дать детенышу человекообразных обезьян такие возможности для получения стимулирующей обратной связи, которые создаются социальным партнером или партнерами... Очевидно, стадия игры начинается с индивидуальной активности, в ходе которой осваиваются сложные способы использования физических предметов... Эти индивидуальные игровые паттерны... вне всякого сомнения являются предвестниками многообразных и сложных реакций, которые впоследствии появляются в игровом взаимодействии».

Если ребенка забрать у матери, исследовательское поведение и игра сменяются у него поведением привязанности. Напротив, ситуация возвращения матери к ребенку показывает, что материнское поведение вызывает у него ответное поведение привязанности.

 

Материнская забота

У всех млекопитающих, включая человека, материнское поведение довольно разнообразно. У ряда видов животных полезно прежде всего различать вскармливание, сооружение гнезда и возвращение матерью детеныша на место. Каждый из этих видов материнского поведения имеет жизненно важное значение для сохранения потомства, но в настоящий момент наибольший интерес для нас представляет поведение, направленное на возвращение детеныша.

Возвращение детеныша можно определить как любого рода родительское поведение, прогнозируемым результатом которого является либо возвращение детенышей в гнездо, либо к самой матери, либо то и другое. Грызуны и плотоядные переносят детенышей в зубах, приматы пользуются для этого передними конечностями. Помимо этого, животные большинства видов зовут своих детенышей, издавая характерный звук — обычно он тихий, нежный и низкий. Вызывая поведение привязанности, этот звук способствует возвращению детеныша к матери.

У людей поведение, направленное на возвращение ребенка, включается в состав разных понятий; «материнская забота» («mothering»), «материнский уход за ребенком» («maternal саге»), «опека» («nurturance») и др. В одних контекстах предпочитают использовать наиболее общий термин «материнская забота», в других — «возвращение ребенка». Термин «возвращение ребенка» привлекает внимание, в частности, к тому обстоятельству, что значительное место в поведении матери занимают действия, направленные на сокращение дистанции между ней и ребенком, а также на сохранение с ним тесного физического контакта. Этот важный факт может легко выпасть из поля зрения в случае использования других терминов.

Возвращая к себе детеныша, мать, принадлежащая к отряду приматов, берет его на руки и прижимает к себе. Поскольку поведение привязанности дает сходный результат, очевидно, что и поведение возвращения легче всего представить с помощью аналогичных понятий. Тогда его можно определить как опосредствованное рядом систем управления поведение, прогнозируемый результат которого заключается в сохранении детеныша в непосредственной близости. Можно изучить условия, при которых активизируются и прекращают свое действие эти системы. В число организмических факторов, которые влияют на активацию, наверняка, входит гормональный уровень матери. Среди факторов внешней среды можно назвать местонахождение и поведение малыша: например, когда он удаляется далее определенного расстояния или когда плачет, мать, как правило, предпринимает необходимые меры. А если у нее есть основания для тревоги или она видит, что детеныша уносит кто-то другой, она тут же начинает энергично действовать. Только когда детеныш оказывается в безопасности, т.е. у нее на руках, эта форма поведения прекращается. В какие-то другие моменты, особенно когда ее малыш, находясь поблизости, с удовольствием играет со знакомыми особями, мать может позволить ему это. Однако нельзя сказать, что ее стремление вернуть его дремлет: скорее всего, она не спускает с детеныша глаз и находится в постоянной готовности действовать при малейшем звуке его плача.

Поведение матери, направленное на возвращение детеныша, и поведение самого детеныша имеют сходные результаты. Аналогичным образом имеет место сходство процессов, которые ведут к выбору конкретных объектов, которым адресуется поведение возвращения детеныша, с одной стороны, и поведение привязанности — с другой. Точно так же как детеныш начинает адресовать свое поведение привязанности конкретной матери, так и поведение возвращения начинает направляться на определенного детеныша. Данные показывают, что у всех видов млекопитающих процесс распознавания детеныша занимает несколько часов или дней после рождения и что, если детеныш признан своим, мать направляет свою заботу только на этого конкретного детеныша.

Имеется и третий аспект сходства между поведением матери, направленным на возвращение детеныша, и поведением привязанности детеныша — он касается их биологической функции. Нахождение матери в непосредственной близости к детенышу и возможность прижать его к себе в случае опасности — такое поведение явно несет функцию защиты. В природной среде основная опасность, от которой детеныш оказывается таким образом защищен, вероятнее всего, исходит от хищников. Другие опасности — это падение с высоты и утопление.

Наиболее элементарные формы поведения матери, направленные на возвращение детеныша, наблюдаются у низших и человекообразных обезьян, однако такое поведение вполне отчетливо можно видеть и у людей. В обществе первобытного типа мать обычно находится рядом со своим ребенком, во всяком случае на таком расстоянии, чтобы можно было его видеть и слышать. Тревога матери или плач ребенка сразу же заставляют ее действовать. В более развитом обществе подобная ситуация выглядит сложнее, отчасти потому, что мать нередко поручает кому-то вместо себя часть дня следить за ребенком. Но даже в таком случае большинство матерей испытывают сильное желание находиться вблизи своих грудных или чуть постарше детей. Поддаются ли они своему желанию или преодолевают его, это зависит от множества факторов — личностных, культурных и экономических.

 

Формы материнского поведения, противоположные заботе о ребенке

Ухаживая за своим ребенком, мать продолжает заниматься множеством других дел. Некоторые из них хотя и не противоречат осуществлению заботы о ребенке, тем не менее в большей или в меньшей степени конкурируют с ней. Однако имеются и такие формы поведения, которые прямо противоположны заботе о ребенке и внутренне не совместимы с ней.

Поведение, которое в какой-то степени конкурирует с уходом за ребенком, — это обычные домашние обязанности. Но все же большинство из них при необходимости можно в любой момент оставить, так что они вполне совместимы с уходом за ребенком. Некоторые занятия не так легко отложить; труднее всего прервать или отложить дела, связанные с требованиями остальных членов семьи, особенно мужа и других маленьких детей. Поэтому мать неизбежно испытывает противоречивые чувства, что может отражаться на ее заботе о ребенке.

Однако занятия матери, которые с точки зрения затраты времени и сил конкурируют с ее заботой о ребенке, на самом деле, ни в коем случае нельзя отнести к категории поведения, которое по своей сути несовместимо с уходом за ребенком. Таковым является поведение, когда матери неприятно касаться своего ребенка или когда ее раздражает его крик, — и то, и другое может вести к избеганию матерью общения со своим ребенком. Хотя избегание ребенка матерью иногда и случается, оно, как правило, не бывает ни частым, ни продолжительным, а если возникает необходимость, оно быстро сменяется заботой о нем, что является нормой. У матери, страдающей эмоциональными нарушениями, оно может очень сильно мешать уходу и заботе о ребенке.

Таким образом, точно так же как поведение привязанности ребенка уравновешивается его исследовательским поведением и игрой, поведение матери, направленное на возвращение ребенка, уравновешивается рядом занятий, конкурирующих и несовместимых с ним.

Итак, мы завершаем краткий обзор некоторых видов поведения ребенка и матери, которые вместе с поведением привязанности ребенка составляют процесс взаимодействия матери и ребенка.

Необходимо помнить, что такое взаимодействие всегда сопровождается сильнейшими чувствами и эмоциями — радостными или противоположными им. Когда это взаимодействие протекает согласованно, каждый из участников выражает огромное удовольствие от общения друг с другом, особенно в ответ на проявления любви со стороны партнера. Напротив, если в ходе взаимодействия постоянно возникают конфликты, каждая из сторон обычно испытывает сильное беспокойство или подавленность, особенно если одна отвергает другую.

Пользуясь терминологией теории, кратко изложенной в гл. 7, можно сказать, что внутренние критерии (стандарты), на основе которых как мать, так и ребенок оценивают результаты поведения, — это то, насколько они способствуют формированию привязанности. А именно: близость и взаимная нежность оцениваются позитивно, принося обеим сторонам чувство удовольствия, в то же время отдаленность и проявления отвержения оцениваются негативно - они неприятны и болезненны для обоих партнеров. Вероятно, у человека нет более четких и надежных критериев оценки внешних условий, чем результаты и последствия своего поведения. Такими надежными критериями нормальных условий, на самом деле, являются любовь ребенка к матери, а матери к ребенку. Эти условия как бы сами собой разумеются, поскольку внутренне присущи природе человека. Поэтому, если в ходе развития эти условия заметно отклоняются от нормы, что иногда случается, речь следует вести о патологии.

 

Ответственность за сохранение близости и ее переход от матери к ребенку

В период младенчества и детства у всех высших приматов постепенно происходит переход ответственности за сохранение близости и контакта от матери к детенышу.

У всех этих видов, включая человека, вначале поведение привязанности у младенца либо отсутствует, либо крайне несовершенно. Он или недостаточно силен, чтобы держаться за мать, или еще не может передвигаться, или, когда он уже умеет передвигаться, то легко может отбиться и слишком отстать от матери. Поэтому на протяжении стадии младенчества сохранение близости детеныша к матери достигается в основном благодаря усилиям самой матери. Сначала она держит ребенка на руках — это происходит одинаково и у человекообразных обезьян, и у первобытного человека; в более развитом человеческом обществе эта стадия представлена периодом, когда мать кладет ребенка в колыбель или носит на спине в рюкзаке «кенгуру». В любом случае вся ответственность за ребенка целиком лежит на матери, и она практически никогда не оставляет его, если только не перепоручает заботу о нем кому-то вместо себя.

Следующая стадия — это период, когда малыш так или иначе начинает передвигаться. У макака-резусов это происходит через пару недель после рождения, у горилл — через месяц — два, а у человека — начиная с полугода. Для всех них характерно следующее: хотя малыш часто обнаруживает очень сильное стремление быть рядом с матерью, его способность последовательно действовать в этом направлении весьма невелика. Если его мать находится на одном месте, он не просто исследует окружающее ее пространство, но делает это настолько неразборчиво и неосторожно, что, с точки зрения его матери, вполне может выходить за приемлемые рамки. Его способность следовать за матерью, когда та передвигается, все еще крайне недостаточна. Так что и на этой стадии близость сохраняется в значительно большей мере благодаря поведению матери, чем малыша. У человека эта стадия продолжается примерно до конца третьего года жизни. Таким образом, в течение первых двух с половиной лет поведение привязанности, хотя и ярко выражено, но все еще не достаточно согласованно и эффективно.

На следующей стадии равновесие сдвигается. Поведение привязанности малыша становится намного эффективнее; он уже лучше начинает понимать, когда быть рядом с матерью необходимо, а когда — нет. Теперь уже близость обеспечивается не только матерью, но в равной мере и самим малышом. Иногда мать может несколько отстранить его, поощряя оставаться поодаль от нее. Тем не менее, как только у матери возникает тревога, первое, что она делает, — это ищет своего малыша, хватает его и крепко прижимает к себе. А когда они оказываются в незнакомой обстановке, мать внимательно следит за тем, чтобы он не проявлял неразумного любопытства. У человека эта переходная стадия длится много лет, причем продолжительность данного периода зависит от тех условий, в которых живет семья. Например, в условиях современного города очень немногим детям, пока им не исполнится десять лет, разрешается уходить одним далеко от дома.

Переходная стадия незаметно сменяется последней стадией, в ходе которой мать постепенно передает всю инициативу по поддержанию близости подрастающему сыну или дочери. С этих пор, за исключением каких-нибудь чрезвычайных обстоятельств, ее роль становится минимальной.

 

У человека привязанность выражается с помощью нескольких разных форм поведения, самыми очевидными из которых являются плач и зов, лепет и улыбка, цепляние, сосание (не связанное с питанием) й локомоции, используемые для приближения, следования и поисковой активности. С самой ранней стадии развития прогнозируемым результатом каждой из названных форм поведения является близость к матери. Позднее каждая частная форма поведения включается в более сложно организованную систему (или несколько систем), которая часто является целекорректируемой.

Все формы поведения привязанности обычно адресуются определенному объекту в пространстве, как правило, особому лицу, к которому сформировалась привязанность. Для того чтобы они имели такую направленность, необходимо, чтобы ребенок ориентировался на это лицо, что он и делает различными способами. Например, в полугодовалом возрасте большинство малышей уже способны выделять мать среди других людей и следить за ее движениями с помощью зрения и слуха. Таким образом, младенец получает информацию о местонахождении матери, и как только активизируется какая-то форма (или формы) поведения привязанности, она сразу же адресуется матери. Поэтому ориентировочное поведение является обязательным условием осуществления поведения привязанности (так же как, безусловно, очень многих других форм поведения).

Более специфические формы поведения, связанные с привязанностью, можно объединить в две основные категории:

а) сигнальное поведение, в результате которого мать оказывается рядом с ребенком;

б) поведение приближения, в результате которого ребенок должен оказаться возле матери.

 

Сигнальное поведение

Плач, улыбка, лепет, а позднее зов и определенные жесты — все эти реакции нетрудно отнести к категории социальных сигналов и все они имеют прогнозируемый результат — приближение матери к ребенку. Тем не менее обстоятельства, при которых издается сигнал, и влияние, которое он оказывает в каждом отдельном случае на те или иные компоненты материнского поведения, существенно различаются. Даже одна форма сигнального поведения — плач — имеет несколько разновидностей, причем каждая разновидность плача вызывается своим набором условий и имеет свою цель, отличную от других. Таким образом, при внимательном изучении обнаруживается, что различные виды сигналов, связанные с поведением привязанности, вовсе не взаимозаменяемы; скорее, каждый отличается от других и дополняет их.

Плач возникает в совершенно разных условиях и имеет несколько разновидностей.

Примером может служить плач от голода или плач от боли. Плач от голода нарастает медленно. Сначала он довольно тихий и не ритмичный; но по прошествии некоторого времени он становится громче и ритмичнее, причем плач на выдохе чередуется со свистом на вдохе. В отличие от него плач от боли с самого начала громкий. Внезапный и долгий плач, вначале сильный, сменяется долгим периодом абсолютной тишины из-за остановки дыхания. В конце концов дыхание восстанавливается, и короткие судорожные вдохи ребенка чередуются с кашлем при выдохе.

Обе разновидности плача воздействуют на поведение матери, но обычно каждый по-своему. Вулф обнаружил, что плач от боли является одним из самых мощных стимулов, побуждающих мать сразу же спешить к ребенку. На плач, начинающийся тихо и слабо, ее реакция будет не столь незамедлительной. В первом случае она готова прибегнуть к чрезвычайным мерам ради ребенка, во втором — покачать его или накормить.

Улыбка и лепет появляются в совершенно иных ситуациях, чем плач, и оказывают совсем другое влияние на поведение матери.

В отличие от плача, который очень сильно воздействует на поведение матери, начиная с момента рождения ребенка и далее, ни улыбка, ни лепет не оказывают особого влияния до четырехнедельного возраста. Улыбка и лепет в отличие от плача появляются, когда ребенок бодрствует и не испытывает какого-либо дискомфорта, т.е. не голоден, не оставлен в одиночестве и у него ничего не болит. И наконец, в то время как плач заставляет мать что-то предпринимать, чтобы защитить, накормить или утешить своего младенца, его улыбка и лепет вызывают у нее поведение совсем иного рода. Когда малыш улыбается и лепечет, мать улыбается ему в ответ, начинает «разговаривать» с ним, гладит и ласкает его и, возможно, берет на руки. В это время каждый из них, очевидно, испытывает радость от присутствия другого, в результате процесс их социального взаимодействия продлевается. Нелегко найти подходящий термин для обозначения этого очень важного компонента материнского поведения: может быть, его можно назвать поведением материнской нежности и любви (maternal loving bahaviour).

Улыбки младенца оказывают не только сиюминутное воздействие на поведение его матери, но, вероятно, они обладают и долговременным влиянием. Амброуз (Ambrose, 1960) описал потрясающее воздействие на мать первой адресованной ей улыбки младенца и то, как этот эпизод заставил ее в дальнейшем более чутко отзываться на его поведение. Когда мать устала и ребенок раздражает ее, его улыбка обезоруживает ее. Когда она кормит его или ухаживает за ним, его улыбка вознаграждает и подбадривает ее. Если пользоваться строго научным языком, можно сказать, что улыбка младенца так действует на мать, что в будущем вероятность ее быстрого отклика на сигналы ребенка увеличивается, а это может в какой-то степени способствовать его выживанию. Звуки довольного лепета младенца имеют, по-видимому, тот же длительный эффект.

Первоначально ни плач, ни улыбка, ни лепет не являются целекорректируемыми. Вместо этого ребенок подает сигнал, и партнер либо отвечает на него, либо нет. Когда партнер реагирует, плач обычно прекращается и улыбка исчезает. Например, всем известно, что хороший способ прекратить плач ребенка — взять его на руки и покачать или, может быть, поговорить с ним. Однако не все знают, что когда ребенка берут на руки, он также перестает улыбаться (Ambrose, 1960).

В основе лепета совершенно другие механизмы. Лепет младенца обычно вызывает ответную реакцию матери — она «разговаривает» с ним, так что возникает более или менее длинная цепь взаимных «обменов». Однако и в этом случае, если взять ребенка на руки, он перестает лепетать.

Когда сигнал остается без ответа, результат может быть разным. В одних случаях, например, когда ребенок плачет, он может подавать этот сигнал в течение длительного времени. В других случаях сигнал может прекратиться или смениться другим. Например, если на улыбку нет ответной реакции, ребенок не будет улыбаться бесконечно; часто улыбка сменяется плачем. Аналогичным образом ребенок постарше, который вначале зовет к себе мать, может затем заплакать, если она не подходит к нему.

Еще один, весьма отличный от всех остальных, вид сигнала, вызывающий значительный интерес, — это жест поднятых (или протянутых) рук. Его можно наблюдать у малыша примерно с полугодовалого возраста, когда его мать появляется около кроватки. Он также часто встречается у ребенка, который еще ползает или учится ходить, когда он приближается к матери или когда она подходит к нему. Мать всегда понимает, что он хочет, чтобы его взяли на руки, и обычно соответствующим образом реагирует на этот жест.

Внешне жест поднятых рук у ребенка удивительно похож на движение протянутых вперед верхних конечностей детеныша обезьяны, когда тот пытается ухватиться за мать. Это движение встречается у детенышей приматов как звено в последовательности реакций, ведущих к цеплянию за мать. Поэтому нельзя исключить, что жест поднятых рук у маленького ребенка — это того же рода движение, ставшее ритуальным в осуществлении сигнальной функции.

Еще одна форма поведения, имеющая, очевидно, наиболее заметный сигнальный характер, но с самого начала являющаяся целекорректируемой, — это попытки ребенка привлечь и удержать на себе внимание матери. Среди двадцати трех младенцев, которых изучала Ширли (Shirley, 1933), впервые эта форма поведения была отмечена у малыша в возрасте около восьми месяцев; у половины детей она появилась двумя неделями позже.

Всем хорошо известно упорство, с которым малыши, начиная примерно с восьмимесячного возраста и старше, стараются привлечь к себе внимание родителей и не успокаиваются, пока не добиваются этого. Иногда оно становится источником раздражения. Нередко его считают, как, впрочем, и другие виды поведения привязанности, раздражающей особенностью маленьких детей — одной из тех, которые следует как можно скорее исправить. Однако, если к нему подойти как к компоненту поведения привязанности, оно становится более понятным и начинает восприниматься с большим сочувствием. В зоне эволюционной адаптированности, характерной для человека, жизненно важно, чтобы мать ребенка, которому еще не исполнилось трех-четырех лет, точно знала, где он и что делает. Она должна быть готова вмешаться в случае угрожающей ему опасности, а ребенку важно держать ее в курсе своих дел, где он находится и чем занимается, и продолжать это делать до тех пор, пока мать не подаст сигнал, что его «сообщение принято». Такое поведение, следовательно, имеет адаптивное значение.

 

Поведение приближения

Два хорошо известных примера форм поведения, которое приводит ребенка к матери и удерживает его около нее, — это, во-первых, само приближение, включая поиск матери и следование за ней (на основе имеющихся локомоторных средств), и, во-вторых, цепляние. К третьему примеру, не столь очевидному, как первые два, относится сосание, не связанное с насыщением, или хватание (удерживание) соска.

Приближение к матери и следование за ней обычно легко увидеть, как только ребенок начинает самостоятельно передвигаться. Очень скоро — как правило, в течение последней четверти первого года жизни — организация этого поведения приобретает свойства целе- корректируемой системы. Это значит, что стоит матери изменить свое местоположение, как соответствующим образом изменяется и направление движений ребенка. Постепенно когнитивный аппарат ребенка достигает стадии развития, на которой малыш уже способен представлять отсутствующие в поле зрения предметы и искать их — данная стадия, согласно Пиаже (Piaget, 1936), начинается в возрасте девяти месяцев. С этого момента можно ожидать, что ребенок будет не только тянуться к матери (приближаться) и/или следовать за ней, когда он видит или слышит ее, но также будет искать ее в привычных местах, если она отсутствует.

Чтобы достичь своей установочной цели — быть рядом с матерью, ребенок должен задействовать все имеющиеся в его распоряжении локомоторные навыки. Он будет ползти, поворачиваться, идти или бежать. Если у него серьезно нарушен двигательный аппарат, например в результате воздействия талидомида, он все равно достигнет своей цели, даже если для этого ему надо будет перекатываться (Decarie, 1969). Эти наблюдения показывают, что те системы управления поведением, о которых здесь идет речь, не только целекорректируемы, но и организованы на основе плана: они имеют общую цель и гибкие способы ее достижения.

Хотя человеческий детеныш значительно менее искусен в цеплянии, чем его «дальние родственники» — детеныши обезьян, тем не менее у него имеется эта реакция сразу же после рождения. В последующие четыре недели эффективность реакции цепляния возрастает. Макгроу (McGraw, 1943) обнаружила, что в месячном возрасте младенец может в течение полминуты провисеть, уцепившись руками за палку. В западных странах отмечалось, что в дальнейшем эта способность младенцев идет на спад, и это, возможно, является результатом ее невостребованности. Примерно после полутора лет данная способность вновь возрастает, хотя к этому времени в ее основе уже лежат более сложные механизмы.

К числу условий, которые вызывают у младенца реакцию цепляния с первых недель его жизни и позднее, относится нагота, например, когда он раздетый лежит на коленях у матери, или резкое изменение его равновесия, если, к примеру, его мать прыгает или спотыкается.

Позднее он крепко цепляется за мать, когда чувствует тревогу. Так, девятимесячный ребенок, находясь в новой для него ситуации, например на руках у незнакомой женщины, цепляется за нее настолько сильно, что если она попробует его посадить, то лишь с большим трудом ей удастся «оторвать его от себя» (Rheingold, личное сообщение).

Несмотря на то что одно время считалось, будто цепляние младенца является атавизмом, унаследованным с времен, когда люди жили на деревьях, нет причин сомневаться, что на самом деле — это не что иное, как «человеческий» вариант той же реакции цепляния, которая наблюдается у всех детенышей низших и человекообразных обезьян, и что она выполняет ту же функцию, хотя и менее эффективно. С точки зрения своей организации вначале цепляние представляет собой простую рефлекторную реакцию. Лишь позднее оно становится целекорректируемым действием.

Хотя сосание обычно рассматривается просто как способ принятия пищи, у него есть и другая функция. У детенышей всех приматов — как низших и человекообразных обезьян, так и у человека — процесс сосания груди или предмета, похожего на нее, занимает весьма значительное время, несмотря на то, что на получение пищи уходит лишь малая часть этого времени. У детей сосание большого пальца или пустышки — вполне обычное явление. Оно также характерно абсолютно для всех детенышей обезьян, когда те растут без матери. Однако если они растут с матерью, то сосут или хватают ртом сосок материнской груди. Поэтому в природных условиях основной результат сосания, не связанного с насыщением, и хватания груди состоит в сохранении детенышем тесного контакта с матерью. Это подчеркивают Хайнд, Роуэлл и Спенсер-Бут (Hinde, Rowell, Spencer-Booth, 1964), показывая, что когда детеныш макака-резуса цепляется за свою мать, если она бежит или на что-то карабкается, обычно хватается за нее не только обоими передними и задними конечностями, но также и ртом, он может держаться ртом за один или даже за оба соска, чем фактически обеспечивает себе пятую точку «сцепления» с матерью. В этих условиях хватание соска выполняет ту же функцию, что и цепляние.

Такие наблюдения свидетельствуют о том, что у приматов хватание груди и сосание имеют две разных функции, одна связана с питанием, а вторая — с привязанностью. Каждая из этих функций имеет самостоятельное значение, и предполагать, что питание имеет основное значение, а привязанность — лишь второстепенное, было бы ошибкой. На самом деле, сосание, не связанное с насыщением, занимает значительно больше времени, чем сосание с целью питания.

Если учесть две разные функции сосания, то не покажется удивительным, что движения, реализующие эти две формы поведения, различны: движения сосания, не связанного с насыщением, более поверхностны, чем движения сосания, связанные с питанием, на что обратила внимание Роуэлл (Rowell, 1965). У детеныша бабуина, которого она растила, эти две формы сосания особенно явно различались, потому что сосание, связанное с питанием, было всегда направлено на бутылочку, в то время как сосание, не связанное с насыщением, — на пустышку. Когда маленький бабуин был голоден, он всегда сосал бутылочку, а когда был встревожен, то сосал только пустышку: «То, что давало ему питание, имело крайне малое значение для обеспечения его безопасности» и, разумеется, наоборот. Пососав пустышку в случае беспокойства, детеныш бабуина быстро успокаивался и становился довольным.

Эти наблюдения позволяют объяснить, почему у ребенка столько времени занимает сосание, не связанное с насыщением. Если взять младенца в первобытном обществе, то у него сосание, не связанное с питанием, обычно направлено на грудь матери.

Младенцы, растущие в обществе иного типа, в таких случаях обычно сосут «заменитель» материнской груди — собственный большой палец или пустышку. Однако на какой бы объект ни было обращено сосание, ребенок, который имеет возможность что-то сосать, не получая при этом пищи, становится более спокойным и довольным, чем тот, который лишен такой возможности. Более того, так же как и детеныши обезьяны, ребенок предается сосанию, не связанному с питанием, именно тогда, когда огорчен или встревожен. Эти наблюдения хорошо согласуются с выводами, что у ребенка сосание, не связанное с питанием, является самостоятельным действием, отличным от сосания, направленного на питание; и что в зоне эволюционной адаптированности человека сосание, не связанное с питанием, составляет неотъемлемую часть поведения привязанности, прогнозируемый результат которого — близость к матери.

Этот раздел завершает краткое описание основных форм поведения, с помощью которых реализуется привязанность ребенка к матери. В следующих главах, посвященных онтогенезу, эти и другие формы поведения мы обсудим более подробно.

 

Интенсивность проявлений поведения привязанности

Из-за многообразия форм и последовательностей отдельных реакций поведения привязанности не существует простой шкалы его интенсивности. Каждая отдельная форма поведения привязанности может варьироваться по интенсивности, а кроме того, по мере возрастания его общей интенсивности возникает все больше его различных форм. Например, в случае слабо выраженного поведения привязанности обычно появляются улыбка, попытки спокойного передвижения, рассматривание и касание. В случае сильно выраженного поведения привязанности — это быстрые движения, направленные к матери, и цепляние за нее. Когда интенсивность высока, всегда присутствует плач, хотя он также иногда встречается и при низкой интенсивности поведения привязанности.

 

Организация систем, опосредствующих поведение привязанности

В одном из разделов гл. 5 приводится описание некоторых принципов, лежащих в основе различных способов организации системы управления поведением. Основное различие в их организации отделяет целекорректируемые системы от нецелекорректируемых. Хотя оба вида систем при их активации в зоне эволюционной адаптированности обычно приводят к специфическому прогнозируемому результату, способы их действия совершенно различны. В случае целекорректируемой системы прогнозируемый результат следует за ее активацией, поскольку в силу устройства такой системы она осуществляет непрерывный учет расхождения между установочной целью и процессом ее достижения. Примером служит стремительное «падение» сокола-сапсана на свою добычу. В системах иного рода установочная цель отсутствует и, следовательно, учет расхождений не требуется. Вместо этого прогнозируемым результатом является сам результат определенных действий, выполняемых в определенной последовательности в определенных условиях внешней среды. Примером этого вида систем может служить возвращение яйца с помощью специальных действий, которые проделывает гусыня, закатывая его обратно в гнездо.

Что касается систем, связанных с поведением привязанности, то некоторые из них организованы как целекорректируемые системы, в то время как другие основаны на более простых механизмах. Раньше остальных, конечно же, развиваются системы, которые не являются целенаправленными. Позднее, особенно начиная со второго года жизни ребенка, все более значительную и в конце концов доминирующую роль начинают играть целекорректируемые системы. Рассмотрим два примера нецелекорректируемых систем управления поведением, прогнозируемый результат действия которых — близость ребенка к матери. Когда четырехмесячный (или примерно такого возраста) ребенок после кратковременного отсутствия матери снова ее видит, он, как правило, улыбается. В ответ на это мать, скорее всего, подойдет к нему поближе, улыбнется и поговорит с ним или, может быть, погладит его или возьмет на руки. Таким образом, прогнозируемый результат улыбки ребенка — еще большая его близость к матери; но нельзя сказать, что в процессе достижения этого результата улыбка как-либо меняется в зависимости от того, видит ребенок, что идет его мать, или нет. В этом возрасте улыбка ребенка представляет собой паттерн фиксированного действия, который возникает в основном при виде лица его матери (в фас, а не в профиль). Улыбка усиливается под влиянием взаимодействия с матерью и исчезает, когда малыша берут на руки.

Вторым примером системы, которая при активации обычно ведет к близости, но не является целекорректируемой, служит плач. Когда маленький ребенок плачет, находясь в зоне своей эволюционной адаптированности, т.е. в пределах слышимости ответственной за него матери, прогнозируемым результатом плача будет то, что мать подойдет к нему. Однако здесь вновь можно видеть, что в первые месяцы жизни характер плача ребенка не зависит от того, далеко или близко находится мать, подходит она к нему или отходит, как это было бы в случае целекорректируемой системы.

Примерно после восьми месяцев, а особенно после года, наличие более сложных систем, опосредствующих поведение привязанности, становится очевидным. Нередко ребенок пристально следит за матерью: он с удовольствием играет, пока она рядом, но начинает настойчиво следовать за ней, стоит ей сдвинуться с места. Такое поведение ребенка становится понятным, если признать, что оно управляется системой, которая остается неактивной, пока мать находится в поле зрения или в пределах досягаемости ребенка, но которая способна активизироваться при изменении этих условий. Как только система активизируется, попытки приблизиться к матери (с соответствующей корректировкой цели) возобновляются. Они продолжаются до тех пор, пока ребенок снова не окажется в поле зрения или в пределах досягаемости матери, после чего система прекращает свое действие.

К другому виду целекорректируемого поведения, опосредствующего проявления привязанности, относится зов матери ребенком. Обычно в какой-то момент второго года жизни ребенок начинает звать свою мать иначе, чем раньше — совсем по-новому. Его призывный крик меняется в зависимости от того, как в тот момент он оценивает ее местонахождение и направление движения: если, по его оценке, мать находится далеко или уходит, он зовет ее громче и настойчивее, если же она поблизости или уже идет к нему, то его зов становится слабее и тише.

За целекорректируемой последовательностью поведенческих актов, таких как локомоции или зов, часто следует та или иная форма поведения привязанности, например, поднятие и протягивание ручек или хватание, прогнозируемый результат которых — физический контакт ребенка с матерью. В этом случае последовательность действий, очевидно, организована в виде цепочки, причем движения, связанные с поведением привязанности, возникают только тогда, когда дистанция между ребенком и матерью сокращается до определенных пределов.

 

Разнообразие конкретных форм поведения, опосредствующих привязанность, и конкретных сочетаний, в которые они могут объединяться у детей разного возраста в различных ситуациях, почти бесконечно. Тем не менее в определенном возрасте, скажем, после года и трех месяцев, какие-то формы поведения и их сочетания начинают встречаться у ребенка весьма часто, причем некоторые из них становятся типичными для определенного круга ситуаций. Эти ситуации определяются прежде всего тем, где находится и куда идет мать; кроме того, поведение ребенка зависит от того, в знакомой или новой ситуации он оказывается.

Далее делается попытка описать поведение, характерное для ряда вполне обычных ситуаций. Ввиду множества факторов, влияющих на поведение детей, огромных индивидуальных различий между ними и недостатка тщательных исследований, о нем можно составить лишь схематическое представление.

 

Поведение ребенка в присутствии матери, когда она остается на одном месте

Нередко годовалый или двухлетний ребенок в течение получаса или больше спокойно играет и исследует окружающий мир, используя в качестве «базы» для этого мать, когда она остается на одном месте. Свою близость к матери в такой ситуации ребенок поддерживает с помощью ориентировки на нее, при этом он держит в уме ее местонахождение и полагается на свои локомоции. Полностью отсутствуют плач, сосание и цепляние. Обмен взглядами, а время от времени и улыбками или прикосновениями дает каждому из них уверенность, что другой знает о его присутствии рядом.

Наблюдения за тем, как маленькие дети ведут себя, находясь вместе с матерью в уединенном уголке парка, приводятся в статье Андерсона (Anderson, 1971). Выбрав детей в возрасте от одного года и трех месяцев до двух с половиной лет, чьи матери спокойно сидели, разрешая малышам бегать в этом хорошо знакомом им месте, Андерсон в течение пятнадцати минут фиксировал движения каждого ребенка по отношению к матери. Наблюдения велись за тридцатью пятью детьми. Двадцать четыре из них на протяжении всего времени наблюдения оставались в радиусе примерно 65 м от матери, то удаляясь от нее, то возвращаясь обратно. Сами матери ничего не предпринимали для того, чтобы ребенок оставался рядом. Андерсон отмечает способность детей постоянно ориентироваться на мать и в то же время держаться на некотором расстоянии — вне зоны ее непосредственного контроля. Восемь из остальных одиннадцати детей уходили от матери дальше, привлеченные качелями или еще чем-то интересным; в каждом таком случае мать следовала за ребенком, сопровождая его. Только троих детей пришлось возвращать на место, поскольку они ушли слишком далеко или оказались вне поля зрения матерей.

Характерно, что постоянно ориентированные на мать дети двигались от матери или к ней короткими пробежками с остановками. Возвращаясь к матери, они совершали более длинные пробежки и при этом подпрыгивали. Нередко дети останавливались около матери и эти остановки были довольно продолжительными. Но чаще они останавливались на некотором расстоянии от нее, и тогда их остановки значительно сокращались.

Андерсон подчеркивает, что лишь изредка отлучки и возвращения ребенка имели какое-то отношение к происходящим событиям: «Без какой-либо иной видимой причины, кроме желания быть на ногах и находиться на некотором расстоянии от матери, ребенок высвобождается от нее и отбегает на несколько шагов, после чего приостанавливается до следующего «приступа» активности». Довольно часто, даже не взглянув на мать, он бежит к ней назад. Из сорока девяти эпизодов возвращений к матери, наблюдавшихся у семи детей, только два были вызваны обстоятельствами, так или иначе связанными с нею: в обоих случаях к матери подходила подруга.

Возвращаясь, ребенок может остановиться на некотором расстоянии от матери — в нескольких метрах от нее — или подбежать прямо к ней. Примерно в четверти случаев дети контактировали с матерью — они садились на колени, прислонялись к коленям или тянули мать за руку. Так же дети часто подходили близко к матери, но непосредственно не касались ее. В половине случаев дети останавливались на расстоянии.

Ни дети, ни матери не прибегали к речевому общению друг с другом, за исключением тех случаев, когда они были рядом. Находясь на расстоянии от матери, ребенок издавал те или иные звуки, но они адресовались только ему самому. Со своей стороны матери, предпринимая слабые попытки вернуть ребенка, звали его и, за редким исключением, это не давало результатов.

Хотя Андерсон не приводит на этот счет определенных сведений, из других источников нам известно, что, когда ребенок играет около матери, он часто старается привлечь ее внимание и не успокаивается, пока не добьется его. Характеризуя взаимодействие с матерью детей в возрасте одного года и одного месяца в домашней обстановке, Аппель и Давид (Appel, David, 1965) описывают одну такую пару, где мать и ребенок сравнительно редко вступали в контакт, так что их взаимодействие в основном сводилось к наблюдению друг за другом. Описав, как мать наблюдала за своим сыном и давала ему многочисленные предметы и игрушки, они продолжают:

«Боб сам подолгу наблюдает за своей матерью... Ему нужно, чтобы она поглядывала на него, и он не переносит, когда мать слишком поглощена своим занятием... Тогда он расстраивается и становится плаксивым — точно так же, как в случае, если мать уходит...»

Аппель и Давид описывают и другие пары, взаимодействие которых, в отличие от приведенного примера, происходит посредством одновременно тактильного и зрительного контакта.

 

Поведение ребенка, когда мать находится в движении

В жизни ребенка наступает момент, когда он становится способен с помощью целекорректируемых локомоций сохранять близость к движущемуся человеку. Это происходит примерно в трехлетнем возрасте, т.е. значительно позднее, чем принято считать. В два с половиной года умеющий хорошо ходить ребенок может недалеко отходить от матери, находящейся на одном месте, и при этом он отлично ориентируется, однако как только мать встает, чтобы куда- то идти, ребенок сразу теряется. Этот факт в развитии ребенка мало известен, и из-за его незнания родители часто испытывают раздражение. Подробную информацию об этом мы вновь находим в наблюдениях Андерсона.

Когда мать одного двухлетнего ребенка, описываемого Андерсоном, в конце прогулки поднималась с места, чтобы идти домой, она, как правило, подавала ребенку знак. В ответ на предложение сесть в коляску тот охотно залезал в нее. Но если мать предлагала ему идти пешком, сразу же возникали трудности, за исключением тех случаев, когда она шла очень медленно, держа его за руку. Андерсон отмечает, что нередко мать теряла терпение, поднимала ребенка на руки и уносила.

Если мать вставала неожиданно, не подавая знака, например просто для того, чтобы что-то взять, то ребенок, как правило, не трогался с места. Но если она хотела, чтобы он присоединился к ней, ей нужно было терпеливо побуждать его к этому, иначе он так и оставался стоять на месте.

Наблюдения Андерсона за еще одной группой из двенадцати детей такого же возраста, прогуливающихся в парке со своими матерями (но не в коляске), подтвердили крайне низкую степень их попыток следования. Ребенок вновь и вновь останавливался, часто на некотором расстоянии от матери; таким образом, в течение пяти — восьми минут следования каждая из этих матерей большую часть времени стояла в ожидании своего ребенка, а не шла. Восемь малышей постоянно отклонялись от дороги, и их приходилось возвращать. К концу этого короткого сеанса наблюдений половину детей матери несли на руках: троих по инициативе самих детей, а еще троих — по инициативе матерей.

Данные Андерсона дают возможность предположить, что примерно до трех лет у детей нет эффективных целекорректируемых систем, позволяющих им находиться рядом с матерью во время ее движения. Вполне допустимо, по-видимому, чтобы до этого возраста мать носила ребенка на руках, так как это соответствует особенностям адаптации человека. Правомерность такого предположения подтверждается тем, с какой готовностью и удовольствием дети данного возраста соглашаются на это. Они тянут вверх руки, чтобы их подняли и несли, а иногда решительно и резко требуют этого. Андерсон рассказывает, как однажды ребенок, шедший рядом с матерью, вдруг развернулся, встал перед ней и поднял руки. Его внезапное действие было для нее так неожиданно, что она легко могла споткнуться о него и даже сбить его с ног. Тот факт, что ребенка это не обескуражило, очевидно, показывает — его действие было инстинктивным и вызванным видом движущейся матери.

Имеющиеся данные свидетельствуют, что и в развитых странах и в достаточно отсталых племенах, когда родители отправляются куда-нибудь с детьми младше трех лет, они почти всегда несут руках. В западных странах детей обычно возят в колясках, но нередко их носят и на руках. В результате исследования, проводившегося Рейнголд и Кин (Rheingold, Keene, 1965) в общественных местах Вашингтона (округ Колумбия), обнаружилось, что из более чем пятьсот детей, которых взрослые (в основном, родители) несли руках, 89% были младше трех лет, причем соотношение детей в возрасте до года, до двух и до трех лет было примерно одинаковым. Дети, достигшие трехлетнего возраста, составляли небольшую часть всех наблюдаемых детей: 8% детей были старше трех лет только 2% — старше четырех лет.

Очевидно, у большинства детей, перешагнувших трехлетний рубеж, появляются довольно эффективные целекорректируемые системы, позволяющие им держаться на близком расстоянии к матери или отцу, даже если те находятся в движении. Но несмотря на это, в течение двух лет или дольше многие дети настаивают на том, чтобы держаться за руку, за одежду или за ручку коляски. Только по достижении семилетнего возраста большинство детей отказываются ходить, держась за руку. Однако в этом как и во всем остальном, имеются огромные индивидуальные различия.

 

Поведение ребенка в ситуации, когда мать уходит

После года, а часто и раньше, дети, увидев, что мать собирается уходить, обычно начинают протестовать против этого. Протест может выражаться по-разному: от хныканья до оглушительного рева. Часто они также пытаются следовать за ней. Однако конкретные особенности их поведения зависят от очень многих факторов. Например, чем младше ребенок, тем выше вероятность того, будет плакать, а не пытаться следовать за матерью. Другим фактором является характер движения матери во время ухода: тихое спокойное исчезновение, вероятно, не вызовет такого сильного протеста и стремления следовать за ней, как быстрый и шумный уход, который обычно сопровождается громким протестом и энергичными попытками ребенка следовать за ней. Еще один фактор касается того, насколько ребенку знакома обстановка. Ребенок может быть относительно спокоен, оставаясь в привычной обстановке, но если обстановка ему не знакома, он, конечно же, будет плакать иди пытается следовать за матерью.

Если ребенок видит, что мать уходит, у него возникает совершенно иная реакция, чем в ситуации, когда он просто находится один. Многие из тех детей, которые протестуют против ухода матери и пытаются следовать за ней, в ее отсутствие могут спокойно играть одни. Для этого мать учится уходить незаметно для ребенка — тихо, не привлекая его внимания. Тогда ребенок может играть в течение довольно долгого времени, например час или два, пока не станет проявлять ту или иную форму поведения привязанности. В этом случае он (в зависимости от возраста и других факторов), как правило, начинает искать мать или плакать.

 

Поведение ребенка при возвращении матери

Поведение ребенка при возвращении матери зависит от продолжительности ее отсутствия и от его эмоционального состояния в момент ее появления.

После вполне обычного недолгого отсутствия матери ребенок почти наверняка повернется к ней и попытается приблизиться. При этом он может улыбаться. Если до этого он плакал, то, скорее всего, престанет, особенно если она возьмет его на руки. Если же он сильно плакал, то, оказавшись на руках у матери, он крепко прижмется к ней.

В случае непривычно долгого отсутствия матери к моменту ее возвращения ребенок может быть очень расстроен. Увидев ее в таком состоянии, он может не отреагировать на ее появление обычным образом и даже отстраниться от нее. Если ребенок не плачет, то в течение еще какого-то времени он будет молчать, а потом начнет плакать. С установлением физического контакта с матерью его плач, скорее всего, станет затихать и в конце концов прекратится. Потом он будет упорно цепляться за мать и не захочет слезать с рук. При этом также может наблюдаться интенсивное, не связанное с питанием сосание, например пустышки.

После разлуки с матерью на несколько дней или более, особенно когда ребенок остается в незнакомой для него обстановке, поведение привязанности у него может принять необычные формы — оно будет отличаться от привычных форм либо чрезмерной интенсивностью, либо отсутствием его внешних проявлений.

Однако как ни различны виды реагирования ребенка на возвращение матери, какая-то их часть имеет явно целекорректируемый характер, в то время как остальные, по-видимому, нет.

 

Наблюдение за любым ребенком на втором и третьем году его жизни, когда поведение привязанности у него выражено наиболее ярко, показывает, что такое поведение чрезвычайно сильно варьируется с точки зрения его активизации, формы и интенсивности. В какой-то момент времени ребенок с удовольствием изучает окружающий мир, при этом мать находится вне поля его зрения, и к тому же, он явно не думает о ней, а в следующий миг он начинает лихорадочно ее искать и истошно звать. Сегодня он весел и не требует, чтобы мать все время была рядом, а на другой день постоянно хнычет и не отходит от матери ни на шаг.

С точки зрения развиваемой здесь теории рассмотреть условия, отвечающие за такие колебания в поведении привязанности одного ребенка, — это то же самое, что проанализировать условия, которые активизируют и прекращают действие систем, опосредствующих такое поведение.

В данной главе мы рассматриваем только целекорректируемые системы, а также условия, оказывающие на них влияние. Обсуждение условий, ведущих к активизации и прекращению действия нецелекорректируемых систем, мы отложим до следующей главы, посвященной их онтогенезу. Факторы, которые могут отвечать за различия в поведении одного и того же ребенка на протяжении нескольких месяцев или лет, а также факторы, объясняющие различия в поведении разных детей, кратко обсуждаются в гл. 16.

Предлагаемая модель весьма проста и действует по принципу «старт — стоп» (start-stop model). Так же как у большинства поведенческих систем, степень активации системы, опосредствующей поведение привязанности, может варьироваться от низкой до очень высокой. Главная особенность предложенной модели состоит в том, что условия, прекращающие действие системы, существенно различаются в зависимости от интенсивности ее активации (Это предположение возникло благодаря профессору Роберту Хайнду).

Когда уровень активности систем очень высок, ничто, кроме физического контакта с матерью, не прекратит их действия. Когда системы менее активны, прекратить их действие может один лишь вид матери или даже звук ее голоса; достаточной альтернативой может также оказаться и близость к какому-нибудь другому лицу, к которому также привязан ребенок. Таким образом, условия прекращения активации могут быть очень разными — от самых серьезных способов успокаивания ребенка до совсем несложных.

Поведение привязанности активизируют многие условия. Возможно, самым простым является удаленность от матери. Роль, которую играет расстояние, показана в наблюдениях Андерсона. Все дети, за которыми он вел наблюдение, за исключением нескольких, удалялись от матери не более, чем на 65 м, а потом возвращались к ней обратно. Другим условием может быть отрезок времени. Хотя мы располагаем результатами всего лишь нескольких систематических наблюдений, относящихся к этому условию, практический опыт дает основание полагать, что длительность интервала времени тоже может иметь значение. Например, спокойно играющий ребенок, как правило, время от времени проверяет, где находится его мать. Можно думать, что такие проверки — это пример поведения привязанности низкой интенсивности, которое периодически активизируется у ребенка.

Другие хорошо известные условия, которые активизируют поведение привязанности, а также влияют на форму, которую оно принимает, и интенсивность его проявлений, делятся на три категории.

1. Состояние ребенка:

усталость, голод, плохое самочувствие, боль, холод.

2. Местонахождение и поведение матери:

отсутствие матери, уход матери, противодействие близости со стороны матери.

3. Другие условия, связанные с окружением ребенка:

тревожащие обстоятельства или события, отпор, получаемый ребенком от других людей (взрослых или детей).

Сначала рассмотрим влияние факторов, которые относятся к категории «состояние ребенка».

Каждая мать знает, что ребенок, который устал, голоден, замерз, плохо себя чувствует или испытывает боль, нуждается в особом ее внимании. Он не только хочет, чтобы мать находилась в поле его зрения, но и часто требует, чтобы она посадила его к себе на колени или взяла на руки. При такой интенсивности поведение привязанности прекращается только в результате физического контакта, и любое нарушение контакта со стороны матери вновь вызывает интенсивное поведение привязанности — плач, следование, цепляние до тех пор, пока контакт снова не будет восстановлен. Напротив, если ребенок полон сил, сыт, хорошо себя чувствует, не испытывает боли и не страдает от холода, он ведет себя совершенно иначе: он спокоен и доволен, даже если мать находится на некотором расстоянии от него или если он может только слышать ее. Следовательно, эти пять условий вызывают поведение привязанности высокой интенсивности и, соответственно, для его прекращения требуются срочные и весомые меры.

Сходная картина наблюдается, когда ребенок встревожен или встречает противодействие со стороны другого лица — взрослого или ребенка. Такие ситуации относятся к категории «другие условия, связанные с окружением ребенка».

Обстоятельства, которые легко могут вызвать беспокойство и тревогу ребенка, — это во-первых, все, что связано с резким и, особенно, внезапным изменением уровня действующих раздражителей, — яркий свет, неожиданно наступившая темнота, громкий звук. Во-вторых, это предметы, которые либо сами по себе необычны, либо встречаются в неожиданном контексте. Почти всегда ребенок двух лет или постарше, сильно напуганный одним из приведенных выше обстоятельств, бросается к матери; другими словами, у него возникает поведение привязанности высокой интенсивности, а для его прекращения соответственно требуются и серьезные меры. Кроме стремления быть рядом с матерью, могут иметь место плач или цепляние. В то же время, если ребенок лишь слегка напуган, интенсивность его поведения привязанности бывает невелика, а меры для его прекращения — довольно слабыми. В этом случае ребенку достаточно лишь немного приблизиться к матери или даже просто повернуть голову, чтобы посмотреть на мать, на месте ли она, и на выражение ее лица и жесты.

Наконец, на интенсивность проявлений поведения привязанности ребенка может влиять поведение матери по отношению к нему. Обычно поведение привязанности высокой интенсивности, соответственно требующее для своего прекращения срочных мер, вызывает такое поведение матери, которое препятствует близости к ней ребенка или создает для этой близости угрозу. Если мать отстраняет ребенка, желающего находиться около нее или сидеть у нее на коленях, нередко возникает обратный эффект — малыш начинает еще больше за нее цепляться. Аналогичным образом, когда ребенок подозревает, что его мать собирается уйти и оставить его, он упорно настаивает на том, чтобы быть рядом с ней. В то же время, если ребенок видит, как мать ухаживает за ним и готова по первому его требованию быть с ним рядом, он спокоен, доволен и может отправляться исследовать окружающий мир вокруг нее. Хотя такое поведение может показаться извращенным, на самом деле именно его следует ожидать, исходя из гипотезы о том, что поведение привязанности выполняет защитную функцию. Когда мать не склонна выполнять свою роль в сохранении близости к ребенку, он настораживается и своим собственным поведением обеспечивает нахождение возле матери. Если же мать проявляет готовность быть рядом с ребенком, он может ослабить свои усилия.

У большинства маленьких детей сам вид матери, держащей на руках другого младенца, вызывает яркие проявления поведения привязанности. Ребенок постарше настаивает на том, чтобы быть рядом с матерью, и стремится к ней на колени. Часто он ведет себя как совсем маленький. Возможно, что это хорошо известное поведение — всего лишь особая форма реакции ребенка на недостаток внимания и отзывчивости со стороны матери. Однако тот факт, что старший ребенок часто реагирует подобным образом, даже когда его мать старается быть внимательной и чуткой, заставляет предполагать нечто большее. Новаторские эксперименты Ливая (Levy, 1937) также показывают, что старшему ребенку достаточно просто увидеть малыша на коленях у матери, чтобы снова начать льнуть к своей матери.

 

Изменения, связанные с возрастом

В гл. 11 было показано, что начиная с трехлетнего возраста у большинства детей проявления поведения привязанности становятся не столь частыми и настойчивыми, как раньше, и что эта тенденция сохраняется у детей на протяжении нескольких лет, хотя полностью поведение привязанности никогда не исчезает. С точки зрения предлагаемой здесь теории это можно понять следующим образом: изменения связаны главным образом с тем, что активация самого поведения привязанности не происходит с такой готовностью, как раньше, и независимо от условий интенсивность его падает. В результате для его прекращения требуются все меньшие усилия. Например, у ребенка более старшего возраста в условиях, которые раньше вызвали бы поведение привязанности высокой интенсивности, теперь возникает поведение меньшей интенсивности; точно гак же, если раньше его можно было прекратить только с помощью тесного физического контакта, теперь для этого достаточно легкого прикосновения или даже ободряющего взгляда.

Причины, в силу которых поведение привязанности утрачивает легкость активизации и интенсивность проявлений, не известны. Несомненно, что какую-то роль играет опыт. Например, многое из того, что раньше было незнакомым, становится привычным, а следовательно, уже не так тревожит. И все же представляется маловероятным, что единственной причиной изменений, происходящих с возрастом, является опыт. Что касается таких основных систем инстинктивного поведения, как, например, сексуальное и материнское поведение, то хорошо известно, какое большое значение для них имеют изменения эндокринного баланса. Возможно, что и в поведении привязанности главную роль также играют изменения эндокринного баланса. Данные о том, что поведение привязанности и за пределами раннего возраста легче возникает у представителей женского пола, чем у мужского, в случае их подтверждения, свидетельствовали бы в пользу такого вывода.

Помимо того что с возрастом поведение привязанности становится менее частым и не столь интенсивным, происходит еще одно изменение: набор условий, способных прекратить поведение привязанности, значительно расширяется, причем многие из таких условий имеют чисто символическую природу. Например, фотографии, письма и телефонные разговоры могут стать более или менее эффективными средствами «поддержания контакта», пока интенсивность активации поведения привязанности не слишком высока.

Эти и другие изменения формы, которую принимает поведение привязанности, обсуждаются в последних главах.

В них представлен набросок теории поведения привязанности с точки зрения систем управления. Ее выдвижение преследует две цели. Первая состоит в том, чтобы продемонстрировать, что теория такого рода способна довольно успешно охватить все, что к настоящему времени известно о поведении привязанности в ранние годы человеческой жизни. Вторая заключается в оказании содействия дальнейшим исследованиям. На основе модели такого рода поведение становится достаточно точно предсказуемым, а прогнозы — проверяемыми.