ГЛАВА 31
Они должны были отплыть из Ла-Рошели. На подъезде к городу длинный кортеж замедлил бег, и Бастин попыталась усесться поудобнее на муле. С улиц доносился тошнотворный запах сточных вод. Она зажала пальцами нос и брезгливо сморщилась.
— Фу!
Она предложила свой веер Маргерит, но та покачала головой. Девушка была равнодушна ко всему — такая же равнодушная, как и все эти последние месяцы с того ужасного дня, когда она посетила адмирала. Честно говоря, сперва, узнав о смерти Пьера, Бастин почувствовала облегчение, от которого ей самой было неловко. Опасности, неминуемо грозившей им, больше не существовало. С исчезновением Пьера исчез и секрет о той ночной свадьбе, и кто теперь знал, что вице-король сватает маркизу овдовевшую невесту? Но проходили дни, потом недели, но ничто на Земле — ни огромное приданое, которого Бастин не могла даже представить, ни драгоценности Коси, принадлежавшие теперь Маргерит, ни представление ко двору, ни внимание маркиза, безрассудно любившего девушку — не интересовало Маргерит и не могло вернуть ее к жизни. Вот тогда Бастин по-настоящему почувствовала страх. Разве возможно было так любить? Душа Маргерит словно погибла вместе с Пьером, оставив тело, которое одевалось в прекрасные платья, танцевало и делало реверансы при дворе, но было недосягаемым и бесчувственным. Даже король упрекал ее:
— Ваше очарование, мадемуазель, служит украшением нашего двора. Но вы должны научиться улыбаться.
За суматохой, связанной с приготовлениями к отъезду, домашними делами, сбором белья и посуды Бастин совершенно забыла о своем страхе перед этим ужасным новым миром. Маркиз построит для своей дамы великолепный дворец среди диких земель, и Бастин будет одной из его жительниц. Каждый предмет был дорог ее сердцу, и она не могла пропустить ни единой шкатулки. Простыни, белье и шерстяные одеяла! Ее господин и госпожа должны спать в тепле среди этой суровой зимы. Если бы только Маргерит могла забыть…
Несмотря на зловоние, к которому вскоре прибавился запах рыбы и соли, это был симпатичный городок с оштукатуренными белыми домиками и длинными извилистыми улочками, заполненными состоятельными и независимыми горожанами.
Сопровождавший их из Парижа монсеньер де Бомон, чье явное увлечение Маргерит породило в сердце няни бесплодную надежду, придержал коня, чтобы показать им в конец улицы.
— Море, мадемуазель! Разве это не радует вас?
Маргерит кивнула и слабо улыбнулась, но даже не повернула головы, чтобы посмотреть. «Он — как я, — подумала Бастин. — Он делает все возможное, чтобы поднять ее дух, но все тщетно. Ей все равно, едет она или стоит. Даже Бог и пресвятая Богородица не могут ее утешить. Ее молитвы стали небрежными».
Они выехали на пристань и у Бастин перехватило дух. Огромные барки с возвышающимися надстройками, покрытыми резьбой и украшенными серпантином, твердо стояли среди сверкающей воды. Их мачты были украшены яркими разноцветными знаменами короля, дофина, Турнона и Роберваля, развевающимися на фоне голубого неба.
Пристань была заполнена моряками, солдатами, уличными торговцами, портовыми девками и любопытными горожанами, разномастной толпой. Но среди толпы легко было различить будущих колонистов по их бледным, безжизненным лицам. Они сбились в группы — по крайней мере те, что не были закованы в кандалы — а рядом с ними стояли стражники, наблюдавшие за тем, чтобы никто из них не передумал. Женщины плакали или стояли с каменными лицами, прижимая к своим юбкам испуганных детей.
Шпага Бомона сверкнула на солнце.
— Расступитесь! — закричал он, и толпа повиновалась, уставившись на прекрасную благородную даму в голубой бархатной накидке с белым воротником, своим цветом соперничающим с ее лицом, с золотистыми волосами, собранными под небольшой бархатной шапочкой. Бастин забыла о своем происхождении и выпрямилась, чтобы выглядеть как подобает дворянке.
Монсеньер де Сан-Терре, лейтенант вице-короля, увидел их, заторопился навстречу и склонился к руке Маргерит.
— Ваши дядя и тетя приносят свои извинения, мадемуазель. Они задерживаются в ратуше с мэром. Вице-король просит, чтобы вы поднимались на флагманский корабль и устраивались там, потому что мы надеемся отплыть сегодня.
— Спасибо, монсеньер.
Он протянул руку, и Маргерит позволила ему снять себя с седла. Бастин с удовлетворением отметила, что Бомон с завистью посмотрел на своего товарища. Если бы Маргерит хоть немного постаралась, ее супружество с этим пожилым маркизом не было бы таким скучным. Они все любили бы ее!
— Я провожу дам в их каюты, — сказал Бомон. — Вам не обязательно оставлять свой корабль без присмотра, Сен-Терр.
— Да, спасибо, монсеньер. Вам не стоит беспокоиться… — Маргерит протянула руку.
— Но это не доставляет мне беспокойства, мадемуазель, — лицо лейтенанта залилось краской. — Это моя обязанность…
Бастин попыталась не застонать, спускаясь на землю, и последовала за троицей: два великолепных офицера сопровождали равнодушную красавицу к трапу, соединявшему ближайший корабль с пристанью.
Внезапно отчаянный крик остановил их. Маргерит обернулась.
— Нет! Пустите меня! Нет!
К другому трапу направлялась скованная цепью группа бородатых каторжников — угрюмых и ни во что не верящих. На одном из них отчаянно повисла молодая женщина, прижавшись розовой щечкой к растрепанной седеющей бороде каторжника. Ее возгласы были обращены к солдатам, пытавшимся оттащить ее.
— Пустите меня! Пустите меня к нему! Тигр, не оставляй меня!
— Что происходит? — в ужасе спросила Маргерит.
Сан-Терре тихо переговорил с солдатом и вернулся к ним.
— Ничего особенного, мадемуазель, вам не стоит волноваться.
— Но что?.. — Маргерит направилась к кричащей женщине, которая, почувствовав интерес к себе, бросилась ей в ноги.
— Спасите меня! Позвольте мне ехать! Вы понимаете, я люблю его!
— Идем, милая… — начала Бастин, но замолчала, заметив слабый румянец на щеках своей воспитанницы и слезы в ее глазах, которых она не видела с тех самых пор, когда Маргерит узнала о смерти Пьера.
— Кто она? Почему она не может поехать с ним?
— Эта женщина, — сказал офицер извиняющимся тоном, — жительница этого города. Этот человек был освобожден из местной тюрьмы, и теперь она хочет ехать с ним.
Женщина перестала кричать и слушала, затаив дыхание. Потом она разразилась мольбой.
— Ради Бога, сударыня! Я люблю его! Он мой!
Маргерит посмотрела на девушку. Та была молода, ненамного старше ее самой. Затем удивленно повернулась к обросшему каторжнику. Тот скорчил просительную мину.
— Умоляю вас, мадемуазель. Она — моя маленькая любовь.
Маргерит перевела взгляд на Сен-Терра.
— Но почему?.. — спросила она. — Когда столько людей отказываются ехать…
— Она не подходит, мадемуазель.
— Не подходит? — Маргерит осмотрела потерянные и отчаявшиеся лица, грязные лохмотья и сбитые кандалами руки и ноги.
Бомон решительно шагнул вперед.
— Разве это нужно обсуждать? — сказал он, обращаясь к Сен-Терру. — Если мадемуазель желает!..
— Конечно, — торопливо согласился лейтенант. — Если мадемуазель желает этого!
— Я желаю! Желаю! — с нетерпением закивала Маргерит.
Женщина опустилась на землю, выражая облегчение потоком слез. Каторжники и остальные несчастные путешественники неожиданно завопили:
— Да здравствует принцесса! Святая! Святая!
Прежде чем кто-то успел его остановить, Тигр поймал полу накидки Маргерит и поднес ее к губам.
Маргерит отшатнулась, ужаснувшись диким крикам и его прикосновению. Бомон зло отшвырнул каторжника ногой.
Взгляд Тигра был глубоким и печальным.
— Я буду молиться за вас, мадемуазель. За ваше счастье… и вашу любовь!
Некоторое время она оторопело смотрела на него, а потом вдруг по ее щекам потекли слезы.
— Спасибо! — прошептала она. — Спасибо!
Отвернувшись, она заторопилась к трапу.
ГЛАВА 32
Каюта полубака находилась довольно высоко в носовой части корабля, но ее преимущества подавлял гигантский ют, возвышавшийся над судном подобно неустойчивой башне. Открытая палуба находилась почти вровень с ватерлинией. Каюта вице-короля располагалась на корме, и Маргерит была благодарна разделявшей их палубе, заваленной различной оснасткой и бухтами канатов.
Она совершенно не обращала внимания на ворчание Бастин относительно неудобств их каюты, предназначенной на Бог знает какое время стать их домом. Маргерит постояла в дверях, а потом вышла на палубу.
Происшествие на пристани взволновало ее, разбудив ощущения, которые, казалось, уже умерли в ней. Слова женщины: «Вы понимаете, я люблю его!»— снова и снова звучали в ее сознании. Так же отчаянно она любила сама, и эта любовь оказалась трагической. Невероятно! Даже Бастин не могла поверить, что любовь — это все! Она прошла на корму и облокотилась на перила. Ей не хотелось ничего чувствовать. И все же это казалось приятным и ненавистным одновременно: эти глубокие чувства и разбуженная реальность. Маргерит досталось так мало счастья, но оно так много для нее значило!
Давно забытые слезы снова ослепили ее. Внезапно она угадала, что сзади к ней приближается Бастин, и закрыла глаза рукой. Только бы не еще одна сцена, подобная той, что разыгралась в каюте. Бастин бранилась, а Маргерит лежала на кровати, пытаясь подавить рыдания.
— Вице-короля еще нет?
— Думаю, что нет, — выдавила Маргерит.
— Какой сегодня чудесный день, не правда ли?
Девушка посмотрела на яркое солнце, разноцветные паруса рыбачьих лодок, мелькающие среди голубизны моря, на две башни — Святого Николая и Цепную, которые охраняли гавань подобно двум братьям по оружию, высокому и низкому.
— Это доброе предзнаменование. Мы должны отплыть сего дня.
— Монсеньер де Сен-Терр подтвердил, что мой дядя намеревается это сделать. — Маргерит посмотрела на пристань. — Мы уже почти загрузились.
— Смотри! — показала Бастин. — Дикарь!
На пристани стоял мужчина, одетый по-дворянски, отличавшийся от остальных рыцарей только ростом, цветом кожи и словно гравированным профилем.
— Одна из девушек сказала мне, что он будет здесь, — возбужденно воскликнула Бастин. — Его взял в плен Картье и привез в подарок королю, и теперь он стал таким же французом, как и любой из нас, и даже перешел в нашу веру. Он остается здесь и женится на француженке. Только представь себе! Он пришел посмотреть на наше отплытие.
Маргерит была поражена его проницательным взором, который, казалось, видел через море тот лес, где он бродил когда-то, обнаженный, как младенец. Она вспомнила небрежное отношение Турнона к пленным туземцам и свою собственную реакцию. Как странно, должно быть, переместиться в другой мир, из которого нет возврата. Маргерит чувствовала его ностальгию и жадно смотрела на свою родину, которую ей, возможно, не суждено было больше увидеть. Вид нескольких отчаявшихся эмигрантов, которые все еще ждали, что их загонят в трюм корабля, тронул ее сердце. Возможно, они были добровольцами, разочаровавшимися в своей никчемной жизни, и настроились смотреть в лицо опасности в надежде на лучшую жизнь. Женщины не плакали, а мужчины не раболепствовали. Их лица были напряжены. Для них это был прыжок в неизвестность.
Изучающий взгляд Маргерит неожиданно наткнулся на молодого офицера, ожидающего приказа грузить своих подчиненных. Он не обращал внимания на каторжников, а внимательно смотрел на Маргерит, что в конце концов и привлекло ее взгляд.
Она почти уже отвела глаза, но вдруг изумленно застыла, а ее рот открылся.
— Маменька! — вскрикнула она и схватилась за перила.
Бастин подскочила к ней.
— Боже мой!
Офицер прижал палец к губам.
— Пьер! — ей показалось, что она закричала, но на самом деле ее голос был едва слышен.
Она ринулась к трапу, но Бастин сильно одернула ее.
— Ты хочешь его смерти?
Маргерит закрыла глаза.
— Это он? Это он?
— Слава Богу, он! — Бастин обняла девушку и почти силой повела в каюту.
ГЛАВА 33
Маргерит лежала, уткнувшись лицом в матрац. Умом она осознавала, что Бастин права, но сопротивлялась сердцем, почти ненавидя ее. Маргерит так желала обнять Пьера, пренебрегая всем миром! но он предупредил ее, и опасение за его жизнь одержало верх.
Снаружи раздались шаги, но не его, и Маргерит отвернулась. Бастин вошла в каюту и закрыла дверь.
— Что случилось?
— Твой дядя на корабле. Он вместе с мадам принимает мэра и его свиту в своей каюте. Он хочет, чтобы и ты пришла.
— Я не хочу!
— Ты должна! От этого зависит твоя жизнь, да и его тоже. Он не только жив, но и плывет с нами, хотя его и не должно было быть здесь.
— Я должна его увидеть!
— Увидишь, и сейчас же! Но ты не смеешь показывать… никто не должен знать. О, Господи! Как мы все это переживем?
Одетая в желтую тафту, с аккуратно подкрашенными кармином губами, Маргерит шла по палубе мимо экипажа, мимо привязанных животных и птиц в клетках. Она пристально разглядывала лица, чтобы убедиться, что она не поддалась самообману. Глядя на нее, ни один человек не догадался бы, что творится в ее душе. Несмотря на показное безразличие, сердце пело от радости.
Пьер стоял возле каюты вице-короля среди других офицеров, и ее взгляд скользнул мимо, но улыбка, с которой она встретила Бомона и Сен-Терра, выразила всю радость от встречи с ним.
— Подожди меня здесь, маменька, — сказала она, прежде чем войти в каюту. Бастин должна была как-то перемолвиться с ним несколькими словами.
Тетя встретила Маргерит объятиями.
— Ты выглядишь обворожительно, милая.
То, что тетя оставалась во Франции для улаживания их дел, было большим облегчением для Маргерит: ведь больше своего дяди она боялась женской проницательности Элен. Так что сейчас она почти с благодарностью обняла ее. Потом Маргерит склонилась в реверансе перед вице-королем и мэром.
— И вы прятали от нас это сокровище, монсеньер! — возмутился мэр. — Она великолепна! Слишком хороша для дикарей… и для Турнона тоже.
Дядя самодовольно улыбнулся, словно комплименты предназначались ему.
— Морской воздух, безусловно, пошел тебе на пользу, племянница, — сказал он, заметив румянец на щеках Маргерит. — Ты выглядишь лучше, чем в Париже.
Маргерит ответила очередным книксеном.
— Это самый удачный день, дядя.
Она встала рядом с тетей и им представили офицеров флота: монсеньер де Сен-Терр, монсеньер де Бомон, капитан Гуэнкур, монсеньер Нор-Фонтен, монсеньер де Фроти, монсеньер де Сен-Жан… Ее глаза на секунду задержались на лице монсеньера де Сен-Жана, но он нимало не смутился, едва взглянув на Маргерит… Вот монсеньер де Мире и монсеньер де Руа. Все эти господа были первым дворянством Новой Франции. Они покинули каюту сразу после того, как были представлены. И Маргерит поспешила откланяться, попросив разрешения уйти, пока тетя обнималась с дядей.
— Еще увидимся, племянница, — сказала тетя. — Вся жизнь впереди.
«Я боюсь будущего, — подумала Маргерит. — Моя жизнь продолжается именно сейчас».
Снаружи ее ждали Бастин и Пьер.
— Монсеньер де Сен-Жан был так добр, что предложил проводить нас до каюты.
— С большим удовольствием, мадемуазель, — сказал Пьер. — Если бы мое начальство не было связано с командованием флота, мне никогда бы не позволили отправиться в это плавание.
— Вы так добры, монсеньер, — пока он помогал ей перебираться через снасти, Маргерит изо всех сил сжимала его руку.
Как только они пересекли палубу, над их головами развернулись паруса. Теперь Маргерит едва находила в себе силы дождаться отплытия.
Пьер был здесь, рядом, на корабле — он не мог скрыться от нее.
Он подвел Маргерит к каюте. Бастин стояла довольно близко, чтобы со стороны казалось, что она тоже принимает участие в разговоре. Маргерит неохотно отпустила руку Пьера.
— Они сказали, что ты мертв!
— Я и был почти что мертвецом в Кастелло.
— Ты был ранен?
Он кивнул.
— Но сейчас все в порядке. Дорогая, я все расскажу тебе позже. Помни, что ты — моя жена, и сейчас мы вместе!
Маргерит закрыла глаза.
— Что мы будем делать?
— Я приду к тебе сегодня вечером. Но мы должны быть очень осторожны, чтобы никто не догадался до самой Канады. А там генерал Картье поможет нам.
Прогремел выстрел из пушки, огромные паруса поставили по ветру. Корабль отошел от пристани и накренился, потому что все пассажиры собрались у одного борта, глядя на берег. Корабли медленно выстроились в кильватерную колонну и прошли между двух башен.
ГЛАВА 34
Бастин и Маргерит в темноте сидели на кроватях. Снаружи доносился шум моря, а корабль то поднимался волной, то проваливался вниз. Женщин понемногу укачивало. Каюта была маленькой и уютной, несмотря на странность обстановки, а под ними было темное и незнакомое море. Они молчали.
Наконец послышались быстрые шаги. Не успел Пьер постучать, как Маргерит открыла дверь. Пьер проскользнул в каюту, и они прижались друг к другу, затаив дыхание. Его губы были жесткими, а объятья — крепкими, но Маргерит этого было недостаточно: она хотела дотрагиваться до его тела, его плеч, его шеи. Она немного отстранилась, чтобы глотнуть воздуха, но ее руки продолжали ласкать его.
— Жена моя! Любовь моя!
Она не могла говорить, и без сил прижалась к его груди.
— Что с тобой? — тревожно спросил он. — Бастин, дайте ей вина.
Он подвел девушку к кровати. Она посадила его рядом, не разжимая объятий даже для того, чтобы взять бокал с вином. Пьер поднес бокал к ее губам.
— Тебе лучше? — спросил он.
— Мне хорошо. Очень хорошо, особенно если ты останешься со мной навсегда!
— Милая моя! — Пьер снова обнял и поцеловал ее.
Бастин подошла к ним.
— Довольно! — неодобрительно сказала она.
— Бастин! — Пьер протянул к ней руки, в его голосе чувствовался смех.
— Вы станете причиной нашей смерти! — сурово изрекла Бастин, но под конец решила смягчить тон. — Из-за своей любви!
— Надеюсь, что нет! — пылко возразил Пьер.
— Нет, маменька! — воскликнула Маргерит. — Расскажи мне… расскажи нам все!
Ее рука скользнула под его камзол, чтобы ощутить тепло его тела.
— Не надо! — запротестовал он, отстраняясь.
— Как ты похудел!
— Расскажите нам, — попросила Бастин. — Расскажите нам, как вам удалось воскреснуть.
Пьер некоторое время молчал, собираясь с мыслями.
— Я был в Турине, в тюрьме. Меня нашел отец Бенито. Ему сообщили, что я мертв. Сначала я думал, что это он предал меня, но потом оказалось, что люди коннетабля преследовали меня от Шамбери, ожидая, что я приведу их к бумагам моего дяди. Но они были недостаточно расторопными, и мне удалось сжечь некоторые бумаги прежде, чем они ворвались в комнату. «Именем короля вы арестованы, монсеньер де Шабо!»Я бросил лампаду в лицо одного из них и побежал по лестнице. В замке подняли тревогу, и за мной в погоню бросилась вся охрана. Но страх делал мои ноги длиннее, чем у Баярда. Они окружали меня, и мне ничего не оставалось, как поспешить к башне. Там я поднял перекидной мост, и один из стражников чуть было не поцеловался с мостовой внизу… — Пьер рассмеялся и посмотрел на Маргерит. Она внимательно его слушала. Это был ужасный рассказ, но теперь Пьер был рядом. — В башне я попал в ловушку. Стражники преследовали меня по пятам. Я выбрался на самый верх и пожалел, что у меня нет крыльев. Мне полагалось спрятать бумаги… они должны были спасти моего дядю… но стены башни были гладкими, ни одной трещины… ничего, кроме осиного гнезда под выступом водостока. Я слышал, как они приближались, поэтому разрезал гнездо кинжалом и сунул туда бумаги. Я очень торопился, потому что осы вылетали из гнезда, как предки императора из ада. В этот момент из люка показался первый стражник. Я даже не посмотрел… — он засмеялся. — Осы кружили вокруг меня. Я прыгнул на голову стражника и сбил с ног остальных. Потом меня оглушили, и это все.
— А потом? — Маргерит тоже засмеялась, хотя это было так невероятно и жутко.
— Меня заперли в подвале. Каждые несколько часов они приходили ко мне и требовали сказать, что я сделал с бумагами. Я говорил, что сжег их. Они пытались заставить меня сказать правду…
— Они пытали тебя?!
— Немного.
Маргерит охнула.
— Совсем немного, моя дорогая. Не до смерти. Понимаешь, они поверили мне. Они видели, что я жег бумаги. Это тянулось недолго, а потом они забыли про меня…
— Сколько же времени ты там провел?
— Я насчитал сто восемнадцать дней, а потом потерял счет. Вскоре они решили, что я умираю, и послали ко мне священника… Я не помню этого… который сообщил падре Бенито, что я жив, но при смерти. Падре Бенито отправился к монсеньеру де Ноайлю. Оказалось, что я был арестован и возвращен во Францию. Он приказал перевести меня из подвала в одну из комнат замка и обеспечить надлежащий уход. Через три недели я пришел в себя. Падре Бенито рассказал мне, что дядя был признан виновным и осужден. Я объяснил ему, где находятся бумаги, и святой отец достал их для меня. Потом меня отпустили в Париж под честное слово, а там… благодаря заступничеству одного из друзей короля, вставшего на мою сторону… никто не обращал на меня никакого внимания после изгнания моего дяди — и они отпустили меня. Я слышал о готовящемся плавании… ты уже уехала из Парижа. Я отвез бумаги дяде в Пойто и рассказал ему о нашем венчании. Конечно, он не мог помочь нам, но устроил меня на корабль вице-короля и дал письмо к генералу Картье. Он говорит, что Картье поможет нам…
— Слава Богу! — воскликнула Бастин.
Пьер нервно встал и повернулся к ним.
— Он также сказал, что мы должны немедленно довести наш брак до конца.
— Ах! — Бастин уставилась на него.
— О, Бастин! — Пьер посмеялся над ее воинственным видом. — Вы знаете, что мы обвенчаны. У меня есть бумага. Но все это ничего не значит, если брак не доведен до конца.
Неприязнь Бастин, казалось, заполнила маленькую каюту.
— Вы сделаете это лишь после того, как генерал Картье встретится с ее дядей. Вы приносите только несчастье. Вы появляетесь на минуту, а потом исчезаете прежде, чем она успевает вас коснуться. Было бы лучше, если бы вы умерли…
— Маменька! — Маргерит вскочила на ноги.
— Это правда. Что он принес тебе, кроле бед?
— Счастье! — воскликнула девушка. — Счастье, несмотря ни на что. Он мой муж. — Они, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. — Подожди снаружи.
— Снаружи? — Бастин не двинулась с места. — Милая!
Маргерит нашла свою бархатную накидку и набросила ее на плечи Бастин.
— Я позову тебя.
Бастин нащупала дверь и вышла, ничего не видя перед собой.
— Она права, — мрачно заметил Пьер. — Я приношу одни несчастья.
Маргерит покачала головой.
— Нет, Пьеро, мы в этом не виноваты. Но наша любовь так прекрасна, что преодолеет все трудности.
Он ничего не ответил, но Маргерит почувствовала его нервозность и протянула к нему руки.
— Маргерит, это должно произойти. Я…
Маргерит посмотрела на него и поняла, что теперь роли переменились. Всегда было так, что она ждала его и о чем-то просила, но теперь ждал Пьер, боясь просить у нее одолжения, казавшегося ему чрезмерным. Чувство власти возбудило ее, и она расслабилась, желая дать ему все, что он хотел.
Маргерит взяла его руки в свои, долго держала, а потом обвила их вокруг себя. Внезапно он ощутил, что она уже сняла свой халат. Его тело запылало от их близости. Его руки в темноте исследовали изгибы ее тела. Он чувствовал, как ее груди напрягались и приподнимались от его прикосновений, как будто бы он давал им жизнь. Пьер ахнул и прижал ее к себе, целуя и лаская ее тело.
— Пьеро! — требовательно воскликнула она.
Он подхватил ее на руки и отнес в кровать. Встав над ней на колени, он стаскивал с себя одежду.
«Тише, тише», — уговаривал он себя.
Он лег рядом с ней, и Маргерит обняла его. Пьер крепко прижал ее к себе, чтобы успокоить ее тело, но она не могла успокоиться. Неожиданно ими овладела такая страсть, словно их тела срослись в одно целое.
Она оттолкнула его, чтобы вдохнуть воздуха, а Пьер еще крепче прижался к ней и перекатился вместе с ней на спину. Она извивалась и стонала в его объятиях.
Его руки ласкали ее, прижимая ее тело к себе.
— Я люблю тебя!
— Жена моя!
— Теперь я твоя жена!
— Еще нет, моя дорогая.
— Еще нет?
Он прижимал ее к себе так, что они долгое время были вместе. Они не видели и не слышали ничего, кроме захлестнувшей их страсти. Теперь она была его женой!
ГЛАВА 35
Нос корабля разрезал море, взбивая белые буруны. Когда нос поднимался, огромный свод неба словно накренялся. Ныряя и вздымаясь вверх, корабль, казалось, летел по небесному своду среди кружащихся звезд и косматых облаков, которые поднимались и опускались в едином ритме и полной гармонии.
Ветер подхватывал накидку Маргерит и трепал ее, словно знамя. Маргерит чувствовала себя единым целым с кораблем, морем и небом. Ее охватило всеобъемлющее чувство благодарности. Она была жива и больше не сознавала себя одинокой девочкой, объединившись не только с Пьером, но и со всей Вселенной. Внезапно она поняла, что даже ее молитвы отныне не будут прежними: ее отношения с Богом изменились. Теперь она не просила, а чувствовала удовлетворение!
Маргерит наконец освободилась от страхов, преследовавших ее всю жизнь. Пьер вернулся к ней, вырвавшись из лап смерти, и теперь только смерть снова могла разлучить их.
Все будет так, как он сказал. Генерал Картье поможет им, а если нет, тогда Турнон… она невольно сморщилась, подумав о его боли… «Турнон — хороший человек», неожиданно решила она, прощая ему все.
ГЛАВА 36
Вокруг простиралось лишь море, поэтому было нетрудно представить, что неуемный ветер гонит судно на край света. Гораздо труднее было поверить, что корабль идет к берегам, таким же зеленым и твердым, как и те, что остались позади.
Вокруг было море, а под ногами его глубины — вероломные и коварные, скрывающие множество тайн. Там затаился Великий морской змей, который мог поглотить целый флот, мог обвить корабль своими кольцами и раздавить его, как игрушечный. Там пряталась отвратительная всасывающая рыба с тысячью ртов. Она могла присосаться к кораблю и утащить его на дно… если у этого бескрайнего океана вообще есть дно! А сам морской дьявол, чьи щупальца удерживают корабль на месте, как бы сильно ни дул ветер, пока все находящиеся на борту не погибнут от голода и жажды.
Список святых повторялся ежечасно: Святой Михаил, Святой Христофор, Святой Николай, Святой Петр — и все хорошие путешественники! И каждое утро корабельных юнг поворачивали спинами к Франции и пороли розгами, чтобы умилостивить таким образом попутный ветер.
Старые моряки плели канаты, латали паруса, ища прищуренными глазами благодарных слушателей для своих россказней: доверчивых каторжников, зеленых фермерских сынков, не отваживавшихся отправиться в плавание даже по своей спокойной Сене, Луаре или Рейну, суетливых встревоженных матерей с детьми у груди или у юбок, чьи глаза расширялись и темнели, чьи челюсти сжимались или отвисали от ужаса, но никто не произносил ни звука.
— Вы думаете, что вы первые колонисты Новой Франции? А разве вы не слышали о бароне де Лери и острове Демонов? Это было больше двадцати лет назад… Они не добрались до Канады, а поселились на острове у побережья. Де Лери привез крепких бретонцев, которые взяли с собой скот, птицу, домашнюю утварь и мечтали о новой жизни. Но когда корабль вернулся, они уплыли на нем обратно во Францию. Почему? Демоны! Вот почему! Остров был населен демонами. Они выли на ветру и стучались в двери хижин. Вот какова Новая Франция, в которую вы плывете!
Глупо было верить в эти небылицы. Но в темном трюме, где волны бьются о борт прямо над вашей головой, грозя проломить доски, кто же не поверит в страшные истории? Даже бывалые моряки, плававшие с Верразано и Жаном Анжу, не особенно скрывали собственный страх. Они были напуганы сейчас точно так же, как и в молодости, и кроме того, если бы они сами не верили в этих чудовищ, кто бы им поверил?
Дни были солнечными, а голубизну неба и синеву моря нарушали только легкие облачка и пенные барашки. Солнце нагревало палубу. Скотина вздрагивала и мычала, куры метались и кудахтали, а моряки смеялись.
Но ночи были темными, с холодными звездами, чье яркое сияние казалось таким знакомым, и море смахивало на огромную чернильную лужу. Сам корабль казался призраком. На борту не было света, за исключением одного фонаря, потому что огонь на море был одним из наиболее опасных бедствий. Судну приходилось двигаться в полном мраке.
Нижние палубы напоминали угольную яму, в которой каторжники сидели, тесно прижавшись друг к другу, не обращая внимания сосед на соседа.
Впрочем, порядок на корабле строго соблюдался. Несмотря на подавленность половины команды, на разношерстность пассажиров, набранных из тюрем и трущоб, начальство придерживалось нескольких строгих правил. Для командиров, от монсеньера де Бомона до помощника боцмана, существовали определенные инструкции. Они должны были присутствовать на ежедневной порке, как и дома — в Рюэе, Лионе или Ла-Рошели. Только здесь не было ни суда, ни судей, кроме светлобородого вице-короля, который наблюдал за всем с верхней палубы, надменный и непреклонный, как бог.
Состоялось даже одно повешение, необходимое скорее для того, чтобы показать, как быстро мачта может превратиться в виселицу. Приговоренный метнул копье в боцмана. Он собирался сделать это с самого начала, когда его оторвали от семьи в Берри.
Ко всему можно было привыкнуть. Запас воды был невелик, зато вина было в избытке. По воскресеньям, понедельникам, вторникам и четвергам ели мясо, свежее мясо, хотя скот никто не резал. В остальные дни к столу подавалась рыба. Заняться было особенно нечем, но можно было просто, полеживая на палубе, и греть кости на солнце. Можно было наблюдать за действиями экипажа или любоваться его светлостью, облаченным в меха и шелк. Роберваль выглядел так, словно держал в руках целый мир, вместе с морем и небесами. Можно было думать о тех чудовищах, что прятались в глубинах океана, или о дикарях, в гости к которым все и направлялись. Иногда на палубе показывалась юная девушка, похожая на святую или даже на саму Богоматерь. Она долго не задерживалась на палубе, быстро проходя от кормы корабля к своей каюте. Но блеск ее золотистых волос и очаровательное личико порождали долгие разговоры и собирали вокруг нее зевак. Ходили слухи, что она — наследница вице-короля и должна стать королевой Новой Франции. И люди чувствовали гордость от того, что она плыла к своему королевству на одном с ними корабле.
Шторм разыгрался ночью. Люди просыпались и обнаруживали себя на полу, в куче других тел, когда корабль начинал карабкаться вверх, а потом зарывался носом в волны. Во темноте раздавались крики и стоны. Но потом послышались голоса опытных моряков:
— Не пугайтесь! Это всего лишь шторм!
Свистел боцманский свисток, и доносился крик самого боцмана:
— Спокойствие!
Все хватались за переборки и канаты, пытаясь выбраться из массы тел товарищей.
Палуба была залита водой. Каждый спешил убраться как можно дальше от орущих детей и плачущих матерей. Самых слабых начало тошнить, и по кораблю разнеслось зловоние. Люди лежали, прикрыв руками лицо, позволяя волнам швырять их от переборки к переборке. Они не думали о глубинах моря или злобных чудовищах. Каждый молил только об одном: «Скорей бы наступил день!»
Через люки пробивался желтоватый свет, и матросы и пассажиры болезненно осматривали лица вокруг себя. Шатаясь, вставали на ноги, поднимали лица вверх, к благодатному дождю, смывающему рвоту с лица и одежды. Открывали рты и жадно глотали капли. Ветер немного спал. Выбравшись на палубу, люди падали в воду, не обращая друг на друга никакого внимания.
Мачты трещали и вибрировали, грозя опрокинуть корабль своим весом.
Вокруг были лишь безликие болезненные лица, на которых ясно читалось выражение ужаса — перед штормом, перед морем, перед смертью, но больше всего перед ночью… мраком трюма… Каждый мог проследить свой собственный ужас, но нельзя было контролировать влияние этого ужаса…
На палубе в изнеможении лежали тела. Ревел впотьмах напуганный скот. Люди молили о том, чтобы снова оказаться в прекрасной Франции… Грязная улица или промозглая камера были лучше, чем это…
«Во Францию, монсеньер!»
ГЛАВА 37
Пьер отпрянул от люка, почувствовав тошноту от ужасного зловония. Он закрыл крышку, которая тут же была распахнута снова. Из люка показались плечи разъяренного верзилы. Его руки схватились за палубу. Пьер сильно ударил его ногой, и каторжник свалился обратно в трюм. Пьер закрыл люк и с трудом встал, балансируя на ходящей ходуном палубе.
«Животные!»— подумал он. Они жили, размножались, скулили и подыхали, как животные. Необходимо было подавить панику и загнать их обратно в трюм.
Он побрел к корме, хватаясь за поручни и канаты. Скотина сломала загоны и вырвалась на свободу. Многие коровы лежали с переломанными ногами, мыча от боли. Остальные сбились в кучу у переборки.
«Раненых придется пристрелить», — подумал Пьер. Каждому достанется хороший кусок свежего мяса. Но сейчас никто не смог бы проглотить ни ложки.
Он прошел мимо рулевого, стоявшего на своем посту, и вскарабкался на верхнюю палубу. Затем постучал в дверь вице-короля, но не услышал ничего — все звуки заглушались мычанием коров и треском переборок. Пьер открыл дверь и вошел.
Мессир де Роберваль обедал, и на какое-то мгновение запах еды, вид ярко-красных губ вице-короля, с которых капал жир на светлую бороду, вернул то чувство тошноты, с которым Пьер так упорно боролся.
Девица Лизетт, шлюха вице-короля, распростерлась на полу, похожая в своем розовом наряде на кровавое месиво. Она подняла голову и едва посмотрела на него, откинув со лба густые пряди волос. Когда Пьер по приказу вице-короля привел ее на корабль и прятал до самого отплытия, она была накрашенной разряженной куколкой. А сейчас, с бледными губами и потухшим взглядом, она смахивала на дьявола, смотревшего на адское пламя.
Роберваль махнул Пьеру вилкой.
— Мы хорошо себя чувствуем?
Ему, казалось, были нипочем шторм и морская болезнь.
Пьер пошатнулся. Он бы многое отдал за глоток вина со стола вице-короля, но сдержался и не попросил ничего.
— Да, — ответил он, пренебрегая неотъемлемым «монсеньер» или даже «мессир».
Роберваль взглянул на него.
— Вы Сен — Жан, не так ли?
— Да, монсеньер.
Впервые они встретились лицом к лицу. Уже много лет Пьер представлял себе эту встречу с дядей Маргерит. «Я люблю вашу племянницу, монсеньер». Он представлял себе, как Роберваль смягчится, услышав об их романе, и обрадуется браку своей племянницы с доблестным рыцарем из знатной семьи. Или он представлял его, считающего деньги Турнона. Но он никогда не мог представить своим командующим этого человека, чье право повелевать казалось врожденным и чье высокомерие открывало ему путь к пьедесталу.
— Пассажиры загнаны в трюм?
— Да, монсеньер.
— Утром мы должны преподать им урок…
Пьер начал медленно понимать.
— Отберите троих из вожаков.
— Но среди них не было зачинщиков, монсеньер. Их охватила паника. Этот шторм…
— Двух мужчин и женщину. Больше демонстраций не будет.
Дисциплина была кодексом, в духе которого был воспитан Пьер. Его мало интересовал простой солдат или простой мужик. Смысл жизни рыцаря заключался в одном единственном миге победы. Крестьяне и солдаты приравнивались к мулам и ломовым лошадям и не могли даже сравниваться с такими благородными животными, как Баярд, который чувствовал и разделял победы хозяина. Но от своего дяди Пьер узнал о добродетели правосудия, в соответствии с которой невинный должен быть защищен.
— Монсеньер, это будет абсолютно бесполезно… Среди них не было вожаков! Они были… как скот… напуганы!
Вице-король презрительно посмотрел на Пьера.
— Вы слишком мягки, Сен-Жан. Вам никогда не стать командиром. Передайте мой приказ Бомону.
Ярость ослепила Пьера. Этот незаконнорожденный монарх!
«Он варвар. Будь осторожен, — предупреждал его дядя. — Он ничего не должен знать до тех пор, пока ты не доберешься до Картье».
Пьер резко повернулся и распахнул дверь. Шагнув в шторм, он с силой захлопнул ее за собой.
ГЛАВА 38
Когда море успокоилось настолько, что можно было собрать на палубе пассажиров, двое мужчин и женщина из каторжан были расстреляны.
Выстрелы ничего не сказали Маргерит, потому что все утро на палубе стреляли, добивая раненных во время шторма животных. Еще три выстрела после утренней канонады не произвели никакого впечатления.
Маргерит узнала обо всем только тогда, когда в каюту вошла дрожащая Бастин с побледневшим лицом. Они прижались друг к другу, объятые ужасом. Они не были горожанками, для которых площади были обычной ареной для представлений: позорный столб, плаха, виселица… Казни при дворе не считались редкостью, и зачастую преступником объявлялся человек, нарушивший сон какой-нибудь дамы.
Маргерит страдала от морской болезни и была готова утонуть вместе с кораблем, если бы ее не вдохновляло присутствие Пьера на этом сумасшедшем судне. Но пережитый ужас и весть о мужчинах и женщинах, которых избивали и расстреливали как животных, снова ослабили ее дух и усилили отвращение к дяде.
Ей очень хотелось увидеться с Пьером, которого она никак не могла представить в роли убийцы. Но они условились, что он будет держаться подальше от ее каюты. Несмотря на жгучее желание обнять друг друга, они прислушивались к страхам Бастин, понимая, что их надежда на будущее зависела от осторожности.
Но урок вице-короля не возымел ожидаемого действия. Когда напуганные мужчины и женщины выбрались на палубу, чтобы присутствовать при публичной казни, их взгляды были прикованы не к трем жертвам, а к пустому простору моря. Там, где во время шторма болталось два других корабля, теперь была пустота.
— Корабли! — закричал мужской голос.
Все повернули головы, даже осужденные на смерть. У борта собралось столько народу, что судно накренилось, и толпу пришлось разгонять плетьми.
— Утонули! — это слово пронеслось из уст в уста.
Пьер поднялся на две ступеньки трапа, чтобы возвыситься над всеми, чтобы его голос был услышан каждым.
— Они не затонули. Потерялись! Потерялись во время шторма! Впередсмотрящий скоро заметит их паруса или мы встретимся с ними у Терр-Нев. Они не утонули! Они потерялись!
Но никого не удалось убедить. «Утонули! Как и мы скоро. Мы одни. Никакой надежды на помощь». Толпа мрачно наблюдала за казнью. Только одна женщина закричала. Остальные позволили загнать себя обратно в трюм. Вице-король смотрел на казнь со своего возвышения и кивал, одобряя их покорность. Пример был показан!
Но как только пассажиры оказались в трюме, до каждого из них неожиданно дошел смысл этого слова: «одни». Одни не в том смысле, как они были одни всегда: против закона, против общества, в котором они мучились и страдали. Теперь они остались одни в жестокой битве со стихиями…
В это время монсеньер де Бомон пытался оправдать перед Маргерит суровость ее дяди.
— Они бы не поняли другого обращения, — заверял он ее. — Это скоты! Они дерутся между собой. Вы не представляете себе, что творится в трюме! Моряки согласны спать на палубе в любую погоду, только б не разделять с ними трюм. Ничто, кроме суровости, не может удержать их в повиновении!
Маргерит нервно потерла мягкий бархат своей накидки. Они стояли на палубе возле ее каюты. Она посмотрела вниз, туда, где лежали свернутые паруса. Люк трюма был распахнут, но она не смогла туда заглянуть, она не хотела встречаться с взглядами доведенных до сумасшествия, потерянных душ, смотревших на нее, как будто она могла облегчить их страдания. Но она была не в силах смотреть и на пустоту главной палубы, все еще залитой кровью расстрелянных животных и людей. Она могла понять панику тех, кого цивилизованные господа называли скотами.
Маргерит взглянула на монсеньера Бомона и задала вопрос, заставивший его щеки покраснеть еще больше.
— Разве они не люди? Разве они не могут чувствовать?
Воспоминания о седобородом каторжнике в цепях и о женщине, цеплявшейся за него, снова потрясли Маргерит с такой силой, что ей пришлось прислониться к поручням. «Вы понимаете, я люблю его!» Маргерит была так знакома эта безумная страсть и захлестывающие желания. Отличались ли они чем-нибудь друг от друга, она и эта женщина, готовая повесить на себя кандалы, лишь бы остаться вместе с возлюбленным? Лежала ли она в объятиях Тигра, плоть к плоти, как Маргерит в объятиях Пьера?
— Поверьте, они не могут чувствовать так же, как мы. Их едва ли можно назвать людьми, — ответил Бомон на ее вопрос. — Они не такие, как ваши крестьяне. Они — низшие из низших, обремененные многочисленными грехами тел и сердец, если последние у них вообще есть.
Маргерит посмотрела на этого молодого человека. Она не могла думать о нем как о бесчувственном человеке, и все же он совсем ничего не испытывал к этим людям.
— Просто вы женщина… — сказал он.
«Просто я тоже была подневольным человеком», — подумала она. Отвернувшись, она устремила взгляд к пустынному горизонту.
— Вы действительно думаете, что мы еще увидим другие корабли, что они выжили в шторм?
— Без сомнения, — уверенно сказал он. — Это такие же крепкие корабли, как и наш. К тому же шторм был не из самых сильных.
Он высокомерно улыбнулся, показывая, что все это для него не ново.
— Это будет хороший знак, если мы увидим их снова… узнаем, что они живы… Монсеньер де Сен-Терр и остальные.
— Я не желаю Сен-Терру зла, но мне хотелось бы, чтобы ветер отогнал его корабль обратно к берегам Франции.
Она подняла глаза и встретилась с его пылким взглядом. Перед отплытием Бастин прямо сказала ей, что эти юные и доблестные офицеры сделали бы ее гораздо большим, чем просто женой Турнона. Маргерит ничего не ответила, отвернулась и пошла к корме, а он последовал за ней. Ее взгляд избегал главной палубы. У своей каюты она остановилась, чтобы попрощаться. Офицер склонился над ее рукой.
Неожиданно внизу поднялся шум и раздались крики. Маргерит повернулась в тот самый момент, когда какой-то мужчина вырвался от солдат, державших его, и вскарабкался по трапу, ведущему на палубу, отчаянно глядя на Маргерит. Она узнала глубокие печальные глаза и шрам на его лице. Бомон уже выхватил шпагу, но Маргерит схватила его за руку.
— Нет! — воскликнула она.
Солдаты поднимались по трапу. Они вцепились в Тигра, оттаскивая его назад. Глаза каторжника упрекали Маргерит.
— Что происходит? — спросила она.
— Обыкновенная порка, — ответил Бомон, глядя на палубу.
Тигр больше не сопротивлялся и позволил привязать себя к мачте.
— Несомненно, она заслужена, — добавил Бомон. — Он — один из самых главных смутьянов. Вам лучше пойти в каюту, мадемуазель.
Маргерит хотела было послушаться его совета, но ее взгляд был прикован к ужасной сцене на палубе. Полуобнаженный мужчина с привязанными кверху руками напоминал молящегося. Позади него стоял мускулистый палач. Он щелкал хлыстом, как бы проверяя его. Потом его рука поднялась.
Раздался крик, из немой толпы вырвалась женщина и повисла на руке палача, таща ее вниз. Он замахнулся левой рукой, чтобы отшвырнуть ее, но та вцепилась словно фурия Неожиданно палач выронил кнут и зарычал от боли и ярости. Струйка крови текла по его руке. Девушка укусила его. Он схватил кнут и ударил ее рукоятью по голове. Прежде чем Бомон успел помешать, Маргерит спустилась по трапу и подбежала к палачу.
— Прекрати, собака! — закричала она.
Его налитые кровью глаза ненавидяще уставились на Маргерит.
— Племянница! — прогремел голос с верхней палубы. — Вернись в свою каюту!
Маргерит подняла голову и посмотрела на дядю. Он возвышался над ней на фоне голубого неба, а его лицо было злым.
— Он убил бы ее, — сказала Маргерит.
— Она будет расстреляна. Вернись в свою каюту.
— Боже мой! — Маргерит побледнела. Она больше не могла сдерживать свои чувства. — Я прошу вас. Она любит его. Отпустите ее.
— Она будет расстреляна! — повторил вице-король. — Мы должны сохранять мир на борту этого корабля.
— Мир! — воскликнула Маргерит. — Вы тиран! Это мир в аду!
Он был готов броситься на нее.
— Уберите ее! Уберите ее!
— Бог отомстит за нее! Бог накажет вас! — Маргерит потеряла самообладание. Чьи-то руки пытались удержать ее, но она оттолкнула их. Она сопротивлялась, но через мгновение поняла, что ее держал Пьер, тесно прижимая к себе.
Он отвел ее в каюту и усадил на кровать.
— Это грязный человек, — прошептала Маргерит.
Пьер поцеловал ее. Она ответно обняла его, но только на мгновение.
— Спаси ее!
— Если смогу…
Но они оба знали, что он ничего не может сделать. Маргерит уткнулась в подушку, чтобы дать волю мыслям и чувствам.
ГЛАВА 39
Никто больше не думал о Франции. Когда далеко на горизонте появились первые признаки земли, люди слезли со своих сырых вонючих нар и вскарабкались вверх по трапу, чтобы всмотреться во мрак впереди — впереди, а не сзади — чтобы посмотреть, не изменили ли небо и море своей национальности. Переселенцы кутались в одежду, ощущая ветер, поднимавшийся с холодной и мрачной земли — более холодной и мрачной, чем их Родина, и это был недоброжелательный ветер. Но несмотря на то, что они дрожали от холода и сжимали зубы, думали они о тех берегах, с которых веял этот холод, о берегах, которые должны были стать им новым домом. Люди боялись, но все же мысленно подгоняли корабль.
Пассажиры искали моряков и жадно слушали то, что они рассказывали об этой новой земле, их новой земле — о месте встречи у Терр-Нив, где им должны были встретиться остальные корабли, потерянные в шторме… о бретонских, баскских и португальских рыбачьих лодках, пришедших с родины (всех, кроме португальских, но даже и они казались приплывшими из дома)… о гигантской треске и крошечной сельди, населяющих эти воды… и больше не обращали особого внимания на их рассказы о чудовищах из океана, морских змеях и чертях…
«Рассказывайте только о зеленой земле!» Те, кто раньше плавал с капитаном Картье, и те, кто плавал с Верразано, могли рассказать кое-что о материке и не пугали слушателей, если их не злили. Они видели дикарей, которые не убили ни одного француза, так они были добры и почтительны к белым богам. Хотя им нельзя было верить, потому что они могли выдать осколок мутного стекла за алмаз.
За всю неделю не случилось ни бунтов, ни расстрелов. На корабле царило перемирие — между соседями, между сбродом в трюме и командованием, между экипажем корабля и светлобородым дьяволом с кормы. Тигр стонал во сне и звал свою мертвую Жаннет. Ангелоподобная девушка оставалась в своей каюте и больше не появлялась под светлым небом в своем бархатном наряде. Но все находились в тревожном ожидании и не думали ни о ней, ни о Тигре. Завтра… или послезавтра…
Вода в бочках стала грязной, коричневой и такой вонючей, что ее нельзя было даже нюхать, не то что пить. Норма воды была ограничена, потому что много бочек было смыто за борт во время шторма. Люди облизывали губы или разбавляли воду вином, и утоляли жажду. Скот жалобно мычал. Птицы повесили головы. Им приносили сидр, и если им очень хотелось пить, они пили. Вяленое и соленое мясо лишь усиливало жажду. Свежего мяса больше не было — и так слишком много животных уже было убито. Оставшихся в живых приберегали для Канады. Пассажиры вонзали зубы в заплесневелое, червивое и твердое, как камень, мясо, мечтая о фруктах и орехах, которые росли на новой земле.
Сосед рассказывал соседу о том, что слышал, вдруг обнаруживая, что начинает строить планы. Планы! Когда всего неделю назад мечтали погибнуть в морской пучине, чтобы только мучения прекратились!
— Они говорят, что на большой реке есть золотой город…
— Они говорят, что зима там похожа на зиму в Альпах, ослепительно белую и холодную…
— Дикарки там хорошенькие, и если вождь благоволит к вам, то их преподносят, как подарки…
— Там есть болезнь, похожая на чуму. Ваше тело ссыхается, словно его поджаривали на огне, а из вашего рта сочится черный яд…
Земля везде одинакова. Разве нельзя голодать в Новой Франции, как голодали дома? Разве трудно умереть от холода и гнили в тюрьме? О, будьте уверены, что сначала они построят тюрьму. Но по крайней мере под ногами будет твердая земля, а не ходящая ходуном палуба, которая в любой момент может оказаться бездонной пропастью океана.
На западе показалась птица. Птица! Все поняли, как давно не видели птиц. Она дико кричала и кружилась вокруг корабля. Люди крутили головой, наблюдая за ней, пока она не уселась на мачту. Потом закричали:
— Птица! Мы уже недалеко от земли!
Моряки говорили, что это буревестник, который живет над водой и лишь гнездится на земле. Но все же каждый продолжал думать: сегодня я видел птицу!
На следующее утро корабль оказался в волшебном море… белый пар покрывал воду до уровня пушечных портов… Все услышали крик и оглянулись. Гора из стекла переливалась всеми цветами радуги.
— Айсберг! — сказали моряки. — Теперь мы недалеко от земли.
Вспомнились рассказы о морских чудовищах, об острове Демонов. Что же это за земля, которую охраняет такое море?
Пассажиры видели кита и дельфинов, резвившихся целый день вокруг корабля. Никто не мог уйти с палубы, чтобы не пропустить первое появление загадочной земли… хотя и не переставали бояться…
Солнце опускалось в таинственный дым, окрашивая небо в пурпурные тона. Говорят, это предзнаменование, но никто не был уверен, доброе ли оно. Днище корабля напоминало гигантскую колыбель. Люди проваливались в сон, прислушиваясь к плеску воды, нежно раскачивающей корабль, как будто рука матери качала колыбель. Они знали, что только тонкие переборки отделяли их от океана, который одновременно был и нежной матерью, и суровым отцом…
Чувствовались удары, сотрясающие корабль. Колонистов бросало от борта к борту вместе с другими телами, пока не образовывался огромный комок тел с многочисленными руками и ногами. Когда нос корабля задирался кверху, этот комок начинал катиться к корме, рассыпаясь на отдельные тела, с грохотом ударяющиеся о переборку. Так продолжалось бесконечно. Стоял невообразимый крик. Никто не мог понять, где был его голос. Крик вырывался из многочисленных глоток животных, таких же, как и сами люди.
Когда открывались люки, путешественники были рады прохладному воздуху, словно живительной влаге. То один, то другой отделялся от массы тел и карабкался через них к трапу. На палубе слышались крики офицеров и команды.
Не было видно ничего, кроме темных силуэтов над собой. Мачты, надстройки и сама ночь затерялась в тумане. Но зато была масса звуков: стоны, молитвы, брань, ужасные вскрики летающих существ. Разве так могли кричать птицы? Но все же эти звуки заглушали голос океана! Глаза закрывались, губы бормотали молитвы, которых не вспоминали с детства.
Туман редел и рассеивался в первых лучах солнца. Людям было страшно потому, что вы не знали, что вам откроется за туманом. Солнце встало, похожее на раскаленный металлический шар, лижущий воду языками пламени, которые становились все жарче и жарче. Море проглатывало огонь, и туман исчезал, как солома в костре, открывая вашему взору розовый остров на фоне пылающего неба. Это был неземной остров, длинный, низкий и без растительности. Разве деревья могут расти в аду?
Огромные чудища с телами быков, бивнями слонов, хвостами рыб и человеческими головами тупо смотрели в ожидании. Вдоль мрачного побережья рыскали черные уродцы, слуги дьявола, и вызывающе рычали. Странные существа — полуптицы, полулюди — вышагивали взад и вперед, словно солдаты или судьи в длинных черных мантиях и розовых камзолах.
Неожиданно один из моряков закричал:
— Остров Демонов! Это тот остров, о котором мне рассказывал матрос, плававший с де Лери, но я не верил ему!
Страх снова сковал несчастных. Колонисты стали на колени и молили Бога и святую Богородицу о чуде… о чуде, которое бы унесло вас подальше от этого проклятого острова!
Это произошло… сначала это было ужасно, как врата ада, представшие перед общим взором. Корабль продолжал раскачиваться на волнах, и с каждой новой волной сердце в груди замирало, потому что с каждой волной люди приближались к берегу.
Многие, стиснув виски ладонями, рыдали… и продолжали молиться всем святым.
ГЛАВА 40
В полной тьме, перед самым восходом солнца, после того, как качка немного успокоилась, Пьер отправился выполнять свои обязанности — проверять, нет ли течи, и по ходу дела утихомиривать сходящих с ума пассажиров и членов экипажа — ожидая, пока не представится возможность пойти к Маргерит.
Бомон был старшим на верхней палубе и поэтому первым оказался на желанном трапе. Он нашел женщин потрясенными, но не паниковавшими.
— Что это за земля? — спросила Бастин.
— Еще слишком темно, чтобы точно сказать, мадам. Вероятно, затопленный остров или риф. На нем нет камней, иначе бы мы уже пробили днище. Отмель гладкая…
Дверь неожиданно распахнулась.
— Маргерит, ты… — Пьер замолчал, заметив в каюте Бомона. Два офицера смотрели друг на друга: Бомон враждебно, а Пьер смущенно, проклиная себя за неосторожность.
— Со мной все в порядке, монсеньер де Сен-Жан, — сказала Маргерит. — Монсеньер де Бомон был так добр…
— Извините, мадемуазель, — запинаясь, ответил Пьер. — Я так переполошился…
— Ваше место внизу, вы должны наблюдать за пассажирами и грузом, — довольно грубо сказал Бомон.
Пьер пробормотал извинения и ушел. Бомон с подозрением смотрел ему вслед. Во время плавания не было ничего такого, что показывало бы…
— Я тоже должен спуститься вниз, — коротко сказал он.
— Он случайно, — вмешалась Бастин. — Он говорил, как во сне.
«Наверное, это так», — говорил себе Бомон, спускаясь по трапу. Каждый мужчина на этом корабле видел во сне мадемуазель.
— Маргерит! — громко произнес он.
Это было прекрасное имя.
Матросы прыгали с борта в испаряющийся туман. Вода была ледяной. Они чувствовали землю под ногами и ныряли, чтобы осмотреть обшивку судна. Отмель была песчаная, и не было заметно никаких повреждений.
После короткого дневного отдыха молодые офицеры занялись пассажирами и укладыванием груза для выравнивания судна. Они мало говорили об острове, оставив эту тему суеверным колонистам и невежественным морякам, но были такими же хмурыми и безмолвными, как все. Они не думали об аде и чудовищных слугах Сатаны, но все же… что за скоты населяли эти берега?
Настроение всем поднял рулевой, мэтр Альфонс, спустившийся с верхней палубы.
— О-ля-ля, его вице-величеству хуже всех! Только подумайте, он никогда не слышал о песчаных берегах, моржах и даже о таком восходе солнца!
К его удивлению, никто не присоединился к насмешкам над доверчивым вице-королем, хотя напряжение вокруг немного спало. Каждый офицер нашел в себе силы подойти к борту и осмотреть остров и его обитателей.
При дневном свете остров оказался длинной косой. На нем не было деревьев, но все же росла трава, похожая на зеленые волосы. Теперь можно было легко различить моржей, которых Картье убивал и ел, и чьи бивни ценились так же высоко, как и слоновая кость. Но кто мог представить себе, что они могли так выглядеть? Ревущими существами оказались тюлени, а человекоподобными — птицы, вовсе не выглядевшие устрашающе. И все же взгляд на эту землю вовсе не радовал их сердца, и они благодарили бога, что находятся на плаву.
Только когда Бомон занялся подъемом якоря, Пьер снова отважился пробраться к Маргерит. Она тут же открыла дверь на его стук. Он быстро вошел, и двое обнялись.
— Ах! — воскликнула Бастин, решив, что они слушают ее. — Хорошенькую сцену вы устроили. Ворвались, как сумасшедший, звали Маргерит!
— Я был взволнован, Бастин…
— Взволнованы? Вы чуть не погубили нас. Если бы это был кто-то другой…
— Он влюбился в тебя, — возмущенно заметил Пьер, обращаясь к Маргерит.
— А вы думали, что вы единственный? В отличие от вас…
— Успокойся, маменька, — нервно приказала Маргерит. — Или ты думаешь, что мы будем терпеть до скончания века? Мы сможем выбраться из этой истории, только если будем жить в мире.
— Все уже почти закончилось, моя дорогая. Канада уже близко. Там мы сможем обратиться к Картье. И даже если он не поможет нам…
Этим утром мессир де Роберваль придавал большое значение своей одежде: он должен был в величии предстать перед испуганной толпой. Он уже забыл, как корчился на полу своей каюты, молясь, хоть и боясь молиться, стараясь отвести от себя проклятие племянницы. Он уже забыл, как его шлюха Лизетт и мэтр Альфонс держали его, чтобы он убедился, что ночные страхи превратились в песчаную косу, а дьявол — в глупых моржей. В своем отороченном мехом розовом бархатном камзоле он пересек палубу. Позолоченный эфес его шпаги ярко сиял под лучами солнца. Он спустился по трапу. Нужно было посмотреть, как чувствует себя племянница.
Дверь каюты была приоткрыта, и он услышал мужской голос:
— Мы сможем обратиться с просьбой к Картье. И даже если он не поможет нам…
Потом раздался голос его племянницы:
— Турнон не будет жесток. Он добрый человек, не такой бессердечный, как мой дядя…
Роберваль распахнул дверь.
Он стоял, замерев так же, как и они, рассматривая сверкающими глазами потрясенные лица влюбленных и испуганное лицо няни. Потом он взглянул в бескровное лицо своей племянницы. Ее ужас лишь подстегнул его ярость.
— Будет ли Турнон так же добр, когда узнает об этом? Шлюха! Потаскуха! Я накажу тебя, племянница.
Сказав это, он с удивлением обнаружил, что его гнев растворился в предчувствии удовлетворения от страданий горбуна — рогатый еще до свадьбы, лишенный девственницы, которую так долго ждал и лелеял.
— Монсеньер… — Пьер пытался контролировать себя.
Роберваль зашипел на него, оскаля замечательно белые зубы.
— Ты, Сен-Жан! Ты дорого заплатишь за порчу чужой собственности. Мы не будем ждать, пока Турнон разберется с тобой. Мы доставим себе удовольствие твоей казнью.
— Нет! — воскликнула Маргерит с такой злостью, что Роберваль замер. Она подняла руки к лицу, но тут же опустила их.
— Боже мой! Это не грех — он мой муж!
Потрясение было невероятным!
— Я Пьер де Шабо, монсеньер. Мы поженились в январе. Потом я уехал в Савойю, а Маргерит решила, что я уже мертв…
Роберваль едва понимал, о чем ему говорят. Поженились… Это уже не повод для злорадства над Турноном… он был одурачен — так же, как и горбун…
— Племянник предателя?
— Племянник монсеньера адмирала! — поправил Пьер.
— Тогда тем более приятно будет сделать ее вдовой!
Вдруг он обнаружил, что шпага Пьера была направлена прямо ему в грудь. Роберваль попятился, но острие шпаги следовало за ним.
— Нет! Пьеро! Он поверит нам!
Маргерит схватила Пьера за руку, и этого было достаточно, чтобы Роберваль успел вытащить свою шпагу.
— Отойди! — рявкнул Пьер.
Бастин схватила Маргерит и оттащила ее в сторону. Пьер и Роберваль стояли лицом к лицу.
Через мгновение раздался лязг стали. Роберваль пятился к двери до тех пор, пока они оба не оказались на палубе. Они дрались насмерть: Роберваль — за свою жизнь, а Пьеру в случае поражения вообще было не на что надеяться. Преимущество Роберваля заключалось в его весе и сокрушающей мощи. Пьер же был ослаблен долгими месяцами заключения, но обладал прекрасной защитой. Он обучался итальянской манере фехтования: нигде больше не относились так внимательно к обороне. Пьер легко парировал удары и избегал выпадов Роберваля. Тот свирепо дырявил воздух, а. потом едва успевал отражать неожиданные смертоносные уколы. Ненависть и раздражение застилали ему глаза, и он бешено рубил шпагой до тех пор, пока острие шпаги Пьера чуть не поцарапало ему лицо. Почувствовав неожиданную панику, Роберваль отступил, пытаясь отбить наскоки Пьера. Воспользовавшись секундной остановкой Пьера, Роберваль метнулся на трап, ведущий на главную палубу. Он сильно запыхался, но все же резко повернулся и прыгнул вниз.
— Схватить его! — закричал Роберваль членам команды, оторопело взиравшим на происходящее.
Но Пьер перепрыгнул через перила и снова оказался перед Робервалем, угрожая тому шпагой. Они схватились, и тут Роберваль снова ощутил свое преимущество. Он сделал резкий выпад. Пьер отступил и вдруг пошатнулся, словно раненый. Роберваль снова сделал выпад. Но острие шпаги Пьера неожиданно скользнуло вперед с быстротой молнии и Роберваль почувствовал холодную сталь, пронзившую его тело.
— Убийца! — возопил он и упал, вырывая лезвие шпаги Пьера из своего тела.
Шум на палубе привлек внимание Бомона. Секунду спустя он уже наблюдал за схваткой между вице-королем, которого он презирал, как и многие другие, и лейтенантом Сен-Жаном. Его сознание молниеносно вернулось к утренней сцене, и он представил себе разгневанную мадемуазель и жаждущего мести дядю. Сен-Жан несомненно был сумасшедшим, и очень опасным… Увидев вице-короля, пронзенного шпагой Пьера, Бомон бросился вперед, выхватив шпагу.
— Мятеж! — крикнул он и бросился на Пьера.
Лишенный оружия, Пьер попятился, но споткнулся о бухту каната. В тот же миг офицеры накинулись на него. Бомон упер острие шпаги в грудь Пьера.
— Связать его! — скомандовал он.
Маргерит бросилась по трапу, придерживая юбки, и схватила Бомона за рукав.
— Я умоляю вас! — страстно воскликнула она.
Бомон уставился на нее. Так значит, этот Сен-Жан не бредил безнадежной страстью! Это была любовная связь! Сен-Жан добился успеха, пока он, Бомон, ждал, охраняя девичью честь… значит, она не девица! — ревниво подумал он.
— Мадемуазель лучше побеспокоиться о вице-короле, — холодно сказал он и проверил веревки Пьера.
Над Робервалем нагнулся корабельный хирург, вытирая сочащуюся кровь. Рана была нанесена возле подмышки. Вице-король был бледен, но страх смерти покинул его. Его взгляд блуждал по палубе, пока не наткнулся на Маргерит и поверженного Пьера. Маргерит успокоилась и шагнула вперед.
— Мой дядя…
— Твой любовник воспользовался твоей красотой, племянница. Теперь мы повесим его. Но не прежде… — его глаза сузились, он наслаждался придуманным наказанием. — … чем он увидит, как тебя высекут!
На палубе воцарилось тягостное молчание. Маргерит ошалело посмотрела на Пьера. Она вовсе не думала о себе.
Внезапно Бастин с криком подбежала к Маргерит и обняла ее.
Пьер катался по палубе.
— Убейте меня! Этого достаточно!
Роберваль посмотрел на перепуганные лица: колонисты, моряки, Бомон — все замерли, не веря своим ушам… Даже помощник боцмана, исполнявший обязанности палача, стоял в неуверенности, забыв прикрыть рот. Возбужденный чувством своей власти, Роберваль глубоко задышал, и его рана опять стала кровоточить, но он не обратил на это никакого внимания и кивнул палачу.
— Приступай!
— Монсеньер! Вы не можете!.. — Бомон встал над ним, держа в руке обнаженную шпагу.
Роберваль удивленно поднял глаза, но увидел не угрозу, а только порыв молодости.
— Еще один мятежник? — прошипел он. — Хочешь висеть на одной рее с ее любовником? — Бомон побледнел, но не отвел взгляда. — Разденьте ее! — рявкнул Роберваль.
Разрываемый желанием и страхом, палач протянул руку, но Бастин вцепилась в нее.
— Дьявол! — крикнула она Робервалю. — Скотина! Как ты думаешь, что об этом скажет Турнон? Или король? Высечь французскую дворянку! Будь уверен, что король узнает об этом!..
Ее лицо было так близко, что слюни летели на его щеку. Он пятился назад, как, бывает, собака перед кошкой. Он чувствовал слабость и удовлетворение властью вытекало из него, как кровь из раны.
— Я все еще истекаю кровью, — напомнил он хирургу. Тот приложил к ране еще корпии, и Роберваль отвернулся к простору моря. Вид собственной крови всегда вызывал у него слабость.
Бомон держал Бастин.
— Чудовище! — кричала она. — Она беременна!
Взгляд Роберваля внезапно оживился, а голова завертелась по сторонам.
— Что?
Но ему достаточно было заметить румянец, вспыхнувший на лице Маргерит. «Ребенок в ее теле, рожденный от брака…» Так гласил контракт. Этот брак мог быть задушен в зародыше. Турнону пришлось бы взять ее в жены, девственницу или нет! Но ребенок… В ее теле был наследник состояния Коси! Это был полный провал.
Он прогнал хирурга и попытался протянуть руку к источнику своего падения. Но он был слишком слаб. Роберваль откинулся на палубу, собираясь с силами. И тут он вспомнил про остров.
— Посадите их в шлюпку, — скомандовал он. — Обеих — няню и племянницу… Отправьте их на остров и оставьте там.
Все присутствующие задохнулись от ужаса.
— Он сумасшедший! — закричал Пьер. — Бога ради, освободите меня!
Но никто не шевельнулся. Даже Бастин замерла, услышав столь чудовищный приговор.
— Взять их! — рявкнул Роберваль.
Палач взял Маргерит за руку.
— Монсеньер! Две беззащитные женщины…
Роберваль мутным взором посмотрел на Бомона. «Нужно будет позже разобраться с этим офицером», — подумал он.
— Дайте им аркебузы… Все, что им нужно… — сказал он и без сил откинулся на палубу.
Бастин дико оглянулась на немые серые лица и поймала Бомона за рукав.
— Монсеньер… — она умоляла одновременно с криками Пьера:
— Бомон, вы не можете этого сделать!
— Я беспомощен, мадам, — мрачно ответил Бомон. — Но я сообщу генералу Картье… Он обязательно вернется за вами.
— Пресвятая Богородица, спаси нас! — воскликнула Бастин. Но, поняв, что от судьбы не уйти, она успокоилась, силы вновь вернулись к ней. — Загружайте шлюпку, — пылко воскликнула она. — Он сказал грузить все, что нам нужно! Порох… пряжу… и, Боже мой, матрацы!.. Принесите сундуки из каюты.
Наконец они могли чем-то заняться. Моряки и колонисты спустились в трюм.
Маргерит была потрясена и смятена до такой степени, что, казалось, жизнь покинула ее. Она стерпела даже прикосновение палача. Но теперь она отпрянула от него, бросилась к Пьеру и вцепилась в него.
Палач действовал инстинктивно. Его жертва сбежала. Он схватил Маргерит и попытался оттащить ее от Пьера. Потом он замахнулся и ударил ее по голове рукояткой плети. Маргерит без чувств упала рядом с любимым.
Бомон повернулся как раз во время удара. Шпага по-прежнему была в его руке. Быстрым выпадом он проткнул грудь палача.
— Он убил ее? — закричал Пьер.
Бастин приподняла Маргерит и покачала головой.
— Она жива!
Бомон поднял Маргерит на руки.
— Мы должны спустить ее в шлюпку. Поверьте мне, мадам, я позабочусь, чтобы они приплыли за вами. Вы не останетесь надолго одни.
Шлюпка была загружена так, что в ней едва осталось место для гребцов и пассажиров. Сундуки, коробки, тюки — провизия, которой им так не хватало — были погружены в шлюпку. Бастин и Маргерит посадили в свободное пространство между багажом.
— Будьте мужественны! Это ненадолго! — кричали им.
На корабле не было ни одного человека, чей родственник или друг не был бы повешен, казнен или сослан. Всем была знакома рука «правосудия». Смерть ходила бок о бок с ними с самого их рождения. Но ужаснее всего было видеть осужденную и униженную дворянку в окровавленном и помятом бархатном платье… Она была добра и так красива!
Команда собралась у борта корабля и мрачно смотрела вслед шлюпке, направлявшейся к острову.
— Бедняжка! — пробормотала женщина, прижимая к груди голову своего ребенка. — Она так сильно любила!
ГЛАВА 41
Пьер катался по палубе, молясь и рыдая. Они не могли отправить Маргерит на этот ужасный остров… Одни! Она и Бастин!.. Ужасные картины вставали перед его глазами. Святая Богородица! — молил он и бился в беспомощной злобе.
Внезапно он почувствовал чье-то прикосновение.
— Тсссс!
Раздалось шорканье ножа по веревкам. Вскоре его руки были свободны. Он оперся о палубу, чтобы подняться.
— Подождите!
Он лежал без движения, пока нож перерезал веревки на ногах. Пьер перевернулся на спину, чтобы кровь быстрее разбегалась по телу, и увидел мужчину, проскользнувшего назад, к толпе, которая стояла у борта. Он узнал шрам на щеке. Тигр!
Пьер осторожно пополз к борту корабля. Он полз вперед, не сводя глаз с затылков моряков, взобрался на фальшборт, замер на мгновение, потом глубоко вдохнул и бесшумно нырнул в воду.
Холод сковал Пьера так, что только воздух в легких вытолкнул его на поверхность. Пьер начал ожесточенно грести и лишь тогда почувствовал, что немного пришел в себя. Потом он осмотрелся. Он двигался перпендикулярно борту корабля, пока не отплыл на достаточное расстояние; потом свернул к острову. Он не видел шлюпку, но выбрал направление на возвышенность острова. До суши было около полулье, — это большое расстояние для пловца в ледяной воде. Он сжал зубы и поплыл.
Пьер отплыл уже далеко, когда его заметили с корабля. Он услышал крики — и проплыл сколько мог под водой. Когда он вынырнул, с корабля выстрелили из аркебуз, но он понял, что стрелки не особенно прицеливались.
Пьер проплыл еще некоторое время, а потом снова отдохнул, не пытаясь спрятаться под водой. Пуля успокоила бы бешеные удары его сердца, которое, казалось, было готово разорваться на атомы. Если бы он только мог снять сапоги! но эти усилия стоили бы ему доброй сотни сражений. Он отстегнул пояс с ножнами от шпаги и снял камзол. Холод тут же пронизал его грудь и заставил лязгать зубами. Пьер поплыл дальше.
Ноги едва шевелились, отягощенные сапогами. Он пытался расслабиться и отдохнуть, лежа на спине, но онемевшее тело тянуло вниз. Пьер ловил каждую волну, подталкивающую его к берегу.
Неожиданно его ноги коснулись песка. Это не был еще берег, но по крайней мере дно было достаточно твердым. Вода доходила ему до груди, но течения тянули его во всех направлениях, так что он не мог отдохнуть по-настоящему; зато, по крайней мере, мог размять затекшие мышцы. Он достал кинжал и воткнул его в голенище сапога. Кожа была грубой и казалась неподатливой. Он яростно кувыркался в воде, стаскивая сапог, а когда ему это удалось, вдруг почувствовал, что у него не было сил, чтобы снять второй. Пьер слишком низко сидел в воде, чтобы разглядеть берег или увидеть шлюпку, и он атаковал второй сапог.
Его ноги словно обрели крылья. Их сила придала уверенности рукам, и Пьер поплыл снова. Разные течения то сносили его в сторону, то снова подталкивали вперед. Он поднялся в воде насколько смог, но не увидел берега. Но все же ему удалось заметить шлюпку. Она возвращалась на корабль с одной только командой. Ориентируясь на ее курс, Пьер поплыл к острову.
Большие волны высоко поднимали его и бросали вниз до самого дна. Он выныривал, отплевывался, но новая волна подхватывала его. Он мог видеть побережье, и однажды ему показалось, что он заметил там женщин.
Волны ослабли, Пьера снова подхватило течение, похожее на реку посреди океана. Оно несло его параллельно берегу. Теперь он мог ясно различить багаж и фигуры Бастин и Маргерит. Он попытался вырваться из течения, но не смог продвинуться ни на сажень. Пьер нырнул и почувствовал под водой меньшее сопротивление. Когда он вынырнул, то оказался в прибрежных водах. Теперь он перестал сопротивляться и позволил им нести себя к берегу.
Наконец его ноги коснулись дна, только теперь это был берег острова. Он попытался встать, но волны сбивали его с ног. Пьер цеплялся за дно, пытаясь ползти, но волны отбрасывали его назад. Каждый раз, пробуя встать, он падал лицом в песок, который забивал ему рот и глаза. В конце концов ему удалось выбраться туда, где волны были слабее. Он встал на колени, вскрикнул и упал лицом вниз.
Когда Пьер поднял голову, он увидел Бастин, бегущую к нему, увидел Маргерит, которая тоже старалась подняться, но обессиленно падала на песок. Тогда он, напрягши волю, выполз из воды, прошел, шатаясь, несколько шагов по направлению к Маргерит и как подкошенный растянулся на песке.