ГЛАВА 42

Они лежали, не шевелясь, на побережье. Песок был теплым, вобравшим энергию ожившего солнца, а мягкий бриз казался бальзамом. Пьер только раз приподнялся, чтобы ослабить тесьму на вороте и выплюнуть соленую воду, заполнившую его желудок, потом снова откинулся рядом с Маргерит и взял ее за руку.

Облака закрыли солнце — и ветер сразу же стал прохладным. Бастин вытащила из-под себя накидку и протянула ее Пьеру, который дрожал от холода в мокрой рубашке и панталонах. Он сел, чтобы завернуться в накидку, а почувствовав, что озноб прошел, взглянул на желтое, пустынное побережье. Берег омывали волны, оставлявшие после себя грязные зеленые водоросли. Что было там, за дюнами, невозможно даже предположить. Они видели с корабля жизнь, но как существовали эти животные? Неужели они пили соленую Воду?

Пляж имел форму полумесяца, огражденного дюнами, которые скрывали за собой остальную территорию. Вокруг не за что было зацепиться глазу. Далеко на горизонте, где море сверкало в солнечных лучах, пробивавшихся из-за облаков, чуть виднелся золотистый парус, уменьшавшийся в размерах. Лицо Пьера помрачнело. Бастин посмотрела на него и проследила за его взглядом.

— Проклятый дьявол! — прошептала она чуть слышно, но Маргерит услышала. Она смотрела на море до тех пор, пока не заметила удаляющийся парус. Облака уплыли, и остров снова стал золотым, а море переливалось всеми цветами радуги.

— Корабль уплыл, — сказала она.

Пьер сжал ее руку.

— Не бойся, моя дорогая.

— Я не боюсь! Впервые в жизни я не боюсь. Он уплыл и… — она обняла Пьера и крепко прижалась к нему. — Я не боюсь, знайте это… мы одни и свободны… все трое!

Бастин уставилась на нее.

— Если мы выживем, — проскрипела няня. Момент для радости был не слишком подходящим.

— Бог позаботится о нас! Нам нечего бояться, пока мы вместе.

Пьер был поражен ее мужественной уверенностью. Он прижал ее к себе.

— Когда я вижу тебя, весь мой ужас превращается в радость. Я знала, что Бог не забудет нас. Когда ненависть так долго заполняла твое сердце, какое облегчение снова любить!

Пьер встал и поднял ее. Маргерит снова прижалась к нему.

— Ты себя хорошо чувствуешь? — спросил он, осматривая перебинтованную Бастин голову.

— Хорошо, — заверила она. — Мне кажется, что я все еще на корабле. Этот проклятый остров! У меня такое ощущение, что мы бросили якорь и потому не движемся.

Пьер усмехнулся.

— Давайте исследуем наш остров и посмотрим, чем нас наградил Бог.

— О да! — язвительно отозвалась Бастин. — Без воды…

Пьер подошел к куче багажа. На одной из корзин лежали четыре аркебузы. Он выбрал одну и наполнил рожок порохом. Потом разыскал шомпол и пыжи.

Бастин наблюдала за ним, кивая головой.

— Хорошо, что животные не обнаружили нас, пока мы были беззащитны.

— Они не опасны, — ответил Пьер. — По крайней мере те, которых мы видели, — поправился он.

Женщины подобрали юбки и отправились в дюны вслед за Пьером. Песок был мелким и идти приходилось медленно. Немного погодя Маргерит и Бастин сняли туфли и пошли босиком так же, как и Пьер. Обогнув дюну, они оказались среди песчаных барханов, чьи желтые бока округло рисовались в голубом небе.

— Это пустыня, — охнула Бастин. — Здесь нет воды… здесь нет ничего!

В этот момент с зеленой куртины шумно поднялся буревестник и издал пронзительный крик. Они не дыша следили за его полетом.

— Там должна быть вода! — воскликнул Пьер и направился к пятну, где действительно нашел лозу и горстку ягод на ней.

— Похоже на горох, — сказала Бастин и осторожно попробовала одну ягоду. — Да, это горох. Там должна быть вода — по крайней мере, в почве.

Они пошли лощиной, где трава доходила почти до колен. Бастин отстала, но Маргерит шла так близко за Пьером, что он слышал шорох ее юбок.

— Стой! — вдруг воскликнула она и повернулась спиной к нему. — Расстегни мне это.

Он расстегнул пуговицы, и Маргерит сбросила платье к ногам. Она не носила корсета, поэтому от платья удалось так легко освободиться.

— О, так гораздо лучше! — воскликнула Маргерит, тяжело дыша и оглядываясь на Бастин, у которой уже не было сил на упреки. Маргерит рассмеялась. — Тебе лучше сделать то же самое. Юбки так громоздки, — она взяла Пьера за руку, и некоторое время они шли рядом.

Сначала они увидели темно-зеленые кусты, выглядевшие несколько нелепо среди царства песка, потом, обогнув дюну, обнаружили источник, переливающийся на солнце, как расплавленное серебро. По его краям росли тростник и ирис.

— Мы нашли ее! Вода! — крикнул Пьер отставшей Бастин и, стиснув еще крепче руку Маргерит, бросился к источнику. Они черпали воду ладонями и жадно пили. У нее был солоноватый привкус (едва заметный после протухшей воды на корабле) но она была свежей, и они радостно окунались головами в источник. Маргерит откинулась назад, поднимая тучи брызг.

— О, мой дорогой! Любовь моя!

Пьер смеялся над ней. Они веселились так впервые с тех пор, как мадам Роберваль застала их во фруктовом саду.

Услышав крики Бастин, они позвали ее.

— Мы здесь! Это рай! — кричала Маргерит.

Пьер смотрел на нее, очарованный ее раскрепощением. Она не думала о возможных опасностях и о трагедии их положения, она радовалась свободе и тому, что они вместе.

Пьер вошел в пруд и посмотрел в воду, раздвинув камыши.

— Что это?

Маргерит подошла к нему, подняв до колен подол нижней юбки. Пьер вытянул из ила плетеную корзинку, удивленно посмотрел на находку, а потом огляделся, прислушиваясь, словно ожидая услышать голос или движение.

— Дикари? — спросила Маргерит.

Он покачал головой.

— Я думаю, что это с корабля, — он неожиданно повернулся к девушке. — Здесь высаживались люди. Это значит…

Она взяла корзинку и зашвырнула ее обратно в пруд. Нечего было думать о людях или кораблях здесь, на золотом солнечном острове, рядом со сверкающим источником.

Они исследовали берега водоема и почти одновременно заметили на мокром торфе следы раздвоенных копыт. Маргерит посмотрела на Пьера.

— Это не дьявол, — сказала она. — Что бы люди ни говорили, у него нет копыт. Он носит светлую бороду и называет меня племянницей.

Смех Пьера был непроизвольным. Маргерит затоптала следы копыт.

— Мы не будем оставлять их для няни. Я не хочу, чтобы она омрачала мой источник стенаниями.

Пьер посмотрел на нее.

— Ты бесстрашна, моя дорогая.

— Я так долго жила в страхе, что думала, он никогда меня не покинет. Страх за тебя… Страх перед моим дядей… Но теперь я не боюсь, — она оглянулась и рассмеялась. — Если дьявол оставил среди пустыни этот райский уголок, то он не так уж жесток.

На гребне дюны появилась Бастин. Она предусмотрительно остановилась. Пьер начал подниматься к ней.

— Мне не нужна помощь, — вызывающе сказала она.

— Простите меня, мадам. Мы бы не оставили вас, но когда мы увидели источник…

— Это действительно пресная вода?

— Пресная и прохладная. Спускайтесь и освежите лицо.

— Тогда мы спасены! — воскликнула Бастин и начала спускаться, взяв Пьера за руку.

Он заставил ее лечь на траву, и Маргерит смочила ее лоб, как бы молчаливо извиняясь за то, что оставила няню без внимания.

— В ней бьется мужественное сердце, не так ли? — спросил Пьер, радуясь выражению удовлетворения на лице Бастин. — Но ради нее мы должны были бы быть на этом корабле.

— Нет! — воскликнула Маргерит.

Бастин села.

— Ха! Тиран испугался, когда я пригрозила ему. Он даже не забыл погрузить нам матрацы. Вы думаете, они не пропадут?

— Кто? — Пьер и Маргерит удивленно переглянулись.

— Они в безопасности, Бастин, — заверил ее Пьер. — Их некому взять.

Послышалось кряканье, и они увидели косяк гусей, пролетающих над их головами. Пьер поднял аркебузу, но гуси летели слишком высоко.

— Мы не будем голодать, — удовлетворенно сказал он. — Другие пролетят ниже.

Бастин посмотрела на кусты, окружающие водоем.

— Это ягодный кустарник. Он выглядит как розовый, и это… — она сорвала горсть ягод, круглых, как вишни. Попробовала одну и сморщилась. Красный сок потек по ее подбородку. — Мы могли бы варить варенье, если бы был сахар…

Пьер почувствовал пустоту в желудке и посмотрел на Маргерит.

— Ты голодна? — спросил он.

— Как зверь!

— Тогда, может быть, вернемся на берег?

Маргерит покачала головой.

— На этот раз я останусь с няней, — ее взгляд скользнул по линии кустов, огибавших дюны. — Заберись туда и… — она засмеялась. — Может быть, тебе удастся найти в кустах жареную рыбку или кусочек отбивной. В любом случае, расскажи мне, что там.

— Может быть, вы найдете пещеру или какое-нибудь укрытие, где мы можем провести ночь, — сказала Бастин, игнорируя насмешку Маргерит. — Мы не можем ночевать под открытым небом.

Пьер положил аркебузу рядом с Маргерит, но она вернула ее.

— Что мы будем делать с этим? Возможно, позже, когда я научусь стрелять… Не бойся за нас. Если что, мы закричим.

Он остановился на мгновение, глядя на Маргерит и чувствуя ее силу. За то короткое время, что они провели на острове, она перестала быть прежней хрупкой и нежной девушкой. Ее спокойствие и уверенность поражали его. Маргерит улыбнулась, и любовь, струящаяся из ее глаз, заставила Пьера прослезиться.

— Я буду недалеко, — сказал Пьер и вскинул аркебузу на плечо.

 

ГЛАВА 43

Пьер стал подниматься, осторожно ступая среди кустов, чтобы не поранить босые ноги. У изгиба дюны он обернулся и помахал рукой. Маргерит и Бастин помахали ему в ответ. Маргерит распустила волосы, переливавшиеся на солнце, и сидела возле Бастин, скрестив ноги. Пьер чувствовал ее счастливую улыбку даже с такого расстояния.

Любовь к нему, должно быть, была тяжелой и обременительной, хотя он и не хотел себе в этом признаться. В их обручении не было восторга, как не было его и в короткие минуты страсти. Сам он не чувствовал радости, которую ощущал мальчишкой во фруктовом саду с Маргерит, пажом при дворе или солдатом, познавшим вкус побед и делящим его с товарищами по оружию. Все это было не похоже на то, что теперь исходило от Маргерит. Не романтика и желание заставляли ее пылать: это было завершение желанного и задуманного.

Все произошло неожиданно. Озеро было безмятежно голубым и спокойным. В этой части оно сужалось, и другую его сторону обступали золотистые барханы, за которыми бушевал океан. Но дальше оно расширялось, своей формой повторяя побережье. Его берега поросли густой травой, перед которой отступили безжизненные пески. На противоположном берегу Пьер различил черные туши; они оказались морскими котиками, нежившимися на солнце. Открывшаяся картина была такой мирной, что Пьер затаил дыхание.

Среди кустов виднелось открытое пространство, окруженное постройками. В дно озера у берега были вбиты полусгнившие столбы и оставлены, как сироты. Это было основание верфи. На берегу стояли дома.

Пьер начал медленно спускаться. Поселок был покинут. В этом не было никаких сомнений. Дома были недостаточно прочными и, скорее, походили на лачуги с полуобвалившимися крышами. Но тут, на пустынном острове, это значило, что здесь жили и строились люди — это значило, что здесь могла бы быть жизнь… что сюда могли прибыть другие…

С берега вспорхнула чайка и закружилась над голубым озером. Проревел тюлень, и послышался шум прибоя, но ни один человеческий звук не нарушал тишины. Пьер медленно и осторожно приближался к поселку.

Дома были засыпаны песком так, что виднелись только передние стены и часть крыши. В пространстве между домами был вкопан крест, на котором были вырезаны буквы:

«Franciscus primus hanc insulam regit»

Пьер осмотрелся: «Здесь царствовал Франциск I».

Он подошел к двери наиболее сохранившегося дома, почти целиком погребенного в песке. Она была заперта, но Пьер легко сбил замок прикладом аркебузы, разгреб песок у порога и с трудом открыл дверь.

Пьер вошел в большую комнату без пола. Лучи света проникали через отверстие для дыма в крыше и струились через щели в стене. Но, несмотря на свет, здесь было довольно жутко от ощущения присутствия кого-то еще. Пьер остановился в дверях, рассматривая комнату.

Песок покрывал все, лежа кучами у стен. Самая высокая куча была под дымоходом. В углу комнаты стоял стол. Пьер смахнул песок, но на столе ничего не было, кроме пятен жира, въевшегося в дерево. Пустые ящики, очевидно, служили стульями. Он пнул ногой кучу песка у стены и обнаружил под ней шкуры тюленей, служившие постелью. За исключением этого в комнате не было ничего, что бы говорило о ее обитателях, живших здесь и ушедших отсюда, предоставив песку стереть память о них.

Внезапный шум и движение напугали Пьера так, что он замер, парализованный страхом. Из дальнего темного угла комнаты выскочило животное и метнулось к дыре под стеной. Сначала он подумал, что это крыса, но потом заметил длинный пушистый хвост, следовавший за подвижным маленьким телом. Достав кинжал, Пьер стал исследовать дальний угол комнаты. В норе у стены он нашел выводок маленьких лисят. Они были черными, как деготь, и бесстрашно смотрели на него своими зелеными глазами. Один из лисят сидел на свитке пергамента.

Пьер протянул руку, и лисенок зашипел, но отдал ему сверток. Пьер развернул его и поднес к лучу света. Пергамент был растерзан лисьими когтями, и можно было разобрать лишь несколько слов:

«Я не могу удержать их… Бог жаждет возвращения… Наши животные и… Ф. Де Лери. В год MLXVIII».

Так значит, это и был остров Лери! Остров Демонов! Пьер перекрестился и несколько раз махнул кинжалом, чтобы отогнать от себя демонов. Но потом Пьер вспомнил, что ему уже приходилось иметь дело с демонами, которые вовсе не были сверхъестественными созданиями. Было бы глупо бояться сейчас.

Почему де Лери поселился здесь? Почему он покинул остров? Очевидно, он мечтал о возвращении двадцать три года. «Бог жаждет…»— написал он. Но из чего он построил все это? Пьер задумался: на острове не было деревьев. Потом он заметил, что стены были сделаны из корабельных досок. Один из кораблей разбился или… они нашли разбитый корабль… разбитый до 1518 года! Пьер уставился на стены необычной комнаты. «Это наш дом, — неожиданно подумал он. — Он был построен для нас».

Когда он вышел из хижины, бриз оживил окружающую картину. Озеро всколыхнулось волнами, отражая облака и солнечный свет. Тюлени грациозно скользнули в воду. Над его головой пролетел косяк черных уток и опустился на озеро.

Пьер вскинул аркебузу, вспомнив, что Маргерит мечтала об отбивной. Среди окружающей тишины выстрел прогремел слишком громко. Он заметил, как одна из уток упала на берег.

Когда он появился из-за дюны, Маргерит встретила его и возбужденно схватила за руку.

— Смотри! — указала она в сторону.

Среди высокой травы на склоне дальней дюны виднелись темные фигуры животных. Пьер удивился знакомой форме силуэтов больше, чем если бы это были демоны.

— Скот! — воскликнула Маргерит. — Это они оставили следы копыт. Дикий скот.

Бастин подошла к ним, не сводя глаз с животных.

— Это мясо, молоко и масло!

— Это животные де Лери, — сказал Пьер.

— Де Лери? — спросила Маргерит.

— Он оставил их, намереваясь вернуться. Он оставил не только их!

Бастин тоже сняла платье после того, как Маргерит заверила ее, что многочисленные юбки и рукава будут угрожать самой ее жизни на острове. Кроме того, Маргерит настояла, что им нечего ждать Пьера, а нужно самим сходить на побережье за провизией.

— Мы были осторожны, — сказала Маргерит, заметив тревожный взгляд Пьера. — Маменька оставалась там, где могла услышать тебя, а я переносила вещи. Корзины с едой и матрацы. О, мой дорогой! — она засмеялась. — Я открыла два сундука. Они забиты нарядами, бархатом, мехами и драгоценностями. Я буду украшением острова.

— Там одни платья? — спросил Пьер несколько разочарованно.

— В сундуках — да. Маменька обеспечила меня приданым.

— Если бы у меня было время подумать…

Пьер посмотрел на корзины, которые женщины бросили в песок при виде коров.

— Давайте подберем провизию, — сказал он. — Обедать будем в нашем новом доме.

 

ГЛАВА 44

Сила и душевный подъем не посетили Пьера в их первую ночь на корабле, как это произошло с Маргерит. Для него это было посвящение в тайну, выполненное с тревожной решимостью. Истинное воодушевление он испытал на острове, на закате их первого дня, когда измученные напряжением, лихорадкой и возбуждением, он и Маргерит медленно прогуливались вдоль берега, слушая шелест волн и глядя на горизонт, окрашенный в багровый цвет. Они брели босиком по мелководью. Пьер почувствовал это уже знакомое ему глубокое и страстное желание.

На розовом песке, в тени низких кустов, он положил ее на землю. Пьер снял с нее сорочку, а она распустила волосы, чтобы они волнами ниспадали на плечи. Он стоял, любуясь красотой, которой обладал, но которой так и не видел: красотой ее тела, окрашенного в розовый цвет заката, изгибами ее плеч, ее округлыми грудями, узкой талией и изогнутыми бедрами, длинными стройными ногами и нежным золотистым пушком волос.

Он улыбнулся ей, и она вернула ему улыбку, протянув руки, от прикосновения которых у Пьера перехватило дыхание.

Начался прилив. Волны с такой силой накатывались на остров, что создавалось впечатление, будто они раскачивали его. Песок становился сырым и холодным. Это помогло Пьеру освободиться от пут, связывающих его…

Когда небо почернело, и их тела разъединились, он нежно прошептал:

— Это правда, моя дорогая… что сказала Бастин на корабле… ты действительно беременна?

— Я так думаю… — ее голос затихал, ветер подхватывал и уносил ее слова. — Мне так кажется… так должно быть.

— Для ребенка этот остров — печальное наследство, — его голос тоже казался отдаленным, когда он пытался заглянуть в будущее.

— О нет! — Маргерит повернулась к нему так резко, что он вздрогнул от неожиданности. — Его наследство — то, что мы никогда не имели — свобода. Мы построим ему дом.

Когда бледная луна взобралась на небо, именно тогда Пьер обрел эту силу, именно тогда он обрел это мужское сознание — строить и защищать, быть отцом и хранителем очага.

 

ГЛАВА 45

С вершины самой высокой дюны полумесяц острова из песка, казалось, простирался на многие лье — восемь, десять, может быть, больше — а дальше он переходил в казавшуюся бесконечной узкую косу, омываемую с двух сторон волнами моря, которое не могло смириться с этой преградой на своем пути. Но при этом в своей самой широкой части остров был не больше лье в ширину, так что можно было одновременно видеть прибой северного и южного побережья, которые отчетливо выделялись на фоне бескрайнего и пустынного горизонта, сливавшегося с небом, облака которого принимали форму то далекой земли, то корабля — в зависимости от того, что хотели видеть пытливые глаза. Песчаные барханы защищали остров от сильных порывов ветра, который менял свое направление так часто, что холод в одно мгновение сменял жару. Водоем, образованный источником, сверкал на солнце, словно огромная жемчужина среди гигантских грудей-барханов, окруженных линией густых кустов и высокой травы.

Озеро, на котором колонисты де Лери построили свои дома, было почти таким же длинным, как и сам остров — изогнутое лезвие голубой стали. Его берега обрамляла густая светло-зеленая трава, а на его воду ежедневно садились стаи птиц, перелетавших на юг. Озеро было соленым: то ли соединялось каким-то невидимым проливом с морем, то ли само по себе. Но это значило, что им приходилось носить воду из источника, который был единственным пресным на острове (а остальные у моря или озера были солеными).

В любой воде, соленой или пресной, спокойной и буйной, ходили косяки рыбы, которую можно было солить или коптить. В источнике водились угри, а в озере у берегов можно было ловить моллюсков и собирать ракушки. Побережье, на котором они высадились, было всегда полно тюленей и моржей. На песке и в озере обитали птицы разных видов: утки, гуси, буревестники и другие морские птицы, а также большие, черно-белые похожие чем-то на людей, которые только ходили и не могли летать.

— Они будут с нами всю зиму, — с удовлетворением сказала Бастин, рассматривая короткие крылья принесенной Пьером птицы. Бастин всегда помнила о зиме и не разделяла мечту Пьера и Маргерит о постройке здесь дома.

Вторым открытием после коров, которых Бастин приманивала дымом горящего сена, был тот факт, что единственными хищными животными на острове были лисы — вернее песцы, которые, несмотря на свои мелкие размеры, ловко ловили рыбу и угрей. Огромное количество этих существ объяснялось отсутствием на острове крупных хищников. Они могли не опасаться и ружья Пьера после того, как Бастин сварила суп из песцового мяса. Этот суп не стоил даже воды, потраченной на него.

Приготовленные Бастин блюда были удивительно разнообразны и вкусны. Она перепробовала всю флору и фауну острова, пока не выбрала наиболее подходящие в пищу и деликатесные блюда. Она была бретонкой и не забыла того, чему ее учили в детстве. Она знала, как использовать коровий помет вместо топлива и как готовить желатин из морских водорослей. Она собирала дикий горох и стряпала из него маленькие лепешки.

Первые несколько дней ушли на перенос багажа с побережья. Это казалось безнадежным занятием, и Пьер собирался перетащить только самое необходимое, но Бастин так настойчиво подгоняла его, что ему пришлось смириться и соорудить из досок второй хижины некое подобие волокуши. В сундуках хранилось приданое Маргерит. Ткани, бархат из Генуи, нарукавники, перины, жемчужные ожерелья, накидки, меха, палантины были свалены в угол хижины и выглядели на этом острове, принадлежащем Франциску, ненужным хламом.

Но, к счастью, команда и колонисты позаботились о более необходимых предметах. Среди багажа был ящик гвоздей и топор, ножи, бухта веревки, аркебузы, пули, порох, мешки с зерном, бочонок соли и перец. Тут же был любимый чайник Бастин, который Пьер повесил над костром. Не забыли они и матрацы. Тайна дерева, из которого были построены хижины, была разгадана во время одной из экспедиций Пьера и Маргерит в поисках пропитания. В дальнем конце побережья лежал белый остов корабля с отполированными временем шпангоутами, наполовину погребенный в песке. Его отдаленность от моря говорила о сместившейся береговой линии и сильных ветрах, проносившихся над этим островом. Был ли это корабль де Лери или какого-нибудь другого путешественника, им не удалось узнать, но Пьер обнаружил места, откуда были выдраны доски, служившие им крышей. Здесь еще остались доски, которые можно использовать для ремонта и из которых можно было построить еще один дом.

Уборка хижины и затыкание щелей травой, перемешанной с глиной из пруда, было исключительно женской работой, но Бастин неохотно допускала к ней Маргерит, пока Пьер перетаскивал багаж, рубил кусты на дрова или мастерил верши для рыбы, используя столбы, установленные в воде людьми де Лери. В ловушки попадались пикша, макрель и сельдь, иногда в ней оказывалась и треска. Нужно было лишь взять сачок, сделанный из куска материи, привязанного к шесту, и вылавливать из верши рыбу, хотя для трески Пьер использовал свой кинжал, привязанный к концу палки. Появление трески указывало на соединение озера с глубокими и более холодными водами океана.

Внешность Пьера имела дикарский вид. Его панталоны были так изорваны, что едва ли служили по назначению. Ноги были изранены с того самого первого дня, когда он ступил на песок пляжа босиком. Он вообще предпочитал обходиться без одежды и часто приходил с озера обнаженным и мокрым, с каплями воды на бороде и завитках волос на груди. По вечерам Бастин, сидя у костра, шила ему штаны из платьев Маргерит, но когда он надевал их, те расходились по швам, или Пьер избавлялся от них, как только выходил из хижины, а потом забывал, где оставил.

— Зимой… — многозначительно говорила Бастин, и он щипал ее за щеки.

— Зимой вы сошьете мне пальто из лучших мехов Маргерит и будете принимать меня за голодного медведя, пока я буду подходить к хижине.

Бастин перекрестилась. Медведь! Мысль о диких животных пугала ее. Она все время боялась, что однажды моржи нападут на них. Бастин была уверена: рано или поздно глубины острова появится ужасное чудовище, которое убьет их.

Одежда Маргерит и Бастин была более изысканной. Убедившись в громоздкости и ненужности многочисленных длинных юбок, Бастин посоветовала Маргерит сшить обыкновенные платья до колен. Экономя нитки, они перешили платья по выбранной ими моде.

Как бы то ни было, они тоже привыкли к удобству и свободе босых ног. Деревянные башмаки были тяжелы, а чулки рвались за один день.

— Но когда станет холодно, мы должны что-нибудь придумать, — настаивала Бастин.

— Может быть, мы сможем воспользоваться шкурами песцов или тюленей, — предложил Пьер.

— Шкурки песцов слишком тонкие, но из шкур тюленей действительно может получиться хорошая обувь, если вывернуть их мехом внутрь. Кроме того, из их шкур можно сделать постели, как это делали до нас колонисты.

На следующий день женщины услышали громкий выстрел аркебузы Пьера и устремились наружу.

Прежде чем они увидели его, он выстрелил еще шесть раз, и они испугались, что он попал в беду. Озеро кишело ныряющими тюленями, а берег был залит кровью убитых животных — пяти тюленей и одного моржа. Пьер бросил аркебузу и нырнул в озеро. Маргарет и Бастин встретили его на берегу.

— Я должен выловить их тела, — возбужденно сказал он. — Теперь у нас достаточно кожи и покрывал.

— Ты думаешь, что тюлени уйдут отсюда завтра? — возмущенно спросила Бастин. — Почему нельзя было убивать по одному в день? Мы не успеем снять шкуры до того, как они протухнут!

Пьер посмотрел на убитых животных и поднял виноватый взгляд.

— Вы правы. Это… Их было так легко пристрелить, а когда видишь кровь…

— Мужчины! — с отвращением воскликнула Бастин. — В следующий раз экономь порох.

Под аккомпанемент диких воплей чаек Бастин и Пьер начали снимать шкуры с убитых животных. Маргерит не могла смотреть на это кровавое зрелище и предпочла вернуться.

Для Бастин же разделка туш представляла особый интерес после того, как она научилась извлекать из них выгоду. Пьер развел ей костер на берегу и она перетапливала на нем сало.

— Оно пахнет тухлой рыбой, — воскликнул Пьер, зажимая нос.

— К этому запаху пора бы привыкнуть, — с упреком сказала Бастин. — Вся еда на этом острове пахнет рыбой, даже утки.

Она откусила кусок обжаренного мяса.

— Напоминает баранину, — оценивающе сказала няня.

— Морской баран, — хмыкнул Пьер, отказываясь попробовать.

— У них много мяса. Эти животные не менее полезны, чем коровы.

В морже тоже хватало жира.

— Какое мясо! Жаль все это терять. Но мы не можем держать мясо дома. Бастин снова с упреком посмотрела на Пьера.

— Но, Бастин, их еще так много вокруг!

— Мы должны устроить в другой хижине коптильню. Кстати, ее все равно нужно отремонтировать для скота. Тебе нужно заняться работой в доме, вместо того, чтобы напрасно убивать животных.

Казалось, каждый день она становилась все более раздражительной, как будто бы он один был виноват во всех их бедах, и даже сама пугалась этого сильного чувства раздражения. Ведь она любила Пьера как сына. Она была бы довольна, если бы он, племянник адмирала, мог жениться на Маргерит с соблюдением всех формальностей. Но до сих пор, где бы он ни появлялся, опасность преследовала его, а вместе с ним и Маргерит — до тех пор, пока не случилась эта катастрофа. Она не думала, было бы им лучше во власти вице-короля или нет. Она считала, что каждому на земле была уготована своя судьба, пытаться изменить которую было бы пагубно. Счастье Маргерит и ее любовь к Пьеру лишь подливали масла в огонь. Они были молоды, шестнадцатилетняя и восемнадцатилетний, и их страсть все еще была ребячеством. Иногда она понимала их, но в другие моменты, наблюдая за его пылкими чувствами к Маргерит, Бастин опять чувствовала раздражение и гнев.

К счастью, Пьер был великодушным. Он знал, что такое нежность и сам мог ее проявить. Бастин была добра к нему, когда он был еще ребенком, и он платил ей тем же. Если она становилась не в меру раздражительной, ему даже не приходилось прощать ее. Она была Бастин, добрая старая няня, которая всегда защищала свою воспитанницу и была нежна с ним. Когда она ругалась, он насмехался или язвил, как делал это в детстве. Именно из-за этого она не замечала, как Пьер возмужал, а он в ее брани видел лишь свидетельство ее старости.

Чайки довершили очистку шкур. На следующее утро Пьер нашел на берегу словно выскобленные шкуры и обглоданные скелеты. Шкуры он с довольным видом притащил Бастин, которой пришлось признать, что еще не все потеряно. Она засолила шкуры и растянула их на внешних стенах хижины.

— Потом я пропитаю их жиром, чтобы они стали мягче, — сказала она.

Коровы были красивыми выносливыми существами, сначала очень пугливыми. Но с того дня, как Бастин начала жечь сено на огне, они начали бродить вокруг хижины. Бастин и Маргерит собирали охапки травы и сушили перед домом, где ее можно было охранять. Потом они перенесли сено во вторую хижину, служившую амбаром. Каждый вечер Бастин выносила небольшую охапку сена на улицу и оставляла ее для коров. Она даже приметила корову, ставшую ее первой любимицей, потому что та первая выходила из стада и подходила к сену.

В один прекрасный день Маргерит встретила Пьера, возвращавшегося с острова, новостью о Первухе.

— Первуха?

— Наша корова! Маменька оставила сено прямо у двери, и она вошла в амбар.

— Она была напугана?

Вместо ответа из амбара раздалось громкое мычание. Они засмеялись.

— Бедняжка. Сначала она стучала головой в стены, но Бастин вошла в амбар и успокоила ее песней. Маменька говорит, что через несколько дней у нас будет молоко, ты только подумай!

С рассвета до темноты они не прекращали трудиться. Родившись на ферме и много лет ухаживая за коровами, Бастин хорошо понимала необходимость запасов на зиму, которая, судя по холодным ветрам, была не за горами. Сбор сена, дров, добывание жира, соление и копчение рыбы и мяса занимало целый день. Ладони Пьера огрубели, а мышцы хорошо развились из-за постоянной работы топором и тяжелым сачком.

— Позже мы заберем у Первухи этого молодого бычка, — объявила Бастин.

Теленок был почти ручной и терся около своей матери, стоявшей в амбаре.

— Сделайте это побыстрее, Бастин, — взмолился Пьер, когда Маргерит смазывала жиром его ссадины.

Но он не был готов к губительным замыслам Бастин. На следующее утро она позвала его, когда он ловил рыбу. Он бегом направился к хижине.

— Что случилось?

Она кивнула в сторону теленка, беспомощно лежавшего на земле со связанными ногами.

— Вы хотите, чтобы я убил его? — спросил Пьер.

— Нет, его надо кастрировать.

Он поморщился.

— Господи, Бастин. Я не могу сделать это.

Она уставилась на него.

— Ты же убивал животных, наслаждаясь этим.

Пьер нервно рассмеялся.

— Любой предпочел бы быть убитым.

— Дай мне свой кинжал.

Он неохотно протянул Бастин кинжал.

— Держи его за голову, — приказала она.

Быстро и ловко она проделала операцию, во время которой теленок бешено мычал, а Первуха отвечала ему из амбара. Бастин окровавленными руками отшвырнула отрезанные органы

— Вот так. Рана скоро заживет, — она посмотрела на Пьера. — В мире было бы меньше бед, если бы так поступали со всеми мужчинами.

— И меньше детей, — добавил Пьер, слабо хихикнув.

— Верно, — задумчиво кивнула Бастин.

Несмотря на работу, несмотря на раздражительность Бастин, ее тревожные предчувствия, Маргерит и Пьер были счастливы. Их души словно воссоединились, а тела притягивались, как разные полюса магнита. Все чаще посещаемые уголки острова становились сценой их любви: пляж возле рыбной ловушки, трава возле пресного источника, где они собирали горох и ловили угрей, склоны дюн, поросшие высокой травой, голубое озеро, в котором они купались, а потом вдруг сливались в экстазе. Ночью, лежа прижавшись друг к другу, они стеснялись Бастин, но днем весь остров был в их распоряжении, потому что Бастин никогда не отходила далеко от хижины Проходя мимо мест любовных встреч, Маргерит снова и снова вспоминала голубое небо за темной головой Пьера, чувствовала тепло солнца на своих бедрах, песок под спиной и тяжесть тела Пьера. Приятный озноб будоражил ее тело, и она оборачивалась в поисках Пьера.

 

ГЛАВА 46

Неуклюжий бык! Неуклюжий, тупой бык! Ты сделал это, Франсуа. Твои большие руки не помогут тебе на этот раз, да и мой ум тоже! Ты сам уничтожил себя, Франсуа!»

Гневный голос Элен терзал его уши, пока он не вскипел от ярости и не ударил коленом в теплую плоть, прижавшуюся к нему. Шлюха Лизет вскрикнула от боли, скользнула на пол и забилась в угол каюты, откуда смотрела на него удивленными и испуганными глазами.

Роберваль отвернулся и уставился невидящим взглядом в стену каюты. Рана на его груди саднила, но он не обращал на нее никакого внимания. Его прищуренные глаза бегали по сторонам, как у испуганного, загнанного в угол животного, ищущего лазейку, чтобы убежать.

Перед его взором вставали Элен и Турнон, он слышал их голоса, злорадствующие над его провалом, он даже чувствовал их запахи. Из этих двоих Роберваль больше всего боялся своей жены, которая никогда не оставит его в покое.

« Я бы не позволила тебе сделать это. Дурак! Ты все испортил! Твоя племянница на пустынном острове! Фи! Весь мир отвернется от такого монстра, как ты!»

Ярость Турнона тоже будет невероятной, но с ней можно справиться. Как бы то ни было, Турнона тоже предали.

Если бы он убил Сен-Жана, или вернее Шабо, которым тот оказался, повесив его на мачте как насильника своей племянницы, кто бы его обвинил в этом? Потом он смог бы подчинить себе Маргерит… раньше она всегда была ему послушна. От ребенка… если эта сучка, бретонская няня, не лгала ему… легко можно было бы избавиться… Маргарет не могла быть давно беременна, судя по ее узкой талии и девственным грудям… тогда ничто не было бы потеряно, кроме чести Турнона; к тому же было бы очевидно, что вице-король сделал все возможное, чтобы спасти племянницу.

— Я действовал неразумно, — пробормотал Роберваль. — Я слишком поторопился!

Хотя никто на корабле не знал о тайном обручении — Роберваль лично обыскал вещи Пьера и уничтожил брачное свидетельство; хотя было трудно поверить в то, что Сен-Жан был любовником и обольстителем племянницы вице-короля — Роберваль должен был позаботиться о том, чтобы ни у кого не возникло подозрений в правдивости его слов. Бомон с большой неохотой появлялся перед вице-королем и выслушивал его приказы, не снимая руку с эфеса шпаги, словно собираясь вонзить ее в горло вице-короля. Среди команды и пассажиров царило тягостное молчание, и где бы ни появлялся Роберваль, он чувствовал за спиной тяжелые взгляды и брань. Когда он встретится с Турноном и генералом Картье, они будут плохими свидетелями.

Только шлюха Лизет, покорно переносящая тычки и побои Роберваля, и рулевой Альфонс уважали его, хотя он и не проявил себя с лучшей стороны по отношению к ним. Роберваль знал, что судьба Альфонса была связана с его собственной. Рулевой давно завидовал Картье как первооткрывателю и герою и, так же как и Роберваль, он жаждал падения Картье. Да, он мог доверять Альфонсу. Жадность и зависть объединяли их.

Он осторожно повернулся на бок и приказал:

— Скажи мэтру Альфонсу, чтобы он пришел ко мне.

Лизет выскочила из каюты, как мошенник, ожидающий удара хлыста, или как кошка, убегающая от пинка.

Внешне низкорослый рулевой был полной противоположностью Робервалю. Кожа Альфонса была розовой и нежной, и он ревностно оберегал ее, таская на голове широкополую шляпу со свисающей на шею вуалью, а волосы росли курчавыми и жирными. Он был веселым и разговорчивым человеком, у которого для каждого случая найдется анекдот. Но он был полон ожиданием того счастливого дня, когда его вознесут как Картье, и он сможет всем продемонстрировать свое очарование. Тайный мужеложец давно приучился скрывать свои наклонности. Его карьера во многом напоминала карьеру Картье. Соленый воздух Бискайского залива будоражил его ноздри с самого детства, и он впервые отправился в плавание, когда ему было десять лет. Он изучал навигацию и картографию, а когда ему было семнадцать, он стал хозяином и рулевым своего собственного судна. Корсар, он возвращался с богатой добычей в свой родной Сентонж и стал бы национальным героем, если бы не слава Картье. Несмотря на свою немного женственную внешность, он был бесстрашным и безрассудным человеком.

— День добрый, — весело сказал он, глядя на Роберваля, чуть склонив голову на бок. — Как себя чувствуете?

Губы Роберваля искривились, а лицо перекосилось, словно он проглотил кислую айву.

— Как далеко мы от земли? — спросил он слабым голосом.

Альфонс пожал плечами и сел на стул, чтобы видеть лицо вице-короля.

— Какую землю вы имеете в виду? Кап-Бретон? Терр-Нев? Или, может быть, остров Демонов?

— Язвишь? — рявкнул Роберваль. Не был ли Альфонс одним из тех, кто слишком много говорит?

— Мы дрейфуем, монсеньер, ожидая вашего приказа. Может быть, нам стоит отправиться к Терр-Нев, где мы можем встретить наши корабли?

Роберваль устало закатил глаза. Именно эта проблема не давало ему покоя. Какой вопрос решить первым? Как выполнить задуманное? Начатую ложь невозможно остановить.

— Или, может быть, монсеньер предпочитает не присоединяться к остальным кораблям? — робко спросил Альфонс.

Роберваль открыл глаза, чтобы посмотреть на рулевого, потом перевел взгляд на скорчившуюся в углу фигуру шлюхи в розовом бархатном платье.

— Убирайся! — приказал он. Она слепо посмотрела на него, не уверенная, что это относится к ней. — Вон!

Лизет молча вышла, тихо закрыв за собой дверь.

— А что, если мы не встретим их, да и Картье с Турноном тоже? — хрипло спросил Роберваль, оставив понимание смысла этого вопроса этим проницательно поблескивающим серым глазам, которые с симпатией смотрели на него.

— В таком бурном и негостеприимном море встречи очень затруднительны, если принять во внимание различные ветра, которые могут отнести один корабль на юг, а другой — на север. И вопросы, кажущиеся важными в данный момент, теряют свою важность по прошествии нескольких месяцев и даже лет, когда кто-то сталкивается с причудами стихий. Кто вспомнит на следующий год, когда вы встретитесь с Картье или с остальными кораблями, о песчаном острове или даже о вашей племяннице, чье поведение было таким непредсказуемым?

Роберваль поднял руки и пригладил волосы, морщась от боли. Этот парень не так прост. Отвечает вопросом на вопрос. Почему бы ему не рассказать, что у него на уме?

— Что ты имеешь в виду, говоря, что я на следующий год приплыву к Картье? Откуда?

— Из Франции. Откуда еще? Когда нас отнесло штормами так далеко к югу, практически невозможно плыть на север в это время года. Поэтому мы вернемся, чтобы дождаться весны. Это вполне естественно.

Роберваль задумался. Это было первое, что пришло ему на ум, но такой выход был нежелательным.

— Вернуться во Францию с грузом, колонистами и припасами, которые ждет Картье? Даже с амуницией! И что, по-вашему, скажут обо мне люди… о нас… — он вовлекал с собой Альфонса, чтобы обеспечить собственную безопасность и свою уверенность в нем. — … Когда мы вернемся на родину и дадим повод для оскорбительных разговоров? Ответь мне! — он сел, так велико было в нем желание услышать ответ Альфонса.

— Что касается Картье, он слишком опытен, чтобы полагаться на других. Хотя будет печально… и странно… если он и его команда погибнут за одну короткую зиму. Разве нет? — рулевой заискивающе улыбнулся.

— А колонисты, команда — что с ними? Что делать с этим лейтенантом, Бомоном, повсюду сующим свой нос? Скажи мне!

— Это будет непохоже на вас, если вы вернетесь ни с чем с земли, над которой вы собирались водрузить знамя Франции, где вы поклялись создать колонию во славу его величества…

— Оставь эти слова, — почти взмолился Роберваль, — говори скорее, что ты думаешь!

— Все довольно просто. Мы отчаянно нуждаемся в воде — пассажиры и команда дерутся из-за нее днем и просят ее ночью. Скот мычит и погибает от сидра, сжигающего внутренности…

— Продолжай!

— Будет естественно, если мы остановимся где-нибудь… скажем, у побережья Кап-Бретон. Это очаровательное место. Там растут фрукты, дикая пшеница и зеленые деревья. Вы объявите, что обоснуете свою колонию здесь. Вы оставите своего очаровательного Бомона за старшего…

— Да, да…

— Вы скажете им, что отправляетесь к Терр-Нев, чтобы встретить остальные корабли. Это не имеет значения, что вы им скажете.

Роберваль откинулся на подушки. План был настолько хорош, что лучше трудно было придумать. Он пытался осмыслить все тонкости и заставить шевелиться свои уставшие мозги.

— И потом мы поплывем во Францию, — хрипло сказал Роберваль. — А что с командой, которая так тщательно отбиралась?

— Это я предоставляю вашей светлости, — величественно изрек Альфонс. — Существует множество способов. Этот корабль не требует многочисленной команды.

Роберваль потирал подбородок и нервно грыз ноготь.

— Вашу племянницу и Сен-Жана можно причислить к колонистам, не упоминая острова Демонов.

Взгляд Роберваля посветлел. Его охватило приятное чувство уверенности. Он чувствовал себя в безопасности. Такой ответ должен удовлетворить Турнона. Он должен также удовлетворить и кузенов Коси, которые будут интересоваться судьбой Маргерит. Он пожертвовал ею — пожертвовал ради Новой Франции! Такая жертва не могла не быть отмечена королем, который вознаградил всех, кто вкладывал деньги в подобные мероприятия. А кто поинтересуется судьбой Сен-Жана… или Шабо — племянника низложенного адмирала? Он пытался отмахнуться от чувства огромного облегчения, овладевшего им, чтобы продумать все тонкости и не наделать ошибок.

— А следующей весной, когда мы отправимся посмотреть, жив ли еще Картье, что делать с колонистами?

— Ваша светлость! — с упреком сказал Альфонс. — Я разложил карты, а вам уже их перетасовать!

— Да! — Роберваль сел, его порозовевшие губы и щеки говорили о приливе жизненных сил.

— А теперь, — с уважением спросил Альфонс, — вы решили, к какой земле мы направляемся?

— Кап-Бретон! — величественно отчеканил Роберваль.

 

ГЛАВА 47

Ветра дули со всех четырех сторон света. Арктический ветер приносил холод, вместе с Гольфстримом приходило тепло. Они кружили над островком, чья выгнутая спина была поле их сражений. С дьявольскими завываниями они вертелись в бешеном воздушном танце, высоко подбрасывая в небо песок и гневно атакуя безмолвные дюны. В этом многовековом сражении погибли ветра, но оставался остров, напоминавший своими очертаниями гигантскую женскую фигуру, изогнувшуюся в пылу страсти.

Осенний ветер напоминал Пьеру о столкновении, свою правоту в которой он начинал медленно осознавать. Ему доставляло удовольствие терзать свое тело непрерывной работой и любовными наслаждениями, он гордился своими выпуклыми мышцами, силой своих плеч и ног, находил удовлетворение в дневной работе и проваливался каждую ночь в глубокий приятный сон на одном ложе со своей любимой. Он наслаждался неугасимой радостью Маргерит и только насмехался над мрачностью Бастин.

Холодными утренними часами, когда небо и озеро были одинаково ясно-голубыми под желтым шаром солнца, утратившего свой летний жар, было приятно прислушиваться к яростным завываниям ветра и наблюдать за колышущейся поверхностью озера, на которой резвилась рыба, любоваться зеркальной гладью пруда, окруженного цветущей мальвой и пурпурными астрами. Над островом кружили бесчисленные стаи уток. Глядя на все это, было трудно поверить, что когда-нибудь настанут скудные дни. Он лежал за песчаным холмом и почти не целился. Когда тишину вспарывал громкий выстрел, черные облака птиц поднимались с озера, разрезая воздух тысячами крыльев. Потом он быстро бежал и с разбегу нырял в обжигающую воду. Он приносил добычу, держа уток в руках и зубах, отряхиваясь на берегу, как большая собака.

Но ветра дули все сильнее, а синева неба и моря стыла и темнела под солнцем, которое все с большим трудом согревало землю. Трава на болотах и склонах дюн вяла и желтела, стаи перелетных птиц бесконечно летели на юг — даже большие нелетающие птицы кочевали с косяками рыб, ныряя и показываясь на поверхности моря подобно пушечным ядрам. Ожидание зимы на этом забытом острове заставляло Пьера без передышки ловить рыбу, собирать дрова и охотиться, чтобы запастись на долгие бесплодные дни. Теперь все чаще небеса темнели и словно опускались под тяжестью дождевых туч. Огромные волны колотились в южный берег, угрожая прорвать барьер, защищающий озеро. Вой ветра и рокот волн раздражал, действовал на нервы и убавлял мужества поселенцам. Но хуже дождей были смерчи, которые поднимали в воздух тучи песка и кружили их, швыряя в лицо и ослепляя. В такие дни Пьер был вынужден оставаться в хижине и сидеть без дела. Он лежал с Маргерит, которой было тепло и спокойно в его объятиях, слушая завывания демонов, выживших колонистов де Лери, и думал о том, как защитить этих двух женщин и ребенка, которого Маргерит носила в своем теле.

До сих пор жизнь предлагала ему только приключения и определенную цель, к которой надо было стремиться, и он верил, что страх — это удел трусов. Но оказавшись лицом к лицу со стихией в этой титанической битве, он уже не знал, не был ли он сам трусом.

Каждый день по нескольку раз он взбирался на самую высокую дюну и искал среди океана паруса. Он сосредоточился на обещании Бомона и пытался верить, что вице-короля удастся убедить вернуться за ними. Если им придется ждать, пока Роберваль встретится с Картье!.. На вершине дюны он установил знамя, сшитое из тряпок Маргерит. Каждую ночь его в клочья раздирало ветром, и Пьер заменял его новым, пока даже Маргерит не сказала ему, что это было пустой тратой материи.

Бастин с одобрением наблюдала за его тревогой. Она одобряла его усиленные приготовления к зиме, новое выражение лица, сжатые губы и цель во взгляде.

— Он становится мужчиной, — говорила она Маргерит, — и перестает быть мальчишкой, приносящим одни неприятности.

Но Маргерит не слушала ее и делала все возможное, чтобы ослабить напряжение Пьера и развеять его страхи.

Однажды утром она вернулась в хижину с охапкой сена и застала Пьера за починкой их последнего знамени. Она бросила сено и подошла к нему. Он лишь взглянул на нее и продолжал работу. Тогда Маргерит взяла материю из его рук.

— Дорогой, — с упреком сказала она. — Ты разрываешь мое сердце.

— Я знаю. Но они должны приплыть… Когда Бомон расскажет.

— Давай не будем встречать их флагами, — твердо сказала Маргарет. — Не надо бояться зимы. Не надо бояться за меня. Я сильная, и я счастлива. Оставайся самим собой, любовь моя. У нас есть дом и еда, а Бог даст нам то, чего нам недостает. О, Пьеро, если они приплывут, то смогут снова разлучить нас.

Она скомкала кусок материи и швырнула его в угол.

— Как ты можешь так держаться? — удивленно спросил он.

— Я такая потому, что у меня есть ты. Отсюда и мое мужество, мой дорогой. Только благодаря тебе я имею так много.

Стены хижины были завешены холстами, сдерживавшими песок и ветер, сочившиеся в щели. Ковры из тюленьих шкур были толстыми и мягкими, но они часто промокали, так что их приходилось то и дело вытряхивать, очищая от песка, к немалому отвращению Бастин. Их постели, тоже из тюленьих шкур, казались теплы и удобны. Каждое утро на постели Пьера и Маргерит оставалось углубление — в том месте, где они лежали, слившись воедино. Пьер придумал заслонку для дымового отверстия, которую можно было открывать во время приготовления пищи — впрочем дымоход едва ли служил по назначению, потому что сильный ветер задувал дым обратно, заставляя всех троих кашлять. В морских раковинах они жгли тюлений жир, который тоже чадил и наполнял комнату сильной вонью. И все же в доме было тепло и уютно. Сучья можжевельника весело горели в костре, а стряпня Бастин распространяла по комнате великолепный аромат. Няня экспериментировала с растворами соленой воды для сохранения мяса и кипятила отвары из ягод, которые поглощали рыбный привкус, пропитавший все мясо, за исключением гусиного и, к удивлению, тюленьего. Тюленье мясо было особенно нежным и вкусным.

Пьер разделил амбар, сделав отдельные загоны для Первухи и ее сына Абеляри, названного так Пьером. Когда трава начала вять и желтеть, другие коровы, соблазненные запахами пищи и теплом обжитого дома, собирались вокруг хижины, но Бастин прутом прогоняла их. Они жалобно мычали, прося сена, но Бастин была неумолима.

— Раз они выжили до сих пор, то смогут пережить и эту зиму. Нашего сена хватит только на двоих, — холодно сказала она, обращаясь к огромному быку, следящему за ее прутом. — Было бы неплохо, если бы Пьер пристрелил тебя, пока ты не похудел. Стаду будет лучше без быка, а нам пригодится мясо.

Коптильня располагалась в конце амбара. Пьер приволок с разбитого корабля старый котел и наполовину закопал его в песок под дымовым отверстием. На его дне они разводили огонь, а мясо насаживали на палки и укладывали их на краях котла. Таким способом они коптили мясо тюленей и моржей, рыбу, угрей и птицу. Бастин была довольна их запасами. Судя по усиленной миграции животных, на острове должны были остаться только песцы.

Больше всего их беспокоили запасы топлива. Ветки можжевельника были тонкими и быстро сгорали, а коровий помет горел не лучшим образом. Как бы то ни было, после первого шторма Пьер обнаружил, что даже сильные ветра могут приносить пользу. Среди различных обломков, выброшенных на берег, погибших рыб и диковинной флоры, поднятой из глубин, ветвей неизвестных деревьев и обломков безымянной лодки он нашел огромный дуб с корнями и ветвями. Этот гигантский путешественник с далекой земли поднял их дух и обеспечил Пьера работой на несколько дней, пока он не разрубил весь дуб топором и не сложил дрова в амбаре за загоном Абеляра.

Приход осени был одновременно прекрасным и пугающим. Знакомый небосвод над дюнами изменился за одну ночь. Свирепые ветра подхватывали песок и швыряли его по острову так, что одни дюны вдруг уменьшались в размерах, а другие вырастали совершенно в другом месте. Их удивляло постоянство тех дюн, которые окружали хижины, но они были защищены с севера и запада более высокими дюнами, принимавшими на себя удары ветров. Было очевидно, что изменялись размеры только тех холмов, склоны которых не поросли травой и лозой. Дюны нависали над их головами, казались угнетающими, но теперь они защищали их.

Но самым запоминающимся было видение, представшее перед ними одной из сентябрьских ночей. Пьер ушел в амбар за дровами. Внезапно Бастин и Маргерит услышали его удивленный крик и поспешили на улицу. В дверях они остановились, пораженные увиденным. Озеро блистало, как зеркало, а берег и дюны светились ярким и чистым светом. Пьер показал рукой на небо над северными холмами. Столбы света струились в небо, разрывая мрак ночи, словно дороги в небеса. Пьер и Маргерит вскарабкались на дюны, чтобы отыскать место, откуда струился свет, но он терялся за изгибами земли далеко в северном море. Они взялись за руки, восторженно любуясь сиянием.

Полярное сияние повторялось довольно часто после прихода осени, но каждый раз им казалось, что они стали очевидцами какого-то чуда. Им казалось, что там, за горизонтом, было начало мира и Вселенной.

— Я чувствую себя очень близко к Богу, — сказала Маргерит.

Пьер попытался понять ее уверенность в этом сходстве с бесконечностью. Борьба с дядей-аббатом многого стоила ему. Он отвернулся от религии, обвиняя объекты преклонения и благоговения в своем заточении в монастыре. Он прекрасно чувствовал себя в военных лагерях, где большинство солдат весьма редко прибегало к защите святых.

При дворе его тоже не беспокоило отсутствие религиозных чувств, потому что там до этого не было никому дела. Лишь отец Бенито бранил его, и Пьер терпел эту брань только из уважения к падре, как к человеку, а не как к духовному лицу.

Но столкнувшись с сильными и грозными стихиями, Пьер почувствовал необходимость в опоре. Когда он ближе узнал свою жену, то обнаружил в ней поразительные внутренние силы. Откуда они у нее? Чем объяснить ее хладнокровие? Он спрашивал себя, почему ему не удалось спокойно пройти через тяжелые испытания на корабле, которые она пережила так стойко. Хотя он не разделял ее веру, но обнаружил, что мог положиться на нее. Он чувствовал смирение и еще большую любовь.

 

ГЛАВА 48

Октябрьское солнце щедро грело богатые и плодородные поля Турени. Оно отражалось в водах Луары, притоки которой серебристыми лентами тянулись к ней мимо самых прекрасных замков от Орлеана до Шинона. Оно освещало флаг его величества над королевской резиденцией в Амбуаз и заливало светом осенние сады, заполненные шведскими и шотландскими лучниками, благородными рыцарями и прекрасными дамами, обещая им прекрасный отдых. Оно протягивало свои лучи сквозь квадратные окна резиденции фаворитки короля, игриво гладя нежные икры дамы и полы ее платья.

Возле кровати стоял высокий мужчина, не менее прекрасный, чем Его Солнечное Величество: его плечи были развернуты, ноги широко расставлены, а ягодицы загораживали лучи солнца, словно бы он ревновал свою возлюбленную.

— Я боюсь этой встречи, — нервозно сказал он. — Он будет упрекать меня. Он имеет право упрекать меня.

Герцогиня д'Этамп опустила глаза к своим рукам, сжав губы, словно сдерживая слова, готовые сорваться с губ. Когда она подняла голову, ее улыбка была теплой, а взгляд ласковым.

— Упрекать вас, любовь моя?.. Кто восстановил справедливость и обнаружил предательство!

— Да… — задумчиво сказал король. — Если Филипп поймет… Но я не могу выносить упреков старых друзей.

Он повернулся к окну, и с лица герцогини исчезла улыбка, как исчезает след на прибрежном песке. Она боялась, что не сможет продолжать разговор. Слишком велика была ее жалость и страсть к Шабо. Она поняла, что развязка близка. Даже когда бумаги Шабо были доставлены из Турина, вокруг его оправдания разгорелась борьба: Франциск не любил признавать свои ошибки, а кроме того, он подозревал ее. Только ли ради Филиппа она рисковала всем? Или из упрямства она отказывалась признать поражение и смириться с утерей надежды на власть? Она выиграла, она победила их всех, и король был готов унизить себя ради нее. Нет, я делала это не ради Филиппа, — честно призналась она. С тех пор, как ее любовь к Франциску остыла, она засомневалась в своей способности размягчить любого мужчину.

Она искоса посмотрела на мужчину, чье большое тело она знала так хорошо, и чьи мысли она могла направлять в нужное себе русло. Я почти потеряла его, — подумала она. — Но никогда больше я не сделаю подобного. Он будет моим до конца.

Анна встала и повернула его к себе.

— Не терзайте себя, мой повелитель. Филипп… адмирал будет переполнен благодарностью.

Его карие, полуприкрытые глаза увлажнились от слез. Он страстно привлек ее к себе.

— Я был плохим другом и теперь боюсь встречи с ним, — повинился он, как ребенок.

— Ни один монарх в мире не может сравниться с тобой, — совершенно искренне она. — Ты самый прекрасный рыцарь в мире, и Филипп знает это.

Их разговор прервал камердинер, осторожно постучавший в дверь.

— Ваше Величество, здесь монсеньер адмирал.

Д'Этамп поцеловала Франциска.

— Встреть его по-королевски, — прошептала она.

Он обернулся в ожидании, его плечи распрямились, а лицо осветилось улыбкой, делавшей его таким прекрасным.

— Филипп, друг мой! — он пошел навстречу, как только Шабо вошел в комнату.

Анна смотрела на Франциска, стараясь не привлечь внимание Шабо, обращенное к королю. Она видела, как Франциск замер, потрясенный, и на его лице появилось выражение неподдельной печали. Тогда Анна все же перевела взгляд на Шабо — и ее сердце, казалось, остановилось, а рука непроизвольно поднялась к горлу.

Когда-то перед битвой он стоял рядом с Франциском как равный адмирал. Теперь Филипп словно сжался, так что его гордые глаза смотрели в переносицу Франциска. Он был одет не без изящества, скрывавшего его худобу, но плечи, казалось, вот-вот сломаются под тяжестью одежды. Его волосы и борода были совершенно седыми. Теперь он выглядел как шестидесятилетний.

Адмирал хотел было преклонить колено, но король опередил его. Он привлек Шабо к себе, целуя его в щеки и плача.

— Мой дорогой друг, что я сделал с тобой?!

Шабо отстранился и вытер рукавом глаза. Он рассмеялся, чтобы заглушить рыдания.

— Ничего, что не мог бы вылечить жизнерадостный вид моего повелителя. — Неожиданно словно камень свалился с его души. Он взял короля за плечи со своей обычной фамильярностью. — Боже мой, государь! Я никогда не думал, что ваше платье может быть прекраснее наряда Анны!

Франциск разразился смехом облегчения.

— Иди и поцелуй ее, — приказал он. — Она не переставала верить в тебя.

Филипп повернулся, она протянула к нему руки и поцеловала в обе щеки. Ее собственные щеки пылали от гордости. Как много она позволяла себе в присутствии улыбающегося Франциска…

— А главный виновник отправлен на отдых, — спокойно сказала она, чтобы Филипп узнал об этом.

— В свой замок, — добавил Франциск, обнимая Шабо за плечи. — Мы изгнали Монморанси вместе с титулом коннетабля. Теперь во Франции есть только король… и монсеньер адмирал…

 

ГЛАВА 49

Впереди маячило западное побережье Франции. Под минимумом развернутых парусов корабль в густом тумане скользил по волнам. Туман прятал звезды и обволакивал море. Вице-король закутался в свой меховой плащ. Ветер был не слишком силен, но ноябрьский воздух заставлял тело зябнуть. Ближе к берегу туман рассеивался, и можно было видеть очертания побережья. Мэтр Альфонс отдал распоряжения и подошел к Робервалю.

— Это стрелка Курб, — сказал он. — Мы бросим здесь якорь до рассвета.

Роберваль кивнул и направился в свою каюту.

— Разопьем бутылку вина, — сказал он. Ему не хотелось этой ночью оставаться в одиночестве.

— Я присоединюсь к вам позднее, — ответил Альфонс с таким удивлением в голосе, что челюсть Роберваля отвисла. Что такого удивительного нашел рулевой в его словах?

Он споткнулся в темноте и выругался, потом зажег свечу. Свет отбрасывал в утлы каюты тени, напоминающие животных, скорчившихся в ожидании ударов плети их хозяина. Но на самом деле они были готовы наброситься на него, и он знал это. Именно из-за них Роберваль засыпал с зажженной свечой, к утру сгоравшей дотла. В море не было большей опасности, чем пожар, и Альфонс постоянно упрекал его, но Роберваль сильнее боялся этих темных существ. Особенно после всех смертей…

Он слепо посмотрел вокруг себя. Его бедная Лизет! Сейчас он был бы рад ее податливому телу! Но в каюте больше не было разбросанных бархатных юбок, здесь был только грубиян, вдруг оставшийся без прислуги.

Он поставил на стол две бутылки и откупорил одну из них.

— Альфонс! — позвал он.

— Иду, монсеньер! — рулевой открыл дверь и на секунду замер на пороге, как маленькая, яркая птичка.

— Закрой дверь, — приказал Роберваль. — Снаружи прохладно, если я еще простужусь, то меня вынесут с корабля на носилках.

— Так уж и на носилках! — усмехнулся Альфонс.

Роберваль так долго жил со страхом, что все его существо тосковало по нежности и облегчению. Все, что случилось с ним, казалось таким ужасным. Ему хотелось прильнуть к привычной, если и не соблазнительной, груди жены. Он никогда так не любил и не нуждался в Элен, как сейчас. Ее раздраженный голос больше не слышался ему по ночам, зато теперь ему казалось, что ее лицо смотрело с подушки рядом и он слышал успокаивающее мурлыканье:» Все хорошо, дорогой. Теперь ты можешь успокоиться «.

Каким-то образом его страх и мучения происходили от Маргерит: не от сцены на палубе и не от удара шпагой ее любовника, а от проклятья, которое она наложила на него из-за того, чего он даже не мог вспомнить. Он видел себя высоко над ней, а она стояла в нимбе света, исходящего от ее волос. Ее гнев был цепью, которая связала их, его с ней, а ее с ним.» Мир в аду!»— кричала Маргерит. И потом;» Бог проклянет тебя!»Она не могла этого сделать, — повторял он себе снова и снова. — Моя собственная племянница!» Это было после его приговора. Тогда ему казалось, что его власть вернулась к нему — когда они с Альфонсом придумали такой замечательный план, могущий разрешить все его трудности. Но едва они направились в Кап-Бретон, проклятье господне действительно пало на него. Альфонс пытался рассказать ему о ребенке, укушенном в трюме крысой, но Роберваль стоял на коленях, держа перед собой распятие, и не слушал его. Он выкрикивал обещания Богу и молил, чтобы тот отвел от него проклятие племянницы.

Они отчаянно боролись, чтобы предотвратить распространение чумы. Роберваль приказал выбросить в море всех, кто казался зараженным. Но проклятье выползало из трюма и подбиралось к верхней палубе. Однажды утром Лизет глупо улыбалась ему, а он удивился румянцу, покрывшему ее обычно бледное лицо. Потом она стала раздеваться, и он заметил волдыри у нее под мышкой.

— Прочь от меня! — заорал он.

Они тащили ее из каюты, отдирая цепкие пальцы от дверей и перил, к борту корабля. Ее крики напоминали крики раненого животного.

— Я никогда не забуду этого, — говорил Роберваль в воображаемом диалоге с женой.

Оставшиеся в живых были рады высадке на зеленом берегу Канады. Они едва слушали разъяснения причин их отплытию и соглашались с его обещаниями вернуться. Они целовали землю и даже не собирались на побережье, чтобы проводить его.

Но проклятье не оставило его. До самого последнего дня корабль швыряло в штормовом осеннем море. А по ночам к нему являлись эти темные существа.

Альфонс открыл вторую бутылку и помахал ею в воздухе.

— За весну и за наше следующее путешествие, монсеньер!

Роберваль обкусил ноготь большого пальца.

— Если на берегу все будет хорошо, — мрачно сказал он.

— Но вы можете сделать так, что все будет хорошо. Одно слово капитану порта — и команда скоро будет распущена… Потом все услышат печальную историю о попытке создать колонию и о чуме… Ваше донесение готово?

Роберваль тряхнул документом. Он открыл дневник в том месте, где упоминалось об остановке корабля — там не было ни одного слова о демонах или о наказании, постигшем его племянницу и ее няню. Он вслух прочел донесение о чуме и остановке в Кап-Бретоне. Среди колонистов, к которым Роберваль должен был приплыть на помощь, были:

Маргерит де ла Рош де Коси

Бастин де Лор, няня

Пьер де Сен-Жан, рыцарь…

«Сен-Жан» было зачеркнуто и сверху написано «Шабо».

— Шабо? — удивленно спросил Альфонс.

— Он раскрыл свое имя в тот день, когда спрыгнул с корабля.

— Он родственник адмирала? — Альфонс просто проявлял любопытство.

— Его племянник, он сказал. Но об этом не стоит беспокоиться. Адмирал не поднимает головы из страха потерять ее. — Роберваль удовлетворенно улыбнулся. — Я изменил имя, чтобы его дядя был в курсе. К нему у меня есть старый счет.

Голубые глаза Альфонса внимательно посмотрели на вице-короля. Потом он приложился к своей бутылке.

— Может статься… — наконец сказал он. — Это было бы неплохо… история о юной леди, оставленной в дикой стране, способна вызвать при дворе романтические переживания. Она была очень красивой. Даже король восхищался ей…

Роберваль напрягся.

— Что ты имеешь в виду? — хрипло сказал он, снова почувствовав испуг.

— Только то, ваше превосходительство… если мы поменяем эти благородные имена местами…

Роберваль нагнулся над столом. Палец Альфонса уперся в список под заглавием «Умерли от чумы».

— Это будет печально… но окончательно.

Роберваль откинулся на стуле. Среди обещаний, данных богу, он поклялся привести экспедицию для спасения выживших на острове Демонов, если таковые будут. Глядя на рулевого, он поражался хитрости этого человека, законченности его мыслей. Роберваль еще раз подумал о тех опрометчивых посулах, которые он дал Всевышнему в минуты отчаяния.

 

ГЛАВА 50

В ласкающем тепле, в мягком сиянии восковых свечей, подавленный огромным количеством оленины и мяса молодых лебедей, свинины и крольчатины, жареных жаворонков и свежей осетрины («Никакой рыбы, пожалуйста! Она была нашей единственной едой последние дни!»), айвы в томате, салатов всех видов, в том числе и украшенных ярко-красными петушиными гребешками, в приподнятом настроении (но не от окончания утомительного путешествия, а от крепких вин Шампани и Бордо) мессир де Роберваль откинулся в кресле и издал звук, вежливо не замеченный градоначальником Ла-Рошели и его женой, которая была сама доброта.

Роберваль был доволен приемом, уважением градоначальника, монсеньера де Криспена, его интересом к основанию колонии в Новом Свете, его готовностью поверить в тот факт, что вся команда, вернувшаяся во Францию, состояла из потенциальных мятежников. В действительности он был рад заполучить лишних гребцов на галеры.

— Вы не представляете себе, монсеньер вице-король, как не хватает гребцов на галерах. Нам обоим будут благодарны.

Роберваль почувствовал себя в безопасности, наблюдая за тем, как с корабля выводили команду, закованную в кандалы. Угрюмая компания! Вид одного из отвратительных грубиянов запечатлелся в его памяти: его лицо со шрамом было прямо-таки дьявольским.

Разогретый самым прекрасным вином, какое только может быть во Франции, монсеньер де Криспен раскрыв рот слушал ответы на свои вопросы, и если бы Роберваль сказал ему, что пропавшие колонисты и команда свалились с края земли на полюсе, мэр ни на минуту не усомнился бы в этом.

— Это очень редкий коньяк, — с глупым видом сказал губернатор, предлагая Робервалю бутылку.

Вице-король лишь улыбнулся в ответ такой же глупой и снисходительной улыбкой. Они молча чокнулись.

— Не только я и моя добрая жена… — монсеньер сделал жест в сторону мадам, которая мило улыбнулась, — …с нетерпением ждали возвращения вашей светлости, но я могу сказать, что этого ждала вся Франция!

Роберваль слабо махнул рукой. Ну, это уж слишком — вся Франция.

— Но это действительно так. Монсеньер адмирал предупредил все порты. Он хотел немедленно узнать о вашем прибытии.

— Монсеньер адмирал? — добродушно спросил Роберваль. — Кто сейчас адмирал?

Роберваль сидел, пытаясь глядеть перед собой осмысленно. Пелена затянула его глаза, а пища и выпивка полезли обратно. Ему стало жарко. Он расстегнул воротник и, тяжело дыша, вытирал пот со лба.

«Проклятье все еще лежит на мне», — подумал он. И это именно тогда, когда он почувствовал себя в полной безопасности! Оно преследовало его. «Я поведу экспедицию к ним на помощь», — мысленно пообещал он.

— Шабо? Это невозможно.

— Но это так! — сказал де Криспен, обрадованный удивлением своего почетного гостя. — Его полностью оправдали. Коннетабль в изгнании, а Шабо стал еще более могущественным, чем прежде. Если кто-то удостоится чести просить короля, сначала он должен просить монсеньера адмирала.

Роберваль залпом выпил бокал вина. Он принуждал себя сохранять спокойствие и приятную улыбку.

— И вы тоже стали известны. — Роберваль уставился на мэра. — Он разослал приказы во все порты Франции, чтобы о вашем прибытии ему сообщили немедленно. К счастью, он сейчас в замке в Паньи, где встречался с королем… это всего день езды отсюда.

— Он там? — слабым голосом пробормотал Роберваль.

 

ГЛАВА 51

Мессир де Роберваль ехал на серой лошади. Он и оделся в серый бархат, пытаясь подчеркнуть свое собственное великолепие. Конь скакал по длинной аллее среди голых деревьев к миниатюрному дворцу из красного кирпича и белого камня, странным образом выделявшемуся среди огромных круглых башен, столетиями защищавших имя Шабо. Роберваль чувствовал дрожь перед этой красотой и богатством, но больше всего его заставил трепетать вид этих башен, свидетелей благородства и непобедимости.

Человек, приветствовавший его, казался более величественным, чем сам замок, таким же благородным и непобедимым, но высокомерие обтаяло с него, как воск со свечи. Он был почти таким же, как во время их первой встречи в галерее Фонтенбло, но сейчас он был чем-то большим. Он лишь утратил свою молодость.

Адмирал подошел к окну и посмотрел На свиту Роберваля. Потом он повернулся.

— Я был груб с вами, монсеньер де Роберваль. Приношу свои извинения.

Роберваль уставился на Шабо, соображая, какая муха того укусила. Если бы у него хватило ума, можно было бы воспользоваться преимуществом. Но Роберваль пытался хладнокровно обдумать тот факт, что первый человек Франции извинялся перед ним.

— Мне просто не повезло, монсеньер, вы не поняли, что я говорил о любви…

— Я знаю! Я знаю! — Шабо кивал головой. — Но не томите меня. Где он… где они?

Это был тот момент, которого Роберваль боялся больше всего. Он понимал свою уязвимость без поддержки Элен, Турнона или Альфонса. Собравшись с мыслями, он посмотрел на встревоженного старика.

— Это была любовь, силу которой я осознал слишком поздно, — тихо сказал он. — Мне не приходило в голову, что ваш племянник проберется на корабль под другим именем.

— Где они?

— Это была странная любовная связь… они сказали, что были обвенчаны.

— Это так, Пьер показывал мне документ.

На глаза Роберваля навернулись слезы, обрадовавшие его. Он смотрел на подсвечник, стоявший за спиной Шабо.

— Монсеньер, вы не представляете себе… Их любовь была прекрасной!

Шабо тревожно смотрел на Роберваля.

— Где они, монсеньер де Роберваль?

— Они… была вспышка чумы… — Роберваль потупил взгляд и схватился руками за голову.

— О, Господи!

— Это была любовь, которую трудно себе представить… такая чистая! — сказал он и зарыдал.

Шабо протянул к нему руки.

— Мы оба пострадали, — вздохнул он. — Это моя вина.

 

ГЛАВА 52

Первый снег мягко опускался на землю, предвещая начало суровой зимы, которую они так давно ждали. Он покрыл побережье и дюны, сделав их похожими на Альпы.

— Ну, вот она и пришла, — сказала Бастин, глядя на прелестную картину.

— И не так, как мы ожидали, — весело отозвался Пьер.

— Она будет хуже.

— Но мы неплохо подготовились к ней.

— Неплохо, — неохотно согласилась Бастин. — И я заметила, что ты с удовольствием носишь одежду, которую я сшила для тебя, и больше не бегаешь нагишом по острову.

Пьер засмеялся и оглядел себя. Он, конечно, носил одежду, не желая замерзнуть, но она была потешно несуразной: длинные шерстяные панталоны, подвязанные на поясе и у лодыжек, длинная шерстяная туника и безрукавка, сделанная из меховой накидки Маргерит. Его ноги, так же как и ноги женщин, были обуты в чувяки из тюленьих шкур, подвязанных кожаными ремнями.

— Бастин, вы чудо, — сказал он. — Без ваших знаний и заботы мы с Маргерит были бы беспомощны, как дети.

Бастин посмотрела на него и улыбнулась.

— Вы тоже неплохо поработали, и это радует.

Они уже давно оставили надежду увидеть корабль. Если бы Картье хотел прийти им на помощь, он давно уже был бы здесь. Бастин поняла это, а Пьер уступил сильному желанию Маргерит сделать этот остров их домом. По мере того, как росла его способность обеспечить ее будущее, росло и его убеждение в собственном возмужании. Хотя он и продолжал ублажать Бастин добросердечным юмором, в нем все больше чувствовался характер.

Однажды он принялся сооружать перегородки вокруг кроватей, используя холсты и доски.

— Что ты делаешь? — спросила Бастин. Пьер объяснил.

— Убери их. У меня нет желания быть отрезанной от вас, чтобы на меня неожиданно напала какая-нибудь мерзкая тварь.

Пьер искоса взглянул на Бастин, но даже не улыбнулся в ответ на ее нелепое заявление. Он был встревожен этой ревностью Бастин к его взаимоотношениям с женой.

— Здесь нет диких животных, и вы прекрасно это знаете, Бастин. И пришло время нам уединиться.

Она недобро взглянула на него и быстро вышла на улицу. Пьер продолжал работу. Вскоре появилась Маргерит.

— Что ты сказал няне? Она говорит, что ты не желаешь видеть ее на острове, где мы должны остаться одни.

Пьер повторил разговор, и Маргерит рассмеялась.

— Она никогда не спала далеко от меня. Думаю, что причина в этом.

— Даже дома на твоей кровати был балдахин…

— Может быть, причина не только в этом, Пьеро… Она действительно несчастна. Теперь она плачет в амбаре…

— Маргерит, мы больше не можем прятаться от нее, как нашкодившие дети. К тому же, погода больше не позволит нам… — сказал он без улыбки. — Или ты хочешь, чтобы я ждал до весны?

Маргерит улыбнулась и покачала головой.

— Конечно, нет, — сказала она.

Этой ночью, в закрытом пространстве около своей кровати, они слушали, как Бастин оттаскивает свою постель подальше в глубь комнаты. Няня что-то бормотала про себя. Они слушали молча несколько секунд, но наконец Пьер не смог сдержать смех и они захихикали вдвоем с Маргерит. Они крепко прижимались друг к другу, пряча лица в шкурах, но чем дольше задерживали дыхание, тем сильнее их разбирал смех.

Неожиданно Бастин громко заявила:

— Очень хорошо! Если вы хотите уединения, то я тоже хочу его. Никто и близко не подойдет к моей постели.

Так Пьер стал хозяином их замка.

Первый снег лежал только один день, потому что ветра выдули его вместе с песком. Ветра с севера принесли ледяные шторма, которые бушевали над островом, пока тот не стал похож на стеклянный. Сначала замерз источник, а потом и соленое озеро. Пьер отправился за водой с топором, чтобы сделать прорубь, а когда вернулся, то и сам выглядел остекленевшим и замороженным, с заиндевевшими бровями и бородой.

Все птицы, кроме чаек, откочевали. Немногие оставшиеся тюлени обретались, на южном побережье, там, где в прежние дни они грелись на солнце и ныряли в волнах. Впрочем, эти животные могли обеспечить их мясом на всю зиму. Пьер обнаружил, что под толстым слоем льда в озере все еще жила рыба, и, проделав лунку, он вылавливал ее сачком. Свежая пикша, зажаренная в тюленьем жиру, вносила приятное разнообразие в их меню. Их печалило только отсутствие зелени, и Бастин пришлось обратиться к запасам зерна, прихваченным с корабля.

— Из этого зерна мы вырастим весной пшеницу, — сказала она, когда Пьеру надоели гороховые лепешки, жареная. рыба и вареное мясо. Хотя она была уверена, что их спасут, потому что, по ее мнению, это было бы логическим завершением их постоянных бед.

Погода была такой же непостоянной, как и пески. Наступали периоды такого холода, что никто лишний раз не шевелился, только подбрасывали дрова в огонь и готовили жаркое. Пьер не отваживался выходить на улицу даже за водой, и Первуха стояла недоенная. Б такие дни воздух был леденящим, почти осязаемым. Создавалось неприятное впечатление, что он незаметно сокрушал все, что было в его досягаемости. Позади желто-серых облаков пряталось солнце, ставшее тусклым, море волновалось и испаряло густой туман, окутавший все плотной пеленой до самого горизонта.

Как бы то ни было, периоды всеобщего замерзания не продолжались больше дня. Они сменялись медленными снегопадами, освобождавшими остров от ледяных уз. Озеро, пески и даже стены хижины, казалось, расширялись и расслаблялись в облегчении от сковывающего давления. У поселенцев снова были молоко и вода, а домашние дела велись обычным порядком. Пьер и Маргерит наконец вырвались из дома и бегали по льду озера или кувыркались в снегу на склонах дюн. Когда солнце освещало остров, перед ними являлось чудо красоты — снежное покрывало с миллионами ледяных кристаллов. На этом открытом всем ветрам острове температура создавалась морскими течениями, пересекавшими друг друга, поэтому снегопады тоже не были продолжительными. Снег падал и таял или выдувался ветрами, и снова падал, но он был желанен, как признак мягкой погоды.

В погожие дни Пьер отводил Маргерит на южный берег озера, где учил ее стрелять из аркебузы. Аркебуза была тяжелой, не дальнобойной и обладала большой отдачей, поэтому прошло немало времени, прежде чем Маргерит совладала с ней, хотя Пьер все время поощрял ее упрямство и стойкость. Чаще всего она просто упражнялась, целясь и поднося фитиль, но когда Бастин нужна была свежая тюленина, Пьер позволял жене стрелять по-настоящему.

Иногда, чтобы очнуться после леденящего дня, они обследовали остров, бредя по песку вдоль берега. Этими днями Маргерит наслаждалась больше всего, чувствуя близость к Пьеру, которому теперь до самой весны нечем было заниматься, кроме нее. Они разговаривали так, как не беседовали с самого детства, раскрывая друг другу мысли и сердца, оценивая то желание, которое разорвало все привычные связи и привело их к этой вынужденной изоляции.

— Неудивительно, что Бастин иногда ревнует, — сказал Пьер. — Она чувствует себя одинокой.

— Это не надолго продолжаться. Весной ей будет чем заняться.

Он некоторое время молчал, думая о том, что случится весной.

— А тебе? — спросил он наконец.

Жена взглянула в его серьезное лицо и улыбнулась.

— И мне тоже, конечно, — сказала она. — Но я существую ради тебя. Я все делаю только ради тебя. Ты никогда не будешь чувствовать себя одиноким.

Зима прошла свой пик и неистовствовала напоследок. Ветра швыряли и кружили снег, но ледяные бури потеряли свою силу, и солнце поднималось все выше, пульсируя, как нагретый стальной шар, обдуваемый мехами. После длительного заточения оно сияло все ярче, уверенное в своей победе. Северное сияние стало иным, хотя и с прежним великолепием расцвечивало небо своими яркими красками.

— Должно быть, сейчас март, — сказала Бастин, нежно исследуя пополневший живот Маргарет. — Он хорошо лежит. В мае мы можем ожидать родов.

Они не вели счет дням, а времена года на острове резко отличались от тех, которые они знали дома. Март в Пикардии был желанен, как предзнаменование весны: моросящие дожди и солнце давали жизнь зеленым тополиным почкам, прозрачные туманы окутывали болота. На острове же сильные дожди обнажали из-под снега коричневую землю в тех местах, где песок был смыт, туманы с моря были густыми, словно покрывало, и было невозможно разглядеть даже вторую хижину. Но союз солнца и дождей взломал лед на озере и пруду, а это уже было предзнаменованием ухода сурового сезона.

Последнее напоминание о зиме пришло к ним с севера. Они были разбужены чудовищным ревом и скрежетом, словно гигантские блоки песчаника перемалывались громадными гранитными жерновами. Они в ужасе бросились к дверям и выглянули наружу. Озеро было спокойно. Оно так же, как всегда, отражало звездное небо и диск луны. Но вокруг него раздавались звуки смертельного катаклизма. Они торопливо натянули на ноги чувяки и набросили накидки.

С высокой дюны все трое смотрели на то, что раньше было северным морем, а теперь напоминало дикую тундру, сверкающую белизной под золотом луны. С ее поверхности поднимался сырой холод.

— Это лед, — сказал Пьер. — Море льда.

Они изумленно смотрели на море, переживая от сознания собственной беспомощности. Потом они молча спустились вниз и вернулись в хижину. Пьер разжег огонь, они согрелись и разделись. Бастин подогрела молоко и пожарила рыбу. Они не говорили о том, что видели.

Пьер поднялся на рассвете.

— Мы должны посмотреть на это чудо и узнать, что оно может значить для нас. Ты пойдешь, моя дорогая?

— И я пойду, — объявила Бастин.

— Да, — сказала Маргерит. — В такой день мы должны быть вместе.

Они пошли по ущелью к северному побережью. Глыбы льда, огромные, как дома, как замки, врезались в северные дюны с намерением снести этот барьер. Дальше к северу нагромождение льда усиливалось, и он скрежетал под собственной тяжестью. С верхушки дюны они увидели западную оконечность острова, почти свободную от льдов. Там ледяные торосы прорвались и уплывали на юг упрямым и необузданным потоком. Они долго стояли, любуясь этим медленным потоком, переливающимся на солнце.

— Господи! — наконец воскликнула Бастин. — Остров выдерживает такой напор! Я бы никогда не поверила в такое, если бы не увидела сама!

Позже Пьер и Маргерит спустились к южному побережью, посмотреть, как айсберги атакуют остров и уплывают в открытое море. Когда это ничем не угрожало, то производило прекрасное впечатление.

Одна из льдин, проплывая над полузатопленной отмелью, раскололась пополам и со второй половины поднялось животное и тревожно огляделось вокруг. Это был огромный медведь, белый, как сам снег. Он встал на задние лапы, словно человек, вращая головой в поисках врагов или пищи.

Пьер молча снял с плеча аркебузу и прицелился. Медведь не видел людей, пока не грянул выстрел, и на его белой шкуре не появилось красное пятно. Он зарычал от боли и ярости и опустился на все четыре лапы. Маргерит и Пьер стояли неподвижно. Она в тревожном ожидании закрыла рот рукой. Животное раздраженно помотало головой, потом нырнуло в воду и поплыло к берегу. Пьер быстро перезарядил аркебузу. Они с Маргерит молча отступили под прикрытие дюны.

Медведь потерял их из виду, но его раздутые ноздри говорили о том, что он чувствовал их запах. Истекая кровью, медведь неуклюже выбрался на сушу. Снова вскинув аркебузу, Пьер приставил фитиль. Взвыв от боли, медведь встал на задние лапы. Еще одно красное пятно появилось на его шее. Он в бешенстве искал обидчика. Но вторая рана была смертельной. Медведь растянулся на песке.

Они вернулись к хижине. Бастин пошла с ними. Пьер боялся рассказывать ей, но она сама все поняла.

— Медвежье сало — отличная мазь, — коротко сказала она.

Она не стала вспоминать свой страх перед омерзительными существами, а Пьер не хотел напоминать ей об этом. Но когда они растянули прекрасную мягкую шкуру на стене хижины, то все поняли, что там, где есть один медведь, появятся и остальные.

 

ГЛАВА 53

В апреле 1542 года мессир де Роберваль снова отплыл из Ла-Рошели, чтобы стать наконец губернатором и привезти припасы генералу Картье, который уже основал первую французскую колонию в Новом Свете. Два корабля, с которыми вице-король отплыл в первый раз, вернулись во Францию, тщетно прождав его в Терр-Нев и не желая продолжать плавание без старшего рулевого, мэтра Альфонса. На них была прежняя команда, но на корабль вице-короля были набраны новые матросы. Кроме прежних потрепанных стихиями колонистов, Роберваль взял еще семьдесят пять человек, набранных из тюрем Франции.

Два корабля из флотилии Картье приплыли в Сен-Мало почти вслед за Робервалем. Их привел племянник Картье, который поклялся, что Роберваль не прибыл к назначенному месту, и Картье самому пришлось основать колонию, хотя у него не хватало провизии и амуниции. Капитаны этих кораблей выразили неудовольствие дезертирством вице-короля и отказались плыть с ним в новую экспедицию.

Король был склонен осудить Роберваля за то, что его корабль сбился с пути и не встретился ни с Картье, ни с другими своими кораблями, но до слуха Его Величества были доведены некоторые трагические обстоятельства, служившие некоторым объяснением случившегося, поэтому Франциск уступил.

Никогда Роберваль не поднимался так высоко в глазах двора и своих собственных. Он относился к переменам в своей судьбе как к результату своей собственной гениальности, и даже мадам Роберваль смотрела на него с восхищением, во всем соглашаясь с ним.

 

ГЛАВА 54

Пьер крепко держал в руках маленькие ладошки Маргерит. Пот катился по его лбу, разъедая глаза. Его зубы были сжаты, и с каждой конвульсией Маргерит он чувствовал боль в собственном теле.

— Господи! Пресвятая Богородица! О, Господи, избавь ее от мук!

В комнате было невероятно жарко. Бастин отрывалась лишь для того, чтобы отдать ему короткий приказ.

— Подкинь дрова. Вода закипела?

И Пьер отпускал руки Маргерит, выполнял приказ и снова возвращался туда, где она лежала на шкурах, с перетянутой веревкой талией.

Как долго? Как долго это тянулось? Была ли это последняя ночь? Пока еще не стемнело. Ночь казалась длиннее зимы.

— Еще, милая, еще раз. Во-от! Так хорошо. Кричи, кричи, милая. Нужно кричать.

И Маргерит кричала так, что ее голос эхом отдавался внутри Пьера; его колени подогнулись, и он прислонился спиной к стене.

Хуже, чем война! Хуже, чем смерть! Матерь божья, и ты тоже!

В хижине воцарилась тишина, и Пьер открыл глаза. Бастин стояла с каким-то кровавым комком в руках. Она шлепнула его, и он закричал.

— О! — с удовлетворением сказала няня. — Это девочка. Еще одна девочка появилась на свет, чтобы мучиться!

Но она, казалось, была рождена для радости, эта малышка цвета слоновой кости и золота, выглядывавшая из кучи пеленок. Маргерит тоже была завернута в тугую фланель от грудей до колен.

— Мне тяжело, няня. Я не могу терпеть.

— Ты хочешь испортить фигуру? Хочешь быть широкобедрой, как крестьянка? Довольно того, что тебе придется самой кормить ребенка. Твоя грудь никогда не станет прежней.

— Разве мы не можем?.. Разве Диоксена?.. — неуклюже спросил Пьер. Они выбрали себе другую корову и поставили ее рядом с Первухой, переставшей давать молоко.

— Коровье молоко недостаточно жирное, — насмешливо сказала Бастин. Она снова приняла командование на себя. Что Пьер или Маргерит знали об акушерстве, детях или кормлении?

Остров полыхал весной. Крики диких птиц заполнили воздух. Это были серые воробьи, утки, чайки и еще какие-то маленькие береговые птички. С озера раздавался призывный рев тюленей, у которых начался брачный период. Пьер выносил Маргерит на склон дюны, откуда она могла наблюдать за большими сонными самцами, бело-серыми детенышами и подвижными самками. Вокруг пруда расцветали кусты роз и ягодные кустарники, солнце начинало прогревать землю, хотя в тени еще было прохладно. Пьер приносил ребенка, завернутого в пеленки, и устраивал его рядом с Маргерит. Она обнажала грудь и давала ее малышке. Та сосала несколько минут, а потом устремляла голубые глазки в голубое небо и кривила губы в улыбке.

— Она похожа на тебя, — сказал Пьер. — Может, назовем ее Марго?

Маргерит покачала головой.

— Мы назовем ее Жуаез — веселое дитя!

 

ГЛАВА 65

После восьми месяцев плавания в пустом океане берега Терр-Нев выглядели такими же зелеными, как и берега Ирландии. Три больших судна во главе с кораблем вице-короля плыли в кильватер к бухте Святого Иоанна. Роберваль в великолепном голубом камзоле с серебряными пуговицами стоял на корме, широко расставив ноги, выпятив грудь и высоко подняв голову, чтобы достойно встретить своих первых подданных. Пассажиры и команда столпились на палубе, тревожно вглядываясь в зеленые берега.

Это был цветущий рай, не безлюдный и не заселенный дикарями, как думали о новой земле, но окруженный знакомыми рыбацкими судами из Сен-Мало, Дьеппа, Ла-Рошели и Португалии. С 1504 года зеленые берега видели ежегодное паломничество бесстрашных моряков, которые искали в этих водах сокровища.

Вице — король приказал выстрелить из пушки, и ему ответили выстрелы с берега и с тех кораблей, на которых были орудия. Это звучало как приглашение. Паруса были убраны, и все приготовлено к тому, чтобы бросить якорь.

Потом с моря снова донесся пушечный выстрел. Корабль вице-короля накренился, когда все пассажиры бросились к борту. С берега прогремел ответный салют. Еще три корабля вошли в бухту Святого Иоанна.

Это были французские корабли, которые Роберваль сразу же узнал. Последний раз он видел их отплывающими из Сен-Мало.

— Альфонс! — крикнул он.

Низкорослый рулевой ловко спустился по канату и оказался возле него.

— Но это невероятно! — громко сказал он, как будто бы находился на другом конце корабля.

— Что это значит? — спрашивал Роберваль. — Как он осмелился? Он что, оставил колонию?

— А как иначе? — спросил Альфонс. — Он отплыл с пятью кораблями. Два вернулись во Францию. Три здесь. — Он проиллюстрировал свой счет, загибая пальцы на руках.

— Предатель! Изменник! Каковы будут его оправдания?

— Это будет интересный разговор. Я не сомневаюсь, что он будет удивлен этой встречей не меньше нас.

Штандарт вице-короля был уже поднят, а штандарт генерала подняли, как только три корабля стали в ряд.

— Просигналь, что я жду его на борту, — напряженно сказал Роберваль. Он выглядел смущенным. — Честность Картье всегда ставили в пример. Я бы не поверил, что он может предать.

Альфонс повернулся к нему и спокойно сказал:

— Когда кто-то встает на путь предательства, ему трудно поверить в верность других.

Роберваль вспыхнул, но промолчал. Он понял, что это было сказано без осуждения, что Альфонс давал ему урок, который сам прошел давным-давно. Вице-король заметил, как с флагманского корабля генерала в шлюпку спускались люди.

— Он должен объяснить мне все.

Альфонс хихикнул.

— Если вы будете требовать объяснений, он может вообще их не дать.

Это напоминало театральную сцену. Рыбаки заняли удобные позы для наблюдения, люди на берегу спустились ближе к воде, на других кораблях все подняли головы, а пассажиры и команда корабля вице-короля стояли на палубе, глядя на приближающуюся шлюпку. Когда шлюпка Картье подплыла к борту, Роберваль спустился с верхней палубы.

Люди в шлюпке были небриты, на них не было мехов и бархата. Картье, одетый в кожу и шерсть, носил бороду закрывавшую грудь. Его кожа покрылась пятнами в тех местах, где обморозилась зимой и снова загорела на июльском солнце. На Турноне были доспехи, свешивающиеся на грудь и горб, его белая борода резко контрастировала с рыжими волосами.

Роберваль стоял, ожидая приказания, но Картье тоже ждал. Его голубые глаза буравили вице-короля, его ненависть была так сильна, что он не отважился заговорить.

Взгляд Турнона блуждал по палубе, надстройкам и корме. Потом он посмотрел на Роберваля и сделал шаг вперед.

— Что с ней случилось? — спросил он.

Для нерешительности не было места. Роберваля начинало трясти. Только бы что-то сделать! Он привлек Турнона к себе и расцеловал в обе щеки. Потом отвернулся, махнув рукой Альфонсу

— Расскажи ему все! — сказал он.

Альфонс смотрел сразу на Картье и на Турнона.

— Месье, это было ужасное время. Трагическое!

— Трагическое! — повторил Картье сквозь зубы. — Вы вонючие, мерзкие суки! Трагическое! Спросите о трагедии меня!

— Жак! — приказал Турнон. — Не сейчас! Я должен знать, что с ней случилось!

— Ты одержимый! — проворчал Картье и отвернулся.

Эта сцена была словно не замечена Робервалем.

— Я не могу сказать тебе… здесь. Пойдем в мою каюту.

— Где она? — снова спросил Турнон, но Роберваль уже повернул к трапу.

В каюте, где были вино и еда, Роберваль направился было к столу, но Турнон развернул его еще в дверях.

— Скажи мне, мерзавец, что ты с ней сделал?

Роберваль протянул руки и поднял Турнона, как тряпичную куклу. Ноги горбуна беспомощно болтались в воздухе. Альфонс сжал руку Роберваля с удивительной силой.

— Монсеньер! — пробормотал он. — Монсеньер!

Взгляд Роберваля прояснился, он отпустил Турнона, подошел к столу и сделал глубокий глоток вина прямо из бутылки.

— Прости, — сказал он. — Это так печально.

Картье оттолкнул Турнона и направился к Робервалю, на ходу вытаскивая шпагу.

— Что печально для тебя, то смертельно для маркиза. Рассказывай, пока я не перерезал тебе глотку!

Роберваль едва взглянул на него и повернулся к Турнону.

— Сядь, Шарль. Я прошу прощения. Сначала я должен тебе сказать, что она была шлюхой. — Он пытался опередить движение Турнона, но почувствовал руку Альфонса на своем плече. — У нее был любовник… племянник адмирала… она обманула нас обоих…

Турнон сел, пытаясь сохранить хладнокровие, его кожа стала похожей на старый пергамент. Он потянулся к бутылке и залпом проглотил вино, капли которого текли по его бороде. Потом он поставил бутылку и взъерошил свои длинные волосы.

— Я не думал, что она приедет ко мне, — сказал он. — Я знал… — он оборвал фразу. — Я хотел знать, что она здорова и в безопасности!

— Она мертва. Они оба мертвы. От чумы.

Воцарилось долгое молчание. Б глазах Турнона было понимание собственной вины, никаких слез, но он стал выглядеть намного старше.

Наконец Картье заговорил.

— Ты ответил маркизу. Может быть, теперь ответишь мне… об амуниции!

Турнон поднял голову.

— Да, давайте поговорим о Новом Свете.

Оказалось, что этот Новый Свет был довольно мрачным местом. Вождь Агона, приветствовавший Картье, вежливо спросил об отсутствующем Доннаконе, которого Картье не привез из Франции, но остальные туземцы проявили большую надменность и негодование. Их сдерживал только страх перед ружьями, а у колонистов не хватало снаряжения. Они построили форт и стены, они вырыли ров и несли постоянную караульную службу. Они стали заключенными в своей собственной крепости. Картье послал два корабля домой — рассказать об их бедственном положении и доложить, что великий вице-король не приплыл. И каждый день, зимой и летом, он ждал паруса, который восстановил бы его как губернатора Канады и избавил от положения безвластного заключенного, которого можно было легко уничтожить. Зима принесла все ту же губительную чуму, с черной рвотой, как и прежде. Только теперь Картье знал о корнях дерева, служившего лекарством, и он спас двести шестьдесят два человека из трехсот двадцати и прожил с ними суровую зиму под постоянной угрозой резни со стороны индейцев. С первой оттепелью Картье тайно собрал колонистов и ночью спустился с ними по реке, оставляя форт краснокожим.

Картье насмешливо слушал о превратностях судьбы Роберваля и Альфонса. Да, он привез золото. Он привез алмазы. Картье высыпал содержимое своего кожаного мешочка на стол, и вице-король призвал на помощь Всевышнего. Руда содержала золото, но его было трудно отделить. Дикари рассказывали Картье, что в устье великой реки были целые города из золота. Алмазы были сомнительной чистоты, но все же они куда-то годились и должны были быть оценены.

— Я повезу это королю, — коротко сказал Картье. — Он может решить, стоит ли нам снова пытаться или нет.

Лицо Роберваля было твердым.

— Это уже решено.

— И..?

— Как только мы пополним запасы провизии и воды, мы поплывем…

— В Шарлеруа? — Картье был полон презрения. — Ты думаешь, что сможешь добиться успеха там, где потерпели неудачу ветераны? Это ты-то со своими каторжниками сможешь подчинить дикарей и превратить лес в парк Фонтенбло? Кто покажет тебе чудесное дерево, когда твои колонисты будут умирать от чумы?

— Ты!

— О, нет!

— Ты вернешься с нами.

— Ты опоздал.

— Если бы я был здесь год назад, я бы не испугался кучки голозадых язычников и не сбежал бы ночью из построенного форта.

— Сбежал! — Картье повысил голос. — А чем бы ты защищал себя без пищи и снаряжения? Если бы ты приплыл в прошлом году, здесь еще до зимы не осталось бы ни одного колониста. Что касается моих людей, то они скорее предпочтут расстрел возвращению.

— Но они поплывут, если ты им прикажешь.

— Если я попрошу их, то поплывут, — гордо сказал Картье. Из малинового бархатного кармана Роберваль достал бумаги с печатью короля и Шабо. Он бросил их на стол перед Картье. Генерал не спеша поднял их и вскрыл печати своим кинжалом. Роберваль наблюдал за ним, пока он читал. Сам он видел эти бумаги, когда они были написаны. Они приветствовали Картье и желали ему здоровья и успеха. Они просили его следовать указаниям «нашего доброго друга»и «сделать все возможное для безопасности колонии и процветания Франции».

Турнон прочел письма вслед за Картье.

— Значит, вы хотите вернуться в колонию, которую мы оставили, чтобы построить там Новую Францию и заселить ее французами…

— Мы будем выполнять поручение короля, — сонно пробормотал Роберваль, потягивая вино.

По лицу Картье ничего нельзя было прочитать.

— Слушаюсь! — сказал он, кладя бумаги в карман.

— Теперь вы знаете, что делать…

Картье поклонился.

— Монсеньер… мэтр Альфонс… — он направился к двери и Турнон последовал за ним.

Когда они вышли на палубу, Турнон поймал Картье за руку.

— У нас есть амуниция, припасы, свежие колонисты. Теперь все будет по-другому.

Картье посмотрел на свои три корабля, на которых явно ощущался недостаток команды.

— Ты можешь просить их остаться еще не одну зиму… с ним во главе? — Турнон покачал головой. — А ты сам хочешь остаться? — спросил Картье.

— Я привязался ко всему этому, — просто сказал Турнон.

— Ты веришь ему… о его племяннице?

Турнон невидящим взглядом посмотрел на берег, потом снова на Картье.

— Он причастен к ее смерти. Я не знаю, как именно. Может быть, поэтому я и останусь с ним.

Они молча стояли некоторое время, глядя друг на друга. Картье привлек Турнона к себе и поцеловал в щеку.

— Друг мой, я сочувствую тебе.

— Я тоже буду сочувствовать себе, если все удастся, а тебя с нами не будет.

— Господь с тобою!

— Господь с тобою!

…Роберваля разбудил Альфонс.

— Монсеньер, выйдите на палубу и посмотрите.

Роберваль встал и вышел на палубу. В бледном свете раннего утра земля была черной, как мокрый бархат. Рыбачьи лодки уже поднимали паруса и направлялись к выходу из пролива, на который и показывал Альфонс. Роберваль не сразу сообразил, в чем дело. В заливе не было трех кораблей генерала.

— Его нет! — хрипло сказал Роберваль.

— Он уплыл, предоставив сцену героям, разве не так?

Роберваль схватился за перила.

— Это правда — то, что он сказал. Что мы будем делать без него?

Какой-то шум заставил обоих обернуться. За их спинами стоял Турнон, завернутый в одеяло, и сухо кашлял.

— Ты должен сделать все как надо. Это твое единственное спасение… когда король услышит рассказ Картье…

Роберваля затрясло от страха и ярости.

— Мерзавец! — заорал он. — Дезертир!

— Я с тобой, дядя, — сказал Турнон.

 

ГЛАВА 56

Маргерит встала на колени среди голубых лилий и посмотрела в пруд. Волнистая поверхность искажала ее отражение. Потом, когда вода успокоилась, она удивленно прикоснулась к потрескавшейся, огрубевшей коже в уголках глаз, где она морщилась, когда Маргерит, щурясь, смотрела на ослепительный снег и сверкающие море и песок. Она не нашла больше изменений в своей внешности, хотя в действительности никогда не обращала особого внимания на свою красоту. Это Бастин скорбно объявила, что зима украла у Маргерит самый драгоценный дар, которым только могла обладать женщина. Маргерит же много раз убеждалась, что не красота была самым драгоценным даром. А теперь, когда ее сокровищем стал Пьер, эта потеря ее вообще не волновала. Маменька права. Без зеркала невозможно заметить перемены, а глаза Пьера не давали верного отражения.

Она улыбнулась, и отражение обрело знакомые черты.

— Ты думаешь, Пьер заметил?

— Это безумец! — Бастин была насмешлива. — С кем ему сравнивать тебя? Он всем доволен.

— Адам любовался Евой даже тогда, когда она работала. Это утешает. — Маргерит подняла руку и осмотрела шершавую кожу и сломанные ногти. Откусила заусенец. — Наконец-то меня больше не стягивают эти тряпки.

Она погладила рукой кожу в тех местах, где остались отметины от туго обернутой фланели, затем встала, распустила волосы и запрокинула назад голову, пока волосы не окунулись в воду. Немного погодя подняла ее и подставила Бастин. Няня разбила огромное яйцо татарки и размазала его содержимое по волосам Маргерит.

Маргерит перекинула пряди на лицо. Бастин разбила еще одно яйцо и начала смазывать ее тело. Маргерит снова погрузилась в источник, позволив своим волосам образовать вокруг головы золотой ореол. Через некоторое время она поднялась и стала полоскаться, отмываясь.

— А теперь сделай меня снова красивой.

Но из высокой травы раздался плач. Бастин отложила яйцо, а Маргерит подошла к младенцу.

— Она описалась. Позволь мне выкупать ее.

— Здесь? — Бастин с таким видом посмотрела на пруд, словно там был яд.

— Почему бы нет? Ты же моешь ее водой. Распеленай ее, няня. Солнце теплое.

Солнце ярко освещало водоем, лилии, дикие розы и земляничные поляны, цветущие и плодоносящие. Оно подчеркивало все соблазнительные изгибы прекрасного тела Маргерит, обходя изъяны, так беспокоящие Бастин.

— Дай мне ее, — приказала Маргерит. Она взяла Жуаез и начала разворачивать пеленки, так мешающие ребенку. Когда мать подняла брыкающуюся девочку, плач сменился веселыми возгласами. Маргерит нежно опустила дочку в воду, сначала ноги, а потом и все тело. Жуаез радостно закричала.

— Пьеро совокупился с рыбой, прежде чем зачал этого ребенка!

Маргарет осторожно вымыла Жуаез и вытащила ее из воды. Она потрогала песок, чтобы убедиться, что он теплый, и положила на него малышку.

— Она здесь высохнет, няня.

Но Бастин уже шла к хижине за новыми пеленками. Маргерит склонилась над дочуркой.

— Ты, моя сладкая, моя милая, должна быть в пеленках. Но я нет. — Она глубоко вздохнула. — Я свободна от пеленок.

Жуаез ответила знакомым воплем.

— Господи, голодная, — запричитала Маргерит. Она взяла ребенка на руки, и девочка с аппетитом ухватилась губами за грудь.

Бастин вернулась. Она остановилась, потом тихо подошла, чтобы не мешать ребенку.

— Когда она заснет, мы запеленаем ее. Потом сможем использовать оставшиеся яйцо и молоко, — шепнула Маргарет.

Бастин кивнула и так же тихо ответила:

— Жаль, что она должна сосать груди. Они потеряют форму.

Вздох Бастин был красноречивым.

— Чью же грудь ей еще сосать? — поинтересовалась Маргерит.

Бастин промолчала.

Когда Жуаез запеленали и положили на траву, Бастин вытерла волосы Маргерит полотенцем и собрала их в длинный искрящийся пучок, пока Маргерит натирала руки. С помощью зубов и острой щепки она вычистила и обровняла ногти. Бастин разделила пряди ее волос на четыре части и намотала их на короткие палки, потом закрепила их шпильками на макушке. Маргерит встала и посмотрела на свое отражение в пруду.

— Так лучше.

Она вернулась и достала из шкатулки, лежащей рядом с Бастин, богатое ожерелье. С бриллиантовой цепочки свисала большая жемчужина. Маргерит вернулась к пруду и надела украшение на голову — так, чтобы жемчужина свисала на лоб: Она повернулась к Бастин.

— Вот так, — сказала она.

Осторожно держа голову, чтобы не испортить прическу, Маргерит легла на покрывало и позволила Бастин смазывать ее молоком и жиром до тех пор, пока даже ее пятки не размягчились. Няня ловко массировала ее живот и ягодицы.

— Можешь благодарить меня за то, что твои бедра не расползлись вширь!

— Спасибо, няня. — Маргерит встала и оделась, потом взяла корзинку. — Возьми Жуаез и пойдем примерим наряды.

Они опустошили сундуки и выложили их содержимое на дворе. Наряды и украшения сверкали на солнце. Маргерит сразу узнала зеленое платье. Это был любимый цвет Турнона. Наконец она выбрала платье из кремовой тафты с нижней юбкой и рукавами из стеганого шелка цвета коралла. Бастин помогала ей, но платье натянулось без усилий.

— Ты малость похудела, — заверила ее Бастин.

Маргерит надела серьги и ожерелье из бирюзы и жемчуга. Потом она прошлась перед Бастин и присела в реверансе.

— Ты, несомненно, очаровала бы короля.

Маргерит опустила ресницы в притворной скромности.

— Мадам, — сказала она с нежным упреком. — Я хочу нравиться только своему господину.

Она пошла вокруг озера, придерживая подол юбки. Было прекрасно чувствовать себя свободной, ощущать тело податливым и гибким, ничем не обремененным и не связанным. Прошлую ночь они с Пьером провели вместе после нескольких месяцев вынужденного воздержания. Но утром она впервые ощутила чувство отвращения к себе. Она испытывала подавленность из-за грубых рубцов, оставленных фланелевыми повязками. Ей не хотелось смотреть на Пьера, поэтому она притворилась спящей, когда он завтракал и целовал ее в щеку перед уходом. Но теперь, с гладким и чистым телом под шуршащими шелками и сияющими драгоценностями, она страстно искала его. Она снова чувствовала себя девственницей, сгорающей от запретного желания.

Но пройдя немного по берегу, Маргерит опустилась на песок. Ее тело ныло от боли, а платье давило. Так и подмывало заплакать от раздражения и разочарования. Женщину возмущало это раздражение, поднимавшееся изнутри. Она хотела найти Пьера, чтобы муж увидел ее в нынешнем обличье. Может быть, Бастин была права, когда говорила, что он ничего не замечает. А, может быть, и не так. Он всегда восхищался ею. Насмотрелся он, видно, на нее потолстевшую и неуклюжую до рождения Жуаез, и утомленную и тусклую после. Маргерит немного отдохнула на песке и встала.

Лето на острове было отречением от суровости зимы. Пески отливали золотом и серебром, а озеро отражало первозданную синеву неба, с брызгами золота там, где солнце любовалось своим отражением. Длинная бледно-зеленая трава колыхалась на склонах дюн, а ярко-красная земляника проглядывала среди темных листьев. В небе над своими гнездами кружились чайки. Пьер однажды решил собрать их яйца, но птицы гневно атаковали его, задевая крыльями и пытаясь долбануть клювами. Он поспешил отступить, прикрывая голову руками, и с тех пор собирал только яйца татарок.

Повсюду чувствовалось возрождение жизни. Подвижные воробьи взлетали со своих гнезд в траве и носились серыми комочками над песками. Кулички барахтались в воде, тревожно посматривая на песцов, шныряющих среди камышей. Большая моржиха сонно нежилась на солнце, одним глазом следя за своим малышом, барахтающимся Б песке. Маргерит брела среди непуганых тюленей, следящих за ней с осторожным любопытством. Их детеныши уже выросли и ничем не напоминали те белые комочки с черными носами, какими они были раньше. Пьер убил одного из них и принес Маргерит, чтобы она могла сшить себе муфту из нежного и мягкого меха, но теперь, глядя на детенышей, резвящихся в песке и в воде, неподалеку от своих матерей, она поняла, что никогда не сможет носить эту муфту.

Она шла между дюн к южному побережью. По мягкому песку идти было труднее, и она часто отдыхала. Наконец, Маргерит признала бесполезность своей прогулки. Бастин, как всегда, была права, и Маргерит только выдохлась из-за своего каприза. Но когда ей на ум пришла мысль снять платье, женщина упрямо отбросила ее. Может быть, она снимет его на обратном пути, когда Пьер увидит ее.

На побережье было множество птиц: чаек, пингвинов и каких-то маленьких птичек, стремительно носившихся над приливом, как будто их носил ветер. Большие самцы тюленей и клыкастые моржи ревниво наблюдали за своими гаремами.

Дальше по берегу Маргерит увидела то дерево, которое рубил Пьер. Когда его выбросило на берег весенним приливом, ветки были закованы в лед, словно сделанные из стекла. Она медленно направилась к дереву, ища Пьера. Наконец она увидела его лежащим на песке лицом вниз, обхватившим руками голову. Маргерит позвала, но он не услышал ее. Она бросилась бежать, но вскоре сбавила шаг, убедившись, что он всего лишь спит. Маргерит молча приблизилась к нему. Ее разозлило, что муж так безмятежно спал, пока она сбивалась с ног, разыскивая его. Его топор был воткнут в дерево, а на теле все еще блестели капли воды. Очевидно, ему стало жарко от работы, и он искупался, а потом лег на теплый песок, который разморил его.

Маргарет некоторое время любовалась им. Потом взяла горсть песка и стала сыпать его струйкой на спину Пьера. Он не пошевелился. Она начала сыпать песок на плечи и шею. На этот раз он повернулся и сонно посмотрел на Маргерит.

— Не надо!

— Проснись, Пьеро. Я пришла к тебе.

— Ну, тогда ложись рядом, — он протянул к жене руку, но она осталась стоять и взъерошила его волосы.

— Не мучай меня, моя дорогая. Я прошлой ночью прошел много лье. — Теперь его глаза были открыты и он перекувырнулся через голову, вытаращившись на Маргерит. — Как это ты стала такой красивой?

Маргерит это было приятно, но она не смягчилась.

— А разве меня не было в твоем сне? — сердито спросила она.

— Конечно, была! — признался он. — Ни одна дама не может с тобой сравниться! Когда мы вернемся во Францию, все рыцари будут удивляться твоему мужу, который носит только цвета своей жены.

Маргерит окончательно успокоилась. Она встала и закружилась, чтобы он мог разглядеть ее, потом снова села и серьезно посмотрела на Пьера.

— Почему ты не сказал этого вчера?

— Вчера? — он удивленно посмотрел на нее.

— Да, почему?

— А разве я говорил это раньше?

— Да. Иногда. Довольно часто. Но я так плохо выглядела последнее время. И няня сказала…

Он привлек ее к себе и рассмеялся в ее волосы.

— Ты напрашиваешься на комплименты. Как тогда, когда ты была маленькой девочкой. А я никогда не мог ответить как следует.

Она хотела что-то сказать, чтобы заставить его ответить еще что-нибудь, но его кожа под ее рукой была теплой и живой, а песок был чистым и солнечным. Она упала на спину, увлекая его за собой. Именно за этим она и пришла — чтобы переродиться и освежиться под ярким солнцем и соленым бризом. Маргерит взяла руку Пьера, держащую ее за талию, и прижала к своей груди.

— Позволь мне поспать здесь, — прошептала она. — Только поспать. С тобой.

 

ГЛАВА 57

Пшеничные стебли доросли до плеча Пьера и были слишком яркими в сравнении с мертвенно-бледным оттенком травы, унылыми комочками можжевельника или темно-зеленым глянцем листьев ягодных кустов. Желтеющие колосья обещали хороший урожай. В амбаре были развешаны сыры вместо сушеного мяса, потому что после увеличения поголовья скота Бастин согласилась, что глупо было экономить телятину и говядину. Скоро они могли ожидать прилета птиц, и тогда им снова придется коптить и вялить, хотя соль уже кончилась, и Пьер отчаянно искал способ выделить ее из морской воды.

Все лето они собирали ягоды: землянику, ежевику, а в конце лета и чернику, которая, казалось, была похожа на ту, которая росла во Франции. Бастин использовала их небольшой запас сахара, чтобы сохранить ягоды, и их непривычная сладость была великолепна до боли в животе.

Пьер построил еще один сарай для сена, которое они косили в больших количествах, потому что решено было оставить еще одного бычка, чтобы не чувствовать нужду в свежем мясе зимой. Он связал теленка и на этот раз охолостил его без колебаний.

Вдоль стен сарая, амбара и хижины были сложены дрова, которых было уже в два раза больше, чем перед первой зимой. Со времени отплытия из Ла-Рошели прошел год. И трое поселенцев научились не только существовать, но и жить, создавая себе необходимый комфорт. Они уже давно не ждали корабля. Здесь был их дом.

Хотя им приходилось работать не покладая рук, ни Пьер, ни Бастин не испытывали больше прежней паники. И они трудились все свободное время. Маргерит всегда была рядом с Пьером, чаще всего с Жуаез на руках. Она кормила ребенка, собирала ягоды и траву, ловила рыбу или выделывала мех. Она полностью поправилась, став еще проворнее и сильнее, чем раньше. Она умела стрелять из аркебузы, как Пьер, и легко могла переплыть озеро в узком месте. Пьер, который по-прежнему ходил почти голый, выглядел как загорелый дикарь, если бы не курчавые волосы, борода и голубые глаза, сверкавшие на фоне кожи медного цвета. Он оброс тяжелыми мышцами, но его движения остались такими же быстрыми и проворными, как раньше. Их любовь в дюнах не была такой продолжительной, как раньше, из-за присутствия младенца, но они по-прежнему сливались с чувством обоюдного счастья.

Пьер изменился, а вот Бастин оставалась такой же, как раньше, хотя и окончательно лишилась власти в доме. Остров напоминал ей замок де Коси, в котором она была чем-то вроде служанки. Она выполняла поручения молодых, применяя при этом свои обширные знания. Но в основной своей роли она не претерпела изменений: по-прежнему оставалась хранительницей Маргерит, которая мирилась со своей такой знакомой зависимостью. Пьер тоже мирился с этим, покорно выслушивая указания Бастин и дружелюбно насмехаясь над ее ворчанием.

Маргерит взрослела на глазах. Ее цели и чувства становились глубже, значительнее. Она была переполнена любовью, и дочка была объектом этой любви. Долгое принуждение закончилось для Маргерит свободой, и она спешила ею насладиться Ее замкнутости пришел конец, и она перенесла всю свою любовь на тех, кто был ей дороже жизни.

Но Пьер временами выглядел потерянным и смирным, словно зависящим от Маргерит. Несмотря на то, что он был старше, Пьер с самого детства относился к Маргерит серьезно. Только его мужской пол и разница в годах спасали его от полного рабства перед той, которая была единственным источником его чувственности и нежности. В другом месте он воплотил бы это в сентиментальное обожание в даосе рыцарских традиций. Если бы не безумная любовь к жене, Пьер сошел бы с ума от изоляции на острове. Но необходимость заставляла его работать. Чувствуя свое несоответствие в роли главы семьи, он испытывал тайные страдания от насмешек Бастин, но по мере того, как росли его способности, в нем развивалось чувство самоуверенности, делавшее его невосприимчивым к критике. С признанием собственного мастерства приходило чувство понимания бесконечности. Во время последних недель беременности Маргерит и спустя некоторое время после рождения малышки он часто бродил в одиночестве по острову с аркебузой на плече. И в те часы он обнаруживал в себе другого человека, возвышенного над страстью, темпераментом, энтузиазмом и невыраженной тоской, человека, который сильно отличался от юного новобрачного. Для Маргерит он по-прежнему оставался непредсказуемым, интересным любовником. Для Бастин он был сильным и неразумным оружием, которое постоянно нужно было направлять. Но женские глаза замечали все новые доказательства его зрелости.

А Жуаез? Теперь она была обстоятельством, которое нужно было учитывать. С самого начала Бастин привязалась к ней с ревнивой страстью. Маргерит смирилась с этим; уверенная в себе и в ребенке, свидетельстве их близкого союза с Пьером. Когда Пьер шагал домой по северному побережью, он обдумывал растущее сходство с собой Жуаез. Он был так одинок в своем самоанализе, что не заметил за изгибом берега сияющие на солнце паруса. В этот момент он смотрел на самого себя отвлеченным и заинтересованным взглядом. Он принимал рождение Жуаез, как принимал пугающие явления природы. Во время кризиса Пьер сильно приблизился к Богу, но это происходило из-за его физической симпатии к Маргерит, а не потому, что рождение ребенка казалось чудом. Сначала он боялся младенца, но потом привык заботиться о нем, и его стала умилять беспомощность девочки. А Маргерит была такой знающей и заботливой.

Пьер улыбнулся и ускорил шаг. Гусь, которого он убил, болтался у него за плечом. Было уже около полудня, и он должен был отнести птицу домой, чтобы Бастин смогла приготовить обед. Она плохо чувствовала себя сегодня, и Пьер решил, что перемена пищи пойдет ей на пользу. Маргерит не пошла с ним, а осталась дома, чтобы помочь няне. С мыслью о Маргерит Пьер начал взбираться на дюну. Наверное, сейчас она гуляет с малышкой во дворе, подбрасывая ее на руках. Жуаез захлопает в ладоши, когда увидит его, а он бросит ружье и тоже захлопает в ладоши, подражая ей.

Он повернул к ущелью, разделявшему дюны. Через несколько минут он подошел к пруду, возле которого они ликовали в свой первый день на острове. Он остановился, вспоминая, как тогда выглядели кусты с красными ягодами, трава и следы копыт на земле.

Пьер бросил ружье и гуся на землю и подошел к воде. Он опустился на корточки и окунул голову в воду. Отряхнувшись, начал жадно пить.

Он не видел и не слышал людей, которые шли по ущелью со стороны моря. Они заметили обнаженного дикаря, пьющего воду, и начали тихо подкрадываться. Пьер почувствовал только сильный удар по голове и потерял сознание.