Паскаль перестал ориентироваться во времени. Он не знал, сколько теперь – час ночи, два, половина первого? – когда, с силой откинув щеколду, он вырвался из дома в Сент-Джонс-Вуде. Стоя на улице, он вдыхал холодный воздух, устремив невидящий взгляд в ночное небо. Джон Хоторн вместе с женой оставался в готической вилле, примостившейся в тупике. Паскалю больше не было никакого дела до того, что они творят друг с другом там, за закрытыми ставнями. Ему не было дела до того, останутся ли они на этой вилле до конца ночи или только на пять минут. Его трясло от отвращения – к Хоторну, к Лиз, но больше всего – к самому себе.

Едва Хоторн со своей презрительной улыбочкой захлопнул ставни, первым побуждением Паскаля было вдребезги разнести все свои хитрые камеры и навсегда покончить с этой позорной работой. «Никогда, – гудело колоколом в голове, – никогда больше не позволю себе ничего подобного».

Если Хоторн действительно собирался преподать ему урок, то ему это вполне удалось. С этой мыслью Паскаль, вне себя от ярости, подошел к взятой напрокат машине и уже вставил ключ в дверцу, но на несколько секунд остановился.

Никогда еще он не ощущал так остро, насколько позорно это занятие – подглядывать в чужие окна. Он чувствовал себя с головы до ног вымазанным грязью. Ему было нестерпимо стыдно за то, что он совершил сегодня вечером, что совершал на протяжении последних трех лет своей жизни. В бешенстве Паскаль ударил кулаком по крыше машины, и боль тут же пронзила всю руку. Это было наказанием за содеянное, за то, что и сегодня ночью он продолжал снимать эти гнусные кадры, за то, что, пусть на несколько минут, но все же принял за Джини женщину Хоторна. А ведь он и в те минуты продолжал съемку. И как у него только рука поднялась!

«Вот до чего я докатился, – горестно думал он, – вот каким позволил себе стать». Его глаза застилала черная пелена отвращения и ненависти к самому себе.

Раненая рука болела нестерпимо. Чтобы хоть как-то унять боль, он два раза со свистом втянул воздух сквозь зубы. Холод немного успокоил его. Подняв руку, он наконец взглянул на часы. Начало второго. Его взгляд застыл на циферблате. Начало второго, а Джини все нет.

И тогда началась гонка – сумасшедшая и несуразная. Примчавшись на почти пустынный Пэддингтонский вокзал, он заметался вдоль платформ, приставая с расспросами к носильщикам, контролерам и просто случайным прохожим, которых угораздило ему подвернуться. Последний поезд из Оксфорда прибыл вовремя, более часа назад. Паскаль не мог расстаться с иллюзией, что Джини во что бы то ни стало должна приехать этим поездом. Он начал прочесывать станцию.

Внезапно Паскаль увидел себя со стороны и понял, насколько глупа его затея. На бешеной скорости он вернулся в дом в Сент-Джонс-Вуде и ворвался в дверь. Камеры были по-прежнему на месте. На столе стояла пустая чашка, из которой он пил кофе. Но Джини в доме не было. Паскаль заметил мельком, что готическое здание напротив пусто, но не придал этому значения. Ставни того окна были снова открыты. Вилла спала, погруженная во тьму.

Он молнией слетел вниз по лестнице, бросив все свои камеры и прочее оборудование. Паскаль не то что прикоснуться к ним не мог, даже видеть не хотел все эти проклятые фотоаппараты. Не в силах отдышаться, он стоял в прихожей. Свет по-прежнему не зажигался, телефон молчал.

В голову пришла новая безумная идея. Джини, конечно же, вернулась. Она приехала в Лондон, но направилась не сюда, а в хэмпстедский коттедж или, возможно, айлингтонскую квартиру. Неразборчиво нацарапав записку, он оставил ее на видном месте, а сам, не теряя времени, на полной скорости помчался в Хэмпстед, потом в Айлингтон, потом опять в Хэмпстед. Можно было не сомневаться: в Айлингтоне Джини не появлялась. На коврике перед дверью возвышалась кипа адресованной ей корреспонденции. На телефонном автоответчике мигал красный огонек. Но когда Паскаль дрожащими руками перемотал пленку и воспроизвел запись, то услышал лишь собственный голос, диктующий два бессвязных, идиотских послания. В Хэмпстеде ему уже довелось выслушать то же самое. Он в нерешительности замер на месте. В какой же из трех квартир ему лучше дожидаться ее возвращения? Между тем было уже три часа утра. Паскаль выглянул из окна на темную лужайку. По какой-то дурацкой прихоти он еще раз проиграл запись своего голоса на автоответчике. Наверное, такое желание можно было объяснить только помешательством.

Бездумно глядя во тьму, он слушал свое послание – нежное и бесполезное. Его собственный голос, произносящий слова любви, звучал с нескрываемой издевкой.

– Джон Хоторн в безопасности? – спросила Джини. Она уже дважды задавала этот вопрос Мэлоуну – один раз в машине, другой – в прихожей особняка. Однако ни разу не получила ответа. Теперь они находились в небольшой гостиной, примыкавшей к главному залу. Мэлоун стоял в дверях, как на часах. Из-за его спины доносилась какая-то возня, раздавались шаги и голоса. Она видела, что Мэлоун не спускает с нее глаз. На его лице застыло обычное замкнутое выражение, общее для всех охранников. Оглянувшись через плечо, чтобы увидеть, что там творится, он промямлил что-то нечленораздельное.

Джини сделала шаг вперед.

– Я задала вам вопрос, – резко бросила она. – Посол в безопасности?

– Да, мэм.

– Он здесь, в Оксфордшире?

Она видела, что охранник колеблется. В какой-то момент ей показалось, что он не желает отвечать, однако тот смилостивился.

– Нет, мэм. Сегодня вечером посол в Лондоне. Он проведет там весь уик-энд.

Джини отошла в сторону и оглядела комнату. Обстановка создавала ощущение уюта: стул, письменный стол, книжные полки, кресла. Телефона не было.

– Мне нужен телефон, – потребовала Джини. – Мне необходимо срочно позвонить.

– Мэм, я велел принести кофе. Вы… – Он запнулся. – Вы бы лучше сели, мэм.

– Мне некогда рассиживаться. Повторяю, мне нужен телефон. Я должна кое-кому срочно позвонить. – Она раздраженно взмахнула рукой и попыталась проскочить мимо него.

Но Мэлоун решительно поймал ее за руку.

– Прошу прощения, мэм. Видите ли. – Он снова ненадолго замолчал. – Объявлена тревога. С безопасностью не все в порядке. У нас тут кое-какие проблемы, и…

Джини неподвижно уставилась на него.

– Вам известно, не так ли? – выпалила она. – Вам известно, что Макмаллен на самом деле жив. А откуда? Вы что, видели его? Это его вы там ищете? Не найдете – не надейтесь. Если Джон Хоторн в Лондоне…

Она резко оборвала фразу. Мэлоун с проворством, которое она уже имела возможность наблюдать ранее, быстро втянул ее обратно в комнату. Он плотно прикрыл дверь.

– Мэм?

– Я ничего не скажу, – яростно отпихнула его Джини, – ни вам, ни кому другому. – Она на секунду заколебалась. – Разве что послу. Вот с ним я буду говорить. Да, я хочу говорить именно с ним. Послушайте же, дайте мне телефон. Ну, пожалуйста. Это может иметь огромное значение. Я знаю, он согласится говорить со мной. Если вы скажете, что звоню я…

Мэлоун задумчиво посмотрел на нее.

– Хорошо, если вы согласитесь подождать меня здесь, – тихо произнес он. – Я скоро вернусь.

Он был уже в дверях, когда к нему подошел еще один американец в темном костюме и что-то тихо ему сказал. Оглянувшись на нее через плечо, Мэлоун пошел в зал. Другой мужчина вежливо кивнул ей. Оставив дверь открытой, он загородил ее своим телом. Мужчина стоял к Джини спиной.

Джини вздохнула. Только сейчас она с удивлением почувствовала, что ее до сих пор бьет дрожь, и случайно взглянула в зеркало, висевшее слева от нее. Поначалу ей пришло в голову, что в комнате, кроме нее, есть кто-то еще. Какая-то странная женщина. Однако Джини тут же со страхом осознала, что эта странная женщина и есть она сама. Она повернулась к зеркалу и вгляделась в собственное отражение. То, что Мэлоун, увидев ее, растерялся, было не удивительно. Ее лицо было все в порезах и засохшей крови, пальто разорвано, лоб, руки, рукава – все покрыто грязью. О прическе и говорить не приходилось. В волосах застряли сухие листья и ветки. Из-под слоя засохшей крови и грязи с мертвенно-бледного лица на нее смотрели какие-то странные глаза.

Посмотрев еще немного на это белое лицо с горящими глазами, Джини отвернулась. Вскоре вернулся Мэлоун. Закрыв дверь, он подсоединил к розетке телефон и протянул ей трубку. Еще не поднеся ее к уху, Джини услышала голос Джона Хоторна.

Тихо воскликнув от облегчения, она быстро заговорила. Вместо слов получилась какая-то мешанина. Хоторн в ту же секунду остановил ее.

– Джини, – сказал он, – Джини, с вами все в порядке? Что случилось? Где вы были?

– Речь идет о Макмаллене, – все так же быстро тараторила Джини. – Макмаллен, понимаете? Он не мертв. Я уверена, что не мертв.

– Все в порядке, Джини. Да успокойтесь же вы, ради Бога. Послушайте, нам все известно. Мои люди в курсе. Результаты вскрытия поступили к нам в четыре часа дня. Группа крови не соответствует. Послушайте, Джини…

– Его здесь нет, нет! – почти закричала она. – А ищут его именно здесь. Он был здесь раньше. Во всяком случае, я так думаю. У него здесь коттедж – на другом конце долины, напротив вашего дома, в лесу. Я была там. И он, кажется, тоже. Он запер меня внутри. Но это было несколько часов назад. Часа в четыре вечера, может быть, в пять. А потом он уехал. Забрал мою машину. Кто-то забрал. Думаю, что это был он.

– Постойте, – голос Хоторна вдруг стал очень резким. – Ради Бога, постойте, Джини. По этой линии – больше ни слова. Слышите? Дайте мне Мэлоуна.

Мэлоун внимательно прислушивался к разговору. Она молча протянула ему трубку и обессиленно опустилась на стул. Мэлоун остался стоять рядом. До нее доносилось позвякивание мембраны в телефонной трубке – Хоторн говорил очень быстро. Мэлоун, напротив, почти все время молчал. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Через несколько минут он кивнул и опять протянул ей телефон.

– Джини, – теперь голос Джона Хоторна звучал гораздо спокойнее и теплее. – Джини, я хочу, чтобы вы внимательно выслушали меня. Сейчас три часа утра. Вам это известно? Мэлоун говорит, что вы находитесь в состоянии шока, что у вас сильно порезаны лицо и руки. И вот что я хочу от вас. Я хочу, чтобы вы позволили им привести вас в порядок и оказать медицинскую помощь. Я хочу, чтобы вы поели и что-нибудь выпили… Нет, Джини, не надо перебивать меня. И еще я хочу, чтобы чуть позже, примерно через час, вы приехали сюда в машине вместе с Мэлоуном, потому что мне очень нужно поговорить с вами, а я не могу сделать этого по телефону, даже по этой линии. Вы все поняли?

– Да, но…

– Джини, Мэлоун проводит вас от порога до порога. На весь путь с учетом времени суток потребуется не менее часа. Жду вас в своей резиденции. Если не встречу сразу – у нас тут тоже есть свои проблемы, – то выйду к вам, как только освобожусь. Вы все поняли? Учтите одно, Джини: мне очень нужно увидеться и поговорить с вами. – Чуть помолчав, он добавил тише и мягче: – Помните, что я говорил вам раньше – о том, чтобы вы дали мне еще несколько дней?

– Да, помню, но…

– А теперь счет пошел на часы, Джини. Каких-нибудь несколько часов… Пожалуйста, не упоминайте об этом никому. Ни Мэлоун, ни любой другой не должен знать. Просто езжайте прямиком сюда. Обещаете? – Он снова замолчал, и когда заговорил вновь, в его голосе зазвучали нотки странного оживления. – Должен сказать, что в нынешней ситуации у вас практически нет иного выбора. Я хочу обеспечить вашу безопасность.

Джини в замешательстве посмотрела на Мэлоуна. Ту же прямоту она слышала в голосе Хоторна в пятницу вечером, в собственной квартире, когда он разыгрывал из себя обольстителя.

– Я сделаю все, как вы говорите, – пообещала она, – но с одним условием…

– Условие? Какое же?

– Мне нужно позвонить Паскалю, причем немедленно. Телефонная трубка молчала, потом из нее раздался вздох.

– Естественно, – ответил наконец Хоторн ровным голосом. – Дайте мне на секунду Мэлоуна. Боюсь, без моей команды он не позволит вам воспользоваться телефоном. До скорой встречи.

Джини в очередной раз протянула телефонную трубку Мэлоуну, который с каменным лицом выслушал указания посла. Завершив разговор, он, не произнеся ни слова, выдернул телефонный провод из розетки, удалился и вскоре принес другой аппарат. Мэлоун подсоединил его, подал ей и вытянулся рядом, наблюдая искоса, как она набирает номер. Дрожащим пальцем Джини набрала номер дома в Сент-Джонс-Вуде. Линия не соединялась. Она попыталась набрать тот же номер еще два раза и с тем же результатом.

Следующие две попытки Джини предприняла через час. За это время ее отвели в ванную, где она вымыла лицо и руки. Потом отконвоировали в ту же маленькую гостиную, где предложили кофе и еду. В горло ей ничего не лезло.

В ту же секунду, как отведенный час истек, Мэлоун поднялся и торжественно посмотрел на часы.

– Нам пора, мэм, – известил он.

Джини позволили набрать телефонный номер дома в Сент-Джонс-Вуде в последний раз. Теперь, к ее удивлению, вызов прошел нормально. Длинные гудки означали, что телефон на противоположном конце линии разрывается от звонков. Однако трубку никто не брал, и включился автоответчик. Джини была готова положить трубку, чтобы тут же попробовать дозвониться до Айлингтона или Хэмпстеда, но, взглянув на лицо Мэлоуна, поняла: он не позволит.

Мэлоун демонстративно смотрел на часы даже сейчас, в те секунды, когда автоответчик обращался к звонящему с просьбой оставить свое послание на пленке.

– Паскаль, – быстро произнесла Джини, – со мной все в порядке, я в безопасности, сейчас возвращаюсь в Лондон…

– Мэм… – Мэлоун, неодобрительно покачав головой, шагнул к ней.

Глядя на него, Джини понимала, что должна немедленно что-нибудь придумать. Надо было оставить особое послание – абсолютно понятное Паскалю, но недоступное пониманию Мэлоуна или любого другого, кто сейчас подслушивал ее.

– Милый, – торопливо произнесла она, – увидимся сегодня позже. А до тех пор я буду думать о тебе, помнить о тебе…

– Мэм…

– Мне вспоминается Бейрут, милый. Все те места, где мы встречались с тобой…

Связь прервалась. Мэлоун, выдернувший провод из розетки, выпрямился.

– Прошу прощения, мэм, – произнес охранник все тем же бесцветным голосом и все с тем же каменным лицом. – Тысяча извинений. – Он крепко взял ее под руку. – Пора ехать.

Без лишних слов Мэлоун повел ее к черному автомобилю, ожидавшему у входа, открыл перед Джини дверцу переднего пассажирского сиденья и, обойдя машину спереди, сел за руль.

Джини прильнула к стеклу. Прожекторы были выключены. Особняк, подъездная дорожка и асфальт за воротами погрузились во тьму. Сейчас она чувствовала себя гораздо увереннее и спокойнее. Она была настороже. Когда машина лихо вырулила за ворота, глаза Джини уже начали привыкать к скудному лунному свету.

Проскочив деревню, Мэлоун вылетел на основное шоссе. Джини по-прежнему смотрела в окно, в сторону холма. Ее взгляд скользил по темным контурам деревьев на вершине, где прятался коттедж Макмаллена, по широким полям, подступавшим к самой кромке леса. Ей было хорошо видно, как по этим полям, устремляясь вверх по склону, бегут люди. Эта безмолвная картина озадачила ее. Кажется, озадачен был и Мэлоун, который нахмурился, увидев поисковиков.

– Не думаю, что они найдут там кого-нибудь или что-нибудь, – вслух высказала свою мысль Джини, поглядев на Мэлоуна.

– Я тоже, – ответил тот.

Короткая фраза была произнесена самым обыденным тоном, но тем не менее удивила ее, поскольку исходила от человека, который обычно не отличался общительностью. Мэлоун не отрывал глаз от дороги.

– И все же, – решила продолжить Джини, – так или иначе им придется все тщательно обыскать.

– Англичашкам в старательности не откажешь… – откликнулся Мэлоун.

– Так это люди из британской службы безопасности?

– Часть из них – британцы, часть – американцы. А вот откуда они, я не имею права говорить. – Он сильнее нажал на газ. – Не я здесь командую, а посол. – Эти слова были сказаны сквозь зубы. Джини видела, как он, поколебавшись, взглянул на нее. – А в том коттедже… – Мэлоун запнулся, – вы там действительно видели Макмаллена? Или кого-то еще?

– Нет, – бросила на него ответный взгляд Джини. – Вы же слышали, что я говорила. Кажется, все было сказано достаточно ясно.

– Мне тоже так кажется. – Он смерил ее холодным и проницательным взглядом. – Вы столь же ясно сказали, что какой-то человек, бывший там одновременно с вами, ушел. Получается, это произошло примерно одиннадцать часов назад, не так ли?

– Да, – без особой уверенности согласилась Джини. – А что-нибудь не так?

– Нет-нет, что вы, – ответил Мэлоун. – Наше дело – добраться до Лондона. Верно?

Джини поняла, что больше не выудит из него ни слова, и оказалась права. Всю дорогу до Лондона Мэлоун задумчиво молчал. Выехав на трассу, он помчался с головокружительной скоростью. Машин на дороге было мало, зато, насколько заметила Джини, полиции хватало. За восемьдесят километров они проехали не менее четырех полицейских машин. Ни одна из них не бросилась вдогонку, не предприняла даже малейшей попытки остановить черный автомобиль. Джини такое бездействие патрульных показалось довольно необычным.

По трассе Мэлоун выжимал более ста шестидесяти километров в час. Пусть шоссе и было полупустым, но ведь он превышал допустимую скорость по меньшей мере на пятьдесят километров в час.

Когда они подъехали к резиденции посла, было почти пять утра, но темнота оставалась все такой же непроглядной. Они свернули в Риджент-парк, миновали мечеть и въехали в услужливо распахнувшиеся перед ними ворота резиденции.

Ей запомнилось, как Мэлоун вел ее через прихожую, через розовую гостиную, где не было ни одной живой души, потом вверх по лестнице, пока не привел наконец в неприметную комнатку в глубине здания. Телефона там не было, что, впрочем, не очень удивило Джини. Вежливо пододвинув к ней стул, Мэлоун попросил ее оставаться на месте и ушел, закрыв за собой дверь.

Вскочив в ту же секунду, Джини подбежала к окну и, раздвинув гардины, выглянула наружу, но мало что смогла разглядеть. Под окном раскинулся темный сад, за которым и начинался собственно парк, погруженный в ночь, и вдали светились городские огни. Джини задернула гардины и осмотрелась. В комнате стояли два кресла и столик, на котором стопкой лежали журналы. В углу зиял пустотой камин, над которым висело большое зеркало. Джини прислушалась. Этот огромный дом в отличие от оксфордширского особняка, гудевшего от суеты и тревоги, был спокоен и молчалив. Не было слышно ни шагов, ни голосов.

Все еще прислушиваясь к этой необычной тишине, Джини опустилась на один из стульев. Было любопытно, скоро ли пожалует к ней Джон Хоторн и что он скажет при встрече. Время шло, тишина убаюкивала. Почувствовав, как у нее слипаются глаза, она впервые со вчерашнего дня поняла, насколько устала. Какое-то время Джини сидела в полудреме, но вдруг послышался звук, от которого глаза ее широко распахнулись.

Этот звук был тихим и заунывным – нечто среднее между тонким воем и шипением. Сон как рукой сняло. Поднявшись со стула, Джини стояла, оцепенев от напряжения. Ее взгляд был прикован к двери. Между тем невнятный шум усилился. Он становился все ближе. За секунду до того, как открылась дверь, она поняла, откуда этот звук. Его издавал электромотор инвалидной коляски, быстро двигавшейся по устланному коврами коридору.

Дверь открылась. Из-за нее показалось лицо Фрэнка Ромеро. Затем въехала коляска с ее владельцем.

С. С. Хоторн выехал на середину комнаты. Остановив коляску, он быстро развернулся на месте, чтобы оказаться к ней лицом. Его улыбка так была похожа на улыбку сына, что Джини онемела от изумления. Он протянул ей руку.

– Мисс Хантер? Джон задерживается. Ему приходится вести переговоры со службой безопасности. Будьте добры, сядьте. Думаю, мы с вами могли бы немного поговорить, пока нет Джона.

Изящным жестом он показал ей на стул, стоящий напротив камина с зеркалом. Его же коляска, издавая скрежещущий звук, совершила ловкий маневр и стала к камину спиной. Из этого положения ему было удобно держать в поле зрения Джини и одновременно дверь. Нервно глянув за спину, она увидела, что Ромеро, скрестив руки на груди, остался стоять перед дверью. С. С. Хоторн тоже посмотрел на него.

– Можешь принести их, Фрэнк, – резко бросил он. – Не хочу тратить попусту время.

Ромеро тут же вышел, прикрыв дверь. Джини почувствовала на своем лице пристальный взгляд стариковских глаз. Она тоже посмотрела ему в лицо. Джини впервые видела этого человека так близко. О его неуемной энергии можно было судить даже по фотографиям. Теперь же, на расстоянии полутора метров, эта энергия ощущалась почти физически. Она исходила от него точно так же, как и от его сына. Несмотря на инвалидную коляску и черный плед, которым были тщательно укутаны его ноги, несмотря на то, что, насколько ей было известно, половина его тела – от пояса до ног – была парализована в результате последнего инсульта, весь его облик излучал непреклонную волю. Эта воля проглядывала во всем – в строгой обстановке комнаты, в хватке изящных пальцев, вцепившихся в подлокотники, но прежде всего – в его лице.

Когда С. С. был помоложе, то, должно быть, не уступал красотой сыну, а может, даже и превосходил его, подумалось ей. Даже сейчас, сидя в инвалидной коляске, он производил впечатление физически сильного человека. Насколько могла судить Джини, в нем было около двух метров роста. Спина его была прямой, руки и плечи, несмотря на возраст, оставались крепкими. На красивом лице, холодном и аристократичном, выделялся крупный нос, придававший всему облику этого человека хищный, ястребиный вид. Выделялись и глаза – гораздо светлее, чем у сына, прекрасной формы и глубоко посаженные, похожие на два осколка голубого льда. Это были самые холодные глаза из всех, что ей приходилось видеть. Их взгляд был тяжел и неподвижен. Старик сидел, не утруждая себя беседой. Он лишь оценивающе рассматривал ее. Джини чувствовала, как его взгляд – этот кусок льда – полз по ее ступням, ногам, задержался на бедрах, перешел на талию, грудь, пока не добрался наконец до лица и волос.

Этот осмотр сочетал в себе сексуальный интерес и нечто до странности торгашеское. Джини подумала, что он точно так же, как и ее, раздевает взглядом всех женщин, оценивая их бесстрастным взглядом мясника, прикидывающего, сколько может стоить тот или иной кусок.

Вспомнив о том, как она сейчас выглядит, Джини смутилась. Она пожалела, что не оделась иначе. К чему, например, потребовалось рядиться в эти облегающие черные брюки? Хорошо бы также поверх темного свитера накинуть пиджак, скрывающий грудь. Однако, не успев подумать об этом, она разозлилась на саму себя и ответила Хоторну таким же холодным взглядом. Но, как ни странно, это, кажется, понравилось ему. Он улыбнулся.

– В такие минуты, – признался он, – я жалею о своем возрасте и этих бесполезных култышках. – Он показал на собственные ноги. – И все же очень любопытно познакомиться. В какой-то степени Джон уже подготовил меня к этой встрече. И я начинаю понимать… – Он оборвал речь на полуслове. – А-а, Фрэнк… Спасибо. Можешь положить на этот столик.

Ромеро в молчании пересек комнату. Джини заметила, что он облачен в тот же наряд, что и прежде: темные брюки с острыми стрелками и черный блейзер с медными пуговицами. Ромеро нес маленький магнитофон и несколько кассет. Все это он положил на столик рядом с Хоторном и уставился на него в ожидании дальнейших указаний.

Хоторн кивнул.

– Да, если тебя не затруднит. – Сказав это, он взглянул на Джини. – Я не разделяю доверия моего сына к журналистам, в том числе к вам, мисс Хантер. Прежде чем мы продолжим разговор, я хотел бы, чтобы Фрэнк кое-что проверил. И давайте не будем ему мешать.

Ромеро уже подходил к ней. Его лицо не выражало никаких чувств. Подняв с пола сумочку Джини, он начал открывать ее.

От негодования Джини подпрыгнула на месте.

– Какого черта вы себе позволяете?! Хоторн успокаивающе поднял руку.

– Мисс Хантер, я никогда не разговариваю с журналистами, не убедившись прежде, что наш разговор не записывается на диктофон.

Джини потянулась, чтобы схватить свою сумочку. Обдав ее презрительным взглядом, Ромеро отпихнул журналистку локтем. Порывшись внутри, он вытащил пару каких-то предметов, осмотрел их и положил обратно. Потом подошел к стулу, на котором висело истерзанное пальто Джини. Ромеро деловито шарил в карманах. Джини побелела от гнева. Она сделала шаг вперед. Оба мужчины не обращали на нее ни малейшего внимания.

– Фотографии, Фрэнк? – спокойно осведомился С. С. Хоторн.

– Здесь, сэр.

– Замечательно. Я так и думал, – старик опять повернулся к Джини. – Прошу прощения, мисс Хантер, но эти снимки вам не принадлежат.

Ромеро вытащил конверт с фотографиями из кармана ее пальто. Бросив его обратно на стул, он положил конверт на стол, стоявший в дальнем углу комнаты. Джини подняла свою сумочку, подошла к стулу и потянулась за пальто.

– Прекрасно, – процедила она сквозь зубы. – Я ухожу. Немедленно…

– Нет, – возразил ей Хоторн, не повышая голоса. – Не советую вам этого делать, хотя вы и известны своим горячим нравом. Постойте, постойте… Как там про вас было сказано? «Своенравная, безрассудная, упрямая». Кажется, что-то в этом роде. Однако сейчас вам самое время несколько умерить свои порывы. Они, конечно, иногда делают вас просто обворожительной, но для этого нужны соответствующие обстоятельства. Фрэнк?

Джини стояла ни жива ни мертва. Три слова, которые старик использовал для ее характеристики, принадлежали Паскалю. Они были произнесены им вчера утром в спальне дома в Сент-Джонс-Вуде. Джини сразу же вспомнила ту сцену, и у нее мороз пробежал по коже. Ромеро, стоявший к ней лицом, невозмутимо встретил ее взгляд.

– Не могли бы вы поднять руки, мэм? – лениво попросил он.

– Пошел к черту!

– Не сопротивляйтесь, мисс Хантер. – В голосе Хоторна звучала усталость. – Если вы не будете упрямиться, то ему потребуется всего несколько секунд, чтобы убедиться, что вы не прячете на себе записывающих устройств. Если же вам хочется разыграть драму, то времени на это уйдет в три раза больше, и процедура получится гораздо менее приятной. Мой вам совет: стойте тихо и ведите себя послушно. То, что я вам сейчас скажу, касается моего сына. Это также касается вас и фотографа, с которым вы сотрудничаете. Сколько времени прошло с тех пор, как вы в последний раз разговаривали с мистером Ламартином? – Он взглянул на часы. – Ну вот, почти пятнадцать часов. А за пятнадцать часов многое может случиться. Так что на вашем месте, мисс Хантер, я бы вел себя тихо и благоразумно. Сами-то вы как думаете?

Джини удивленно смотрела на старика. Он даже не пытался завуалировать угрозу. Затем она взглянула на Ромеро и после некоторых колебаний подняла руки. Ладони охранника быстро пробежали по ее телу. Он работал ловко и равнодушно, как заправский полицейский. Джини отвернулась. Она не могла видеть порез от бритвы на его щеке, не могла выносить запаха его волос и одеколона. Ее мутило от прикосновения его рук.

– Благодарю вас, мисс Хантер. Садитесь. Фрэнк? Ромеро подошел к магнитофону. Джини осталась стоять. Старый Хоторн дернул плечом.

– Я же вам ясно сказал, мисс Хантер, что не хочу попусту тратить время. Все пройдет гораздо быстрее, если вы успокоитесь, сядете и будете слушать меня спокойно и не перебивая.

Быстрый кивок – и Ромеро взял одну из пленок. Хоторн улыбнулся.

– А теперь к делу, мисс Хантер. Видите эти пленки? Это лишь часть записей, сделанных за последние двенадцать дней. Есть и другие. Чтобы сэкономить время, я попросил Фрэнка подготовить подборку, если вам угодно, наиболее яркие места Что-то вроде избранного.

Ромеро вставил кассету в магнитофон и нажал на кнопку воспроизведения. Джини смотрела, как крутится кассета, слыша собственный голос. И теперь первым ее побуждением было просто выйти из комнаты, но, встретив взгляд ледяных глаз Хоторна, она поняла, что такой поступок был бы в высшей степени неосмотрительным. Джини продолжала слушать, хотя душу ее разрывали ярость и боль. Несколько успокаивала одна только мысль: «Хотя бы получу представление, что они слышали, а что – нет».

Пленка была тщательно смонтирована. Записи располагались в строгой хронологической последовательности. В деталях была записана ее беседа с Паскалем на парковке возле редакции «Ньюс», сразу же после брифинга с Николасом Дженкинсом. Как и следовало ожидать, ряд записей был сделан в ее квартире. Один маленький кусочек воспроизводил разговор с Паскалем, когда они вошли в квартиру, после того как в ней побывали взломщики. Тогда в спальне Паскаль показал ей, что эти сволочи сделали с ее бейрутскими сувенирами и ночной рубашкой.

Хоторн приподнял руку. Ромеро поставил магнитофон на паузу.

– Примите извинения, – произнес Хоторн. – Боюсь, в данном случае кто-то превысил полномочия. Что ж, случается иногда. Не правда ли, Фрэнк?

Оба обменялись взглядом. Хоторн кивнул. Ромеро нажал на кнопку, и магнитофон заговорил вновь. Джини слышала себя и Паскаля в «Стилтскинсе» – ресторане, куда они пошли на встречу с Эплйардом. Потом – снова в квартире, в ночь накануне отлета в Венецию. Затем наступила очередь самой Венеции. «Я не верю собственным глазам», – услышала она себя. И ответ Паскаля: «А я твоим глазам верю».

Хоторн вздохнул.

– Пошловато, – высказал он свою оценку. – Перемотай вперед, Фрэнк. Сам знаешь куда. – Теперь его улыбающееся лицо было обращено к Джини. – Надеюсь, вы понимаете, мисс Хантер, насколько скучна эта работа. И любому, кто ею занимается, приходится как-то бороться с этой скукой. Вот человек и выбирает для себя на пленке любимые места. Это место для Фрэнка – одно из самых любимых. Верно я говорю, Фрэнк?

Ромеро посмотрел на Джини и отвернулся, едва сдерживая торжествующую улыбку.

– Уж очень качество хорошее, сэр. Техника высокая. Такое получаешь… удовлетворение – передать невозможно.

Перемотав пленку еще немного вперед, он перешел на воспроизведение. Джини вцепилась в спинку стоявшего перед ней стула. Она услышала то, что имело для нее особое значение. Очень дорогое и сокровенное – звуки любви с Паскалем в венецианском отеле. Она слышала его слова, предназначенные только ей. Слышала собственный ответ, вздох, сближение двух тел. Джини подалась вперед.

– Выключите! – потребовала она, сама удивляясь тому, как властно прозвучал ее голос. Только глубочайшее возмущение и отвращение способны были породить эту непреклонную властность. Ромеро тут же нажал на кнопку «стоп». Джини смотрела на него и Хоторна, который заулыбался было вновь. Но улыбка быстро сошла с его лица, когда он увидел блеск ее глаз, не предвещавший ничего хорошего.

– Скажите, вы всерьез подумали, – заговорила Джини тихим и зловещим голосом, – вы в самом деле подумали, что сможете меня запугать такими вещами? – Она сделала презрительный жест в сторону стопки магнитофонных кассет. – Оставьте их себе и слушайте сколько влезет – мне глубоко наплевать на это. Вы не поймете там ни слова – эти записи для вас все равно что на иностранном языке. Вам двоим он неведом. Крутите эти кассеты, прослушивайте их долго и упорно – вы все равно не поймете ни слова. Таким, как вы, это не дано.

И она направилась к выходу. Хоторн опять издал еле слышный вздох.

– Я же предупреждал вас, мисс Хантер, – устало промолвил он. – Все эти театральные выверты, возможно, тешат ваше актерское тщеславие, но в конечном счете означают лишь пустую трату времени. Очевидно, мне следует сразу расставить точки над «i». Если вы желаете увидеть мистера Ламартина вновь – а именно в этом убеждает ваш с ним дуэт, который мы только что здесь слышали, – то сядьте, слушайте и не перебивайте. Фрэнк, сделай любезность, проиграй нам заключительный фрагмент и можешь быть свободен.

Ромеро перемотал пленку вперед и с ухмылочкой еще раз нажал на кнопку воспроизведения. Джини стояла затаив дыхание. Теперь она слышала свой разговор с Джоном Хоторном. Это был тот самый разговор, который состоялся между ними в пятницу ночью. Запись началась с того места, где он описывал свои похождения. Потом из магнитофонного чрева послышался телефонный звонок, и кончилось все словами, которые он сказал ей, прежде чем пустить в ход руки. Джини словно окаменела. Ромеро выключил магнитофон, наступило молчание. Ромеро бросил вопросительный взгляд в сторону инвалидной коляски. Хоторн кивнул, и тот сразу же вышел из комнаты.

– Итак, мисс Хантер, – коляска, взвизгнув моторчиком, слегка повернулась, – позвольте теперь разъяснить вам все по порядку. И тогда мы – вы и я – договоримся относительно дальнейших действий. Однако прежде позволю себе сказать всего одно слово о моем сыне, – погрустнев, он отвернулся. – Вы помните последний фрагмент записи? Так вот, я хочу, чтобы вы поняли… Мой сын сразу заподозрил, что я прослушиваю вашу квартиру, хотя и не назвал меня по имени. Здесь, на пленке, чуть раньше есть его слова об этой возможности. И даже если бы он знал об этом наверняка, то не сильно удивился бы. Надеюсь, вы, как и многие другие, знаете, что я взял себе за правило всегда быть в курсе о том, что, когда, где и с кем делает мой сын. Мой сын – мой капитал, и я защищаю его всеми доступными средствами. Я начал делать это еще в те годы, когда он учился в Йельском университете, и продолжаю до сих пор. Таким образом, те слова, которые мой сын – взволнованно и вполне откровенно – сказал вам в минувшую пятницу, в равной степени обращены и ко мне. Да, мисс Хантер, это было послание, предназначенное именно мне. Он бросал мне вызов. Мой сын прекрасно знает, что, будь моя воля, вас с вашим фотографом уже давно не было бы в живых. Я не люблю шутить, когда речь заходит о важных вещах, и полагаю, мисс Хантер, вы имели возможность убедиться в этом.

Джини не спускала с него изучающего взгляда.

– В ходе нашего расследования погибли четыре человека, – задумчиво произнесла она. – Вы хотите сказать, что несете ответственность за их смерть?

Во взгляде Хоторна промелькнуло раздражение. От его ответа у Джини похолодело внутри.

– Не знаю, кто именно погиб на рельсах у Оксфорда Кто бы это ни был, я не имею к его смерти никакого отношения, – сказал он. – Тут замешан мистер Макмаллен – с него и спрос. Макмаллен оказался гораздо сообразительнее, чем я мог предположить, и инсценировал собственную кончину, как вы справедливо заметили сегодня вечером в телефонном разговоре с моим сыном. Не знаю, кого он там угробил вместо себя, и это меня, честно говоря, мало беспокоит. Мой сын и его будущее благополучие – вот это действительно повод для беспокойства.

Он сидел прямо и неподвижно, его взгляд был прикован к лицу собеседницы.

– Прежде чем мы продолжим наш разговор, я хотел бы, чтобы вы уяснили одну немаловажную вещь. Когда мой сын пришел к вам в пятницу, начал говорить с вами в таком тоне и таким образом с вами обращаться, он действовал в нарушение всех моих инструкций и рекомендаций. – Хоторн снова бросил на нее оценивающий взгляд мясника. – И вот теперь, мисс Хантер, когда я наконец вижу вас воочию, должен признаться: я разочарован. Вы премиленькая особа, спору нет. Но мир полон хорошеньких женщин, и большинство из них оказываются вполне покладистыми, стоит только проявить достаточную щедрость. Лично я не могу взять в толк, что же такое особенное мой сын смог в вас увидеть. И все же он, несомненно, что-то рассмотрел. Должно быть, решающее значение здесь имеет тот факт, что в настоящий момент вы для него недоступны. Его всегда особенно привлекали те вещи, которые он не мог заполучить. Напомню, если бы все зависело только от меня, то вы уже неделю назад попали бы в не очень заметную для других дорожную аварию. Все вокруг поохали бы немного, а потом забыли бы вас навсегда, потому что вы не можете претендовать на роль особо выдающейся или хотя бы запоминающейся личности. Хоторн пожевал губами.

– Однако мой сын убедил меня подождать. Он испробовал целый ряд собственных средств. Поначалу Джон оказал давление на владельца газеты, где вы работаете, потом занялся вашим редактором и в конце концов призвал на помощь вашего папеньку, чтобы тот уговорил вас отказаться от этой затеи. Тщетно. Тогда он не нашел ничего умнее, как отправиться к вам в квартиру, чтобы заниматься там с вами болтовней. Что ж, разговор получился весьма откровенным и безрассудным. – Глаза-льдинки злобно заблестели. – Да, мисс Хантер, важно, чтобы вы поняли, что за человек мой сын. Он очень умен, способен, честолюбив, но у него есть два слабых места, в особенности когда дело касается женщин. Вот это и это. – Он ткнул себя сначала в пах, а затем в сердце.

Впрочем, он и сам вам говорил, что порой испытывает очень сильное половое влечение. В отдельных случаях оно бывает даже более сильным и странным, чем он признал в разговоре с вами. Ну, это я еще понять могу. Я и сам такой. Но чего я никак не могу уразуметь, так это случающиеся время от времени приступы слабости вот тут, в этой области, – снова положил руку на сердце старый Хоторн. – Слава Богу, эти случаи крайне редки. Их можно считать единичными. А потому, когда Джон вдруг выступил в роли вашего заступника, я счел, что он намерен просто трахнуть вас, мисс Хантер, а потом навсегда выкинуть из памяти. Это было бы в порядке вещей. Однако вскоре я начал понимать, что дело обстоит гораздо серьезнее. Ну ничего. Не сомневаюсь, что в скором времени Джон опомнится. Если бы можно было убедить вас переспать с ним, проблема была бы снята с повестки дня уже к завтрашнему утру. Но поскольку я сомневаюсь, что такое решение может быть найдено в краткосрочной перспективе, то мы поступим следующим образом. – Он снова пронзил ее ледяным взглядом. – Во-первых, я хочу, чтобы вы молчали. Это подразумевается само собой. Во-вторых, я хочу, чтобы мой сын навеки забыл о вас. У него есть много дел поважнее, чем шашни с девицами вроде вас. Так вот, мисс Хантер, сейчас я буду говорить, а вы будете меня слушать. И когда я закончу, вы назначите цену за свое сотрудничество.

И снова – тягостная пауза. Джини осмотрелась, желая убедиться, не записывается ли и этот разговор. Тут уже не только «жучок» установить можно, но и видеокамеру. Она посмотрела в большое зеркало над камином, переведя затем взгляд на калеку, сидящего в коляске. Джини подумала, что этот человек явно не в себе. Но, может быть, в какой-то момент его ум все же прояснится?

Она опустилась на стул напротив Хоторна. Тот выждал немного, леденя ее своим взглядом, и заговорил опять.

– В Венеции, – напомнил Хоторн, – там, где шлепнули этих двух дегенератов, вы, кажется, нашли пуговицу. Верно? Это Фрэнк допустил оплошность. Но обратили ли вы внимание на форму этой пуговицы?

– Да, на ней было изображено что-то вроде гирлянды или венка.

– Много лет назад я сам выбрал эту эмблему для тех, кто служит мне. Она изображает венок, который возлагали на голову… – Он не окончил фразы. – Вам известно выражение victor ludorum?

– Победитель игр. Кажется, так.

– Победитель игр… Виктор на латыни означает победитель, триумфатор. Именно. Я давно веду список игр, из которых выхожу победителем, и этот список выглядит весьма внушительно. Да, мисс Хантер, в него входят все игры – как совсем незначительные, так и крупные. Я не люблю приходить к финишу вторым. Только первым! Мой сын тоже любит побеждать. А вообще-то, – доверительно подался он вперед, – почти всю свою жизнь я веду одну очень крупную игру. Я желаю, чтобы мой сын выполнил свое предназначение. Я хочу, чтобы он завоевал самый главный из всех призов, и приложу все силы, чтобы это свершилось. На его пути случались поражения, задержки… Впрочем, о чем это я? Вы сами знаете, Джон сам говорил вам обо всем этом прошлой ночью. Болезнь его сына и прочее. Тогда у него вышла осечка. Но уж теперь-то Джон снова в седле. Побудет здесь еще годик, потом вернется в Америку… В общем, сами понимаете.

– Я понимаю, чего вы хотите для него – и для себя. Очень хорошо понимаю.

– Любой отец хочет, чтобы его сын пошел дальше, чем он сам, – оборвал ее старик. – И я не изображаю из себя альтруиста. Но вы правы: я хочу именно этого, и Джон тоже, и этого я намерен добиться во что бы то ни стало. И меня не остановят припадки этой свихнувшейся сучки – жены Джона, жалкие махинации этого ничтожества – Джеймса Макмаллена или – будем честны до конца – возня какого-то прохиндея-фотографа и его подружки-репортерши. Вам это ясно?

– Более чем ясно. В этом можете не сомневаться.

– Так вот, когда прошлым летом Джон поведал мне, что у него с Лиз стало совсем кисло, и когда выяснилось, что она призвала под свои знамена Макмаллена, поведя против Джона войну на истощение, я тут же начал действовать. – Его глаза возбужденно сверкнули. – Много лет назад, мисс Хантер, мы с Джоном заключили соглашение. Его руки должны всегда оставаться чистыми. Что же касается моих, то… для них чистота не самое главное. Так и повелось, что, когда у него возникает какая-то проблема, я берусь за ее решение собственными средствами. Когда это возможно, Джон остается в полном неведении о моих действиях. А то у него иногда случаются угрызения совести – еще одна слабость. К тому же в политике существует закон: не знал, значит, невиновен.

Он опять откинулся на спинку коляски и сцепил на коленях руки.

– Не вдаваясь во все скучные детали, я взял Лиз с Макмалленом под усиленное наблюдение. Я еще не знал наверняка, как далеко они намерены пойти. Они оба психопаты, особенно Лиз. И оба свято верят, что пострадали от Джона. Вот я и решил проверить, собираются ли они подмочить его репутацию или задумали что-нибудь похуже. Мне почему-то подумалось, что Лиз не против того, чтобы стать вдовой Джона. В таком случае она сохранила бы свое реноме и, более того, украсила бы его благородной скорбью. Она также получила бы безраздельную власть над своими сыновьями. Во всяком случае, так ей кажется. Что же касается Макмаллена, то он прошел армейскую школу, отличный снайпер. Поэтому мне необходимо было уяснить, насколько далеко Лиз готова пойти сама и потащить за собою Макмаллена. И я стал ждать, мисс Хантер, а тем временем кое-как подстраховался против Лиз.

– Вы о тех фотографиях? – Джини показала в дальний конец комнаты, где на столе лежал конверт.

– О тех самых, – ответил он с ледяной улыбкой. – Лиз всегда отличалась весьма необычными сексуальными наклонностями. Джона ее фантазии отталкивают и притягивают одновременно. Кажется, вчера ночью он забыл упомянуть вам об этом, но такова одна из причин, почему мой сын женился на этой бабенке. В те далекие времена грешки ее были помельче, и вела она себя более предсказуемо. Тогда она предпочитала более умеренные дозы таких удовольствий, как быть связанной и избитой… В общем, можете себе представить…

– Меня подобные подробности не интересуют, – перебила его Джини.

– Неужто? – Он смерил ее взглядом, потом пожал плечами. – Ну, как хотите. Какое-то время Джон находил все это весьма эротичным, однако в конце концов почувствовал скуку и отвращение. С тех пор его брак превратился в обузу, о которой он вам рассказал довольно подробно. Он искал утешения во всем подряд. Чего он не упомянул вам, так это то, что и Лиз не отставала от него в подобных поисках. Есть даже некоторые сомнения относительно того, кто истинный отец их второго сына. Но это не столь важно. За последние четыре года вкусы Лиз довольно сильно огрубели. А ведь я и ее, и Джона предупреждал, что когда-нибудь все именно этим и кончится. Ведь тот, кто ищет удовлетворения подобным путем, неизбежно находит только разочарование и отчаяние. За последние полгода или чуть меньше отчаяние Лиз достигло предела – отсюда и мускулистые молодые люди. – Он махнул рукой в сторону фотографий. – О разнесчастной своей жизни Лиз поведала Макмаллену. Ей и сочинять-то ничего не пришлось: просто перечислила свои похождения, но только перевернула все с ног на голову, приписав собственные слабости Джону. А Макмаллен – идиот! – поверил. И вот минувшей осенью эта парочка повела против моего сына настоящую кампанию. Все было сметано на живую нитку, в духе самодеятельности. Поначалу они использовали в своих целях писаку, который специализировался на сплетнях – я уже забыл его имя, – а потом вашу газету и вас лично. – На секунду умолкнув, Хоторн нахмурился. – В какой-то степени это стало для меня сюрпризом.

– Правда? Почему?

– Участники заговора против моего сына не лишены определенных достоинств. Пусть Макмаллен излишне доверчив, в особенности когда его обрабатывает Лиз. Вместе с тем это человек дисциплинированный и вымуштрованный. Сама же Лиз, хоть и дура набитая, о чем Джон поставил вас в известность, умеет манипулировать людьми и отличается изрядной хитростью. Для меня тем не менее было ясно как Божий день, что их план обречен на провал. Если бы им удалось добиться хотя бы скромных успехов, то все можно было бы легко поправить, – продолжал он с жестоким безразличием. – Лиз приняла бы смертельную дозу какого-нибудь зелья – чисто, просто, быстро. Мир не стал бы оплакивать ее кончину, а Джон навсегда освободился бы от тяжкой обузы. Но тут я начал кое-что улавливать. А сами-то вы, мисс Хантер, еще не уловили? Все эти россказни о блондинках, заигрывания с газетами, загадочное исчезновение Макмаллена, четыре посылки, которые Лиз выдумала, а он отправил, – все это было направлено на то, чтобы придать вес ее утверждениям о супружеской неверности Джона Одновременно это преследовало цель отвлечь всеобщее внимание от предстоящего главного события. Джеймс Макмаллен и Лиз задумали убить моего сына, причем задумали с самого начала.

У Джини на языке вертелся вопрос, но Хоторн не дал ей заговорить, подняв руку.

– Да-да, мисс Хантер, – произнес он, – я объясню вам, откуда и когда мне стало известно об их плане и каков он – этот план. Но прежде имеет смысл посвятить вас в некоторые детали. Я хочу, чтобы вы поняли, что начиная с лета в этой игре принимает участие очень серьезный игрок – я. Мой сын делал только то, о чем я вам уже рассказал. К моим действиям в отношении Лиз он не имеет никакого отношения. Первым делом я устроил так, что ее ежемесячные свидания с этими цветущими молодыми людьми проходили там, где это было удобно мне, то есть в тех местах, где ее можно было сфотографировать, что называется, во всей красе. – Тонко улыбнувшись, он поглядел через плечо в сторону камина. – Она встречалась с ними в гостиничных номерах с зеркалами, очень похожими на это. Фрэнк Ромеро, возможно, и не Паскаль Ламартин, но посадите его позади зеркала, прозрачного с одной стороны, дайте ему подходящую аппаратуру, и он справится со своей задачей не хуже вашего приятеля. – Хоторн многозначительно помолчал, не спуская взгляда с Джини, и затем продолжил: – Контроль за ситуацией – самая надежная для меня страховка. А потому мне было известно, что, скрывшись ото всех, Макмаллен тем не менее продолжает поддерживать связь с Лиз. И вот когда Фрэнк вместе со своими помощниками, выбиваясь из сил, пытается вести за Макмалленом слежку, когда они в конце концов теряют его след, на сцене появляетесь вы с мистером Ламартином. Вот уж когда я отвел душу и, кажется, кое в чем даже сверх меры. Ничего не поделаешь: как вы уже знаете, стоит начаться игре, и я тут же вхожу в азарт. От улыбки Хоторна веяло зимней стужей.

– Итак, мисс Хантер, мне есть в чем повиниться перед вами. Например, в проникновении в вашу квартиру, о котором я уже говорил. Нам нужны были посылки, пришедшие после тех первых четырех, которые придумала Лиз, а Макмаллен отправил. Что же еще? Дайте подумать… Ах да! Были еще некоторые мелочи вроде игр со светом в вашей квартире, телефонные звонки. Здесь Фрэнк постарался – автор текстов и режиссер в одном лице. Это было для него еще одним любимым занятием. Иной раз и Джон оказывал мне помощь, сообщая о вас кое-какую информацию. От него, например, мне стало известно о ваших трогательных воспоминаниях о былых временах в Бейруте, а также о том, что вы работали над статьей о «телефонном сексе». Но прежде чем перебивать меня, знайте, что Джон не имел ни малейшего представления о том, как я распоряжаюсь этой информацией. И когда он узнал об этих телефонных звонках позавчера вечером… Что уж тут говорить? Вы сами все видели. Есть в нем эдакая романтическая жилка – к моему великому сожалению. Н-да, разбушевался он не на шутку, был просто вне себя от ярости.

Хоторн замолчал. Наклонившись, он слегка повернул колеса своего кресла.

– Надеюсь, теперь вам все предельно ясно, – продолжил старик своим отрывистым, холодным голосом с типичным выговором уроженца американского Востока, столь подчеркивавшим близость отца и сына. – И все же повторю еще раз: будь моя воля, с вами давно разделались бы, мисс Хантер, – с вами лично и вашим дружком-фотографом. Я бы стер вас в порошок с такой же легкостью, как и тех двух в Венеции или манекенщицу в Париже. И можете быть уверены, мисс Хантер, что уже через пять минут я полностью забыл бы об этом происшествии. Я лишен совести – от этой химеры я избавился много лет назад. Я всегда твердо верил, что цель оправдывает средства. Именно поэтому, когда мой сын убедил меня пощадить вас, я позволил себе слабость немножко вас потерроризировать. Вы не вняли моим предостережениям, вот и пеняйте на себя. Поэтому все так и получилось. Я сочетал приятное с полезным, используя вас в собственных целях. Ваш любовник был абсолютно прав, когда говорил вам об этом. Я не терял надежды, что когда-нибудь вы обязательно выведете меня на след неуловимого Макмаллена. Старый Хоторн снова улыбнулся.

– Долго же мне пришлось ждать. И все же в конце концов мои надежды полностью оправдались.

– Не рановато ли празднуете победу? – резко спросила Джини. – Мне все представляется несколько по-иному. На мой взгляд, Макмаллен улизнул от вас. Судя по всему, не такой уж он идиот, каким вы его представляете. – Она выдержала тяжелый взгляд его холодных глаз. – Вам имеет смысл поостеречься. Слишком уж вы самонадеянны. А самонадеянные люди часто недооценивают других. Как бы вам не ошибиться, мистер Хоторн.

– Вы действительно так думаете? – Он выглядел невозмутимым. Казалось даже, что его разбирает смех. – Но ведь не станете же вы утверждать, мисс Хантер, что я недооценил вас или этого… вашего любовника. С вами у меня не возникло практически никаких сложностей, – пожал он плечами. – Вы, конечно, несколько усложнили дело, переехав в Хэмпстед, но отнюдь не безнадежно – вовсе нет. Вы привели меня в Оксфорд, мисс Хантер, за что я вам безмерно благодарен. Правда, к тому времени вы с вашим дружком-фотографом кое-чему научились. К сожалению, накануне самой встречи с Макмалленом вам удалось-таки оставить Фрэнка с носом. – Глухо хохотнув, он поднял руку, не давая ей вставить слова. – Но не надолго. – Секундная веселость на его лице снова сменилась холодным, тяжелым взглядом. – Да будет вам известно, что он в тот же вечер снова взял ваш след. Оксфордский отель – вспомнили теперь? – Хоторн самодовольно улыбнулся. – В любом случае то, что вы оторвались от слежки, доставило нам лишь временное неудобство. Зато мы почти наверняка выяснили, что Макмаллен находится в районе Оксфорда. Как и следовало ожидать, Лиз тоже внесла свой посильный вклад: в тот вечер, когда вы виделись с Макмалленом, она дважды звонила ему. Один раз набрала номер его сотового телефона, чтобы сообщить, что ее муж только что уехал из Лондона. В другой, несколько часов спустя, позвонила в апартаменты его бывшего наставника. Оба раза звонила из одной и той же телефонной будки – той самой, откуда время от времени звонила и раньше. В этом была ее ошибка.

Хоторн-старший казался не только самоуверенным, но и самодовольным. У Джини мелькнула мысль, что Лиз, вероятно, намеренно сделала так, чтобы оба ее телефонных звонка были перехвачены. Эта уловка могла быть прелюдией к инсценировке гибели Макмаллена. Однако Джини вовсе не стремилась помочь С.С.Хоторну установить истину, а потому она смолчала. Поколебавшись, она взглянула на него.

– Значит, вам известно, где сейчас Макмаллен?

– Нет. Не наверняка. Пока нет. – Он озабоченно посмотрел на часы. – С его стороны было ошибкой идти на убийство. Теперь даже английская полиция зашевелилась. Сдается мне, что теперь, после встречи с вами минувшим вечером, он попытается выехать из страны. Может быть, ему это и удастся, а может быть, и нет. Скорее всего, он заранее наметил путь к отступлению. – Старик нетерпеливо вздохнул. – Мне все больше не терпится убедиться, что мистеру Макмаллену заткнули глотку, теперь уже навеки. Надеюсь, через несколько часов так оно и будет.

Он отвернулся, сдвинув брови. Должно быть, ему в голову только что пришла какая-то мысль, причем не самая приятная. Джини увидела, что на его лице появилось неуверенное выражение, а пальцы затеребили плед.

– А знаете ли вы, когда Макмаллен собирался убить Джона? – неожиданно задал он вопрос. – Эту тему они обсуждали, когда Лиз позвонила ему во второй раз. Говорили об этом вскользь, но в целом их намерения были достаточно ясны. Покушение приурочено к празднованию дня рождения моего сына, которое должно состояться на будущей неделе в Оксфордшире. Ему исполняется сорок восемь. Убийство запланировано на послеобеденное время, когда начнется фейерверк. Ракеты взлетят в тот час, когда родился Джон, – такова семейная традиция. Лиз знает о моих честолюбивых замыслах, связанных с Джоном, знает она и о сроке, который я наметил для их свершения. Да и вам все это известно, поскольку Джон беседовал с вами на эту тему позавчера вечером. Вот я и предполагаю, что именно Лиз назначила дату, а Макмаллен оценил те выгоды, которые праздничная суматоха может дать хладнокровному снайперу.

С.С.Хоторн наклонился к Джини. Его голубые, твердые, как алмазы, глаза словно заглянули ей в душу.

– А ведь это серьезное злодеяние, мисс Хантер. И тех, кто это злодеяние задумал, ожидает справедливое возмездие. – Он со вздохом откинулся на спинку инвалидного кресла. – В общем, Макмаллен будет разыскан и наказан, а Лиз…

– …Примет смертельную дозу лекарства? – со злобным вызовом продолжила его фразу Джини. Она с нетерпением поглядывала на дверь. Хоторн улыбался.

– Нет. К сожалению, нет. В этом деле мой сын ставит мне палки в колеса. Он же сам говорил вам, что беспокоится за судьбу своих сыновей, причем говорил совершенно искренне. Наверное, с таким пятном на совести ему просто трудно будет смотреть им в глаза… Не знаю. Иногда мне кажется, что между Лиз и моим сыном существует какая-то таинственная связь, разглядеть которую не под силу даже мне, и он не хочет рвать эту связь окончательно. Кто знает! Джон очень сложный человек. Так что Лиз не примет никакой смертельной дозы, разве что случайно. Нет, ее просто поместят в тихий, уютный и крепкий дом для нервнобольных, что уже несколько месяцев советуют сделать врачи. Там она может рассказывать о своих фантазиях обитым матрацами стенам, получая в то же время отменную медицинскую помощь. Поверьте, мисс Хантер, у нее действительно не все в порядке с психикой. Думаю, даже вы не будете отрицать, что у моего сына просто нет иного выбора.

Джини сидела, отвернувшись от него. Если все, что говорит старик, правда – а она в целом была склонна ему верить, – то не приходилось сомневаться: в отношении Лиз Джон Хоторн действительно избрал единственно правильную позицию. Ей было любопытно, как долго ему удастся защищать Лиз. И еще, бросая время от времени взгляд на его отца, она задавалась вопросом о том, какие критерии в данной ситуации применимы для того, чтобы определить, находится ли человек в здравом уме или безнадежно свихнулся.

– Итак, мисс Хантер, – снова наклонился он вперед, – кажется, мы наконец подошли к сути дела. У нас остается только одна серьезная проблема: вы. И ваш приятель-фотограф. Вот я и думаю: как же мне решать эту проблему?

В комнате стало пугающе тихо. Они смотрели друг другу в глаза. Джини все еще находила в себе силы выдержать взгляд этих глаз.

– Позвольте мне изложить свои условия, – сказал С. С. Хоторн. – Во-первых, зарубите себе на носу, что отныне вы ни при каких обстоятельствах не напечатаете ни слова обо всем этом ни в одной из британских газет. У меня много влиятельных друзей. Макмаллен уже совершил убийство, и у меня есть неопровержимые свидетельства, что он намеревался убить и моего сына. Макмаллен – офицер британской армии, за плечами которого довольно любопытная и впечатляющая военная карьера. И когда такой человек покушается на жизнь американского посла, – он опять улыбался, – это очень нервирует англичан. Оч-чень. Только задумайте опубликовать здесь хоть слово против моего сына, и вы вместе с вашей газетой тут же столкнетесь с судебным запретом, прежде чем успеете хоть пальцем шевельнуть. Это дело – из разряда проблем национальной безопасности, так что здесь я спокоен, зная, что вы связаны по рукам и ногам.

Выждав несколько секунд, чтобы увидеть, какое впечатление произвели его слова, он с мрачной улыбкой продолжил:

– Не подумайте, что подобная ситуация радует меня. Я люблю доводить дело до конца, а вы можете попытаться растрезвонить о наших делах не только здесь и продать ваш материал за рубежом. Поэтому, мисс Хантер, выслушайте меня очень внимательно. Вы хорошо меня слышите? Если такая попытка с вашей стороны будет иметь место, я быстро узнаю об этом. Тогда я не трону вас – во всяком случае, не сразу. Сперва я доведу до конца работу, начатую позавчера ночью с вашим французским дружком. В пятницу мой водитель проехал ровно в пятнадцати сантиметрах от него. Его оставили в живых, потому что мой сын связывает с ним определенные планы. В соответствии с этими планами он должен дожить до сегодняшнего дня, до воскресенья.

Джини побелела как полотно. Поднявшись со стула, она взволнованно заговорила. Усталым жестом Хоторн остановил ее.

– Послушайте, мисс Хантер, мистер Ламартин никогда не был объектом моего первоочередного внимания. Я знал, что он никогда не получит фотографий, за которыми охотится. Даже ему не под силу запечатлеть на пленке свидания с блондинками, которых никогда не было. Гораздо больше меня тревожили вы, поскольку именно вы, – естественно, при любезном содействии мистера Ламартина – имели возможность откопать некоторые свидетельства, способные повредить моему сыну. А тут как раз, к несчастью для вас, Джон сам весьма неосмотрительно дал вам в руки подобные свидетельства. Однако, – выдержал он паузу, в который раз недобро сверкнув глазами, – мой сын добился для вас отсрочки казни. И вот теперь вам следует уяснить раз и навсегда, что я сделаю, если вы, не дай Бог, снова доставите мне какие-нибудь хлопоты. Пусть даже самые пустяковые. Первой умрет дочь мистера Ламартина – Марианна. Вы уж, будьте так добры, скажите ему об этом. Вторым будет сам мистер Ламартин. А уж после него той же дорогой последуете вы. Вам все понятно? Будьте уверены, я устрою так, чтобы он нашел свою кончину при очень неприятных обстоятельствах, и дам вам достаточно времени осознать вашу собственную ответственность за его гибель. А потом я позабочусь о вас. – Улыбка старика получилась кривой. – Знаете, мисс Хантер, вы очень понравились Фрэнку Ромеро. А уж он-то всегда проявляет изобретательность с теми, кого любит. Его взгляд стал еще более хищным.

– Надеюсь, вы все поняли? И, надеюсь, не сомневаетесь в моих намерениях? Могу заверить: церемониться я не буду – прихлопну как муху или любое другое мелкое насекомое. В отличие от своего сына я не могу сказать, что вы, мисс Хантер, пришлись мне по душе. Вы мне совсем не нравитесь. Вы из разряда ничтожеств, а становитесь у меня на пути.

Вновь наступило молчание. Джини смотрела на него. Страх в ее взгляде смешивался с любопытством. Говорил старый Хоторн четко и продуманно, таким тоном начальник обычно диктует секретарше деловые письма. И она поняла, что мыслит сейчас с той же холодностью и точностью, как и он. Ей внезапно открылось, что все расследование упирается в один-единственный вопрос: какова подлинная природа Джона Хоторна? Ответ на него знал человек, сидевший напротив. Ее задумчивый взгляд как раз остановился на черном пледе, которым были укутаны его парализованные ноги.

– Я все поняла, – спокойно молвила Джини, – и ни на секунду не сомневаюсь в серьезности ваших намерений. Сколько еще вы рассчитываете прожить?

Вопрос показался ему забавным. Он рассмеялся.

– Достаточно долго, мисс Хантер. Достаточно долго, уверяю вас. И, пожалуйста, не рассчитывайте, что моя смерть принесет вам облегчение. Я достану вас и из могилы. Мой сын Джон поможет мне в этом.

С. С. Хоторн нажал на какой-то рычажок, и его коляска с тихим шипением и свистом покатилась вперед. Джини встала на его пути. Он затормозил.

– Мисс Хантер, – строго произнес он. – Беседа окончена. Прочь с дороги.

– Беседа не окончена, – возразила она. – Я хотела бы узнать кое-что еще.

Ее поведение озадачило Хоторна. Он бросил на нее взгляд, в котором читались презрение, злоба, но вместе с тем и некоторая доля восхищения. Старик оглянулся на зеркало над камином, поднял глаза на Джини, и она заметила, что он держит в поле зрения еще и дверь.

– Мой кот, – коротко отрезала Джини.

Он не отвечал, а только хмурился, и на какую-то секунду ей показалось, что им овладело смущение.

– Так, значит, вам хотелось узнать именно об этом?

– Да, я хочу знать, кто из ваших бравых головорезов мучил, а потом убил моего кота.

– У меня таких бойцов трое, – пожал он плечами. – На это способен любой из них. Главный – Фрэнк Ромеро. Но не советую вам устраивать ему допрос. Уж очень горяч… Да и вкусы у него отличаются от ваших. В общем, сами понимаете.

– Хорошо. В таком случае продолжим. Что в действительности произошло во Вьетнаме?

– Не то, что говорит Макмаллен. Правдой является то, что вам рассказали Джон и ваш отец. – Он на секунду умолк, и во взгляде его мелькнула насмешка. – Неужели именно эти вопросы не дают вам покоя? Вы меня удивляете!

Старый Хоторн еще раз смерил ее взглядом с ног до головы. Его губы тронула надменная улыбка. Она расплывалась на его лице всякий раз, едва он умолкал хотя бы на долю секунды.

– Бросьте эти околичности, мисс Хантер. Ведь вас явно беспокоит что-то более серьезное. Не стесняйтесь – я готов разъяснить вам все до мельчайших подробностей.

– Я хотела бы знать, кто был тем человеком в гостиничном номере, который наблюдал за проституткой и Лиз, – начала Джини, но С.С., издав короткий смешок, не дал ей договорить.

– Ну, конечно. Как я сразу не догадался! Вопрос женщины, но не репортера. Или я не прав, мисс Хантер? Вы заинтригованы моим сыном гораздо больше, чем готовы себе признаться. Хоть это вы понимаете?

– Это неправда.

– Нет, мисс Хантер, думаю все же, что правда. С моей точки зрения, мисс Хантер, позавчера ночью в вашей квартире Джон спасовал явно преждевременно. Не такая уж вы недотрога, как может показаться. Один верный ход – и Джон мог бы поиметь вас в любую минуту.

– Кто был тот мужчина, который находился в обществе Лиз и проститутки? – упрямо повторила Джини свой вопрос. Старик еще раз взглянул на нее, не скрывая насмешки.

– Сколько раз повторять, мисс Хантер? Это был мой сын, – ответил он сухо.

Эти слова привели ее в легкое замешательство. Джини ожидала именно такого ответа, но вместе с тем он ее разочаровал. Почему-то ей хотелось верить, что Джон Хоторн выше подобных грязных развлечений. Пожав плечами, она потупилась под взглядом его отца.

– В таком случае, – тихо произнесла она, – у меня остается к вам только один вопрос. Среди снимков, которые вы отправили Макмаллену, есть один. Декабрьский. Так вот, на нем… – Джини почувствовала, как краснеет при воспоминании о том, что изображено на той фотографии. Это не укрылось от С.С.Хоторна.

– Да, мисс Хантер? – подбодрил он ее.

– На декабрьском снимке Лиз смотрит на кого-то, кто не вошел в кадр. Рядом с ней и тем мужчиной был кто-то еще. Кто-то наблюдал за всем этим представлением от начала до конца…

– Вы правы. Насколько я знаю, Лиз любила, чтобы на ее выступлениях присутствовали зрители. Да, рядом с нею кто-то был – и в декабре, и в ноябре, и в октябре, – причем при одних и тех же обстоятельствах.

– Кто же? – спросила Джини осипшим голосом, тут же пожалев, что выдала собственное волнение.

С.С.Хоторн опустил глаза, продолжая, однако, самодовольно улыбаться.

– Ах, мисс Хантер, – произнес он с веселым упреком. – Мне кажется, вы уже знаете ответ.

Он внимательно оглядел черный плед на своих коленях и тщательно разгладил складки. Дверь открылась, и в ней появился Джон Хоторн. Не говоря ни слова, он посмотрел сначала на отца, а затем на Джини. Бросив на прощание последний злобно-насмешливый взгляд, С.С.Хоторн проехал мимо Джини к двери. Уже на пороге он оглянулся на нее через плечо.

– Кажется, вы не так глупы, как мне сначала показалось, – бросил он, прежде чем выехать в коридор. – В этом вопросе заключена суть всего дела. И, повторяю, мне кажется, что вы уже знаете ответ. Но если желаете подтвердить свои догадки, обращайтесь не ко мне. Обратитесь к тому, кто вам более по нраву, мисс Хантер. Спросите моего сына.