На следующий день Бриде встал очень рано. Он решил расплатиться за гостиницу и отнести свой чемодан в небольшое кафе неподалеку от автобусной станции. Только после этого он пойдет в министерство. Так он будет чувствовать себя свободнее. Что бы ни случилось, он уедет сегодня же, с бумагами или без.

В приемной гостиницы "Двух Ключей" не было никого. Он постучал в застекленную дверь, открыл ее, надеясь, что на шум кто-нибудь выйдет. Он поставил чемодан на плетеное канапе у входа, затем прошел в длинный коридор, ведущий от лестницы. В глубине коридора была дверь, через которую можно было попасть в прилегавшее кафе. Бриде часто спрашивал себя, принадлежат ли оба заведения – гостиница и кафе – одному хозяину, поскольку клиентура обоих была разной. Он приоткрыл дверь. Жареные ломтики плохого хлеба лежали на прилавке вместо круассанов.

– Нет ли здесь хозяйки отеля? – спросил он. – Я освобождаю комнату и хотел бы оплатить счет.

– Она не в своей приемной?

– Нет.

– Подождите, я схожу узнаю.

Толстая женщина в белом фартуке отправилась на розыски хозяйки.

– Она должна быть в своей комнате, – сказала она, заглянув в две-три двери.

Бриде ждал у приемной. Никто еще не выходил, поскольку ни одного ключа не висело еще на крючках. Бриде растирал руки, как он это обычно делал после умывания. С того момента, как он проснулся, Бриде спрашивал себя, в котором часу было удобней всего пойти в министерство. В половину десятого было немного рано, хотя здесь, в Виши, все старались изображать жаворонков. Десять часов, да, десять часов: это было бы в самый раз. Или четверть одиннадцатого. Но тогда Бассон мог уже прийти. "Мне следовало расспросить у дежурного, вчера, поскольку я все равно искал, что бы ему сказать"

В этот момент он заметил толстую женщину в белом фартуке, спускавшуюся со второго этажа.

– Мадам спускается, – сказала она.

Вскоре появилась хозяйка гостиницы. Это была блондинка, но уже в возрасте. Она была в пеньюаре кричащей расцветки. Тем не менее, она производила впечатление чрезвычайно почтенное. "Она уже подготовила мой счет, – подумал Бриде, заметив, что в руке у нее был конверт. Быстро же она".

– Вы уезжаете, мсье? – сказала она, протягивая Бриде этот конверт.

– Да.

– Хорошо. Я приготовлю ваш счет.

– Это разве не он? – спросил Бриде, показывая конверт.

– Нет, нет. Это письмо, которое принесли вам сегодня утром.

Бриде почувствовал, что у него сжалось сердце.

– Почему вы не положили его ко мне в отделение?

– Меня попросили передать его вам лично в руки.

Бриде разорвал конверт, но он дрожал так, что вместе с ним разорвал и содержимое. Соединив оба куска, он прочел:

"Государство Франция.

Управление национальной безопасности.

Главная канцелярия.

№ 17/864

Виши, 13 октября 1940 года.

Просим г-на Бриде явиться в Управление национальной безопасности по адресу ул. Лукаса, 18, в четверг 10 часов утра, по касающемуся его вопросу.

К Генеральному директору".

На красной печати змеилась подпись. Пером, поперек листа, было написано и подчеркнуто слово "Повестка".

– Вот ваш счет, – сказала хозяйка.

Бриде с удивлением посмотрел на длинный листок квитанции, который ему протянули. Пока он читал повестку, хозяйка села за стол. Она отыскала перо, раскрыла пузырек чернил, сверила записи в книгах, составила список услуг, на отдельном листке произвела вычисления, записала результат в квитанцию. Она встала из-за стола, она принесла ему этот счет. Она сделала все это, а он этого даже не заметил.

Бриде расплатился и вышел. Серые тучи, наседая друг на друга, закрывали небо. Было восемь часов с половиной. Улицы были пустынны. Словно бы накануне был праздник. Вокруг оркестровой сцены еще в беспорядке стояли стулья. Среди них были те, что стояли в одиночестве под каким-нибудь деревом, некоторые были опрокинуты, другие стояли сразу по пять-шесть, или по два, напоминая то кружок старых дам, то пару влюбленных. Бриде услышал пение. Молодые люди, в униформах, но без оружия, проходили строем с высоко вскинутыми, как при оскорбленном самолюбии, головами. Слово "надежда", не переставая, слетало с их уст.

В течение нескольких минут Бриде шагал прямо, ни о чем не думая, словно бы ничего не произошло, на манер совершенно естественный, как случается при инстинктивной реакции на боль и страдание, которая заставляет нас, как можно дольше, скрывать наши чувства.

Затем он остановился и снова прочел повестку. "Ну, вот и все… – пробормотал он. – Ну, вот и все. Они скажут, что я пытался получить бумаги обманным путем. Они арестуют меня. Теперь-то у них есть повод. Я и сам чувствовал, что не должен был этого делать. Как только мог я хотя бы на миг подумать, что смогу их облапошить! Они должно быть просто в бешенстве! Этот бородач Руане и нанес решающий удар. Он наверняка действовал в сговоре с Бассоном. Все было подстроено, и я, как идиот, попал в ловушку. Весь мой голлизм вылез наголо".

Мимо Бриде снова промаршировал уже встретившийся ему отряд. Офицер его был настолько уверен в совершенстве выправки своих подопечных, что даже не оглядывался на них.

В этот момент у Бриде появилось чувство, что его было не в чем упрекнуть. Его защита была проста. Он вел себя искренне. Он не думал совершать что-либо плохого. Он скажет в Министерстве безопасности, что как раз собирался повидать Бассона. Это имя произведет определенный эффект. Он скажет, что мсье Руане сам его пригласил, что тот первый завел разговор о визе. У него и мысли не могло возникнуть, что мсье Руане мог превысить свои полномочия. Он скажет: "Я не знал. Не мог же я, в самом деле, заподозрить государственного служащего".

Отметив, что за ним не следили, Бриде подумал, что он все так же свободен в своих действиях. Он вполне мог не получить этой повестки, или не подчиниться. Ведь и вправду, не спроси он на выходе хозяйку, та не смогла бы ему ее передать. Ничто еще не мешало отъезду. Он вполне мог сесть в первый же транспорт до Сан-Жермен-де-Фоссе и исчезнуть.

Уверенность начинала возвращаться к нему. Что доказывало, что этот "касающийся его вопрос" предвещал опасность? Напротив, это могло быть радостное известие. Было решено поручить ему миссию. У него хотели только что-то уточнить. Против него ничего не имелось, ничего написанного, ничего вещественного. К тому же, он ничего и не сделал. Он говорил когда-то, немалому количеству людей, что хотел примкнуть к Голлю, но тогда следовало арестовать и всех тех, кто говорил то же самое… Зато с тех пор, как он здесь, он достаточно сказал о своем восхищении Маршалом. Он, может быть, даже несколько переборщил в тот день, когда сказал Лавессеру, что боготворит его.

Допустим, что кое-кто и был в курсе прочих его высказываний, однако не было никаких оснований доверять им более чем нынешним. Все, что могли ему сделать, это выразить недоверие, держать на дистанции. В конце концов, его могли вызвать, чтобы сообщить, что не могли дать ему визы. Ему скажут, что, поразмыслив, сочли его отъезд несвоевременным. Слово "несвоевременный" было в большом ходу в это время. В вежливой форме оно выражало твердость, которая неимоверно нравилась вишистским властям.