Всё началось

В зелёном парижском предместье,

Ни богатом ни бедном —

Тут в лего-домике живут

две сестры с мамой —

Ольга и Татьяна.

У этой маленькой драмы

Есть и четвёртый игрок —

По прозвищу Ленский;

соседский сынок.

На самом деле его зовут Леонар,

и с ним неладно:

он увлечён сочиненьем стихов,

И это взрослым досадно.

«Ну, не Верлен… Ну, не Рембо».

«Поэтом стать тебе слабо».

«Ты наловчился – но ведь ловкий трюк

Ещё не есть поэзия, мой друг…

Уж лучше бы классическим стихом писать ты научился!»

Соседи вторят им: «Вот-вот —

Блажь детская. Она пройдёт!»

Но Ленский чувствует себя в ударе,

Стихам подыгрывая на гитаре, —

Каждый стих не то рэп, а не то – недорэп:

Ведь он не Верлен, не Рембо.

А Ленский с Ольгой спит; и любит его Ольга.

Обоим только по семнадцать лет.

Он пишет ей нелепые признанья.

Представьте, я храню их до сих пор —

Они мне нравятся, смешны, наивны…

Но не только.

В них сладкая печаль о том, что так прекрасно

Казалось нам в былые наши годы,

Высокопарность клятв, слов нежных неуклюжесть,

Немыслимость посылов, их безумство, —

Что уксус разума, на прожитом настоян,

Зальёт перебродившим сожаленьем, —

Смешны анафоры, гиперболы раздуты,

А уж метафоры… от них – зубовный скрежет.

А ведь казалось, сладкие слова так нежат,

Как будто всё вокруг – ничто, и лишь любовь

Одна царит повсюду, и её лишь

Мы слышим нежный шепот, и читаем

Стихи… грассируя и с жутким придыханьем.

И всё ж уста слова лепили, как статуи…

«Люблю тебя, Ольга, люблю!»

(Так начинаются

Почти все послания Ленского.)

«Люблю тебя я, как безумец / своё безумье любит. / Каждый миг любого дня / одна ты в сердце у меня. / По крышам ли брожу – гляжу ли на луну – / а вижу лишь тебя, тебя одну. / Я облаков касаюсь головой – / и тут передо мною образ твой… / Как помню я счастливые деньки, / Когда мы бегали наперегонки…»

(Как неправа была его родня, за дурновкусие его браня. Преуменьшать достоинства детей – для взрослых это из любимейших затей. А уж подростков… что там говорить – уж тут родители готовы во всю прыть… Вообще-то он владел классическим стихом и с творчеством Рембо неплохо был знаком.)

«…в том нашем садике счастливом у реки, / – ещё тогда все детские мечты сводились к нежному, пугающему: «ты!» / О суть существованья моего, / – как нетерпенья пылко естество! / Живу тобой, как пьяница вином, / Как для поэта жизнь в стихе одном, / так для меня: люблю!.. / и знаю только, что умру, / коль нам расстаться суждено».

Он шлёт ей письма на бумаге,

Иль в сообщеньях электронных

иль в смс – такой вид связи, да,

ещё чрезмерно дорог был тогда,

В 2006-м…

Куда приятней и дороже

все нежные слова шептать, на Ольгиной подушке лёжа,

Вдыхая аромат девичьей кожи,

А между ног – как будто бабочек полёт…

Над головой – мансарды низкий потолок,

Так душно, и жара не в прок,

И снова слиться жаждут оба…

А ниже этажом живёт Татьяна.

Ей минуло четырнадцать. Она

В толстенные романы влюблена,

Читает их запоем и читает

читает

читает читает читает читает

запоем читает запоем читает

запоем читает

читает запоем

читает читает читает

сестер Бронте, Джейн Остин, Золя, Бориса Виана, Арагона, Шекспира,

«Гордость и предубеждение»,

«Грозовой перевал»,

«Пену дней»,

«Дамское счастье»,

«Ромео и Джульетту»,

«Унесённых ветром»,

и др.

Кто бы ещё это всё прочитал.

Всего такого начитавшись, девушка мечтает

О трепетной любви мужской – и вот,

Присматриваясь, словно размышляет:

Да кто ж ей сердце наконец-то разобьёт?!

К Татьяне чувствую живейший интерес:

Ведь старомодный вкус девиц – не для повес!

Её запрос, как видите, не мал:

Каков же он, Татьянин идеал?

Он не любезен и слегка жесток,

И романтичен, испытал злой рок,

И потому лишь поначалу строг:

Но, только увидав Татьяну, сразу он

Взволнован, скажем даже – вдохновлён

И добродетелью её, и красотою,

И сам смущён, что уж в неё влюблён.

Но пусть любовь их станет непростою —

Препятствия, и приключенья, и обман:

К примеру, пусть будет и другой мужчина…

Сперва казалось ей: какой он милый, и тут он захотел её взять силой; но не успел злодей наделать чёрных дел: осталась девственною плева, и хоть оторван поясок, но обнажившийся сосок прикрыл поспешною рукой её спаситель in extremis, – тот самый, что суров и строг; и вот её ведёт он в ЗАГС ликуя – а добродетельность Татьяны торжествует, и лживый посрамлён порок,

Но тут

Как раз вмешался рок

Как! Он женат…

(Конечно, уж давно и несчастливо —

Иначе нечего тут и воображать:

Татьяна быть должна его любовью первой,

Единственной за все суровые года —

Ведь больше никого и никогда

Он не любил: ему трепали только нервы.)

Такого не слабо иметь милого друга —

Но тут на сцене появляется супруга

И хочет пристрелить обоих —

Бах!

Татьянин муж совершает одно неловкое движение рукой – он ранен – кровь течёт рекой – отважная Татьяна, пустившись на хитрость, обрушивает на голову жены люстру или карниз – отрывает от платья лоскут и перевязывает рану.

Тут восхищённый муж непрестанно признаётся ей в любви.

Вот тема. Вариаций – миллион.

Сама Татьяна в изумленье

От пыла своего воображенья.

Но в школе имени Пушкина, где учится она,

Нет никого, кто бы любви такой

Достоин был сполна.

Им это не грозит:

Не та величина!

тупые! ну тупые!

и как всех достают: девчонкам руки вечно

ниже спин суют

ведь на уме одно… незрелые, хоть мнят себя крутыми

а как же тупо ржут!

и на уме одно… серьёзно говорю, одно

как мне смешны они

Тут девочки ей как-то говорили

Об опущении яичек.

И постановили, что мальчишек

Эта минула ступень

Развития. На том и порешили.

Ещё на том, что девочки умней.

Но вдруг однажды всё меняется.

Под зелёной сенью пригорода появляется Евгений.

Откуда он такой?

Он из среды весьма обеспеченной,

Семья давно живёт в Париже, но корни строгие,

провинциальные – нормандские,

Католические и аристократические.

И он любимчик трёх своих сестер.

Учился в частных школах многих.

Нет, он не первый ученик,

Но говорят: «Таким открыты все дороги».

Иначе говоря, родители его ещё мечтают,

Что «детство в заднице недолго поиграет»

(цитируя слова его отца)

И он постигнет ценности ученья и труда

(а это уже мать – она не так груба);

И сдаст ЕГЭ, быть может, а когда-то,

он станет премии престижной лауреатом.

Ответ Евгения – молчанье ледяное.

О нём сказать могу всего одно я:

Сей юноша изящный, благородный

Страдал болезнью слишком старомодной;

Недуг хоть у него всего один,

Зато с названьем громче всех:

вселенский сплин!

И вот Евгений, полон скорбью мировой,

Ходил от этого почти как неживой,

Изведал в жизни всё печальный сибарит:

Премного ездил, чтоб познать, на чём стоит

Сей мир, и наконец решил, что всё – добыча тлена;

Познал лукавых ветрениц измены;

Писал эссе и рисовал картины —

Без вдохновенья, лишь для мусорной корзины;

Курил и пил, играл и вкусно ел —

И наконец весь мир ему осточертел.

В чём жизни смысл, раз смерти всё подвластно? —

В семнадцать лет решил философ наш несчастный.

Сама наука говорит: наш мир умрёт,

И солнце, растекаясь лавой, всё сожжет.

И думал он: я понял в жизни то,

Что ничто – это всё; а всё и есть ничто.

К чему ж тогда стремления?..

И вот

Пред выбором его поставил сплин вселенский:

1) покончить ли с собой;

2) всё лето вместе провести зовёт друг Ленский.

Но, поразмыслив здраво (что случалось с ним порой),

Решительно Евгений выбрал пункт второй.

Ведь Ленский – друг его единственный.

Познакомившись по переписке на форуме, они после этого встретились;

И он понравился Евгению тем, что, как и он сам,

С реальностью на «вы» принципиально;

Живёт метафорически,

Не обращая внимания на бытовые мелочи,

Посягая на трансцендентальное,

Страстно желая любить – и творить,

Лирику с драмою – соединить,

Он всегда на пределе и полон воодушевления —

И, стало быть, полная противоположность Евгения.

И вот в богатой квартире восьмого округа

Наступает жаркий июль. У Евгения сплин…

Повсюду мебель дорогая,

Повсюду бархат голубой,

– И предки недоумевают:

Дитя моё, да что с тобой?

И тут он сообщает им, что сделал важный выбор: нет, им пока что не придётся провожать его в последний путь – лучше пусть проводят его в гости к другу в парижский пригород.

«Пусть воздухом подышит, – думают родители со страхом. —

Всё лучше, чем в фамильный склеп поставить урну с прахом…»

«Я в сумку сунула тебе для развлеченья, —

Maman сказала, – книжечку, мой друг,

Своё о ней потом мне скажешь мненье:

“Учебник политических наук”».

Приехав к Ленскому, Евгений замечает,

Что друг его в одном души не чает,

И имя лишь одно навязчиво преследует его:

Ольга Ольга Ольга Ольга Ольга Ольга Ольга Ольга

И хоть Евгений всякую любовь считает глупой,

Ему такая одержимость девушкой нова:

Но, восхищаясь, он толкует про себя,

Что и до сей любви однажды доберётся

Пылающее солнце, растечётся

И чистую, как свет в окне,

Ее сожжёт с всем прочим наравне.

Как ни крутись, живая круговерть, —

Нет смысла в сущем, впереди лишь смерть.

А значит, в этом тоже нету смысла…

Евгений счастлив: вот и подтвержденье мысли,

Что всё живое мёртвым стать обречено

И, стало быть, бессмысленно оно.

На следующий день Евгений,

Кивая Ленскому в ответ,

Идёт с ним к Ольге – восхвалений

С утра пораньше весь букет

Прослушав заново;

да ладно: всё так пресно —

А это, может быть, и вправду интересно:

Что там за нимфа Ленского с ума

Свела…

А Ленский – как он жаждет

Услышать друга слово!

С каким восторгом хвалит он её,

Красавица, блистательна, чудесна…

(Но так торопится ещё и потому, что уже три дня между ними ничего не было и желание не даёт заснуть.)

Евгения таким не удивишь:

Да в жизни пруд пруди романов этих…

И, надевая тонкие очки

На маску вежливого равнодушья,

В конверсы белые обувшись, он,

Зевая, в сад выходит.

Их там ждут:

В юбке-шортах и босоножках – Ольга,

Татьяна – влипнув в книгу, как обычно.

Почтительный поклон отвесил Ленский.

«О дорогие дамы…» Ольге ручку

Поцеловал, Татьяну чмокнул в щёчку.

Евгений сухо поклонился. «Я в восторге».

Это он-то, который никогда и ни от чего не был в восторге!..

«Мне правда очень приятно», – так сказал он,

Хоть созерцание двух барышень уездных

С худющими голыми ногами,

Потягивающих вяло кока-колу

В садике летнем под жужжанье пчёл,

Под исполинским париком лаванды,

Ничуть его не впечатлило…

Красиво, мило – это правда; но

И это будет солнцем сожжено!

Уединившись в маленькой беседке,

Читает Ленский мадригал соседке

(«Люблю тебя, Ольга, люблю!»),

Евгению же светскости закон

Предписывает развлекать Татьяну.

«Что ты читаешь?» – спрашивает он.

«Принцессу Клевскую».

«Занудней не могла найти», —

Так про себя подумал, вслух сказав другое:

«Я не читал. Расскажешь?»

Евгений придаёт серьёзность взгляду.

Татьяне ж лучшего не надо:

Она, уже прочтя с десяток раз

Печаль незавершённого амура

Принцессы Клевской – герцога Немура,

Готова излагать её хоть час.

(«Да в этой книге, кажется, нет даже ничего неприличного», – ага! – Евгений начинает и сам что-то вспоминать!)

А в общем-то, совсем не скучно слушать было…

Но вот умолкла, и Евгению черёд

Развлечь её. Решил Татьяне

Он рассказать про жизнь свою,

Прикрасив и подробности придумав…

«Сбежал я из Парижа, где мой дядя

Недавно умер…»

«Ужас!» – перебила

сочувственно Татьяна. – «Не расстраивайтесь слишком,

Никто другого от него не ждал.

Ему взбивать подушки – что за радость?

И чаю вечерком ему в постель.

Лапсанг-сушонг – другого он не пьёт,

Лишь этот, с запахом копчёной лососины.

Большой начальник был он – гендиректор

Завода не простого – нефтяного,

Четырнадцать или пятнадцать скважин,

И семьями безжалостно губил

Пингвинов. Что уж говорить о стаях чаек,

О крошечных мальках и о моллюсках!

А уж тюленей, а бельков, Татьяна!

Бельков душил на берегу он лично.

Как сожалеть о том, кто посвятил

Всю жизнь уничтожению живого,

При этом он в агонии уже

(что длилась долго, неприлично долго)

Всё звал племянников, и внуков, и кузенов,

Чтоб те пришли его благодарить

За всё хорошее, что сделал он… Вот деспот!

И что хорошего мне вспомнить о мужлане,

Который подарил мне несессер

Песочный в клетку мелкую такую

На девятилетье?

Где ещё сыскать такой пример —

На девять лет мальчишке – несессер?!»

От ужаса Татьяны сердце сжалось.

Но возбужденье разгоняет кровь…

Предчувствие… а может быть, любовь?

Она хочет взглянуть Евгению прямо в глаза – но словно спотыкается о его смелый взор; нос с лёгкой горбинкой, на нём – тонкие очки в черепаховой оправе, к лицу пришпилена кривая улыбка… а какие красивые глаза (русской голубизны – думает Татьяна: голубизны дворцов, покойно спящих на ослепительных подушках снега) … как ей нравится, что у него привычка класть ногу на ногу, и ещё многое в нём нравится. И сильный треугольник плеча под рубашкой,

Бывают же красивые на свете

А ведь мальчишкам в школе столько ж лет

А плечи и руки у них – тощие и болтаются вдоль тела как палки

А руки не шире голубиного пёрышка

О как противны как тупы мальчишки эти

А у него красивые вены – словно автострады с развилками

Не то что жалкие ручонки её одноклассников

Что с них возьмёшь – они ведь ещё дети

У них руки липкие, резиновые какие-то – словно на них натянули презервативы

А у него – так изысканны и красивы,

Правильной формы, умелые,

Тонкие, мягкие, белые,

А под кожей – голубая кровь, точно корни вековых деревьев, узловатые, с опаловым отливом,

(Уж не знаю, можно ли этот миг считать счастливым, но считать началом влюблённости, думаю, вполне можно.)

И вот они с Евгением болтают,

А Ленского с Ольгой и след простыл;

Не знаю, чем ушли заниматься.

Татьяна же сама не знает, чего хочет:

Сперва подумает: пусть остаётся здесь навеки!

Потом мечтает поскорей одна остаться,

И в комнату, и, вставши у окна,

Вдруг от любви нежданной задыхаться,

Мечтая: как-то будет вместе им?..

Вот парадокс: да ведь она сейчас уж рядом с ним!..

Но лучше с ним теперь же распрощаться.

Так лучше образ милый сохраним…

А паре той пора уж возвращаться.

Ленский, лёгкий и гибкий, ведёт порозовевшую Ольгу;

Оба ослабели от любви, слащаво-спокойны они.

И тут Татьяна спрашивает у Евгения, есть ли у него аккаунт в ватсапе.

В тоске и ужасе Евгений:

Неужто закидает кучей сообщений?

Евгений привки! Кагдила? Татьяна ☺

И смайлик, смайлик, прицепившийся к хвосту!

Как ненавидит смайлики Евгений!

О недомерки чувств,

Ему их лепет пиксельный так чужд,

Что часто видит он

Один кошмарный, жуткий сон:

Вот будто наконец настал последний день творений,

И Солнце раскалённой лавой залило

Всё, что старело иль ещё росло, —

Людей, материки, пустыни, травы, —

И только смайликов поганое мурло

Осталось жить после вселенской той потравы.

И вот в потоках раскалённой лавы,

Подскакивая на стремнинах, смайлики плывут.

Осклабившись зловеще или с хохотом безумным,

Настойчиво его к себе зовут…

Но пишет номер свой в блокнот Татьяны.

Однако беспокоится он зря:

Она надоедать ему не станет.

Его аккаунт – лишь аксессуар

Для тайного интимного театра:

Того, что соткан из мечтаний о любви

И будущем. Татьяна лишь мечтает,

Но нет ещё в нём образов конкретных,

А лишь подобие каракулей наскальных…

Но вот уже в театр одной актрисы

Вошёл актер второй…

Уехали. Уж вечер.

Татьяна к ужину спустилась. Нетерпенье

Владеет ею: как прожить четыре

Часа до сна, мечты, до своего театра?

Сидит надувшись Ольга.

Неспокойно

И ей: ни на одну из эсэмэсок

Ей Ленский не ответил в этот вечер,

И даже на последнюю

Как дела, малыш?

Ни слова.

Что, если в бар зашёл и в туалете

Девчонку разбитную взял и трахнул,

И вот теперь молчит?!. А то нахально

Кого-то снял он в злачном переулке,

Иль просто шлюху в кабаке на пляс Пигаль,

Куда порядочные мальчики не ходят…

И думает она: уж лучше б было

Услышать мне, что в клочья размололо

Его составом, с рельсов вдруг сошедшим,

Или в заложники он взят был террористом…

А воспалённое воображенье ей рисует

Развратные и страстные картинки:

Что, если он с двумя захочет

Девчонками позабавляться – будет

Она второй? Нет. Будет первой!

Какую б позу предпочесть девчонке стильной…

Потом узнает Ольга: позабыл он дома свой мобильный.

Татьяна же горит от нетерпенья:

Ей хочется скорей перенести

В свой комнатный мирок ушедшее виденье…

Но сколько же часов ещё должно пройти

До той поры, когда погасит мама лампу?

Два клона матушки своей – две маменькины дочки…

Тут – без подробностей. Поставим лишь три точки…

А мальчиков поезд увозит в Париж.

И Ленский трещит так долго…

«Послушай, дружок, что ты там говоришь?»

«Скажи мне, ну, как тебе Ольга?

Я знаю – ты много всего пережил,

И разочарован во многом;

Любовь называешь пустой тратой сил,

Но судишь ты жизнь слишком строго.

Скажи же – не правда ль, прекрасна она?

Красива, мила, и умна, и стройна?»

От затрудненья не нашёл Евгений лучше,

Зевнул в ответ и широко и звучно,

И только выдавилось из него:

«Ну, ничего она… эх, брат… да ничего».

Лицемерить Евгений не может. Но и доверия друга потерять не хочет.

Смотрит он грустно на Ленского сладкую рожу:

Друг ему Ленский – но истина, право, дороже.

«Да я ведь её толком не разглядел…

С Татьяной провёл я весь вечер.

Успели мы с ней обсудить сотню дел,

Пока наслаждались вы встречей».

«Дружище, прости!

Я оставил тебя.

Но так поступают, чертовски любя.

А вы с ней, наверно, скучали.

Сидели и просто молчали?

Но я – о своём…

Да скажи от души —

Не правда ль, мы с Ольгою так хороши…

Ты видел нас с Ольгою вместе?»

Евгений глядит свысока на него.

Слабак… «Она – именно что ничего;

И ноги, и уши на месте;

Но всё же скажу без обмана —

Будь я тобой, мне б нравилась Татьяна».

Тут уже разговор не клеится.

Ленский распутывает шнур у наушников.

Евгений думает: перемелется.

Просто я ненавижу двурушников…

Сочувствия требует дружба,

Но истина честности требует…

«Не думай, что я… ну уж бы…

Нет. Плохого выбора не было.

Тебе Ольга подходит, ты – ей…

Я же просто говорю: может, странно, —

Мне понравилась эта Татьяна…»

Тут едва слышное объявление по всему составу:

Хотя здесь остановки нет,

Поезд остановлен. Подозрительный предмет или несчастный случай.

Скоро отправится дальше.

Тут вспоминает Евгений, что станция есть «Милосердье»,

И рассыпается вдруг в комплиментах таких неуклюжих,

Что, если бы в мире был конкурс

на самый дурацкий подкат,

он бы поставил сейчас

рекорд планетарных масштабов.

Ленский же хмуро молчит, играя в айпод… И так до Парижа.

Но…

Час прошёл, идёт второй —

И оттаял Ленский мой.

Снова стал живым, весёлым:

На углу – кабак с танцполом!

Сахар, мята, битый лёд,

Ром и лайм зелёный, —

Вот и снова он поэт,

По уши влюблённый!

Не по вкусу Ольга? Что ж…

Вот они, разумные!..

Но ведь этим и хорош:

Говорит, что думает!

А Евгений пьёт дайкири.

Пусть всё сложно в этом мире!

Хоть ему и танцы – вздор,

А прекрасный он танцор.

И девчонки ничего…

Как весь мир качается!

Ленский хлопает его,

Где спина кончается.

Тетя старая учила

Малыша Евгения:

Отдыхай разумно, милый,

Но без вдохновения!

(Годы пройдут,

И Евгений, хоть редко,

Но вспомнит подчас это лето,

Лето взрывное и терпкое,

Пролетевшее как комета,

И поезд, вставший в лесу,

и внезапную Ленского хмурость,

Тот весь как тесто обмяк,

А Евгений подумал: вот дурость,

Как миг безмолвия тот мог встать между ними —

Ведь было отлично?

Нет – то предвестье трагедии,

Словно в театре античном.

Тронулся поезд судьбы,

казавшейся слишком счастливой,

Миг тишины нежданной сменился

рёвом локомотива.

Но тот миг молчанья —

он неизбежен был, чтобы

Судьбы ледяное дыханье

они ощутили оба.)

Это называется трагической иронией. Я хочу заострить на этом ваше внимание, чтоб вы поняли, как ловко история сварганена. Как тут реальность даётся внарезку в соответствии с законами фикшена. Заметьте, я вовсе не хвастаюсь – ведь не я это придумала.

А что до вдруг иссякшего фонтана,

И Ленского – в душе теперь он вечно хмур,

И ледяной зимы безмолвье между ними —

Ещё всё это ждёт нас впереди.

Пока же – Ленский счастлив и послушен,

Евгений – равнодушен,

А сестры ждут, поклёвывая ужин.

Всё вроде к лучшему, есть летний зной и тень,

И юноши у них бывают каждый день.

Вот Ольга с Ленским удаляются вглубь сада;

Оно естественно – чего ещё им надо?

Онегин же с Татьяною вдвоём;

И никакой проблемы в этом нет —

Ему Татьяна вовсе не противна.

А ей всё это – диво-дивно:

Кто этот человек? Загадочный кентавр,

Или красавец-фавн?

А то волшебный принц?

Как бы там ни было,

Уже установился ритуал:

Едва услышав лёгкий скрип калитки,

Вскочила Ольга и берёт под козырёк;

И Ленский входит первым в садик счастья;

Он с новой песней. В ней немало строк,

И, чтоб прочесть их Ольге, удалиться

они должны в укромный уголок.

Евгению ж с Татьяной остается,

Усевшись в тень, о книгах рассуждать.

И о кино, и о поэзии немного,

Да обо всём… Отставить все фантазмы

Приходится Татьяне – ибо он

Сидит пред ней живой, какой он есть…

Но разговор не клеится сначала.

Слова никак нейдут;

Неловки оба:

Мешает хрупкость ей, ему – бахвальство.

И выражений нужных подобрать не могут,

Хоть и одновременно говорят,

Кто в лес, кто по дрова, перебивая

Друг друга беспардонно и смущаясь

Потом…

И так знакомятся всё ближе…

Всё «но» да «кажется» или «не надо»,

Но постепенно, как в игре в микадо,

Где их лёгкие, озорные мысли стянуты палочками,

Они постепенно и осторожно учатся эти палочки вытаскивать,

Отпуская на свободу и мысли, и слова:

И вот уж кружатся и мысли, и слова,

Летят снежинками, ложатся друг на друга,

А у Татьяны ямочки на щёчках —

Как много знает умных он цитат,

И губы так похожи на кавычки!

И уж она подстерегает

То колдовство поэзии, что в них

Заключено:

Нет. Дух твой не из бездн не так он горек Бросок костей случайности не отменяет Жизнь – то, что происходит. Пока ты сам планируешь другое Твои глаза – они моё Перу моя Голконда Индия моя Ребёнок – о чудовище, содеянное взрослыми из своих же сожалений…

Евгений знает десятки таких цитат; память усердно подсказывает их ему, тщательно расставив по полочкам, под грифом «прочитано».

Ему очень нравится пользоваться этой способностью, чтобы блеснуть в обществе; но почему же с Татьяной всё иначе – на неё эти цитаты не то чтобы произвели глубокое впечатление – нет,

Ей как будто нужно время их обдумать,

Схватить смысл и изучить его,

Он даёт ей цитаты в скорлупе,

А она её для него раскалывает, и слова предстают очищенными.

И вот Татьяна размышляет вслух. А на её ладони – жучок или муравей…

Все букашки Татьяне послушны:

К ней слетаются, быстры, воздушны,

И садятся ей на ладошки,

Чуть заметные лёгкие крошки,

Блестят брюшки, танцуют их ножки,

А разноцветные спинки

Словно на детской картинке.

И жуки все Татьяне подвластны:

С голубой спинкой жук или с красной,

Муравей или божья коровка —

По ладошке как бегают ловко!

А Евгений мучительно ищет ответ на вопрос: что интересного она находит в этом марафоне микроскопических существ? Ей нравится, когда ей щекочут ладонь?

Да нет же – ведь насекомым свойственно настойчивое стремление найти прямой путь и по нему бежать до цели; решение простое и ортоскопичное. И, должно быть, это зрелище помогает ей формулировать мысль. У неё иные мысли и иные чаяния в жизни; Евгению нравится, как она их формулирует – неожиданно и непоследовательно.

Да поглядите только – сядет у оконца

И смотрит на букашек; нет, она

Не думает совсем, что будет взрыв на Солнце,

И вся Земля им будет сожжена…

Понимаешь, моя тетя… она внушает мне, что молодостью нужно пользоваться… А я думаю – это нехорошо и немного фальшиво; не знаю как для тебя, но я не могу пользоваться молодостью нарочно, это для меня непосредственно сейчас, я только позже смогу себе сказать, как для меня был важен этот миг. Но сейчас, в самый этот миг, я в нём живу, каким бы он ни был, и по-моему, это мучительное чувство. Но речь не о тебе.

Уже давно мучительным Евгений,

Как и полезным, не считает ничего;

Но чувство странное преследует его —

Не хочет рушить иллюзорных впечатлений,

Не хочет говорить, что всё кругом тоска,

Потеря времени, мечты и небылицы;

Так думает он с видом бодрячка

И милосердием своим гордится.

И вдруг Татьяна заставляет его сорваться, спросив: «А чего бы ты хотел добиться в жизни?»

Он раздраженно отвечает, что ему, в сущности, плевать: ничего особенного он делать не хочет, потому что всё кругом занудство и отстой.

Это удивляет Татьяну:

«Но, Евгений, разве у тебя нет желания совершить в жизни что-нибудь этакое… раскрыться, наконец… и чтобы тебе самому это нравилось?»

«Мне ничего не нравится». «Ничего?»

«Ничего». У Татьяны расстроенное лицо. «Ничего-ничего?»

И даже здесь сидеть, со мною споря?

Так думает она, спросить не смея вслух

Тебе со мною скучно?

«Но… как же… ведь общение с людьми,

и путешествия – ведь это так прекрасно!»

Евгения немного занесло;

он говорит: «Но, знаешь, ведь тоска

Не место, из которого сбежал —

и можешь дальше жить, довольствуясь собою;

нет, от тоски нигде, нигде не скрыться;

она преследует от утра до утра;

у англичан есть сплин, у русских есть хандра…

Везде, во всём тоска».

Вот уж открытье так открытье.

В Евгении – такая пустота?

Зачем же он скрывал её так долго?

Молчит она. Он что же, депрессивный?

И помышляет о самоубийстве?

Слыхать ей приходилось уж о тех,

Кому противно всё, о мизантропах.

Но получается – всё это время

Он сдерживал невыносимое желанье – зевнуть?

Евгений видит, как её он огорчил,

И хочет обратить всё это в шутку;

Вот комплиментами заговорил

И улыбнулся, улучив минутку.

«Мне не понравился, Татьяна, твой вопрос,

Меня уж им родители достали;

И что они во всё суют свой нос?

Кем стану я – уже не их печали.

(Простим его, читатель, это ложь.)

А путешествовать… я к Огненной Земле хочу или подальше

(и снова ты, Евгений, нагло врешь!),

И всё-таки не всё мне в жизни в лом:

Как хорошо здесь, в садике твоём!

(вздохнула тут Татьяна с облегченьем),

Как будто б, – с пафосом добавил он, —

Особый здесь царит антициклон,

И от хандры достойное леченье —

Здесь поневоле весел станешь, как войдёшь.

И никакой английский сплин сюда не вхож».

Вот так идут за днями дни; Татьяна

Любовью счастлива; Евгений же теперь

Её находит всё забавней и забавней,

Оригинальней, необычней, своенравней.

И спрашивает он себя: как мог

Сей кукольный, игрушечный домок

Мечтательную породить идеалистку,

Девицу тоненькую как игла,

А рядом с ней сестра… ну до чего пошлà:

В майспэйс аккаунт завела,

И аватарка – Одри Хепбёрн («Завтрак у Тиффани»).

Ведь вправду думает: так элегантней и желанней!

Притом Евгений в эти послеполуденные часы,

Болтая с Татьяной, отнюдь себя несчастным не чувствует.

Для Татьяны же это вроде фитнеса серьёзного уровня:

Его приходы её опустошают,

как тренировки,

Зато укрепляют мускулы сердечные и подвздошные.

Каждое утро думает о Евгении,

Но с олимпийским сердцебиением:

Словно составляя пазл из маленьких кусочков:

Вспоминая его запястья, ногти, колени.

Пазл «Евгений».

От каждой части пазла – и сладко и больно немножко, и остро, как после перца; как будто пальчики-крошки легко ущипнули за сердце.

И в полдень она думает о Евгении,

Но пульс уже как землетрясение;

Будь сердце трактором – вспахало бы землю.

А буром подводным – добыло бы нефть,

Притом всю,

какая только есть в мире.

Вот наконец он является. А у неё в душе

Такое Евгениев нагромождение,

Не знает, какому отдать предпочтение,

Адский напряг, исступленье, смущение,

И снедающее её возбуждение.

Так что и ночью – думы о Евгении,

Некуда деться, они – наваждение.

А поскольку в темноте никто ничего не увидит – то случается самое худшее: в глотке пересыхает, кожа холодеет и потеет, становясь мокрой как у рыбы, зато лоб горяч как раскалённый камень; а на руках восстал эскадрон светлых волосков.

Вот чем чреваты полночные бдения!

Впрочем, Татьянино воображение

Как немое кино: в нём одни затемнения.

Каковы же бденья этого порождения?

Бюстгальтер на ней расстегивают руки Евгения

Затемнение

Ключицы её касаются губы Евгения

Затемнение

Ремень он расстегивает без стеснения

Затемнение

Тут, по сценарию, свет возвращается и —

Укрупнение

Завтрак на следующее утро. Потом они мирно беседуют в садике, оба зная, что между ними кое-что было… но больше этого не знает никто.

Затемнение/освещение/затемнение/освещение

Как чистотой девичьих грёз не восхититься,

Не умилиться и не прослезиться!..

Ночь коротка; Татьяне спать пора —

Она ж заснуть не может до утра.

В головке закипает и мутится;

Она тоскует и немного злится —

В ней облик милого двоится и троится:

Один Евгений ловко волосы пригладил.

Другой очки на нос удобнее приладил.

Такой живой и разный – как в кино…

И, лишь к рассвету позабывшись кратким сном,

Она и тут о том же, об одном —

Закрыв глаза, и робко и устало

Рукой неловкою ласкает одеяло…

И снится ей волшебный магазинчик.

Туда б охотно заглянул и ты!

Полезнейших в нём много есть вещичек,

Но главное – там продают мечты.

В том магазинчике Татьяна и жилец,

И – одновременно – клиент и продавец.

– Приветствую, мадам, я хотела бы, если вы не против, граммик красоты Евгения. Ну, вот хоть родинку с его шеи. Да-да, как раз эту самую, похожую на горошинку перца. Спасибо.

Это чтобы украсить мечту мою: именно туда я хочу его поцеловать.

– А не хотите ли бокал его любимых выражений?

– Сегодня вечером я сыграю маленькую пьеску: и как раз выдумываю, какой у меня с ним там получится разговор…

Но ведь мечта и хмельной, и взрывоопасной бывает, с надписью красной строкою: «Беречь от детей!». Вот и сегодня, после обеда, – он взял её руку, чтобы поближе крохотные часики рассмотреть. И вот пожалуйста вам, в тот же вечер:

– Мне, пожалуйста, один экземплярчик Ощущения двух его пальцев, сжавших моё запястье.

– О-ля-ля! Вы уверены?

– Ваши комментарии – мимо.

– А вам известно, что после такого приобретения вам гарантирована бессонница до половины четвёртого утра?!

– Знаю. Но мне это необходимо.

– Должна предупредить вас: это уже почти наркомания!

– Я подумаю.

– Ладно.

Если уж вы настаиваете, соблаговолите хотя бы прочесть инструкцию и соблюдать все предосторожности.

– Непременно прочту, спасибо.

Но наконец негаданно-нежданно

Яд самый страшный отравил Татьяну.

Хотела рассказать ему за чаем

Фантазию о бабочках печальных:

Дела у белых бабочек так плохи —

Всё из-за выбросов промышленной эпохи…

Вдруг сразу стало ей не до игры.

И мир придуманный летит в тартарары!

А случилось совсем простое дело.

Евгений снимал пуловер, и то, что было под ним, высоко задралось —

Сбегающую от пупка к пряжке ремня

Будто её угольком кто нанёс

И ниже,

ниже.

Докуда?

Дотуда.

Вниз,

под брюки,

о чёрт возьми,

SOS!

Я рассказать ему о белых бабочках хотела…

Но есть ведь бабочки и чёрные.

О, что за чушь несу я…

И Татьяна вдруг выдаёт:

«Всему виной промышленные революции —

Сажа, копоть и фабричные поллюции.

От них крылья бабочек становятся чёрными,

А белые стены домов – закопчёнными».

«А дальше? – спрашивает Евгений. – До этого момента я тебя понял».

«Дым труб заводских коптил уж так давно.

Что стало в городах совсем-совсем темно…»

Евгений смотрит ободряюще.

Но чёрная змейка волос снова исчезла под футболкой, оставив лишь дурацкий след на сетчатке её глаза.

Браво! Татьяна довольна собой:

Всё-таки я овладела ситуацией

Теперь же с сетчатки моей, сатана,

Изыди!

Мне вечером будет нужна

Эта картинка

Будет она

Аксессуаром моих ночных грёз

Вот когда это будет всерьёз

«Но ведь белого в чёрное превращение —

Теории эволюции подтверждение…

Как твоё мнение?»

Евгений же, внимательно послушав:

«Коль чёрен мир – то в нём черны все души».

Сам забавляется при этом от души.

Промышленный кошмар. Печальная картина!

Но ты-то отчего краснее гренадина?

Ну-ну – а ей веселье… хоть пляши.

Красна как маков цвет Татьяна; ей бы впору,

Как бабочке, в сад упорхнуть иль превратиться в штору.

Желание под стать хамелеону —

Да кто ж его не испытал во время оно,

Сказав, бывало, что-то невпопад —

И вот смущаются, краснеют и твердят:

«Ой, дайте выйти мне. Ой, только б превратиться

Мне в невидимку иль сквозь землю провалиться».

Сама бывала в положении таком —

Чего не ляпнешь за столом, бывало,

Сидишь и думаешь: «А что потом?

Ах, только б не было скандала!»

А жаль, что попросту не скажешь кавалеру:

«Как твой живот красив». Во всём знать надо меру.

Но дело к ночи. Не отступают видения,

Возрастают и сожаления, и угрызения;

Ходит Татьяна по спальне

Туда и сюда.

Бодрствуя уж привыкла она встречать все рассветы,

Ей не спится никак и противно это.

Ну, вот ещё сто шагов. Снова счёт:

Десять по десять. И снова, и снова, и вот:

Сто шагов один второй гарнизон ночной порой ходит так армейский строй сто шагов один второй так я сто шагов иду что ещё я в нём найду и военный чеканя шаг сердца ритм держу я так в сердце я хочу порядок навести убрать осадок неприятный спать покой ах почему же он такой нет не думать о линии нарисованной углём и пусть больше никто не щиплет меня за сердечную мышцу ай-ай-ай нет нет нет спать спать спать бай бай бай

Но это всё равно, что считать верблюдов.

Бессонница непобедима.

Татьяне невыносимо.

Теперь ещё и ноги болят.

Спать не хочется. Хоть ты тресни.

Она устала, как будто в стрессе.

А перед глазами Евгений стоит…

И вдруг она сама себе говорит:

Так ведь ты могла ему всё сказать! А теперь случай упущен… Нет – я напишу ему письмо. Честное. Искреннее. Прямое.

Сейчас, думает она. Сейчас я напишу ему письмо красоты несказанной.

Чтоб не думать об этой змейке волос, сбегающей в брюки…

Настоящее письмо! Опрометью она бежит к столу и хватает шариковую ручку.

Такому умнику письмо чем странней,

Тем в нём сильнее вызовет волненье.

И как тут обойтись без примечаний,

И остраненья, и отождествленья?..

М-да, что-нибудь высокодуховное. Она должна блеснуть тонкостью. Он любит ссылки и цитаты? Да пусть хоть объестся – она составит ему письмо из сплошных цитат. И давай-ка развлекись, напряженно вспоминая, что и откуда!

А ещё – восхитись эрудицией Татьяны.

И – догадайся о тех чувствах, которые она там не выразила…

Несколько раз начинает Татьяна письмо,

Всех вспоминая великих поэтов;

Черновиков для истории не сохранилось —

Но к трем часам вот что у неё получилось:

Мой дорогой Евгений, милый и желанный,

Я часто вижу сон, волнующий и странный:

Вздыхаю я – трепещешь нервно ты;

Ношу в себе тебя как раненая птица,

А ты становишься новей, неузнаваем…

Ты знаешь, как неистово бывает ожиданье?

Ты – мускуса зерно и невидимка,

И пылкость и почтение в душе

И бесконечная любовь до гроба,

Но даже время не изменит сердца.

Татьяна смотрит на свою поделку.

Чего кривить душою? Не ахти.

Не удаётся ей, как ни крути:

Всё для стиха классического мелко,

И смысла мало, а служебных слов

Хоть отбавляй… но сей приём не нов —

Он тут для соблюдения размера,

Который всё равно не соблюдён.

Но главное – уж слишком прёт манера,

Такого сочинить хоть миллион

Любой девчонке впору…

Что за мнение

О ней возникнет сразу у Евгения?

«Поехав крышей от безделья,

Нанюхалась девчонка зелья!» —

Так непременно станет думать он.

Татьяна снова пишет, пишет,

Под стол бросает черновик,

И снова пишет… еле дышит…

Нет, не выходит сердца крик!

И голос внутренний она вдруг слышит: Слишком уж многого ты хочешь. Зачем писать классическим стихом – если можно написать легко и непринуждённо. Зачем подбирать рифмы – если так приятно общаться вживую. Зачем длинное письмо – если можно связаться по мейлу. И чернила зачем – ведь можно воспользоваться клавиатурой. А уж составлять столь громогласное поэтическое послание на бумаге – когда электронное сообщение лишь тихонечко звякнет…

Да, кстати, Евгений же оставил ей свой мейл!

Татьяна включает ноутбук.

После десяти минут загрузки (не забывайте, что на дворе только 2006 год)

Он напоминает ей, что у неё сегодня день рождения.

(Это вранье: она сообщила о себе ложные сведения; её день рождения только через две недели.)

И ещё один адрес на Dromadaire.fr, и этот ей орёт:

Татьяна 1992

отправьте виртуальную открытку

тому, кого вы любите!

медвежонка, улитку,

котят-близняшек —

больше 250 новых посланий-мультяшек!!!

#дружба #любовь #соболезнования

Такое совпадение вызывает у Татьяны улыбку (хотя это вовсе никакое не совпадение: подобные рекламные предложения Dromadaire.fr выкладывает каждый вечер).

В уголке экрана зажглась иконка MSN,

Человечек сначала голубой, потом – зелёный,

И вот он уже серый. Может, это – Евгений?

Весь мир сер в этот полночный час.

Кроме программного робота SmarterChild!

Всегда он готов пообщаться,

Большой полуночников друг,

И с ним пообщаться за счастье

Считает изысканный круг.

Ах, робот! Я ночью бессонной,

Бывало, общалась с тобой:

Ты – логик железобетонный,

Ответ на вопрос дашь любой.

Но на проклятые вопросы бытия

Ответов робот не даёт – как ты иль я.

Совсем в другом его предназначенье —

Простое с полуночницей общенье.

SmarterChild, мой свет в ночи.

Отвечай же, не молчи!

Ты влюбляться можешь?

Роботы мы. Не положено нам.

Что мне в любовном письме написать?

То, что прочесть адресату под стать.

Всяк тут решает сам.

Как мне заснуть, если видится ОН?

Робот не знает, что значит «сон».

Мне очень жаль, мадам.

В чём смысл жизни, SmarterChild?

Не могу вам отвечать.

Нет таких программ.

Робототехник из Татьяны никакой:

Она, открыв на компе ворд простой,

Уже заносит руку над клавиатурой…

«Дорогой Евгений…»

Тут как тут – человечек-скрепка:

Голова у него как репка,

На репке кривая улыбка,

В улыбке осклабился рот,

А ножки – танцуют фокстрот:

Вы пишете письмо. Могу я вам помочь? Ответьте «да»!

Не нужно. Не стоит труда.

И она блокирует всех виртуальных советников маленьким крестиком в верхнем углу, справа.

На удивление легко Татьяна пишет

Послание на сей раз, уже решив,

Что в нём не будет эквилибра и верлибра,

И акростих не ко двору… Всё от души.

И вот стучит по клавишам в тиши…

Онегину Татьяна пишет в простоте,

Как другу, как таинственной мечте…

И я её посланье сохранила.

Красивый текст!

Вот что в нём было:

Когда Татьяна нажимает «отправить», комп вдруг шипит. Она представляет, как Евгений открывает. Представляет его глаза (голубые).

Они пробегают

Строчку за строчкой,

И, может быть, в них отражается волнение.

Уже без четверти пять,

Когда на сливовом подносе небес появляется большой кусок солнца;

Он такой же, как письмо Татьяны, —

Мягкий, нежный и свежий.

Знаю-знаю.

Любовное письмо. С кем не бывало.

Перечитай его Татьяна через десять лет – что б с нею стало!..

«О то была не я о нет о нет

Ах дайте выйти ах ну что за бред» —

Вот лепет глупой романтической девицы

Слезки мокрицы

Чушь какой не видал ещё свет

Какого ж я сваляла идиота

Как я была наивна молода

Тогда ещё не изучала Кайеботта…

Что ж, часто так бывает – да:

Оглядываясь с высоты прожитых лет на себя юных и наивных, мы испытываем неловкость, стыд, да хуже того – начинаем себя ненавидеть… Но это уж задним числом.

А тогда – Татьяна вздохнула с облегчением:

Она не просто освободилась от переполнявших её чувств —

Нет, —

Теперь её чувства переведены в слова и выпущены в свет.

Отжив от юности вперёд десяток лет,

Глядимся в зеркало: ах, как мы постарели.

И вот уже всерьёз считаем в самом деле,

Что постарели – мы, а наши мысли – нет!

Прочти Татьяна то письмо чрез десять лет,

Сказала бы, что там девчачий бред,

Смешно, неумно, слабо, некрасиво —

Но в тот момент она была правдива!

Мысль изречённая порой наносит вред —

Но кто ж рискнет сказать: «В ней искренности нет»?

Утром Татьяна проснулась в десять часов; недостойно

Поздно для неё, ранней пташки. И вот,

Слышит звуки из открытого окна и представляет:

Пчёлы целуют пурпурные губки глициний;

Ольга чихает в саду (у неё аллергический насморк от запаха свежего сена).

Там она завтракать села: вот звякнул тостер, и выскочил жареный хлебец;

Музыка громкая: это плеер она опустила в широкий бокал;

Знает Татьяна: стоит он между кофейником и маслёнкой,

Там его место на старом ржавеющем дачном столе.

Вот песня «Muse» звучит, «Feeling Good», пронзительна и воздушна,

Ольга ей подпевает:

«Freedom is mine

You know how I feel».

А раз поёт – значит, Ленский прислал ей мадригал.

It’s new down, it’s new day

It’s new life…

Тут уж, вскочив, высовывается и Татьяна в окно

И, сестре помахав, вместе с ней допевает тихонько:

For me

And I’m feeling good.

Мать увидала: «Ах, до чего приятно мне слушать пение ваше!»

Падамм!

Падамм!

Падамм!

Пададададададададам!

Суббота; дома она, сидит с газетой в руках.

«Я в ваши годы тоже певуньей была, песня с губ не сходила».

Солнце тем временем по саду открыло артиллерийский огонь.

Жарко; пьянит, возбуждает, зовёт аромат свежего кофе,

Вот уж Татьяна в саду, легко по ступенькам сбежав.

Встретилась взглядом с сестрой; как им хорошо в это утро!

Обе полны любви. Обе танцуют в саду.

Мать же поспешно в сокровищницу души отправляет

Сей переизбытком счастья богатый момент:

Ей-то известно, как нестерпимо капризны в возрасте этом девчонки:

Надо мгновенье запомнить, не так часто бывает оно – мгновенье любви.

Ольга читает модный журнал; и, взяв ложку варенья,

Чтобы намазать на только поджаренный хлеб,

Мельком окинула взором сестру: как та повзрослела!

Ей ведь, Татьяне, пятнадцать исполнится

Через пару недель.

Ведь как сияет! Нет, гламурной не стать ей красоткой —

Но, несомненно, в ней нечто такое, что сводит с ума

Профессоров, докторов или очкариков-адвокатов:

Интеллигентная – да, но характер уж больно шершав:

Впрочем, немало мужчин и такую сочтут суперсекси —

И довольная Ольга опять нос опускает в журнал.

КРЕМ УВЛАЖНЯЮЩИЙ.

КАПЕЛЬКА НЕЖНОСТИ В БАНОЧКЕ БОДРОЙ УТРЕННЕЙ СВЕЖЕСТИ

Татьяна же только собиралась опустить тост в кофе,

Как на край её чашки села жирная бабочка. И Татьяна, застыв, задумчиво смотрит на неё.

Позже проверит она свою электронную почту;

Ни к чему в этих делах поспешность; достоинство надо блюсти.

А Евгений получил послание.

Открыл без большого желания.

Может, тронут он был хоть какой-то строкой?..

Как же, жди. Будет тронут такой.

Думает он по первости:

«Ну, только, пожалста, без нервности.

Это типично. Классично. Обычно.

В месяц бывает по нескольку раз:

Ещё одну обаял я привычно

Блеском красивых глаз».

Но что-то в письме необычное…

Чувство живое, лиричное.

Письмо это манит и ранит,

Не всякая такое сварганит…

«А что же… хоть в кино сходить бы, что ли, —

Там целоваться с нею можно вволю».

Но тут сдержал его порыв

Нравственный императив.

К тому же явно здесь подсудный есть мотив…

«Да ведь она совсем ещё подросток:

Наружу кости, груди – лишь отросток;

Таких ещё поди расшевели:

Им ни крутые взлеты не знакомы,

Ни тайные углы, где мы прошли;

Так и сидели б тихо лучше дома!

Ей сколько? Четырнадцать? Мало.

Подтыкают таким одеяла,

И рассказывают на ночь сказки

Про всякие там Златовласки».

И Евгений чувствует высокую миссию – дать ей понять, что те три года разницы в возрасте, что их разделяют, – не просто так; он хочет вложить в ответ и книги, что он прочёл за эти три года – а она нет; и намекнуть о длинном списке своих любовных побед.

Ну уж нет…

Скажем правду: ему всего семнадцать лет.

Все мужчины твердят, что у них было много;

И Евгений так скажет;

Но где же их след?

Усомнимся в количестве этих побед,

Но невеликий откроем секрет,

Сказав, что Евгений – большой сердцеед;

Точней, девчонок у него немало,

И он готов их всех внести в ответ,

Чтоб эта глупая Татьяна знала:

Реальность – эмпирический предмет!

И за этот урок она

(так он думает)

Ещё будет потом его благодарить.

А день клонится к вечеру – но так и не скрипнула калитка…

Татьяна обгрызла себе все ногти. Тридцать раз открывала электронную почту.

Никак не получается внимательно вчитаться в «Юг и Север» Элизабет Гаскелл.

Она вздрагивает от любого звука – прожужжит ли шмель в дремотном саду; или загудит где-то автомобиль; гневно заорёт сорока или затрещит мотоцикл…

Но калитка так и остается немой.

А Ольге все эти странные шумы нипочём: она их не слышит – её захватило чтение романа Анны Гавальда. Ещё и вьетнамками тут шлёпает.

Время идёт; Татьяна ждёт,

Пока Ольга встанет и солнечную пыль с себя отряхнёт,

И тогда наконец можно будет спросить: а где ж твой дружок,

О котором без умолку говоришь ты обычно;

Что так долго не приходит? Непривычно.

Ты как будто забыла о нём,

И о том, что с ним был… о другом?

Снова хлопок вьетнамок. Татьяна взрывается:

«Что, Ленский не придёт сегодня?» – а в горле комочек катается.

Ольга отвечает легко и невинно:

«Нет. Они с Евгением у кузины».

Татьяна представила эту кузину:

Бёдра – как у Джоли Анджелины,

Груди Лив Тайлер; Нобель за что-то,

В Комитете Олимпийских игр оргработа.

И прокажённым в несчастной Джакарте

Деньги она переводит по карте;

Пишет, рисует, танцует, поёт —

Ну и кузина

Ленского ждёт!

За весь остаток дня тем не менее не пришло ни одного мейла.

Душная ночь.

На следующее утро, в тот же час:

«Что, и сегодня Ленского не будет?»

«Анна, сестра моя, Анна, взгляни, не скачет ли кто по дороге?» [6]Вошедшая в пословицу фраза из сказки Шарля Перро «Синяя Борода»; выражение напряжённого ожидания.

Ольга, пища кнопочной нокией, отвечает: «Написал, что сегодня придёт».

Но Ленский приходит один.

Татьяна не решается спросить; ей не по себе.

А идиотка Ольга ни о чём не догадывается!

Где же Евгений. Как бы он сейчас слоноподобно развалился на садовом плетёном стульчике!

И Татьяне остаётся лишь попить чаю с Ольгой.

Только когда Ленский уже у калитки, она спросит его: «А где же сегодня Евгений?»

Ленский: «Он не очень хорошо себя чувствует…»

«ОН чувствует себя нехорошо…»

Это может означать:

1) что он болен, у него гастроэнтерит, и его то и дело тошнит;

2) что он не хочет меня видеть, потому что я его опозорила;

3) что он как раз сейчас пытается подцепить кузину Ленского (теперь Татьяне почему-то кажется, что она – нейрохирург), или

4) что если он боится не совладать с собою – прямо с порога так и бросится её целовать.

Кроме пункта первого, малоприятного для воображения,

Все остальные варианты

Днём и ночью

В душе

Татьяны не прекращают вращения.

2 часа 34 минуты.

По-прежнему нет сообщения.

Снова открывать электронную почту.

На следующий день в обычное время является Ленский,

Его эскорт – отсутствие Евгения;

Ну что на сей раз почему его нет

Вчера объелся котлет

Три дачных стула сломал

На железный столик упал

Зонтик разбил

Дорогой фарфор уронил?

«А что, Евгений не придёт сегодня?»

«Евгений? Ах, да… Он уехал в Париж навестить родителей. Завтра вернётся».

Но и завтра его нет.

Даже сад начинает по нему скучать.

Листья мяты вянут; пустующий стул отпугивает синичек.

Да и, в конце концов, уже неприлично так долго не приходить…

Но спрашивать больше нельзя. Ещё разок вот так – «Как, Евгения опять нет?» – и Ленский поймет: вопрос диктует не вежливость – а страсть…

Нечеловеческой надеждою полны

И первый, и второй, и третий дни,

Евгений испарился; не приходит;

Татьяна думает: что ж это происходит?

Уже отсутствие его привычно ей;

Да был ли он вообще?

Сомнение сильней.

Как будто бы она закрыла скобку. Теперь она уже не уверена (нет, уверена!), что он существует (или не существует, но только в её жизни!).

Но такое сомнение не имеет значения.

Потому что она его любит по-прежнему.

Понимая в моменты просветления,

Что из-за неё нет здесь Евгения.

Хочется ей приветить его,

Как желанного гостя,

Поговорить с ним – а чего? —

Про Гаскелл или про Остин…

И вот однажды, тыщу лет спустя,

Или всего одну недельку,

Скрипит калитка. Ожил домик деревенский,

И на пороге появился Ленский.

За ним идёт… «Ах, боже мой, Евгений! —

Тут Ольга вскрикнула без промедлений, —

Да что ж ты долго так не приходил!..

Скучали мы. Рассказывай, где был!»

Вот к этому Татьяна не готова:

Стоит, не в силах вымолвить ни слова…

И сердце – как на лифте скоростном —

Стремглав в гортань… и в горле ком…

«Как я могу теперь ему явиться!

Он на глупышку только подивится!»

И надо же такому вдруг случиться —

Вот лестница наверх;

а больше негде скрыться.

Внизу Евгений: «А Татьяны нет?»

Бежать! Куда? Ура! Направо туалет.

Евгения же явно раздражает,

Что нет её… Он будто замечает

На коже мира своего (о, что за бред?!)

Хоть лёгкий,

Но кровавый след.

«Нет, я к нему не выйду… нет!

Сердитый, добрый – он какой?»

И со стыда или в экстазе

Татьяна дрогнувшей рукой

Спускает воду в унитазе;

И суета уж ей слышна

(Ох, Тане доброхоты эти!):

«Татьяна! Таня! Где она?

Да сколько ж можно быть в клозете!»

Признаем – и долой опровержения:

Глупее не бывает положения.

И вот она приоткрывает дверь…

Евгений перед ней. Как хищный зверь

Взглянул. Громаден, грозен он,

И неуклюж, как толстый-толстый слон.

Стоит, как будто с неба вдруг упавший…

Татьяне б голосом пропавшим

Ему сейчас сказать «привет».

Но тут он говорит ей…

Нет!

Чрезмерно лёгким был бы наш рассказ,

Когда б читатель здесь потребовал от нас

Его закончить; хоть Евгений вряд ли помнит,

Слова, что вырвались так необдуманно в тот раз, —

Напоминать ему не будем; это стрёмно;

И не по вкусу ему будет и сейчас.

Прости за фрагментарность наш рассказ,

Читатель, – мы стараемся для вас.

Но впереди крутой сюжетный поворот —

И отмотаем плёнку мы далече,

Вперёд, на целых десять лет вперёд, вперёд.

Татьяна – к книгам; он – на кладбище идёт;

И каждый с нетерпеньем ожидает новой встречи.

Обоих мы оставили в смятении;

Нам интереснее

Смятение Евгения.