Уже пятнадцать! Сангрия рекою,

Шакиры песня сладкая звучит,

А девушка рыдает…

Выуживает ложкою Татьяна

кусочки яблок из большого чана —

кубики-губки, впитавшие багровый глинтвейн.

Что за ужасный праздник. Как же так – уже пятнадцать!..

Она не хочет.

Но настаивает Ольга. «Да ты чего, сестрёнка! Что тебя

Заклинило? Бывает только раз

Пятнадцать лет. Расслабься, наслаждайся и не парься!»

Если б она ещё могла разговаривать с Евгением – подошла бы и сказала, глядя ему прямо в глаза:

«Моя сестра хочет напоить меня допьяна, чтобы я расслабилась…»

И понимающе они бы взглянули друг на друга…

Но…

О! как молнией, ей разорвало болью сердце.

Не думать больше никогда о нём,

И о словах, им сказанных в тот вечер

(сейчас нет времени описывать детали —

читатель их узнает в свой черёд);

над грёзой девичьей её четырнадцати лет

он грубо насмеялся, опечатал

мои мечты, их запер на замок

И ключ швырнул в колодец безвозвратно;

И хлопнул дверью, выходя из сердца

Прощайте все надежды!

Ненавидит

Она его теперь (сквозь обожание) —

Но лишь о нём и думает весь вечер.

Всё в честь неё – её как будто нет здесь.

А уже развесила Ольга

Китайские фонарики на доме —

И смешно шарахаются от них летучие мыши;

А в саду уже растянули баннер:

и на фоне темнеющего неба

висит воздушный шарик —

просто вылитый сперматозоид.

Ох уж эти sweet sixteen.

День рождения по-американски!

Двадцать пять гостей! Как рада Ольга.

Целых двадцать пять!

Но Татьяна

даже не всех их близко знает:

вот кузены, вот мальчишки из коллежа,

там толпятся соседские детишки,

а поскольку калитка открыта,

то и уличных зевак хватает;

даже, кажется, пара симпатичных…

«Ах, Таня-Таня, всё-то ты мечтаешь, —

подбегает раскрасневшаяся Ольга, —

почему танцевать не хочешь?»

За руку она сестру хватает.

И, изобразив три па балетных,

Хочет, чтоб Татьяна повторила;

Та, однако ж, вырывается с досадой.

Ольга бесится, она недовольна:

«Ну и стой себе одна с кислой миной,

Лишь собою занята. Тебе бы только

Книжки умные читать и на балконе

Вздыхать, как глупой Джульетте у Шекспира.

Да взгляни же наконец: кругом танцуют,

Пьют вино и радуются жизни;

На тебя поглядишь – ах, как несчастна!

Посмотри лучше, как все тебя любят».

все, но не он…

все, кроме него одного…

И потому среди танцующей и праздничной толпы

Татьяна ходит вялой и ворчливой.

Такой пока её оставим – несчастливой;

Ведь правда же – мучения глупы:

Позволим же Татьяне по-джентльменски

немного пострадать одной…

а нас интересует Ленский.

Как можно не любить такого —

Красивого, влюблённого, живого!

Готовясь выйти, в домике соседнем он

В зелёной майке H&M, чёрных джинсах, кедах Bensimon

у зеркала на миг остановился:

поправить локон, что направо сбился.

Ах, милый птенчик! Да, в семнадцать лет

Наивней малыша на свете нет.

Но – сколько страсти, сколько нежности беспечной

В больших и чёрных романтических глазах,

И россыпь родинок вокруг, и с вечной

Бойскаута улыбкой на губах —

уж ей-то он без слов

всегда и всем похвастаться готов.

Таким я помню Ленского: послушным,

Забавным, тихим… и потерянным как будто —

Слагал он про себя свои двустишья,

Шепча неслышно, и мотая головою,

И пережевывая мятную жвачку.

Уже спустившись, он кричит наверх:

«Евгений, ну чего там?

Так к ним и не пойдёшь?» – «Нет. Неохота».

«Татьяна рада бы тебе была…»

«Не знаю. Сомневаюсь». «Ла-ла-ла…» —

Насвистывает Ленский. Что чудесней

Быть может, чем идти к любимой с песней?

«Ну что ж, тогда пока. А я пошёл».

Евгению несносен этот свист.

Уже не нравился ему приятель Ленский,

которым был когда-то очарован;

как покровительственно и как иронично

смотрел он на его любви порывы!

как сам когда-то ими восхищался…

И вот теперь он думал: ну и клоун,

Сопляк-юнец, романтик глуповатый,

Пара месяцев – и бросит его Ольга.

Или сам он от неё устанет,

Как все устают от своих половинок…

Так чего ж он, бедненький, хочет?

Всю жизнь сочинять ей сонеты?

Вспоминает Евгений, желчи полон,

Сладенькие их щенячьи ласки;

Чем он так хорош, этот парень,

Что играет в очарованного принца?

И Евгений вспоминает их первые встречи: им было по тринадцать лет. Они познакомились в интернете; Ленский – вот ведь пижон-то! – играл там в Лару Крофт – расхитительницу гробниц.

и уже в то время никогда не скажет «хочу её трахнуть».

а всегда только: «вот на этой я бы женился»

«хочу жить в замке Крофт с ней, с Ларой, вместе»

Тебе бы в Симс играть, невинный мальчик,

Построй городок Сим-сити, как шуты такие же,

И живи в нем с какой-нибудь Кармен Сандиего;

Ведь ты из тех, кто всю длинную жизнь

Себя бережёт для одной-единственной.

Не посмел тогда сказать ему такого.

Ведь им было всего по тринадцать.

И понравилось ему отчего-то,

Что в стихах присылал ему Ленский

Первые свои сообщения:

Хоть и маменькин сынок —

А может,

Гений, а?..

Встретились и стали друзьями.

А у Ленского друзей хоть и много,

Но Евгений казался ему лучшим —

Загадочный, солидный, блестящий,

И интерес его Ленскому лестен.

Для него он вроде старшего брата.

Евгений, любитель верховодить,

Очень этим доволен; и при этом

Охотно почему-то забывает,

что у него-то лишь один друг настоящий —

И это именно Ленский.

Вот такие дела.

И теперь он

Больше всех ему неприятен.

Словно зов пустоты слышит Евгений,

Он сломать немедля хочет всё на свете,

Лучше б что-нибудь красивое —

вазу,

Иль изящную розовую ракушку;

Словом, что-нибудь красивое такое,

Что мир вокруг нас делает лучше,

И каким же надо быть безумцем,

Чтобы именно это и уничтожить,

И слушать, как оно хрустит под ногами.

Вот с этого-то всё и началось —

От хруста хочется пойти вразнос.

Отсюда наш рассказ трагичен и печален.

Проклятье, что ж мне так тоскливо в этот вечер

Как тошно будет слушать эти речи

Жизнь отравлю себе но вот пойду

и посмотрю как буду ими встречен

А уже наступила полночь.

Вот натягивает он штанцы крутые

И выходит из домика Ленских.

Протяжно запели дверные петли —

Чу, Татьяна: открылась калитка.

Она и не смотрит, а уж знает:

Песенка калитки ей сказала.

Это он. Он самый явился,

Это его музыкальная тема.

Извиняться пришёл или потанцевать с ней?

Он подходит. К кому – да к ней же, к ней же!

а Ольга ей как раз подносит для храбрости рюмку водки.

Он идет раскачиваясь, будто лодка,

А её кораблик маленький тонет.

Робко она идёт ему навстречу,

И вот он мрачно стоит между ними.

«Ах, Евгений, ты пришел! – сияет Ольга

И целует его звучным поцелуем,

на который у самой Татьяны права нету. —

«Мне сказали, что тебя у нас не будет?»

«А я здесь», – парирует Онегин,

Всячески глаз Татьяны избегая.

А поскольку стоит он перед нею,

То глазами вращает с глупым видом.

Ленский издали машет рукою,

Этому чего ещё надо —

Разливает он сангрию девчонкам,

С черпаком в руке красив как виночерпий.

«Эй, приятель! Так ты всё же явился!»

(Как больно вспоминать мне эту сцену:

Вот Ленский, видя в настроенье друга перемену,

Так рад и в возбуждении таком,

Что вдохновенно машет черпаком.

Евгений, – но в твоих глазах лишь яд.

И ты немедленно отводишь взгляд…)

Как! отвернулся он от Ленского… о Боже!

Татьяна в изумленье.

На меня смотреть не хочет тоже?

И вдруг спросил Евгений: «Танцевать пойдём?»

Спросил у Ольги! Вздрогнула Татьяна.

Удивлена и Ольга. Правда странно.

«Со мной? Пойдём, пойдём скорей!

А я уж думала – ты до остервененья

Все эти группы ненавидишь – а, Евгений?»

Конечно, ненавидит. Ещё и презирает.

Разве это песни?!

Евгений есть Евгений.

Татьяна тревоги полна; необычным ей кажется что-то

В нём; будто все петли сплелись в голове у него:

Что же за нитку хочет он вставить и в ушко какое?

Что он задумал? Да что с ним такое?

Ленский плохого не ждёт; аплодирует он и со свистом

Друга подбадривает; тот же к его подруге в танце буквально

прилип.

Сам же поэт пританцовывает с какой-то девицей;

Пары меняют партнёрш и возвращаются снова к своим.

Но танец Евгения

может вызвать землетрясение.

Не танцует, а будто фехтует:

движенья точны, сухи и сильны.

Лицо – суровое до посинения.

Бьёт он подошвою землю так,

Словно хочет сломать ей костяк…

А Татьяна в ужасе – у неё ощущение,

что катастрофы предвосхищение

видит своими глазами она.

Горло сжалось, тревоги полна…

Как вдруг…

ГОСПОДА И ДАМЫ,

Я ХОТЕЛ БЫ ПОЗДРАВИТЬ

КОРОЛЕВУ НАШЕЙ ВЕЧЕРИНКИ!

Совсем она забыла

Об этом дурачке —

Её он одноклассник,

Зовут Патрик Трике.

Он вправду весел и речист,

Игрозатейник-приколист,

И вот подходит к микрофону:

«Мы слово отдадим шансону!

Нашёл я песню к случаю – пора нам

Поздравить милую счастливую Татьяну!»

И вдруг заблеял, надрывая глотку,

За ним всех приглашенных хор вослед:

«Удач, удач любовных и побед

Желаем мы и пьём за это водку!

Нежна красавица Татьяна,

И счастья пожелаем ей.

Цвети, расти и хорошей!»

Ну, гениально. Хор под управлением барана.

И вот уж им окружена Татьяна.

Она же ненавидит шум! но вдруг

Её стремительно влекут в свой круг

Смеющиеся рожи дуралеев

Они повсюду сзади справа слева

Ее как мумию толпа запеленала

Но отчего ж ей так тревожно стало?

«Ай, Татьяна,

Цвети, расти и хорошей!»

Что там, в просвете, под раскидистым платаном?

«Ах, как нежна красавица Татьяна!»

Эй что-то там произошло

Под деревом там где темно

Евгений с Ольгой танцуют slow

А музыка стихла давно

Да что ж он делает

где Ленский

где же Ленский?!

Ох

Он только что увидел тоже

Но что же происходит, что же?!

Татьяна, растолкав толпу гостей,

Уж полупьяных или крепко захмелевших,

– не ревность ею движет: только ужас, —

да что они, совсем сошли с ума?!

Вот сквозь толпу подходит ближе Ленский

«приятель как-то это не по-джентльменски»

он улыбается уж слишком широко

каких усилий это стоит знаешь

Да ты ведь умираешь умираешь

«Эй, старина, – смеётся он, – ну что,

Всё нормалёк и я вам не мешаю?»

«Без проблем», – смеётся и Евгений.

«Ах вот что, все путём, ну-ну. И у тебя

всё хорошо, а, Ольга?»

«Всё прекрасно, —

Щебечет Ольга, – ну, подумаешь, что за беда:

Какой ты собственник, однако ж, иногда!»

(Неправда!

Тут не обойтись без отступленья.

Нет. Ленский ни на йоту не собственник —

Но он был так уверен, что Ольга принадлежит ему и больше не станет ничьей,

Что ревнует – в первый раз в жизни.

В доверье дело тут – не в обладанье:

Тем паче что прямые основанья…

Объятье их для танца слишком тесно.)

Вот и толпа вокруг. Всем интересно!

Не слишком ты горда собою, Ольга,

Стоишь, расставив ноги пред гостями,

И на лице твоём видна жестокость.

(Я и сегодня задаю себе вопрос —

А Ольга-то с чего пошла вразнос?

Её любил самозабвенно Ленский —

Евгений же и сплин его вселенский

Казались ей одной из скучных поз

Мальчишечьих…

К тому ж была она

Совсем не так уж и пьяна.

Но обольстить того возникло в ней желанье,

Кто к ней особого не проявлял вниманья…

Но почему в тот вечер, почему?

Наверно, близился конец всему,

Что с Ленским было…)

Слишком легко разбивать то, что хрупко.

Слишком легко нам

счесть это ошибкой, проступком…

Но ей бы лучше так расстаться с ним,

Коль скоро их разрыв неотвратим…

«Да подожди же! Ты меня бросаешь?..»

«Подумаешь!.. Спокойней надо быть».

«Я надоел тебе!» – «Ну вот, ты понимаешь

Всё сам…» – «Но как мне это всё забыть?!

Я видел, шортами ты неприлично тёрлась

Об его член… Я видел, видел всё!

Иль это – не угроза и не вызов?»

Татьяне это слушать неприятно

(кто бы мог ожидать от них такого).

А Ольга пожимает плечами

И, словно нарочно, чтобы вызов

Бросить Ленскому и дать ему повод,

Евгения целует прямо в губы —

Хоть и без явной пылкой страсти,

зато крепко, горячо и долго.

Его это ещё больше разозлило —

не поцелуй, а укус какой-то!

А ведь он и пришёл сюда за этим.

Язычок к языку прикоснулся,

Но Евгений угрюмый и хмурый;

вот губы опять разделились:

дружеский поцелуй окончен.

Но, видно, он и Ольге не особо.

Смотрят в стороны, пряча взгляды,

на губах вкус арбузной помады,

ничего друг от друга не надо,

только чтоб посмотрел на них Ленский.

Тут Татьяна, крепко зажмурясь, отвернулась,

А когда снова глаза открыла —

бледный вид у Евгения с Ольгой,

А Ленский стоит, словно молнией сражённый.

Повторяет как в бреду: «Ведь неправда это?

Ну, скажи, что всё это понарошку!

Неужели ты меня бросаешь!»

Ольга же в ответ лишь процедила:

«Что из ерунды трагедию делать?»

Тут же кстати и Евгений-утешитель:

«Слушай, парень, я её тебе возвращаю,

Всё в порядке. Делай с ней что хочешь».

А под носом блестит арбузная помада,

Как же они сейчас отвратительны друг другу.

«Эх, приятель. Да это просто для смеху.

Всё хвалил её, хвалил и дохвалился:

Захотелось проверить, нет ли обману!»

Кто за кого тут, падая, схватился, —

Татьяна ли за Ленского, Ленский за Татьяну?

Еле ползут, обнявшись как калеки,

И молчат.

Словно бродяга-ветер

Разом сдул лепестки с обоих.

Как прекрасны пенно-белые пионы!

Как люблю я ваши пышные кроны!

А когда ерошит вас бродяга-ветер —

Лучше ничего и нет на свете!

Но стоит чуть на вас дохнуть морозом,

Иль собьют лепестки летние грозы, —

И, стыдясь, вы качаетесь, неловки,

Опустив облетевшие головки…

Тихо гаснут солнца их любовей.

Два пиона —

могли цвести все лето!

Мрак и холод —

для тех, кто посуровей:

Слишком много в них самих было света.

Ослеплённые солнцем лета, юны,

Не готовы оказались к мраку.

Обхватила Ленского Татьяна —

весь обмяк он; правда – слабак он.

«Ты бросаешь меня! Ты бросаешь…»

«Надоело мне, что ты всё рыдаешь:

Сказал бы в простоте хоть слово!»

«Нет, ты любишь меня?» —

он снова…

«Нет, ты любишь…» «Да, иди, поцелую».

«Но тогда… как же так? Не пойму я…»

Не пойму я…

Аккорд из диезов,

Диссонансом сорвавшихся в бездну.

Содрогнулась Татьяна.

Неправда! Он, Ленский, знает это —

что пред судьбой беззащитно сердце поэта,

что ни сочувствия, ни предчувствия нет в мире жестоком,

и потому-то страданье – всегда и везде одиноко…

Тут явился Евгений, задетый

Глуповатой неловкостью этой;

он готов поучать, объяснять,

повторяет опять и опять:

Да ты не огорчайся так эх парень

Ты будешь мне ещё за это благодарен

Для Ленского всё кончено.

Прощай

иллюзии, прощай мечты и ласки,

и нежность лета, и любовь как в сказке,

прощай сонет и сладкий мадригал…

Познать нагую правду жизни миг настал.

Прекрасным мир тебе казался – но теперь

Пора с изнанки повидать его, поверь.

Но смотрит с удивлением Евгений:

красиво бьётся камень драгоценный…

Ему казалось, что внутри он пуст —

Но отчего ж так мелодичен хруст?

Всё могло бы на этом и закончиться…

У Ленского дрожат руки; подбородком вперёд,

чтобы кадык

сдерживал слёзы, он, сморщен как лимон, к выходу идёт,

преодолевая любовные муки

только один комментарий

Какой из двух выбрать сценарий?

Ленский возвращается к себе

Тем же вечером

Евгений собирает вещи и возвращается в Париж

Что ж, не в первый и не в последний раз на этом прерывается дружба

Но в одиночестве им солоно приходится,

Остался гнусный осадок,

Обоим плохо.

Оба сожалеют о ссоре,

Но гордость мешает признаться друг другу,

Что хотелось бы увидеться.

А окончив школы,

Они про это почти забудут,

И скажут себе: вот был неплохой урок жизни,

Стоивший мне хорошего друга,

Но эта история научила меня, что

Нельзя всю жизнь дружить с одним-единственным

Нельзя всю жизнь любить одну-единственную.

Как-никак, есть ведь много других,

И друзей, и девчонок.

Ленский возвращается к себе

Тем же вечером

Евгений собирает вещи и возвращается в Париж

Он в первый и, теперь уж точно, в последний раз униженно сознаёт, что был сам виноват

Проходит несколько дней,

И Ленский отправляет эсэмэску

«Дружбан, пошли в Макдак»,

и вот оба, заказав по филе-о-фиш,

склоняются над тарелками,

из гордости не признаваясь, как рады снова увидеться.

Иногда, вспомнив ту вечеринку,

Нет-нет да и скажут друг другу:

Эх, девчонки. Ладно. Что с них взять, с девчонок,

Но, старина, мужская дружба куда лучше,

И оба согласятся

Ведь они друзья

эх, парень, смотри в плошку да ешь картошку, и нечего вспоминать о

всяких гадостях.

А сволочь всё-таки этот Евгений

Подумает тут Ленский

Но ведь остался же

Моим самым близким другом

Итак, вот два возможных варианта.

Признаем сразу мы без всяких прений —

В обоих прав безжалостный Евгений;

Но что-то здесь сейчас произойдёт…

и интересным будет поворот.

Он с любопытством настоящего хирурга

Рассматривает вспоротую дружбу,

Как будто тело вскрытое – наружу

Плоть розовая, бледные кишки,

И где теперь ей место – экспонатом

В музее жизненного хлама или

Она чудесным образом воскреснет,

Хоть и была расчленена так грубо?

Уже не слышны Ленского мольбы,

Но тем теснее сжался круг судьбы…

Толпа тесней, тесней вокруг Евгения,

Все знают, что должно сейчас произойти,

И смолкли песни, и иного нет пути.

Как не любит толпа гордыни

Слишком та ярко сияет

Привлекает и озлобляет

Гордыня накаляется

искрит и раздувается

Как красный апельсин кровоточит

и с треском лопнуть норовит

когда созрела

и терпение кончается

ну что дурак твоя тёлка остыла

будь я тобой – ему б начистил рыло

Скрестили взгляды.

А на перекрестье —

Гордыни лютой два плода повисли:

красны и добела раскалены,

созрели оба и вот-вот прорвутся…

Уж слишком жаль двух гордецов оставить так…

эй, там! мужик ты или, может, как?

поставить на своём ты должен по-любому

да докажи толстяк

смелее

Вокруг приплясывают рожи дуралеев

обязан докажи

вот глас толпы

да ты ж мужик

Какая мякоть сочная в плодах

Гордыни!

Слишком горделивы оба,

Чтоб прямо здесь унизиться до драки.

А уж толпе так посмотреть охота,

Как лопнет хоть один!

да ты ж мужик

Евгений и Ленский упрямо

гуськом

Плетутся к Ленским, в соседний дом

Пока в саду подружки суетятся

А толпа зачарованно смотрит вслед гордецам…

История эта известна давно:

Её всякий знает иль видел в окно —

Пчела и оса ползли по столу.

А дети пленили осу и пчелу,

Накрыв их газетой в бокале пустом,

И долго смотрели, что было потом…

Как быстро случилось

всё то, что потом…

Евгений,

ты всем рассказал не о том!

Скажи мне всю правду: что было тогда,

Какая на крыше случилась беда?

Ленского гнев воспой, погибельный, захлебнувшийся смертью,

Гнев роковой; и опиши его последние минуты…

Правду скажи; ведь в полиции молвил ты только:

«Я пришёл слишком поздно,

Ничего не слышал,

Просто видел, как он

Рухнул с крыши».

Евгений, столько лет с тех пор прошло,

и снова спрашиваю: что тогда случилось?

ЕВГЕНИЙ Хотел бы сразу

сказать: я не толкал его.

Я Тебя я не виню.

ЕВГЕНИЙ Ты не винишь – но намекаешь,

что не сказал тогда всей правды я…

Я Я ни на что не намекаю. Лишь прошу

Сказать её сейчас мне.

ЕВГЕНИЙ Вот мы вышли.

Пришли к нему.

Сказал он: встретимся на крыше.

Поплёлся я наверх, за ним, и там

сказал он: всё, погибло счастье.

Жизнь кончена. Да тут же вниз и спрыгнул.

Я даже и подумать не успел…

Я Давай сначала. Вспомни все детали.

Мне непонятно что-то в этом деле.

Ты память напряги, Евгений, и вернись

В те времена: ведь это очень важно.

ЕВГЕНИЙ Мы вышли и пришли к нему домой.

Весь дом был тих, родители уснули

Его, храпел и пёс, и только холодильник

Гудел зловеще…

Я Погоди, Евгений,

ты отмахнуться хочешь от вопросов.

При чём тут холодильника жужжанье?

Качался он иль неустойчиво стоял.

Ты расскажи о Ленского печалях,

Я не прошу красивых описаний:

Ты не писатель, знаю я… Но факты —

Ты вспомнить можешь?

Евгений вздыхает.

Ладно. Хорошо.

ЕВГЕНИЙ Начать с того бы надо мне, что Ленский

В тот вечер умирал несколько раз.

И первый раз он умер в том саду:

После дурацкого разрыва с Ольгой:

Reality check, как говорят американцы,

Мы ж называем это просто – шок,

Когда в мужчине умирает детство,

И тут, признаюсь, был я с ним жесток.

Я думал: слабоват ещё ты, друг мой.

Незрел и очевидного не видишь,

Тебе бы нарастить броню потолще

На тонкой коже. Говорил ему я:

«Послушай, Ленский, жизнь ведь аморальна,

Она дарована нам вовсе не на радость,

Нельзя всегда жить под звездою доброй».

Десятки раз ему я повторял.

Но он в ответ мне только усмехался:

«Как грустно, что ты так уныл и мрачен,

И пессимист такой неисправимый».

А в эти годы наши

Мы, все вокруг, броню себе ковали,

расплющивая все наши мечтанья

о наковальню беспощадной жизни.

И только жизнь пошла на первый приступ,

как Ленский оказался безоружен —

есть в этом и его вина немножко.

Подумал я, когда его увидел

Таким обмякшим вдруг: ведь говорил я,

И снова повторю: предупреждал же!

Я думал так:

настанет день – поймёт он,

Какой печали глупой в этот вечер

Безропотно дал овладеть собою;

Ведь никого еще не убивало

Обычное с подругой расставанье.

А для него тут был полезный опыт,

И думал я: когда-нибудь, и вскоре,

Он скажет мне ты прав был.

Не знаю почему, но я всегда любил

давать другим уроки.

Я Заметила я за тобою это.

И мы ещё вернёмся к этой теме.

ЕВГЕНИЙ Не сомневаюсь.

И тут взглянул он на меня так странно

И говорит мне: «Встретимся на крыше».

Мы косяк забивали на крыше,

всё смеялись – кто выдохнет выше? —

признавались друг другу во многом.

глядя с крыши вниз, на дорогу.

Что ж, я полез через фрамугу,

А он стоял на самом краю,

Уже руки раскинул, гадёныш,

Словно искушал небытиё.

Тут, признаюсь, я сильно струсил.

Говорю: «Послушай меня, Ленский,

Ну что ты за плясун канатный,

Не станешь же сводить счёты с жизнью,

Как делают тысячи придурков,

Которым подруги изменяют.

Я-то думал, проклятые поэты

Могут поступить оригинальней.

Не заставляй меня пожалеть,

Что я выбрал тебя своим другом».

А он в ответ (сквозь зубы):

«Быстрей иди сюда» – сказал так грубо – и умолк. Но я услышал мысль его:

«Иди, коль скоро тебе не слабó».

И понял я: его все убедили – нужно драться.

Как в театре теней было дальше:

Он стоял на краешке крыши,

В небесах луна, вдали – дорога,

А у него над головою две ветви,

Словно выросли два оленьих рога…

Подхожу. Шуршит шифер крыши,

Я в мокасинах, а он в кедах;

Крепче него стою я на кровле.

И снова: «Белены ты объелся,

Что хочешь из-за неё со мною драться?

Знаешь ведь – она мне безразлична».

Он шатается, стоит еле-еле.

Но говорит:

«Сойдёмся на дуэли».

На дуэли. Вот так именно сказал он.

Что за чёртова дуэль, подумал я.

Уж не я ли отстал от жизни,

Или он уже – другое поколенье.

«Нет у меня ни секунданта, ни шпаги,

ни желания нет, ни отваги, —

попробовал я отшутиться, —

Слезай, Ленский, больше не дурачься,

Поиграем в автогонки на компе».

Так я заговаривал ему зубы минут пять: говорил опять и опять – если жизнь тебя обманет – не сердись, а вниз спустись; уладим всё как деловые люди: если тоскливо – по баночке пива; иль перечтём, что говорит Лотреамон…

Но ни на что не поддавался он.

Так и стоял на крыше, ждал меня неподвижно.

Я Тебе, должно быть, страшновато было.

ЕВГЕНИЙ А если честно – нет.

Я думал: слишком глупо,

Но очень соблазняло ощущенье,

Что вот сейчас моя великая система

И философия великая моя

Всю несомненность правоты своей докажут:

Что некому любить нас в этом мире,

И впереди – ничто, а значит, жизнь

И беспорядочна, и деспотична.

Но лишь теперь я ясно понимаю,

Как молод был.

Что ж, издевайся вволю

Над тем, как молод был я… глуп…

Я И очень одинок.

ЕВГЕНИЙ Быть может, так. Не спорю.

А впрочем, я сейчас вспоминаю ту дуэль – это был поединок двух юностей: моей – юности нигилиста – и его – юности идеалиста. Но противопоставление было бы упрощением…

Соскользнула моя нога с края кровли,

Он схватился за меня обеими руками,

Я подумал: вот сейчас мы оба погибнем —

Он – из-за того, что пари его провалилось

Прожить свою жизнь в сладком счастье

(вот она, иллюзия тупицы),

Я же – потому, что никогда не верил

В то, что и вправду умереть можно

За того, кого любишь так беззаветно.

Что ж, признаю: его приоритеты жизни выше;

Их верность доказал он, рухнув с крыши.

Я Постой, постой. Ты что-то пропустил.

Как он упал?

ЕВГЕНИЙ Вот этого не помню.

Я Евгений…

ЕВГЕНИЙ Что опять?

Исполнили мы танец раздолбаев,

Сцепившись и сплясав на краю крыши:

Друг другу что-то мы тогда кричали,

Он, помню, выдал целую тираду…

Я Тираду?

Что же он такое говорил? Ну, вспомни!

ЕВГЕНИЙ Подруга, слишком многого ты хочешь.

Не помню даже, что сказал Татьяне,

Ни слова, я забыл про это лето.

Мне помнится, у психотерапевтов

Посттравматическим синдромом это

Считается; не так ли?

Я стёр из памяти всё то, что тогда было.

И замолчал Евгений. Мой черёд.

Читатель, неужели парень врёт?!

Не мог наш Ленский умереть так торопливо:

Поэт пред смертью должен спеть красиво!

Он должен выдать целую тираду —

Про дружбу, юность, про любовь-отраду;

Что ж мог в ту ночь на крыше произнесть?

Не стоит жить, коль смысл жизни – жесть.

Я Что-нибудь в подобном роде?

ЕВГЕНИЙ Не помню. Что ж – вполне в его природе.

Но чтоб представить это достоверно,

Пропеть бы с интонацией его манерной.

Он прав. Вообразите, что Ленский произносит всё это своим голосом, тёплым, глубоким, негромким,

Голос слегка срывается, но уже не слишком ломкий;

Голос такой же, как текст, – напыщенный и несуразный,

страстный, живой, надрывный и своеобразный;

Под мелодию синтезатора – он включал её, думая о любимой,

когда забивал косяк, выдыхая в небеса струйку дыма;

Прочтите же этот текст ещё раз, представив, что его произносит такой голос.

А я подожду.

Прочитали?

Да пребудет душа его в покое.

Со временем мог бы создать что-нибудь такое… Получше этого. Но сейчас никакой эстет

Не сказал бы о нём: ух, великий поэт!..

А только скромно:

подавал некоторые надежды…

Покойся с миром, чистая душа!

Ты слишком юн был, чтобы стать поэтом.

твой дар – крупица, толщей льда одета,

а может,

и не стоил ни шиша.

И мы не станем, к огорчению невежд,

Жалеть его несбывшихся надежд…

Покойся с миром, Ленский!

Последние слова твои мы помним.

ЕВГЕНИЙ Да и эти были не его.

Я Вполне могли бы быть его. Неплохо выражали суть…

ЕВГЕНИЙ Могу я продолжать? Ещё чуть-чуть.

Я Я уж поверила, что ты не помнишь ничего…

ЕВГЕНИЙ Помню… помню —

Поверил я, что убедил его,

И руку протянул. И потащил к окошку,

Чтоб вниз мы оба слезть могли…

Но тут меня он оттолкнул.

Я Тебя он оттолкнул?

ЕВГЕНИЙ Да. Но не сильно.

Я пошатнулся. Подхватил, толкнул опять —

Не думаю я, впрочем, что хотел он

Столкнуть меня, чтоб я расшибся насмерть.

Но в третий раз толкнул, и я упал

И покатился, и повис на правом скате.

Все ногти я об шифер обломал —

Забавно, что мне стало так их жалко

В такую драматичную минуту:

Мне ногти так красиво подточила

Подружка из салона красоты.

Упал я навзничь. На краю стоял он.

Но мне вдруг что-то стало не смешно.

Вскочил. Глухая ярость мной владела,

Ногою сильно топнул, крикнув: «Ленский!»

Лишь это я тогда воскликнул: «Ленский!»

И бездна тут разверзлась между нами:

Подошвою я шифер продавил.

Такой был звук, как будто выстрел грохнул,

И уж его черёд быть под прицелом,

– БА-БАХ! – тут он за грудь схватился, охнул

и, содрогнувшись,

тут же рухнул вниз.

Я Он рухнул потому, что продавил ты крышу?

ЕВГЕНИЙ Я правду говорю; кто хочет – тот услышит.

Продавлен шифер; БАХ! – и он упал.

А в крыше – настоящая дыра.

Какой, наверно, был там осенью бардак:

Дождями заливало весь чердак…

Я И всё ж – истории здесь только половина?

ЕВГЕНИЙ Да дашь ли мне когда-нибудь покой?

Увидел я, что он упал; и сам спустился,

Позвал на помощь… А потом больница.

И неотложка мне сказала тихо: умер…

Потом – о Господи! – родители, родня,

Полиция…

что им сказать мне было?

Что, голосить: «Мадам, мадам, поверьте, —

ах, он меня толкнул, а сам разбился!»

Поверит кто такому объясненью?

Сказал им: видел, как упал – и точка.

Да, лгал я всем и в этом признаюсь!

Довольна ты теперь? Иль надо было

Сказать иначе:

погиб Ленский на дуэли,

иль что ещё такое, в самом деле:

струсил ваш сын и прыгнул в дыру,

как прыгают мыши;

а дыра – потому, что я слишком толстый

для вашей крыши.

Так было бы лучше?

Я И всё это ты рассказал Татьяне?

ЕВГЕНИЙ А почему бы нет? Она ведь так просила.

Я Как холоден душою ты, Онегин.

ЕВГЕНИЙ Простите, что?

Я И вид всегда такой холодный, отчуждённый…

Такое вспомнил ты – и ни слезинки!

ЕВГЕНИЙ Хватит! Надоело!

И не хочу такого вспоминать я!

Достала ты меня своим допросом!

И тут он разрыдался как ребёнок…

Нет, я не понимаю…

Я Как же так?

Евгений, но ведь ты все эти годы

Об этом думал, вспоминал…

ЕВГЕНИЙ Нет! Я не думал!

Не вспоминал вообще и не хотел,

И не вспомнил бы сейчас, когда б не ты

С вопросами проклятыми своими…

Не вспоминать ещё бы двести лет!..

Как будто ты сама не понимаешь,

Что на всех нас нашло тогда затменье!

А в жизни каждый должен сделать выбор —

И стёр из памяти своей я все то лето.

Забыл и Ленского, и Ольгу, и Татьяну.

Со временем всё стало ирреальным —

Как будто не со мной это случилось…

Я не люблю, когда всего сверх меры,

Я не люблю, когда всего избыток —

Любовь и дружба, ненависть – химеры,

Мне слишком много чувств – не лучше пыток…

И стал я думать наконец, что это —

роман, прочитанный в то молодое лето,

и, хоть и было всем тогда так больно,

я принял в нём участье

лишь невольно…

Он глаза опустил. Оставляю его я в покое.

Всё рассказал он Татьяне, – и будет с него.

Вообразите ж, каково всё это выслушать было Татьяне,

как её этот правдивый и напряжённый рассказ взволновал…

а вдруг убил его чтоб показать кто круче

нет значит это был несчастный случай

зачем так напилась

сегодня не пойду с тобою

Слёзы блеснули в глазах у обоих.

Евгений подавлен. Она смущена.

Обоим сейчас передышка нужна.

Прости, читатель, если ждал клубнички:

Не впору ей на этой быть страничке.

Веселой оргии не будет в этот вечер.

Но шанс…

остался он.

Читатель, не сердись: до скорой встречи.