Первая депеша — Первый прием — Первый ресторан — Первая (и последняя) вилла — Яша Кедми и его контора

Особенность января 1992 года — все первое, все в первый раз в моей дипломатической практике.

Первая депеша. Назвал ее “К перспективам российско-израильских отношений”. Излагаю содержание.

Государственные интересы России можно сформулировать так:

во-первых, недопущение новой войны на Ближнем Востоке, содействие процессу мирного урегулирования и,

во-вторых, использование экономического, научно-технического и предпринимательского потенциалов Израиля для облегчения перехода России на рельсы рыночной экономики.

За двадцать с лишним лет мы приучили арабов к тому, что кладем яйца только в их корзину. Теперь они обижаются. В определенной степени охлаждение наших отношений с арабами неизбежно и даже полезно. Но — как видится из тель-авивского угла — наступило переохлаждение. Наверное, было бы целесообразно сделать ряд шагов, выравнивающих положение.

Отрабатывая общий подход к ближневосточному урегулированию, следовало бы, как мне представлялось, иметь в виду два обстоятельства. Американцы играли, и будут играть первую скрипку. И — на здоровье. В конце концов, они работают и на нас, на наши интересы. Вторая скрипка — тоже не плохо. Если, конечно, играть на ней, а не просто держать в руках. Это — первое. И второе. В данном случае переговоры, если угодно, самоцель. Прочного мира не будет еще долгое время. Переговоры важны сами по себе. Почти незаметно, но все-таки они меняют атмосферу, дают опыт общения. Наша задача — не давать “советы”, не предлагать — особенно, когда не просят, — варианты, а терпеливо внушать сторонам, что только они сами и только сидя за одним столом могут найти решения, устраивающие всех.

Как это не парадоксально, — здесь я перехожу ко второй группе проблем, — но, несмотря на то, что мы три десятилетия поносили Израиль, несмотря на то, что антисемитизм в СССР долгое время был почти официальной политикой, несмотря на мытарства, унижения, оскорбление человеческого достоинства, которые испытал каждый еврей, желавший уехать из нашей страны, — несмотря на все это в Израиле сохраняется, если не иметь в виду всегда возможные исключения, доброе, благожелательное отношение к России и к русским.

Такой фон облегчает налаживание устойчивых, выгодных для России связей с Израилем. Здесь придется решать две специфические задачи. Первая: восстановить доверие к нам со стороны “наших” евреев. Вторая: начать, наконец, решительную борьбу против антисемитизма в России.

Чтобы решить первую задачу, нужно ясно и четко продемонстрировать на деле, что правительство России решительно изменило отношение к “советской” алие.

Раньше, продолжал я, мы с удовольствием и злорадством сообщали о трудностях, с которыми сталкиваются репатрианты. Теперь надо принципиально изменить позицию. Россия должна ощущаться каждым эмигрантом не как враждебная территория, а как прочный тыл. Сказанное относится не только к евреям, но и к сотням тысяч русских, разбросанных ныне по всему свету.

Решение второй задачи выходит за рамки компетенции посольства. Но считаю нужным подчеркнуть: пока мы будем закрывать глаза на антисемитизм, снисходительно относиться к антисемитам, пока сохраняются трудности в развитии еврейской культуры, в обучении ивриту и идишу, строительстве синагог и т. п., отношения с Израилем будут лишены той прочности, основательности, устойчивости, которые отвечали бы интересам России.

Такова была моя самопрезентация. Немного наивно, может быть. И, как мне потом пытались разъяснить, не совсем по чину. Начальству не нравится поучительный тон. Но это я мог пережить. Беда в другом. Отсутствовала обратная связь. Мои размышления по общим, концептуальным вопросам уходили в песок. Не только в данном случае. Вообще. МИД, как правило, молчал. Ведь ответ — это ответственность. А людей, которые не боятся взять на себя ответственность, никогда не было слишком много.

Еще одна беда. У нас поначалу не было условий для приема и отправки шифротелеграмм. Поэтому приходилось, накопив энное количество депеш, посылать дипломатов в Никозию или в Каир, где шифросвязь была задействована. На Кипр летали. В Каир ездили двумя машинами через Синай. Это было и накладно, и очень неудобно.

Впрочем, поездки в Каир имели свои плюсы. Во-первых, постепенно все дипломаты и их семьи смогли за казенный счет познакомиться со столицей Египта, осмотреть пирамиды. Во-вторых, продукты в Египте раза в два с лишним дешевле, чем в Израиле. Поэтому синайский продовольственный путь энергично использовался для наполнения “продовольственных корзин” сотрудников посольства. В основном мясом во всяких видах.

Первый прием. Отмечался День независимости Мьянмы (Бирмы по-старому). О проблеме с языком уже говорилось. Была еще проблема галстука. У меня с галстуками всегда были нелады. Не умел их завязывать и не любил носить. Хотя несколько лет пытался себя перевоспитать, покупал всякие пижонские галстуки (даже бабочки!), просил друзей их завязывать, снимал и надевал через голову. Но в “Известиях” с галстуками было покончено. Переход в МИД меня не поколебал. Поскольку галстук входил в комплект парадного мундира, то при вручении верительных грамот я был во всей официальной красе. Потом снял и уж навсегда. Тут нет никакого принципа, просто — так мне удобнее. Сначала пари заключались: придет Бовин в галстуке или без. Но скоро привыкли. У меня были союзники. Всегда без галстука появлялся бывший “американский шпион”, а потом израильский министр Натан Щаранский и почти всегда — генерал Рафаэль Эйтан.

И последнее о галстуках. В Москву прибыл премьер-министр Израиля Рабин. Предстоит встреча с Ельциным. Меня включили в список допущенных. Накануне толпимся где-то в МИДе. Заместитель министра и более низшие чины. “А.Е., — обращается ко мне заместитель, — когда пойдете к Ельцину, не забудьте надеть галстук”. Все заинтересованно затихли. “По поводу моей формы одежды, — сказал я, — только жена может давать мне указания”. Пауза. Хихикать низшим чинам нельзя. А Ельцин даже не заметил…

Первый ресторан. В смысле — русский ресторан. Таковым оказалась “Березка” (позже по непонятным для меня причинам переименованная в “Rendez-vouz”). Русский ресторан отличается от израильского (еврейского, марокканского, йеменского, румынского и какого угодно) прежде всего, естественно, кухней. Но не только. Еврей приходит в ресторан, чтобы чуть выпить, побольше закусить, посидеть и поговорить. “Русский” еврей приходит в ресторан, чтобы гульнуть. Поэтому гремит музыка. Поэтому танцы до упаду (и не только в переносном смысле). Что неудобно (с московской точки зрения) — события начинают разворачиваться не раньше 9 –10 часов вечера. Видимо, “среднему классу” не обязательно торопиться утром на работу. Когда я приехал в Израиль, таких ресторанов было, может быть, десятка полтора. Когда уезжал, далеко за первую сотню перевалило. “Русские идут” — как в той знаменитой картине…

В “Березке” приходилось бывать неоднократно. Со знаменитостями и без. Из знаменитостей: Алла Пугачева — и в пьющем виде и в непьющем, Евтушенко, Рязанов, Малежик и мн. др. Появляясь в Тель-Авиве теперь уже в приватном порядке, я не обхожусь без ритуального визита в бывшую “Березку”.

Давно знаю первый постулат Пардо: “Все, что есть хорошего в жизни, либо незаконно, либо аморально, либо ведет к ожирению”. Но, увы! Любимым заведением был “Кавказ”. Там колдовал мой друг бакинец Илюша Шамаилов. Ему помогали неизменно очаровательные Алла и Офра. Илюша готовил великолепный хаш. Выше всяких похвал была осетрина на вертеле с гранатовым соусом (в скобках: евреям можно есть только ту рыбу, у которой имеются плавники и чешуя; осетр по второму признаку не проходит; и тем не менее — o tempora! O mores! — в одном из киббуцев на севере Израиля стали покупать мальков в Краснодарском крае и выращивать осетров. Не знаю, как сейчас обстоит дело, но боюсь, что “батька Кондрат” лишил-таки “сионистов” некошерной пищи). Не могу не упомянуть об огурцах и красных помидорах домашнего посола.

В “Кавказе” выгуливались гости политического плана. Устраивали мы там и свои коллективные посиделки: дни рождения, проводы, просто хорошее настроение — бывает ведь и такое. Теперь команда сменилась, и Илюша жалуется: экономный дипломат пошел, дома гуляет…

Разогнался — не остановлюсь. Из ресторанов израильских любимых два. № 1 — “У Бени-фишермана”. В старом яффском порту, на самом берегу моря. Рыбаки-оптимисты стоят с удочками. Пахнет водорослями. Шумит волна. Когда штормит — приходится отодвигаться. Летом — открытая веранда под крышей из пальмовых листьев. В меню в основном рыба, которую тут же готовят на мангалах и противнях. Но главное — для меня — “морские гады”, то есть абсолютно, по всем признакам не кошерные, но отменно вкусные креветки и кальмары (желательно с чесночным соусом). Судя по обилию коренных израильтян, кошерность пищи их не особенно заботит.

В конце октября 1996 года Беню — по моему наущению — посетил Е. М. Примаков с “сопровождающими лицами”. Все — и “морские гады”, и настроение министра — было на уровне. На уровне были и тосты. Меня всегда поражало, как разительно меняются в общем-то нормальные люди, когда становятся сопровождающими лицами и находятся рядом с тем, кого сопровождают. Конечно, доброе слово и кошке приятно. Конечно, прав Окуджава, призывая нас говорить друг другу комплименты. Но… Не буду углубляться, всем понятен смысл этого самого “но”, выше которого, как почему-то утверждают французы, уши не растут. Я сидел, слушал, а в голове проворачивались строки Пастернака:

Может быть стоило “озвучить”, да жалко было Евгения Максимовича.

Однако этот вечер запомнился другим. Министр объявил громко и всем то, что каждый из нас уже слышал потихоньку и по отдельности: Бовина сменит Михаил Леонидович Богданов. Выпили за здоровье Богданова.

О любимом ресторане № 2 расскажу позже.

Первое бракосочетание. Оно состоялось в посольстве 21 января. Все как положено. Жених и невеста, цветы, шампанское. Даже музыка.

Теперь — по порядку. В Израиле не существует гражданского брака. Браки заключаются только “по законам Торы”, а это значит, что и жених, и невеста должны быть иудейского вероисповедания. Но такое совпадение встречается — особенно в наши дни — далеко не всегда. В принципе может выручить международное право. Если, например, жених (или невеста) имеют российское (бразильское, немецкое и т. п.) гражданство, то брак может быть заключен в соответствующем посольстве (консульстве). При том, конечно, понимании, что это не противоречит законам и правилам Израиля.

Мы не видели такого противоречия. Во-первых, согласно действующему в Израиле Положению о полномочиях консулов, последние имеют право “совершать акты бракосочетания в случае, когда хотя бы одна из сторон является подданным данного консула”. Во-вторых, Государство Израиль признает браки, заключенные за границей. В ходу два варианта. “Смешанная” пара может отправиться на Кипр и там заключить гражданский брак. Это обойдется примерно в 1000 долларов. Такая же пара может через адвоката направить заявление в Парагвай (почему именно в Парагвай, никто не знает), и через некоторое время она получит свидетельство о браке.“Парагвайский” брак стоит дороже. Но зачем Кипр, зачем Парагвай, рассуждали мы, если с точки зрения международного права территория посольства не менее “заграница”. Да и не у всех найдется лишняя тысяча долларов…

Однако в МВД Израиля рассуждали иначе. Израильские чиновники не признавали действительными браки, заключенные в посольствах (консульствах).

Все мои попытки убедить министров внутренних дел и юстиции, — а я встречался с ними неоднократно, — что позиция Израиля, особенно на фоне признания “кипрских” и “парагвайских” браков, выглядит весьма нелогично, что она ставит в трудное положение множество людей, не увенчались успехом. Причем собеседники не ограничивались религиозными соображениями. Массовый наплыв иностранцев в Израиль, говорил мне в августе 1996 года министр внутренних дел Э. Суисса, стал “настоящим бедствием”. В стране 100 тысяч нелегальных рабочих. И власти, подчеркивал министр, боятся, что консульская “лазейка” может быть использована для заключения фиктивных браков с целью получения легального статуса теми, кто права на такой статус не имеет.

В общем нервов пришлось потратить много. Хотелось облегчить участь женихов и невест. Не получилось. Но проблема осталась. И нынешние методы ее решения не представляются адекватными. Так что революция еще предстоит…

Первый мошав. Мошав — это кооперативное сельскохозяйственное поселение, где сочетаются элементы коллективного и частного хозяйства. Как правило, частное производство соседствует с коллективными формами снабжения и сбыта. В Израиле примерно 400 мошавов (160000 человек в них), которые дают около 40 % сельскохозяйственной продукции.

Мошав, в который мы отправились вместе с Яаковом Кедми, был расположен на горе Кармель. Цель визита — особенности национальной охоты. На кабана, в частности. Но по погодным условиям пришлось ограничиться лишь знакомством с охотничьими трофеями, добытыми накануне.

Несколько слов о Кедми (в советском “девичестве” — Яша Казаков). Я познакомился с ним в конце 80-х, когда в Москве начала работать израильская консульская группа.

Яша довольно часто курсировал между Москвой и Иерусалимом, представляя так называемое Бюро по связям с еврейством Советского Союза (ныне — СНГ), которое, хотя и работало под мидовской крышей, подчинялось непосредственно премьер-министру Израиля. Кодовое название — “Натив” (“Путь”). Разновидность “спецслужб”. Бюро было создано в 1953 году для налаживания и поддержания контактов с евреями Восточной Европы и Советского Союза, поощрения алии, организации доставки евреев в Израиль. Работники Бюро всегда отличались неформальным подходом к делу, хорошим знанием обстановки и людей, умением проникать туда, куда дипломатам путь был закрыт.

После того как выезд евреев из Советского Союза (стран СНГ) был разрешен, условия и формы работы Бюро заметно изменились. Стало меняться и отношение к нему в Израиле. Главными критиками и сторонниками закрытия Бюро выступают МИД и Еврейское агентство (Сохнут). Они полагают, что свободный выезд евреев снимает основания для существования Бюро. Длительное время атаки на Бюро не выходили за рамки дворцовых интриг. Не жаловал Бюро и Мосад. “Классикам” разведки мешала конкуренция “дилетантов”.

Во второй половине 90-х годов напор на Бюро усилился. В докладе, который был подготовлен государственным контролером Мирьям Бен-Порат и представлен премьер-министру Пересу, говорится о разбухании штатов Бюро, произвольных добавках к зарплате под предлогом “секретности”, выходе представителей Бюро в Москве из-под контроля посла и т. п. и т. д. Для проверки обвинений, содержащихся в докладе, Перес создал комиссию во главе с генералом в отставке Рафаэлем Варди. В защиту Бюро выступили Президиум сионистского форума и комиссия кнессета по алие и абсорбции.

Драка продолжалась и при правительстве Нетаньяху. В апреле 1997 года в газетах появились сообщения о ликвидации Бюро и передаче его функций в МИД и Мосад. Позже эти сообщения были опровергнуты.

Думаю, что атаки на Бюро в значительной мере связаны с фигурой Я. Кедми. Это умный, собранный человек, хорошо ориентирующийся в израильских и московских коридорах власти. Зная себе цену, он вел себя слишком — по чиновничьим канонам — самостоятельно, мог перечить начальству, иметь и высказывать свое мнение. Что многим не нравилось, хотелось поставить его на место, вернее, лишить места.

В Израиль Кедми репатриировался в 1969 году. В 1978 году по рекомендации премьер-министра М. Бегина был взят на работу в Бюро, а в 1990 году стал заместителем начальника Бюро. Во время нашего посещения мошава Кедми еще не знал, что скоро Шамир назначит его руководителем Бюро.

Мне и в Москве, и в Израиле было интересно встречаться и разговаривать с ним. Именно по его приглашению я оказался в Израиле в октябре 1991 года.

Знакомство наше, естественно, продолжалось, и когда я прибыл в Израиль в новом качестве. Продолжается оно и сейчас, когда я убыл из Израиля и снова оказался в старом качестве — журналиста. В новом качестве (в качестве генерала-пенсионера) теперь оказался и Яша. Укатали-таки Сивку крутые горки. Не соглашаясь с критикой в адрес “Натив”, Кедми 30 ноября 1998 года подал Нетаньяху прошение об отставке. Премьер отставку отклонил. Взрыв произошел в самом конце апреля 1999 года, когда письмо Кедми, содержащее критические оценки позиции премьера, было оглашено по телевидению. Сам Кедми свою причастность к “утечке” документа отрицает. Как бы то ни было Нетаньяху разбушевался. Кедми наотрез отказался предаться самокритике и хлопнул дверью.

Поскольку Кедми теперь уже не был связан правилами чиновничьей субординации, он поделился с журналистами своими мыслями по поводу Нетаньяху. Поверхностный, невежественный, склонный к показухе, нечестный — такие эпитеты использовались. “Я обязан предупредить общественность, — сказал бывший глава Бюро по связям, — что Биньямин Нетаньяху — опасный премьер-министр для Израиля. Опасен его образ мыслей, опасен путь принятия им решений, и это может привести государство к трагедии”. Думаю, что выступления Кедми способствовали провалу Нетаньяху на выборах 1999 года.

Наши спецслужбы, разумеется, не жаловали ни “Натив”, ни лично Кедми. Но мои отношения с Яшей лежали в другой плоскости, никак не “специальной”…

Но вернемся в год 1992-й, вернемся в мошав. Нас встречали крепко сбитые, обветренные люди, офицеры-отставники. Расположились в помещении мастерской, где ремонтировались ружья, набивались гильзы, еще что-то охотничье делалось. Хозяин, его звали Додо, расстелил на столе газеты. На них навалили всяческую снедь. Почему-то запомнились жареные утки и копченые кабаньи ребра. Разговор шел обо всем и на всех доступных языках. Постепенно — русский посол еще был экзотикой — стали подтягиваться соседи. Кончилось все пением казацких песен с Кубани. Кармелевские деды пели по-русски, хотя значения слов текста давно уже не помнили. На прощанье загрузили багажник копченой кабанятиной. Было, чем отчитываться перед коллективом.

Много поездил по стране, благо — маленькая. Убежден, что вот такие встречи дают гораздо больше для понимания глубинных настроений, атмосферы, политической температуры, чем дипломатические рауты или беседы с начальством.

Вечером после “охоты” я встретился с корреспондентом латвийской газеты “Советская молодежь” Инной Каневской. Интервью отражает проблемы и настроения тех дней.

Сообщив, что посол потчевал ее кабанчиком, журналистская дама перешла к вопросам.

— А.Е., глупо, конечно, спрашивать, но существует такой парадокс: когда человека назначают послом, скажем, в Польшу или Китай, все воспринимают это совершенно нормально. А вот если в Израиль, народ волнуется: “А он что — еврей?”

— Надо сказать, что все иностранные корреспонденты с этого вопроса и начинают — сразу видно, что Вы уже из другого государства. А наши, обычно в конце беседы, застенчиво улыбаясь и запинаясь, выдавливают из себя: “Простите, пожалуйста, слухи всякие ходят, а Вы действительно не еврей?” Вот так. Я уж не знаю, право, все мои дедушки, бабушки из города Шацка Рязанской губернии. По-моему, там от самого Рождества Христова никаких евреев не было. Так что слухи не оправданны. К сожалению.

— Я спросила это не просто так. Мне кажется, чтобы работа в чужой стране пошла успешно, нужно полюбить эту страну, а в данном случае немного “объевреиться”.

— Должен сказать честно, что я действительно люблю страну пребывания. Очень много занимался Израилем, был против той антиизраильской позиции, которую мы занимали почти 30 лет — это было большой ошибкой. Потом как-то так вышло, что моя первая жена была еврейкой, и я понимал, какие проблемы стоят перед этим народом.

Здесь я прерву интервью, чтобы углубиться в волнующую многих тему своего еврейства. У меня есть друг — Леон Аршакович Оников. Типичный армянин тбилисского разлива. Долгие годы работал в аппарате ЦК КПСС, но никогда не был антисемитом. Даже написал секретарю ЦК Демичеву записку о необходимости изменить политику в “еврейском вопросе”. А теперь я предоставлю слово самому Оникову. Несколько абзацев из его статьи “Как я стал евреем в аппарате ЦК КПСС”.

“Финал был смехотворным. В столовой, во время обеденного перерыва, зав. Сектором телевидения Гриша Оганов, армянин, как и я, лукаво прищурившись, вдруг спрашивает меня: “Леон, кто ты по национальности?” Отвечаю в той же тональности: “Шотландец”. — “Нет, брат, ты — еврей. И числишься в тайном списке евреев аппарата ЦК под номером 21”. — “Очко”, — невольно вырвалось у меня.

Последующие события, — продолжает Оников, — убедили меня, что такой список (разумеется, неофициальный…) действительно существовал. Под номером один в нем значился Г.Цуканов — первый помощник Л.Брежнева… По какому признаку заносились имена в этот список сказать трудно… В этом списке, кстати, числился и нынешний посол в Израиле А.Бовин. Почему? Видимо, он объективно высказывался по “еврейскому вопросу”. Меня не раз спрашивали, не еврей ли Бовин. Отвечал: нет. Я лично был знаком с его матерью, родственниками — русские люди. На таком же основании, если речь идет о добрых чувствах к какому-либо народу, его можно считать не только евреем, но и турком”.

И далее Оников вспоминает забавную историю.

“Входит как-то ко мне Бовин в кабинет. Это было в начале 80-х. Он тогда уже работал в газете “Известия”. Спрашивает: “Ты не знаешь, старик, зачем меня вызывает Зимянин? Чувствую, не для дружеских объятий”. Я не знал. Звоню своему приятелю — помощнику Зимянина. И он не знает. Спрашиваю: “За что, Саша, как ты сам думаешь, тебя могут звать на экзекуцию?” — “Видимо, — отвечает, — за турок. Дело в том, что я был недавно в Болгарии и резко отозвался о притеснении турок, назвал это геноцидом. Болгарские “друзья” тут же, оказывается, донесли об этом советскому послу, а тот “настучал” в ЦК”.

Я, — пишет Леон, — с Бовиным был совершенно согласен. Будучи за год до него в той же Болгарии, я видел, как нагло тогдашнее руководство “оболгаривало” турок, лишая их национальных школ, запрещая говорить на родном языке. Вот и получалось, по “аппаратной логике”, что раз вступился в защиту турок — значит, сам турок. Пишешь о евреях — еврей. И все тут.

Через несколько дней звоню Бовину, спрашиваю, в чем было дело. “Не в турках, — отвечает, — в… Сталинграде”. Оказывается, Бовину, недавно выступавшему перед ленинградским партийным активом, был задан вопрос: “Правда ли, что Волгоград будет переименован в Сталинград?”

Бовин ответил: “Слухи есть. Будет он переименован или нет, не знаю. Но, по-моему, переименовать необходимо. Большинство советских людей рождены после войны. Им следует знать имя человека, который допустил немцев до Сталинграда”.

Вот такая была еврейско-турецко-сталинградская история. Кстати, за турок мне тоже попало. Но вернемся к интервью.

— Давайте поговорим теперь о русском посольстве. Наверное, проблем множество, ведь все нужно начинать заново.

— Самая первая проблема — нет здания. Мы занимаем несколько комнат на 15-ом этаже офиса. Людей крайне мало, у нас огромные очереди к консулам, и посетители недовольны, потому что мы не успеваем проворачивать все это. Живу пока здесь, в “Хилтоне”, но в ближайшее время перееду на представительскую виллу… Там и будет мой “белый дом”, где будем жить со старухой. В Москву, которая требует сокращения штатов, напишу, чтобы повара не присылали — я сам умею готовить, и старуха умеет. А если прием, попрошу помочь…

Вот такие первые проблемы. Самые простые — дом, люди, квартиры. Ну а политические, они — нормально, все потихоньку… Мы должны собирать информацию, сообщать в Москву о том, что здесь происходит, какие проблемы, и разворачивать отношения. О сотрудничестве пока очень трудно говорить, потому что такой хаос в Москве. Допустим, есть какие-то проекты интересные, а с кем там разговаривать? К счастью, мои местные партнеры это прекрасно понимают, и кое-что все-таки сделать пытаемся.

— Ну а охрана у Вас есть?

— У нас сидит солдат, такой мальчик Мотя с автоматом. Вроде нас охраняет. Вокруг него девочки, тоже солдатки. Больше никого нет. Ко мне из службы местной обращались — дескать, Вам не нужна охрана? Я сказал, вроде пока не нужно. До первого покушения, а там посмотрим…

Вот обо всем этом пишу в Москву. Объясняю, прошу, требую. Хочу в феврале на недельку слетать в Москву, буду просить начальство лично сюда приехать и посмотреть на наши беды. Да и старуху свою наконец привезу сюда… Думаю, устроит взбучку за виллу, скажет: “Как тебе не стыдно!” Она не любит этого.

— Ну, пусть привыкает. Все-таки положение обязывает.

— Она считает, что все эти приемы — глупая затея и пустые разговоры. Она — специалист по эстетике, прекрасный преподаватель. И я боюсь, что здесь ей будет тяжело, потому что я — то на работе, а она одна будет бегать по всем этим комнатам…

— Вы когда приехали, здесь уже были какие-то эмигрировавшие друзья?

— Близких не было, но знакомых много, да и новыми уже обзавелся. Так что я не чувствую себя одиноким в неслужебном плане. В домах бываю совершенно разных — и в наших, и в еврейских. Иногда по делу, иногда просто так потрепаться, в баньке посидеть.

— А баньки здесь какие?

— Сауны. Такие же, как везде.

Очень много уходит пока времени на протокольные встречи. Надо наносить обязательные визиты и послам, и министрам. О погоде приходится говорить, а это безумно скучно. А в общем довольно приятные люди оказываются. Правые, левые — не важно. Тут не в политике дело. Просто умные и образованные люди. Везет…

— В Израиле сейчас гастролирует весь цвет нашей культуры. Встречаетесь ли Вы со звездами, ходите ли на концерты?

— Конечно. Был в гостях у пианиста Петрова. Юрий Темирканов недавно гастролировал. Тоже посидели после концерта. Сегодня утром с Аллой Борисовной беседовал. Позвонил ей, говорю: “Приезжайте ко мне”. Нет, отвечает. “Я — звезда. Я Вас приглашаю”. Сразу частушка вспомнилась: “С неба звездочка упала…” Поеду обязательно…

— А.Е., наши эмигранты часто обращаются к Вам за помощью или советом?

— Да. Это очень интересный момент. Я первый раз был в Израиле в 1979 году. Тогда все было сложно. Нам вообще не разрешалось встречаться с бывшими согражданами. Но поскольку я был главой делегации, то сказал: “Мужики, к нам это не относится. Беру ответственность на себя”. И мы встречались. Так вот тогда, грубо говоря, из ста человек всего два или три говорили, что им здесь плохо, и они хотят назад. А вот сейчас из ста человек, ну я не знаю, тридцать, может, сорок, но двадцать уж точно, говорят: зря мы приехали, надо было оставаться… А другие двадцать, может, так не скажут, но очень недовольны. И парадокс в том, что я, посол русский, их успокаиваю. Говорю: друзья, что же вы так нервничаете? Вы только приехали, вы не знаете языка. Здесь плохо с тем, с этим, но ведь не может же все быть сразу. Поживите немножко, выучите язык, не ленитесь, вот тогда все образуется.

То есть — в чем парадокс? Раньше ведь все было наоборот. Когда евреям здесь было плохо, не было квартир, работы, мы у себя в Москве злорадствовали… А вот теперь, как посол России я спрашиваю премьер-министра: почему так происходит? Я переживаю за этих людей. Да, они здесь… но это люди, за которых я тоже несу ответственность… Шамир стал объяснять… Понятно все: страна ведь не резиновая, и все трудно, и меняется психологическая обстановка…

…Раньше репатрианты были “штучным товаром”, а сейчас — масса. Все получается по Эйнштейну. Его как-то спросили, как популярно объяснить теорию относительности. Очень просто, ответил Эйнштейн: в Германии я еврей, а в Америке — немец. Здесь — то же самое. Тот, кто в России еврей, в Израиле становится русским. “Русских” здесь не очень любят, потому что — конкуренция. Навалом врачей, инженеров, музыкантов, а они все едут и едут.

…Многие все еще живут нашими старыми советскими понятиями. Вот пишут письма: дорогой товарищ посол! Я — ветеран, приехал сюда, а жить негде. Позвоните нашему мэру, пусть мне вне очереди дадут квартиру. Я пишу ему ответ: вполне понимаю Ваши беды, но ведь я не могу вмешиваться во внутренние дела Израиля. Так что не взыщите. Еще чаще просят помочь устроиться на работу. В общем срабатывает московский менталитет. Я сочувствую этим людям, но помочь могу только в политическом плане. Хожу по министрам…

— Ну а те, кто все-таки решил вернуться. Проблема есть?

— Проблемы нет (есть, конечно, проблема, но тогда я еще многого не знал и был слишком наивен. — А. Б.). Самый легкий вариант, если есть родственники, которые готовы принять, или есть доллары на покупку квартиры. Но даже если ничего этого нет, мы поддерживаем их просьбы. Ничего страшного, вернутся, будут снимать угол. Как-нибудь образуется.

Тут такие бывают письма, что нарочно не придумаешь. Парень один дезертировал из нашей группы войск в Польше, попал сюда. Пишет: скажите, пожалуйста, какое наказание меня ждет в России за дезертирство? Если, скажем, не больше двух лет, то черт с ним, я вернусь. Но если больше, то еще подумаю…

— А кто больше хочет вернуться — молодежь или старшее поколение?

— Старшее… Легче всего адаптируются подростки. Вот здесь в гостинице носят чемоданы, убирают коридоры. Разговорился с одним парнишкой. Учу, говорит, иврит, поднакоплю денег — пойду учиться……

— … Возможно в России покончить с антисемитизмом?

— До войны, где-то с 30-х до 40-х годов у нас не было антисемитизма. Я, например, до 18-ти лет вообще не знал, что есть евреи. То есть знал, конечно, но как-то абстрактно. Потом приехал в Ростов, поступил в Университет. Еврейская община в Ростове была большая. Моя первая юрфаковская любовь была еврейка. И первая жена — тоже. Вот тогда я впервые узнал, что есть такая проблема.

— Но откуда же это опять вылезло?

— Был такой сочинитель анекдотов — Кольрабик (пардон, так написано в газете, я же имел в виду всего лишь Карла Радека). Он спросил: “В чем разница между Сталиным и Моисеем?” И ответил: “Моисей вывел евреев из Египта, а Сталин — из Политбюро”. Тогда выбили всю еврейскую верхушку, а потом уже после войны началось… Почему? Не знаю, не могу ответить на этот вопрос. Может быть, хотели отвлечь людей от реальных проблем на таком знакомом материале. Отрезать советских евреев от влияния Израиля. Не знаю.

Помню, когда началось “дело врачей”, я был обручен. Моя невеста работала адвокатом в Краснодаре, а я заканчивал 5-й курс. Она прислала телеграмму: “Освобождаю тебя от всех обязательств”. А я каждый вечер приходил к своей будущей теще, которая ждала ареста. А она ведь воевала — вся огромная еврейская грудь в орденах и медалях. Приходил, чтобы хоть как-то поддержать. К счастью, все обошлось.

Сейчас, конечно, все по-другому. Хотя существует “Память” и пр. Но все-таки это локализовано, ограничено. А в общем плане, мне кажется, все меняется к лучшему. С другой стороны, проблема эта тысячелетняя, поэтому сразу она исчезнуть не может.

— А вот Вы лично, как посол, что-то можете сделать в этом плане?

— Могу только писать начальству, что если вы хотите иметь хорошие отношения с Израилем, — а это нам нужно и выгодно, — то уровень антисемитизма можно, по крайней мере, довести до “приемлемого”. В Америке тоже есть антисемитизм, и во Франции, и в Англии. Но, скажем так, “патология в норме”. Так вот нам хотя бы дойти до такой нормы, а потом будем идти дальше…

— Как Вы себя чувствуете в новом качестве? Может, на первых порах не очень уверенно?

— Нет, никакой неуверенности быть не может, потому что я был журналистом, а журналисту неуверенным быть нельзя. Но я не чувствую себя начальником. Ну, вот, например, у меня шофер. Как обычно принято? Посол идет на концерт, а шофер ждет его в машине. Мы — вместе ходим, он сидит рядом со мной, вместе слушаем музыку…

Или я сажусь бумагу сочинять, а мне говорят: поручите нам, мы сделаем. Черт побери, думаю, правильно. Но мне легче самому, чем объяснять, что и как. Понимаете, у меня 20 лет не было подчиненных, и я был счастливейшим человеком! А тут давать команды всякие…

— А крепкое словцо любите?

— Я могу выматериться, но это не ругательство, а выражение эмоций. Это все понимают.

— Нескромный вопрос: какая зарплата у посла?

— 1581 доллар и 44 цента. Почему центы? Не знаю. Здесь говорят так: “Лама? — Каха!”, то есть: “Почему? — Потому!” По сравнению с послами даже самых маленьких государств, это нищенская зарплата. Но у нас так принято испокон советских веков.

— Женщины обычно покупают духи, тряпки, игрушки. А посол?

— Я люблю одеколоны, лосьоны хорошие. У меня на работе всегда стоят. Когда устаю, усы намажу, и усталость проходит. Продукты надо еще покупать.

— На свои?

— А как же!

— Ну, они здесь дешевые.

— Продукты здесь дорогие. Израиль — очень дорогая страна. Поезжайте в Египет, рядом, там все дешевле.

— А гостиница?

— Квартира идет за государственный счет. Вот снимаем виллу. Что там надо? Белье постельное — за мои денежки. А то, что для приемов, за счет посольства. Конечно, трачусь и на одежду. Купил пять хороших рубашек, в Москве не найти моего размера. Скоро лето. Надо эти…

— Шорты?

— … Бермуды! Старуха моя сказала: только попробуй. Я тебя убью в этих бермудах!..

— Ваш прогноз: когда, наконец, Россия станет крепкой державой?

— Я думаю, лет через пятьдесят. Моисей вел сюда евреев из Египта сорок лет, а здесь ведь все рядышком — вот тебе Египет, а вот — Израиль. Сорок лет водил по Синаю, пока не умер последний человек, который-помнил египетское рабство. Вот и у нас, как я думаю, должен умереть последний, кто помнит сталинское рабство. И тогда уже будет новая Россия… — Вы много путешествовали по свету. Ваш любимый город?

— Вы знаете, я всю жизнь прожил в городе, я — урбанист по натуре. И вот Нью-Йорк — воплощение урбанизма. Мне ужасно нравятся эти каменные джунгли. Нью-Йорк — это мегаполис, где перемешаны все культуры, это сгусток энергии, это сколок со всего мира. В каменных джунглях я чувствую себя, как рыба в воде. А второй любимый — Иерусалим. Это совершенно другое. Куда ни ткни, — все это пережито, обо всем прочитаны горы литературы, это все — святая земля. Я — атеист по убеждению. Но это святая земля не потому, что есть Бог, а потому, что здесь творилась история, ее делали люди, сотворившие Богов.

Кстати, когда Вы будете в Иерусалиме, Вас обязательно поведут в мемориал Катастрофы — Яд Вашем. Там есть зал, посвященный убиенным детям. Описать это невозможно. Память о каждом ребенке — свеча, соединяющая с Богом. Таков замысел. Но, по-моему, после этого зала в Бога верить невозможно. Нет и не может быть Бога, который допустил все это…

Неважно есть Бог или нет, но когда вы заходите в храм Василия Блаженного, в Собор Парижской Богоматери или в киевскую Софию, вы приобщаетесь к колоссальному средоточию человеческого духа, гения! Понимаете? Вот это главное. А Иерусалим — он весь такой. Белый, раскиданный по холмам…

— А Москва?

— Извините, наши я не беру. Тут совсем другие критерии”.

После “того разговора, который — приятно вспомнить! — шел под копченые кабаньи ребрышки, прошло почти семь лет. Кое-что я бы сегодня уточнил. Но было так, как было.

Первая (и последняя) вилла. В конце января закончились поиски резиденции. Практически весь дипломатический корпус жил в пляжном пригороде Тель-Авива Герцлии-Питуах. Но я предпочел держаться подальше от этой ярмарки тщеславия. Остановились на вилле в другом пригороде — Савьоне. 19 января подписали договор об аренде. Далеко от моря, больше тишины, простора, зелени. Одноэтажный дом, сад, бассейн. Главное требование, — чтобы можно было принимать гостей (до ста человек). По сравнению с резиденциями многих других послов наша выглядела довольно бледно. Но на большее не было денег (эта стоила поначалу 5500 долларов в месяц). Впрочем, все относительно. “Как в кино!” — сказала моя Лена Петровна, когда увидела наше обиталище.

Первые радости быстро кончились. Вечно что-то портилось и ломалось. Особенно часто подводил кондиционер (что при 40-градусной жаре портит настроение). Петровна нервничала, мне доставалось. За ремонт должен был платить хозяин, но уж больно ему не хотелось… Спорили. Договаривались. А цены все росли.

Несколько раз пытались найти что-нибудь подешевле, не получалось. Убожество сплошное. А мы все-таки Россия…

Поначалу вилла не охранялась. В сентябре 1994 года в одну прекрасную ночь нас обворовали. Забрались через сад в кухню. Стащили что-то из техники и кошелек с деньгами (около 6000 шекелей). Услышав, видимо, мой храп, ретировались. Но без паники. Визитные карточки вынули из кошелька и аккуратно положили на полку в кухне.

Пришлось бить челом, чтобы поставили будку с солдатом. После долгих препирательств поставили. Однако солдаты, насквозь пропитанные демократией, воспринимали свою службу скорее всего как пребывание на даче. Спали на травке, собирали орехи, слушали музыку, приглашали в будку друзей и подруг. Я испробовал разные способы укрепления караульной дисциплины. Помогало слабо. В конце концов обратился к министру общественной безопасности Израиля с письмом.

“Уважаемый г-н Кахалани!

Каждый день, когда я вижу солдата с автоматом у входа в мою резиденцию, мне хочется поблагодарить Вас и Всевышнего за заботу о безопасности моей семьи и моих вещей.

Зная о том, какое важное значение для взаимопонимания между нашими странами имеет обмен опытом, я попросил МВД России прислать мне выписку из Устава караульной службы. Этими правилами руководствуются российские солдаты, охраняющие посольства и резиденции в Москве. Наверное, и Вам будет интересно прочитать эту бумагу.

Возможно, я ошибаюсь, но мне в голову пришла следующая мысль. Может быть, и солдатам ЦАХАЛ, находящимся на постах около посольств и резиденций, российские правила пойдут на пользу. Если Вы со мной согласитесь, я готов распечатать указанные правила крупными буквами (на иврите) и вручить персонально каждому, кто дежурит у резиденции.

Приложение по тексту на 1 л.

Искренне Ваш

А. Бовин”.

Далее следовало приложение.

ВЫДЕРЖКА ИЗ УСТАВА КАРАУЛЬНОЙ СЛУЖБЫ ПО ОХРАНЕ ПОСОЛЬСТВ И РЕЗИДЕНЦИЙ ПОСЛОВ

Солдату, находящемуся на посту, запрещается:

приглашать в караульное помещение (будку) девушек, друзей и родственников,

лежать на газоне и загорать во время дежурства,

купаться в бассейне,

кормить соседских кошек и собак,

разбрасывать мусор и объедки рядом с караульным помещением,

мыть машины на территории резиденции.

Солдат, находящийся на посту, должен быть одет по уставу в опрятный мундир, застегнутый на все пуговицы. Он должен встать и открыть ворота, когда проезжают (проходят) посол или его гости”.

Не дожидаясь ответа министра, я, действительно, вручил свое сочинение солдатам, их взводному и ротному. Юмор, кажется, был оценен.

С солдатами связан еще один занятный эпизод.

По моей просьбе перед виллой была поставлена скамейка. Она заменяла мне завалинку, на которой приятно посидеть после работы. В один прекрасный день скамейка исчезла и была обнаружена на новом месте метрах в ста от прежнего. Выяснилось, что мэрия перенесла скамейку по настоянию живущей напротив соседки. Соседка жаловалась, что на этой самой скамейке и вокруг нее собираются солдаты, их друзья и шумят до поздней ночи. Скамейку вернули. Но мэр написал мне письмо, в котором просил убедить солдат “не использовать скамейку таким способом, который мог бы причинить беспокойство соседям”.

Я постарался убедить. Хотя, на мой слух, количество децибел, исходящих от скамейки, не превышало допустимой нормы. Просто соседка попалась нервная.

Первые гости. В январе принимал Г. В. Старовойтову, С. А. Ковалева, А. И. Вольского.

К визиту Вольского наш МИД отнесся прохладно (“человек Горбачева”). Но тут его принимали на полную катушку, включая встречу с премьером.

С Галиной Васильевной беседовали несколько раз. Интересно и обо всем. Воспользовавшись ее положением при президенте, решил сделать ход конем, прыгнуть через голову МИДа. Просил передать Ельцину записку о наших главных болячках (нет здания, нет шифросвязи, нет кадров). Не знаю, получил ли Ельцин эту бумагу, во всяком случае результат был нулевой.

Проблемы здания и связи, как будет видно, в конце концов были решены. Проблему кадров решить нельзя. Она решалась все время.

Вообще гостей было навалом. И модно, и близко. А для посольства — и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что много интересных людей, живая связь с Россией. Плохо, потому что гости требуют времени и внимания. Но мы старались держать марку русского гостеприимства.

Кадры. Первые разногласия. Получаю бумагу от заммининдел Г. Ф Кунадзе. Рекомендует советником по культуре известного писателя А.Г.Алексина. Отклоняю рекомендацию. Однако она повторяется с добавлением того, что жена рекомендованного превосходно владеет английским языком.

Еще раз возражаю. Пишу о том, что мне нужны не просто “хорошие люди”, а именно — специалисты. Прошу больше не поднимать вопрос об Алексине.

Больше не поднимали. Через некоторое время Алексин появился в Израиле, но не как российский дипломат, а как обычный репатриант, “оле хадаш” (новый, значит, олим). В своих интервью он объяснял выезд из России нападками и угрозами со стороны антисемитов.

Тем временем шел не простой процесс притирки посольского коллектива к ненастоящему послу. Чистяков считал, что я слишком либерален, слишком “добр”, настаивал на большей требовательности и строгости. Упреки в какой-то мере — в мидовской мере — были справедливы. Меня мало волновали внешние формы отношений, манера поведения. Я не любил суету как признак усердия. Старался не устраивать разносов, не повышать голос, хотя не уверен, что это мне всегда удавалось. Взывал к совести, но тоже не всегда получалось. Народ был разный. Сказывались и рыночные ветры, подувшие из Москвы. Патология, по моим оценкам, имела место. Но была пока в норме. И, значит, можно было работать.