Четвертая молодость была прожита в Израиле. Она изображена в книге «Записки ненастоящего посла. Из дневника» (М.: Захаров, 2001). Есть и non-вариант, то есть сокращенный по просьбе издателя текст под названием «Пять лет среди евреев и мидовцев, или Израиль из окна российского посольства» (М.: Захаров, 2000). Для нынешней книги можно было бы, наверное, дать простую выжимку из уже изданного. Но это как-то скучно. Поэтому попытаюсь двигаться другим путем. Попытаюсь кратко, очень кратко объяснить две вещи. Первая: что такое Израиль, откуда он взялся и почему никак не помирится с арабами (с палестинцами). И вторая: чем же я пять лет занимался в Израиле.

Прежде чем мы очутимся в Израиле, хочу ввести еще одну тему. Обычно, когда назначают посла, когда уезжает посол, это проходит как-то незаметно для общественности. Но журналист, да еще популярный — незаметно не получилось. Коллеги обсуждали, задавали вопросы. Два интервью в качестве иллюстрации.

Спрашивает политический обозреватель «Известий» Виталий Иванович Кобыш.

«В. К. По правде говоря, как-то не верится, что после того, как в течение двадцати лет мы могли зайти друг к другу что-то обсудить, о чем-то поспорить, вскоре такой возможности не будет. Ну да ладно. В свойственной тебе манере сразу перейду к делу.

Александр Евгеньевич, при всей твоей богатой фантазии тебе когда-нибудь приходила в голову мысль, что ты станешь послом в Израиле?

A. Б. Об Израиле в таком контексте не думал. Но сама идея переквалифицироваться в дипломаты не была мне чужда. Еще в застойные времена я просился послом в Люксембург. Начальство не сочло. Тебе, сказали, работать надо. А потом — двадцать лет в „Известиях“. Было интереснее ездить по разным странам, чем сидеть в одной.

И все же двадцать лет на одном месте — это, пожалуй, многовато. Теряется острота восприятия проблем, восприятия жизни. Видимо, поэтому снова появилась охота к перемене мест. Начал, как говорится, зондировать почву.

Как это часто бывает, все решила случайность. Я находился в Иерусалиме, когда туда прилетел Панкин. Мы встретились. И светлая мысль пришла ему в голову…

Потом — ступеньки инстанций. И, наконец, звонок Горбачева.

B. К. Это, так сказать, поверхность, внешняя сторона событий. А по существу?

А. Б. О „существе“ мне самому трудно судить. Могу лишь высказать предположение. Дело в том, что я считал нашу ближневосточную политику односторонней и настаивал на ее корректировке. И когда корректировка началась, мне предложили принять в ней активное участие. Не только обозревать, но и делать.

В. К. Не страшно было так круто, резко менять жизнь?

A. Б. Были всякие переживания. Я ведь больше двадцати лет занимаюсь Ближним Востоком и понимаю, куда еду. Вот уж действительно, покой нам только снится… А с другой стороны, это же очень интересно — налаживать после двадцатичетырехлетнего перерыва хорошие отношения с не совсем обычной страной. Но вые проблемы, новые люди, новые обстоятельства. Все это — великолепные тонизирующие средства. Глядишь — помолодею.

B. К. Не хочется сбиваться на банальности, но не обойтись без вопроса: в чем ты видишь свою главную функцию на новом месте?

A. Б. Отвечаю банальностью: восстановить хорошие отношения с Израилем. Можно более конкретно и менее банально. Там почти полмиллиона „наших“ евреев. Это — полмиллиона оборванных нитей. А я хочу соединить, срастить их.

B. К. Думал, что ты поставишь на первое место ближневосточное урегулирование.

A. Б. Заниматься урегулированием можно и не имея посла в Израиле. Но конечно же теперь откроются новые возможности.

B. К. Ты веришь в возможность мирного урегулирования в обозримом будущем?

A. Б. Нет, не верю. Нынешнее поколение политиков не способно подняться над враждой, подозрительностью и дать народам справедливый прочный мир. Но я убежден, что — при тесном взаимодействии США и ССГ — новую войну на Ближнем Востоке можно не допустить. Переговоры, которые ведутся сейчас, не дадут конкретных результатов, но они полезны, потому что ведут к медленным, подчас незаметным изменениям общей атмосферы.

B. К. Ты — первый посол, с которым мне приходится беседовать после того, как СССР стал ССГ. Вручая верительные грамоты, от чьего имени ты будешь выступать?

A. Б. Естественно, от имени ССГ, от имени главы ССГ, президента Горбачева. Одновременно я буду чувствовать себя и послом России, и послом других членов конфедерации. Кстати, мне очень не нравится наименование — Союз Суверенных Государств. Я бы предпочел другое — Евро-Азиатское Содружество Народов. Но тут я бессилен.

B. К. Насколько я понимаю, республики, прости, независимые суверенные государства, готовые подписать Союзный договор, претендуют на то, чтобы в наших зарубежных дипломатических учреждениях работали их представители. Как ты к этому относишься?

A. Б. Вполне положительно. Я сам заинтересован, чтобы в составе посольства были специалисты, представляющие, скажем, Минск или Алма-Ату.

B. К. Но уж без Биробиджана тебе, по-видимому, не обойтись. Как-то неловко, по-моему, формировать состав посольства в Израиле без представителей еврейского населения.

A. Б. Мне нужны умные, относительно молодые люди, знающие прежде всего иврит. А откуда они будут: из Биробиджана, из Бельц или из Рязани — какая разница?

B. К. Значит, ставка на молодежь. Ну а если в поле твоего зрения окажется блистательный специалист, но ему за пятьдесят, ты ни в коем разе не возьмешь его в свою „команду“?

A. Б. Нет правила без исключения.

B. К. Так, стальной Бовин становится чуть мягче. Я это приветствую. Пойдем дальше. Известно, что твои интересы и познания не ограничиваются Ближним Востоком. Это с одной стороны. С другой, Тель-Авив — это такая вышка, с которой далеко и многое видно. Очевидно, я не ошибусь, предположив, что посольство станет центром анализа проблем, выходящих за пределы Ближнего Востока?

A. Б. Мне не нравится в данном случае слово „центр“. Но безусловно, чтобы понять проблемы Ближнего Востока, надо выйти за его пределы. И этим в меру нашей профессиональной подготовки мы будем заниматься.

B. К. Один сугубо личный вопрос. Нет желания — можешь не отвечать. Ты не танцуешь фрейлехс?

A. Б. Я — человек дисциплинированный. Если будет нужно, если это будет соответствовать нашим государственным интересам, то станцую.

B. К. Теперь, Александр Евгеньевич, мне остается пожелать тебе успешной работы на дипломатической ниве. Но я не прощаюсь с тобой как с политическим обозревателем. Убежден: работа только над дипломатическими депешами тебя не устроит. Так что до встречи на страницах „Известий“.

А теперь спрашивает Лена Березницкая из „Независимой газеты“.

— Александр Евгеньевич, поздравляю вас с назначением послом в прекрасную страну Израиль.

— Спасибо. Но „прекрасная“ — это спорно. Недавно я употребил такой же эпитет и встретил возражения. Люди, долго жившие в Израиле, сказали, что это глухая провинция, страшно идеологизированное общество. Приеду — попробую разобраться.

— С каким настроением вы отправляетесь в „страну пребывания“?

— Немножко боюсь, как там все сложится. Но больше надеюсь. И, знаете, надеюсь на наступление четвертой молодости.

— Почему именно четвертой?

— Ну, третья, как и у всех, наступила в 50 лет. И к 60 стала иссякать. А тут — такая встряска, океан новых ощущений. В общем, начинается четвертая молодость.

— В связи с нашими последними внутренними переменами кем вы себя ощущаете — послом непонятного Союза или России?

— Прежнего Союза нет и не будет. Следовательно, я представляю некое образование, составленное из осколков Союза ССР, представляю главу этого образования, который пока именуется „президент СССР“. Я уже сейчас чувствую себя слугой даже не двух господ, а больше. Я должен отстаивать и интересы России, и интересы Казахстана, и интересы любого участника возможной конфедерации.

— Россия наложила руку на посольства уже существующие. В Израиле его пока вообще нет. Вы сейчас обсуждаете такие моменты?

— Эти „моменты“ решаются не мною. Я представляю ту власть, которая реально будет существовать.

— Посольство будет в Иерусалиме или Тель-Авиве?

— Конечно, в Тель-Авиве. Мировое сообщество не признает Иерусалим столицей Израиля, и посольства находятся в Тель-Авиве. Консульство арендует сейчас пятнадцатый этаж одной из башен на берегу моря. Для посольства придется искать участок земли и здание.

— Сколько человек и кто будет работать в посольстве?

— Для начала 14 дипломатов и 14 технических сотрудников. Часть людей там уже есть. Остальных будем подбирать. Я выдвинул три критерия: ум, молодость (вокруг сорока лет), знание иврита. Возможны, разумеется, компромиссы. Но буду драться.

— А та мевина иврит? (Вы знаете иврит?)

— Буду учиться, вот учебник. Понимаю, что не смогу говорить, как коренной израильтянин, но для посла будет достаточно.

— А ваша жена, Лена Петровна, собирается учить иврит?

— Наверное, нет. У нее будет много всяких других хлопот.

— Евреи будут работать в посольстве?

— Специально такую задачу не ставлю. О критериях отбора я уже сказал. Но при прочих равных преимущество будет отдано еврею.

— А как насчет нынешних сотрудников консульства при погонах, их, наверное, больше половины?

— Ваши „данные“ давно устарели. Другие времена, другие пропорции. Давайте рассуждать серьезно. В каждой стране, играющей какую-то роль на мировой арене, есть внешняя разведка, которая использует посольство как „крышу“. Это относится и к ЦРУ, и к СВР, и, я очень извиняюсь, к МОССАДу. Важно, чтобы соблюдалась мера. Мера — по количеству и мера — по нахальству. Об этом придется позаботиться.

— Много времени ушло на получение агремана? Наверное, не полчаса, как у Панкина?

— Нет, ведь там был прямой звонок президента премьеру. Для меня потребовалось побольше времени. И дело не в личности, а в бюрократизме. Идет бумага, она поступает на один стол, потом ее кладут на другой, потом на следующий. Например, после того, как президент в Кремле подписал указ о моем назначении послом, эта бумага на стол министра иностранных дел попала через сорок восемь часов, хотя от Кремля до МИДа за полчаса пешком можно дойти. Нормальная работа нормальной государственной машины. И у них так же.

— Когда Шеварднадзе пришел руководить МВС, у вас не возникло предчувствие, что он что-то переиграет с вашим назначением?

— Такого предчувствия у меня не было. Кстати, первым человеком, с которым я беседовал, узнав о том, что подписан указ о моем назначении, был именно Шеварднадзе. Он опытный человек, которого я глубоко уважаю. И мне хотелось узнать из первоисточника, что же конкретно мешало последние два-три года установить дипотношения с Израилем, почему все время тянули. Я приехал к нему в ассоциацию, и Эдуард Амвросиевич рассказал мне, как все это было.

— А нам вы можете это рассказать?

— Не уверен. Если в самой общей форме, то его блокировали. А детали принадлежат истории и ему. После этого разговора я еще раз убедился, что наши позиции практически совпадают. Поэтому уход Панкина и приход Шеварднадзе не должны отразиться на моем положении.

— Какой будет в ближайшее время наша политика на Ближнем Востоке?

— Я абсолютно уверен, что, если у нас не произойдет какого-то тоталитарного, консервативного переворота, — а возможно все, что не противоречит законам физики, — мы будем продолжать корректировку, выравнивание своей ближневосточной политики с учетом и арабских, и еврейских интересов. Будем ориентироваться не на идеологические соображения, как раньше, а на наши государственные интересы. Интересы же заключаются в том, чтобы в этом регионе мира, который не так далеко от нас, было спокойно, чтобы живущие там „наши“ евреи (а их уже полмиллиона) не чувствовали себя отторгнутыми, отверженными их прежней родиной, чтобы укрепились связи экономические, культурные, технические. Все это будет полезно и для них, и для нас.

— Что касается самого урегулирования ближневосточного конфликта, вы здесь оптимист или пессимист?

— Я так скажу. Я стратегический оптимист и тактический пессимист. Сейчас и до конца XX века я не вижу каких-либо реальных предпосылок установления прочного, справедливого мира. Пока мы с американцами будем вместе, нам удастся не допустить новой войны. Это главное, что мы можем сейчас сделать. Параллельно должны идти поиски мира. Если нынешняя конференция не приведет к конкретным результатам, то будет устроена следующая. Ведь то, что евреи и арабы сидят и разговаривают, — уже огромный прогресс. Посадить их за один стол — это казалось утопией, но посадили все же. И дальше надо будет идти по этому пути. Хотя я понимаю, что данное поколение политиков не сможет найти компромисс. Потом, через какое-то время, появится новое поколение людей и появится новая политика.

— Вы уже не сможете писать для „Известий“?

— Я думаю, что договорюсь: скажем, раз в две недели, раз в месяц буду давать колонку. Конечно, послу трудно это делать. Но Герасимов из Лиссабона показывает, что можно.

— Вы два раза были в Израиле, что вам больше всего понравилось из израильской кухни?

— Вы знаете, у меня большое подозрение, что израильской кухни нет. То, что мы называем еврейской кухней в России и на востоке Европы, в других районах мира вовсе не воспринимают как еврейскую. Скажите марокканскому еврею про форшмак или редьку с гусиным салом, он скажет: при чем здесь еврейская кухня? Есть рестораны еврейской кухни в нашем понимании. Только там не щука фаршированная, а фаршированный морской окунь. По-моему, основная „тональность“ израильской кухни — арабская и средиземноморская. Хумус, маслины, фрукты, баранина, разные морские гады, которых я очень люблю.

— Но морские гады — это в основном не кошерное.

— Я в этом пока не очень разбираюсь. Со мной как-то в ресторане был такой казус: я съел котлету и потом попросил официанта принести стакан холодного молока. „Простите, не могу, — услышал я. — У нас кошерный ресторан, а от приема мяса до приема молока должно пройти двенадцать часов“.

И самое важное: все мои высказывания относительно израильской кухни прошу рассматривать как чисто дилетантские. Возможно, все как раз наоборот.

— Вы не боитесь, что наши бывшие сограждане на улице вас просто задергают?

— Это уже все происходило. Так примерно: „Ой, товарищ Бовин, можно за вас подержаться?“ Я жил в гостинице и писал на веранде статьи для „Известий“. Так вся округа приходила на меня посмотреть, детей и внуков приводили. Мы много разговаривали. Тяжело живут люди вот этой последней волны, очень тяжело. Кроме молодых, конечно.

— Это внимание вам приятно?

— В общем — да, приятно. Иногда немного раздражает. Но я уже привык. Кстати (или не кстати), о раздражении. В мою последнюю поездку рядом со мною был весьма образованный человек, уехавший из России лет двадцать назад. Он прекрасно говорит на иврите, досконально знает историю Израиля. За двое суток общения с ним я очень много получил. По духу он убежденный, стопроцентный израильтянин, принципиально не учит детей русскому языку: „Они израильтяне — и все“.

И вот, когда ко мне подходили люди, ахали и охали, я чувствовал, что он сердится. Что вы нервничаете, говорю ему, это же так естественно. Нет, отвечает, они в Израиле, они — израильтяне и не должны так себя вести…

— Наверное, в ваших силах будет способствовать тому, чтобы чисто технически облегчить людям получение обратно советского гражданства?

— Конечно, я буду стараться это делать. Интересы личности должны быть выше интересов государства.

— Если встанет выбор между государственными интересами и интересами этих людей, в чью пользу вы сыграете?

— Мой выбор будет в пользу людей. Я вижу свою главную функцию в решении гуманитарных задач. А именно: соединить эти 500 тысяч ниточек или хотя бы начать этот процесс. Я считаю, что он отвечает и нашим государственным интересам. Вот это и есть, как сейчас модно говорить, человеческое измерение политики.

Вполне допускаю, что говорю слишком размашисто, без нюансов и оговорок. Но я еще слишком журналист и не овладел пока дипломатической вязью.

— Вам тоже придется соблюдать субботу, все закрыто, учреждения не работают.

— Ну и пожалуйста, жалко, что ли. И в Израиле не лыком шиты. Например, в субботу еврею даже на кнопку лифта нажать нельзя. Но, извините, им же надо как-то ездить. Так в гостиницах есть субботние лифты, которые автоматически останавливаются на каждом этаже. И все довольны.

— Всегда поговаривали, а в связи с новым назначением еще больше, что в вас течет еврейская кровь.

— Не знаю, к сожалению или к счастью, но еврейской крови во мне нет. Мои родители, мои бабушки и дедушки родом из города Шацка Рязанской губернии. А там, по-моему, от Рождества Христова ни одного еврея не было.

Почему „поговаривают“? Может быть, потому, что я всегда был принципиальным противником антисемитизма и не лил грязь на Израиль. Может, потому, что моей первой женой была еврейка. А скорее всего потому, что таким путем хотят скомпрометировать меня в глазах определенной части населения.

— Когда говорят о евреях, автоматически возникает вопрос об антисемитизме.

— Вы правы. В стране происходят противоречивые процессы. С одной стороны, реальный государственный антисемитизм начинает постепенно терять свои позиции. И я уверен, что эта тенденция будет прогрессировать. Но с другой — грязная пена гласности. Право говорить получили не только противники антисемитизма, но и его сторонники. Отсюда — всякого рода листовки и газетенки черносотенного пошиба…

— Насколько велика, по-вашему, опасность антисемитизма сегодня?

— Мне трудно об этом судить, потому что я не еврей. Я не чувствую этого своим „нутром“. У меня нет психологического критерия для оценки ситуации. Все же мне кажется, что дело идет к лучшему.

— У вас там большой круг знакомых отсюда?

— Не слишком большой, но есть.

— Когда вы в 1979 году посетили Израиль, многие, наверное, спрашивали у вас совета: ехать или нет. Ведь тогда мало кто ездил туда и обратно.

— У меня всегда была одна и та же позиция: ты сам выбираешь свою судьбу, сам решаешь, уезжать или нет.

— Какова была реакция на ваше назначение палестинцев и Израиля?

— С палестинской реакцией я не знаком. Можно предположить, что она достаточно сдержанная. Реакция израильских представителей — позитивна. Но это никого не удивляет.

— Когда вы работали в ЦК, там был хоть один еврей?

— „Половинки“ были. Насчет „единиц“ я не уверен, надо посмотреть архив отдела кадров.

— На высоком уровне как-то проявлялся антисемитизм?

— Не слышал, трудно такое представить.

— Ну, не на заседаниях, а на охоте?

— Я не ездил с начальством на охоту. Там же, где я бывал, такого не слышал. Мне кажется, демонстрировать антисемитские настроения, говорить о них вслух считалось плохим тоном».

Как видите, я довольно расплывчато представлял, чьим же п ослом мне предстоит быть. Но тут все быстро встало на свои места. Хуже было с журналистской привычкой размышлять вслух. В МИДе молчание не только золото, но и карьера. О чем — после очередного интервью — мне шепотом сказали. Но с золотом в МИДе была напряженка. А из карьеры я давно вырос. Так что в удовольствии поболтать с журналистами себе не отказывал.

Получив сшитый на мою нестандартную фигуру посольский мундир, я 18 декабря загрузился в самолет «Аэрофлота».

 

Посольство и посол

В Израиль тогда советские самолеты не летали. На рейсы других авиакомпаний нужна валюта, коей не было. Поэтому долетел я до Каира. Оттуда на машине через Синайский полуостров. Так что въехал в Тель-Авив, как здесь писали, с черного хода.

Как условились, вручение верительных грамот назначено на 23 декабря.

Почему-то говорят и пишут: верительные грамоты, то есть во множественном числе. Хотя бумага, документ, грамота — она одна. Привожу полностью:

ПРЕЗИДЕНТ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК М. С. ГОРБАЧЁВ

( М. Горбачев )

ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ХАИМУ ГЕРЦОГУ ПРЕЗИДЕНТУ ГОСУДАРСТВА ИЗРАИЛЬ

Скрепил ( Э. Шеварднадзе )

Ваше Превосходительство,

Министр Внешних Сношений СССР

Следуя политике укрепления сотрудничества между народами и желая способствовать развитию дружественных отношений между Союзом Советских Социалистических Республик и Государством Израиль, я решил назначить при ВАС ГРАЖДАНИНА Александра Евгеньевича БОВИНА в качестве своего Чрезвычайного и Полномочного Посла.

Москва, Кремль

Аккредитуя гражданина Александра Евгеньевича БОВИНА настоящей грамотой, прошу ВАС, ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО, принять его с благосклонностью и верить всему тому, что он будет иметь честь излагать ВАМ от моего имени и от имени Правительства Союза Советских Социалистических Республик.

11 декабря 1991 года

Вот эту грамоту я и вручил президенту Израиля. Выпили шампанское. Мило побеседовали. Договоренность была такая: до 30 декабря я представляю Советский Союз, после — Россию.

Все было как положено. Мотоциклисты, почетный караул, красный ковер. И весь я в черном мундире с золотым шитьем. Ну прямо как швейцар в пятизвездочном отеле.

Торжество, праздник. А на душе кошки скребли. Последний раз поднимался красный флаг. Последний раз играли наш гимн. Последний посол погибающей великой империи.

Внутреннюю напряженность разыгрывавшейся сцены чувствовали многие.

«Одно из ярких впечатлений 91-го года, — писал вечный диссидент (и у нас, и у них) Владимир Свирский, — вручение верительных грамот президенту Израиля послом Александром Бовиным.

Я издавна уважаю Бовина, как, впрочем, всех, кто так или иначе „бодался с дубом“. Занятие это только на первый взгляд кажется бессмысленным и бесперспективным.

Церемонии, подобные той, о которой идет речь, вообще представляются мне своего рода бутафорским атавизмом. А к этой примешивалось еще нечто фантасмагорическое.

Я наблюдал за ней по телевидению. Появляется посол, напоминающий облаченный в мундир самовар, — вот уж кому генеральство — а должность-то генеральская, и мундир генеральский — как маршалу Язову балетная пачка. Чувствуется, что Бовин и сам это понимает и мечтает только о том, чтобы поскорее облачиться в привычную рубашку.

Бовин — посол! Да где?! В Израиле! Какой фантаст мог такое предсказать еще пять лет назад?

Верительные грамоты подписаны человеком, уход которого уже предрешен. Поднимается флаг уже несуществующего государства — ну разве не фантасмагория! Раздаются начальные аккорды уже мертвого гимна — последнее официальное исполнение. Оркестранты, вероятно понимая трагикомическую значимость момента, стараются изо всех сил».

* * *

В еженедельнике «Знак времени» от 27 декабря говорилось: «Александр Бовин — посол несуществующего государства, вручение им верительных грамот — самое фантастическое событие в истории дипломатии».

Приятно войти в историю дипломатии. Не менее приятно войти в историю поэзии. Меня ввел туда Анатолий Добрович, сочинивший «Сонеты Бовину»:

I

II

Поэзия примирила меня с прозой. Разговор, прервавшийся, к сожалению, не вчера и не позавчера, надо было начинать снова…

* * *

Не все встречающие ограничивались «поклоном в пределах протокола». Далеко за рамки протокола вышли советы, которые дал мне лидер «русского» Израиля Натан Щаранский. 3 января 1992 года в «русской» газете «Время» было опубликовано письмо Щаранского:

«Уважаемый господин посол, барух ха-ба, добро пожаловать в Израиль!

Искренне — Натан Щаранский ».

Должно быть, Вы ощущали некоторую неловкость в тот день, когда вручали верительные грамоты нашему президенту. Слушая советский гимн, слова которого — „Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь“ — нам с Вами так хорошо знакомы, Вы не могли не сознавать, что это — последние мгновения того самого „навеки“.

Тем не менее Ваше положение более прочно, чем могло показаться. Верительные грамоты, подписанные уходящим в отставку президентом Горбачевым, были чистой формальностью. Но в то же время Вам выразил доверие куда более надежный и последовательный в своих действиях человек — моя мама.

„Бовин? Посол в Израиле? — сказала она. — Прекрасный выбор! Кажется, это был единственный советский журналист, который не обливал грязью тебя и других диссидентов“.

Моя 83-летняя мама, должен заметить, — явно не тот человек, который с легкостью вручает верительные грамоты.

Однажды такого рода грамоту безуспешно пытался получить от нее в Москве кагэбэшник „по особо важным поручениям“. Он надеялся, что ее письмо поможет ему добиться аудиенции у меня, одиноко царствовавшего в карцере Чистопольской тюрьмы. Но мама, зная, что я дипотношений с КГБ не поддерживаю, в письме ему отказала, лишившись тем самым и возможности послать продукты и приветы с воли сыну. Вот почему выражение ею Вам доверия — дело нешуточное.

Сейчас, когда у Вас есть новый лидер, новый флаг и признание моей мамы, настало время идти вперед и улучшать отношения между нашими странами. И начинать надо, естественно, с того, что каждая сторона чистосердечно покается в грехах прошлого и постарается загладить обиды, нанесенные другой стороне.

С Вашей стороны мы были свидетелями разрыва отношений и усилий поставить вне закона Израиль и сионизм, передачи оружия нашим врагам, финансирования и подготовки террористов, нападавших на наших граждан. Ну и, конечно, последовательная политика дискриминации и насильственной ассимиляции советских евреев.

Я в порыве самоочищения честно пытался проанализировать все прегрешения, которые наша страна совершила по отношению к Вашей. И нашел, наконец, одно: в 1956 году агенты МОССАДа выкрали экземпляр секретной исторической речи Хрущева и передали его западной прессе.

Господин посол, я готов использовать все свое влияние, чтобы убедить правительство моей страны больше никогда не красть тексты речей Ваших руководителей. Надеюсь, Вы тоже признаете былые ошибки Вашей страны в отношениях с нами и предпримете усилия для их исправления.

Впрочем, важность прошлого в его влиянии на будущее. Обновленная Россия пересматривает свои отношения со всеми народами и должна сформировать новое отношение к евреям, не повторяя ошибок прошлого.

В скором времени Вы узнаете, что израильтяне обожают давать советы. Следующая часть моего письма — это советы.

Не закрывайте перед советскими евреями ворота. Не превращайте их вновь в заложников или предмет торговли. В условиях острой нужды в устойчивой валюте это может показаться соблазнительным. Но если из шести лет гласности можно извлечь хоть один серьезный урок, он заключается в том, что даже частичная свобода возбуждает аппетит к полной. Точно так же частичное порабощение невозможно без возврата к полному тоталитаризму брежневской эпохи.

Отнеситесь серьезно к ширящемуся антисемитизму. Разочарование, голод и отчаяние приводят к поискам козла отпущения. Вы можете списать эту реакцию на демократические права граждан. Но обязанность демократического правительства, в частности, — обращать внимание на деятельность групп, угрожающих демократии, и ограничивать их влияние.

Когда пять лет назад президент Хаим Герцог почувствовал, что действия одной из политических партий Израиля угрожают демократическим правам национальных меньшинств, он использовал всю предоставленную ему власть, чтобы изолировать эту партию и свести к минимуму ее влияние. В то же время президент России пока не выступил с какими-либо критическими замечаниями в адрес „Памяти“, доктрина которой является колоссальной угрозой и для евреев, и для демократов в России.

Постарайтесь стать честным посредником в мирном процессе на Ближнем Востоке. Моральное право страны, веками проводившей политику экспансии и захватившей территории у всех своих соседей — от Финляндии до Японии, требовать от Израиля „отступить со всех фронтов“ и „возвратить территории их законным хозяевам“, как сказал на конференции в Мадриде бывший министр иностранных дел СССР, — более чем сомнительно.

Ваше место сопредседателя мирной конференции — это следствие вашей ядерной мощи; и это место вы будете занимать по праву только в том случае, если перестанете вооружать ближневосточных диктаторов. Вы ведь хорошо знаете из собственного опыта, что не так важны цели, официально провозглашаемые тоталитарными режимами; в действительности вся их мощь направлена на то, чтобы удовлетворить амбиции диктатора. Оружие, которым вы их снабжаете, никак не может содействовать мирному процессу.

Не пытайтесь использовать Израиль как арену для своей пропаганды. Шестистам тысячам советских граждан, приехавшим сюда за последние двадцать лет, бессмысленно рассказывать сказки, и именно они — лучший из всех возможных щитов против таких попыток. Но эти же 600 000 человек могут быть использованы как мост в отношениях с Западом. Их знание вашей экономики и понимание ситуации, помноженные на опыт, полученный при освоении западных технологий, могут быть применены с обоюдной пользой.

Деловые связи помогут вам в модернизации экономики, а торговля между нашими странами снабдит вас продовольствием, одеждой и другими потребительскими товарами. Мы же с удовольствием купим у вас лес, уголь и нефть.

Надеюсь, что, памятуя обо всем этом, господин посол, Вы оправдаете доверие, оказанное Вам моей мамой.

Позже мы неоднократно встречались со Щаранским. Нас объединяло общее неприятие галстуков. Он никогда не вспоминал об этом письме, которое показалось мне бестактным. Правда, друзья его говорили: брось, не обращай внимания, у каждого свои комплексы…

И чтобы кончить тему «меня встречают», приведу заметку «Кресло для посла» из еще одной «русской» газеты «Новости недели» (20.01.92):

«Гости и хозяева Иерусалимского культурного центра выходцев из бывшего СССР были несказанно удивлены и польщены, когда у дверей здания остановился лимузин и из него вышел посол России в Израиле.

„Я пришел посмотреть фильм“, — сказал Александр Бовин.

„Прекрасно! Заходите, располагайтесь“, — любезно пригласил гостя художественный руководитель центра Виктор Фишер, указывая на ряд кресел.

Бовин улыбнулся и попробовал присесть. Однако не тут-то было! Могучее тело посла никак не вмещалось в стандартное театральное кресло.

После минутного замешательства Фишера осенило: он снял перегородку между двумя креслами, и Бовин со вздохом облегчения уселся.

Служащие решили сохранить „посольское кресло“ для последующих визитов русского дипломата в их центр».

Все это выглядит очень мило. Но — шалости «свободной» прессы. В центре этом я бывал неоднократно. В кресла вписывался без проблем. Просто журналисты решили порезвиться. Благо моя корпуленция дает к этому основания.

* * *

Чтобы сбросить давление, распиравшее журналистов, в январе — феврале я устроил несколько пресс-конференций. Все внешнее обилие вопросов укладывалось в три, пожалуй, темы.

Первая. Что происходит в России?

Эту тему мы в данной главе обсуждать не будем.

Вторая. Что вы думаете о мирном процессе? Чего хочет Россия? Вы верите в возможность достижения прочного мира?

Обо всем этом обстоятельно поговорим позже.

Третья. Вам не боязно браться за дело, которым вы никогда не занимались? Или: не кажется ли вам, что в таких сложных «точках» полезнее был бы дипломат-профессионал?

Вот с этой темы мы и начнем.

Конечно, смена профессии, переход на работу, которой раньше вплотную не занимался, направление в «сложную точку» переживались не просто. Но слово «боязнь» здесь не подходит. Я долгие годы был потребителем продукции, которую выдают послы. Я знал слишком многих послов, а некоторых — даже хорошо. И поэтому не видел оснований для боязни.

Беспокоило другое: дать качество, в минимальный срок развернуть посольство, создать работоспособный коллектив, сделать посольство заметным в Израиле.

Успокаивал себя тем, что посольство — как, например, Театр на Таганке или банк «Русский кредит», как Усачевские бани или концерн «Панинтер» — нормальная иерархическая, бюрократическая структура, где принимаются сигналы на входе и выдаются на выходе, где есть вертикаль подчиненности и распределение функций. Жизнедеятельность любой организации такого типа давно предопределена бессмертными законами Паркинсона и законами Мэрфи.

Не могу удержаться.

Бритва Хэнлона: не усматривайте злого умысла в том, что вполне объяснимо глупостью.

Второй постулат большого пальца: простая и приемлемая ложь полезнее сложной и непонятной истины.

Первое правило неполноценности начальства: не давайте понять своему начальнику, что вы — умнее.

Закон Конвэя: в любой организации всегда найдется человек, знающий, что там на деле происходит. Его-то и надо уволить. Таким образом, чтобы успешно руководить любой конторой, будь то посольство или министерство, надо лишь знать (чувствовать), к какой ситуации применима та или иная максима. Не уверен, что я всегда чувствовал (знал) это, но всегда стремился к этому.

Бюрократические структуры отличаются друг от друга по разным параметрам. Но главный — конечная продукция.

* * *

Конечная продукция посольства — анализ того, что происходит в «стране пребывания» (на мидовском арго так называют страну, где аккредитован посол), и рекомендации относительно того, что лучше бы сделать или что лучше бы не делать. Качеством анализов и рекомендаций определяется качество работы посольства.

Здесь я не видел больших трудностей, поскольку последние тридцать лет в основном занимался анализом самых различных сюжетов и, если спрашивали, давал советы.

Нет, ошибаюсь, трудность была. Раньше я, как правило, имел дело с непосредственным потребителем анализов и советов. Это предполагало живой обмен мнениями и, если нужно, рабочую корректировку. Теперь же между посольством и конечным потребителем (министром, а иногда и президентом) существовал механизм оценки посольской продукции. Механизм — это люди: Иванов, Петров, Сидоров. И я далеко не всегда был убежден, что они в состоянии отделить важное от второстепенного.

Одно время, чтобы повысить качество продукции, ввели такой порядок. Если информацию докладывают президенту, ставится литер «А». Если министру — литер «Б». И в конце каждого месяца нам сообщали, сколько кто заработал. Или радуйся, или рыдай, но исправляйся. Подымай качество до президентского уровня. Сначала мы, то есть те, кто пишет, переживали. Потом собрались как-то, поговорили, оценили способности Сидорова и Петрова и решили не расстраиваться.

Процентов на девяносто информация состоит из ежедневных шифрограмм. Можно писать тематические справки. Более серьезный жанр — политические письма. Помню, месяц отпуска потратил на такое письмо. Заранее предупредил министра (уже Примакова). Послал ему. Как говорится, ни гугу! Больше писем не писал. Раз в год сооружаются политические отчеты. Итоги года и предложения. Для сотрудников посольства — нужная, полезная работа. Позволяет оторваться от ежедневной суеты и внимательно посмотреть: что же сделано, где слабые места, куда вести дело.

Важная проблема — источники информации.

Повседневная жизнь страны пребывания наиболее полно отражалась в СМИ. И посольство активно пользовалось ими. Но для МИДа это было слишком пресно. Нынешние телебоссы используют понятие «статусность». Если в передаче участвует кто-то из начальства, со статусностью порядок. Так и в МИДе. Высоко ценятся ссылки на руководителей. У меня здесь почти не было проблем. С президентом и премьером виделся и обстоятельно беседовал несколько раз в году. С министрами иностранных дел иногда случались осечки: выражая свое фе по какому-либо поводу, они могли мурыжить меня неделями. Но это редко бывало.

Беда тут в том, что статусность источника не гарантирует статусности информации. Президенты и премьеры говорят обычно общеизвестные, банальные вещи. Чтобы получить важные сведения, надо спуститься на пару уровней ниже. Но статусность пропадает. Приходилось крутиться.

Поскольку журналиста из меня вытравить уже было невозможно, то я мотался по стране, бывал там, куда послы не заглядывают, встречался с «народом». Именно это позволяло держать руку на пульсе страны пребывания.

В общем, если подвести черту под производством посольской продукции, то оно сводилось к

— получению правильной, неискаженной картины происходящего,

— выявлению господствующих тенденций и

— подготовке практических рекомендаций.

Все это принимало товарный вид, лишь будучи облачено в добротную литературную форму.

Мое прошлое и как журналиста, и как консультанта позволило мне более или менее быстро освоить весь производственный цикл. Конечно же мне помогали настоящие дипломаты, многие из которых легко ориентировались в проблематике страны пребывания, имели широкий круг связей и умели грамотно выражать свои мысли на бумаге.

Единственное, что было обидно: раньше я писал для 10 миллионов, а теперь — только для 10 человек. Но — временно…

* * *

Гораздо больше нервов, энергии, настырности, «дипломатических способностей» потребовало создание работоспособного коллектива, точнее — создание нормальных условий для работы и отдыха такого коллектива. И хотя мне уже приходилось бывать начальником и я был знаком с законами Паркинсона и Мэрфи, первые два с лишним года пришлось положить на дела хозяйственно-организационные.

Долго утрясали штаты. МИД мог предложить только арабистов. С большим трудом, но удалось добыть двух ученых, специалистов по Израилю. Удалось сдержать натиск спецслужб; работа нужная, но только в меру. И не для того, чтобы присматривать за сотрудниками посольства. Относительно лиц еврейской национальности в составе посольства мне мои новые друзья в израильском МИДе сказали:

— Делай, конечно, как хочешь. Но только не надо демонстраций. У нас своих евреев хватает, пусть в русском посольстве работают русские. Тут нет никакой проблемы.

И я согласился.

Генеральное консульство, которое теперь разворачивалось в посольство, арендовало несколько комнат на 15-м этаже высотного здания, именовавшегося «Дом текстиля». Неудобно. Тесно. Огромные очереди, вызывавшие недовольство окружающих и хозяина.

Нужно было решить несколько задач.

Во-первых, найти помещение для посольства. Принцип: каждый дипломат сидит в отдельном кабинете. В подвале должны быть спортзал и сауна.

Во-вторых, следовало разъединить, развести по разным зданиям посольство и консульство. Чтобы не мешали друг другу. Одновременно нужно было расширить фронт проведения консульских операций.

Дело в том, что консульство являлось alma mater посольства. Москва нас не финансировала. Мы жили за счет денег, которые зарабатывало консульство. Больше того. В критический период мы — по указанию МИДа — переводили деньги в другие посольства.

Визы у нас стоили дорого. Но, как ни давили израильтяне, посольство держалось. Все хотели вовремя получать зарплату.

Чем больше услуг мы окажем, тем больше денег. Арендовали более вместительное помещение. Из жен сотрудников создали дополнительное консульское подразделение. И жены оказались при деле и зарплате. И доходы увеличились.

Для посольства подобрали недостроенное здание в центре Тель-Авива рядом с морем. Здание достроили по нашим чертежам. Здесь, как и у нас, действовал закон Хеопса: ничто не строится в срок и в пределах сметы. Но все-таки построили.

Вместе со зданием решалась и проблема оперативной связи. До этого, чтобы послать шифрограмму, надо было или лететь в Никозию, или ехать в Каир. Актуальная информация прокисала, указания из Москвы запаздывали. Теперь у нас была своя референтура, своя связь.

Нет плюсов без минусов. В Египте продукты стоили заметно дешевле, чем в Израиле. И поэтому каждый почтовый рейс на обратном пути превращался в продовольственную экспедицию. В основном импортировали мясо и мясопродукты. Но не только. Я как-то обрадовал Петровну, купив в египетской деревне ящик настоящих, не тепличных помидоров. Ну почти как с Кубани…

Постепенно решили и транспортную проблему. Каждый дипломат получил в свое распоряжение машину. Плюс микроавтобус, на котором наши младшие «братья по разуму», технические работники, ездили на экскурсии, на рынок, возили детей в школу и из школы.

В силу обстановки иногда обострялась проблема безопасности. Реагировал распоряжением № 15 от 18 марта 1992 года:

«В связи с заметным ухудшением обстановки в Тель-Авиве и в стране в целом, нарастанием количества и масштабов актов террора и других уголовных преступлений, в том числе и в отношении детей, обращаю внимание всех сотрудников посольства и других российских учреждений на необходимость:

Посол России А. Бовин ».

— максимально повысить личную бдительность, усилить контроль над обстановкой вокруг служебных помещений, квартир, закрепленных автомашин;

— воздержаться от поездок и выходов в город, не обусловленных служебной необходимостью и разумным удовлетворением бытовых нужд;

— исключить одиночные передвижения в городе женщин и детей;

— в приемные дни ограничить разовый доступ посетителей в приемную консульского отдела семью — десятью человеками.

В порядке борьбы за безопасность уговорили израильские власти поставить у посольства будку с постовым. Симпатичный дедуля с автоматом честно дежурил с 9.00 до 19.00. Поставили будку и у въезда в резиденцию. Там солдаты были помоложе. Приглашали в будку девушек, загорали на травке, собирали орехи, даже иногда плавали в бассейне.

В общем, ЧП не было. Дважды мне, правда, угрожали по телефону. Один раз воры забрались ночью в резиденцию. Обчистили квартиры двух или трех дипломатов. Терпимо.

Мне настойчиво рекомендовали взять офицера безопасности. Отказался. Безопасность он все равно бы не обеспечил. Слонялся бы без дела, раздражая людей…

* * *

Беда любого заграничного, то есть замкнутого на себя, коллектива — сплетни, склоки. Причины, поводы разные. Надоедает смотреть на одни и те же физиономии. Низкая культура, низкая зарплата — это в первую очередь относится к техническому персоналу — усиливают раздражительность. Ссоры возникают и среди дипломатов, но особенно опасная зона — пересечение дипломатов с младшими «братьями по разуму». Взрывы эмоций, почти смертельные обиды сопровождали распределение премий. Комиссия распределяла их не формально, не по должностям, а по количеству и качеству труда. А ведь никто не считает, что он работает хуже другого.

Я, естественно, старался снижать «склокоемкость». Раньше это называлось воспитательной работой. Кое-что удавалось. «У нас не террариум!» — с гордостью прозвучало на одном из собраний.

Это верно. И это относительно. Приходилось читать Леонида Мартынова:

От повышенной склочности отчасти спасало нас и то обстоятельство, что сотрудники посольства жили не в одном дружном коммунальном доме, а снимали квартиры, где кто хочет (в пределах выделяемой суммы). Уходя из посольства, люди как бы растворялись в большом и явно не нашем городе. Нельзя было фиксировать, кто к кому пришел и когда ушел. Но именно это тревожило энтузиастов бдительности. Они пытались подвигнуть нас на строительство жилого дома. Я хитрил. Искали участки. Вели переговоры. Составляли бумаги. И куда-то все испарялось. Стремление к свободе переигрывало стремление к бдительности.

А в целом народ подобрался неплохой. На меня тоже сначала смотрели вопросительно. Потом сработались. Я сторонник творческой дисциплины. Сделал хорошо и в срок свое дело, значит, можешь не просиживать штаны в кабинете. Настаивал на том, что каждый дипломат, которого судьба забросила в Израиль, должен увидеть вырубленную в скалах Петру в Иордании, монастырь Святой Екатерины на Синае и пирамиды под Каиром. К строгостям почти не прибегал. Ругался редко. В общем, разделяя заблуждение многих чиновников, я считал себя хорошим начальником. Хотя не утратил способность понимать, что у подчиненных вполне может быть другое мнение.

Чуть не забыл. К вопросу о воспитательной функции посла. Где я точно потерпел поражение, так это вежливость, самая элементарная вежливость. Не внутри посольства. А в отношениях с израильтянами, с посетителями. Я начинал работать, когда посольство было в одном помещении с консульством. И, сидя в своем кабинете, я мог слышать разговоры за стенами кабинета. Это напоминало классический советский магазин и обмен репликами между продавщицей и очередью. Принцип: «Вас много, а я…» Тональность соответствующая. А ведь дипломаты, МГИМО кончали…

Мне даже неловко было говорить на эту тему. Но говорил, увещевал…

Потом посольство и консульство территориально разделились. Сам я не мог уже слышать. Но люди приходили, жаловались. Но тут общее правило: не пойман — не вор. А поймать невозможно. Коллега не выдаст, а посетитель никогда не прав. Меня так успокаивали:

— Да поймите вы их. Целый день в суете, нервотрепке, цейтноте, так хоть выскажется, и вроде полегчает… И потом, евреи же — они нахальные такие, приставучие, доводят, трудно сдержаться.

От таких успокоений самому хочется сказать что-нибудь фигуральное…

Методы сплочения коллектива давно отработаны. И я пошел по накатанному пути.

УВЕДОМЛЕНИЕ

В субботу 18 октября с. г. в 12.00 в резиденции посла России в Израиле (Савьон, ха-Ноф, 18) начнется дружеская встреча, посвященная 1-й годовщине восстановления дипломатических отношений между СССР и Государством Израиль.

Приглашаются все сотрудники посольства, включая жен, детей, внуков, родителей, бабушек и дедушек.

Форма одежды — для пикников.

ПОРЯДОК ПОДГОТОВКИ И ПРОВЕДЕНИЯ

1. Салатно-закусочная часть готовится на добровольно-индивидуальной основе и доставляется в резиденцию к 12.00.

Координатор — В. Смирнова.

2. Пиво-вино-водочные изделия, а также б/а напитки привозятся индивидуально из расчета (0,5+1) л на взрослого человека.

Координатор — А. Сушко.

3. Мясо-мангальная часть — за счет администрации. Ответственный — П. Каландадзе.

4. Десерт — за счет администрации.

5. Музыкальная часть — Л. Снопов.

6. Дежурные ОСВОДа — все мамы.

7. Культурник — А. Кузнецов.

8. Охрана — Ф. Мясников.

9. Команда по заметанию следов — Н. Афиногенова, Е. Колбнева, М. Новикова, А. Семенова.

10. Общее хозяйственно-финансовое обеспечение — В. Щедров и В. Колбнев (или В. Колбнев и В. Щедров).

11. Мать-командирша — Л. Бовина.

Гуляли напропалую. Даже часть воскресенья прихватили. Каждый год не получилось. Собирались через год.

А последний раз нарушили график и изменили повод: праздничное гулянье по случаю отъезда посла было 8 мая 1997 года.

В приглашении говорилось: «Просьба иметь хорошее настроение и хороший аппетит. Работает бассейн. По газонам ходить!»

* * *

О моем настроении не перед отъездом, а в конце первого года службы свидетельствует письмо Лукину, уже послу в Вашингтоне.

«Дорогой профессор!..

Твой Саша ».

Тут все в норме. Пожинаю… Создаю образ дипломата новой, демократической России. Хотя не уверен, что нынешним мидороссиянам это нужно.

Часто езжу по стране. Благо все рядом. Беседуем „за жизнь“. Почти миллион „наших“. Фантастика!

Нет твердой почвы под ногами — вот беда. Шелова-Коведяева уже прочили на мое место. Но, пишут, он отказался. В здешнем обозе была тихая паника. Я говорил: „No comments“. Что дальше — не знаю. И негде получить опережающую информацию — везде новые люди.

О Б. Н. рассказывают чудовищные вещи. Не хочется верить…

Видел, как ты хлопал Гайдару. Не Кольбер, конечно, и не Эрхард, но что уж есть. А теперь, боюсь, собьют его с панталыку. Хотя, судя по моим контактам с провинциальными лидерами (Урал, Сибирь, ЦЧО etc), свет таки забрезжил в конце тоннеля.

Страдания людей неизбежны. Вопрос в том — сжать ли период мутаций до семи — десяти лет или растянуть лет на двадцать — тридцать. И чем дольше, тем больше шансов на консолидацию всякой неодряни. Тем более что Россия — это редуцированный Союз, и кроме Беловежской Пущи могут быть и другие.

Кстати, передай привет Фукуяме. Пусть напишет „Начало истории“. Так оно верней. А нам можно испытывать „чувство глубокого удовлетворения“ — опять впереди Россия.

Сегодня утром говорил с тобой по телефону. Спасибо за быструю реакцию на мой казус.

Самое паршивое в любой дипломатической глухомани (даже американской) — отсутствие контактов с теми, с кем можно поговорить откровенно. Тебе везет — в Москве часто бываешь. А я за год два раза вырывался.

Есть и плюсы — полный рот новых великолепных зубов.

Старуха держится. Учит английский (я — тоже). Вставляет зубы. Ездит к экстрасенсам. Довольно часто ходим с нею в театры, на концерты, на выставки. Я штудирую Каббалу и Талмуд.

Читаю Бунина:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Вот так. Организуй там какую-нибудь конференцию по Ближнему Востоку. И чтоб меня пригласили. Обнимаю. Ларисе привет.

* * *

Посольство, хотя и далеко от Москвы, действует, разумеется, не само по себе, а только как подразделение МИДа. И работа посольства во многом зависит от того, как складываются отношения между послом и его мидовским начальством. Вот в этой части у меня, разумеется, никакого опыта не было. Новых своих начальников я практически не знал. Притирка происходила по ходу дела.

Самое общее итоговое впечатление: МИД не мешал мне работать. Это «заявление» часто воспринимается на уровне сатиры и юмора. Издевается-де, показывает кукиш в кармане… Ни в коем случае! Я говорю совершенно серьезно. Это очень важно, когда не дергают по пустякам, когда не допекают ежедневными указаниями и советами, когда исходят из своего рода «хозрасчетных отношений»: фронт работ определен, задание получено, действуй и отчитывайся по результату.

Сказанное вовсе не означает, что у меня нет претензий к МИДу.

Начну с того, что МИД часто не отвечал на вопросы, которые ставило посольство. Психология «неотвечания» мне понятна: ответить — значит взять на себя ответственность за сказанное (написанное и подписанное). А нормальный чиновник предпочитает ответственность на себя не брать. Так его воспитала советская власть. Лучше помолчать. Глядишь — отстанет.

Ладно, когда ответ нужен послу. Потерпит посол. Но когда ответ ждут другие, становится стыдно.

В Израиле компактно проживает община черкесов (адыгов), оказавшаяся в Палестине после захвата Россией Северного Кавказа. В июле 1992 года руководство общины обратилось к президенту Ельцину с просьбой рассмотреть вопрос о возможности адыгам вернуться на свою историческую родину. Вместе с тем община предложила конкретную программу возрождения национально-культурных связей с Адыгеей. Эти бумаги посольство направило в МИД. И как в воду они канули. Несколько раз приезжали в посольство лидеры общины. Несколько раз мы напоминали Москве — и все без толку.

Или вопрос совсем из другой оперы. В Израиль летают самолеты частной российской компании «Трансаэро». Самолеты «Аэрофлота» летают только до Ларнаки (Кипр). Тем не менее МИД не отправляет сотрудников посольства прямым рейсом, а берет им билеты до Ларнаки. Это значит — пересадка со всеми ее хлопотами, особенно когда с детьми. Почему? — спрашивали мы тысячу раз. На тысяча первый нам сказали, что существует секретное соглашение с «Аэрофлотом», которое не разрешает МИДу пользоваться услугами «Трансаэро». Мы просили сообщить мотивы такого соглашения. Но не преуспели.

Наконец — Сохнут (Еврейское агентство). В апреле 1996 года Минюст РФ отменил регистрацию Сохнута, поскольку его деятельность не отвечает требованиям законодательства России. В Израиле шум. Мне приходится встречаться с председателем правления Сохнута. Прошу МИД прислать материалы, подтверждающие нашу позицию. Получаю несколько раздраженных фраз. Прошу еще раз. Молчат, как партизаны. Куда это годится?

Еще одна важная тема. Меня коробили нотки некоторой бестактности, покрикивания, которые иногда позволяли себе мидовские чиновники.

Вспоминаю лето 1996 года. Начали готовиться ко второму туру президентских выборов. И тут в Москве как с ума посходили. Почему так мало народу голосует? Звонки. Окрики. Понукания.

Пришлось ответить, что весь этот шум производит странное впечатление. Похоже, что в МИДе есть люди, которые всерьез полагают, будто судьба Ельцина (и России) будет решаться в Израиле. Если такие люди есть, то должен их успокоить: Ельцина выберет президентом Россия. Дальше я объяснил, почему не могу следовать рекомендациям из Москвы. И финишировал: ради бога, не звоните ночью после выборов, не нервируйте людей. Кому нужна гонка? Аккуратно все посчитаем и сообщим.

Второй эпизод из этого же ряда связан с нашей недвижимостью в Израиле. МИД пытался обойти юридические нюансы проблемы и решить ее политическим путем. Израильтяне на это пойти не могли (или не хотели), и дело затянулось. Мне приходилось вести изнурительные разговоры с израильтянами и выдерживать несправедливые упреки МИДа.

Отвечая Москве, я настаивал на том, что нужно действовать юридически точно, а не заниматься «самодеятельностью». Тут же сердитая отповедь: о какой «самодеятельности» вы пишете, если есть Указ президента России «О государственной собственности бывшего СССР за рубежом» и распоряжения правительства, коими МИДу поручается вести переговоры. Пришлось разъяснить юристам из МИДа, что указ Ельцина не создает никаких юридических фактов для властей иных государств. А в распоряжениях правительства даже не упоминается главный объект нынешних переговоров — земельный участок на улице Кинг Джордж. В конце своей шифрограммы добавил, что тональность мидовского послания оставляю на совести автора.

* * *

В отличие от бестактностей, которые касались посла и не выходили за рамки узкого круга лиц, бестактности, которые касались Израиля, вызывали шумный резонанс. Классический пример — блиц-визиты в Иерусалим первого заместителя министра иностранных дел России, а затем и самого министра в марте 1994 года. О визитах такого уровня принято предупреждать заранее. Тут или забыли, или не сочли. Во всяком случае, премьер-министр Рабин, по его словам, узнал о визите министра, «слушая радио». Беседуя с представителями Москвы, здесь так и не могли взять в толк, зачем же понадобился этот экспромт. «Дипломатическая небрежность», «оскорбительно покровительственное отношение», — это упражнялись журналисты. Политики выражали беспокойство «раскоординированностью» действий России и США. А если верить тем же журналистам, политики сожалели о том, что «пришлось тратить время на русских». Бестактность стоит дорого…

Поведение моих начальников меня удивило. Но поскольку я представлял все-таки не их, а Россию, то решил прояснить позицию Москвы. 15 марта опубликовал в одной из ведущих газет, «Гаарец», статью «Россия сосредоточивается…»:

«Мне бы хотелось высказать несколько соображений в связи с недавними визитами в Израиль первого заместителя министра иностранных дел России Игоря Иванова и министра Андрея Козырева.

Эти визиты, как мне представляется, было бы разумно рассматривать в русле общей активизации внешней политики России.

Но сначала давайте вернемся на несколько лет назад.

Распался Советский Союз. Рухнула тоталитарно-коммунистическая система. Радикальной критике подверглась советская внешняя политика, которая была функцией конфронтационного пространства и в основе которой лежали имперская идеология и ставка на силу. Новая внешняя политика, внешняя политика посткоммунистической России рождалась в муках, в обстановке хаоса и растерянности. Нигилистическое отношение ко многим традиционным ценностям сопровождалось идеалистическими представлениями о „новом мировом порядке“, где господствуют общечеловеческие ценности и где, как давно известно, „и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их“ (Исаия, II: 6).

Исходя из такого рода представлений, Россия, например, резко сократила продажу оружия (для справки: наша „доля“ в экспорте оружия на Ближний Восток в прошлом году снизилась до 10 процентов). Результат? Суммарный экспорт оружия не сократился. Россия же, к удовольствию своих новых друзей, лишилась традиционных рынков (а значит, и выручки).

Россия отказалась от многих программ производства вооружений и, взяв курс на широкомасштабную конверсию, приступила к расформированию военно-промышленного комплекса. Но, если я не ошибаюсь, наш пример не оказался заразительным, и те же друзья не очень-то торопятся сокращать военные бюджеты, военные программы и вооруженные силы.

В России как-то стали стесняться вслух громко говорить, что она остается великой державой, что у нее есть свои национальные (государственные) интересы и что эти интересы надлежит защищать, используя весь набор средств, не противоречащих международному праву. Результат не замедлил сказаться. В ближнем зарубежье стало считаться чуть ли не признаком хорошего тона „прижать“ русское меньшинство, не принимать во внимание его права и интересы. В зарубежье дальнем (и не очень) возникло убеждение, что Россия перестает быть фактором мировой политики и что ей можно безнаказанно наступать на больные мозоли. И наступали…

Так было. Но так не должно быть, и так не будет.

Совсем в другое время и по другому поводу светлейший князь Александр Горчаков, который двадцать шесть лет возглавлял МИД России, в циркулярной депеше, направленной во все российские посольства, написал свою знаменитую фразу: „Россия сосредоточивается“. Вот именно. Нынешняя Россия тоже сосредоточивается. Это ни в коей мере и ни в коем случае не означает возврата к имперским замашкам. Это означает, что внешняя политика России становится более активной, а защита ею своих внешнеполитических интересов — более энергичной.

Предвижу вопрос: ради каких интересов русские высокопоставленные дипломаты появились в Израиле? Или, если говорить в более широком плане, что влечет Россию в Израиль, каковы ее интересы в этом регионе?

Отвечая на эти вопросы, я мог бы напомнить, что первый русский паломник (игумен Даниил) появился на палестинской земле в 1106 году, что еще в прошлом веке в Иерусалиме возникли „русское подворье“, Русская духовная миссия, русские монастыри и что в начале нынешнего века в Палестине, Ливане и Сирии под эгидой Российского Православного Палестинского общества работали более ста школ. И теперь, когда Русская православная церковь становится самостоятельным фактором российской действительности, нити, связывающие историческую родину христианства с Московской патриархией, а следовательно, с новой Россией, будут умножаться и крепнуть.

Я мог бы напомнить и о том, что в Израиле живут сотни тысяч человек, думающих и говорящих по-русски. И хотя для многих из них Россия была не матерью, а мачехой, они принадлежат и еще долго будут принадлежать русской культуре. Несомненно, значительная группа израильтян российского происхождения способствует росту взаимопонимания между Россией и Израилем, расширению областей взаимовыгодного сотрудничества.

Гуманитарный срез интересов России в Израиле не играет, разумеется, значительной роли в контексте актуальной политической проблематики. Политика, как считают политики, „главнее“ истории и культуры. Но „главнее“ только в каждый данный момент. С точки же зрения исторической перспективы интересы гуманитарного характера могут перевешивать интересы политические. Вот почему, пытаясь разглядеть контуры „Нового Ближнего Востока“, я начал с того, о чем политики обычно вспоминают в последнюю очередь.

Если же, как и положено, начать с очереди первой, с интересов приоритетных, то ими для России являются, во-первых, установление прочного, всеобъемлющего, справедливого мира на Ближнем Востоке и, во-вторых, налаживание хороших добрых отношений со всеми государствами региона. Будучи одним из коспонсоров мирного процесса, Россия, опираясь на свой опыт, на свои традиционные связи, на искусство своих дипломатов, стремится помочь сторонам сблизить позиции, найти баланс взаимных уступок, обозначить поле устойчивых компромиссных решений. Россия, как, надеюсь, и США, не имеет намерения навязывать кому бы то ни было свою точку зрения. Задача коспонсоров иная. Используя свое влияние, обеспечить, с одной стороны, сохранение мира на время переговоров, а с другой — продолжение переговоров, несмотря на возможные кризисные, критические ситуации.

Понятно, что те обстоятельства, о которых я писал выше, существенно сдерживали внешнеполитическую активность России. Да и сегодня наличие вооруженных конфликтов в ряде стран СНГ, огромные трудности в становлении демократического общества, осуществлении демократических преобразований отвлекают МИД России от традиционных направлений внешней политики. Тем не менее и в Мадриде, и после Мадрида российская дипломатия была заметным участником ближневосточного урегулирования. Недавние визиты нашего министра и его первого заместителя — еще одно подтверждение этого. Некоторых смущает „неожиданность“ визитов, но ведь и события в Хевроне были неожиданными…

Хотелось бы подчеркнуть, что Россия ни в коей мере не хочет „соревноваться“ с Америкой на почве ближневосточного урегулирования. Насколько я могу себе представить, на принципиальном, стратегическом уровне деятельность коспонсоров достаточно скоординирована и, я надеюсь, останется таковой.

У коспонсоров общая цель и общий, принятый в Мадриде, подход к достижению этой цели. Однако это вовсе не исключает, что в таких общих рамках каждый коспонсор может предлагать свою интерпретацию событий, выдвигать для обсуждения свои предложения и инициативы. Формулируя какую-либо новую идею, Россия всегда открыта для восприятия и обсуждения других идей.

Замечу, кстати, что в Москве вполне осознают, что коспонсоры занимают асимметричное положение и что у США больше возможностей влиять на позиции сторон, на ход переговоров, чем у России. Нас это ни в коей мере не смущает. Ради бога! Лишь бы эти возможности использовались во имя достижения справедливого мира. В Москве сознают и то, что отношения между Израилем и США имеют специфический, особый характер, ибо США выступают как гарант безопасности и выживания Израиля. И опять же — ради бога! Как-то даже неловко писать о том, что у России нет ни малейших намерений покушаться на прочность израильско-американских связей.

Мне приходилось читать, что нервозность, с которой в Вашингтоне встретили миссии Иванова и Козырева, была усугублена недавним казусом с О. Эймсом, а также позицией России в балканском конфликте. Возможно. Но скорее всего, журналисты преувеличивают. Оснований для беспокойства нет. В самом деле. Если у нас был Пеньковский, то почему бы у них не быть Эймсу? Тут ситуация была и остается симметричной. Если ЦРУ и СВР сохраняются, то они должны чем-то заниматься, хотя и более цивилизованно, чем прежде.

Что же касается Балкан, американцы, безусловно, знакомы с географической картой и, наверное, знают о традиционных связях России со славянством, о роли России в освобождении Балкан от ига Османской империи. Так что они вполне могут понять особый интерес России и особый характер ее отношений с Сербией. Во всяком случае, в Москве стремятся с максимальным вниманием относиться к интересам США, равно как и к интересам Израиля, к интересам других участников мирового сообщества. Разумеется, facio ut facias.

Боюсь, я выхожу за рамки своей компетенции, но полагаю, что Россия, имеющая свое видение международных проблем, свои интересы, не всегда будет покладистым партнером, но всегда будет партнером честным и надежным. Рассказывают, что, беседуя с Голдой Меир, Р. Никсон так сформулировал свой „категорический императив“ применительно к международной политике: „Делай другому то, что он может сделать тебе“. К чему Г. Киссинджер позже добавил: „Плюс еще десять процентов“. Что же касается России, то я бы держался ближе к библейскому тексту: „Не делай России то, чего ты не хочешь, чтобы она сделала тебе“.

Вот, пожалуй, и все, что стоило бы сказать в связи с недавними „недоумениями“ по поводу „вмешательства“ России в мирный процесс».

Сегодня (пишу эту страницу 24 июля 2002 года) эта статья кажется мне слишком «державной». Возможно, меня просто «достали» причитания и вселенский плач израильских обозревателей и наблюдателей. Возможно, «синдром державности» обязателен для психологии посла. Работа такая. Незаметно для меня самого имперская психология подчинила себе либеральную логику «шестидесятника».

Объективно же статья сработала по принципу «Вызываю огонь на себя!». Обсуждали с аппетитом. Но так и не решили — то ли Бовин блефует, прикрывая дымовой завесой пустое место, то ли он плетет словесные кружева, чтобы прикрыть неумело высунувшееся начальство. Итоги дискуссии подведу словами из еженедельника «Окна» (31.03.94): «Видеть во всем коварные российские козни было бы чересчур параноидально; но не считаться с такой возможностью было бы слишком наивно. Всегдашний израильский мучительный выбор — пройти между иррациональной паранойей и рациональной наивностью».

* * *

Козырев при мне был в Израиле три раза, Примаков — два. Но ни разу ни один из них не выразил желания встретиться и обстоятельно поговорить с дипломатами. Ответить на их вопросы. Дать им возможность посидеть в одной комнате с министром, ощутить некую корпоративную общность. Да, всегда напряженный график. Да, всегда дефицит времени. Да, иногда почему-то хочется просто поспать. И все-таки самые элементарные соображения должны были привести министров в посольство.

Но соображений не было. Были министры и были бегающие вокруг человечки. Челядь разной категории. Непривлекательная картина…

Возвращаясь к вопросам, от которых мы начали танцевать, могу сказать, что при прочих равных конечно же руководитель-профессионал предпочтительнее самоучки. На любой работе, включая посольскую. Но только, подчеркиваю, при прочих равных. А поскольку прочих равных, как правило, не бывает, поскольку общие принципы руководства и функционирования иерархических структур не зависят от их функций, то открывается возможность появления непрофессионалов. Отсутствие профессиональной подготовки компенсируется опытом, знаниями, общей культурой. И, несмотря на трудности и проблемы, которые я описывал выше, непрофессионалы могут выжить.

Замечания по работе посольства поступали крайне редко. Лишь однажды за шесть с половиной лет мы подверглись развернутой критике:

— поступающим из посольства материалам не хватает аналитичности, глубины;

— посольство слишком часто доверяет публикациям прессы, заявлениям израильских деятелей, которые делаются из конъюнктурных соображений;

— ощущается дефицит критического осмысления израильской аргументации, ее объективного анализа с точки зрения российских интересов;

— не чувствуется достаточно энергичной работы по продвижению российских позиций, оказанию влияния на израильтян в нужном для нас направлении;

— сообщения о встречах с Арафатом составляются в «повествовательном ключе», не ощущается серьезных попыток донести до палестинцев нашу позицию во всех ее нюансах.

От посольства требовали большей четкости, большей требовательности к выводам и оценкам, более активного «добывания» достоверной информации.

Огорчились, конечно. Собрал я главных мастеров пера. Стали думать. Трудность состояла в абстрактности критики. Что значит — не хватает глубины анализа? Где критерий? Если бы учинили разбор какого-либо нашего анализа или прислали любой другой анализ в качестве образца, то легче было бы разбираться. Но не учинили и не прислали.

Это же относилось и к двум другим критическим тезисам: недоосмысление израильской аргументации и излишняя доверчивость к прессе и деятелям. Нам не показали, к сожалению, где мы недотягиваем, проявляем доверчивость, где конкретно нам не хватает четкости и т. п.

Женщина может дать только то, что она имеет. Или надо указать скрытые резервы. Нам не указали. И хотя мы обещали друг другу усилить глубину и четкость, боюсь, нам это сделать не удалось.

Проще было с продвижением и донесением наших позиций. Помню посольские шифровки советских лет. Допустим, посол беседует с министром. Так в телеграмме слова министра занимают меньше места, чем изложение послом наших позиций. Этим, как считалось, посол и продвигал наши позиции, и оказывал влияние, и подтверждал, что сам он не отклоняется от позиций.

Такой подход казался мне наивным и глупым. В своих депешах я старался точно и обстоятельно изложить мысли собеседника; свои же слова приводил лишь в той мере, в какой они помогали раскрыть какой-то важный нюанс беседы. Если нужно, я ограничивался фразой: изложил нашу позицию по такому-то вопросу. Мне советовали не жалеть время и бумагу. Но я жалел. Переписка должна быть экономной.

При Примакове подули другие ветры. Нам сообщили, что надо воздерживаться от длиннот и «размышленчества». Упор на информацию, полученную на «высоком политическом уровне». Места для глубокого анализа не оставалось…

В общем, играли в обычные аппаратные игры. Надеюсь, профессионалам не было за меня стыдно.

* * *

Зато мне было стыдно перед младшими чинами за то, что я никак не мог пробить повышение зарплаты. Всем вокруг повысили, а нам — нет, говорили мне, намекая на мою пассивность и требуя, чтобы я теребил начальство. Пассивность, возможно, была, так как я не знал, куда ткнуться.

Сначала к нам должны были прислать комиссию для исчисления «бюджетного набора», то есть сколько надо иметь денег, чтобы купить нужный минимум. Я писал в МИД жалостливые письма, но МИД не реагировал и комиссию не присылал. Тогда я пошел конем: во время визита Рабина в Москву лично передал Черномырдину конверт с описанием всех наших мытарств.

Не знаю уж, что подействовало, но в августе 1996 года комиссия появилась. Мы, естественно, окружили ее заботой и вниманием. Я взял на себя самый важный и самый приятный женский участок. Комиссия сделала свое дело, поняла, как нам плохо живется, и отбыла в Москву. Мы остались ждать.

31 октября прилетел Примаков. И в машине, пока мы ехали в Иерусалим, сказал, что повышения не будет, денег нет.

Я еще не успел огорчить посольство, когда на следующий день позвонили из аппарата правительства и сообщили: Черномырдин подписал повышение на 30 процентов.

Жить стало лучше, но не уверен, что веселее.

До сих пор цепочка посол — посольство — МИД рассматривалась, так сказать, алгебраически: структура, ее элементы, их взаимодействие. Теперь перейдем на уровень функций. Вторая группа вопросов: мирный процесс, ближневосточное урегулирование. У посольства много задач и обязанностей, но в Израиле именно эти вопросы стояли на первом месте.

 

Мирный процесс: прорывы и тупики

«Ближневосточный мирный процесс пребывает в состоянии клинической смерти. Но сердце его еще бьется» — так сказал министр иностранных дел Египта Амр Муса в мае 1998 года. Прошло пять с лишним лет. Диагноз, поставленный египтянином, остается в силе.

«Клиническая смерть» мирного процесса — это литература, метафора. На языке практической политики это означает обычные смерти обычных людей. За время второй интифады уже погибли почти три тысячи палестинцев и более шестисот израильтян. На территории Палестинской национальной автономии (ПНА) разрушены сотни домов, парализованы социальная инфраструктура и значительные секторы экономики. Напряженность подходит к критической черте.

Позиция Израиля: как только прекратится террор, мы готовы возобновить переговоры. Но, желательно, не с Арафатом. Он полностью дискредитировал себя и должен уйти. Пока же Арафат не уходит и террор продолжается, израильтяне делают упор на уничтожение инфраструктуры террора (учебные центры, мастерские, линии связи) и его лидеров.

Позиция ПНА: Израиль должен уйти с оккупированных территорий, только после этого можно будет прекратить террор и вернуться к переговорам. Арафат избран народом, и судьбу Арафата решит на выборах народ.

Если можно говорить о мировом общественном мнении, то оно склоняется к поддержке палестинцев, Арафата.

Энергично настаивает на замене Арафата (я пишу это в конце июля 2002 года) президент Буш. Уход Арафата компенсируется поддержкой Вашингтоном идеи палестинского государства.

Президент Путин опасается, что на смену Арафату могут прийти еще более радикально настроенные лидеры. И потом, вопрос — быть Арафату или нет — должен решаться на выборах, которые намечены на январь 2003 года.

* * *

В общем, в начале XXI века Арафат оказался в центре мировой политики (или рядом с центром?). Мне не раз приходилось встречаться и беседовать с ним. Разговор с Арафатом не производит впечатления. Раис не блещет красноречием, не пугает эрудицией, не дарит интересных, оригинальных идей. Производит впечатление биография Арафата. Это, несомненно, биография незаурядного человека, выдающегося политика.

Арафат родился в августе 1929 года. Получил диплом инженера в Каирском университете. Принимал участие в Суэцкой кампании 1956 года. Перебрался в Кувейт, где занимался строительным бизнесом. В 1959 году возглавил Движение освобождения Палестины. Через десять лет избирается председателем исполкома Организации освобождения Палестины (ООП). Подпольный псевдоним — Абу Аммар.

Почти сорок лет во власти! Да еще в эмиграции!! Да еще на Востоке, хотя и Ближнем!!! Только умный, расчетливый, сильный политик мог пройти такую дистанцию. Только гибкий, ловкий, скользкий политикан мог выкрутиться из почти безнадежных положений.

Как и любой политик, Арафат не раз ошибался. Упомяну только две «ошибки». Он приветствовал ГКЧП. Он поддержал Саддама Хусейна. И в обоих случаях как с гуся вода…

Арафату приходилось терпеть поражения.

В «черном» сентябре 1970 года король Хусейн вышвырнул своего палестинского «брата» из Иордании.

В августе 1982 года израильтяне вынуждают Арафата покинуть Бейрут. Шарон мог бы покончить с Арафатом, но американцы (и такое бывает!) взяли Арафата под защиту.

В декабре 1983 года мятежные фатховские офицеры с помощью «братской» Сирии атакуют Арафата в Триполи. Он бежит на греческих судах под охраной французских военных кораблей.

В апреле 1992 года самолет, в котором находился Арафат, потерпел аварию над Ливией. Тринадцать часов раненый Арафат ждал помощь в песках Сахары. Слышал где-то, что помощь пришла от израильского радиолюбителя. Он поймал сигналы бедствия и передал их в штаб-квартиру ООП.

В израильском фольклоре курсирует такой рассказ. У Шамира спросили, почему он не отдал приказ убить Арафата.

— Потому что он от рождения глуп. Зачем нам, чтобы террористами руководили умные люди?

Боюсь, что Шамир обманывал самого себя…

У Арафата достаточно врагов в арабском мире. У него много соперников, конкурентов внутри ООП. Ему наступали на пятки. Ему пели политические отходные, но он был непотопляем.

«С этим человеком, с его бесконечными прожектами, — говорил в 1992 году президент Сирии Асад, — мне приходится иметь дело уже не первый десяток лет. Самое лучшее, что он может сегодня сделать, — это встать и уйти. Его время истекло. Но, к сожалению, у него не хватает ума понять это». Асад ошибался. Он недооценил тот факт, что еще в ноябре 1988 года 19-я сессия Национального совета Палестины признала резолюцию ООН о разделе Палестины и провозгласила создание Государства Палестина. Террор во всех видах отвергался.

Выступая 13 декабря в Женеве на 43-й сессии ГА ООН, Арафат обратился к израильскому народу: «Давайте помиримся. Давайте отбросим страх и запугивание. Давайте оставим позади войны, непрерывно бушевавшие в горниле этого конфликта последние сорок лет. Давайте отбросим все угрозы войн в будущем, жертвами которых могут стать лишь наши и ваши дети. Давайте помиримся. Давайте обеспечим мир для смелых, далекий от высокомерия власти и оружия уничтожения, далекий от оккупации, угнетения, унижения, убийств и пыток».

Эти заявления Арафата и ООП открыли дверь к переговорам. Дальше — конференция в Мадриде, начало переговоров, первые соглашения и 1 июля 1994 года триумфальный въезд Арафата в Газу. Именно там 27 июля я встретился с ним первый раз.

* * *

К этому времени я уже глубоко влез в переговорную проблематику, в позиции и аргументы сторон. У меня была собрана целая библиотека высказываний Арафата. Вырисовывалась тревожная картина. Складывалось впечатление, что существуют как бы два Арафата. Один (Арафат I) призывает к примирению, громко осуждает насилие, разумно, рационально оценивает соотношение сил и пределы взаимных уступок. Другой (Арафат II) остается сторонником террора, непримиримым противником «сионистского образования», которое рано или поздно должно быть сброшено в море. И по мере того как продвигался мирный процесс, по мере того как с согласия Израиля росла территория ПНА, наращивали мускулы подчиненные Арафату силовые структуры, по мере того как Арафат входил во вкус государственной власти, Арафат I уступал позиции Арафату II. Он становился жестче, капризнее, нетерпеливее. Он явно потворствовал радикалам, террористам. Он начал говорить ультимативным тоном.

Но еще задолго до этого, где-то в начале 1994 года, я отправил в Москву письмо. Арафат, писал я, классик, если угодно, восточной, «византийской» политической школы, где правят бал интриги, жестокость и ложь. И где цель оправдывает средства. Сумев выжить в сложнейших переплетах и встать на лужайке перед Белым домом рядом с президентом США, Арафат показал свои недюжинные способности. И на первый взгляд подписанная 13 сентября 1993 года декларация представляется его победой.

На самом же деле перед нами — пиррова победа, поражение Арафата. Подписывая соглашение с израильтянами, Арафат отказался от главной задачи своей жизни — уничтожить «гнездо сионизма», отказался от всех принципов «палестинской революции».

Арафат, несомненно, понимает это. И стремится во что бы то ни стало обратить поражение в победу. Отсюда — его заявления, противоречащие сути декларации. Отсюда — попытки добиваться на переговорах своего рода суверенитета по частям (армия под видом полиции, контроль за пересечением границы и т. д.). Однако лед, на котором Арафат выписывает фигуры высшего политического пилотажа, тонок и становится все тоньше.

Во-первых, ближайшее окружение Арафата тяготится приказным, безапелляционным стилем руководства со стороны шефа. Возмущаются тем, что он сохраняет единоличный контроль за финансовыми потоками.

Во-вторых, падает авторитет «президента» на территориях. Молодежь поворачивается к ХАМАСу и другим радикалам. Признаки непослушания проявляет и местная знать.

Для Арафата куда ни кинь, везде клин. Если он сорвет переговоры, он станет объектом критики «справа», со стороны прагматически настроенных кругов ООП. Если же он согласится с израильтянами, то окажется под боем «слева», со стороны экстремистского крыла палестинцев.

Следовало бы исходить из того, что Арафат как политическая фигура принадлежит прошлому.

Так заканчивалось письмо. Было бы полезно, полагал я, сохраняя внешне полную лояльность по отношению к Арафату, более пристально вглядеться в его окружение и постараться наладить контакты с его возможными «наследниками».

Судя по всему, мои выводы были несколько поспешны. Что же касается Арафата II, то он в полной мере как раз раскрылся в последние годы.

* * *

Но, чтобы разобраться в запутанном переплетении событий последних лет, чтобы не ошибиться в анализе причин нынешней интифады, следует вернуться к образованию Израиля.

Катастрофа европейского еврейства в годы Второй мировой войны, огонь холокоста заставили мировое сообщество всерьез отнестись к главной идее сионизма — необходимости собрать евреев вокруг горы Сион, создать в Палестине еврейское государство. Бурная дискуссия развернулась в ООН. США и СССР поддерживали эту идею. Великобритания юлила. Арабские страны отчаянно сопротивлялись. Решение было принято 29 ноября 1947 года. Резолюция 181 «Будущее правительство Палестины» получила 33 голоса, против голосовали 13, 10 воздержались. Палестина разделялась на арабскую и еврейскую части. Иерусалим выделялся в corpus separatum под временным управлением ООН.

Можно смело утверждать, что, если бы арабские государства приняли решение мирового сообщества, история Ближнего Востока пошла бы иным путем. Но арабские лидеры продемонстрировали отсутствие исторического чутья, исторической ответственности и обрекли народы Ближнего Востока на десятилетия войн.

Первая из серии этих войн — Война за независимость — началась 15 мая 1948 года, то есть на следующий день после провозглашения Государства Израиль. Против Израиля выступили войска Египта, Сирии, Ливана, Трансиордании и Ирака. «Это будет война на истребление, — заявил генеральный секретарь Лиги арабских государств (ЛАГ) Аззам Паха. — Это будет грандиозное избиение, о котором будут говорить так же, как говорят о вторжении монголов и Крестовых походах».

Все получилось «с точностью до наоборот». На ходу формируя и вооружая армию, Израиль наголову разбил агрессоров.

Если бы на следующий день после появления Государства Израиль арабы провозгласили создание Государства Палестина, если бы у них хватило ума в 1948 году встать на путь мирного сосуществования двух государств в Палестине, то в 2002 году Арафату не пришлось бы прятаться в бункерах Рамаллы. Но ума, ответственности, дальнозоркости не хватило, и на несколько десятилетий завертелась кровавая карусель.

Вот что важно. После войны 1948–1949 годов большая часть тех районов Палестины, которые по решению ООН должны были отойти арабам (Западный берег реки Иордан), так и осталась у арабов — ее захватила Иордания. Казалось бы, чего проще: король Иордании передает эту землю своим палестинским «братьям», и дело с концом! Но не передал. По очень простой причине: воевали не за создание Государства Палестина рядом с Государством Израиль. Арафату Западный берег реки Иордан был не нужен. Воевали за уничтожение Государства Израиль. Арафату был нужен восточный берег Средиземного моря. Часть этого берега.

Понадобились еще три войны — Суэцкая кампания 1956 года, Шестидневная война 1967 года и Война Судного дня 1973 года, чтобы даже Арафат стал задумываться: вряд ли Организация освобождения Палестины с оружием в руках освободит Палестину. Воинственные три «нет», сформулированные арабами, — «нет» признанию Израиля, «нет» переговорам с Израилем, «нет» миру с Израилем — явно не работали. Анахронизмом выглядела и Палестинская хартия, вся замешанная на крови, насилии, терроре. А тут еще Киссинджер припугнул: пока вы будете издавать воинственные кличи, вас никто не будет принимать всерьез и никто не будет с вами разговаривать.

Отсюда — тот поворот в 1988 году, о котором я уже упоминал. Понадобилось четыре десятилетия поражений, чтобы на весь мир объявить о провале стратегии и перечеркнуть все три «нет». Насколько все это было искренне? Вопрос, на который я до конца не могу ответить и сегодня.

* * *

Реально переговоры начались в декабре 1991 года. На официальном уровне занимались пропагандой, толкли воду в ступе. Израильтяне предложили задействовать неофициальный, закрытый канал. Этот канал стал работать в Осло в январе 1993 года. Работать эффективно. 13 сентября на лужайке перед Белым домом была подписана Декларация о принципах договоренности в сфере временного самоуправления. 4 мая 1994 года в Каире подписали соглашение «Газа-Иерихон». Арафат получил первую землю. В октябре Ицхак Рабин, Шимон Перес и Ясир Арафат получили Нобелевскую премию мира.

Казалось бы, реальные договоренности, появление первых реальных плодов мира должны усиливать взаимопонимание, размывать почву для насилия, террора. Но жизнь парадоксальна. Успехи на переговорах не ослабили, а усилили террор. Если в 1991 году от рук террористов погибли 26 человек, то в 1992-м — уже 39, а в 1993-м жертвами террористических актов стали 62 израильтянина. В апреле 1994 года взорвал себя в автобусе первый террорист-самоубийца. По моим, может быть, не совсем точным подсчетам, за два года палестинские камикадзе совершили 11 терактов. 123 человека погибли, более пятисот были ранены. Нобелевская премия Арафата сочилась кровью…

Мне много раз приходилось обсуждать эту тему (переговоры и террор) и с израильтянами, и с палестинцами.

Арафат и его сподвижники уверяли меня в том, что они против террора, но не могут уследить за стихийными выбросами народного гнева. Гнев, объясняли мне, вызывается медлительностью, непоследовательностью Израиля, который не хочет уходить со всех оккупированных территорий, убирать поселения, решать проблему беженцев.

Израиль действительно заслужил эти упреки. Но на то и переговоры, чтобы разбираться во всех этих материях. Арафат же предпочитал «дополнять» переговоры насилием. И не только в этом дело. Мне приносили переводы палестинской печати, переводы радиопередач. Они создавали впечатление, что не переговоры ведутся с израильтянами, а идет беспощадная, бескомпромиссная война. Они воспитывали палестинцев в духе презрения и всесокрушающей ненависти к «сионистскому врагу».

Арафат фактически отказался изменять Палестинскую хартию. Во всяком случае, все мои попытки получить новый вариант ничего не дали. Мы же, в крайнем раздражении сказал однажды Арафат, не требуем, чтобы евреи изменили свою святую книгу, хотя там Израилю отведена территория от Евфрата до Нила.

Получалась такая картина. С одной стороны, террор использовали противники Арафата, чтобы оттолкнуть израильтян, сорвать переговоры. Но с другой — сам Арафат, но уже Арафат II, использовал террор, чтобы надавить на израильтян, размягчить их, подтолкнуть их к очередным уступкам. И вот эта вторая сторона все больше выдвигалась на первый план. Об этом, в частности, свидетельствуют речи Арафата, провожавшего в тот мир палестинских самоубийц. «Все мы, — говорил он 1 января 1995 года, — герои-смертники, не щадящие своих жизней ради победы над сионистским врагом. И я хочу сказать павшим героям-смертникам от имени тех, кто лишь готовится принести себя в жертву ради победы: наша клятва остается в силе!.. Мы продолжим эту борьбу вплоть до полной победы!»

* * *

Евреи, разумеется, были в курсе, и их тревожила эволюция партнера по переговорам. Стратегия Рабина определялась формулой: мы будем бороться с террором, как будто нет мирного процесса; и мы будем вести мирный процесс, как будто нет террора. Но эта диалектическая логика не устраивала израильтян. И чем больше жертв приходилось приносить на алтарь мира, тем шире разливались оппозиционные настроения.

В Израиле тоже действует стихия. 25 февраля 1995 года майор медицинской службы Барух Гольдштейн проник в молельный зал пещеры Махпела и из автомата расстрелял молящихся арабов. Убил 29 человек. В отличие от Газы, славящей своих героев-смертников, в глазах израильского общественного мнения Гольдштейн был не героем, а преступником. Преступником в глазах общества был и студент Игал Алон, застреливший 4 ноября 1995 года премьера Рабина.

Действия Гольдштейна ближе к медицине, чем к политике. Действия Алона — чистая политика. Он убил премьера за сдачу позиций на переговорах с палестинцами, отступление перед Арафатом, за неумение противостоять палестинскому террору. Израиль отверг экстремизм Алона, но сдвинулся в сторону его политической философии. Этот сдвиг в мае 1996 года привел к власти правое правительство во главе с Б. Нетаньяху.

Таким образом, провокативное поведение Арафата, фактическая поддержка им террора, методов насильственного давления на Израиль сдвинули вправо политический маятник в Израиле. Надеясь выиграть, Арафат проиграл. Нетаньяху перестал играть в поддавки. Главный принцип любых переговоров, заявил он, — это безопасность. «Без безопасности нет мира!» А поскольку Арафат отказывался дать ту безопасность, которая нужна была Нетаньяху, переговоры зашли в тупик.

* * *

При Нетаньяху было подписано только соглашение по Хеврону. На всех остальных направлениях работа шла на холостом ходу. Это было связано не только с жесткостью позиций сторон. Сказывалась и сложность, неподатливость вопросов, к которым подошли переговоры. Совокупность таких вопросов я обозначил понятием «бермудский пятиугольник».

1. Судьба Иерусалима. Арафат настаивает на том, чтобы столицей Государства Палестина был Иерусалим. Практически — его половина. Израиль же еще в июле 1980 года объявил Иерусалим своей «вечной и неделимой» столицей. Сближение позиций почти не просматривается.

2. Судьба поселений. Арафат настаивает на том, чтобы все поселения, расположенные на территории ПНА, были ликвидированы. Таких поселений более ста пятидесяти с населением примерно 270–280 тысяч человек. Израиль категорически возражает. Убрать можно будет только 10–15 отдельно стоящих поселений. Для остальных надо искать modus vivendi в рамках ПНА.

3. Судьба беженцев. Арафат настаивает на том, чтобы все беженцы всех войн и их потомки могли вернуться к своим домам. Израиль отвергает такую постановку вопроса, ибо это означало бы гибель Израиля как еврейского государства. Возвращение допускается только в индивидуальных случаях.

4. Границы. Арафат требует, чтобы Израиль вернулся в границы 1967 года. Израиль возражает, собираясь удержать небольшую, но стратегически важную (то есть важную для безопасности Израиля) часть территорий.

5. Статус Государства Палестина. Арафат требует суверенитет в полном объеме. Израиль собирается удержать в своих руках контроль за внешнеполитическими связями и вооружениями.

Таковы пять углов «бермудского пятиугольника». То есть «конечные цели» переговоров. Когда переговоры начинались, я говорил израильтянам, что целесообразно сразу сформулировать эти цели и положить их на стол переговоров. Тогда с самого начала будет ясность. Тогда тактика будет подстраиваться к стратегии, а не наоборот. Иначе будет казаться, что переговоры идут успешно. Но как только вы коснетесь «конечных целей», все полетит кувырком.

Мне говорили, что лучше, не выходя вперед со стратегией, сосредоточиться на тактике, на решении отдельных вопросов. А по мере их решения будет накапливаться потенциал взаимного доверия, который позволит договориться и относительно «конечных целей». К сожалению, как нетрудно было предвидеть, эта схема не сработала. И острые углы «бермудского пятиугольника» пропороли слабую переговорную ткань.

* * *

Если Рабин и Перес напугали израильских голосующих обывателей своими «уступками», которые угрожали безопасности Израиля, то Нетаньяху напугал их своей неуступчивостью, неспособностью договориться с Арафатом и снять угрозу террора. Политический маятник пошел влево. В мае 1999 года к власти в Израиле приходит левое правительство Эхуда Барака.

Накануне выборов я, уже вольный журналист, разговаривал с Бараком. Он был настроен оптимистически. Говорил о том, что в первую очередь выведет войска из Ливана. Затем договорится с Арафатом. Он готов сделать еще несколько шагов навстречу палестинцам, поскольку, по его генеральской оценке, это не ухудшит стратегическое положение Израиля.

Барак сделал так, как говорил. Он ушел из Ливана. Возможно, не лучшим способом, но там уже не убивают израильских солдат. Он обещал Арафату 98 процентов территории Западного берега и даже был готов обсуждать вопрос о части Иерусалима как столице палестинского государства. Он договорился с Арафатом завершить переговоры об окончательном урегулировании не позднее 13 сентября 2000 года.

И вот тут происходит странное. Казалось бы, Арафату нужно было двумя руками хвататься за предложения Барака. Но, действуя по принципу, напоминающему «все или ничего», он отверг эти предложения. В Израиле усиливаются колебания, неуверенность, сомнения. Если Нетаньяху пугал своей жесткостью, «тупиковостью», то Барак стал пугать готовностью пойти на новые, далекоидущие уступки Арафату. Улавливая такие настроения, правый, «национально-патриотический» лагерь, во главе которого был генерал Шарон, повел наступление на правительство.

* * *

В рамках такого наступления Шарон 27 сентября 2000 года пошел «погулять» на Храмовую гору, где расположены мусульманские святыни — мечети Омара (Купол над Скалой) и Аль-Акса. Это была политическая демонстрация, призванная подчеркнуть право израильтянина свободно разгуливать в любом месте Израиля. Не думаю, что Шарон поступил мудро. И вполне понимаю Арафата, который рассердился. Было бы логично, если бы в ответ на демонстрацию Шарона Арафат устроил бы свою демонстрацию. Скажем, попробовал прогуляться рядом со Стеной Плача или сжег чучело Шарона.

Но у Арафата другая логика. Палестинцы ответили массовыми беспорядками и вооруженным бунтом. Началась «интифада Аль-Аксы», которая — в отличие от первой интифады — уже не была «войной камней», а была просто войной. Напуганный Израиль бросился под крыло «ястреба» Шарона, уж он-то не уступит Арафату, не поступится безопасностью Израиля.

Обстановка тех дней просвечивает сквозь одну из предвыборных листовок.

«Мы, представители научной и художественной интеллигенции, активисты алии и узники Сиона, обращаемся к выходцам из бывшего СССР с призывом голосовать на предстоящих выборах за Ариэля Шарона. Мы уверены, что Ариэль Шарон сумеет вывести страну из той почти катастрофической ситуации, в которой она оказалась из-за дилетантской политики Эхуда Барака, ежедневно меняющего свои взгляды.

Уступки, сделанные Эхудом Бараком на переговорах с палестинцами, ставят под угрозу не только личную безопасность каждого гражданина Израиля, но и сам факт существования Израиля. Нас пытаются убедить, что победа Ариэля Шарона на предстоящих выборах чревата войной. А ведь война уже идет, ежедневно гибнут мирные граждане! По вине Эхуда Барака всего за полтора года Израиль превратился в самое опасное для евреев место в мире. Всего за полтора года Израиль оказался отброшенным на пятьдесят лет назад — сегодня, как и в дни Войны за независимость, жилые кварталы Иерусалима находятся под обстрелом. Сегодня, впервые за многие годы, арабские лидеры поверили в слабость Израиля и начали шантажировать его, требуя все новых и новых уступок.

Мы уверены, что только Ариэль Шарон сумеет восстановить мощь Израиля, остановит разбушевавшийся террор и добьется надежного и прочного мира. Сегодня Израилю нужен опытный и сильный лидер. Сегодня Израилю нужен Ариэль Шарон!»

6 февраля 2001 года Шарон победил Барака с разрывом в 25 процентов.

* * *

С начала «интифады Аль-Аксы» прошло почти два года. По вине Арафата, который допустил милитаризацию интифады, погибли тысячи мирных жителей. Переговоры прерваны. Чтобы их возобновить, необходимо прекратить террор, прекратить насилие. Однако Арафат решительно не желает это делать.

Почему? Есть несколько вариантов ответа.

1. Арафат не полностью контролирует обстановку. Главные центры террора действуют самостоятельно. И Арафат не хочет дискредитировать себя, не хочет отдавать приказ, который не будет выполнен.

2. Арафат боится садиться за стол переговоров, которые могут вывести на «окончательное урегулирование». Он врос в образ революционного лидера, призывающего к джихаду и прославляющего шахидов, героев-смертников. Мирная политическая работа, управление государством как-то не идут у Арафата. Создан огромный бюрократический коррумпированный аппарат, работающий на себя, а не на общество. За несколько лет «автономного» существования понизился уровень жизни в Газе и на Западном берегу. О демократии и говорить нечего.

3. Арафат боится возобновить переговоры, потому что против этого возражают набравшие силу палестинские радикалы. После того как израильтяне ликвидировали одну из наиболее зловещих фигур среди организаторов террора Салада Шехада, последовало заявление ХАМАСа: «Те, кто мечтает о так называемом мире, глубоко заблуждаются. Нет такого понятия, как мир с Израилем. Мы разнесем в клочья тела сионистов в каждом ресторане, на каждой автобусной остановке, в каждом автобусе». Имея такие тылы, Арафат «стесняется» конструктивно относиться к мирному процессу.

Еще в годы первой интифады палестинский поэт Махмуд Дервиш (а он не был радикалом, экстремистом) обратился к евреям с такими строками:

И пока так думают и чувствуют люди, трудно говорить об устойчивом мире.

Но вместо того, чтобы постепенно готовить палестинцев к мирному сосуществованию с евреями, разрушать разделяющую оба народа стену ненависти, Арафат — своими речами, своими действиями — укрепляет ее. И тем самым сам выталкивает себя из мирного процесса.

* * *

Понимаю, что мои соображения по поводу мирного процесса мало напоминают мемуарную прозу. Тут я скорее не участник, а наблюдатель. Участие обозначено в указанных выше книжках, которые не хочется пересказывать. Впрочем, и само участие было ограниченным. У Москвы другие внешнеполитические заботы были на первом плане. Это — во-первых. Во-вторых, не было крупных конструктивных идей, которые могли бы сблизить позиции сторон. Главное, чего добивался МИД, — чтобы формат нашего присутствия на той или иной процедуре не уступал американскому. Если Кристофер произносит речь, то и Козырев должен.

Каждое наше шевеление бросало в дрожь израильтян, поскольку шевелились мы, как правило, в пользу арабов. Не так беспардонно, как раньше, но все же…

Сам я первые два-три года лучше понимал позиции арабов. Когда говорили об «уступках» израильтян, я думал: при чем здесь «уступки»? Ведь Израиль отдает только то, что было захвачено в ходе войн и с точки зрения международного права не принадлежит Израилю. Потом я понял, что при данном соотношении территорий и населения, при сложившейся атмосфере формальный, чисто юридический подход не годится.

А тут еще Калининград на ум приходит…

Понял я и то, что израильтяне ведут себя более честно и последовательно. В большинстве своем возникавшие коллизии, кризисные ситуации вызывались тем, что палестинцы не выполняли взятых на себя обязательств. Да и рассматривая ситуацию в целом, исторически, не стоит забывать, что кровавая карусель войн и террора закрутилась по вине арабов.

Москва сделала шаг вперед и официально исповедует сейчас позицию равноудаленности. Это прекрасно, когда стороны, от которых ты равно удален, равно правы. Но разве можно быть равно удаленным от террориста и его жертвы? А ведь именно об этом идет речь…

Относительно перспектив я остаюсь оптимистом. Историческим оптимистом. Большой войны, войны с участием соседей Израиля, не будет. Ибо это был бы еще один разгром арабов. Они это понимают.

«Интифада Аль-Аксы», вооруженный бунт палестинцев, выдохнется. И переговоры возобновятся — независимо от того, кто будет возглавлять палестинскую делегацию.

Может быть найдено компромиссное соглашение, которое будет торжественно объявлено «окончательным».

Прочный, справедливый мир будет установлен лишь тогда, когда партнерами Израиля станут демократические арабские государства.

 

Израиль: люди и нравы

У известного идеолога сионизма (и — по совместительству — русского журналиста и писателя) Владимира Жаботинского однажды спросили:

— Как по-вашему, еврейское государство будет лучше других государств?

— Возможно, хуже, — ответствовал Жаботинский. — Но я, еврей, буду счастлив, понимая, что это мой, еврейский, городовой бьет меня по морде.

Жаботинский не дожил до тех дней, когда он мог бы иметь себе полное удовольствие… Правда, городовых в Израиле я не заметил. Но кому надо бить, так те бьют, не по морде, тоже правда, а по лицу. И значит, счастье все-таки возможно. Не подвел Жаботинский евреев.

После распада СССР Израиль остался последним и единственным государством, которое является попыткой воплотить в жизнь литературную утопию. Я имею в виду книгу одного из основоположников сионизма Теодора Герцля «Altneuland» («Староновая земля»). Книга появилась в переводе на иврит и на русский в 1903 году. Автор не видел особых трудностей на пути создания нового общества на старой земле. Не видел он и трудностей с соседями. Населяющие «Альтнойланд» евреи, арабы, христиане крепко дружат, даже вместе собираются за пасхальным седером. Ветхозаветные принципы иудаизма заменяются некоей универсальной религией и универсальной европейской культурой. Иврит вытесняется идишем, на котором говорит простонародье, и немецким — языком элиты. Плюс электрификация всей страны, строительство национального водовода, развитие промышленности и сельского хозяйства, расцвет современных городов.

Герцль полагал, что «новое общество» возникнет примерно через двадцать лет после выхода в свет его романа. Оно возникло попозже. И возникло не совсем по тем рабочим чертежам, которые предлагались в «Альтнойланде». Идеологические и политические «отцы-основатели» еврейского государства рассматривали свое детище как демократическую, скроенную по западным образцам систему политической власти. Эта власть, с одной стороны, гарантирует сохранение еврейской, иудейской традиции, а с другой — обеспечивает политические свободы, социальную справедливость, права человека.

В Декларации независимости говорится: Государство Израиль «приложит все усилия к развитию страны на благо всех ее жителей. Оно будет зиждиться на основах свободы, справедливости и мира, в соответствии с идеалами еврейских пророков. Оно осуществит полное общественное и политическое равноправие всех своих граждан без различия религии, расы и пола. Оно обеспечит свободу вероисповедания и совести, право пользования родным языком, право образования и культуры».

К сожалению, как я мог понять за пять с половиной лет, синтез иудаизма с демократией, Торы с Habeas Corpus Act пока не получился. В этом несоответствии должного и сущего, утопии и реальности корни многих специфических проблем израильского общества.

Однако, вопреки всем проблемам, несмотря на все проблемы, необходимо признать: то, что произошло в Израиле с мая 1948 года, — исторический подвиг. Отбиты яростные атаки арабов. На малюсеньком клочке далеко не комфортной земли принято и обустроено около трех миллионов человек, приехавших из 101 страны. Преображена сама земля. Она зазеленела, стала плодоносной. Возвращен к жизни один из древнейших языков. Формируется новая нация — израильтяне, или ивритяне.

Когда я первый раз попал в Израиль (в 1979 году было дело), в конторах часто встречались плакаты: «Невозможное мы делаем сразу, чудеса требуют немножко времени». Своего рода психологический допинг эпохи позднего романтизма. Он помогал творить чудеса.

* * *

Первые впечатления от Израиля — разнообразие. На этой территории, где до любой границы можно доехать на машине за несколько часов, есть все. Ну почти все. Даже крокодилов разводят. Есть тропическое море и покрытые снегом горы. Есть пустыни, каменистые холмы и болота. Есть кабаны и волки. Есть маслята и финики. Разные люди привезли сюда разные культуры, нравы, обычаи. Религиозные фанаты портят жизнь отчаянным безбожникам. И наоборот. Рядом с изящными бутылочками кока-колы стоят здоровенные бутылки с квасом.

Но для нас, для занесенных в Израиль русских, самое интересное — это «русский» Израиль. Когда я появился в Израиле в качестве посла, «русских» было около пятисот тысяч. Когда уезжал — около миллиона. Не важно, откуда прибыл эмигрант, из Белоруссии или Киргизии, из Эстонии или Грузии, здесь «русскими» называют всех, кто говорит по-русски.

Цунами из Советского Союза: 1989–1991 годы. Триста тысяч человек. Всем, кто ехал на «историческую родину», было понятно, что не все сразу утрясется, что будут проблемы с работой и жильем, что встретятся и недовольные, злые или равнодушные физиономии. Но мера, степень неприятия, отчужденности намного превысила самые пессимистические предположения. Русскоязычная печать была заполнена письмами, каждое из которых свидетельствовало о душевной ране.

У меня сохранилось письмо Нины Вайнбрун, появившееся в еженедельнике «7 дней» 14 мая 1993 года. Документ эпохи.

Нина пишет своей сестре:

«Да, здесь есть прекрасные люди, но от них мало что зависит. Мы в Союзе придумали эту страну. Как произошло, по каким таинственным закономерностям почти полмиллиона людей, порой разделенных расстоянием большим, чем от Москвы до Тель-Авива, одновременно поверили в Изумрудный город и устремились к нему — этот феномен будут еще долго изучать. И тогда обратят внимание, что самое первое чувство у всех — удивление. Почти год, а то и больше все удивляются. А между тем почти все, с чем нам пришлось столкнуться в Израиле, не новость. Все это мы знаем с детских лет, из школьных учебников. Одни говорят: капитализм. Другие: капитализм вперемежку с социализмом. Левые… правые… Я во всем этом не разбираюсь, да и не в терминах суть. Ясно одно: это общество, где единственная ценность — деньги. Единственная, если отбросить всякую словесную шелуху насчет сионизма, иудаизма, братства евреев и демократии.

Если ты сможешь приехать с долларами или с их эквивалентом, ты действительно попадешь в сказку. Все у тебя будет: квартира, работа, первоклассная медицина, культурные ценности, престижная школа для Сашки, а потом университет. А какие люди окружат тебя! Как и полагается в Изумрудном городе, добрый волшебник Гудвин дал им всем сердце и мозги. И даже чиновникам в многочисленных конторах. Впрочем, ты не будешь иметь дело с чиновниками — этим займется твой адвокат. И только одна тревога будет лишать тебя сна: тревога из-за постоянной опасности, страх за жизнь близких.

Но если ты приедешь иначе… Сохнутовские посланцы уже не врут у вас так нагло. Они говорят: будут трудности. Нет, дорогая сестренка, тебе не трудности придется переносить, а бедствовать. Без жилья, без достойной работы, без медицинской помощи, а главное — без надежды на будущее. Вот какая реальность ждет тебя. Но разве я открываю Америку? Разве мы не читали в сотнях книг про такую жизнь? Читали, учили, отвечали на семинарах, а теперь испытываем на собственной шкуре жесточайшую эксплуатацию, бесправие, произвол властей, бездумие чиновников, экономическую и прочую дискриминацию. Единственное, что здесь уникально и необъяснимо, — это, по выражению одного газетчика, тотальный обман. Надо же! Мы жили в царстве лживой идеологии, с детства нас учили лгать, а приехав сюда, в подавляющем большинстве оказались наивными и доверчивыми, как дети. Просто феномен какой-то: „влипают“ все — бывший конструктор и бывший парикмахер, оперный певец и завмаг. Здесь целая индустрия мошенничества, которую одни объясняют спецификой восточной ментальности, другие — тем, что Израиль — страна лавочников, а у тех, независимо от происхождения, общий принцип: не обманешь — не продашь. Какая разница? Моему соседу, положившему вчера 700 шекелей в карман очередному жулику, от этого не легче. Я утешила его тем, что он может считать эти деньги платой за обучение. Я заплатила больше».

Наверное, не все так остро, как госпожа Вайнбрун, восприняли расхождение между картинкой, нарисованной заранее, и картинкой, открывшейся на Земле обетованной. Но расхождение было, и оно мешало, оно раздражало, оно усугубляло и без того трудные проблемы.

Их было много, трудных. Но труднейших две: трудоустройство и «квартироустройство».

Легче всего было устроиться тем, кто владел ремеслом, умел работать руками или был согласен на неквалифицированную, тяжелую работу. Здесь «русские» выступали конкурентами палестинцев. Здесь царствовали произвол, хамство хозяев, владельцев мелких фирм и производств.

Однако «русские» — это прежде всего люди с дипломами. 78 тысяч инженеров, 16 тысяч врачей и дантистов, 36 тысяч учителей плюс тысячи музыкантов, художников и других разнорабочих умственного труда. Предложение явно превышало спрос. Хотя были созданы множество курсов по переквалификации, десятки тысяч людей с высшим образованием так и не смогли найти работу по специальности.

Еще хуже складывалось положение с трудоустройством научных работников, коих приехало почти 13 тысяч. Их продвижение в вузы и НИИ блокировали израильские коллеги, которым не нужна была конкуренция хорошо подготовленных, талантливых людей. По словам депутата кнессета проф. М. Нудельмана, только 4 процента прибывших в Израиль ученых занимаются наукой. Это — «национальная трагедия! Стыд и позор для нашего государства…».

«Квартироустройство» поставим проблемой номер два. Потому что, если будет приличная работа, будет и квартира. Квартиру можно купить. Но это очень дорого. Хотя дают ссуду. Квартиру можно арендовать. Тоже дорого. Плюс дискомфортное ощущение временности, зависимости от хозяина квартиры. Есть еще казенные, «амидаровские» квартиры, но их строят ничтожно мало. Побеждает рыночная абсорбция.

Тем не менее с каждым годом становится легче. Если лет десять назад вся главная улица Тель-Авива была уставлена скрипачами, саксофонистами, виолончелистами и трубачами, то теперь их редко можно увидеть и услышать. Зато почти каждый населенный пункт имеет свой оркестр. Постепенно врастают в здешнюю систему врачи и учителя. Везде спало напряжение, характерное еще для середины 90-х годов. Если считать по Ленину, на массы, на миллионы, то проблема абсорбции решена, и решена блестяще. Если же считать по Достоевскому, на единицы, на отдельных «человеков», то мы можем наткнуться и на драмы, и на трагедии.

* * *

Иногда возникают и взрывные, кризисные ситуации. Так, в октябре 1994 года министр труда и благосостояния Ора Намир выдвинула идею «селективной, выборочной репарации». Логика была такая: все приличные «русские» евреи норовят уехать если не в США, то хоть в Австралию, лишь бы не в Израиль. Нам же остаются престарелые (одна треть), инвалиды (другая треть) и матери-одиночки (третья треть). Значит, сортировать надо, не всех пускать в Израиль. «Я не хочу, — заявила Намир, — чтобы Израиль превратился в национальное кладбище или в национальный дом престарелых».

Поднялся большой шум. Намир осудили со всех сторон. И отправили послом в Китай. Но то, что сказала Намир, отразило настроения значительной части традиционного израильского общества. Там рассуждали так: мы пришли сюда на голую землю; мы закладывали первые кибуцы; мы создавали Израиль; а вы пришли на все готовое, привезли с собой пьяниц, проституток, наркоманов, жуликов и мутите воду, требуете льгот и привилегий, расталкиваете всех локтями.

Нельзя сказать, что за этим густым черным дымом не было огня. Волны эмиграции несли с собой и мусор. Но было крайне несправедливо, было почти преступно настраивать общественное мнение против этих «вонючих русских».

Действие вызывает противодействие. «Русские» сопротивлялись. Тоже иногда хватали через край. Цитирую Виктора Топаллера, блестящего, остроумного, язвительного «разгребателя грязи». Не щадившего ни своих, ни чужих. «Во имя красного словца» и т. д. Вот что у него получалось:

«Вы посмотрите, до чего мы довели страну! Она покрыта густой сетью некошерных лавок и массажных кабинетов, между которыми циркулируют бандиты русского происхождения, останавливающиеся на мгновение лишь для того, чтобы уколоться морфием или понюхать кокаина. Задерганное местное население пристрастилось к пьянству, поскольку не может равнодушно взирать на происходящее. В самом деле: торжествуют разврат и распущенность, а культурная жизнь почти полностью сосредоточилась вокруг гастролеров из России…

Ничего тут не поделаешь, — продолжает Топаллер, — российское еврейство, победоносно закончившее спаивание русского народа, переключилось на народ израильский и достигло в этом невиданных успехов. Причем, когда израильский народ проспится и осознает, что оказался в том же положении, что и русский, нас неизбежно депортируют еще в какую-нибудь страну, которую мы конечно же быстренько доведем до государственного алкогольного отравления…»

Разлад в Израиле, столкновения между различными сегментами общества беспокоили руководство. Президент, премьер, министры собирали «русских», выслушивали их, стремились снять напряжение. Разговор шел серьезный. «Будьте уверены, — говорил на встрече с Пересом Александр Каневский (родной брат „майора Томина“), — мы не пропадем. Потому что мы — как ростки из-под асфальта. Если пробились в Союзе, то пробьемся и здесь. Просто здесь есть множество лилипутов, которые устроились работать великанами и не хотят терять свои удобные места. Мы не Гулливеры, но мы — профессионалы и хотим реализовать свои возможности в своей стране». И вполне интеллигентно закончил: «Только нам нужно немножко помочь».

Но в массе своей «русские» были настроены более решительно: надо действовать. «В сложившейся ситуации, — настаивал Борис Девятов, — у „русской алии“ есть один-единственный выход — политическое единство и борьба. Если мы хотим, чтобы нас уважали, мы должны продемонстрировать свою силу, доказать, что мы достойны уважения. Сильных уважают, возможно, даже боятся и никогда не игнорируют. С сильными всегда считаются. Слабых же, как правило, презирают, нередко унижают. Иногда, правда, жалеют и бросают подачки…» В общем, надо создавать партию и пробиваться в кнессет.

По этому пути и пошли. Но беда была в том, что «вожди», потенциальные партийные лидеры никак не умещались в одной партии. Создавались разные союзы, группы, движения и начинали первым делом выяснять отношения между собой. Вожди ругались — «русские» теряли авторитет. На выборах 1992 года кнессет не был взят.

Шаг за шагом набирал очки Щаранский. Созданная им партия в 1996 году пробилась в кнессет (семь мандатов) и получила две министерские должности в правительстве Нетаньяху. К следующим выборам возникает еще одна партия, которую возглавил бывший наперсник Нетаньяху Авигдор Либерман. Часть людей Щаранского перешла к Либерману, а часть выделилась в самостоятельную партию. Так что теперь в кнессете заседают представители трех «русских» партий.

Удельный вес «русских» в экономике, да и в политике Израиля все еще отстает от их потенциала. Но напряжение первых лет «большой алии» снято. Дальше, по мере того, как на смену нынешним отцам станут приходить их дети и внуки, сама проблема в ее нынешней форме будет снята. «Русский» Израиль обречен на растворение в Израиле израильском…

* * *

Но пока «русский» Израиль существует, он теснейшим образом связан с Россией, со странами СНГ. В ежедневных русскоязычных газетах наши новости — ешь до отвала. Можно смотреть три телевизионных канала. Каждую неделю — дайджесты российских газет. Мне десятки раз приходилось выступать в разных городах и весях, встречаться с «русскими», и везде — лавина вопросов о российских делах. И потому, что у многих здесь остались родственники, близкие люди. И потому, что некоторые подумывают о возвращении. И потому, что Родина остается Родиной.

Среди вопросов на одном из первых мест — антисемитизм. И в историческом плане, поскольку теперь мы все узнаем много такого, чего не знали. И в плане актуальном, сегодняшнем, поскольку всех волнует оживление антисемитской швали в России.

В июле 1992 года в Иерусалиме открывали памятник евреям, погубленным сталинским режимом. Мне надлежало выступить. Но что-то помешало. И мою непроизнесенную речь опубликовала «Едиот ахронот»:

«Сорок лет назад — 12 августа 1952 года — по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР были расстреляны выдающиеся деятели еврейской культуры, руководители Еврейского антифашистского комитета.

Еще одна кровавая страница среди тысяч таких же страниц советской истории… Мне, человеку, чья жизнь прожита в Советском Союзе, мучительно трудно об этих страницах говорить. Но говорить нужно.

Я не был палачом и не был жертвой. Но я был частью, неотъемлемой частицей того большинства, молчание которого сделало возможным появление палачей и жертв. И теперь, обращая душу к ужасам прошлого, сопереживая с мучениками и сочувствуя несчастным, ведя диалог с собственной совестью, я делаю это не только для того, чтобы склонить голову перед памятью невинных жертв, не только для того, чтобы вновь и вновь проклясть палачей, но и для того, чтобы ни я сам, ни дети мои, ни мои внуки никогда больше не молчали…

Как ни ужасна правда, которая открыта нам, правда, которая еще не открыта, вернее, открыта не полностью, наверное, в сто крат ужаснее. Судя по тому, что мы знаем, речь шла не только об уничтожении еврейской элиты, а о том, чтобы уничтожить или заключить в огромные гетто всю еврейскую общину Союза.

Злодейское убийство великого артиста Михоэлса, хладнокровная ликвидация лидеров и активистов Еврейского антифашистского комитета, „духовный погром“ еврейской интеллигенции под флагом борьбы с „безродным космополитизмом“, позорное „дело врачей“, ориентированное на возбуждение массового, низового юдофобства, — таковы мрачные вехи на пути к всееврейскому геноциду.

К счастью, умер Сталин. Но, к несчастью, посеянные им — если бы только им! — семена зла продолжают прорастать и ныне. Но ныне, слава богу, другие времена, и семена зла обречены.

Сталинский террор не имел национальной основы. ГУЛАГ — воплощение космополитизма. Гибли русские, гибли украинцы, гибли грузины. Свой жертвенный список имеет каждая нация, каждая народность бывшей империи. Но евреям не легче от этого. Каждый народ имеет „право“ громче плакать на могилах своих сыновей и дочерей.

Я представляю Россию. Но я представляю ее в Израиле. Поэтому в этот трагический день я плачу вместе с вами, люди Израиля, и прошу вас: простите…

Я представляю Россию. Но я представляю новую, демократическую Россию. Поэтому я убежден, что такая Россия будет не мачехой, а матерью всех евреев, которые поверят ей.

Обязательная суета посольской жизни не позволила мне присоединить свой голос к голосам тех, кто 29 июля в Иерусалиме принимал участие в открытии памятника жертвам советского режима.

Сегодня я делаю это».

Много раз писал в Москву об антисемитизме. Ответа не получал. Или получал, но чисто формальный. Не хотела наша власть бороться с антисемитизмом. По двум, думаю, причинам.

Первая. Среди начальства «встречаются» антисемиты. Дума и Макашов — к этому позорищу прибавить нечего… Вторая. Боятся, что объявление войны антисемитизму оттолкнет часть электората от «партии власти». Допускаю. Но в данном случае выигрыш в тактике означает сознательное стратегическое отступление. Волнения среди «русских» вызывали часто появлявшиеся слухи о том, что Россия продолжает вооружать арабов, в частности поставляет ракеты Сирии.

Политика делается в прозе. Но попадает и в стихи. Например, такие:

Эти стихи мне прислала известная в «русском» Израиле поэтесса Евгения Гай и просила передать их Ельцину. Отправил диппочтой. Без уведомления о вручении. Так что не знаю, получил ли адресат стихи. Боюсь, что нет. А жаль. Хорошие стихи. И рекомендация вполне в духе стратегических интересов России.

* * *

В «русском» Израиле живут разные люди. Одни занимаются алмазами, другие играют на скрипке. Одни выпекают черный хлеб, другие выращивают осетров. Одни лечат, другие учат. И т. д. Я общался со всеми группами. Но особенно дружил с ветеранами. С теми, кто воевал во Вторую мировую. Таких здесь примерно 20 тысяч.

Крепко их обидела советская власть, та, за которую они воевали. При выезде отбирали ордена. Лишили пенсии. Лишили гражданства. Оскорбляли и поносили. Но в большинстве своем не озлобились люди, с трепетом, с надеждой встретили перемены в России.

Менялись времена, и мне приходилось возвращать изъятые награды. Даже — Золотую Звезду. Особенно интересно было наблюдать в эти минуты за внуками и правнуками. Привычные любимые дедушки, с трудом ходящие, кряхтящие и ворчащие, пугающиеся Интернета и тяжелого металла, вдруг оказывались в центре внимания, выпрямлялись, становились героями и переставали слушаться бабушек…

Каждый знал, что в Тель-Авиве в штаб-квартире ветеранского союза по пятницам с 11.00 организуется нечто вроде клуба. На веранде — столы и стулья. Хочешь вспомнить фронтовую молодость, поговорить «за жизнь», отвлечься от ежедневных мелочей — приходи, приноси с собой что-нибудь из выпивки и закуски (стандарт: водка, отварная картошка, селедка, соленые огурцы, но фантазия приветствуется…). Телефонная связь обеспечивается. Сидеть можно до 23.00. Меня несколько раз завлекали. Но совесть мучила: ведь пятница у нас — рабочий день.

День Победы встречали под Иерусалимом. Там есть Лес Красной Армии. Собираются с семьями. Сначала немножко митингуют. Потом цветы к монументу Победы. Возможна самодеятельность. И наконец, на травку и пикник. Ветеранское начальство не могло садиться на травку (встать было трудно) и проводило заключительный акт в арабском ресторане. Мне тоже было удобнее сидеть на стуле.

К сожалению, с каждым годом людей в Лесу Красной Армии собирается все меньше, а возраст их все больше. Впрочем, наверное, не надо сожалеть. Когда-нибудь никто не придет. Прошлое остается в прошлом, только поэтому возможно будущее…

Девятое мая, День Победы, в Израиле не отмечался как национальный, государственный праздник. А ведь если разобраться, то появление Израиля — один из результатов разгрома фашизма. Я много раз писал и говорил, что «отцы-основатели» Израиля — это не только те, кто подписал Декларацию независимости, но и те, кто защищал Сталинград и брал рейхстаг, высаживался в Нормандии, партизанил в Польше и Югославии.

Начиная с мая 1992 года посольство в тесной координации с ветеранами повело планомерную, длительную осаду израильских властей. Я несколько раз поднимал эту тему в разговорах с президентом, премьерами, председателем кнессета. Были и оппоненты, которые утверждали, что у Израиля свои войны и свои победы.

Решающий прорыв был сделан в мае 1995 года, когда состоялись огромные митинги в Иерусалиме и Тель-Авиве, а Рабин устроил прием для ветеранов в министерстве обороны. Премьер-министр был поражен, увидев сотни людей, буквально обвешанных орденами и медалями.

Прием устраивался в саду министерства. Прием как прием, стой, ходи, сидеть не на чем. Но люди-то пришли немолодые. Как только Рабину сказали об этом, он дал команду, и через полчаса в огромных фурах привезли легкие стулья. Народ расселся и долго не уходил. Праздник ведь…

Теперь День Победы является в Израиле общегосударственным праздником. И я рад, что вместе с моими друзьями-ветеранами способствовал этому.

* * *

«Русский» Израиль — это, конечно, условность. Но условность с заметным отблеском безусловного. Есть другие условности такого же типа. Скажем, Израиль ашкеназийский, Израиль европейских евреев. Собственно, именно они поставили Израиль на ноги и проложили главные направляющие его развития. Позже появился и Израиль сефардский, Израиль евреев, пришедших из стран Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока. Они принесли с собой не только другую кухню, но и другие нравы, другую культуру, более близкую к ценностям иудейского фундаментализма. Израиль ашкеназов встретил сефардов примерно так же, как много позже объединенный Израиль ашкеназов и сефардов встретил «русских». Настороженно и пренебрежительно. Они, конечно, евреи, но второго или третьего сорта.

Понадобилось несколько десятилетий, чтобы ашкеназы (это неожиданно сделал Барак) извинились перед сефардами за свои былые грехи. Несомненно, такой день настанет и для «русских». Даже раньше, ибо «русские» ведут себя гораздо активнее сефардов.

Наряду с главными этнокультурными секторами Израиля существуют и более мелкие («эфиопы», караимы, самаритяне, друзы).

* * *

В первые израильские годы рассуждали просто: Израиль — это большой котел; бросаем в него все, что есть (разные культуры, обычаи, нравы, кухни, наряды и т. д. и т. п.); встряхиваем, перемешиваем, нагреваем и сплавляем; на выходе получаем то, что можно назвать израильским обществом, израильской культурой, израильтянином. Теория плавильного котла.

Не получилось. Культуры взаимодействовали. Обычаи сближались. Но не хотели растворяться друг в друге, не хотели образовывать однородный сплав. Пришлось изменить установку. Не будем сплавлять. Будем сближать и выходить на сосуществование, взаимодействие, взаимообогащение. Многоцветье, мозаика культур на базе общих корней (религия, еврейская самоидентификация). Так видится перспектива.

Тут возникает огромный вопрос: роль русской культуры, которая через «русский» Израиль воздействует на все общество, в становлении Израиля, его культуры, его народа. «Опаленные Россией» — так назвал свое эссе мой самый любимый современный израильский писатель Амос Оз. Он пишет, что в Израиле есть евреи — уроженцы самых различных стран. Они прибыли сюда со своими традициями, со своей культурой. Они создают полифоническое общество. И в этой полифонии «русская» еврейская скрипка — все еще ведущий инструмент. «Русской» скрипке принадлежит не исключительная, но доминантная роль. И, полагает Оз, так будет долго.

* * *

В плавильном котле предполагалось переплавить, сплавить не только разные культуры, но и разные типы обществ — капитализм и социализм.

Израиль создавали и многие годы находились у власти политические деятели социалистической ориентации. Авода, Партия труда, лидеры которой вывели Израиль «в люди», является членом социалистического Интернационала. И, пожалуй, утопия Маркса оказала большее влияние на жизнь в Израиле, чем утопия Герцля.

Израильский социализм (кто хочет, может поставить кавычки) — это кибуцы, коллективные хозяйства в «деревне». Это могущественные профсоюзы и государственные монополии, обросшие «социалистической» бюрократией. Это огромные налоги, перераспределяющие доходы богатых в пользу бедных. И это, следовательно, — низкая производительность труда и низкая эффективность производства.

Глобальный кризис социализма не мог не задеть Израиль. Красный цвет перестал быть цветом профсоюзов. Чиновники, обступающие социалистическую кормушку, сопротивляются отчаянно, но Израиль постепенно освобождается от социалистических одеяний. Экономика, говорил Нетаньяху, напоминает «автомобиль, съехавший с шоссе на обочину». Чтобы вернуть машину на шоссе, надо демонтировать «еврейский социализм». Это пытаются делать в четыре руки. Потому что Авода тоже стремится обрубить свой социалистический хвост. В результате экономика становится более экономной, более эффективной, а общество — более жестким, меркантильным, циничным.

В России, думаю, социализма осталось меньше, чем в Израиле. Но и капитализма у нас значительно меньше. Поэтому рост меркантильности и цинизма обгоняет рост эффективности экономики.

* * *

Нельзя сказать, что Израиль — теократическое государство. Но религия играет в жизни Израиля, точнее — в жизни израильтянина роль значительно большую, чем принято в «цивилизованном мире» XXI века.

Практически это означает, что не все граждане Израиля равны. Вспомним Оруэлла: «все животные равны, но некоторые равны больше, чем другие».

В Израиле, например, нет Конституции. Почему? Потому что Конституция должна признать равноправие всех граждан. А в Израиле это невозможно, ибо Израиль — еврейское государство, и евреи там идут первым сортом, в отличие от неевреев. Разразился скандал, когда солдата, погибшего в бою, отказались хоронить на общем кладбище — не еврей потому что…

Личная жизнь гражданина Израиля регулируется не государственным законодательством, а религиозным. Гражданского брака не существует. Значит, и жених и невеста должны быть иудейского вероисповедания. А если — нет? Если жених и невеста молятся разным богам? Тут — проблема. Решается она следующим образом: брак, заключенный за пределами Израиля, признается. Существовало два варианта, при помощи которых любовь побеждала веру. «Парагвайский брак»: надо заплатить большие деньги адвокату, и через некоторое время он вручит вам оформленное в Парагвае свидетельство о браке. Почему именно в Парагвае — не знаю. Или «кипрский брак»: летите на Кипр, там заключаете брак, и порядок. Это — дешевле.

Чтобы помочь влюбленным, мы решили прибегнуть к международному праву. Посол (или консул) могут совершать акты гражданского состояния, если заинтересованная сторона имеет гражданство страны, представленной данным послом (или консулом). До октября 1992 года зарегистрировали 42 брака. Потом МИД Израиля попросил нас «приостановить» регистрацию браков для дополнительного изучения вопроса.

Все мои попытки убедить министров внутренних дел и юстиции — а я встречался с ними неоднократно, — что позиция Израиля, особенно на фоне признания «парагвайских» и «кипрских» браков, выглядит весьма нелогично, не увенчались успехом. Министры мило улыбались, но не больше. Изучали до моего отъезда. И, кажется, продолжают изучать. При чем тут религия? Просто кто-то не хочет терять парагвайские или кипрские деньги…

Ортодоксы говорят так: высший закон евреев — Пятикнижие Моисея, Тора. Поэтому нет необходимости в другом высшем законе, написанном рукой человека. Если Конституция будет идентична Торе, зачем она? А если она будет противоречить Торе, это будет бунт против Бога.

Общий демократический рецепт — отделить религию от государства. Всем — Конституция, а верующим — еще и Тора. Но классический сионизм, ортодоксальный иудаизм не приемлют этот подход европейского Просвещения. Ведь Израиль — не вообще государство. А еврейское государство. Отделить его от религии — значит отделить его от евреев.

Тут необходимо важное примечание. Еврей — не национальность. Русским нельзя стать, русским надо родиться. Евреем можно не родиться. Евреем можно стать любому, кто пройдет гиюр, то есть установленную процедуру перехода в иудаизм. Если ваш папа — негр, а мама — монголка, то вы, пройдя гиюр, становитесь стопроцентным евреем. Но если ваши мама и папа — евреи, а вы приняли православие или буддизм, то вы перестаете быть евреем.

И если евреи (не важно — от мамы или от гиюра) создают свое государство, то они не могут, оставаясь евреями, отделить его от религии.

И если и когда Израиль станет государством всех своих граждан, независимо от их вероисповедания, то это будет уже совсем другой Израиль. Как атеист, уверен, что так и будет, но, как человек, знаю, что не доживу до этого.

* * *

Упоминание о перспективе неизбежно тянет за собой почти философскую тему о судьбе сионизма. Из того, что я наблюдал в «стране пребывания», из многочисленных и шумных дискуссий делаю вывод: то время, когда главной цементирующей силой израильского общества служили сионизм, чувство еврейской общности, еврейского братства, неумолимо уходит в прошлое. И хотя кризисы, типа нынешнего, вызванного «интифадой Аль-Аксы», тормозят эрозию сионизма, она — по мере упрочения мирной обстановки — будет продолжаться.

Некогда великая, согревавшая миллионы людей идея низведена до пошлой шутки: сионизм — это когда один еврей посылает второго еврея в Палестину на деньги третьего еврея. Мне как-то пришлось вместе с американским послом выступать на очередном мероприятии (кажется, вводили в строй жилой массив для эмигрантов). И я сказал: вот мы двое представляем «работающий» сегодня сионизм — Америка дает деньги (которые не пахнут), Россия дает людей (которые не верят). Потом пожалел, цинично получилось… Но ведь правда! Алия (восхождение к Храму!) превратилась в обычную эмиграцию с присущей эмиграции «внутривидовой борьбой» и со всеми сопутствующими изнуряющими жизненными проблемами.

Эти строчки написала поэтесса Шошана Дворкин. Увы, это жизнеощущение меньшинства. Бремя земных забот гнетет нынешнего эмигранта, — как и любого человека с «отключенной» саморефлексией, с пониженной чувствительностью к идеалам, — гораздо сильнее, чем «груз самого себя». А сионизм возможен только в поле высокого напряжения, которое дают идеализм и нечто, что я назвал бы этническим романтизмом.

Создание Израиля — историческая победа сионизма. Но в ней же и истоки его кризиса. Кризиса, потому что идея, идеология резко разошлись с практикой. Кризис, потому что этой победой пользуются все евреи, но некоторые пользуются особо. Кризис, и именно поэтому снят лозунг о возвращении всех евреев на землю Сиона. Он заменен концепцией динамического равновесия между Израилем и диаспорой.

Израиль, который я видел, далек от благоденствия и устойчивости. Еще одна грешная страна среди других столь же (более или менее) грешных. «Базарновосточный, безалаберный, непоследовательный, абсурдный, но все-таки, — как считает бывший главный редактор журнала „Алеф“ Д. Шехтер, — прекрасный Израиль». И я с ним согласен. «Израиль това!»

Но если политическая и духовная элита Израиля, если нынешние сионисты не сумеют приспособить общество к новой исторической обстановке, не сумеют избавиться от утопического балласта, от наследия Средневековья, то внутренняя уязвимость Израиля перед лицом неизбежных вызовов истории будет усиливаться.

 

Русский посол в израильских СМИ

Настоящие послы, карьерные дипломаты, как правило, не очень жалуют прессу или опять же телевидение. Задают колючие, провокационные вопросы. Могут приврать. Правду не всегда скажешь. Обманывать всегда не хочется. Поэтому лучше держаться подальше от журналистов. Или создать такую ситуацию, чтобы не они тебя использовали, а ты их. Но даже и в последнем случае предпочтительно держать язык за зубами.

Меня все это мало беспокоило. В школе, которую я прошел, учили: нет плохих вопросов, есть плохие ответы. Я любил говорить с журналистами и старался не обижать их, оставляя с пустыми руками. Хотя приходилось и вертеться, заменяя накрутом словес бедность информации. И все же журналистам было интересно встречаться со мной, потому что они знали: разговор — за редкими исключениями — будет по делу. Я же знал, что каждый материал помогает лучше понять позицию России, счищает грязь, накопившуюся за четверть века вражды. Поэтому не было, наверное, месяца без большого интервью или выступления по радио или на телевидении.

Думается, что несколько текстов, которые читатель может при желании одолеть, добавят дополнительные штрихи к моему портрету на фоне Израиля. Или, наоборот, к изображению Израиля, пропущенного через мою голову и мое сердце.

Однако начну я с единственного материала, реакция на который вышла за предполагаемые мною рамки. Это — интервью, помещенное в еженедельнике «Алеф» в октябре 1996 года.

«Вопрос. Ходят слухи, что вы покидаете нас. Независимо от того, насколько они верны, мне важно, что у всех новых и старых израильтян это вызывает глубокое сожаление. Вас уважают, по-дружески любят — и не за последние пять лет, а за многое, что было раньше. И значит, к критике из ваших уст отнесутся с доверием. Поэтому я хотела бы спросить вас: что вам не нравится в евреях? какие национальные черты нам сегодня во вред? различаете ли вы евреев и израильтян, и если да, то чем мы друг друга дополняем и чего друг друга лишаем?

Ответ. Я не готов ответить на эти сложные и деликатные вопросы в рамках неизбежно краткого журнального материала. Если доживу до собственных мемуаров, то там попробую пофилософствовать и отделить еврея от израильтянина (и наоборот). Здесь же ограничусь упоминанием того, что мне не нравится в поведении израильтян.

Во-первых, почти всеобщая необязательность, которая выражается в хронических опозданиях всего и вся. Нигде я не терял столько времени, ожидая начала концерта, начала заседания, прихода человека на деловую встречу и т. д. и т. п.

Во-вторых, явный дефицит деликатности, излишние, как мне представляется, развязность, неопрятность, бесцеремонность на улицах и в общественных местах. О некоторых проявлениях указанных „качеств“ даже говорить неудобно. Упомяну лишь об изобилии мусора вдоль дорог и в лесах, нежелании уступать друг другу дорогу, да и вообще нежелании считаться с тем, что рядом и вокруг могут быть люди, которым ваша „раскованность“ мешает.

В-третьих, странная неосведомленность многих вроде бы образованных, внешне вполне интеллигентных и занимающих видное положение людей во многих, я бы сказал, „школьных“ фактах мировой истории, мировой культуры.

В-четвертых, проникающие во все поры общества лицемерие, ханжество, суесловие. Везде и всюду говорят о еврейских традициях, Книге книг, десяти заповедях. Но, судя по тому, что я вижу, о чем слушаю и читаю, обычная жизнь большинства обычных людей, реальная политика и реальная экономика, в которые погружены израильтяне, — все это страшно далеко от указанных заповедей. И имя Господа поминается всуе…

Хочу сразу оговориться. Мой опыт, как и опыт каждого человека, ограничен. Поэтому я могу ошибиться. И в данном случае я даже хотел бы ошибиться… К тому же перечисленные мною минусы встречаются не только в Израиле, но в тех или иных сочетаниях характерны для многих стран.

Вопрос. По приезде в страну шесть лет назад я была поражена, когда узнала, как расшифровывается аббревиатура БАГАЦ — Высший суд справедливости (!). При этом один известный профессор Иерусалимского университета говорит обычно своим студентам юрфака: „Вы пришли изучать закон, а не справедливость“.

Не кажется ли вам, что в стремлении евреев к высшей справедливости, притом что ее невозможно достичь, есть нечто болезненное? Гремучая смесь самонадеянности молодого израильского общества и мудрости древнего еврейского народа? Возможно — определенный национальный комплекс? Сколько ведущих советских журналистов, писавших на морально-этические темы, были евреями… Видимо, это в крови.

Наверное, этому можно найти историческое объяснение, но в условиях современной политики, особенно ближневосточной, не обойтись без прагматических компромиссов. Как вы, будучи дипломатом, считаете: сочетается ли в позиции Израиля справедливость с реальностью? Если иметь в виду отношение к новым репатриантам, взаимоотношения религиозных и светских, политику относительно палестинцев…

Ответ. Ну что ж. Поговорим о справедливости. Как-то я не очень убежден, что для евреев характерно стремление к „высшей справедливости“. Во всяком случае, то, что я наблюдаю уже скоро пять лет в Израиле (если, конечно, не принимать всерьез упомянутое выше суесловие), никак не подтверждает ваш тезис. Что, кстати, объединяет Израиль с другими государствами, в частности с Россией.

Есть другая, уже не житейская, а, так сказать, теологическая сторона проблемы. Дело в том, что одной из граней справедливости служит веротерпимость. Так вот, в Торе эта самая веротерпимость отсутствует начисто. Как раз в те дни, когда я пишу ответы на ваши вопросы, евреи должны читать главу „Таво“ из книги „Дварим“. По-моему, в страшном сне не могут присниться те проклятия, те кары, которые перечислены в этой главе и которые обрушатся на человека, если он отклонится от выполнения заповедей и установлений Бога. Разве этот апофеоз жестокости совместим со стремлением к „высшей справедливости“? Вопрос почти риторический.

Вообще же философические разговоры о справедливости, тем более о „высшей“, меня не увлекают. Следуя примеру Камю, между справедливостью и матерью я выбираю мать.

А теперь спустимся с неба „справедливости“ на землю компромиссов. Компромиссы — это воздух политики. Каждый делает шаг назад, чтобы вместе шагнуть вперед, — вот суть, смысл компромисса. Компромиссное решение может быть прочным лишь в том случае, если каждая из сторон считает его „справедливым“, то есть отвечающим ее интересам. А поскольку интересы расходятся, не совпадают, поиск компромиссов осуществляется в плоскости не абсолютных, а относительных ценностей и сводится к взаимным уступкам, к фиксации „частичной“ (но устраивающей всех) „справедливости“.

Такова теория. С практикой сложнее.

Мне представляется, что нынешнее правительство Израиля ищет некую равнодействующую между ликудовской идеологией („справедливость“) и требованием практической политики (реальность). Кажется, Талейран сказал: политика — это искусство сотрудничать с неизбежностью. Надеюсь, что правительство овладеет этим искусством.

Вопрос. Когда интеллигентный россиянин хочет убедить собеседника в своей лояльности по отношению к евреям, он обязательно говорит о том, что у него есть друзья, родственники — евреи. То есть: „Я вас не чураюсь“. Вот и вы, Александр Евгеньевич, в одном интервью говорили, что первым браком были женаты на еврейке…

Когда еврей хочет продемонстрировать то же самое относительно русских, он оперирует, как правило, другими категориями, не личностными. Он уверяет, что воспитан на поэзии Пушкина и музыке Чайковского, демонстрирует свои знания русской истории или что-либо такого же порядка.

Возможно, я необъективна. И все же я не сталкивалась с ситуацией, когда бы в обычной житейской „разборке“ припоминали, что мораль обоих народов основана на десяти заповедях, данных Богом Моисею. Я уж не говорю о возможности аргументации, основанной на современных знаниях. Вы можете со мной не согласиться. Но почему?

Ответ. Позволю себе заметить, что вы зря обижаете „интеллигентного россиянина“. Такой россиянин, по определению, равно относится и к эллину, и к иудею. И у него нет необходимости (и желания) убеждать кого бы то ни было в „своей лояльности по отношению к еврейскому народу“. Тем более ссылаясь на друзей и родственников.

По-моему, поэзия, музыка и тому подобное здесь вообще ни при чем. Я, например, не понимаю китайскую музыку, не очень силен в китайской истории, плохо знаю китайскую поэзию, но это никак не отражается на моем отношении к китайцам. Они столь же хороши (или плохи), как евреи или, допустим, немцы. То есть „интеллигентный россиянин“ a priori (он так воспитан папой и мамой, дедушкой и бабушкой) „принимает“ и старается понять любой народ.

Другое дело — степень, глубина понимания. Вот тут вступают в игру знание истории, культуры, а также друзья и родственники. Так, если бы моей женой была китаянка, то, наверное, я лучше понимал бы китайцев.

Вы упоминаете заповеди, „данные Богом Моисею“, — аргументация такого рода предполагает веру в Бога. А „интеллигентный россиянин“ в Бога, как правило, не верит (хотя нынче это модно). Ему не нужна эта гипотеза. Гипотеза, унижающая человека. Ведь всякая религия — это страх перед выбором, а значит — бегство от свободы.

Что же касается заповедей, то полезно время от времени перечитывать „Великого инквизитора“. Замечу лишь, что заповедь „не убий“ соседствует в Книге книг с многочисленными рекомендациями убивать без всякой жалости. Мораль, которая держится на страхе наказания, — это мораль рабов.

Так что я, пожалуй, отдал бы предпочтение не тому, кто в знак своей „лояльности“ толкует о верности Ветхому Завету, а тому, кто говорит о друзьях-евреях. Хоть не врет.

Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство».

Перед тем как отдать текст в журнал, я показал его Лене Петровне. Она была против публикации. Логика: если ты пришел в гости и тебя спрашивают: «Вам нравится суп?» — ты ведь не скажешь «нет», даже если суп не понравился. Но суповая логика меня не убеждала. Посоветовался с дипломатами. Они почесали в затылках, но одобрили.

Недооценили мы. Многие читатели гневались. Они не возражали по существу. Они не говорили, что израильтяне точны и деликатны. Они обижались. Они сердились. Они заступались за Тору.

Я потом долго думал. В гостях, конечно, похвалил бы любой суп. Но когда тебя серьезно спрашивают о серьезных вещах — тут другое дело. Проще всего сказать: я — посол и не буду говорить ничего, что может обидеть граждан «страны пребывания». Наверное, надо (можно) говорить. Важен не принцип, а мера. Возможно, я ее нарушил, стоило бы быть помягче…

А теперь — несколько интервью, не заставлявших читателей и Лену Петровну нервничать.

Еженедельник «Калейдоскоп». Фамилия интервьюера не сохранилась. «Формула счастья по Александру Бовину».

«Вопрос. Каждый кузнец своего счастья, но не каждому удается выковать его. Как это удалось вам?

Ответ. Перед тем как ложиться спать, мой внук, Макар Сергеевич, подходит ко мне, и я целую сначала одно его ушко, потом другое. Чтобы ночью комарики не кусали. Так мы договорились с ним и с комариками…

Ну что тут „выковывать“? По-моему, главное счастье доступно всем. Оно вовсе не нуждается в молоте и наковальне. „Я помню чудное мгновенье“. Любовь, дети, внуки. Здесь бьет ток счастья. „Чудные мгновенья“ дарят нам друзья, природа, искусство.

Но бывает и другое счастье. Подняться на Эверест. Получить Нобелевскую премию. Стать „мисс Европа“ (или „мисс Малаховка“). Взять в руки свою собственную книгу, еще пахнущую типографией.

Можно и в ином ключе, в ином масштабе людей и дел. Построить дачу. Купить машину. Заработать первый миллион… Всем нам хорошо известно „чувство глубокого удовлетворения“ (ЧГУ). Так вот. Формула счастья — это „ЧГУ + икс“, где „икс“ — некая иррациональная добавка, делающая все вокруг „голубым и зеленым“.

В первом случае все люди могут быть и бывают счастливы, если сами себе активно не мешают. Во втором действительно необходимы „кузнечные работы“, часто — пожизненные, то есть созидательное движение к поставленной цели, борьба за достижение данной цели.

И я тоже „ковал“. Но не счастье. Я ковал скорее самого себя, свое отношение к работе и к людям, наращивал сопротивляемость злу и лжи. Когда получалось — когда нет. Приходилось иногда кривить душой. Но как бы то ни было, старался оставаться самим собой.

Со временем все более строго оцениваешь свой жизненный путь. Мы, шестидесятники, не смогли остановить волну „застоя“. И хотя каждому из нас удавалось время от времени вытаскивать свой „счастливый билетик“, мы не смогли выковать счастье — ни для себя, ни для страны.

Вопрос. Что такое счастье? Ваше мнение.

Ответ. Я уже сказал. Повторю суть. Счастье — это полная победа эмоций над разумом, это восторг, упоение, взрыв радости.

„Тихое счастье“, по-моему, — нонсенс. Впрочем, мой вывод может быть оспорен. Недавно в московской „Литературной газете“ прочитал небольшое стихотворение Александра Кушнера:

В общем, если, по известному определению, физика — это то, чем занимаются физики, то счастье — это то, что чувствуют, переживают счастливые люди.

Вопрос. А в детстве было ли у вас детство?

Ответ. Если вы имеете в виду атмосферу, отношение ко мне дома, в семье, уличную вольницу, школьные забавы, то было детство в детстве. Счастливое детство? Да. Местами.

Случались и другие „места“.

Вот представьте себе. Мне 7–8 лет. Казарма (мы в военном городке жили). Стою в плотном кольце гогочущих солдат („красноармейцев“, как тогда говорили). Нечто вроде „воскресной школы“. Со мною делятся богатством могучего русского языка. Плюс, так сказать, анализ типичных ситуаций, половое, значит, воспитание…

Всякое бывало. И все-таки детство было. Как и юность. Как и возмужание.

Вопрос. Ваш путь наверх?

Ответ. Боюсь, вы не поверите мне, но вся штука в том, что никакого „пути наверх“ не было. То есть не было составленного загодя плана систематического, шаг за шагом продвижения на этот самый „верх“…

Все как-то шло само собой. Правильно написал Евтушенко: „Мы делали себе карьеру тем, что не делали ее“. Делать карьеру было неинтересно, интересно было, когда она делалась…

…Пожалуй, только последний участок моей служебной карьеры подпадает под определение „путь наверх“: задача была поставлена и решена.

Вопрос. Нам известно, что вы очень хотели стать послом. Почему именно послом?

Ответ. Насчет „очень“ я не уверен. Хотя, если вспомнить эпизод с Дипломатической академией, то можно считать, что я всю жизнь положил на то, чтобы пробиться в те „верхи“, куда мне перекрыли дорогу в 1948 году.

А если серьезно, тут такая история. Впервые я „попросился“ послом (конкретно — в Люксембург) в самом начале 70-х. Мне нужно было несколько лет, чтобы написать книгу по теории политики. Материал собрал большой, мысли некоторые были. Не хватало только отрешения от суеты. Казалось, Люксембург может дать его. Увы!..

Вместо Люксембурга я попал в „Известия“. Однако за двадцать лет даже самая интересная работа становится рутиной. Да и книга о политике так и не была написана. Вновь мною овладела охота к перемене мест.

Я понимал, что за двадцать лет ситуация изменилась не в мою пользу. Была перейдена пенсионная черта. Ушли многие люди, которые могли бы мне помочь. Пришли новые люди с хорошим аппетитом и крепкими плечами. Люксембург отпадал. Возникла мысль о Новой Зеландии. Вряд ли туда кто-то будет рваться, рассуждал я. Слишком далеко, не слишком интересно, бесперспективно. Как раз, значит, для меня…

И вдруг вместо Новой Зеландии — Израиль. Какая уж тут теория политики. Тут практики невпроворот. Но это как раз не столько пугало, сколько радовало. Было приятно осознавать, что начальство поверило в мои знания, в мой опыт. Новая настоящая работа, новые проблемы, новые люди — это как тонизирующий душ. Тот самый случай, когда заниматься политической практикой гораздо интереснее, чем политической теорией.

Вопрос. Как вам удалось, став послом, сохранить интерес к людям в этом жестоком мире?

Ответ. Во-первых, по-моему, люди, живущие в „жестоком мире“, не менее интересны (если не более), чем люди, живущие в „добром мире“. Люди всегда интересны. Даже „неинтересные“. Во-вторых, почему „удалось“? Посол работает не с абстрактными институтами, структурами, а с живыми людьми. С ними он говорит, их убеждает, пытается понять их и через них — страну, ее порядки, политику. Важно беседовать с министрами, с другими послами, но иногда разговор с „простым“ человеком может дать больше, чем беседа на высоком уровне. Я это понял, еще будучи журналистом. Это подтверждает и моя дипломатическая практика.

Вопрос. Ваши недостатки?

Ответ. Их, к сожалению, немало. Успокаиваю себя тем, что страдаю от этих недостатков прежде всего сам, а не другие люди.

Скажем, недостаточная сила воли. Много раз брался учить разные языки, вплоть до китайского и африкаанс (а теперь уже — вплоть до иврита). Но так и не научился. По-настоящему не говорю ни на одном. Кроме русского.

По поводу других недостатков прошу обратиться к жене.

Вопрос. Какие женщины вам нравятся и почему?

Ответ. Мне нравятся те женщины, с которыми не скучно…

Вопрос. Ваше любимое блюдо?

Ответ. „У меня не вкус, а вкусы“, — ответил Франс на вопрос, не имеющий, правда, отношения к гастрономии. Но аналогия возможна: не любимое блюдо, а любимые блюда. Например, все „пельменеобразные“ (хинкали, бозы, манты и т. д.). „Морские гады“ (креветки, кальмары, лангусты). Хаши (здесь нечто подобное известно как „марак регель“). Эскарго (виноградные улитки в чесночном соусе). И гречневая каша с луком. И… Но хватит. Иначе можно растолстеть. Жена уже много лет ругается и настаивает на переходе к овощам и фруктам. Знаю, что нужно. Да уж больно скучно жевать морковку и даже киви.

Вопрос. Расскажите о своих пристрастиях. Что вы читали в последнее время?

Ответ. Мое главное пристрастие, „хобби“, если хотите, — это моя работа. Она мне всегда нравилась больше, чем собирание марок или рыбная ловля. Отсюда — первый круг чтения. Специальная литература, без знания которой невозможно поддерживать требуемый уровень профессионализма.

Соответственно, „последнее время“ отражено на моем столе — и на работе, и дома. Сегодня это два последних номера журнала „Тель-Авив“, книга А. Неера „Ключи к иудаизму“. Недавно прочитал „Воры в ночи“ А. Кестлера и мемуары Р. Эйтана.

Чтобы не терять связь с теорией, философией, продолжаю выписывать и читать „Вопросы философии“. У Шемы взял нашумевшую „Розу мира“ Д. Андреева. С опозданием в полжизни штудирую „Открытое общество“ К. Поппера.

С художественной литературой сложнее. Выписываем „Знамя“, „Иностранную литературу“. Плюс „Литературную газету“. Но времени катастрофически не хватает. Хорошо, Лена Петровна мне иногда пересказывает прочитанное.

Вопрос. Этот вопрос к вам не как к дипломату, а как к известному журналисту: что вы думаете о русскоязычной прессе в Израиле?

Ответ. Вы, само собой, можете спрашивать меня как „известного журналиста“. Но именно как журналист я не хотел бы быть судьей моих коллег, других журналистов. И поэтому отвечу дипломатически: у меня нет времени думать о качестве русскоязычной прессы в Израиле — я читаю ее.

Вопрос. Какой вопрос вы хотели бы задать самому себе?

Ответ. Неужели я так и не успею вновь стать стройным?»

Далее идет серия прощальных интервью. Первое из них, записанное М. Хейфецем для «Вестей», я для экономии места отредактировал.

«Я не очень верю, что можно научить журналистике. Грамоте можно научить, да и то, как убеждает чтение газет, — с трудом. Эрудицией можно загрузить. Но журналист — хороший, нужный людям журналист — появляется тогда, когда жизнь протащит его через свои университеты.

Причем я имею в виду не журналиста-репортера (собака укусила человека), не журналиста — ловца сенсаций (человек укусил собаку), не журналиста-очеркиста (текут мутные воды Сены, Темзы, Рейна и т. д.), а журналиста-аналитика. Я и себя не воспринимал как журналиста. Скорее как партийного работника, которого „бросили“ на журналистику. Или как ученого, для которого журналистика — нечто вроде прикладной социологии, прикладной политологии…

Выделю три момента, три „аксиомы Бовина“.

Первая. Надо знать то, о чем пишешь. Знать не приблизительно, а досконально. Есть журналисты, которые работают с „натурой“. Приехал, скажем, в Израиль или во Францию, поездил по стране, поговорил с политиками, с „улицей“ — и соорудил статью. У меня другой метод. Я работаю с „бумагой“ — изучаю документы, читаю книги, научные журналы. И затем, сидя у себя в кабинете, пишу. Пишу о политике Франции до поездки во Францию. И далее — Париж, встречи с министром иностранных дел, с коллегами… Тут — критический момент. Если я в кабинете не попал в точку, что-то недоучел, ошибся, вношу, конечно, коррективы. Но, как правило, „домашние заготовки“ не подводили. А „натура“ — материал для разукрашивания („как сказал мне министр иностранных дел…“) загодя сделанного анализа. Что так ценится редакторами и читателями. А для меня все эти „как сказал“ — лишь виньетки, бантики к тексту, который был результатом работы над бумагами.

Не надо бояться не угадать, ошибиться — вот главное для „прогнозиста“. Знания плюс опыт (интуиция) — и можно попробовать заглянуть за горизонт. Бывало, ошибался. Но чаще угадывал. Везло.

Вторая аксиома. Необходимо точно знать, что вы хотите сказать читателям. То есть под каким соусом, в каком ракурсе, пропустив через какую призму, вы считаете нужным изобразить реальное, действительное, хорошо вам известное (см. аксиому номер один) положение дел. Грубо, цинично говоря, вы должны всегда контролировать степень и характер искажения действительности. Иногда эта степень стремится к нулю, иногда достигает „точности наоборот“.

В данном случае я абстрагируюсь от нравственной оценки указанной аксиомы. Ибо сама эта оценка зависит от системы координат, в которой идет работа. Я лишь настаиваю на том, что в любом случае убеждения, взгляды, мировоззрение журналиста отражаются на его творчестве. И лучше понимать, знать это и отдавать себе отчет в содеянном.

И, наконец, аксиома третья. То, что вы хотите сказать людям, надо сказать так, чтобы было интересно читать и чтобы вам поверили. Если аксиома номер один сближает работу журналиста-аналитика с работой ученого, если аксиома номер два показывает его идеологическую ипостась, то аксиома номер три — это область собственно журналистского мастерства, профессиональной пригодности журналиста. Вы можете служить истине (или думать, что служите ей), что бывает редко, вы можете служить интересам (страны, группы, своим), что бывает гораздо чаще, но как бы то ни было, вы должны уметь убедить людей, заставить их поверить вам. Как минимум — заставить читателей отнестись к вам серьезно, задуматься над вашими аргументами.

Далее. Не следует слишком серьезно относиться ни к своей работе, ни к самому себе. Доказательства? „Вся наша жизнь — игра!“ И еще: если ко всему и, главное, к самому себе относиться серьезно, можно сойти с ума. Сказанное вовсе не означает, что можно работать кое-как, спустя рукава. „Коекакерство“ недопустимо! Но можно уметь видеть себя и свою деятельность как бы со стороны, с определенной дистанции и с хорошей дозой иронии…

Когда меня спрашивают, какова ваша специальность, отвечаю: я дилетант высокой квалификации. Из двух установок: знать все о чем-либо или знать что-либо обо всем — я выбираю последнюю. Так мне интереснее, веселее, если угодно, жить и работать. И тут начинается игра. Я симулирую узкий профессионализм. Если я пишу о Китае, то стремлюсь написать так, чтобы китаист видел во мне коллегу. Если об Антарктиде, то должно создаться впечатление, что я — за неимением там министра иностранных дел — беседовал с пингвинами. И так далее. Бывали иногда проколы. Чем-то, помню, специалист по Кот-д’Ивуар однажды был недоволен.

Кстати, здесь за пять с лишним лет я как журналист существенно дисквалифицировался. Сузился мой горизонт: дальше Израиля и его окружения вижу с трудом. Придется наверстывать. Хотя время становится все дефицитнее…

И последнее, самое-самое главное. Не помню уж где, но прочитал я про рабби Зусю из Аннополя. Он перед смертью сказал: когда я предстану перед Высшим судом, меня не спросят, почему я не был Авраамом, Яаковом или Моше… Меня спросят: почему я не был Зусей. Вот в этом вся штука. Главное — быть, оставаться самим собой. Иначе невозможно сохраниться как личность, сохранить самоуважение и уважение людей. Это трудно. Особенно журналисту. Иногда приходится — мне, во всяком случае, приходилось — кривить душой, наступать на горло собственной песне. Допуски неизбежны. Но тактика не должна превращаться в стратегию. Без этого стержня — оставаться самим собой — не может быть журналиста. Настоящего, разумеется…»

* * *

А это интервью брала Инна Стессель, очаровательная рыжая женщина из Хайфы.

— Время летит быстро. Прошло пять лет с тех пор, как вы приехали в Израиль в качестве посла — тогда вы представляли еще СССР. В первом интервью, которое я взяла у вас, вы вполне уверенно прогнозировали близкое будущее и несколько осторожнее — дальнее. Что из ваших предположений, вы считаете, оправдалось? В чем вы ошиблись?

— Вы явно переоцениваете мои возможности. Не помню, что именно я «прогнозировал». И рад этому. Ибо лучший способ сойти с ума — помнить все, что когда-либо говорил. Не следует воспринимать себя слишком серьезно.

— Вы имеете в виду и дипломатов?

— Даже журналистов. Тот, кто относится к себе слишком серьезно, смешон. И несчастен, ибо весь — в комплексах неполноценности.

— Я все же напомню вам. Тогда, пять лет назад, у вас были очень невеселые предчувствия относительно близкого будущего России. Время подтвердило их или опровергло?

— Веселого и сейчас мало. И в этом смысле мои предчувствия подтвердились. И тем не менее я убежден (и тогда был, и ныне), что Россия одолеет тяжелую болезнь, выздоровеет, встанет на ноги…

— Все эти годы дипломатический статус не позволял вам быть более, чем положено по протоколу, откровенным. Сегодня, завершая свою деятельность в Израиле, у вас нет соблазна предоставить возможность высказаться Бовину-журналисту? Или оценки журналиста и посла вполне совпадают? Я имею в виду впечатления об Израиле… В плане политики, общественного устройства, культуры…

— Нельзя быть немножко беременной. Если я «завершаю» завтра, то сегодня я еще заключен в упомянутый вами «статус».

Так что вам — увы! — приходится беседовать с дипломатом.

Что же касается «соблазна» перевоплотиться в журналиста, то с ним, как и с любым соблазном, надо бороться. Не потому, что оценки посла и журналиста не совпадают, но потому, что — находясь в гостях — не стоит всегда быть откровенным. Не из-за «статуса», а по причинам деликатности, такта, вежливости, если угодно.

Ну, нельзя же, в самом деле, ориентироваться на дураков. Есть категория суперпатриотов, которые постоянно требуют легенд, хотя ничто так не вредит народу, как мифология. Говорил же классик: «Правда — религия свободного человека».

Насчет «правды» процитирую другого «классика»:

Оба классика, как и положено классикам, склонны к преувеличениям, односторонностям. Не принадлежа к классикам, я позволю себе держаться ближе к здравому смыслу и ориентироваться — в данном случае — не на этические максимы, а на обстоятельства и людей, которые меня окружают.

От абстракций перейду к фактам. Однажды меня спросили: что вам не нравится в Израиле? И я, представьте себе, честно ответил — не как посол, не как журналист, а «просто» как человек, живущий несколько лет в Израиле и смотрящий по сторонам. Очень, казалось мне, вежливо ответил, с оговорками всяческими… Обругали, конечно. И читатели журнала «Алеф», и — главное! — моя родная жена. Читатели — за выход из «статуса»… Жена — за бестактность: «Ты ведь, придя в гости, не скажешь хозяйке, что она пересолила суп». И крыть нечем. Ваш аргумент — «дураки» — тут явно не подходит.

Общий итог «прост, как правда». Впечатления об Израиле? Израиль това!

— Евреи, как вы наверняка заметили, чрезвычайно чувствительны к тому, что о них говорят, как их воспринимают. Вас всегда считали чуть ли не юдофилом, во всяком случае, симпатизирующим евреям. Вы сохранили после пяти лет в Израиле то отношение, с которым приехали? Или сегодня у вас другое настроение?

— В принципе я «симпатизирую» всем хорошим людям — и арабам, и немцам, и чукчам. Но особенно тем, кого всю дорогу обижали, — армянам, например, или евреям. Здоровый инстинкт нормального человека.

За пять с лишним лет я лучше узнал евреев. И в жизни. И по книгам — много читал по еврейской истории, философии, культуре. Уезжаю более богатым, чем приехал. И с более основательным, надеюсь, знанием как плюсов, так и минусов Израиля и израильтян.

— А для вас еврей и израильтянин — одно и то же?

— Теоретически — нет. Израильтянин — это еврей и еще что-то. Содержание этого «что-то» вряд ли поддается спецификации в рамках интервью.

— Могли бы вы объяснить, как вы понимаете причины антисемитизма? Не считаете ли вы, что самим евреям следовало бы проблему антисемитизма проанализировать не только с точки зрения вечной и заведомой жертвы? Или «вежливость» не позволяет вам обсуждать эту щекотливую тему?

— Тема не столько щекотливая, сколько объемная, громоздкая, требующая пространных размышлизмов. Кстати, именно «сами евреи» многократно анализировали проблему антисемитизма со всех возможных точек зрения. В том числе и с точки зрения причин. Мое же понимание можно коротко свести к следующему.

Антисемитизм, по-моему, — реакция на непохожесть, необычность евреев, их фанатизм, как виделось со стороны, в отстаивании, оберегании своей веры, своих обычаев, своего образа жизни. Реакция на их взаимовыручку, взаимоподдержку, необходимую для выживания народа во враждебных условиях. Это, как мне представляется, самая общая, уходящая в древность причина.

Далее — «подпричины». Бытовой, «низовой» антисемитизм питался образами евреев-ростовщиков, торговцев, корчмарей и прочих шейлоков мелких калибров. Антисемитизм «верхов», элитный антисемитизм отражал, как думается, боязнь конкуренции способных, талантливых людей в науке, искусстве, управлении, а также в торгово-финансовых делах крупного масштаба. Питают, поддерживают антисемитизм разного рода мифы («кровь младенцев» и т. д.), первоначально возникшие в недрах христианства, а затем ставшие элементами массового сознания. Наконец, нельзя не сказать и о том, что нередко «власти предержащие» используют (и насаждают) антисемитизм, рассчитывая таким путем получить поддержку определенных социальных групп.

— Вас не раздражает нынешнее стремительное обогащение довольно большой категории людей в России, ничего не производящих? Не тревожит моральная деградация, когда все подчинено одному — добыванию денег? Вам в школах Толстого, Чехова, Гоголя собираются преподавать в адаптированном виде. Пошлость самая низкопробная правит бал на экранах телевизоров, в прессе.

— «Раздражение», пожалуй, не самое точное слово. Печально, разумеется, когда у кого-то нет денег, а у тебя (в данном случае — у меня) их мало. Обидно. Но как ученый, как человек, достаточно хорошо знающий социальную историю и психологию масс, я понимаю, что материальное неравенство еще очень долго будет сопровождать (и питать) социальный прогресс. Нужны «лишь» механизмы, которые могли бы сглаживать неравенство. Такие механизмы уже «придуманы», они неизбежно появятся и в России.

Насчет «ничего не производящих» у меня сомнения. В массе своей эти самые «не производящие» производят — варварски, жестоко, часто преступно, — но производят очень важную «продукцию» — рыночную инфраструктуру, рыночную психологию, рыночные привычки. Жуликов, преступников надо сажать (чего мы еще не умеем делать). А другие «ничего не производящие» пусть производят.

Беда в том, что в реальной истории, в реальном социуме трудно отделить овец от козлищ. И «производство» рынка неизбежно связано — особенно на первоначальных этапах — с культом денег, с царством пошлости, с деградацией моральных ценностей. Все это есть, и все это до невозможности противно.

— Россия сегодня пытается вступить второй раз в одну и ту же воду. Сто лет назад она уже совершила попытку войти в капитализм, попытка оказалась сорванной. Спустя век вновь вернулись к «периоду первоначального накопления»… Но, может быть, и в самом деле капитализм — не русский путь? Вон какие уродливые формы он приобретает. Они режут глаз на фоне «капитализма с человеческим лицом», сформировавшегося в цивилизованных странах. У них было время поработать над своим капитализмом…

— По существу вы сами ответили на заданный мне вопрос. Но мой ход мысли будет несколько иным.

Во-первых, Россия вступила в совсем иную, принципиально иную «воду». Ибо конец XX века — после почти столетнего господства «социализма» — фундаментально отличается от конца XIX века.

Во-вторых, никто в России не знает, куда она идет, равно как никто не знает, что такое «русский путь».

В-третьих, я бы предпочел «социализм с человеческим лицом». Возможны варианты: «капитализм с социалистическим лицом» или «социализм с капиталистическим X» (вместо X каждый подставляет то, что ему нравится).

А теперь вернусь к «балу» на телевидении. Я придерживаюсь консервативных, «просвещенческих» взглядов, соответствующих моему возрасту. Телевидение, радио, газеты, книги должны, конечно, и развлекать, и информировать, но — и это общий знаменатель — должны делать людей добрее, умнее, — словом, лучше. А сейчас вся эта махина работает на оглупление, принижение, озлобление человека. СМИ (средства массовой информации) превратились в СМО (средства массового оглупления). Навсегда? Думаю, нет. Надолго? Возможно. Россия прошла уже много голгоф. Пройдет и эту.

А вот адаптированный Толстой меня не волнует. Я очень жалею, что не смог, не успел (и не успею) прочитать массу интересных книг. Не сердитесь, но я за «Всемирную библиотеку адаптированной литературы». Скажем, «Французская классика» в пяти томах. А кто захочет, может одолеть два тома «Семьи Тибо». Тут важен не принцип, по-моему, а качество адаптации.

— Не пугайте меня! Если уж вы готовы поддаться веяниям безумного нашего времени… Кому нужна адаптированная «Анна Каренина»? При самом умелом сокращении произойдет надругательство. Лучше вообще поставить крест на литературе. А для самых любознательных изготовлять «умело» составленные аннотации, в которых та же «Каренина» будет выглядеть рядовым любовным треугольником.

— Это вы меня пугаете. Своим максимализмом, крайностями. То — «дураки», то — «надругательство», «крест» (простите!). Я не уверен, что мы с вами знаем, кому что нужно. Но уверен, что кому-то будет нужна «умело» адаптированная «Анна Каренина». И даже уверен в том, что человек, осиливший «Всемирную библиотеку адаптированной литературы», будет богаче того, кто поставит крест на литературе.

Пусть люди выбирают. Это — их право. А вы можете «агитировать», доказывать, что надо читать «Войну и мир» «в подлиннике» и не надо смотреть «Поле чудес» или «Санта-Барбару».

Я, например, буду настойчиво советовать внуку прочитать «Анну Каренину».

— По всем предсказаниям — старинным и современным — в нашем регионе вот-вот разразится война. Та самая. «Гога и Магога»… Вы, как я знаю, человек не мистического склада, ко всяким там Нострадамусам относитесь скептически. Это распространяется и на данное предсказание? Как вообще вы видите будущее Израиля в свете нынешней политики его руководства?

— Я пытался штудировать Нострадамуса и комментарии к нему. Пришел к выводу, что все его пророчества — нуль, пустота, прикрытая дымовой завесой многословия. Если можно, давайте без Нострадамуса.

— Давайте. Но — с Гогом и Магогом!

— Хорошо. Все войны Гога с Магогом уже в прошлом. Мне представляется, что люди — при всей чудовищности того, что мы еще можем видеть, — поумнели настолько, чтобы не допустить катастрофы.

— Так вы верите в человеческое благоразумие? Если судить по тому, как люди лихо расправляются с природой, не очень-то в это верится…

Александр Евгеньевич, если с коммунистическими надеждами вы, похоже, распрощались, то материалистом остались. Вы все еще убеждены, что от человека многое зависит? Между тем одни только вспышки на Солнце вызывают катаклизмы на Земле. Чем же поможет благоразумие людское, даже если допустить, что человек таковым обладает?

— Уж больно вы, Инна, решительны и как-то «бесповоротны», что ли… Начну с того, что я не распрощался с коммунистически ми убеждениями, так как убежден, что люди смогут пробиться в такое будущее (создать его), где не будет войн и где не нужно будет свое благополучие строить на неблагополучии другого. Равно как остался материалистом, атеистом, рационалистом. История — это не только прогресс в развитии свободы, как утверждал Гегель, но и прогресс в развитии «благоразумия».

Попробую растолковать это на близком для вас материале. Если вы раскроете Тору и прочтете главу «Мишпатим» (которую как раз и нужно читать в эту неделю), то узнаете, что колдуний надо убивать (точнее, не оставлять в живых). А теперь оставляем. Поумнели, значит, стали благоразумнее. Я уж не говорю о том, что там же рекомендуется «истреблять» идолопоклонников. Но ведь не истребляем — благоразумие не позволяет. И т. д. и т. п.

А вспышки на Солнце и прочие катаклизмы вселенского масштаба тут, по-моему, ни при чем. Космос сильнее человека. Но мы толкуем не о делах космических, а о делах земных, где от человека зависит не только «многое», но почти все. Люди обрели способности «расправиться» с природой (что равносильно самоубийству человечества перед лицом равнодушной к нему и вечной природы). Но люди же способны «спасти» природу (а значит, и самих себя). «Зеленые» спасут мир — на этом стою и не могу иначе. Теперь — «о нынешней политике» израильского руководства. Вы ставите меня в патовое положение. Если я скажу, что она хорошая, удивится российское руководство, а если я скажу что-либо иное, удивится руководство израильское. Лучше помолчу.

— Жаль. Хотелось бы услышать именно вашу оценку.

— Что делать? Служба. С будущим Израиля легче. Кажется, Бен-Гурион сказал: «Все специалисты — специалисты по прошлому, специалистов по будущему нет». А с дилетантов какой спрос. Поэтому я не боюсь повторять: пока Россия и США не переругались, войны здесь не будет.

— Давайте чуть-чуть уйдем от проблем глобальных и поговорим о вас лично. Не возражаете?

— Ни в коем разе.

— В очередной раз вам предстоит начать новую веху. Это вас радует или так себе? Чем вы предполагаете заняться по возвращении в Москву?

— Не радует (уже возраст не тот) и не огорчает (еще возраст не тот). Жизнь продолжается. «Снова и снова».

Что буду делать? Еще не знаю. Если бы было лет на двадцать поменьше, попросился бы послом в Исландию. Там попрохладнее, чем в Израиле. И нет «мирного процесса». И фалафелей вроде бы нет. Но зато много рыбы и даже, говорят, фаршированной. Если бы мне было лет на двадцать побольше, я бы сосредоточился на сдаче анализов и выращивании морковки. А вот что в «золотой середине», пока не придумал. Наверное, напишу пару книг. Одну об Израиле, другую о времени, в котором пришлось жить («Клочки прошлого», так будет называться). Может быть, вернусь к журналистике. Посмотрим.

— Насколько мне известно, вы, такой гурман, сегодня придерживаетесь диеты, совершенно не пьете, ведете образ жизни, вам не очень свойственный. Это вас не тяготит? Вы собираетесь удерживаться на достигнутом? Шутливое: «Нет ничего легче, чем бросить курить, я столько раз это делал».

— Я курил сорок пять лет — с первого класса. Надоело. Бросил.

Вот так и пить надоело. Свою норму я выполнил. Перед казной долгов (и по табаку, и по выпивке) не имею. А поскольку пища перестала принимать форму закуски, возник дополнительный эффект — стал худеть. И молодеть опять же. Буду держаться. Следующую поллитру — если, конечно, хватит денег на хороший закус — выпью 7 ноября 2017 года. Уже начал собирать компанию…

— Как вы вообще относитесь к людям? С любопытством? Или вы уже давно о них все знаете? А к женщинам? Женщины играли в вашей жизни значительную роль или, так сказать, подсобную?

— К людям отношусь с огромным любопытством. Нет ничего интереснее. Это относится и к женщинам. А «подсобную роль» в моей жизни играли мужчины.

— Поскольку в политике, как я понимаю, вы будете придерживаться дипломатической сдержанности до последнего дня пребывания на посту посла, попробую «раскрутить» вас на фронте личной жизни… Если, конечно, позволите.

— Давайте-давайте…

— …Итак — сколько раз вы были женаты?

— Два.

— Есть ли определенный тип женщин, который вам нравится?

— Нет. Я разделяю подход Анатоля Франса: у меня не вкус, а вкусы.

— Ваша жена — обаятельнейшая женщина. Насколько мне известно, вы вместе давно.

— Тридцать пять лет, кажется.

— Срок солидный. И это благодаря ее удивительным качествам или вы достаточно «легкий» муж? Хотя, признаться, ваша «легкость» кажется мне сомнительной.

— Не сомневайтесь. Муж я действительно не «легкий». Трудный муж. Но, видимо, мы с Петровной поняли, что лучших вариантов не будет.

— Вы всегда были опасно близки к верховной власти. Много ли было в вашей деятельности такого, о чем предпочитаете не вспоминать и хотели бы, чтобы и другие не помнили?

— В моей жизни были сюжеты, о которых я предпочитаю не вспоминать, а когда вспоминаю — мне становится стыдно. Но никакого отношения к «верховной власти», вообще к власти эти сюжеты не имеют.

— Вы не сентиментальны? Вам не трудно расставаться с людьми, с местами, к которым привыкли? Как вам сейчас видится — спустя какое-то время захотите побывать в Израиле? Или завершилась работа, поставлена точка, и никакие эмоциональные узы вас не связывают с этой страной?

— Трудно судить о себе. Скорее всего, я не сентиментален. Но расставаться всегда грустно — и с людьми, и с местами.

Побывать в Израиле, несомненно, захочется, ведь я оставляю здесь не только почти полцентнера собственного тела, но и добрых знакомых, уже привычные пейзажи, да и вообще — пять лет напряженной жизни.

— Как вы переносите стремительность времени — с философским смирением? С печалью? Стараетесь об этом не думать?

— Наоборот, стараюсь думать, — время, его темп, его природа и содержание — интереснейший объект для анализа, для «философствования». Стремительность времени — стихия, в которую я погружен. «Безумное», как вы изволили выразиться, время — это интереснейшее время, мое время…

Знаю, что время несет меня в небытие. Помните, у Брюсова: «Я жил, я мыслил, я прошел, как дым». Печаль? Наверное. Но светлая печаль. Все-таки и жил, и мыслил…

— Вы — счастливый человек. Страх времени — самый жесточайший страх… Завидую вашему восприятию времени…

— Не завидуйте. Кто знает, что я буду чувствовать после 7 ноября 2017 года…

— Александр Евгеньевич, ваш скорый отъезд настраивает на элегический лад. Скажите, если бы время вернулось вспять и юному Бовину предстояло все начинать сначала, он согласился бы на такой вариант судьбы, который выпал вам?

— Да. Я готов повторить свою жизнь, свою судьбу.

— Я понимаю, нет практически вопросов, которые вам еще не заданы настырными журналистами… Но может быть, вам самому хотелось бы что-то сказать нам напоследок?

— Кому «вам»? «Русским» израильтянам?

— И «русским», и израильтянам вообще.

— «Русским» я желаю, чтобы на «исторической родине» они наконец почувствовали себя как дома. Чтобы они помнили свою родину без эпитета. И чтобы дети и внуки их не забывали русский язык — окно в огромный, неисчерпаемый мир русской культуры.

— А израильтянам?

— Надо держаться. Перефразирую Черчилля: «Если израильтяне не справятся с действительностью, действительность справится с израильтянами». Надеюсь, они справятся («Новости недели», 28.02.97).

* * *

Следующая — Марина Аристова в «Вестях», дочь очень интеллигентной мамы, могла бы стать «сверхновой» израильской русскоязычной журналистики, но не выдержала внутривидовой борьбы:

НЕ ПРОЩАЛЬНОЕ ИНТЕРВЬЮ

Пять лет пролетели как один день. Но когда начинаешь вспоминать, чем были наполнены эти годы, понимаешь, что это не так. Выстрелы и выборы, взрывы и визиты, скандалы, взлеты, падения, конфликты, примирения, спектакли, концерты, встречи… И что бы ни происходило, мы всегда ощущали рядом присутствие человека, который не просто исполнял служебные обязанности посла, но жил нашей жизнью, не отказывался ни от каких приглашений, и все ему было интересно.

Многие спрашивают у Бовина: «Почему вас не оставляют на второй срок?» Но у послов нет «сроков», а как говорит сам Александр Евгеньевич, «я и так самый старый из всех послов».

Как бы то ни было, России трудно будет найти другого такого посла — открытого навстречу всем, не застегнутого на все пуговицы, вносившего сердечность и простоту в любые отношения.

Думаю, что во многом личность Александра Евгеньевича Бовина повлияла на тот образ России, который сложился у израильтян. А мы — разве не испытывали мы гордость за то, что страну, в которой мы выросли, представляет такой человек?

Бовин никогда не вмещался в узкие рамки своей должности — «спичрайтера», телеобозревателя, журналиста-международника, посла. Быть может, главное его качество — всегда оставаться самим собой, умным человеком и интересным собеседником.

И поэтому мы не прощаемся с ним. Уезжает посол, но остается на расстоянии трех часов лета, на расстоянии телефонного звонка — Бовин.

И сегодня я обращаюсь к нему не как к послу, а как к человеку, который наблюдал нашу жизнь в непосредственной близости и мнение которого по поводу этой самой жизни не может не быть интересным.

— Александр Евгеньевич, вы впервые побывали в Израиле в 1979 году. В чем главное отличие нынешней страны от той, которую вы увидели тогда?

— Теперь я всюду слышу русскую речь. Тогда это было редкостью. И еще: теперь в Израиле появились прекрасные вина.

— Что ж, связь этих двух явлений обещает нам интересное будущее. Но давайте обратимся к настоящему. Израиль — странная страна. Она образована «по декрету» и поэтому миновала обычные стадии исторического развития. Сказывается ли это, на ваш взгляд, на нынешнем состоянии государства?

— История, прошлое любой страны сказываются на ее настоящем. Однако на настоящем Израиля сказывается скорее отсутствие собственной истории, почти двухтысячелетняя пауза между израильскими государствами in vivo и in vitro. Если история еврейского народа исчисляется тысячелетиями, то история нынешнего еврейского государства еще не перешагнула через полувековой рубеж. Здесь, в особенностях образования Государства Израиль, таких как наличие враждебного окружения, разнородность, мозаичность социума, чрезмерная зависимость от внешних факторов, — источник, по-моему, многих нынешних проблем. И потом: большинство граждан Израиля — жители страны во втором, максимум в третьем поколении. Это порождает особую психологию, отличную от психологии англичан, скажем, или французов, веками укорененных в своей земле. Отсюда — некоторая специфика нравов, институтов, всего строя жизни. Кое-что выглядит как бы собранным на живую нитку.

— Что, по-вашему, тормозит развитие Израиля?

— По существу, я уже сказал об этом, перечисляя проблемы, в которые погружено израильское общество. Далее можно идти в разных направлениях. Тормозом, несомненно, служит наличие мощнейших бюрократических, монополистических структур. Другой тормоз, на мой взгляд, — то, что можно назвать клерикализмом. В принципе я не вижу разницы между ортодоксией Торы, ортодоксией Корана или ортодоксией Евангелия. В любом из этих случаев людей пытаются лишить свободы выбора, подчинить их жизнь правилам и установлениям, принадлежащим вчерашнему дню. Обычное, демократическое решение — отделение церкви от государства. Богу Богово, кесарю кесарево. Однако в Израиле такой подход потребовал бы нетрадиционного решения другой фундаментальной проблемы…

— Что значит быть евреем? Кто такой еврей — человек, принадлежащий еврейской религии? Вы это имеете в виду?

— Именно. Но ответить на ваши вопросы я не готов. Во всяком случае, негра или, скажем, японца, прошедшего гиюр, мне, да и не только мне, трудно считать евреем. Хотя с точки зрения официальной такие люди являются стопроцентными евреями. Но можно ли их назвать чистокровными евреями? Если я правильно чувствую историю, ее пульс, ее тенденции, то «чистокровность» все-таки возьмет верх над «стопроцентностью».

— Говорят, вы каждую неделю читаете соответствующую главу Торы. Правда ли это, и если да, то зачем?

— Правда. Читаю Пятикнижие плюс комментарии. Вот уже иду по четвертому кругу. Есть специальная тетрадь, где отражены мои библейские штудии. Зачем? Во-первых, просто интересно. Ведь огромный пласт культуры уходит в библейские сюжеты. Так что повышаю свой культурный уровень. Во-вторых, чтобы лучше понять собственно еврейскую и израильскую культуру, ее образный, метафорический ряд, лучше понять еврейский менталитет. Ну и, в-третьих, извините за пижонство, — чтобы было чем удивить израильских собеседников.

— Не могли бы вы кратко, в двух словах, сформулировать свое впечатление от Торы?

— Мудрость и жестокость. Так, пожалуй. Точно в двух словах.

— Александр Евгеньевич, у меня сложилось впечатление, что, находясь в Израиле, вы вели себя как Бальзак, который стоял чуть в стороне и с интересом наблюдал «человеческую комедию». Рамки этого интервью не позволяют, конечно, расспросить вас обо всем, о чем хотелось бы, поэтому ограничусь одним вопросом: изменилось ли ваше мнение о евреях после того, как вы наблюдали их в непосредственной близости в течение пяти лет?

— Вы ошибаетесь. Если я и стоял в стороне, то не как писатель, собирающий материал для изображения человеческих нравов, а как неизраильтянин, нееврей, заброшенный судьбой в эту страну. А поскольку моей главной задачей было наведение мостов взаимопонимания между Россией и Израилем, в стороне я стоять не мог и не хотел. Мне важно было вжиться в «страну пребывания», понять ее людей, ее политиков и политику и донести это понимание до Москвы.

— И вы решили свою главную задачу?

— Ее нельзя решить. Ее можно и нужно постоянно решать. Что-то мне сделать удалось. Но многое осталось за пределами моих возможностей. И с точки зрения понимания, и с точки зрения воздействия на политические и экономические реалии. Говорю алгебраическими формулами, чтобы не утомлять вас и читателей скучной материей дипломатических будней.

— И все же каково ваше неалгебраическое мнение о евреях — о евреях здесь, в Израиле?

— Ну что ж. Раз вы настаиваете… Да, мое мнение изменилось. Судя по тому, что я видел и знал в России, по тому, что читал об Израиле, я воспринимал израильских евреев как некую «соборность» (извините за термин из другого лексикона), некую внутренне спаянную общность, а израильское общество — как социум, пронизанный нитями взаимной помощи, взаимной поддержки. А тут, читая «Вести», «Нашу страну», другие газеты, то и дело вспоминаешь Гоббса: Homo homini lupus est («человек человеку волк», если меня не подводит университетская латынь). И такое еще, более частное наблюдение: много хороших журналистов, но весьма средняя журналистика, есть хорошие политики (ученые, музыканты, бизнесмены etc), но… Количество угнетает качество — такая вот странность.

А теперь попытаюсь реабилитироваться в глазах израильтян. Я, конечно, знал, что евреи изменили облик Палестины. Но то, что я здесь увидел, — фантастика! Особенно если учесть, что все, что сделано, сделано в труднейших, часто — в чрезвычайных условиях. Ведь история Израиля — череда видимых и невидимых битв, в которых решалась судьба наконец-то возрожденного государства. Только находясь на Земле обетованной, я смог понять и почувствовать это.

— Александр Евгеньевич, я думаю, что вам не нужно делать дипломатические реверансы. Нам ведь интересны ваши «недипломатические» мнения. Мне, конечно, особенно хотелось бы, чтобы вы развили свою мысль по поводу местной журналистики…

— Боюсь, что тонкий лед оценок не выдержит разговора по существу. Ведь я в гостях, а моя жена, Лена Петровна, учит: в гостях даже пересоленный суп надо хвалить. Ограничусь одним наблюдением. Мне кажется, что израильская журналистика выиграет, если журналисты будут тратить больше энергии и ума на анализ проблем и меньше на обличение друг друга и вообще — на обличение. На этом давайте поставим точку и будем выбираться на более безопасное место.

— Ну что ж, не смею спорить с Леной Петровной… А что вы думаете о месте «русских» и русскоязычной культуры в современном Израиле и о распространенном стереотипе по поводу «русского гетто»?

— О «гетто», на мой взгляд, могут говорить только люди, ничего не понимающие в происходящем. Мы являемся свидетелями интереснейшего процесса — формирования израильской культуры. И русскоязычная культура служит одной из главных ее составляющих. Наряду с идишской и арабской, надеюсь. Наряду с базовой культурой, уходящей корнями в иудейскую древность. Я, разумеется, безжалостно упрощаю, но упрощаю, чтобы яснее была основная мысль.

А в более общем плане — и развитие сионизма, и образование Израиля, и его история во многом связаны с «русскими» (польскими, украинскими, белорусскими) именами. Без них земля здешняя была бы «пуста и нестройна» (вот видите, и Тора пригодилась!). Какое уж тут «гетто».

— Самой острой проблемой в жизни Израиля является арабо-израильский конфликт. Существует ли, на ваш взгляд, выход из него? Насколько мне известно, вы критически относитесь и к позиции израильских левых, и к позиции правых.

— Как политик, как дипломат в обозримом будущем я не вижу выхода, который устроил бы обе стороны. Как журналист-международник могу предложить вам некоторые соображения. Левые трясут яблоню, не дожидаясь, пока яблоки созреют. Правые же полагают, что яблоки не созреют никогда. Мое мнение — яблоки все-таки созреют, но ждать придется долго, очень долго. И реальный смысл коспонсорства Америки и России (если упрочится их партнерство) я вижу в том, чтобы не допустить взрыва на Ближнем Востоке, гарантировать длительную полосу мира, мира для переговоров, которые будут знать спады и подъемы, большие и малые кризисы, будут сопровождаться террористическими актами, конфликтными ситуациями, но — и это главное! — будут продолжаться. «Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними», — говорили римляне. И я уверен: изменятся времена, изменятся арабы и евреи. И тогда яблочко упадет…

— Вы верите в «Новый Ближний Восток»?

— Да, верю. Но не верю, что доживу до него. Как, наверное, не доживу и до новой России. Правда, вернувшись в Россию, я постараюсь помочь тем, кто стремится ускорить ее трансформацию в великую, процветающую, демократическую державу. Хочется дожить…

— Расскажите, что вы думаете об этой нынешней России?

— Россия больна. Очень больна. Россия на перепутье. И вот тут главная проблема. Мы знаем (или думаем, что знаем), от чего уходим. Но мы не знаем, куда идем. Какова наша цель? Капитализм с человеческим лицом или, простите, с социалистической задницей? Или все-таки социализм, но социализм, облагороженный свободой, социализм с рыночным мотором? И пока мы не ответим на эти фундаментальные вопросы, все, что мы делаем, реформы и покушения на реформы, бесчисленные, громоздкие творения чиновничьего разума будут производить впечатление сумбура, беспорядочного метания из стороны в сторону, схваток старой и новой номенклатур вокруг еще недорастащенных богатств России.

Люди не знают, не могут понять, что происходит, куда их ведут, что их ждет… И это усугубляет тревогу, боль, страдания десятков миллионов людей. Россия, конечно, не Албания. Но отчаяние может дать страшные плоды.

Слышал, что группе ученых поручено сочинить «национальную идею». Нонсенс, по-моему. Сочинить, написать можно речь или даже книгу для президента, доклад для премьера, но сочинить «идею», да еще «национальную», нельзя. Если, конечно, не иметь в виду новое издание тоталитарной, навязываемой людям идеологии.

В общем, хватит тратить энергию впустую, хватит надувать щеки по поводу НАТО. НАТО — вчерашний и позавчерашний день мировой политики Не НАТО угрожает нам, а собственная безалаберность, собственная беспомощность, нежелание (или неумение) говорить с россиянами по делу, серьезно, человеческим языком…

— Как вы думаете, учитывая все сложности и противоречия российской жизни, возможна ли такая ситуация, когда Москва вновь разорвет отношения с Иерусалимом? Или приняты какие-то документы, которые исключают возврат в прошлое?

— Никакая бумага не может быть гарантией. Гарантией могут быть только интересы. И я не вижу ситуации, когда интересы России потребуют разрыва отношений с Израилем. Но тут необходимо сделать важное уточнение. Интересы страны формулируются людьми, находящимися у власти. А в нынешней круговерти очень трудно сказать, кого вынесет судьба на вершину власти в России. Так что сохраняется значительная степень неопределенности.

— Будем оптимистами?

— Будем.

— Александр Евгеньевич, вам, наверное, не нужно рассказывать, какой любовью и популярностью вы пользуетесь в Израиле. Вернетесь ли вы в эту страну, где вас всегда ждут?

— Спасибо за добрые слова. Если то, что вы говорите, — правда, это — высшая награда, которую может заслужить посол. Что же касается моего возвращения в Израиль, то я рад буду появляться здесь, если хватит денег на билет сюда и обратно.

— Значит, мы не прощаемся («Вести», 10.04.97).

* * *

Теперь на очереди — Полина Копшеева (радиокличка — Лиора Ган, в переводе с английского — гражданка Пистолетова). Она уже много лет возделывает свой русскоязычный участок, зарегистрированный под названием «Обнаженная натура». Обнажает всех, кого сумеет защучить. И я попадался. И вот — последний раз.

ГОВОРИТ ШАГРИР САША

Прошли банкеты, приемы, прощальные вечеринки на улице ха-Ноф в Савьоне. К моменту публикации этого материала Александр Бовин, первый посол Российской Федерации в Израиле, уже вернется в Москву. Перевернута очередная увлекательная страница, которой, как мне кажется, суждено войти в историю. А другая страница, не менее захватывающая, — своеобразные отношения Бовина с нами, израильскими журналистами. Честное слово, страшно жаль, что, подняв трубку, больше не услышишь: «Привет! Говорит шагрир Саша…» Но пока еще мы сидим с ним вдвоем на осиротевшей — Лена Петровна уехала в Москву — вилле, пьем израильское полусухое и беседуем.

— Я проверила: ваша «обнаженная натура» появилась в «Калейдоскопе» 18 августа 1994 года. Сегодня мне, среди прочего, захотелось пробежаться по некоторым вопросам, заданным три года назад.

— Давайте попробуем.

— Я спросила, каким, на ваш взгляд, должен быть идеальный дипломат. Вы ответили: «Элегантным, умным, симпатичным, контактным, образованным…»

— Видимо, тогда я еще плохо разбирался в дипломатах… Сейчас скажу так: идеальный дипломат не должен относиться к своей персоне слишком серьезно. Без хорошей дозы самоиронии не обойтись, иначе будет тяжело и окружающим, и самому дипломату…

— И вы полностью соответствуете критерию?

— В смысле самоиронии — да. В остальном же — проверим. К элегантности я начинаю приближаться только сейчас. Контактность в норме. Образованным был давно, но дипломатия тут вроде ни при чем. Симпатичным и умным быть стараюсь, а что получается — не мне судить…

— Выяснив все об идеальном дипломате, мы с вами три года назад перешли к проблеме гастрономии, и вы похвастались тогда, что уже много лет держитесь в одной и той же весовой категории…

— Было дело: сто тридцать пять килограммов… Потом мне вдруг стало скучно наблюдать за тем, как все вокруг стареют, и я решил помолодеть. Пища перестала принимать форму закуски — я скинул сорок килограммов. Правда, сейчас, со всеми этими проводами, возникли трудности: больше года я практически не пью, а тут приходится выпивать и, соответственно, закусывать. Например, с вами. Чтобы вы лучше соображали, я вам наливаю, и сам вынужден компанию поддерживать, а то решите, что споить пытаюсь…

— Разве необходимость диеты продиктована не оздоровительными соображениями?

— Нет. Я безнадежно здоровый человек. Анализ крови как у семнадцатилетнего юноши. Нет у меня ничего: ни пресловутого холестерина, ни диабета, ни геморроя, ни ишемической болезни сердца… Хоть в космос лети… Коленки только пошаливали, но и они, думаю, в невесомости болеть перестали бы… В изменении моего веса решающую роль сыграли соображения не медицинского, а психолого-эстетического порядка. Говоря проще, захотел стать молодым.

— Это у вас возрастное?

— Конечно. На кой черт, простите ради бога, двадцатисемилетнему молодеть? Но мне-то шестьдесят семь…

— Однажды вы уже раскрыли секрет вашего здоровья: нужно хорошо закусывать и нельзя опохмеляться.

— Да, так было раньше. Никогда не опохмелялся. Компот утречком, квас, молоко холодное — и уже полегчало. Теперь же, как я вам докладывал, не пью и поэтому не закусываю.

— В новогодней радиопрограмме вы поделились с израильскими радиослушателями собственным рецептом холодца из — страшно сказать! — свиных ножек. Что за цинизм?

— Минуточку, я в эти игры не играю — к религии никакого отношения не имею. И прошу меня в это не впутывать. Не хочет человек есть свинину — его личное дело. Конечно, если буду принимать религиозных гостей, то некошерными блюдами их угощать не стану: законы гостеприимства — дело святое.

— И прощальными приемами побаловать решили?

— Пригласил людей, с которыми здесь общался, работал, которым и Петровна, и я симпатизируем. Я знал, что им приятно будет сюда прийти, и, думаю, доставил им удовольствие. Себе уж точно. Я мог бы в один присест собрать и двести человек, но это скучно. Толкотня, и все. Поэтому приглашал «по интересам». Журналисты, если вы помните, здорово веселились. Некоторые даже плясали и пели… Отдельно собирал славянских послов, актеров, бизнесменов, «русскую» партию. Гости, надеюсь, остались довольны, и мне интересно — не как послу, а как обычному гостеприимному хозяину. Мы с Петровной старались, чтобы все было вкусно и чтобы всего было много, как полагается в России.

— И сколько же человек у вас побывало?

— Об этом лучше спросить Александра Ивановича, нашего завхоза, у него четкая бухгалтерия ведется. Десять приемов уже позади, остался последний «залп»: буду угощать все посольство — с детьми, женами, бабушками. Поставим столы рядами, детишкам отдельно накроем, бассейн к услугам трудящихся… Шашлыки на травке…

Цитирую первоисточник от 18 августа: «Когда жена приехала сюда первый раз, она открыла рот и сказала: „Как в кино!“ Закончится фильм, вернемся домой и будем жить в своей нормальной московской квартире…»

Так все и будет…

— Да, я знаю, что в «Известия» вы возвращаться не собираетесь, зато вроде подумываете о телевидении.

— Попытаюсь, но очень боюсь, что «телевизионная молодежь» станет возражать. Я ведь не собираюсь играть в «поддавки» — вынужден буду вступить с ними в конкуренцию. Рыночные, простите, отношения. Попробую — а там посмотрим.

— Прежние связи сохранились?

— Практически нет. Мои «связи» или на том свете, или на пенсии. И потом, неясно, что теперь важнее — связи с Ельциным, скажем, или связи с Березовским. Так что на телевидение могут и не пустить…

Приеду, осмотрюсь и попробую сыграть по правилам их игры. С каким успехом, пока сказать не могу.

— Игры играми, а как насчет убеждений? За те годы, что вы провели здесь, ваши политические взгляды претерпели изменения?

— Полагаю, что нет. Менялась — по закону маятника — общая идеологическая доминанта в стране. То влево шарахались, то вправо. И, соответственно, я слыл, наоборот, то правым, то левым. При общих метаниях туда-сюда моя точка зрения оставалась прежней. Конечно, я мог вычеркнуть из статьи абзац, чего-то недоговорить, а что-то сказать так, чтобы понял только посвященный, но моя принципиальная позиция — философская, мировоззренческая, политическая — не менялась никогда.

— «Чего-то недоговорить…» Недавно в одном из ваших интервью вас попросили охарактеризовать израильскую русскоязычную прессу, и ваша характеристика, признаюсь, меня несколько удивила… Что-то «недоговорили»?

— Скорее, переговорил. Но показал Петровне, и она велела все это вычеркнуть. Естественно, пришлось подчиниться.

— Всегда подчиняетесь?

— В подобных вопросах всегда: у «старухи» натура куда более тонкая, чем у меня. Петровна постоянно повторяет: если в гостях тебе дают пересоленный суп, ты должен сказать «спасибо!» и похвалить. Вот я и вынужден был на вопрос о вашей журналистике сказать, что суп вкусный…

— В недавнем интервью газете «Московский комсомолец» вы совершенно явно выразили симпатии Израилю.

— Израиль, как, скажем, и Китай, я действительно люблю. Еще в мою бытность начальником всегда говорил будущим послам, что нельзя работать послом в стране, которую ты не любишь. То есть можно, наверное, но ты будешь плохим послом… Я люблю Израиль, но, разумеется, вижу его минусы. И тут вновь вступает в силу «формула старухи»: суп пересолен, но ты в гостях…

— С трапезой покончили, «а теперь — дискотека». Один большой любитель танцев, помнится, обещал мне, что палочку мы отбросим и спляшем.

— Только в щадящем режиме: мне доктор запретил бегать трусцой и танцевать вприсядку. А ведь в этом самый смак… Что ж, может, при случае забудем про докторов и спляшем. Трудно прогнозировать…

— Вам-то? Последние пять лет вы постоянно занимались прогнозами и анализом, разве не так? Каким, кстати, вам видится будущее двух наших с вами стран — Израиля и России?

— Я пока специалист по Израилю, не по России… Если Россия не поругается с Америкой, здесь не будет войны. У вас есть время для разговоров с сирийцами и палестинцами. Эту мирную паузу дают вам коспонсоры — Америка и Россия. Американцы более активны, мы — менее; они нажимают на посредничество, мы этого не делаем. И пока здесь войной не пахнет. Мирные переговоры будут продолжаться: рассердится Арафат — поедет в Каир; «достанут» Нетаньяху — полетит в Вашингтон… Вы обречены долго и нудно вести мирные переговоры…

Когда это все кончится, я не знаю, но могу повторить то, что неоднократно говорил. Существует целая наука — системный анализ. Если вы хотите чего-то добиться, необходимо поставить перед собой конечную цель, а уже потом под нее подстраивать тактику. Здесь же получилось наоборот: сначала решаются второстепенные вопросы, а потом настанет очередь главных вещей. Так не получится. Увязнув в частностях, люди неизбежно упираются лбом в стену. Сейчас именно это и произошло. Еще пять процентов отдадите, еще пятнадцать… А что дальше? Как быть с Иерусалимом, поселениями? Что делать с беженцами, каковы границы, будет ли вообще палестинское государство? Необходимо определить конечную цель и после этого вести серьезный разговор. Иногда мне кажется, что происходящее обгоняет общий уровень общественного сознания. Люди не поспевают за политикой, вот беда-то в чем. Нехорошо, когда власть забегает вперед, а массы отстают. С другой стороны, поневоле побежишь вперед, когда припечет… А договариваться все равно надо, другого выхода нет. Не получится сейчас — получится через десять лет, двадцать лет…

— Что скажете о России, специалистом по которой себя не считаете?

— …Никто не знает, куда мы идем. Для нормального российского человека это довольно тяжелая штука. Такой закон, сякой закон, отобрали сбережения, что-то приватизировали, нет дефицита, но и денег нет, сплошные презентации и убийства… Ради чего все это? Раньше было понятно — мы строим коммунизм. Эрзац религии. Но вера как-то облегчала жизнь. А сейчас мы что строим? Капитализм с социалистическим лицом или социализм с капиталистической задницей?..

— Может быть, коммунизм для «новых русских»?

— Да какое там! Это все пена… «Новых русских» мало. Они нужны, конечно: являют собой то самое «бродило», которое раскручивает какие-то сюжеты истории. Но я не о них. Много, очень много людей живут хуже, чем раньше. Тут проблема. Завтра будет лучше? Допустим. Но надо честно говорить с людьми. Что мы делаем? Куда идем? Не говорят ведь…

— Как, на ваш взгляд, в России воспримут «явление Бовина народу» коммунисты, идеалы которых вы всю жизнь пропагандировали, и демократы, благодаря приходу к власти которых вы стали послом?

— С нынешними коммунистами у меня никаких отношений нет и не будет; они вряд ли обрадуются моему возвращению: мало того что я «сионист», так еще и просто «редиска». Что касается демократов, они, к сожалению, оказались исторически несостоятельными… Мы, «шестидесятники», хоть и много, думаю, сделали для России, но в решающий момент оказались беспомощными. После XX съезда можно было повернуть Россию, но мы тогда были слишком молодыми. <…> В итоге старая номенклатура нас «объехала». Наше время наступило вторично, и снова мы этим не воспользовались. Почему мы — и те, кто моложе, — свалив тоталитарный режим, не смогли вытащить Россию?

Не знаю… «Номенклатурщики» нас опять обошли, а мы, демократы, оказались «дерьмократами». Может быть, так произошло потому, что среди нас было слишком много «рассуждателей» и слишком мало «деятелей», а новый этап жизни требовал именно практики. Тут, к моему глубокому огорчению, мы, повторяю, оказались несостоятельными… Наше поколение проиграло свою главную битву — за новую Россию. Обидно… Я дезертировал в Израиль, другие дезертировали «в себя», уйдя от активной деятельности. Грустно…

— На Ельцина не надеетесь?

— У Бориса Николаевича остался последний шанс… Я иногда сравниваю Горбачева с Ельциным. Первому можно предъявить много претензий, но все-таки он вошел в историю как человек, давший нам свободу, сломавший огромного тоталитарного монстра. И этим самым, что бы дальше ни было, «памятник себе воздвиг нерукотворный». Что же касается Ельцина, то, если он ничего не доведет до конца, — войдет в историю как человек, «распустивший» Советский Союз. Как разрушитель державы. Великой державы.

— Вы не только «дезертир», но и «ссыльный». Правда, сослали вас не на Соловки, а в «Известия»…

— «И щуку бросили в реку»… Моя Петровна всегда была недовольна, что я в ЦК работаю, все требовала, чтобы я оттуда ушел, и тут говорит: «Ну вот, дождался, что тебя выпихнули». Но все к лучшему. В ЦК я был известен десяти начальникам и десяти подчиненным. «Слетев» в «Известия», я стал известен, извините за тавтологию, всему Советскому Союзу. Так что решение начальства неожиданно оказалось для меня выигрышным.

— Александр Евгеньевич, вы ведь, по сути, всегда играли определенную роль — демократа. Другое дело, что эта роль была поручена именно вам в силу ваших личностных качеств: ума, обаяния, образованности и т. п. Но вы всегда лишь хорошо справлялись с отведенной вам ролью, не более того…

— Безусловно, я никогда не был ни революционером, ни диссидентом. Понимал, что мы накладываем макияж на уродливую систему и когда-нибудь нам это припомнят. Но успокаивал себя тем, что иногда удавалось избегать каких-то крайностей, давать не самые глупые советы начальству. Особенно в вопросах внешней политики. Хельсинки, стратегическое разоружение… Получалось все-таки.

— Вы возвращаетесь не в ту страну, из которой уезжали пять лет назад. Новые люди, новые нравы, новые вкусы. Ваша бывшая популярность под вопросом. Не страшно?

— Видите ли, существует то, что я называю «синдром Плисецкой». И вот я думаю, сумею ли я сам вовремя прекратить «танцевать»? Это, наверное, очень сложно: пример тому Перес — человек, которого я глубоко уважаю и который неотделим от истории Израиля. Но, по-моему, он нужный момент пропустил. Может быть, хватит «танцевать»? Сделал свое дело — собирай грибы…

На днях я был у вашего президента. И мы как раз заговорили на эту тему. Тут я вспомнил, как выступал когда-то с лекцией в Тюменском нефтяном институте. Фамилия директора, конечно, Коган. Закончилась моя лекция, и пошли вопросы. Встала женщина приятных лет и сказала: «Александр Евгеньевич, а вот как вы думаете, когда должен руководитель освобождать свое место?» А генсеком в то время был Черненко. Зал затих… Народ насторожился… Отвечаю: все очень просто. Мимо начальника идет секретарша — молодая, симпатичная, все при ней… Если у начальника не возникает желания шлепнуть ее по заднице — все, он должен уходить.

Бурные аплодисменты!..

Так вот очень боюсь, как бы не пропустить тот момент, когда надо уходить. Или становишься смешным. Вариант: дача, внук, книги, Интернет — и живи потихоньку, пиши, если не лень и если есть о чем, мемуары.

— «Сечете» в Интернете?

— Пока еще не «секу», но по приезде в Москву поступлю на курсы — люблю все делать lege artis, по правилам.

— А на водительские права наконец сдали?

— Сделал три захода. И три раза меня «завалили» — за лихачество. Это естественно. Представляете, какому количеству знакомых можно рассказать, что ты «срезал» самого российского посла?.. Так я уехал из Израиля — с любовью, но без прав…