Стена зелёного тростника быстро приближалась. Мачта яхты наклонилась почти к самой воде. «Конец!» — мысленно ахнула Галя, но Белов рванул румпель, отпустил гика-шкот, и яхта послушно выпрямилась.

Когда до тростника оставалось всего несколько метров, он громко скомандовал:

— Поворот оверштаг!

В тот же миг заполоскали паруса, яхта круто развернулась и вновь понеслась на простор, оставив позади себя жаркий, нагретый солнцем берег, тростник и полосу белой пены на месте поворота.

Вторая яхта, идущая сзади, повторила манёвр и теперь, накренившись, мчалась следом.

Яхта Белова стремительно летела вперёд, временами поднимая тучи брызг, в которых сияла радуга. Рассекаемая вода шипела, обтекая борта, и всё судно от шверта до клотика гудело от напряжения. Захватывало дух от полёта по самой поверхности пенистой, искрящейся, чуть зеленоватой влаги.

Видно было, что Белов обожает воду. Галя с удовольствием глядела на его загорелое лицо, на коричневую мускулистую руку, в которой был зажат гика-шкот.

Знакомство их сложилось необычно. Не попади она сюда, на озеро Селигер, она никогда бы, наверное, и не узнала о существовании этого интересного человека. Всё началось с того дня, когда её вызвал Константин Степанович Иванов, профессор, под руководством которого Галя работала, и вручил ей в виде премии за последнюю работу месячную путёвку на туристскую базу Селигер. Это было так неожиданно, что Галя растерялась и не успела толком даже поблагодарить своего руководителя.

В первый же вечер после приезда на озеро Галя предложила своим недавним знакомым — девушкам, ехавшим вместе с ней, осмотреть новые места.

Лагерь был расположен на возвышенности. По-летнему невысокая, слегка ущерблённая луна обливала голубым молоком верхушки растущих внизу деревьев и серебрила длинное узкое озеро, которое лежало посреди леса, тянувшегося до самого горизонта.

На краю обрыва Галя остановилась, очарованная открывшимся летним небосводом. На ночном небе светили давно знакомые созвездия. Вот раскинул крылья на полнеба огромный Лебедь с яркой звездой Денеб на хвосте и небольшой звёздочкой Альбирео в клюве. Неподалёку голубая Вега сияла на Лире Орфея той самой, на которой сказочный певец играл перед лицом мрачного Аида, вымаливая жизнь для прекрасной Эвридики. Немного ниже парил Орёл, над ним летела Стрела, а чуть левей кувыркался озорной Дельфин,

— Ты что там разглядываешь? — спросила одна из девушек.

— Смотрю на звёзды.

Девушка иронически хмыкнула.

— А ты кто — астроном?

— Нет, я кинооператор. Впрочем, я снимаю главным образом небо. Я ведь работаю в институте прикладной астрономии! пояснила Галя не без гордости.

Шумливые подруги озадаченно переглянулись, потом все вместе посмотрели на Галю, не зная, как отнестись к её признанию: уж очень необычной казалась им эта профессия.

— Тогда покажи нам самое красивое созвездие!

— Лучшее, какое есть на небе? Сейчас его не видно. Это могучий небесный охотник Орион. Он должен появиться оттуда! — и Галя, круто повернувшись, показала на восток.

Рука её упёрлась в чью-то широкую грудь. Галя вздрогнула и отшатнулась. Затем её охватила горячая радость: перед ней стоял старый-престарый друг, вот только бы вспомнить его имя… Ах, как стыдно! Как назло, оно вылетело из головы…

— Здравствуйте! — сказала она, стараясь теплотой в голосе загладить неловкость.

— Здравствуйте! — ответил мужчина. И тут только Галя поняла, что перед ней совершенно незнакомый человек. Краска смущения залила ей шею и лицо. Как она могла ошибиться?!

Между тем незнакомец глядел на неё таким пристальным, изучающим взглядом, что смущение её ещё больше усилилось. Он был не один. Рядом стояли красивая стройная девушка и немолодой коренастый мужчина. Оба с явным любопытством поглядывали то на Галю, то на своего спутника.

— Нам тоже интересно послушать про звёзды, — сказала неизвестная красавица. — Вы примете нас в число своих экскурсантов? Только давайте сначала познакомимся. Это Белов, Игорь Никитич, — она повернулась в сторону высокого мужчины, — а это Иван Тимофеевич Сидоренко. Меня зовут Маша Миронова, по прозвищу Капитанская дочка.

Кое-как справившись с волнением. Галя назвала себя. Но потом смущение как-то сразу исчезло и на смену ему пришла уверенность в себе, гордость за избранную профессию, увлечённость, которой веяло от каждого Галиного слова.

Галя горячо и вдохновенно рассказывала о Вселенной, о планетах, об истории их открытия, о предстоящем к утру метеорном дожде… Тихий, спокойный и в то же время порывистый голос её покорял слушателей. Даже неугомонные подружки и те притихли под градом названий звёзд, планет и туманностей.

Когда Галя кончила, никто не решался заговорить первым. Потом кто-то, кажется Белов, предложил прогуляться по берегу озера. Всем это предложение понравилось, хотя время было уже позднее.

Разговор стал общим, и это дало Гале возможность получше разглядеть новых спутников.

Широкое, с хитринкой лицо Ивана Тимофеевича сразу выдавало в нём коренного украинца. Его живые, острые, как два буравчика, глаза выражали одновременно и ум, и добродушие, и юмор, и безмерное, непреклонное упорство.

Хрупкая фигурка Маши прекрасно сочеталась с её одухотворённым лицом. Огромные глаза и тонкие дугообразные брови придавали ему задумчивое выражение, заметно контрастирующее с необычайной подвижностью и сильным звонким голосом. Имей Капитанская дочка слабый голосок, она была бы, пожалуй, классическим портретом изнеженной белоручки.

Белов был неразговорчив. За время прогулки он не сказал и десяти слов. Несколько раз Галя ловила на себе его озабоченный взгляд.

По первому впечатлению ему можно было дать лет тридцать пять — тридцать восемь, однако, присмотревшись внимательней, Галя решила, что ему далеко за сорок.

Галя тщетно ломала себе голову, пытаясь вспомнить, где она могла прежде видеть Белова. Только вернувшись к себе и уже лёжа в постели, она поняла причину этого наваждения: несколько дней тому назад в одной из газет был его большой портрет в связи с награждением Ленинской премией за двигатель новой конструкции.

На следующее утро, придя спозаранку на водную станцию, Галя издали увидела, как Белов, одетый в чёрный купальный костюм, потягиваясь и размахивая руками на ходу, идёт к мосткам и поднимается на стартовую тумбочку. Когда Галя окликнула его, он обернулся и приветливо помахал ей рукой. Через минуту Галя уже стояла рядом. При дневном свете Белов оказался светлым шатеном с удивительно добрыми и грустными тёмно-серыми глазами.

Два сильных всплеска один за другим всколыхнули спокойную утреннюю воду.

Они медленно поплыли через залив, имевший около ста метров в ширину. Косые солнечные лучи пронизывали водяную толщу. Окунув лицо, Галя увидела свою тень, которая терялась где-то далеко внизу, в зеленовато-призрачном сумраке.

Доплыв до берега, они вышли из воды и уселись на траву. Галя первая нарушила молчание:

— Почему вы такой грустный, Игорь Никитич?

— Грустный? Нет, просто я последние месяцы очень много работал и ещё не отдохнул как следует.

Белов помедлил, видимо колеблясь, затем спросил:

— Позвольте задать вам вопрос.

— Пожалуйста.

— Где ваши родители?

Галя удивлённо подняла глаза и в свою очередь стала серьёзной.

— Почему это вас интересует?

Белов долго и внимательно смотрел на Галю. Между бровями у него пролегла морщинка, лицо сразу посуровело.

— Поверьте, Галина Семёновна, у меня для этого есть веские причины. Впрочем, вы, конечно, можете не отвечать…

— У меня нет родителей, — скорее прошептала, чем сказала Галя.

Белов быстро повернулся к девушке.

— Расскажите мне о себе, пожалуйста, если можно… — В его голосе слышалось неподдельное участие человека, много видевшего, знающего цену людским страданиям.

Не поднимая глаз, срывая травинки, что бы скрыть волнение, Галя рассказывала:

— Я воспитывалась в детском доме. Папа мой был лётчиком. Он погиб в сорок первом году под Ленинградом. В последнем своём бою он сбил вражеский бомбардировщик, а когда кончились боеприпасы, протаранил второй. За это ему посмертно присвоили звание Героя. Мамы я совсем не помню. Говорят, она погибла во время бомбёжки. Вот и вся моя биография…

— А как его фамилия?

Галя стряхнула с колен траву.

— Моя фамилия Ковалёва. Отца звали Семёном Пантелеевичем, мать — Марфой Антиповной… Да оставим лучше этот разговор, Игорь Никитич. Нас, наверное, ждут завтракать.

Она решительно встала и пошла к воде.

Прошёл день-другой. Гале было приятно общество её новых знакомых, которые относились к ней с большим вниманием.

Одно небольшое событие еще больше сдружило их. Однажды за обедом массовик объявил, что вечером будет кино. Так как в этот день накрапывал дождь и бродить по мокрой траве не доставляло удовольствия, все единогласно решили провести вечер в клубе.

Вначале показывали видовой киноочерк «Тянь-Шань» Для Гали это оказалось чрезвычайно приятной неожиданностью, так как «Тянь-Шань» был её дипломной работой. Она с трепетом ждала той минуты, когда на экране вспыхнет её фамилия. Однако желанный миг принёс только горечь разочарования: в самое нужное время в переднем ряду, целиком заслонив собой экран, стала пробираться на свои места группа запоздавших зрителей.

Никогда прежде, казалось. Галя не испытывала столько досады и огорчения. Сказать своим соседям: «Знаете, это моя работа», — ей не позволяло самолюбие, да она и не могла бы так сказать. Оставалось молча сидеть, а это было уж совсем нестерпимо… Нет, она ещё не умела владеть своим настроением.

Пока Галя страдала, жизнь на экране шла своим чередом. Величественные панорамы гор сменялись картинами лугов и пастбищ, по которым кочевали огромные отары овец; пастухи в остроконечных шапках и длинных балахонах глядели с экрана узкими раскосыми глазами.

Застыли в незримом течении извилистые серебряные ленты ледников. Бежали, разрастаясь и набухая, ручьи, гремели, клубясь, горные водопады. Осторожно ступая по зыбким, колеблемым ветром мостикам, повисшим над бездонными пропастями, медленно двигались вереницы людей с тяжёлыми ношами на согнутых спинах.

Неистовый ветер, поднимаясь по горным склонам, сгибал кусты и мчал тучи мелкого колючего снега. Потоки воздуха поднимались чуть ли не в стратосферу и там, на невообразимой высоте, превращались в пушистые облака.

Незнакомая, непонятная жизнь вторгалась в зал и властно захватывала, внимание.

Когда перед основным фильмом в зале ненадолго зажгли свет, Белов наклонился к Ивану Тимофеевичу.

— До чего же здорово снято, чёрт возьми! — сказал он вполголоса. — Вот это оператор! Мало того, что знает своё дело и, судя по всему, смельчак, каких мало, — обратите внимание, как он чувствует и понимает природу! Надо бы записать его фамилию на всякий случай.

От этих слов у Гали сладко заныло под ложечкой, и весь сеанс она просидела как в чаду, ничего не видя и не понимая. А когда у выхода Белов попросил друзей задержаться, пока он сходит к киномеханику, чтобы установить фамилию оператора, наступил апофеоз. Самым небрежным тоном, на который она была сейчас способна, Галя бросила:

— Не беспокойтесь, я знаю его фамилию.

И в ответ на удивлённые взгляды закончила, еле переводя дух:

— Его фамилия — Галина Ковалёва!

В пылу разговора, ответов на посыпавшиеся со всех сторон восторженные похвалы и восклицания Галя постепенно забыла про жгучий вопрос, который она не могла чётко сформулировать, но который не давал ей покоя весь вечер: зачем доктору технических наук, конструктору двигателей Белову понадобилась фамилия кинооператора?

В последующие дни стояла жаркая, безветренная погода, и Белов всё время сетовал, что вот скоро он уедет и так и не сможет участвовать в походе на яхтах вокруг озера. Но, хотя друзьям и пришлось довольствоваться байдарками, время летело незаметно. Дни были до отказа заполнены походами, экскурсиями, купанием, греблей. Вечерами Галя с Машей ухитрялись ещё танцевать, оставляя на некоторое время своих пожилых «кавалеров». Придя в свою палатку, Галя засыпала, едва успев раздеться.

С каждым днём Галя всё больше ощущала на себе необыкновенную задушевность, предупредительность и даже ласку, исходившие от всех её новых друзей — и от Ивана Тимофеевича, и от Маши, и больше всего — от Белова.

Наблюдая иногда за Беловым и Иваном Тимофеевичем, Галя поражалась глубокой дружбе, царившей между этими разными и по физическому облику и по профессии людьми. Казалось, будто их объединяют какие-то общие интересы. Но что могло быть общего в интересах лабораторного учёного и полковника авиации, Галя не понимала и смотрела на их дружбу с любопытством, к которому примешивалась крошечная доля иронии, которая всегда свойственна юному существу но отношению к милым старым чудакам.

Кем работает Маша, Галя спросить не догадалась. Очевидно, она была актрисой, потому что постоянно читала стихи.

Наконец в один из дней жара сменилась прохладой. Над озером потянул ветерок. Две белоснежные яхты отвалили от пристани и, набирая скорость, пошли на простор. Среди экипажа яхты Белова была и Галя…

Через час с юга надвинулось тёмно-cеpoe облако, и ветер сильно засвежел. Бескрайний Краватынский плёс покрылся белыми барашками. Яхты, без рифов, уходили от волн на попутном ветре. Да какое там уходили! Они догоняли волны, врезались в их седые гривы, и, вздымая фонтаны брызг, прыгали в воздух, как белые дельфины.

Мокрая до последней нитки. Маша, отчаянно свешиваясь за наветренный борт, вдохновенно выкрикивала какие-то стихи:

Стихи были неважные. Но здесь, на воде, они приобретали особый смысл, отточенность, и поэтому никто из слушателей не остался равнодушным.

Все зааплодировали.

— Это я в позапрошлом году в Крыму сочинила! — нескромно пояснила Капитанская дочка, довольная произведённым впечатлением. — А ты. Галка, что молчишь, или тебе не нравится?

Галя, ещё не привыкшая к манере разговора Капитанской дочки, покраснела, но тут же нашлась и решила ответить в тон.

— Что хорошо, то хорошо! Но зачем растрачивать свой дар на воду? Вот притащить бы тебя к телескопу, чтобы ты воспела узор Северной Короны, таинственность Сатурна или бездонность Галактики. Да нет уж, — куда там! В лучшем случае поэт напишет: «Вечер был, сверкали звёзды», или что-нибудь в этом роде. А ведь каждая звезда — это мир, огромный, горячий, яркий!..

Мельком взглянув на недоумевающее и полупрезрительное, как ей показалось, лицо Капитанской дочки, Галя откинула волосы и, забыв про всё на свете, ринулась в атаку.

— Говорят, что астрономия — самая скучная из наук. А кто из вас, не астрономов, её знает? Вы все в какой-то мере знакомы с математикой, имеете представление о физике и о других науках, а что вы знаете об астрономии? Вы тысячи раз смотрели на звёздное небо, а научились узнавать единственное созвездие — Большую Медведицу. А известно ли хоть одному из вас… нет, одному из всего туристского лагеря, как называются её прославленные семь звёзд? Нет, тысячу раз нет! А вы попробуйте запомнить. Крайняя правая звезда ковша называется Дубге, от арабского слова дубб — медведь. Донышко образуют звёзды Мерак и Фегда, основание ручки — небольшая звёздочка Мегрец, ближайшая к ней звезда ручки ковша — Алиот, середину ручки образует замечательная звезда Мицар, на которой, как всадник на коне, сидит крошечная звёздочка Алькор, и, наконец, последняя из звёзд ручки называется Алькаид. И вы думаете, что этими звёздами исчерпывается всё созвездие?

— Уж не знаю, есть ли в нём другие звёзды, но название подобрано явно неудачно! — заметил юноша, который работал на правом стакелькоте. — По-моему, её надо было назвать Большой Кастрюлей или Великим Ковшом!

Галя чуть не подпрыгнула от негодования. В азарте спора она не заметила странного взгляда, которым обменялись её друзья. В голосе её уже звучала обида.

— Я знаю, что для вас Большая Медведица — только ковшик. А если бы вы удосужились чуточку повнимательнее приглядеться к ней в тёмную, безлунную ночь, то, может быть, поняли, почему её так назвали. Впереди ковша вы бы заметили силуэт хищной головы, под ковшом — очертания лап, и она предстала бы перед вами в виде огромного хвостатого зверя, каким представляли себе медведя древние пастухи, знавшие о нём только понаслышке…

Спасительная команда: «Поворот!», хлопанье парусов, суета и отчаянный крен яхты, ставшей боком к волне, — всё это вовремя прервало Галину лекцию. Экипаж работал молча, сосредоточенно…

Когда солнце стало клониться к западу, ветер стих. Яхты, пользуясь почти неощутимыми дуновениями воздуха, точно огромные лебеди, медленно плыли вдоль зелёных берегов острова Хачин.

Закат уже приближался, и вода стала розоветь под косыми лучами солнца, когда Белов заметил подходящее для ночёвки место.

Выбрав шверты, яхты повернули к берегу, поросшему красными соснами, и с шорохом врезались в мокрый песок.

Через четверть часа лагерь был разбит, горел большой костёр, и две босоногие девушки уже бежали к берегу с вёдрами за водой для традиционного супа. Вдруг одна из них остановилась, удивлённо вскрикнула и, протянув руку к пламеневшему закату, закричала:

— Смотрите, смотрите, звезда!

Молодёжь мгновенно сбежалась к берегу. Но никто ничего не мог рассмотреть. Посыпались нехитрые шутки:

— Ей уже днём звёзды мерещатся… С чего бы это?

— Она спутала сегодня с первым апреля!

— Нет, она просто хочет найти спутника!

— Ну, где ты её видишь? — напирали настроенные менее скептически.

— Фу, идолы слепые! — горячилась виновница суматохи. Вон там, выше и левее солнца, вон над тем деревом!

Теперь увидели все. На зеленовато-розовом небе слева от солнца сверкала неожиданно яркая белая точка.

— Галя, Галя, иди сюда скорее! — дружно закричали собравшиеся на берегу.

— Ну, Та, Что Грезит, — насмешливо обратилась к ней Маша, — покажи-ка на деле свою эрудицию. Что это за штука? Новая звезда?

Галя зарделась от удовольствия, как студентка, которая вытащила на экзамене удачный билет.

— Нет, это не небесная катастрофа. Это всего лишь наша сестра и соседка — Венера.

— Да что ты говоришь! Неужели планета может быть такой яркой? — послышались голоса.

— Не только такой. Через месяц-другой она станет ещё ярче.

— Расскажи нам о ней.

— А может быть, сначала поужинаем? — спросил Иван Тимофеевич, который исполнял сегодня обязанности шеф-повара.

— Правильно, — согласилась Галя. — Давайте поужинаем, тем временем зайдёт солнце, и я при свете самой Венеры расскажу вам всё, что знаю об этой чудесной планете.

— Пожалуй, ночи не хватит на такой рассказ, — заметила девушка, первая увидевшая Венеру.

— К сожалению, ты ошибаешься. Хотя Венера — наша ближайшая соседка, мы знаем о ней очень мало, почти ничего. Впрочем, увидите сами.

Пока ужинали — стемнело. Вечер был очень ясный. На западе над малиновой полосой августовского послезакатного неба, белая планета сияла, как большой бриллиант. Ни суровый страж Медведицы — красноватый Арктур, — ни парящий почти в зените Коршун — голубая Вега — не могли даже отдалённо сравниться с ней своим блеском. От неё через всё озеро бежала к берегу неяркая, но совершенно чёткая серебристая дорожка.

— Никогда раньше даже не думала, что это возможно! воскликнула одна из девушек.

— Ты посмотрела бы на неё на юге, в безлунную ночь! Вот там она горит! Поверишь ли, видны тени, которые отбрасывают освещённые ею предметы! Сила её света в периоды наибольшей яркости не уступает силе света всех неподвижных звёзд, вместе взятых, которые мы видим простым глазом. В эти периоды она сияет, как сто звёзд первой величины! Так мудрено ли, что её можно заметить и днём?

— Но я слышала, что Венера небольшая планета. Отчего же она так горит?

— Потому, что её атмосфера имеет очень большой коэффициент отражения света — альбедо. Венера усваивает меньше сорока процентов падающего на неё солнечного света, а всё остальное — свыше шестидесяти процентов — отражает. Её альбедо раза в полтора больше, чем у Земли, и раз в девять больше, чем у Луны. Вот она и блестит.

— А чем же объясняется этот самый альбедо? — спросила Маша.

— Очевидно, тем, что в её атмосфере много мельчайших частиц постороннего вещества. Может быть, каких-нибудь паров. Эти частицы создают оболочку, которая отражает свет и делает для нас поверхность Венеры невидимой. Что кроется за этой оболочкой — никому не известно. Мы знаем только, что верхние слои атмосферы планеты богаты углекислым газом и почти не содержат паров воды. По этому поводу учёные строят разные догадки. Одни говорят, что на Венере нет органической жизни потому, что её атмосфера отравлена ядовитыми газами, другие — что жизнь там не могла развиться из-за слишком высокой температуры… Кто знает правду? Мы до сих пор не знаем ни продолжительности суток на Венере, ни наклона её оси, ни действительной температуры на её поверхности, потому что пресловутое электромагнитное излучение планеты может быть результатом воздействия солнечной радиации, а не температуры поверхности. На более далёком маленьком Марсе учёным удалось установить наличие и даже характер растительности, температуру почвы и много других важнейших фактов. А о том, что происходит на поверхности Венеры, мы можем только гадать. Но скоро наступит час, когда гордые и отважные люди сорвут покрывало с чела таинственной планеты.

— И как скоро это случится? — внезапно спросил Белов. — Я понимаю, пояснил он, что сейчас, пока сделан единственный облёт Луны в ракете с людьми, рано говорить о полётах на другие планеты. Когда-то ещё спустятся на лунную поверхность, да освоят её, да соберутся на Марс…

Галя снисходительно улыбнулась:

— А вам не приходило в голову, что спускаться на Луну куда труднее, чем на планеты, где есть атмосфера? Мне кажется, люди сначала полетят на Марс или Венеру, а уж потом на Луну.

— Что-то странно! — буркнул Иван Тимофеевич. — Ведь Луна рукой подать, а до Марса в лучшем случае десятки миллионов километров.

— А не всё ли равно сколько? Трудно преодолеть земное притяжение, а на полёт ведь энергия почти не расходуется. Зато при спуске можно будет использовать атмосферу как тормоз. Да и с научной точки зрения интереснее побывать на планетах, где есть хоть какая-то жизнь.

— А чем же хуже Луна?

— Вспомните: что на ней видели наши учёные при облёте? Да и съёмки с межпланетных станций говорят о том же. Со всех сторон одни и те же горы, кратеры, пики, трещины. Лишь в двух-трёх местах они заметили полупрозрачные скопления газов, идущих из расселин. На худой конец, хороша и Луна, но насколько интереснее побывать на живой, может быть, населённой планете!

— Сдаюсь! — замахал руками Белов. — Уговорили! Через двадцать-тридцать лет летим!

— Что вы, Игорь Никитич! Да через тридцать лет мне стукнет пятьдесят… четыре! Тогда, — Галя привстала от волнения, — и думать нечего попасть мне на Венеру!

— А ты что же, всерьёз мечтаешь туда, как на такси, прокатиться? — спросила Маша. Все дружно рассмеялись.

— Да, мечтаю! Сплю и вижу! И всю свою жизнь посвящу, чтобы добиться этой чести! Я это задумала со школьной скамьи, для этого училась, тренировалась, и вот увидите, я заслужу в конце концов право попасть в космический рейс!

Белов покачал головой.

— А я вот боюсь и думать об этом. По-моему, лететь в космос — неимоверно страшно… Вы знаете греческий миф о Фаэтоне?

— Об Икаре? — поправил кто-то из юнцов.

— Нет, не о шкодливом мальчишке Икаре, зря погубившем великолепные крылья, которые подарил ему отец, а о сыне Солнца, герое Фаэтоне, дерзнувшем пересечь небо! Слушайте:

Ясная радость царит во дворце лучезарного бога:

Сын Фаэтон, от Климены, от женщины смертной, рождённый,

Юноша, столь же прекрасный, насколько могучий и храбрый,

Прибыл с Земли и сегодня предстал пред отцовские очи.

Нежно обняв его, Гелиос бросил крылатое слово:

— Сын мой любимый, проси, чего хочешь! Клянусь перед Зевсом

Водами Стикса священными — клятвой богов величайшей,

Всё, что попросишь, исполню, чего бы ни стоило это!

— Дай мне промчаться по Небу в твоей золотой колеснице!

Юноша гордый отца попросил, преклоняя колени.

В ужас пришёл лучезарный: — Но ею не в силах управить

Даже сам Зевс! Не рискуй, откажись от безумной затеи!

— Нет, лучезарный, ты должен сдержать свою страшную клятву.

Слово богов нерушимо. Его изменить ты не в силах.

Я же, в стремленье узреть красоту необъятного неба,

Лучше погибну, но не откажусь от заветных мечтаний!

Горько заплакал бог Солнце, услышав слова роковые…

Вот впряжены в колесницу златую крылатые кони,

Створки небесных ворот розоперстая Эос открыла,

Смело герой Фаэтон поднимается на колесницу.

Взвились крылатые кони и ринулись в звёздное небо.

Мчатся они без дороги среди исполинских чудовищ:

Вот Человек задыхается в кольцах огромного Змея,

Вот ядовитая Гидра оскалом зубов угрожает

Единорогу; здесь псы Ориона готовы вцепиться

В горло Тельцу, там два Льва притаились вблизи от Жирафа,

Между Медведиц — крылатый Дракон завивается в петли…

Вниз посмотрел Фаэтон и отпрянул: земная поверхность

Еле виднелась в провалах меж туч, устилающих небо!

Вдруг над конями навис Скорпион безобразной громадой.

Мерзостный яд, испуская зловонье, стекал с его тела,

Кверху высоко поднял он своё смертоносное жало,

Бедному, юноше в грудь беспощадный удар направляя.

Вскрикнул от страха несчастный и выпустил верные вожжи!

Бурей помчались, почуяв свободу, крылатые кони;

То выше звёзд они вьются, то стелются рядом с Землёю.

Плавятся горы, кипят, испаряясь, моря и озёра,

Гибнут селенья людские, и самый Олимп под угрозой…

В ужасе мечутся жалкие люди, не видя спасенья,

Даже бессмертные боги объяты тяжёлой тревогой.

Грозно нахмурил кустистые брови владыка Вселенной

Зевс-громовержец. Спасая от верной погибели Землю,

Кинул он жаркую молнию вверх — и разбил колесницу,

Гордых крылатых коней разметав по бескрайнему небу.

А Фаэтон рухнул вниз. Полыхавшими ярко кудрями

В воздухе огненный путь прочертил он, подобно упавшей

С неба звезде. И, закончив паденьем полёт небывалый,

Скрылся навеки в волнах бесконечной реки Эридана.

Игорь Никитич кончил. Все молчали, очарованные чудесной сказкой.

— Вот вы и подумайте хорошенько, чего добиваетесь! — продолжил он разговор, обращаясь к Гале. — Я не мастак в ваших делах и то понимаю, что путешественники в космосе встретят таких Львов и Гидр, какие и присниться не могли Фаэтону. Вообразите себе, что ваш корабль попал в метеорный поток. Локатор вам доносит, что мимо вас со всех сторон мчатся миллионы железных или каменных пуль. Да что там пуль! Пуля по сравнению с метеором — всё равно что жук по сравнению с пулей. И вот вы сидите и ждёте, что сейчас влетит этакий камушек, взорвётся и погубит корабль. Или вдруг вы ошибётесь в расчётах и, израсходовав энергию, увидите, что корабль сбился с намеченного пути. Вы будете знать, что впереди медленная, тоскливая смерть. Нет надежды на помощь, на спасение. Никто и никогда не узнает ни о ваших страданиях, ни о вашей доблести. Никто не оценит вашего подвига!

Иной раз ночью, в походе, лежишь на открытом месте и смотришь в неизмеримую бездну, которую мы называем небом. И кажется, что вот упадёшь туда и будешь лететь миллиарды лет остекленевшим трупом. На Земле будут возникать и рушиться культуры, звёзды стронутся со своих мест и соединятся в новых сочетаниях, погаснет Солнце, а твоё тело всё ещё будет падать и падать в ничто… Бррр! При одной мысли об этом мороз дерёт по коже! А вы хотите добровольно испытать этот ужас. Разве можно предусмотреть все случайности, подстерегающие небесного путника? Удачный полёт вокруг Луны- ещё ничего не доказывает. Луна — это часть Земли. Она рядом, рукой подать. Весь путь до неё можно проделать за несколько часов. А на ту же Венеру придётся лететь долгие месяцы, не говоря уже о дальних планетах, куда надо добираться многие годы. Можно наверняка сказать, что первые космонавты заплатят жизнью за свою смелость, как заплатил несчастный Фаэтон!..

— Вовсе не несчастный! — воскликнула Галя звенящим голосом. — Прекрасный юноша погиб, но он первым промчался по звёздному пути. Его никогда не забудут. В такой смерти и есть настоящий жизненный смысл. Я славлю тех, кто облетел Луну, но трижды тех, кто полетит на другие планеты. С какой радостью я отдала бы за это жизнь, если бы смогла! — закончила она, подозрительно быстро отворачиваясь от костра.

— Ха, ха, ха! — не выдержала Маша. — Если все захотят лететь на тот свет, так кто же на Земле останется?

Кто-то засмеялся. Ему ответили новой шуткой. Молодой парень, который предлагал переименовать Большую Медведицу в Великий Ковш, острил что-то насчёт подвесной канатной дороги Земля — Венера. Галя сидела отвернувшись. Она ничего не слышала. Непрошеные быстрые девичьи слёзы готовы были окутать глаза, мешали дышать.

Белов что-то шепнул Ивану Тимофеевичу, затем подошёл к костру и вынул из него две ярко пылающие смолистые ветки.

— Читайте! — властно сказал он и стал чётко семафорить.

Все хором повторяли грозные огненные буквы, которые на мгновение вспыхивали на фоне ночного неба:

— МЕНЕ!

— ТЕКЕЛ!

— ФАРЕС! — глухо упали зловещие слова.

— Что это значит? — тихо спросила оробевшая Галя.

— Это значит, — торжественно произнёс Белов, высоко поднимая горящие ветки, — что ваши способности исчислены, ваше желание взвешено и ваша дальнейшая судьба разделена с будущими космонавтами! — и Белов энергично швырнул ветки в костёр.

Последовал новый взрыв хохота. Смеялись, глядя на Галю, у которой на лице была написана полная растерянность.

— Ну и шутник же вы, Игорь Никитич! — наконец выдохнула девушка. — Говорите так, точно сами собирались в полёт на Венеру!

— Кто знает! — ответил Белов, пытаясь сохранить серьёзность, но не выдержал и рассмеялся вместе со всеми.