Шли дни. Экипаж космического корабля деятельно готовился к полёту. На «Уране» с утра до вечера стоял шум: менялись двигатели, пополнялся запас рабочего вещества, испытывались и регулировались механизмы управления. Белов вместе с воздушными лётчиками целыми днями пропадал в машинном отделении. Остальные под руководством профессора Иванова принимали и испытывали прибывающую аппаратуру, измерительные приборы, оптику — весь богатый и разнохарактерный арсенал исследовательского оборудования, которому позавидовал бы любой институт.

Все были поглощены работой. Воздушные лётчики, единственные люди, которые после смены двигателей оказались сравнительно свободными, взяли на себя обязанности поваров и по очереди состязались в приготовлении лакомых блюд русской и украинской кухни.

Вечно брюзжащий и всем недовольный Синицын настолько ушёл в составление реактивов, в перелистывание книг, которые он должен был в последний момент оставить на Земле, что начинал ворчать только тогда, когда Галя и Маша затевали возню. Случалось, что в ней принимал участие и Максим Афанасьевич Медведев. Он озорничал серьёзно, с глубокомысленным видом. Со стороны могло показаться, что он даже смотреть не хочет с высоты своего майорского величия в сторону девушек. Но стоило им отвернуться, как его взгляд, точно подсолнечник к солнцу, обращался к Капитанской дочке.

Константин Степанович и Маша часами просиживали с Беловым, считывая расчётные таблицы, вычисляя возможный расход рабочего вещества, проверяя инвентарь и выполняя тысячу других мелких дел, зачастую не имеющих никакого отношения к высотам науки.

Начальник экспедиции проверял каждую деталь, залезал в каждую щель корабля, с которого он порой не сходил до глубокой ночи. Но у него, пожилого, серьёзного человека, всегда находилось время, чтобы оценить работу молодых, дать нужный совет, а то просто весело пошутить.

Среди этих не так давно ещё совершенно чужих людей Галя чувствовала себя, как в родной семье, и даже брюзжание старого геолога подчас действовало на неё успокоительно, как стрекотание добродушного сверчка.

Но больше всего Галя подружилась с Сидоренко. И не мудрено: оказалось, что полковник был другом её отца, воевал в одной с ним части и раз или два видел Галю совсем маленькой девочкой. Узнав эти подробности, Галя все свободные минуты теперь проводила с Иваном Тимофеевичем, который быстро и незаметно превратился просто в дядю Ваню. Галя упорно и настойчиво выспрашивала всё о своих родителях, особенно об отце. Понемногу она узнала его наружность, привычки, характер.

Рассказ о его подвиге и смерти она выслушала только один раз и больше никогда об этом не заговаривала. Зато каждой новой мелочи о его жизни радовалась, как ребёнок. Сначала Сидоренко хмурился, отвечал нехотя и явно избегал подобных разговоров. Но мало-помалу он перестал дичиться. От него Галя узнала, что её мать погибла под развалинами дома, который был разбит авиабомбой незадолго до того, как умер отец. Каким образом спаслась Галя — Иван Тимофеевич не знал.

— Наверное, откопали! — обычно отмахивался он, прекращая разговор. При одной из этих бесед случайно присутствовал Белов. Он очень внимательно выслушал до конца Галину грустную повесть и потом долго расспрашивал полковника о подробностях, удивляясь, как Галя могла уцелеть. Иван Тимофеевич был не в духе.

— Ну то вы до менэ прискипалысь, коль я и сам ничого не розумию! — под конец отрезал он сердито.

Белов поднялся и, понурившись, ушёл. Несколько дней подряд он был необычно рассеян и молчалив. Галю глубоко тронуло его безыскусственное сочувствие.

Прошло больше года с того удивительного сентябрьского дня, когда Галя впервые увидела космический корабль, и свыше пяти месяцев с тех нор, как экипаж «Урана» переселился в кабину и жил полностью изолированной или, как говорила Маша, отрешённый от всего земного. Единственное, что соединяло членов экспедиции с внешним миром, было радио и телефон.

По установившейся традиции, вечерами после тяжёлого трудового дня все собирались в жилом отсеке и отдыхали — читали, слушали музыку, а то и просто болтали, о чём придётся.

В один из таких вечеров, когда усталые члены команды собрались за круглым столом, произошло небольшое событие, последствия которого заметно скрасили жизнь обитателей этого крошечного мирка.

Максим, перелистывавший учебник астрономии, заинтересовался старинной звёздной картой, испещрённой фигурами странных людей и чудовищных животных, изображавшими созвездия. Маша терпеливо объясняла ему, как они называются, но когда Максим спросил, как возникли эти названия, она замялась. Ей на выручку пришёл Константин Степанович. По своему обычаю щурясь и улыбаясь, он ответил, что происхождение названий большинства созвездий тонет в глубинах древности, но что во всяком случае об одном из них есть совершенно точные сведения и даже довольно интересные.

— Воображаю! — не преминул проворчать Синицын.

— Все вы, конечно, слышали, — начал Константин Степанович, игнорируя это замечание, — о египетской царице Клеопатре, которая кружила головы самым великим мужам своего времени. Она видала у своих ног и непобедимого Цезаря и Марка Антония. Говорили, что она растворяла в уксусе бесценные жемчуга и пила это сомнительное снадобье, казнила некоторых своих возлюбленных, одним словом, по представлениям того времени, была женщиной выдающейся. Так вот, у этой самой Клеопатры была бабушка по имени Вереника. О ней-то я и хочу рассказать… Постойте, что же вы морщитесь? Ведь эта бабушка была когда-то молода и прекрасна, как утренняя заря, а волосы у неё были несказанной красоты и такие длинные, что когда она стояла во весь рост, концы её кос лежали на земле.

Итак, она была дочерью фараона Птоломея Филадельфа и… женой своего родною брата Птоломея Эвергета, потому что, по тогдашним египетским традициям, царские дети могли заключать браки только между собой Сразу же после свадьбы Эвергету пришлось покинуть брачное ложе, надеть доспехи и идти на бой с Селевком Вторым, царём Сирии. Убитая горем Вереника дала клятву перед алтарём богини Арсинои, что принесёт ей в жертву свои роскошные волосы, если муж вернётся невредимым.

Долгие месяцы она молила богиню. Но вот прискакал гонец: Эвергет возвращался во главе победоносных войск! Счастливая Вереника обрезала косу, возложила её на алтарь Арсинои, а сама поехала навстречу мужу.

В те времена были другие представления о женской красоте, чем теперь, поэтому Эвергет был озадачен, увидев стриженую жену. Но, узнав, какие причины побудили её это сделать, он был растроган.

Когда по возвращении домой супруги пришли в храм, косы на алтаре не оказалось. Конечно, её украл кто-нибудь из жрецов. Эвергет пришёл в дикую ярость. Он поклялся обезглавить всех служителей храма, если волосы не будут найдены к утру. Это недвусмысленное обещание царя и победоносного военачальника заставило жрецов глубоко призадуматься…

Не успели вечером молодые уединиться в своей опочивальне, как, нарушая этикет, прибежал придворный астроном и астролог Конон Самосский, наука которого пользовалась при дворе Птоломея большим уважением. Он восторженно кричал, что свершилось чудо: на небе появилось новое созвездие.

Выйдя во двор, Конон показал Эвергету между созвездиями Волопаса, Большой Медведицы и Льва небольшой, еле заметный рой мерцающих звёздочек, форма которого отдалённо напоминала женскую косу. Он клялся, что ещё вчера этого роя не было и что это и есть коса Вереники, перенесённая на небо, подобно венку Ариадны! Конечно, Эвергет и особенно молодая царица, уверенная, что она существо совершенно иной породы, нежели остальные смертные, с наслаждением поверили этой лжи.

Конон изобразил Волосы Вереники на небесном глобусе Александрийской обсерватории, и с тех пор они остались навсегда среди древних созвездий. Поэт Каллимах вдохновился этой темой и написал поэму, которая заключала в себе очень мало астрономического, если судить по вступлению. — Константин Степанович сложил молитвенно руки, поднял глаза горе и нарочито напыщенно начал:

— «О Венера! Молодые новобрачные делают вид, что твои радости для них неприятны. Но как неискренни их слёзы, проливаемые перед вступлением на брачное ложе, эти слёзы, так радующие родителей! Призываю богов во свидетели, что это чистейшее притворство!..»- Постепенно нараставший смех молодёжи стал настолько громким, что заставил рассказчика замолчать. Иванов обвёл слушателей добрым взглядом своих чуть-чуть подслеповатых глаз и спросил:

— Вам, конечно, странно, что взрослые и, кажется, неглупые Эвергет и Вереника так по-детски поверили очевидной лжи? Если бы вы только знали, как царственные особы были падки на фимиам, как они были готовы слепо верить всему, что только могло их возвысить в собственных глазах! Да вот вам пример: одна из фрейлин при дворе Людовика Четырнадцатого, некая герцогиня, одеваясь к балу, заметила, что у прислуживавшей ей горничной на руке пять пальцев. Она просто не поверила глазам, так как отчётливо помнила, что у неё самой столько же! До сих пор она была твёрдо убеждена, что герцогини устроены совсем иначе, чем остальные женщины, и вдруг — нате вам. Было над чем задуматься! Она созвала подруг, чтобы проверить своё открытие. Но напрасны были их старания найти разницу между герцогиней и простолюдинкой. Труды их пропали даром!

Новый взрыв хохота был наградой рассказчику. А Константин Степанович как ни в чём не бывало пожелал всем спокойной ночи и пошёл спать.

С этого вечера рассказы старого астронома стали традицией. Он оказался прекрасным, а главное, неистощимым собеседником, и его незамысловатые истории стали лучшим украшением коротких часов вечернего отдыха.

День отлёта всё время казался страшно далёким. Но вдруг совсем неожиданно подкатило двадцать четвёртое марта. Оно промелькнуло в чаду последних сборов. Измученные путешественники еле добрались до своих коек. Их разбудили лучи ласкового весеннего солнышка, проникшие сквозь бронированные озоном окна космического корабля. Галя открыла глаза и осознала невероятное:

«Сегодня двадцать пятое марта!»

Вокруг «Урана» с утра царила суета. В обычно пустынном и спокойном ангаре сегодня был весь обслуживающий персонал. За барьером, ограждающим металлический помост с возвышавшимся на нём «Ураном», стояло несколько незнакомых здесь человек, видимо корреспондентов.

Около полудня стали собираться родственники участников полёта. Первой появилась маленькая сморщенная старушка, жена Николая Михайловича. Она долго не могла взять в толк, что видеть своего Коленьку сможет только через толстое стекло и прощаться им придётся по телефону.

Она долго читала ему наставления, как вести себя в пути, призывала беречь себя и, уходя, украдкой перекрестила мелкими быстрыми движениями корабль и окно кабины, в котором виднелось бледное лицо Синицына.

Вторыми пришли члены семьи Ивана Тимофеевича: ещё не старая жена и взрослая дочь, которая держала на руках подвижного кареглазого мальчугана.

Иван Тимофеевич прощался шумно. Он бранил свою «стару», как в шутку называл жену, кричал ей, чтобы она в его отсутствие не завела себе парубка и не вышла замуж, махал рукой внуку и всё время горевал, что сын Петро не приехал его проводить.

Пока происходила эта сцена, Галя подошла к Белову и тихонько спросил, почему к Николаю Михайловичу не пришли его дети. Игорь Никитич прошептал в ответ, что единственный сын старого профессора в 1942 году ушёл добровольцем на фронт и сложил свою голову на подступах к Сталинграду.

Затем появились родители Максима. Они приехали прямо с аэродрома. Это были пожилые, почтенные люди. Они работали в одном из богатейших совхозов Алтая, куда переселились из-под Сызрани в 1955 году, в период освоения целины. Прощание этих простых людей с сыном, отлетающим в космос, было полно серьёзности, даже торжественности. Они сказали ему несколько скупых напутственных слов и не спеша удалились, оглянувшись только раз, у самых ворот ангара.

Последним пришёл муж Ольги Александровны. К удивлению Гали, ожидавшей увидеть пожилого величественного мужчину, он оказался очень красивым и молодым; вряд ли он был старше жены. Он был певцом, по мнению некоторых, имел неплохой тенор и пел в оперном театре одного из крупнейших областных центров страны, где Ольга Александровна руководила клиникой.

Глядя, с какой преданностью Ольга Александровна смотрит на его холёное лицо и с какой нежностью шлёт ему прощальные слова, полные любви и заботы, Галя почувствовала, что ей не по себе. Почему, подумала она, в жизни бывают такие парадоксы? Ну, какая он ей пара, этот самовлюблённый хлыщ?

Между тем у окна происходило что-то непонятное. Галя видела «трагическую» жестикуляцию Юрия Модестовича, слышала взволнованные реплики Ольги Александровны, и ей показалось, что он склоняет жену отказаться от участия в космическом рейсе и остаться на Земле, «если она действительно его любит». Галя не хотела верить себе. Ведь то, что он предлагал, значило не больше не меньше, как сорвать экспедицию!

По просьбе Ольги Александровны к телефону подошёл Белов. Он говорил с Юрием Модестовичем безукоризненно вежливо, но так, что этот субъект тут же начал юлить, уверяя, что его не так поняли, и выражая всеми своими телодвижениями нежелание ссориться с Беловым. Так он и ушёл, непрерывно оглядываясь, улыбаясь и кланяясь, как японский шпион из приключенческого фильма, на ходу посылая Ольге Александровне воздушные поцелуи.

На этом прощание кончилось. Константин Степанович был вдов и бездетен. Маша не имела близких родственников, а у Гали и Игоря Никитича родных не было вообще.

Вскоре крыша ангара раскрылась настежь, и металлический помост, на котором стоял корабль, плавно поднялся вверх. Теперь «Уран» стоял как бы на огромном пьедестале. Из окон было видно, как люди, находившиеся сейчас на территории завода, то и дело останавливались и, задирая головы, разглядывали диковинный корабль.

Вокруг корабля нарастала суета. На двух машинах примчалась бригада кинохроники и начала торопливо снимать его со всех сторон. Вскоре село солнце, стало темнеть. С соседних крыш дружно ударили прожекторы. В их лучах «Уран» вспыхнул, как раскалённый алмаз. Казалось, ещё немного, и он растечётся огненными струями.

Около девяти часов вечера подъехало несколько правительственных машин. Начался короткий митинг.

Седеющий усатый мастер-сталевар, скромный паренёк-фрезеровщик, профессор математики и рядовой конструктор — представители всех, кто внёс свой труд, знания и душу в создании чудо-корабля, — взбирались на трибуну и вкладывали в напутственное слово всё, что переполняло сердца… «Летите, дорогие! Летите, соколы нашей Родины, и возвращайтесь с победой! Мы отдали вам воплощённое чудо, созданное нашим трудом. Смело вверяйте ему свои жизни. Пусть будет удачным ваш гордый взлёт. Пусть вознесёт он нашу науку на небывалую высоту! Пусть принесёт нашей Родине новую славу!»

У микрофона в кабине «Урана» вспыхнула контрольная лампочка: слово предоставлялось участникам экспедиции. Все встали. Белов подошёл к микрофону.

— Товарищи! Через несколько минут мы начнём первый в истории человечества, межпланетный перелёт. Перед лицом Родины, посылающей нас разведчиками в космос, мы клянёмся быть мужественными, какие бы испытания нас ни ждали. Мы приложим все силы, всё умение, чтобы во имя счастья человечества проложить путь к другим мирам. До свидания, дорогие друзья!

Белов выключил микрофон. Прожекторы уже потухли. Заводской двор быстро освобождался от людей. Через несколько минут вокруг корабля не осталось ни души.

Максим и Маша спешно отключали проводку, которой «Уран» был соединён с Землёй, и выбрасывали через дезинфекционную камеру ненужный теперь телефон и прочую «земную» аппаратуру. Шторы на окнах закрылись, засияли экранные перископы. Белов, воздушные лётчики и космические штурманы заняли свои места. Остальные легли на раскрытые койки.

— Всё ли готово? — спросил Белов. Получив утвердительный ответ, он опустил руку на рубильник, включавший урановый котёл и управление кораблём, и повернул его до отказа. Рассыпалась сухая дробь включившихся контактов. Осветились щиты управления, ожили в прозрачных футлярах гирокомпасы, зашевелились стрелки приборов.

Белов нажал одну из кнопок на щите. Раздался низкий, воющий звук, который стал быстро повышаться и через несколько секунд перешёл в еле слышный свист, тонкий, как жужжание комара: начали работу гироскопические стабилизаторы полёта.

— Подъём! — скомандовал Белов.

Сидоренко взялся за универсальную рукоятку управления. Страшный грохот потряс корабль. На экранах перископов вспыхнули два огненных кольца, повисших над «Ураном»: это пришли в движение могучие крылья-винты. Корабль быстро поднимался. Внизу клокотала мешанина из пыли и дыма.

Перед Сидоренко вспыхнула надпись: «Горизонтальный полёт!».

Крылья остановились. От их концов протянулись четыре огненные струи.

Галя с инстинктивным страхом ждала момента перехода на горизонтальный полёт, думая, что корабль начнёт проваливаться в воздухе. Но «Уран» только дрогнул, качнулся и ринулся вперёд. Тяжесть возросла. Кабина слегка повернулась относительно своей внешней оболочки. Галя вспомнила, что её пол автоматически устанавливается перпендикулярно к направлению равнодействующей ускорений.

Неожиданно рёв двигателей превратился в скрежещущий вой, точно какие-то гиганты раздирали небосвод, как растянутую парусину. Корабль перешёл звуковой барьер.

Вдруг распахнулись шторы. «Уран» нёсся на огромной высоте, всё ещё продолжая свой стремительный подъём. Залитая лунным светом Земля казалась бесконечной наклонной плоскостью. Галя включила кинокамеру. «Уран» летел на юго-запад, на высоте пятнадцати километров. Освещение в кабине было выключено. Над головой сияла полная, яркая Луна с резко очерченными контурами морей.

В лунном сумраке слабо светились циферблаты приборов да зеленел круглый экран радара. В его нижней части мерцала панорама горизонта, лежащего на курсе корабля.

Стало почти тихо. Стрекотание киноаппарата переплеталось с постукиванием метронома.

Вспыхнула новая надпись: «Перейти на космическое управление!».

«Сдал!» — «Принял!» — одновременно вспыхнули ответные надписи. Стрелка хронометра добегала последние деления до красной черты.

— Ход!

Среди вспыхнувшей перестрелки контакторов возник и разросся протяжный вой гироскопов. Нос корабля стремительно задрался вверх. «Уран» нацелился в зенит… И вдруг Галя почувствовала, как неодолимая сила придавила её к подушке. Она хотела поднять голову, пошевелить рукой, но тело, точно налитое свинцом, отказывалось повиноваться. Главный двигатель начал свою работу. Три миллиона лошадиных сил с ожесточением рвали невидимые узы, которыми старая Гея пыталась удержать своего могучего первенца.

Четверг, двадцать шестого марта 19 … года был обыкновенным весенним днём.

Шёл предпоследний год семилетки. Страна стояла на трудовой вахте. Радио в этот день передавало обычную программу; правда, в ней было больше, чем обычно, детских передач: наступили школьные каникулы. Жизнь шла своим чередом. И вдруг…

В три часа без пяти минут были включены громкоговорители на улицах и площадях. В эфир полились знакомые и всегда волнующие звуки стеклянных колокольчиков:

«Ши-ро-ка стра-на мо-я род-на-я!».

Одна за другой, услышав чрезвычайные позывные московского радио, настраивались зарубежные станции: как по взмаху дирижёрской палочки, затихал бурный поток неистовых джазовых мелодий, тягучих звуков церковных богослужений, жужжащих воркований политических и спортивных комментаторов.

И когда ровно в три по московскому времени русский диктор произнёс: «Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза. Передаём экстренное правительственное сообщение», — миллионы людей на всей необъятной поверхности земного шарa затаили дыхание.

Донецкие мастера угля, уральские сталевары, архангельские лесорубы замерли у репродукторов, боясь вытереть пот, выступивший на разгорячённых лицах.

Матросы на кораблях, скользивших по разнеженным весенним тёплом северным морям или грудью пробивавших себе путь среди пляски осенних штормов на далёком юге, бросили свои обычные дела и столпились в кубриках.

Отдыхавшие после работы докеры Гонконга, ненароком включившие днём радио рабочие Брюсселя кто громко, кто осторожным шепотком спешили передать друг другу:

«Говорит Москва!».

И всё новые и новые миллионы людей склонялись над приёмниками. Сидевший за утренним кофе нью-йоркский бизнесмен, услышав от взволнованного секретаря: «Говорит Москва, экстренное правительственное…» — поперхнулся и, бросив свой завтрак, засеменил к приёмнику, на ходу прижимая рукой занывшее сердце.

— «Говорит Москва!» — и на всех радиостанциях мира включаются звукозаписывающие аппараты, а дежурные журналисты торопливо вынимают блокноты и авторучки.

— «Говорит Москва!» — и весь мир, взволнованный, ожидающий, толпится у репродукторов, боясь шевельнуться, чтобы не упустить ни слова.

Сообщение было кратким, но потрясающим. Правительство Советского Союза извещало мир, что вчера, двадцать пятого марта 19… года, в двадцать два часа тридцать минут по московскому времени советский космический корабль с экипажем, состоящим из восьми человек, отлетел на планету Венеру.

Целью предстоящей экспедиции является разрешение ряда научных проблем, касающихся обитаемости Венеры, условий жизни на её поверхности, её геологического строения, состава атмосферы, а также изучение напряжённости гравитационного и магнитного полей, космических излучений и видимости планет и звёзд из космического пространства.

В заключение напоминалось, что ряд пробных полётов, совершённых вокруг Луны два года назад, закончился вполне удачно и принёс ряд ценных научных данных.

Уже сообщение было трижды повторено, уже давно отзвучал государственный гимн, а люди всё ещё толпились у репродукторов. Они не могли опомниться. Совершенно незнакомые люди поздравляли друг друга, целовались и шумно, как дети, выражали свой восторг.

Весь мир был в смятении.

Радио- и телефонные линии, соединяющие столицы государств земного шара с Москвой, были забиты: редакции газет, иллюстрированных еженедельников просили, требовали, умоляли передать им по фототелеграфу снимки, прислать готовые клише, все хотели знать подробности, факты, цифры.

В типографиях вечерних газет спешно перевёрстывались первые полосы…

Несмотря на парализовавшую движения тяжесть, Галя остро воспринимала каждую мелочь.

Линия горизонта отступала всё дальше к дальше. Казалось, что «Уран» поднимается со дна плоской фосфоресцирующей чаши.

В какой-то момент все звёзды стали ярче — точно с неба медленно сняли вуаль — и засияли новым, колючим, серовато-фиолетовым светом. Несмотря на почти полную Луну, небо стало чёрным, и на нём проступили мельчайшие звёздочки.

— Прошли слой озона! — закричала Маша в микрофон.

Стрелка указателя высоты всё быстрей ползла кверху. Вот она перевалила за черту «200» и стала подбираться к «250».

«Мы уже почти вне атмосферы», — подумала Галя. И, как бы в ответ, нос «Урана» повернулся параллельно Земле. Земля превратилась в вертикальную стену, вершина которой терялась в недосягаемой вышине. «Низ» был по-прежнему под полом кабины, куда всё с той же невероятной силой продолжало тянуть ускорение.

Константин Степанович лежал на раскрытом до горизонтального положения штурманском кресле. В руках у него были зажаты ручки гидравлического управления сервомоторами гироскопов. Он смотрел на приборы и таблицы, расположенные перед ним, и по ним нацеливал корабль на какую-то только ему да Маше ведомую точку неба. Маша контролировала его вычисления, изредка вносила поправки. На случай, если он потеряет сознание от непомерной тяжести, под её ладонями лежали наготове рукоятки дублирующего управления.

Радиопередатчик автоматически передавал на Землю показания основных приборов.

Вспыхнула контрольная лампа. Корабль почти достиг нужной космической скорости. Стрелка спидометра дошла до красной черты.

Вдруг койка стала проваливаться куда-то вниз, и Галя почувствовала, что летит в неизмеримую бездну. Галя знала, что ничего страшного не случилось, просто выключился главный двигатель, и её мозг реагирует на исчезновение тяжести чувством падения. Но тело не подчинялось разуму. С отвратительной болью сокращался в комок и подкатывал к горлу желудок, руки в безотчётном порыве впивались в края койки, накатывала неудержимая тошнота. Голова шла кругом, а корабль всё падал, падал, падал…

Как во сне, она видела, что оба лётчика, держась за поручни, на руках передвигаются к двери, а их тела нелепо болтаются в воздухе. Вот они достигли нижнего отсека, быстро развинтили крепления и включили небольшую лебёдку, на которую Галя раньше не обращала внимания.

— Ход!

Освещённая Луной зеленоватая стена Земли тронулась с места.

Вот она показалась из другого окна, вот она скрылась под полом и через несколько секунд появилась на старом месте.

Её движение быстро ускорялось, и ощущение падения понемногу исчезало. Тишина… Галя почувствовала, что может встать. Ей было удивительно легко. Гнетущая тяжесть и отвратительное чувство падения исчезли без следа.

— Всё в порядке, Игорь Никитич! — послышался голос старого астронома. — «Уран» набрал скорость точно за пять с половиной минут! С момента взлёта прошло четырнадцать минут и три секунды.

Все встали. Начались рукопожатия, поцелуи, поздравления…

— Смотрите! — Белов показал на верхнее окно.

За окном на расстоянии метров двухсот неподвижно парил освещённый Луной остов «Урана»: крылья, гондола, шасси… От него к кабине тянулись четыре серебристые нити тросов.

Казалось, что и кабина и корпус неподвижны, а вокруг них быстро вращается расписанная узорами созвездий небесная сфера вместе с сияющей Луной и неимоверно огромной плоскостью Земли… «Центробежная сила!» — вспоминает Галя, и ей становится понятным, почему она вновь стала весомой: кабина вращается вокруг мчащегося вперёд корабля.

По указанию Белова Маша передаёт по радио, сводку данных о взлёте «Урана». Она спешит: скоро корабль вылетит из земной тени, и солнечное излучение ухудшит радиосвязь. Закончив сводку, Маша переходит на приём. Эфир доносит поздравления, пожелания счастливого пути, последние приветы…

Передача тонет в налетевшем вихре помех. Только радиотелеграф продолжает выхватывать из чудовищной неразберихи радиоволн нужные сигналы и автоматически фиксирует на ленте свои точки и тире. Неожиданно край Земли, соприкасающийся с матово-чёрным небом, окрашивается в розовый цвет. Розовая полоска быстро превращается в узкий красный серп, который НУ глазах ширится, растёт и наливается пурпуром.

Вдруг из-за его горба неестественно быстро выплывает Солнце и с заметной для глаза скоростью ползёт по небу. Чудеса: Солнце встаёт с запада!

По мере удаления от края горизонта скорость светила замедляется, розовато-красный серп Земли, меняя размеры и оттенки, делается шире, ярче и вскоре становится голубовато-белым. Багровое Солнце разгорается, желтеет, белеет и, наконец, брызжет таким нестерпимым фиолетово-серым светом, что приходится на окна спустить дополнительные светофильтры. Но и с ними Солнце не превращается в знакомое, чуть желтоватое светило. Могучее и яростное, оно полыхает среди неизмеримой чёрной бездны, не освещая её и не затмевая блеска звёзд и планет. Вокруг него сияет перламутром косматая, слегка растянутая корона.

Галя смотрит на Землю. Её серп уже превратился в большой белый полукруг. Вокруг него, как лёгкая вуаль, висит голубая дымка атмосферы. Земля кажется почти одноцветной. Местами виднеются бесформенные пятна — очевидно, облака. Почти никаких намёков на очертание материков и океанов! Жаль!

Подходит Маша и обвивает её руками.

— Гляди! — говорит она, показывая в сторону Солнца. — Они выстроились для нашей встречи!

Действительно, все видимые простым глазом планеты, сгруппировались около Солнца. Справа от него, в созвездии Водолея, светятся свинцовый Сатурн и желтоватый, как латунь, Меркурий. Слева, в созвездии Рыб, около самого Солнца пламенеет медно-красный Марс. Чуть подальше, на границе Овна, горит золотистый Юпитер, а ещё дальше, в созвездии Тельца, сияет белоснежная красавица Венера. Галя знает, что такое удивительное расположение планет — просто редкая случайность. Но, как подавляющее большинство людей, Галя чуть-чуть суеверна, и ей хочется видеть доброе знамение в том, что планетная семья собралась вместе, чтобы приветствовать своего нового собрата.