Бегущая в зеркалах

Бояджиева Мила

Арсеньева Ольга

Глава 11

Алиса

 

 

1

Только теперь, слушая Остапа, Алиса поняла, откуда появилось тогда на дороге ощущение особого, почти потустороннего покоя – смиренного покоя души, обретшей надежное пристанище.

«Я все еще жива», – сказала она в сантиметре от гибели, ощущая как настороженно ждет автомобиль малейшего колебания ее тела, уравновесив на мгновение жизнь и смерть. «Я все еще жива», – сказала Алиса, откинувшись назад, подальше от манящего края, точно так же, как некогда ее мать, впервые пришедшая в сознание после тяжелой внезапной гибели мужа. «Алекса нет. А я все еще жива» – прошептали губы Елизаветы Григорьевны, потемневшей, сразу состарившейся. Она произнесла эти слова по-русски, веско, словно приняв решение, и сжала руку сидящей рядом дочери. Алиса поняла, что несмотря на прогнозы врачей, мать выживет…

«…Кто-то, наверное, за тебя сильно молился», – сказал ей Остин, осторожно открывая дверцу зависшего над обрывом автомобиля, сказал по-русски, погрузив сразу же в тепло родительских объятий, отогревающее перепуганных детей и спасающее затравленных взрослых в те редкие мгновения, когда в хаосе безумных случайностей, к ним протягивается крепкая рука благосклонной Судьбы.

Ничего не надо было уже обдумывать, решать, можно было просто плыть по течению: русская речь прозвучала паролем, обещавшим главное – покровительство Высших инстанций, взявших, наконец, ее под опеку.

«Значит, всезнающий Некто услышал и понял меня. Значит Там пожалели нас и Йохим будет жить…» – пробивалось к Алисе сквозь сладкую усталость.

Она дремала в каком-то кемпинге, ожидая Остина, улаживавшего дела с автомобилем и вернувшегося в сопровождении доктора. Дремала в маленьком самолете, стартовавшем в дождевую морось, а потом в большой машине, легко несущейся по широкой автостраде среди темных окутанных ночной прохладой холмов. Алиса чувствовала, что это уже иная ночь, не та, оставленная на взлетной полосе, но не знала, откуда взялось это ощущение. Она слышала долгий разговор Остина с шофером, вполголоса, на итальянском, но не могла понять ни слова. Все это происходило помимо нее, где-то в стороне от главного единственно важного сейчас смысла: «самое страшное уже позади. Я смогла, я выстояла, я спасла Йохима…»

Алиса отчетливо, до мелочей помнила утро следующего дня, подступившего уже в другом мире, как будто на черно-белом экране вдруг проступили краски. Огромное, тающее в медовом сиропе теней бледно-золотистое пространство: высокий сводчатый потолок с овальными живописными медальонами – что-то пасторально-игривое с стиле Ватто или Буше, отливающий перламутром штоф на стенах, большое, оправленное бронзой венецианское зеркало в радужных брызгах на резных полях, широкая кровать с нежным объятьем атласной перины и букет роз, уже разворачивающих коралловые бутоны. Высокая ваза китайского фарфора стояла прямо на ковре у изголовья и свежие, влажные цветы источали слабый терпкий аромат – запах утреннего счастья, предвещающего бесконечный радостный день.

Кремовый шелк спущенных штор с трудом сдерживал напор яркого солнца. Алиса с удивлением обнаружила на себе белую батистовую сорочку, застегнутую до подбородка на мелкие пуговки, а рядом в кресле, в позе непринужденного ожидания расположились ее брюки и свитер, вернувшие сразу сбивчивые, нетерпеливо накинувшиеся воспоминания.

Эти вещи сопровождали ее в другой жизни. Именно в этом свитере покинула она дом в Сан-Антуане, его стягивала с себя в кемпинге и держала в руках, пока доктор, приведенный Остином, выслушивал грудь холодным фонендоскопом. А потом, проглотив какую-то таблетку, медленно отчалила в другое измерение, перемешавшее сон и явь.

Был ли, в самом деле, аэропорт со светящимся коридором стартовой дорожки, шоссе, среди спящих холмов, ночной сад с запахом цветущей мимозы. Была ли встречающая их у подъезда дома в круге тонких колонн седая женщина, придерживающая на полной груди шерстяную вязаную шаль? Она потом поила Алису горячим отваром каких-то трав в огромной, тепло освещенной очагом кухне. Мраморные черно-белые плиты пола, диккенсовская посуда, отливающая медью на резных деревянных полках и тонкое золотое колечко, глубоко врезавшееся в пухлый безымянный палец женщины, придерживающей дымящуюся чашку?…

 

2

…В дверь спальни постучали. Боком, раздвигая двойные створки, в комнату вплыла та самая вчерашняя женщина, оказавшаяся шустрой черноглазой толстухой. В одной руке она держала вешалку с отглаженной Алисиной блузкой, в другой, протянутой к постели, телефон.

– Алиса, девочка, мы с бабушкой так рады, что ты решила погостить у Остина! – вырвался из трубки голос Елизаветы Григорьевны. – Прошу тебя, не торопись домой: я бодра и под внимательной опекой. Займись собой, позагорай, поиграй в теннис, побегай по окрестностям. Во Флоренции уже, наверное, весна в разгаре! – Голос матери звенел вдохновением, полностью соответствуя картине, открывшейся за распахнувшимися с торжественным шелестом театрального занавеса шторами. Окно оказалось широченным, представляя визитную карточку флорентийской весны: гибкие, зазеленевшие виноградные лозы, падающие откуда-то сверху, ветки кустов, будто вставших на цыпочки, чтобы протянуть к окну гроздья мелких ярко-желтых соцветий, чистейшую небесную лазурь, в оттенке которой уже угадывалось торжество раннего потепления, особенно старательно окутывающего темные, игольчато-пушистые кроны старых пиний.

Рассеянно слушая голос матери, неспешно рассказывающей какую-то парижскую новость, Алиса вытащила маленькую карточку, притаившуюся среди колючих стеблей розового букета. «Поздравляю с началом новой весны. Остап. 1 марта 1970 г.»

– Да, мам, тут уже вовсю весна. И я непременно буду греться и бегать по лесам, – Положила трубку и решительно отбросив перину, Алиса кинулась к окну. Здесь, в солнечном прямоугольнике, наполненном золотистой метелью, она с наслаждением потянулась так, что хрустнули косточки и по спине рассыпались небрежно сколотые волосы. «А что если у Остина и в самом деле есть теннисный корт?» Мысль, залетевшая по ошибке, как мотылек к огню, показалась Алисе неуместной шуткой. Она плюхнулась в кресло, уткнувшись подбородком в колени. «Да кто же ты, какая ты, в самом деле, Алиса?..»

– Доброе утро, синьорина Алиса, – неслышно появилась рядом толстуха. – Меня зовут Изадора, я домоправительница сеньора Брауна. Вы давеча, должно быть, не запомнили имя, можно звать меня просто – Дора. Вашу блузку выстирали, а рубашка, вы извините… Сеньор Браун сказал, что ваши вещи прибудут позднее, пришлось взять мою сорочку – я старуха, ношу простое белье, да и все эти нейлоны пекут кожу, аж жуть. Вы не беспокойтесь – она совсем новая, в шкафу лежала на всякий случай… – Дора по-видимому любила поболтать, но заметив, что гостья не переменила позу и к разговору не расположена, решила удалиться. – Свет в ванную комнату зажигается здесь.

Завтрак ждет вас на веранде. А хозяин будет не раньше чем через час. Просил показать вам сад. Если, конечно, пожелаете.

 

3

Алиса пожелала, но Дору беспокоить не стала, пошла осматривать владения Остина сама. Небольшая трехэтажная вилла в стиле Ренессанса располагалась на холме, так что с каменной террасы, по углам которой возвышались огромные мраморные вазоны, уже переполненные цветущей бегонией, открывалась великолепная панорама. Пологие холмы с рощицами кипарисов и пиний спускались к голубой изогнутой ленте Арно, за которой громоздился розовато-терракотовый город: красная черепица крыш, купола соборов, высокие башни, звонницы. Прямо под верандой толпилась группа старых эвкалиптов, будто стесняющихся своих голых стволов. Было тихо и вольно, как бывает всегда под весенним небом, освобождающим от всего, кроме малых обязанностей – созерцать и дышать.

Алиса опустилась в плетеное кресло и с наслаждением приступила к исполнению своей жизненной миссии: она созерцала и дышала, получая удовольствие от каждой порции свежего, хвойно-эвкалиптового воздуха, пропущенного через легкие, от каждой новой детали, обнаруженной скользящим окрест взглядом.

Здесь ее и нашел Остин.

– Вот ты где, Лизавета! Извини, задержался. Сиди, сиди, будем строить планы, – Остин пододвинул второе кресло. – Смотри, вон там краснеет островерхий купол, как шапка Мономаха. Узнаешь? Это Санта Мария дель Фьоре – святая Мария-цветочек. По-детски мило и странно для такой грациозной, но все же громадины. Этот дом, который лет пятнадцать назад мне предложили его в агентстве недвижимости, назывался тоже Каса дель Фьоре. Цветы и святые – непременные участники местной жизни, – Остин тронул плечо Алисы. – Послушай, не грусти, по-моему, все складывается отлично. Елизавете Григорьевне я сказал, что вытащил тебя сюда, рассчитывая заполучить крепкого партнера на корте. Да так оно, в сущности, и было – приволок беднягу почти насильно. Тот доктор из Сан-Антуана, что приходил вчера в кемпинг, советовал немедля вывозить «супругу» к солнцу, подальше от этого сумасшедшего Ари. Это циклон так назвали, ты разве не слышала? Так от него, как сообщало радио, уже только на Ривьере за неделю случилось пять самоубийств и множество еще каких-то аномальных явлений…

– Каких самоубийств? – Алиса подалась вперед, вцепившись в плетеные подлокотники.

– Дурацких, конечно. Наркоманы, престарелые неврастенички. Леже сказал – я только что звонил ему в клинику, – что у него пациентка пропала – сбежала ночью после удачной подтяжки лица. Они с доктором Динстлером до сих пор ее ищут.

– С доктором Динстлером? Ты точно слышал – с Динстлером?

– Ну да, конечно, ищут с утра и даже заявили в полицию, – поспешил исправить свою оплошность Остин. Он уже знал, что Йохим отсыпается у Армана, и подозревал о некой связи между ним и событиями на шоссе, но по выражению лица Алисы понял, что ситуация куда сложнее.

– Вот что, девочка. Я должен быть еще вчера на другом полушарии. Залетел сюда по случаю, поглядеть, как дела у Доры. Оставляю тебя пока хозяйничать – живи, сколько хочешь. Только прошу, не убегай сразу – ну, пожалуйста, сделай усилие, угомонись. Здесь красота какая ранняя – рисовать и рисовать! Воздух можно резать кусками и есть – пахнет арбузом, а вкус клубники. Дора славная тетка, почти русская деревенская баба, хотя и подлинная каталонка, но такая сердобольная, болтливая и поплакать любит – ты только расскажи ей что-нибудь жалостливое. Она бездетная вдова, ты ей сразу приглянулась.

– Конечно, несчастная калека – просто находка для сердобольной старушки, – буркнула Алиса.

– Эх, Лиза, при чем здесь это! Знаешь, что она сказала мне, уложив тебя в постель? – «Спит, говорит, красавица наша, золотистая вся – словно Ангел!»

– Ладно, поняла, беру Дору в Арины Родионовны.

– Но одной нянькой я не ограничусь. Приставлю к тебе еще парочку опекунов. Один, вернее – одна, сама напросилась. Лаура должна тебе понравиться – изящная, умница и немного злючка, знаешь, такая породистая борзая. Журналистка, да еще с политическим запалом – здесь ее многие «высокосидящие» сильно побаиваются. Всегда жутко занята, увлечена, но почему-то сама предложила: «Хочу твою кузину – я сказал, что мы в дальнем родстве – по Флоренции повозить». Через час она будет здесь, чтобы отправиться с тобой по магазинам – я подумал, что не стоит тревожить маму пересылкой твоего гардероба.

– Мне вполне достаточно одного магазина. Я не слишком теперь привередлива, да и светские рауты в нашу программу, кажется, не входят, – категорически заявила Алиса.

– Ошибаешься, ошибаешься, милая. Здесь как раз светская жизнь бьет ключом. Думаешь, только в прошлом веке знаменитости здешние места осаждали? Куда не посмотришь: «здесь жил Гоголь, а там вилла Чайковского, а вот – дом Рахманинова». Да не делай такие испуганные глаза – еще не сезон. Начнут съезжаться в конце апреля. А вот с господином Жулюносом я тебя непременно сведу. Он из семьи литовских эмигрантов, потомственный лекарь, увлекается всякими особыми, экзотическими методами.

– Так, опять врач, – Алиса с укоризной посмотрела на Остина. – Значит, меня вообще нельзя оставить без очередного психиатра? Чего вы все так испугались, ходите кругами – ты и мама. Эта вчерашняя история на дороге – случайность! Не собиралась я кидаться с обрыва! И если бы ты не выскочил из-за поворота как сумасшедший, я сейчас сидела бы в Париже под родительским крылом – только и всего!

– Я рад, что выскочил как сумасшедший, иначе не грелись бы мы здесь сегодня с тобой, на солнышке. И скучать бы этому дому и пустовать аж до мая. А Жулюнос не психиатр, а стоматолог, я дружен с ним, хотя иногда и лечу у него зубы.

– С зубами у меня тоже не все в порядке. Прости, Остап, я сегодня такая «гадкая девчонка», хотя и взрослая тетя, просто от того, что ты меня балуешь.

– Что делать – привык! Первый раз я увидел тебя вообще – с куклой. Помнишь, Александра Сергеевна показывала мне в своем кабинете редкое издание Толстого, а тут врываешься ты – растрепанная, щеки горят, колени в ссадинах, и в руке Арлекин такой тряпочный с бубенцами на шапке. Оказывается, из-за этой куклы у вас там целая потасовка вышла. Я еще подумал: «– А вот и Наташа Ростова!»

– То есть – ни девочка, но и не девушка? Мне, действительно, лет тринадцать было. Хотя этого случая не помню начисто. А впервые увидела тебя, вернее – запомнила, много позже. К маме приятельница ее стала часто захаживать. Только ты к нам – и она тут же. И я как-то подслушала, что Веруся на кухне кому-то сказала: «Мсье Браун – жених хоть куда!» И значит – мама эту Лару специально для тебя приглашала, сватала то есть. Тут я уставилась во всех глаза – жених! Слово-то какое – русское-русское и смешное! Это, наверное, потому что вокруг сразу колокольчики заливаются деревенские, гармони по околицам поют.

– И веточка черемухи за кокарду картуза засунута, – подхватил Остин. – Это все литература, Лизанька, литература.

– А у тебя, что – жизнь? Я ведь так толком и не знаю, с какой стороны ты русский? Бабушка все темнила, мол, второе поколение эмиграции, дальняя ветвь…

– Ветвь-то дальняя. Только, как половицы гудят на свадьбах от пляса в многолюдных квартирах советских, как рекой разливается самогон под малосольный огурчик, как женихаются молодые на волжском бережке – это я близко знаю.

– Ну вот, наконец, признался. Теперь угадаешь, что я попрошу тебя? Говори со мной, пожалуйста, всегда так, по-русски, когда мы одни. Это будет наш заговор и наш тайный язык… А литовца твоего, дантиста, так и быть, осчастливлю знакомством, а может даже – пломбой. Жевать-то тут, как видно, с твоей хозяйственной Изадорой, придется не переставая.

 

4

Лаура оказалась совсем не такой, как по описанию Остина представила себе Алиса. Голубая маленькая спортивная машина подкатила прямо к крыльцу, из нее выскочила высокая девушка в вылинявшей джинсах. По тому, как подцепила она на плечо большую плетеную сумку, как закинула голову, помахав загорелой рукой сидящим на террасе Остину и Алисе – «конский хвост» прямых черных волос задорно обмахнул плечи – было понятно, что если она и «злючка», то от переизбытка энергии, а не от худосочной желчности.

Вблизи выяснилось, что Лауре уже за тридцать и что у нее именно тот тип лица, который может преображаться в различных персонажей от Феи до ведьмы в зависимости от намерения владелицы. Крупная, мастерская лепка, немного гиперболизирующая основные детали за счет пренебрежения мелочами, смуглая матовая кожа, белозубый оскал охотно улыбающегося рта.

– Лаура, – по-мужски протянула она Алисе руку и тут же уселась за стол. – А кофе мне лучше бы черный и погорячее. Куда это Дора запропастилась? – Чувствовалось, что она здесь человек свой и скрывать этого не собирается.

Остин и Лаура принялись обсуждать какого-то неизвестного Алисе человека, по-видимому, журналиста, живо и весело, понимая друг друга с полуслова. Тон доверительной близости сразу расставил все на свои места. Алиса с легкой обидой уступила Лауре ведущую партию, отрешенно разглядывая лужайку.

Остин заметил это и решительно изменил тему.

– Я улетаю завтра, Лаура, и у нас еще будет время все обсудить. Сейчас главная моя забота – Алиса. Я уже говорил тебе, что Алиса художница, натура артистичная. Я подхватил ее на горной тропе по пути в Париж и выкрал, в сущности, спасая от тамошнего дикаря Ари. Без всякого багажа. Я думаю, тебе, Лаура, не надо особенно уж усердствовать. Твои возможности в мире моды могли бы потрясти и мадам Рокфеллер, но в данном случае задача иная: экипировать туристку, желающую сохранить в толпе инкогнито.

Лаура окинула изучающим взглядом Алису.

– Это не просто. Алису в толпе не спрячешь, даже если это толпа из голливудских звезд, а она одета в маодзедуновскую униформу.

– Странно, мне недавно говорили нечто подобное. Я начинаю подозревать, что это просто-напросто гуманная лесть. Моя внешность теперь могла бы порадовать только полицейского чинушу, составляющего опись «особых примет»: слева над бровью шрам, лицо ассиметричное…

– Хватит, хватит, Алиса! – перебил Остин. – Ты увлекаешься. Это слишком похоже на кокетство. Кто заметит малюсенькие недостатки на фоне роскоши! Ну не будешь же ты выискивать где-нибудь в галерее Уфицци работу никому неизвестного художника с подписью «Школы Рафаэля», когда рядом и сам маэстро, и Тициан, и Боттичелли…

– Я сразу заметила твои шрамы, – сказала Лаура закуривая. – Мы, женщины, безжалостно внимательны друг к другу. И если приятеля еще можно провести – подсунуть за «натурель» парик, накладные ресницы, закамуфлированный пудрой прыщик на носу, будь уверена, что лучшая подруга ничего не упустит – ни морщинки, ни стрелки на чулке, ни унции лишнего веса! – она мастерски выпустила дым через ноздри. – Знаешь, Алиса, я, как говорят, с порога заметила на твоем лице следы бедствия, но у меня дрогнуло сердце от ревности, хотя в самоуверенности мне отказать нельзя.

Вот уже четверть часа я внимательно наблюдаю за Остином, неужели устоял? И знаете, каков результат моих наблюдений – вы с ним не пара. Друзья, близкие, давнишние, быть может, но – не пара! Нет этой ниточки – тонюсенькой, насмерть привязывающей… А посему – я спокойна и весьма расположена к благодеяниям. – Лаура загасила сигарету и поднялась. – Едем, Алиса, одеваться и сделаем все возможное, чтобы каждый, кому сия картина будет явлена, был бы нокаутирован на первой секунде.

И они отправились в маленькое путешествие, сократив благодаря общительности Лауры период приятельского сближения до минимума. Выруливая из узеньких дорожек среди садов и рощиц на автостраду, она уже общалась с Алисой так, будто совершила с ней кругосветное путешествие в одной каюте. Причем, отсутствием ответного энтузиазма, ничуть не смущало общительную итальянку.

– Ладно, ладно, я пока не вытягиваю из тебя признаний, даже в обмен на собственные, – Лаура до отказа опустила стекло и раскурила новую сигарету. – Ничего, что дымлю? Вообще-то я обещала Остину бросить. Мы с ним почти обручены. «Почти» – потому, что у него какой-то особый бизнес, как он говорит, и жизнь абсолютно сумасшедшая: мотается по всему свету, черт знает где, возвращается усталый, помятый, как беспризорная собака и его приходиться долго «одомашнивать» – отмывать, одевать, откармливать любимым супом из красной свеклы и капусты… Мы вместе уже почти пять лет, правда, с большими интервалами. Самым долгим совместным житьем был нам медовый месяц – целых две недели неразлучно у горного озера в какой-то охотничьей хижине. Это было что-то отдельное, особенное, не из сих мирских радостей – купание в ледяных водопадах, лошади с длиннющими белоснежными гривами, костры в ночном лесу, бабочки лохматые, чуть не с воробья, закаты, рассветы, радуги в полнеба – и все только для нас. Знаешь, когда вдвоем на краю света и от счастья хочется умереть!

– Знаю. Бывала, правда, не так далеко. Мой «край» был в Шемони и без костров, но, в сущности, думаю, такой же: умереть хотелось от счастья. А пришлось – с горя… Но это – другой разговор.

Лаура мельком взглянула в зеркальце на притихшую Алису.

– Извини, что я так с откровениями накинулась. Ужасно рада, что могу поговорить с тобой об Остине. Такой редкий случай – ты любишь его, но не любовница, ценишь, уважаешь, но не собираешься заполучить. А может, ты его еще просто не разглядела? Хотя это невозможно. Мои подружки кладут на него глаз сразу – не мудрено, он – как золотая десятка – я видела у него такую русскую старинную монету с профилем царя. Золотая монета в куче дерьма. Ох уж эти наши богемные красавчики! Остин совсем другой, в нем сразу чувствуется редкое, наидрагоценнейшее мужское качество – надежность. Надежность – это все: сила, смелость, благородство, ум. Когда знаешь, что всегда, в любой ситуации, ты сможешь им гордиться, что никогда тебе не станет неловко за свой выбор. А у меня критерии не занижены – было из чего выбирать… И к тому же он нежный. Надежный и нежный – просто невероятно! – Лаура радостно засмеялась. – Представляешь, например, этот рыжий культурист с чувственной рожей, рекламирующий «Кэмел», вдруг начнет предлагать взбитые сливки или новую марку стиральной машины, призывая собратьев разделить с женами тяготы домашней работы! Он так любит детей! Я имею в виду Брауна, конечно. Это секрет, но здесь целый приют существует на его деньги, а двойняшки садовника – абсолютные бандиты – ошиваются в доме целый день. Гоняя мяч на персидских коврах! Думаю, что это далеко не все благодеяния Остина… У нас будет трое – мы уже решили. Мне тянуть больше некуда, скоро тридцать пять, да и хочется уже посидеть дома, обрыдли эти тусовки и постоянная битва за профессиональное реноме.

 

5

Алиса с удивлением обнаружила, что никогда всерьез не задумывалась о личной жизни Остина. Он всегда был сам по себе и давняя попытка сватовства, предпринятая Елизаветой Григорьевной, казалась неуместной шуткой. Очевидно же, что Остин уникален и ему просто невозможно подобрать пару как к антикварной вазе из гробницы фараона, если, конечно, не пригласить опытного бутафора. Лаура, вроде, настоящая, но… Просто Остина невозможно вообразить мужем – решила Алиса и почему-то слегка на него обиделась. За скрытую жизнь, за обыкновенность, за счастье на стороне где-то у горных водопадов. И еще за то, что если бы давным-давно, какие-то тропы судьбы повернули бы по-другому, была бы она сейчас мадам Браун – сильная, счастливая, гордая.

Алиса вспомнила крошечный эпизод, показавшийся ей теперь значительным. Ей было лет пятнадцать, когда Веруся шепнула про Остина «жених» и в дом зачастила голубоглазая кукла. Самолюбие Алисы-подростка, ловившей восторженные взгляды окружающих и не воображавшей, даже теоретически, возможность конкуренции, не могло допустить, что прямо из под носа уводят человека, которого она считала полностью завоеванным.

Алиса фыркнула, надулась и однажды на каком-то семейном торжестве, когда гости маялись после сытного обеда между желанием вздремнуть и необходимостью веселиться, поставила заранее припасенную пластинку. Иголка патефона попала в точку. Слегка пошуршав, черный ящик выпустил нежный завиток мелодии, тут же окрепший, налившийся торжественной силой и превратившийся в те самые «Сказки Венского леса», которые, как было известно, старомодно любил Остин. Алиса направилась через зал прямо к нему, чувствуя себя, действительно, Наташей Ростовой и, сделав гимназический книксен, пригласила на танец. Вокруг благожелательно зашушукались, заулыбались и она закружилась, наслаждаясь всеобщим вниманием и глупым видом оставленной у рояля «куклы». Почему она не помнила лицо Остина, его руку на талии? Она торжествовала другую победу. А он – какой он был? Остину было тогда немногим за тридцать. Смешно – «тридцать»! Тогда он был в два раза старше Алисы, но запретил называть себя «дядя», а для нее выбрал русское имя, данное при крещении – Лизанька. Так называли ее он, да Веруся, да бабушка, когда была в особом расположении духа. Для остальных она была Алисой.

Между ними всегда существовал некий заговор – противостояние миру взрослых, в котором Остап неизменно принимал сторону Алисы. В течение нескольких лет Браун подолгу жил в Париже, чуть ли не ежедневно бывая у Грави по каким-то делам с Александрой Сергеевной. Он принимал горячее участие в ребяческих затеях Алисы: то привел откуда-то ослика, чтобы она могла устроить рождественский сюрприз – Вифлеемские ясли с крошечным игрушечным младенцем в настоящей соломе, то выискал где-то кинокамеру, засняв волейбольный турнир на лужайке. Остап чудом спас камеру от летящего прямо в нее мяча. Потом с этой пленки были напечатаны фотографии. А еще как-то под Новый год именно он, единственный из взрослых, был допущен к устройству детского маскарада. Не такого уж детского – Сержу – кузену Алисы – было семнадцать, а ей? Да, конечно – четырнадцать! И никто не узнал ее в бороде и усах из белой пакли, свешивающейся из-под лиловой чалмы.

– Великий Маг, ученик Заратустры и Гегеля, повелитель стихий – Ходжа-ибн-Хуссейн – проездом через Париж. Последние сеансы! – объявил Остап, распахнув портьеры затемненного зала, и все затихли, теряясь в догадках. Костюм Алисе придумал он и старательно обучал фокусам, подарив специальную толстую книгу с описанием различных трюков. Только тогда на представлении из-под плаща мага не вовремя вылетела курица, ошалело метнувшись «в партер». Ее ловили все гости, кудахтавшую, ронявшую перья, а папа, схватив шаль с плеча жены, накрыл-таки несчастную птицу и торжественно передал испуганной Верусе. Та опрометью кинулась на кухню с трепещущим свертком, чтобы поскорей спасти хозяйскую шаль. Белую шаль, белую с длинной игривой бахромой… А Остап? Каким был он? Алиса помнила его неизменную естественную элегантность – Браун всегда казался уместно нарядным – в черном смокинге на приемах или в вылинявшей гимнастерке Захара, косящим по утру со свистом траву в саду. Он был значителен, даже когда молчал, отсиживаясь в углу, на периферии спора и очень не любил, когда черный завиток выбивался на лоб из общей зализанности, чтобы предательски показать тщательно скрываемое мальчишество. Его внимательный взгляд – смешливый и грустный одновременно: смешливый на поверхности, как солнечные блики на водяной глади, скрывающей омут. И эта легкая тень загадочности – в нелепой седой пряди у левого виска, в какой-то нездешности, в необъяснимой значительности. Впрочем, возможно, девчонка-Алиса придумала все это, а взрослая Алиса обозлилась на Жана Маре, представившего на экране Эдмона Дантеса, – так сильна была уверенность, что граф Монте-Кристо должен быть точной копией Остина…

Как давно это было. Значит, таинственному господину Брауну – что за нарочито безликая фамилия? – уже где-то за 45. Странно, почему она никогда не задумывалась о его возрасте. Остин вышел из мира взрослых, покровителей, наставников, незаметно перейдя на ее территорию, в позицию равноправного товарищества. В санаторий Леже к израненной Алисе приезжал близкий друг с такими вескими полномочиями давнего, а может, изначального душевного родства, что никому – ни матери, ни Луке, ни близким подругам, не перепала подобная мера Алисиного доверия и откровенности.

И вот теперь эта Лаура. Гордится и радуется. Славно, конечно, что Остин не будет одинок, что заживет, наконец, по-человечески и однажды навестит их с кучей ребятишек. А Лаура будет кокетливо жаловаться, какой он безумный отец – ни в чем не может отказать малышам. «Дай им Бог!» – подумала Алиса, скрывая перед каким-то всевидящим оком свою зависть к чужим детям и к чему-то еще, о чем не хотелось признаваться даже себе самой…

– А сейчас я тебя познакомлю с потрясающей женщиной, – вернул Алису к реальности голос Лауры, – У нас она самый главный кутюрье.

– Пожалуйста, Лаура, ограничимся пока обычным магазином. Я не собираюсь кружить головы. Только немного отдохнуть. – Алиса подавила вздох и с преувеличенной веселостью показала направо: – Какая милая церквушка на том холме…

 

6

Вечером в доме Остина состоялась маленькая вечеринка. Хозяин хотел представить «племянницу» своему другу – Альбертасу Жулюнасу. Доктор оказался представительным мужчиной, напоминающим портреты Чайковского благообразием седоватой бороды и вдохновенностью взгляда. Поцеловав руку Алисе, он взглянул на нее из-под очков, как показалось ей, с излишней проницательностью. Алиса устроилась в углу дивана и решила стойко перенести совсем не радовавший ее вечер.

Лаура выглядела чрезвычайно эффектно. Ярко-синий узкий костюм из лоснящегося трикотажа, остроносые туфли на высоком тонком каблуке, поднятые и скрученные на макушке затейливым узлом тяжелые волосы. Узкое, дерзкое лицо с высокими скулами, бледные, полные губы и огненные глаза Кармен, привораживающие жертву. Гибкая, хищная, притягательная.

– Сегодня был замечательный день. Я даже успела закинуть в редакцию эту свою взрывную статью – вернее, подложила им часовой механизм. Надеюсь, главный не испугается и завтра утром разразится настоящий скандал, – сообщила она весело.

– А я думаю, что сеньору Валенсо из департамента борьбы с преступностью надо бы уже с сегодняшнего вечера приставить к тебе пару хорошо вооруженных ребят, – заметно помрачнел Браун. – Алиса, наверное, не знает, какую героиню мы имеем честь видеть в своей компании. Журналист Лаура Серджио бульдожьей хваткой вцепилась в горло здешнего «спрута». Право, Лаура, мы уже говорили с тобой об этом. Твоя смелость захватывает дух, ты как гимнаст под куполом цирка. Но зачем отстегивать лонжу, пренебрегая правилами безопасности?

– Я воробей стрелянный, – Лаура с сознанием превосходства устроилась на диване возле Алисы. – Дорогая, поясню лично для тебя – тут-то уже все на этот счет люди образованные. В данном случае мы имеем дело с мафией. Это слово уже вошло в большинство языков мира и объяснения не требует. Увы, именно мы – итальянцы – основные вирусоносители, распространившие эту заразу по всему миру – есть чем гордиться! Мой «спрут» – глава неаполитанской «семьи», сражается с сицилийской группировкой за влияние на промышленном севере Италии. Они уже здорово пощипали друг друга, доставив немало хлопот полиции и подкормив сенсациями прессу. Зверские убийства, взрывы, поджоги радуют обывателя с прошлой осени. Но закону подцепить их никак не удается, работа чистая – все концы в воду. А мой подопечный – о нем-то и идет речь в моей статье – имеет убойную информацию против «семьи» и к тому же – абсолютно бескорыстен. Долг чести, так сказать, оплаченный ценою жизни. Он знает, на что идет, но хочет уничтожить вместе с собой всю нечисть.

– Похоже, я попала прямо к развязке криминального романа. И не скажу, чтобы меня это особенно радовало. Испытываю склонность к тихому, благоустроенному обывательству, – Алису почему-то раздражало, с какой тревогой смотрит Остин на отчаянную журналистку. Она решила при первой же возможности сослаться на головную боль и уйти спать.

– Вот и славно! Выходит, нас уже двое, – доктор улыбнулся Алисе. – Я ведь тоже из обывателей, обожающих тихие заводи и прячущих голову под одеяло даже при мысли о непрочно запертых воротах. Хотя мне-то бояться вовсе нечего. Мои нововведения не настолько прибыльны, чтобы порождать завистников и врагов.

– Ты явно скромничаешь, Альбертас, явно прибедняешься. Я-то знаю, что в твою клинику стремятся попасть больные из всей Европы, оказавшиеся не по зубам своим медикам, – вмешалась Лаура.

Оказалось, что доктор Жулюнас, профессиональный дантист, пожив в Индии и Китае, уже пару лет внедряет в медицинскую практику новые для европейской науки восточные методы – рефлексотерапию, иглоукалывание, медитацию, успешно использует необычную диагностику в особо трудных случаях.

– Рискните, мадмуазель Грави, я же вас вовсе не знаю. Позвольте мне рассмотреть радужку ваших глаз – и я опознаю хвори, нынешние и потенциальные, – Альбертас направил в лицо Алисы свет настольной лампы и долго всматривался, шевеля губами и сосредоточенно нахмурив брови.

– Выявлена картина ужасающих бедствий? – усмехнулась Алиса.

– Напротив, мадмуазель, у вас хороший, крепкий организм, хотя чем-то вы по нему здорово ударили. Но он справляется, бедолага. Вот бы только чуточку помочь…

– Вы намекаете, доктор, что я – ваша пациентка? В области психиатрии. Мне еще не встречался врач, не находящий во мне желанную добычу. Видимо, в этом крепком организме есть чем поживиться представителям вашей профессии. Но мне уже, если честно, надоело лечиться. Хочется пожить без пилюль в кармане, капель на туалетном столике и фальшиво-обнадеживающих голосов хорошо оплачиваемых специалистов.

– Хватит, хватит! – Остин решительно хлопнула в ладоши.

– Мы не на медицинском консилиуме. Пора переходить к обывательским развлечениям. Тем более, что завтра я уезжаю и явно не на отдых.

О делах больше не вспоминали – маленькая компания абсолютно беззаботных людей, наслаждающихся ужином, хорошим вином, классическими анекдотами, спроецированными на современность и выдаваемыми за реальные забавные истории. Все делали вид, что отлично отдыхают, заполняя избыточный досуг необременительным касанием популярных тем – политики, спорта, искусства.

Альбертас даже сел за фортепиано и наиграл старинную литовскую колыбельную, якобы повторяющую основные построения индусских песнопений. Тут же выяснилось, что популярные народные мелодии разных итальянских провинций, напетые весьма приблизительно Лаурой, а так же какие-то славянские и цыганские романсы, процитированные Остином, имеют много общего, что и подтверждало мысль доктора о неком едином вселенском первоисточнике творчества.

 

7

…Было уже поздно, когда Алиса выскользнула в сад и зябко поежилась – ночи стояли еще совсем холодные и тихие – где-то теплых гнездах отсиживались соловьи, концертирующие здесь с большой охотой с начала апреля. Ей хотелось взглянуть с террасы на спящий город, светящийся внизу морем мигающих огоньков. Приглядевшись, она обнаружила подсвеченные прожекторами громады соборов и движущийся по изгибам набережной яркий поток автомобильных фар.

– Ай да Лаура – молодец! Этак невзначай, ловким маневром, задержала-таки Остина при себе. Нельзя было не заметить его тревогу, ненадежно скрытую юмором и брошенное словно мимоходом: «мой отъезд, кажется, придется перенести». Конечно, теперь он должен оградить от опасности журналистку Серджио, сделавшую столь рискованный ход. Завтра все эти люди, там внизу, будут читать взрывную статью Лауры – восхищаться, ненавидеть, бояться.

А кто вспомнил бы о тебе, Алиса, если бы вчера брауновский «пежо» не подоспел вовремя? Немногие – ой, немногие…

Она вздрогнула от прошедшего вдруг о спине озноба и тут же почувствовала на плечах шелковистое тепло.

– Уж и не припомню, который раз за свою жизнь я накрываю женские плечи пиджаком – вот, оказывается, истинно мужское занятие – не стрельба, не скачки, не драки, – рядом с Алисой в угольной тени от мохнатой пихты стоял Остин.

– Ничего себе – пиджак! Даже в полной темноте и сильном опьянении я назвала бы эту вещь меховым манто, – погладила Алиса пушистый ворс. – Не стану спорить – одаривать несчетное множество женщин дорогими шубами – истинно мужское дело. Это, если я не ошибаюсь – норка?

– Соболь, Лиза, серебристый соболь, – мех северных королей. Но это не манто – а палантин. Мне подарили его охотники-эвенки, как «необходимую вещь для дома». Может быть, они предполагали, что я буду использовать его как одеяло или укрывать в старости подагрические колени. Считается, что эти шкурки имеют целебную силу. А может – предназначали подарок моей «хозяйке». Я им немного помог – а этот мех – самое дорогое, что они там в своих сибирских лесах имеют. Так что – носи на здоровье!

– Но у меня такое ощущение, что дар попал не по адресу. Или у тебя их много? – Алиса облокотилась на каменный парапет, напрасно всматриваясь в скрытое тенью лицо Остина.

– Нет, и этот мех, и ты – у меня в одном экземпляре и вы очень подходите друг другу, – он рассматривал Алису, мягко освещенную падающим из окон дома светом.

За ней и вокруг нее – лунный ореол святящегося вдалеке города. Тонкие кисти, сжимающие у подбородка накидку и лицо, погруженное в мех, казались мраморными. Лишь глаза – огромные и темные – живые, насмешливые, чудные…

– Мне понравилась твоя Лаура. Она, действительно, интересная женщина. С такой не соскучишься. Да к тому же – в зените славы и очень хороша… Хотя, по-моему, ты не очень утруждал себя комплиментами в ее адрес.

– Она игрок. Игрок рискованный и немного играющий на публику. Лаура не всегда понимает, что, рискуя собственной жизнью, мы не вправе подставлять под удар других – в этом и состоит личная ответственность каждого, кто имеет хоть какую-то власть. В ее статье прозвучит имя, которое лучше было бы до поры до времени держать в тени. Назвав человека, решившего выдать членов мафиозной семьи, она, естественно, ставит его под угрозу. Наивно рассчитывать на обещанное прокуратурой прикрытие. По закону мафии предатели приговариваются к смерти и, надо сказать, они почти никогда не нарушают подобных обещаний, не взирая на самые строгие меры предосторожности. Лауру захлестывает азарт преследования и она теряет контроль. Наверное, просто боится, что у нее перехватят инициативу, – Остин немного горячился, чувствовалось, что это для него больная тема.

– Не очень-то лестная характеристика сеньориты Серджио, впрочем, на правах близкого друга, ты имеешь на это право, – Алиса решительно направилась к дому.

– Не пора ли к гостям, Остин?

– Я уже давно всех выпроводил. Завтра у меня совсем не простой день. И тебе пора спать, детка. Ты же у нас – отдыхающая, а поэтому плюнь на всю нашу возню, возьми у Доры ключи от малышки «фиата» и гоняй себе по окрестностям в поисках творческой радости.

– Отлично, я прямо с утра начну бегать за бабочками или кайфовать у мольберта на каком-нибудь высоченном холме, пока здесь, внизу, сильные и смелые будут бороться за справедливость. Приятных снов, Остин! – Алиса решительно пошла к дому.

 

8

В начале апреля сады вокруг уже цвели в полную силу и отпала нужда не только в соболиной накидке но и в твидовом жакете, приобретенном в каком-то универсаме. Все это время, оставлявшее на бегу бесконечные многоточия, как разрозненные части криминального телесериала, Алисе не приходилось скучать. Напротив, она стала замечать в себе жадно рвущиеся к свету ростки новых жизненных интересов.

Во-первых, в постоянном волнении ее держал сюжет, разворачивающийся вокруг ситуации, спровоцированный статьей Лауры. Во-вторых, Алиса и сама стала центром довольно-таки странной истории, дающей ей повод если и не для самолюбования, то, по крайней мере – для довольства собой.

Статья Лауры произвела шум, запустив опасный механизм реакции – «семья» всполошилась, отчетливо дав понять, что церемониться с отступниками не станет. Браун, пропадавший больше суток после выхода статьи, вернулся довольный, заявив, что будет отсыпаться. Лаура радостно шепнула Алисе: «Порядок, птичка упорхнула!» Что означало – героя ее статьи, давшего показания, удалось надежно спрятать.

Остин отправился в Тунис на ответственные переговоры с партнерами его основной фирмы, что, по его словам, можно приравнять к отдыху. Алиса же решила совершить визит к доктору Жулюнасу, продиктованный прямой необходимостью.

Сломанная в катастрофе и починенная в клинике Леже челюсть время от времени доставляла ей серьезные неприятности – зубы с левой стороны ныли и нуждались во вмешательстве хорошего стоматолога. Поскольку Альбертас изначально имел именно эту специальность, Алиса рассчитывала на его помощь или рекомендации к достойным коллегам.

В приемной кабинета Жулюнаса ожидали своей очереди еще две женщины – одна из них, в миниатюрной бархатной шляпке на седых волосах рассеянно листала журнал, другая, совсем еще молодая, сидела неподвижно, сомкнув опущенные на колени ладони. Ее напряженная спина не касалась кресла, полузакрытые веки нервно подергивались, за бледными губами угадывались тесно сжатые челюсти. Так, в сосредоточенном полузабытьи, ожидают на скамье подсудимых оглашения приговора, чтобы через секунду завыть или разразиться бранью.

Лицо женщины притягивало взгляд. Алиса вновь и вновь жадно возвращалась к нему, пока не поняла, что рассматривает соседку в упор, незаметно выпрямляя спину и копируя ее позу. А затем глаза Алисы закрылись. Она увидела голубой бланк с круглой печатью онкологической клиники и бледной машинописный шрифт, выделивший короткое слово «canzer». Шрифт уплотнялся, наливаясь багровой сочной мякотью. Алиса подробно рассмотрела то, что прежде никогда ранее не видела и даже не пыталась вообразить, а теперь знала с безоговорочной уверенностью: сморщенный лиловатый кисет желудка с внедрившейся в его стенку медузообразной, выпустившей хищные щупальца опухолью.

– Мадмуазель Грави, что с вами? – тряс ее за плечи Альбертас. Они были в приемной одни, не считая подоспевшей секунду спустя медсестры с флаконом нашатыря.

– Все в порядке, доктор, я немного вздремнула, – медленно освобождалась от страшного видения Алиса.

Потом в кабинете Альбертаса она спросила о молодой пациентке, пришедшей, как оказалось, на сеанс иглотерапии по поводу онкологического заболевания желудка, и рассказала доктору все: о посетившем ее только что видении и прежних странных прозрениях, начавшихся после катастрофы.

Жулюнас слушал внимательно и терпеливо, так что по выражению его лица Алиса поняла – сейчас он будет предлагать ей курс психотерапии, намекая на некий нервный сдвиг и скрывая под латинскими терминами диагноз умопомешательства.

– Наука сегодня не знает объяснения этому явлению, называемому попросту «ясновидение». Судя по всему люди, обладающие подобным даром, существовали всегда, называясь ведьмами, колдунами, прорицателями, жрецами. В Болгарской деревне живет слепая женщина – Ванга, к которой приезжают за советом и пророчеством не только члены местного правительства, но и разные люди со всего мира. Ванга в детстве перенесла травму и после нее получила возможность заглядывать в будущее тех людей, которые приходят к ней и даже тех, о ком ей просто рассказывают. Известны и другие случая ясновидения. Не говоря уже о всемирно известном прорицателе Нострадамусе, жившем пятьсот лет назад, и многих исторических персонажах, обладавших этим даром. Ясновидение – явление вполне реальное и имеет десятки версий научного или антинаучного толкования. Есть среди ясновидцев люди малограмотные и интеллектуалы, есть бескорыстные миссионеры, а есть и отъявленные шарлатаны, наживающиеся на чужой беде. Могу сказать наверняка одно: это тяжелый крест, Алиса, но и могучий дар, способный делать чудеса, если им правильно распорядиться. У вас есть два пути, выбрать из которых вы должны сами, серьезно подумав. Первый – мы совместными усилиями и особенно вашими личными стараниями блокируем эту часть вашей психики. Гарантировать успеха я не могу, но, обретя душевное равновесие, вы сможете добиться того, что приступы ясновидения будут происходить с вами редко, как зубная боль, не деформируя личность.

И другой путь, рискованный, возможно, тяжелый и ведущий совсем в другой мир, за пределы нормальной человеческой психики. Я бы назвал его тренировкой сверхвозможностей. Опять-таки, гарантировать не могу – станете ли вы профессионалом, сумев использовать свой дар как редкий инструмент, или разрушите себя, подчинившись неуправляемой стихии. Думаю, никто не смог бы предсказать.

– Кроме, разумеется, ясновидца, – усмехнулась Алиса. – По этому поводу я никогда не имела видений, зато некие обнадеживающие оптимистические обещания, нисходили на меня в самые трудные минуты. В них было теплое море, маленькая девочка – абсолютная моя копия, и смех. Радостный смех, в этом нельзя ошибиться. А вот что это – мое детство или моя старость – не знаю…

 

9

Алиса и Альбертас встречались еще несколько раз в доме Брауна, обговаривая варианты использования Алисиного дара и решили подождать – ситуация сама подскажет верный путь. И только пообещав это и начав внимательно прислушиваться к себе, Алиса поняла, что все видения, испугавшись засады, попрятались: ничто не давало ей повода говорить о каких-то сверхъестественных возможностях. Даже усилием воли Алиса не могла, например, представить себе Йохима – он будто исчез за краем объектива, а на вызов этого имени являлся некий спортивного типа молодой человек в красном «мерседесе» или в обнимку с пухленькой блондинкой. Алиса сообразила, что ее воображение сильно присочиняет, не в силах найти выход за пограничную черту дозволенного людям знания.

Когда Жулюнас попросил ее о попытке диагностики чрезвычайно сложного больного, она долго отказывалась, ссылаясь на утрату дара. А когда все же попробовала, то «увидела» лишь небольшой, с голубиное яйцо, мешочек сала, расположенный прямо за грудинным хрящом пациента. Мешочек слабо пульсировал мертвым холодным светом.

– Как умирающий светлячок, – уточнила Алиса, но я почти уверена, что все это придумала, так как вчера вечером наблюдала за этим удивительным насекомым в саду.

– Вряд ли, – нахмурился Жулюнас. – То, что вы описали, очень похоже на некий загадочный орган, о функциях которого ученые до сих пор имеют смутное представление. Наиболее заманчивые версии склонны считать вилочковую железу центральным пультом управления всего организма, осуществляющего руководство при помощи особых гормонов, передающих кодовую команду каждому органу. Интересно, что у людей старше семидесяти при вскрытии всегда вместо железы обнаруживается жировой мешочек. Она как бы перерождается со временем, оставляя организм без руководящей опеки, так сказать – на умирание. Но наш больной молод – ему нет и сорока… И беспричинное, вроде бы, разрушение организма, объясняется в этом случае просто – патологией «командного пульта».

Постепенно втягиваясь в сотрудничество с Жулюнасом, Алиса чувствовала странное торжество, смешанное со страхом. В ней самой и помимо нее развивалась какая-то особая жизнь, не подвластная контролю. Она начинала любить свой дар, когда он слушался ее, творя чудеса, и боялась его, вторгающегося в мозг без зова смутными намеками, требующими осмысления. Иногда Алису потрясала не только слепота ее «ясновидящего ока», но и полное отсутствие обычной интуиции.

Они с Альбертасом встречались довольно часто, подолгу гуляя то в саду виллы Брауна, то по улочкам Флоренции. Доктор был прекрасным знатоком истории оккультных наук, ценителем искусства и чутким гидом, всегда угадывающим, что больше придется по нраву его подопечной. В галереях, на улицах или в храмах Алиса ловила на себе его внимательный взгляд, будто ожидающий, что она впадет в транс перед статуей Микеланджело или полотном Тициана, начав вещать занимательные подробности биографий давно ушедших титанов.

– Альбертас, увы, я не оправдываю ваши ожидания – ни прошлое, ни будущее этих великих мест не дает мне сигнала. Я чувствую и вижу тоже самое, что и все остальные посетители, разве что мне не всегда требуется разглядывать табличку, чтобы угадать автора скульптуры или живописного полотна. Прекратите свою охотничью слежку и перестаньте глазеть на меня так, будто из моего рта должна вылететь птичка.

– Да, бесценная моя ясновидка, в каких-то вопросах ваше чутье даже слабее, чем у любой гимназистки, – вздохнул Альбертас. Они стояли на лестнице в парке Боргезе. – Доктор с перекинутым через руку светлым плащом и клетчатым кашемировым шарфом, нырнувшим одним концом за спину, а другим распластавшимся на груди, так что рука, слепо шарившая по борту пиджака в поисках очков, потеряла верхний кармашек и замерла в недоумении. Жалобную растерянность выражало его замершее в полужесте крупное тело и лицо в серебристой окантовке седеющих волос.

– Неужели вы в самом деле не понимаете, что я просто люблю вас! Люблю мучительно и радостно с первого взгляда там, в гостиной Брауна, и с первой же минуты – несчастливо, т. к. знал, видел, понимал, что связывает вас с Остином.

– Не понимаю – что связывает? С Остином? – лицо Алисы вытянулось от удивления. – Ну, знаете, Альбертас, у вас какие-то особые методы воздействия – шоковая терапия… Каково же мне сразу узнать и о ваших чувствах и о каких-то особых отношениях с Брауном… Господи, он же обручен с Лаурой. Или это секрет?

– Возможно, секрет. Во всяком случае, я и не подозревал об этом, – доктор, наконец, нашел и надел очки, чтобы рассмотреть подобранный на мраморной ступени красноватый лист бука. – Удивительно, взгляните, Алиса, здесь жилки раздваиваются у основания, дублируя рисунок – какая-то сложная генетическая мутация.

Алиса подошла, виновато посматривая вовсе не на листок, а на доктора. Он виновато улыбнулся:

– Да, не волнуйтесь вы так, Алиса! Меня не мучают иллюзии на взаимность. Притом, я знаете, странный – буду любоваться вами издали и наслаждаться мучительной безответностью – изысканнейшая разновидность мазохизма. Причем долго, очень долго – возможно, всю жизнь, как бы невероятно она не затянулась…

После этого разговора в саду Боргезе Алисе стало легче и проще с Альбертасом. Она перестала связывать его интерес к себе с возможностями ясновидения и от этого сами возможности – существующие или выдуманные – потеряли значение неотложной задачи, которую надо было решать. А предоставленные сами себе, они начали проявлять небывалую активность.

«В конце концов, отчего не попробовать?» – решила Алиса, давая согласие на консультации в клинике Жулюнаса.

Уже через неделю, диагнозы, поставленные доктором на основании «видений» Алисы оправдались у двух пациентов. Мало того, благодаря ее вмешательству, эти люди получили возможность спасения.

Однажды Алиса осмотрела семилетнюю девочку, со всей очевидностью, не имеющую шансов выжить. Тайный недуг подтачивал хрупкий организм, а усилия врачей, перепробовавших весь доступный арсенал медикаментозных средств, окончательно добивали ребенка. Она уже не могла подняться, и только тоненькая, прозрачная рука, лежащая на одеяле, цепко сжимала игрушечную канарейку.

– У меня дома живет в клетке такая же птичка, – попыталась девочка протянуть Алисе игрушку. – Она очень хорошо поет. Мама обещала выпустить ее в лесу, когда я умру.

Как-то сразу, без особых усилий Алиса «увидела» студенистую жидкость, перетекающую по тонким трубочкам внутри позвоночного столба ребенка и словно разъедающую цвет – вокруг трубочек сложная конструкция костей и хрящей имела сероватый окрас, как на экране плохого телевизора.

По мнению специалистов, «картинка» Алисы означала особое перерождение тканей спинного мозга, не фиксируемое обычными анализами. Девочка была отправлена в Хьюстон, где в клинике, специализирующейся на подобных случаях, связанных, как правило, с сильным радиоактивным облучением, была произведена срочная операция.

В середине апреля Альбертас показал письмо, в котором сообщалось, что больная пошла на поправку.

– Если бы ты знала, Алиса, как я горжусь тобой. И собой. Ведь ты – мое открытие! И знаешь, уже не мало людей буквально молятся на тебя. Скажу по секрету – я выслал по просьбе этой малышки твою фотографию в Хьюстон. Она думает, что ты – Ангел…

 

10

Алиса действительно, почувствовала прилив сил, ей не хотелось задумываться над смыслом такого поворота судьбы, возможно из страха спугнуть норовистый дар. Она не строила планы на будущее – знала только, что возвращаться во Францию ей явно не хотелось. К тому же, ожидалось скорое прибытие Остина и это уже был праздник. Лаура, не досаждавшая Алисе своей дружбой по причине чрезвычайной занятости, вдруг зачастила с визитами, давая распоряжения Доре и садовнику. Тот с утра до вечера копался в саду, а его близнецы, сосредоточенно подстригали кусты большими ножницами.

Пряно и остро пахли свежесрезанные ветки туи, в сводчатые окна Casa del Fiore смотрелось закатное солнце, на газоне стрекотала, разбрасывая сверкающие брызги, вертлявая поливалка. Алиса рассматривала Флоренцию, так сильно изменившуюся за эти полтора месяца. Вон там, за длинным желтым зданием дворца Юстиции, скрывается трехэтажный особняк с изумрудным изразцовым фризом, в котором находится редакция Лауры, левее, на границе с парком, вклинивающимся в городские постройки, под охраной высоких темных кипарисов прячется клиника Альбертаса, и эти улочки и соборы – все уже добрые знакомые. А главное – люди, которые остались жить благодаря тому, что живет и здравствует она – Алиса.

Браун прибыл раньше на два дня, никого не предупредив. Просто появился утром в дверях огромной кухни, где на скорую руку Дора сообразила Алисе завтрак – кофе с куском горячей пиццы. Добродушная толстуха болезненно воспринимала худобу сеньориты Грави и, всеми правдами и неправдами, старалась подсунуть ей лишнюю порцию мучного. Спагетти, ризотто, лазанья, пудинги, пироги и пирожные не покидали стол.

Остин, в светлой спортивной куртке нараспашку и перекинутой через плечо яркой сумкой, казался студентом, вернувшимся домой на каникулы. Только глянув на него в упор, Алиса поняла, что тунисский «отдых» был не слишком щадящим.

– Рад видеть вашу мирную трапезу, дорогие дамы. А это – подарки, – Остин чмокнул в щеку Алису, обнял на ходу Дору и выложил на стол содержимое сумки. – Здесь все для совершенствования кулинарного мастерства. Такие специи, что можно съесть деревяшку, принимая ее за печень соловья. Или наоборот. В общем, уже сегодня вечером мы обязательно должны все это попробовать.

– Ну что, бизнесмен, как твои восточные партнеры – все завоеваны? И не слишком ли ты переусердствовал в отдыхе – вон как глаза ввалились. Теперь-то уже, наверное, можешь ненадолго остановиться? – допрашивала Алиса Остапа уже в саду, показывая наведенный порядок.

– Инш Алла, Алиса, инш Алла. Если позволит Аллах, Истинный мусульманин говорит о будущем только в сослагательном наклонении и с дозволения Аллаха. Боится сглазить удачу или взять ответственность на себя…

– Но ты-то уж точно, не мусульманин – хотя и черен, как настоящий араб. И вообще, мне кажется, мало чего боишься на этом свете, – Алиса заглянула в лицо Остапа, – Или…? Что-то не так?

– Похоже, ты не читала вчерашних газет.

– Я их вообще не читаю, все сенсации приносит мне Дора, притом в абсолютно доступному моему пониманию изложении. – Алиса стрельнула в куст олеандра вишенной косточкой.

– Пожалуй, это тебя заинтересует, – Остин протянул ей развернутую газету с крупной фотографией какого-то паренька за рулем мощного спортивного мотоцикла. И набранный крупным шрифтом заголовок: «Спрут» наносит ответный удар».

– Это сын того самого человека, о котором неосторожно упомянула в своей разоблачительной статье Лаура. Самого героя моим друзьям удалось спрятать. Но мафия выкрала его сына, сделав официальное заявление – жизнь за жизнь. Если отец не явится сам с повинной на показательную казнь, парень будет уничтожен. Срок – три дня.

– То-то ты явился пораньше. Прилетел защищать справедливость? «Спасательная служба» благотворительного ведомства «Икс», – усмехнулась Алиса.

– Не знаю, Лиза, что ты там про меня придумываешь, – это все от твоих подростковых фантазий. У меня большие связи и много влиятельных друзей. Но сил явно не хватает для борьбы со всеми изъянами нашего далеко несовершенного, несмотря на обилие цветов и святых, мира.

Эта история меня беспокоит в первую очередь из-за Лауры. Ее имя уже не сходит со страниц затеянной ее собратьями по профессии дискуссии – о моральной ответственности и профессиональной этике журналиста. Да и парня жаль. Смотри, экий симпатяга!

– Гонщик, что ли? Вон бицепсы накачены – такой и сам за себя постоять может. Эх, господин Монте-Кристо, тянет тебя в самое пекло! И ведь не без уверенности в победу – ты же не камикадзе. Неужели никогда не приходилось чувствовать себя бессильным?

– Приходилось, увы… Я был совсем еще зеленый, когда на моих глазах погиб человек – мой сверстник, тоже мальчишка, ушел под лед, а я не сделал и шага, чтобы протянуть ему руку. Он кричал, молил о спасении… Я тогда ничего не понял, но вскоре после этого спас своего врага, вернее, помог ему выжить. А враг оказался другом, да нет – Учителем.

– Учитель?! Он был иранец, старик? – вспыхнула Алиса.

– Старик, но не иранец. Русский. И многое тогда, четверть века назад, точно напророчил и мне и миру… Ты тоже, Лизонька, я слышал от Альбертаса – волшебница оказалась? Да я всегда знал: с тобой ничего не может происходить просто так, все со значением, с особым смыслом. Не того полета птица.

– Неужели ты не видишь, что я уже целые десять лет сражаюсь за право на обыкновенность! И мечтаю, в сущности, о том же, что и любая нормальная женщина – о любви, доме, детях. Детях, которых у меня никогда не будет… Тот взрыв, ах, не будем об этом. Знаешь, что самое страшное: я приношу несчастье тем, кто заботится обо мне…

Остин зашагал по аллее, рассматривая кустики роз.

– Садоводческие успехи у вас здесь огромные. На цветы мадмуазель Грави влияет чрезвычайно положительно. И Альбертас мне про твои успехи рассказывал. Это ведь не всем дается – целительная энергетика. Особенным. Кстати, недавно у меня была продолжительная беседа с Арманом. Оказывается мой протеже и твой доктор-чудодей Динстлер, развил бурную деятельность, которую я по-дружески, немного финансировал. Строительство новой клиники, самостоятельная отработка новой методики – он оказался не таким уж растяпой – круто взялся за дело. —

Остин умолчал о внезапной женитьбе Динстлера и какой-то странной подоплеки всей истории с преображением робкого молодого человека в хваткого организатора и хозяина. – Ну ладно, здесь у вас просто версальский парк. Мы еще осмотрим каждый кустик, а сейчас, уж прости – мне пора на вызов – сама же сказала – «служба спасения».

 

11

На кухне, где Алиса привыкла ужинать с Дорой, пахло запеканкой с пармезаном. Ждали Остина, но было уже поздно, а он так и не появился.

– Хорошо, если еще сподобился поесть где-нибудь, а то, бывало, признается невзначай: а у меня, старушка, два дня крошки во рту не было. Не дело это. Сказала бы ему, Алиса, не мальчик уже. И доктор Жулюнас за его сердце сильно опасается. Но и слышать не хочет – я, говорит, заговоренный, двужильный – и за себя и за других, кому должником остался, поработать должен… А что за работа такая? Не бедный. Может отдохнуть, посидеть дома и чтобы ребятишки вокруг бегали… – Дора раскатывала на металлическом листе тонкое тесто для медового печенья. Алиса, чувствуя, что начинает дремать, неотрывно смотрела в пасть очага, где танцевал, смачно похрустывая осиновыми поленьями, веселый огонь. Сбоку бубнил никогда не отключаемый Дорой маленький телевизор. «Он у меня заместо часов, надо же как-то время знать, да и что в мире-то происходит. А то сижу здесь, среди кастрюль, как крыса в норе» – объясняла она хозяину.

«…Истекает срок предъявленного ультиматума. Всего 24 часа остается жить шестнадцатилетнему узнику, захваченному в заложники мафией. Сейчас мы покажем вам уникальный документ – киноролик, подброшенный неизвестным в нашу студию. Это обращение преступников к отцу юноши, является, по нашему мнению, прямым упреком органам правопорядка, проявляющим до сих вопиющую беспомощность. К вам, стражи порядка и справедливости, обращает этот голос». На экране замелькали черно-белые полосы и камера крупным планом выхватила плечо в кожаной куртке, потом щеку и часть лица, стремящегося отвернуться. «Только теперь я понял, как любил жизнь», – глухой голос и ладони, охватившие голову. «Он плачет, твой сын, он сказал, что любил жизнь, потому что уже не верит, что подонок-отец спасет его. Ты слышишь нас, предатель, ты знаешь, чего мы ждем. Осталось 24 часа. Нам нужен твой труп на Пьяцца дель Пополо. В обмен на этого парня…, – хрипел в плохой микрофон мужской голос. – Мы хотим проучить всех, кому захочется открыть рот».

Алиса не слышала комментариев Доры. Мысленно она была уже далеко – в кирпичном подвале с деревянным столом и охапкой сена, на которой, свернувшись клубком, лежал незнакомый парень. Она видела, как дрожат его плечи, как за ним с лязгом захлопнулась дверь. На улице было ослепительно ярко – свет словно исходил от разогретого солнцем камня. Глухие низкие стены, узкая пустынная улочка, разморенная жарой – ни кустика, ни деревца. Небольшое окно, закрытое бурыми жалюзи и облезлая надпись: «Caffa comikus». Шелест резины по булыжнику, приторможенный велосипед, босая нога на педали. Под сетчатой багажной сумкой, набитой подгнившими плодами манго, темнозеленый номерной знак: Siz 037 ОК. Все. Алиса очнулась от настойчивого сигнала, сверлящего ее мозг.

– Быстрее, быстрее! Надо сообщить Остину… – она не сомневалась, что видела именно то место, которое безуспешно разыскивает полиция. – Да где же он, Дора, где искать?

Она позвонила Лауре – телефон молчал. Альбертасу – он сказал, что давно не видел Брауна. «Где же ты, где?» – Алиса чувствовала, как включился внутри часовой механизм, отсчитывая убегающие минуты. Ничего не решив, она увидела себя в зеркале, застегивающей жакет.

– Куда ты, Алиса? – Ночь на дворе, – засуетилась Дора.

– В полицию. Скажи Остину, если вдруг вернется.

Она уже выводила из гаража «фиат», когда увидела в свете фар запыхавшуюся, машущую ей руками Дору.

– Беги скорее – он сам звонит!

Алиса сбивалась, торопилась, рассказывая Остину о «картинке». Молча выслушав, он коротко скомандовал:

– Никуда из дома не выходить! Заприте двери. Никому, слышишь, никому не открывать. Ждите меня – скоро буду.

 

12

Прошло не менее двух часов. Все это время Алиса просидела на краешке стула у двери, так и не расстегнув жакет. Она снова и снова «прокручивала» свое видение, стараясь рассмотреть новые детали, но, увы – канал информации где-то заклинило, связь оборвалась. И она даже стала сомневаться в точности запомнившихся деталей и цифр.

– Живо – в машину, – распорядился Остин, ворвавшись в дом. Она вздрогнула, не узнав его в первую минуту. Доры так и стояла с открытым ртом в столбняковом изумлении у захлопнувшейся двери. Алиса и тот, кто несомненно был Остином, но и все же – чужаком, – исчезли.

Незнакомая машина на полной скорости несла их к аэропорту. Сидящий за рулем мужчина прекрасно соответствовал итальянскому слову «жиголо» или французскому «сутенер»: мелкий аферист из тех, что вечно крутится возле ночных притонов, предлагая девочек, наркотики или запрещенную игру в рулетку. Оранжевые брюки-клеш, яркая рубаха с какими-то пальмами, золотые перстни и сверкающая фикса под ниточкой усов. На запястье правой руки, сжимающей руль, массивные «золотые» часы, а сверху, до самого локтя – роспись татуировок, изобилующая именами и фразами в духе придорожных туалетов, из которых Алиса отчетливо различила одну: «Мама, я люблю тебя».

– Ох, ну и напугал ты нас, Остин. Вот это карнавал! Ты что, подрабатываешь в театре и сегодня дают «Вестсайдскую историю»?

– Мне не до шуток, девочка. Мой телефон прослушивается и, возможно, вся изложенная тобой информация уже получена совсем ненужными нам людьми, а она дорого стоит. Я боюсь за тебя. Если хочешь избежать взбучки – беспрекословно слушайся. И никакой инициативы – делай только то, что я скажу. – Остин бросил на колени Алисы пластиковую сумку. – Быстренько перевоплощайся. Нам нужна шлюшка из современных. Там минимум деталей – действуй по собственному усмотрению.

Алиса обнаружила черный взлохмаченный парик, узкий лиловый джемпер и что-то крошечное, оказавшееся мини-юбкой. – Если бы ты знала, откуда у меня эти шмотки! Ну, ничего – потом хорошенько помоешься. И вот еще. – Остин достал из кармана брюк сверкающие стразами огромные клипсы и пластмассовые очки формы «бабочка» с зеркальными стеклами и россыпью блесток на оправе.

Алиса молча принялась за свой туалет, что было вовсе не просто – машину круто заносило на поворотах. Самым сложным оказалась поменять юбку.

– Ну знаешь, это цирковой трюк – я уже вся в синяках, лучше было бы просто подрезать мою, – ворчала Алиса, пытаясь натянуть тянучую ткань. – Слава Богу, хоть не мала. Где ты отыскал такую толстуху? Придется подколоть пояс.

Парик сильно пах дешевой парфюмерией и чужим телом и она с содроганием натянула его на самый затылок.

– Разверни к себе зеркало. Это же не шапка. И не игра, Алиса. Все очень серьезно, – Остин и не думал улыбаться. – Черт побери, кажется, за нами кто-то увязался. Обернувшись, Алиса увидела в заднее стекло яркий свет фар идущего следом автомобиля и только тут испугалась. Через пару минут она была уже отменной «шлюшкой» – с начесом стриженых волос, ярким ртом и сверкающей бижутерией.

– Отбой. Я пошутил. А ты – молодец. Классная девчонка, пожалуй, такую мне удастся толкнуть за приличные бабки – я же опытный сутенер! – наконец улыбнулся Остап. – Только не надо натягивать подол на колени. Нам просто повезло, что ты не кривоногая.

– Вот еще! – обиделась Алиса. – Я довольно долго увлекалась «мини» и даже имела успех. А то, что погоню ты выдумал, я и сама уже заметила – автомобиль давно свернул вправо.

За поворотом шоссе открывалось яркое свечение: в ночном небе, выбеленном прожекторами, проносились красные мигающие огоньки идущих на посадку самолетов. Отсветы разноцветной рекламы, плясавшей на крышах аэропорта, окрашивали предутренний туман ярмарочным сиянием.

Остин остановил машину под глухой стеной темной служебной постройки.

– Теперь слушай меня внимательно. Твой рейс в восемь утра, на Рио де Жанейро. В начале ты посетишь дамскую комнату и внимательно изучишь себя и эти документы – тебе надо хорошенько запомнить свое новое имя. Не бойся паспортного контроля – бумаги хорошие. В Рио ты возьмешь такси, только не то, что само подъедет к тебе, а второе или третье, как наставлял еще Шерлок Холмс насчет кеба. Покажешь этот адрес. Там тебя встретят, достаточно будет назвать твое новое имя. И еще: где-то на пути к тебе присоединится мужчина. Я не знаю, как он будет выглядеть и где именно подойдет к тебе с вопросом: «Мадмуазель, вы бы не могли порекомендовать мне уютный отель?» Ответишь: «Могу предложить что-нибудь поинтересней». Сидите и ждите по этому адресу и ни одного шага без моей команды! – Остин посмотрел на Алису вдруг очень печально, ей даже показалось – растерянно и быстро поцеловал в лоб. – Все. Я должен ехать. С Богом, детка!

 

13

Услышав, как за ее спиной хлопнула дверца, она почувствовала себя невыносимо одинокой и заколебалась – желание нырнуть в автомобиль под защиту Остина было слишком сильным. И как бы почувствовав это, лимузин включил фары и, круто развернувшись прямо у нее под носом, рванул к шоссе.

Она осталась совсем одна и, ощущая всей кожей неуместность своего костюма, направилась к сияющему входу в аэропорт, возле которого царило необычное для этого времени суток оживление – толпились туристы, выгрузившиеся из большого автобуса, сновали с тележками носильщики, какие-то счастливчики, прибывшие, видимо, на отдых, грузили в открытый автомобиль многоместный багаж, а двое – мужчина и женщина, только что встретившихся здесь, среди суеты и гама, прильнули друг к другу в нескончаемом поцелуе.

Алиса остановилась, не решаясь вступить в эту жизнь самоуверенной шлюшкой. Оставленная на зеленом холме Каса дель Фьоре казалась потерянным раем. Вот и все. Прощай, Флоренция! Альбертас, Дора, горячие пирожки, чудесные видения. Куда несет тебя, Алиса?

Чуть не зацепив бампером, с визгом притормозил автомобиль. Передняя дверца распахнулась: «Живо садись!» – скомандовал Остин, и, круто развернув, устремился к темнеющему парку. Здесь, в прохладном мраке он остановился и нажал кнопку – с легким шелестом поднялась и сложилась в гармошку крыша. Из зарослей потянуло сладким, нежным, цветущим. Предрассветные соловьи, успешно соперничали с ревом взлетающих самолетов. Остин молчал, глядя в сторону и тяжело бросив на руль расслабленные руки.

– Обернулся-таки, не удержался! Увидел тебя, такую одинокую, брошенную… Ведь никогда, никогда не разрешал себя оглядываться… – он распахнул дверцу, намереваясь выйти, но тут же захлопнул и, резко повернувшись, грустно и странно посмотрел на Алису.

– Прости, Лиза, наверное, устал. Не тот уже… Ах, девочка ты моя, прости за всю эту игру, что втянул тебя, рискую тобой… В общем, не держи на меня зла, может уже не придется встретиться… И запомни: ты обязательно должна быть счастливой.

– Не смей так говорить! Не смей сдаваться! А меня – не жалей. В сущности, я, наверное, и не очень живая. Так – хорошая вещь, которой дорожат, но не привязываются. Держат в шкафу, как старинный фарфор, а пьют из стеклянных чашек… – Алиса насупилась, сдерживая нахлынувшую вдруг жажду сострадания и жалости.

– Нет, Алиса, неправда. Жалко. И тебя и меня – жалко… Нелепо все как-то, глупо, нескладно… – Остап взял Алисину руку и, рассмотрев ладонь, поднес ее к губам. – Ты должна знать, ведь жизнь у тебя, как здесь сказано, еще долгая-долгая… Я всегда завидовал тем, кто был с тобой рядом. Когда танцевал с тобой, пятнадцатилетней, вальс, смотрел на летящее передо мной лицо и думал: ведь кто-то будет рядом с этим чудом целую жизнь, кто-то будет ее любимым, мужем, отцом ее детей… Это казалось невозможным, невероятным, несбыточным счастьем… Кажется и сейчас, Лиза. Правда и то, что у меня нет ничего на этом свете дороже тебя. Запомни и никогда не думай обо мне плохо…

– Остин, я не узнаю тебя, – с напускной веселостью проговорила Алиса. – Ну, нельзя же, право, изъясняться так возвышенно с потаскушкой! – Она улыбнулась сквозь подкатившие слезы. – Всю роль мне сбиваешь… Дай руку, нет, правую… – Алиса достала из сумочки косметический карандаш и написала на тыльной стороне предплечья вдоль вздувшейся пульсирующей жилки: «Я люблю тебя». Быстро поцеловав опешившего «жиголо» в уже колючую щеку, Алиса выскочила из машины и решительно пошла к светящемуся зданию аэропорта…

 

14

…Итак, Люсита Ромуальдес, испанка. Боже, я по-испански могу лишь поздороваться и попросить денег – маловато для общения… К тому же полное отсутствие багажа, а еще огромный перелет с посадкой в Дакаре, да с этим декольте и голыми ногами – среди вполне респектабельных людей – пытка! – думала Алиса. И тут же усиленно внушала контрдоводы: интереснейшее приключение, идиотка! Встряхнись – у тебя достойный партнер. И уж ты-ты его не подведешь!

Впрочем, она сильно преувеличивала респектабельность пассажиров туристического класса. В освещенном салоне шумно располагалась целая ватага подростков в спортивных костюмах, по-видимому, какая-то команда, а толстая смуглая матрона, одетая еще более экстравагантно, чем Алиса, рассаживала по местам двух чернявых малышей, причем третий, совсем маленький, вцепившись матери в блузку, уже почти стянул ее с пухлого плеча. Протискивающийся в узком проходе мимо Алисы, мужчина выразительно заглянул в ее декольте и подмигнул. Она и сама не поняла, как поднялась ко лбу рука, поправить лохматую челку – кокетливо, очень кокетливо. Алиса входила в роль. Ей даже показалось забавным, что ее спутником оказался пожилой еврей из толмудистов – в черной шляпе и с пейсами. Бедняга, демонстрировал всем своим видом брезгливую отстраненность. Мельком взглянув на Алису, он выразительно вздохнул и отвернулся к иллюминатору с видом человека, преисполненного терпимости.

Алиса уселась, с удовлетворением заметив, что юбка вздернулась и демонстративно, достав из сумочки духи, щедро опрыскала шею и даже грудь. Затем нарочно пододвинула колени поближе к еврею и тот моментально отпрянул, как от прикосновения змеи.

«Подумаешь, какой серьезный», – фыркнула про себя Алиса. Она пролистала принесенные стюардессой журналы, сосредоточившись на ребусах и светской хронике и – неожиданно уснула.

В аэропорту Дакара, где «Боинг» заправлялся горючим для перелета через океан, Алиса скромно просидела в углу, стараясь не привлекать внимания. Вот уж эти знаки доступности – все кому не лень заигрывали с хорошенькой дамочкой, явно игнорирующей строгие правила. Уже направляясь на посадку, она с удивлением обнаружила, что строгий еврей тоже, по-видимому, провел время, не двинувшись с места. Вид у него был угрюмый и помятый.

…Прошла, казалось, целая вечность, а в Рио все еще был день, сухой и жаркий, с серой дымкой, затянувшей вылинявший небосвод и с совершенно очевидным обещанием невыносимой ночной духоты. Алиса порадовалась, что обманула время, улетая от восходящего солнца и сэкономила целых пять часов жизни.

Она потопталась у центрального входа, тщетно ожидая незнакомца с нужным паролем, подошла к остановке такси и уже направилась было к подрулившему «мерседесу» с синей надписью «Taxi», но вспомнила наставления Остапа, развернулась и быстро направилась к шоферу, выгружавшему из багажника вещи только что доставленных в аэропорт клиентов.

Взглянув на адрес, показанный Алисой, водитель как-то посмотрел на нее и показал растопыренную пятерню.

– Пять тысяч. У сеньоры есть деньги?

– Si, si» – успокоила она его.

– Perfecto, – кивнул таксист и лихо рванул с места. Пошарив в эфире, он отловил музыкальную волну и погрузился в свои мысли – поездка предстояла долгая, а пассажирка – иностранка, разговора с ней не получится.

Это был район трущоб, о существовании которого путешественники, посещавшие бразильскую столицу, и не подозревали. О возможности такого массового нищенского существования не задумывалась и Алиса. Она разглядывала узкие улочки разномастных хибар, изобретательно сооруженных из ассортимента свалок – ящиков, бочек, автомобильных покрышек, кусков бетонных панелей, остатков каких-то заборов, еще сохранивших обрывки рекламных плакатов. В крошечных палисадниках, самым популярным элементом ограды которых были спинки и металлические матрацы старых кроватей, цвели во всю мощь высокие мальвы. Пышные кусты роз украшали трущобы с такой же щедрой и избыточной здесь роскошью, как и беседки версальского парка.

Таксист останавливался, спрашивая прохожих, разворачивался и снова останавливался, начиная нервничать. Наконец, он притормозил у облупленной развалюхи, покрытой кусками ветхого толя, не имевшей даже цветника и, по всей видимости, вообще пустовавшей – окно и фанерная дверь были наглухо закрыты.

– Все, синьорита, приехали, – добавил он для убедительности и сделал пальцами жест, обозначавший шелест денежных купюр. Вытащив из сумочки стопку банкнотов, полученных от Остина, Алиса развернула их веером перед носом шофера. Тот, сразу повеселев, галантно выдернул большую зеленую и, чуть замявшись, почти смущенно – еще одну, поменьше. – «Чао, бамбина! Грациа». Подняв клубы цементной пыли, машина скрылась.

 

15

Алиса осталась одна, обнаружив, что домик стоит на отшибе, отделенный от жилого квартала кладбищем полуразвалившихся сараев. Было абсолютно безлюдно и уже так жарко, что она первым делом собралась сдернуть измучивший ее за восемь часов перелета парик, но остереглась и решила вначале прояснить ситуацию. Обойдя лачугу, прокричала приветствие на всех известных ей языках и, не получив ответа, в сердцах дернула дверь. Та легко открылась, а на пороге, сгорбившись в низком проеме, как-то боком стоял тот самый еврей, брезгливо отдергивавший в самолете от ее колен полы своего сюртука. С минуту они недоуменно смотрели друг на друга.

– Вы не могли бы мне подсказать какой-нибудь уютный отель? – вымолвил незнакомец по-итальянски.

– Я могу вам предложить кое-что поинтересней, – Алиса отстранила мужчину и решительно вошла в комнату. Здесь было ненамного прохладней, чем на улице, сквозь щели в окнах и стенах пробивались тонкие лучи света. Она огляделась и, не обнаружив ничего более подходящего, опустилась на дощатый ящик:

– Мы что здесь, одни? Стоило пересекать океан.

– Хозяин обещал скоро вернуться, он предупрежден о нашем визите и просил никуда не выходить. Вы разрешите? – не дождавшись ответа, мужчина присел на какой-то табурет возле картонной коробки, видимо, из-под холодильника, заменявшей стол.

– Ну, тогда уж и меня простите – невыносимая жара, – Алиса стащила парик, бросила в сумочку клипсы, очки и, скинув туфли, вытянула ноги. Еврей окаменел, тараща на нее глаза и медленно, выразительно, как в театре марионеток, протянул через стол руки:

– Алиса! – Ему уже не надо было торопиться, сдирая трясущимися руками накладные пейсы, очки и седые патлы, она узнала этот голос – перед ней, почти подпирая плечами дощатый потолок, в затхлом сумраке лачуги стоял Лукка.

Немую сцену застал темнокожий подросток, оказавшийся хозяином. Он выложил на стол содержание сумки, должное, на его взгляд, потрясти гостей: кусок сыра, пирожки, ломоть ветчины и несколько банок пива.

– Я потратил почти все деньги, сеньор, – обратился он к Луке на плохом итальянском. – А сеньора.?..

– Меня зовут Люсита Ромуальдес и я, пожалуй, с удовольствием пообедаю.

– Это ужин, сеньора, но я думаю, здесь останется еще на завтрак. А это – радио. Оно совсем еще хорошее, – паренек вытащил антенну небольшого транзистора и покрутил настройку. – Нам нужна римская служба новостей, – нетерпеливо схватил приемник Лукка. – Вот, вот, тише!

Веселый голос дикторши, словно предполагавший звучать исключительно на курортах Средиземноморского побережья, завершил обзор погоды. «Об основных новостях этого часа вы услышите через пятнадцать минут. А сейчас на нашей волне немного музыки».

Лукка уменьшил звук и спрятал лицо в ладонях.

– Извини, Алиса, я что-то плохо соображаю – очень уж бурно разворачиваются события. Моя голова не успевает осмыслить то, что уже сделало мое тело. В последнее время меня перемещают в пространстве, как пешку.

– Со мной происходит нечто похожее. Голова еще собирается что-то обдумать, а руки уже торопятся накормить тело, – Алиса откусила кусок пирога. – Когда я нервничаю, как ты когда-то заметил, аппетит разгуливается с невероятной силой – чувствует полную бесконтрольность.

– А я уже не помню, когда ел. Не представляю, как это, приговоренные, в качестве последнего желания заказывают перед эшафотом ужин. Меня все еще продолжает мутить, хотя по всем расчетам, я должен быть уже на подступах к чистилищу. Боже мой! Если бы ты знала, какое ужасное преступление я совершаю, отсиживаясь здесь сейчас… Тише! – Лукка настороженно прильнул к приемнику, поставив громкость на максимум. – Это о них!

«…Мы видели прямой репортаж с Пьяцца дель Пополо, где через три часа должно состояться грандиозное представление, если так можно назвать чудовищную акцию, запланированную преступниками. Вы уже знаете, что согласно ультиматуму, захваченный заложник будет убит, если сегодня ровно в двадцать четыре часа по европейскому времени здесь не окажется его отец, приговоренный мафией к публичной казни… – репортер включил уличный шум. – Вы слышите – сюда уже собираются зрители, привлеченные варварским спектаклем. Не дремлет и полиция – я вижу три автобуса спецподразделений и мощный кордон карабинеров, оцепляющий площадь. Я обращаюсь с вопросом к руководителю группы захвата спецподразделения капитану Альфьери: «Наши слушатели хотели бы знать, капитан, насколько надежна ваша защита? Сумеют ли ребята предотвратить кровопролитие?» Послышалось шуршание, щелчок микрофона. «Я хотел бы дать вам утвердительный ответ, но, к сожалению, не могу… Мы сделаем все возможное… Однако современная техника стрелкового оружия и архитектура площади не позволяют гарантировать безопасность. Практически – стрелок может оказаться где угодно, а может их будет несколько. Все помнят даласскую трагедию и убийство президента Кеннеди…»

Алиса не решалась произнести ни слова – таким мучительно-напряженным было ожидание Луки. Они слушали концерт детского хора, исполнившего церковные песнопения, рекламу нового мороженного «Tutti Frutti», произносимую тягучим полушепотом, с порочным наслаждением извращенца, узнали мнение супрефекта Рима по поводу сборища на Пьяцца дель Пополо.

«Лично мне вся эта история кажется сильно преувеличенной. Дело движется к выборам городских властей, и вы успели заметить, что этот сезон особенно богат сенсациями… Не проще было бы организовать операцию по спасению заложника, чем готовить пышные декорации к спектаклю».

– Мы знаем, сеньор, супрефект, что вы заботливый отец. Как поступили бы вы в подобной ситуации? – поинтересовался репортер.

– Прежде всего, я не представляю себя в подобной ситуации, посольку даже гипотетически не допускаю мысли о связи с мафиозными структурами… А если бы опасность угрожала по моей вине моему сыну, я, прежде всего, внимательно посмотрел бы на себя – достаточно ли я чист, что бы быть достойным отцом».

– Он прав, прав! Я был плохим отцом, слишком плохим, чтобы рассчитывать на помилование, – Лукка говорил тихо, не глядя на Алису, терзая нервными пальцами хлебный мякиш. – Если уж они не пристрелили меня – я должен буду взять на себя эту заботу сам… Виченце никогда не хотел учиться. Он гонял на этом проклятом мотоцикле лет с двенадцати и однажды я ударил его. По лицу, на глазах Арманды и младшего брата. Он взял без спроса какие-то деньги, чтобы починить свою вечно битую «Хонду»… Он тогда так посмотрел мне в глаза, с такой болью за меня, за мое непонимание, за то, что я не стал другом…, за то, что вынудил его лгать и хитрить… И знаешь, он стал лучшим – лучшим из всех этих сорвиголов, которые гоняют по скоростным трассам. Призы и кубки Виченце прятал в своей комнате, не показывая мне, он уже разделил себя и меня. И начал сам зарабатывать деньги…

 

16

– Ты собирался пойти на площадь?

– Я был бы сейчас уже там. Вчера меня буквально выкрали из полицейского карантина, где меня стерегли от возможных покушений, и откуда я должен был прибыть на место казни. Помощник прокурора, которому я должен дать показания против «семьи», убедил меня в важности моего предполагаемого свидетельства. Я мог дать в руки закона необходимые факты, смертельные для мафии. И обещали спасти Виченце. Осталось сорок минут. Я должен немедленно сделать заявление… Быстрее, в полицию! И что будет, то будет! – Лукка решительно рванулся к двери.

– Постой! – Алиса замерла, прислушиваясь.

«Главной новостью последнего часа стало известие о перестрелке в сицилийском городке, – сообщил диктор. – Нам только что стало известно, что акция по освобождению заложника прошла благополучно. Шестнадцатилетний Виченце Бенцоне находится под защитой полиции, проявившей подлинный героизм. Захвачена группа бандитов, состоявшая из трех человек, один террорист застрелен полицейским. В перестрелке пострадал неизвестный, доставленный в муниципальную больницу Палермо. Это событие еще раз призывает итальянскую общественность к…» – Лукка щелкнул выключателем и закрыл глаза, бессильно припав к стене. По его неподвижному лицу медленно потекли слезы. В комнате повисла тишина, которую сразу же заполнило жужжание большой мухи, упрямо бившейся о стекло. Жужжание, шлепок о стекло, пауза слепого ползанья и новый разгон, новый шлепок…

Алиса бесшумно поднялась и вышла на улицу. Сгущались быстрые южные сумерки, превращая окружающие лачугу развалины в фантастический ландшафт. Мальчик-хозяин все не появлялся, и ей пришлось самой решить вопрос с туалетом – благо вокруг не было ни души, а остатки стен каких-то ангаров, превращенные в свалку, имели достаточно укромных уголков. – «Вот тебе и «испанка молодая оперлася на балкон», – поправив юбку, Алиса осторожно уселась на обломки досок с клыками ржавых гвоздей. Небо быстро чернело и тут же загорались яркие, совсем иные, непривычно расположенные звезды. Алиса услышала за спиной скрип двери и чьи-то шаги.

– Эй, сеньорита Ромуальдес, pади бога простите, вы не подскажете, где здесь находится туалет? – обратился к ней Лукка.

– Могу предложить вам, реббе, нечто получше, вон за тем углом, – отозвалась Алиса.

Спотыкаясь о доски, Лукка скрылся в указанном направлении. Оттуда донеслось тихое журчание.

– Это тебе не туалет Клеопатры, знаменитый герой, – крикнула ему Алиса.

– Черт! Прямо на гвоздь! – Лукка собирался присесть рядом, но тут же вскочил, потирая зад. – Как все-таки прекрасна и непостижимо остроумна жизнь! Гвоздь в задницу вместо пули в сердце – я сегодня, считай, заново родился!

 

17

Случилось так, как бывает только в сказке: она «увидела» и спасла Виченце – старшего сына Луки, подсказав сицилийский номер велосипеда и, главное, улицу, где его прятали! Успел-таки Остин, вот чудеса-то!

Голова кружилась от пьяной усталости. Алиса смотрела в небо, выискивая среди звезд свою – путеводную.

– Ничего не соображаю. Вот уже и щипал себя и на гвоздь сел, а все не верится – сон! Нет, нет, нет – исчезни, Алиса, – это невероятно… Вот значит, как сходят с ума… Что сейчас – утро, день?

– Сейчас поздние осенние сумерки. И ты даже не забыл пароль. Только почему все же ты не вспомнил о нем раньше, в самолете?

– Мне сказали, что я должен обратиться к светловолосой медсестре, ну из этих, благотворительных служб. Так просто – белое платьице и значок на груди… Вот почему ты выбрала такой экстравагантный костюм?

– Насчет гардероба у меня выбора не было, хотя если бы и был, медсестра меня явно не соблазнила бы. По-моему, Лусита, Лусинда – фу, черт, забыла! В общем – она милашка…

Лукка рассматривал ее, словно только что увидел и, медленно протянув руку, притронулся к волосам, погладил и вдруг, схватив за плечи, сильно тряхнул:

– Живая, живая! Кажется, я начинаю приходить в себя… Постой-ка! – Лукка сбегал в дом и вернулся с пирогом и банками пива, разложив еду прямо на досках. – Угощайся! Я – ем и, следовательно, существую! – Ты-то почему здесь? Какими судьбами занесло Мадонну на бразильскую свалку? – Лукка притянул Алису, но, почувствовав легкое отстранение, отпустил.

– Долго объяснять, да и не важно. Наверное, все-таки потому, что мы должны были увидеться.

– Думаешь, я не помню, что на май была назначена наша свадьба? Думаешь, я не мечтал об этом дне все месяцы разлуки – страшные и глупые месяцы… Знаешь, еще вчера, собираясь на Пьяцца дель Пополо, где меня должен был на глазах честного народа, бессильного полицейского кордона и телекамер расстрелять невидимый снайпер, я думал, как будет житься сыну с такой-то ношей – гибелью отца. И еще представлял тебя у экрана, а на брусчатке – свое скорчившееся, холодное тело. «Ни черта себе – свадебный подарок!», – проклинал я всех, предавших меня… И ужасно хотел к тебе, Лиса… – Лукка сгорбился, спрятав в ладони лицо. – Я остался жить, но свадьбы не будет. Никогда. Теперь уже ясно – никогда! Жуткое слово – если бы знать раньше… Ах, кабы знать!.. Я теперь – живая мишень, приманка для охотников. И что бы не придумали во спасение мои друзья – я должен быть один. Совсем один, Лиса…

– Ты сильный, – она гладила его кудрявый затылок. – Я горжусь тобой и, знаешь, я бы предпочла тебя, а не Давида. Ну, того, микеланджеловского, которого ваяли с твоего предка… Я так рада, но… Мне страшно за тебя…

– Теперь-то я выживу – наперекор всему, чтобы выступить на суде. Я ненавижу их. Страшно, люто, зверски… Я мечтаю о крови… Я совсем другой теперь, девочка… Лукка-цветочник! Увы, мститель, Лиса, мститель.

– А фиалки? Что будет с твоим теплицами? Ты позволишь сравнять их под стадион?

– Я продал теплицы. Хорошему человеку. Это цветочный фанат, написавший толстую книгу о флоре Италии. У него голубые близорукие глаза и улыбка ребенка, когда он рассматривает какой-нибудь клубень или росток. В моих теплицах он просто чуть не умер от счастья – все трогал, нюхал, ковыряя землю, подбирая листочки. Он будет беречь их. Пока, конечно, не разорится. Славный юродивый – ему не выжить в этом зверинце…

– Нет, нет же, Лукка! Твоя история должна завершиться иначе. Не так, как у русских. У тех, чеховских, что позволили вырубить вишневый сад… Твоему ученому помогут, а Виченце обязательно будет дарить своей невесте фиалки. Не смейся, после сегодняшнего сицилийского чуда я верю в бессилие зла… И хочу, наконец, видеть розовые сны, ведь в самолете этот мрачный еврей так и не дал мне вытянуть ноги. Я заметила в нашем особняке комфортабельный ящик. Попробую превратить его в кровать. А ты, счастливец, – благодари здесь своих святых и охраняй меня…

На рассвете за беглецом приехали. Сквозь дрему, свернувшаяся на ящике Алиса, слышала, как подъехал автомобиль и совсем рядом заговорили по-испански или по-португальски. В комнату вошел Лука. Присев возле нее на корточки, осторожно убрал упавшие на лицо пряди.

– Я уезжаю, Лиса.

– Куда? – она села, сразу вернувшись в реальность.

– Не знаю. Я должен оставить тебя. Прости…

Алиса удержала его руку:

– Я так рада… Нет. Просто – это лучшее, что подарила мне жизнь – спасение твое и Виченце.

– Я боюсь за тебя, Лиса.

– Не надо. Я другая теперь, сильная.

– Оттого, что счастлива?

– Не знаю, наверное.

В дверях появился хозяин и Лукка поднялся.

– У тебя есть другой мужчина? – спросил он уже от порога.

– Да. Я не одна… Постой! – Алиса вскочила и прижалась к его спине. Они обнялись – горячо, слезно, торопясь руками, губами, кожей удержать друг друга и убедить, что расставаться нельзя, что не может быть уже ничего лучше этого тесного, жадного единения.

Лукка отстранил ее, вынул из кармана и протянул ей носовой платок:

– Это, кажется, иудейский. Со звездой Соломона… Я так сильно люблю тебя, Лиса… – с трудом оторвав взгляд от ее лица, Лукка стремительно вышел.

Давясь рвущимся из горла криком, Алиса видела сквозь мутное стекло с угомонившейся в паутинной сети зеленой мухой, как скрылся в сизом пыльном облачке облезлый фургончик, мелькнув размашистой надписью на мятом оранжевом боку «Don’t worry be happy».

 

18

Хозяин вернулся к вечеру. Поставил в угол бидон, поддев гвоздь, вытащил из окна раму.

– Сегодня очень тепло. Сеньора должна еще подождать. Здесь вода, немного хлеба. У меня есть постель – сеньора не нашла? – Присев на корточки, он вытащил мешок, из которого извлек цветастый грязный тюфяк, рваное покрывало и бумажный пакет. – Здесь еще платье для сеньоры… У меня нет больше денег. Дон Гомес с бензоколонки куда-то уехал…

Алиса, неподвижно вытянувшаяся на ящиках, видела, как из пакета появилось белая форма медсестры.

– Возьми сам, сколько надо, – она протянула мальчику свою сумку. – Купи мыла, воды, что-нибудь еще. Пива не пью… А сколько надо ждать?

– Дона Гомеса с бензоколонки нет. Больше никто не знает… Сеньора не должна бояться, сюда никто не приходит.

Он ушел, оставив гостью все с теми же смутными, не желающими проясняться вопросами. Если Луку спрятали, значит Остин где-то рядом. А если рядом, то почему оставил ее?

Алиса получила еду, пару бутылок воды, мыло и с облегчением переоделась в чистое платье.

Через пару дней оно было уже невыносимо грязным, а мысль о горячем душе – самой навязчивой. Первую ночь, оставшись одна, Алиса никак не могла уснуть – вдруг стало страшно, одиноко, до дрожи тревожно. За стенами мерещились чьи-то шаги, что-то живое шуршало под ящиками. Она сжалась в комок и, крепко обхватив трясущиеся плечи, думала о смерти, как избавлении. Знакомая нервная лихорадка, уже давно не посещавшая ее, усмиряемая обычно таблеткой снотворного, стала кошмаром, целиком завладевшим безоружной жертвой.

На какое-то время Алиса провалилась в забытье, и резко проснувшись от странного звука, сразу нащупала под боком что-то теплое и мягкое. Черная худая кошка, с белым клинышком на носу, счастливо урча, вылизывала котят, совсем еще крошечных. Алиса взяла малыша – мутные, недавно открывшиеся и еще не совсем прозревшие глаза, шелковинки усов на розовой мордашке, круглое, плотно набитое брюшко. Она прижала к груди теплый комочек и он тут же вцепился в ткань крохотными цепкими коготками, вырываясь и жалобно пища. Мать перестала вылизывать второго и тревожно обратила к Алисе внимательный взгляд.

– Не бойся, не бойся, глупая, не отберу, – вернула ей детеныша Алиса и, пошарив под алюминиевой миской, скрывавшей от насекомых остатки еды, поделилась с кошкой сыром.

Робко приоткрыв дверь, в комнате появился хозяин. Он всегда появлялся неожиданно, умудряясь проскользнуть по гулким доскам абсолютно бесшумно.

– Сеньора не должна бояться. Это моя кошка, у нее было пять котят, осталось только два, самые маленькие. Остальных, наверное, кто-то съел. Ее зовут Алиска. Она теперь всегда носит их с собой, – сбрасывая семейство на пол, сообщил паренек.

– Как, как зовут твою кошку?

– Алиска. Сеньора никогда не слышала? Это имя такое из книжки. Еще было кукольное кино про такую девочку в Стране чудес. Очень подходит для животных. Здесь всех кошек и коз так зовут. У моего друга кобель большой, лохматый, злючий – всех перекусал. Алиса зовут…

– А тебя то как?

– Том. Томазо Гуреро. Я родился в Италии. Мой брат работает на бензоколонке…

– А, дон Гомес?

– Что вы, сеньора! Дон Гомес – хозяин. Это он велел спрятать вас здесь, сказал, что придет за вами. Давно – тогда еще. А теперь уехал. Брат, говорит – хозяин пропал.

Прошел еще один день и еще. Жизнь на свалке оказалась вполне сносной. В сумочке все еще оставалось много денег, Алиса и кошка регулярно пили приносимое Томом молоко. Иногда Алиса слушала радио, но благополучие голосов, которым не было никакого дела до нее, раздражало, как и песни, доносившиеся из другой жизни.

«Все они, по крайней мере, в любую минуту могут принять душ и позвонить, куда хотят. Господи, неужели где-то вообще существует такая роскошь, как ванна и телефон! – от жары и неизвестности Алиса погрузилась в тупую апатию, часами разглядывая фантастически грязный, обвисший лоскутами и клочьями потолок.

«-…Сегодня пятница. И снова с вами Сара Карми. Вы слушаете программу «Слухи». Надеюсь, вы расположились в удобном кресле и не упадете в обморок. Лично меня эта новость буквально сбила с ног. На последнем конкурсе топ-моделей, проведенном в Венеции агентством…»

Алиса, с интересом наблюдавшая, как один из котят пытается взобраться на постель, цепляясь коготками за подол ее платья, собиралась уже перевести волну, но услышала нечто, заставившее ее прильнуть к транзистору: «… источники, которых я не могу вам раскрыть – речь идет о весьма представительных кругах. Мы не раз говорили в эти дни о блестящей операции, проведенной полицией – был вырван из рук мафии шестнадцатилетний парень, сын человека, нарушившего «омерту». Не все, оказывается, склонны считать это заслугой правоохранительных органов. Осведомленные персоны считают, что к акции освобождения причастна таинственная и могущественная организация, предпочитающая оставаться в тени, но имеющая мощное влияние на все сферы общественной жизни. И.О. – за этой аббревиатурой, как под черной маской, скрывается некий всесильный орден, деятельность которого направлена, в основном, на восстановление попранной справедливости в тех случаях, когда ни государству, ни отдельному человеку или сообществу это не по зубам. Массоны ХХ века – так назвал И.О. наш международный обозреватель. Впрочем, возможно, это только домыслы, повод помечтать для тех, кто любит сказки. Неизвестный же, попавший после перестрелки в палермскую больницу, оказался обычным бродягой, не имеющий документов. Занятно, однако, что тяжело раненный, он таинственно исчез прямо из хирургической палаты, а татуировки на его руке, как сообщил нам санитар приемного отделения, оказались фальшивыми. Но разве мало сейчас любителей украсить себя подобным образом на вечер или два? И разве кто-нибудь уследит за перемещением в пространстве тех, кого презрительно называют «антисоциальными элементами»? Но заметьте – в бреду загадочный больной изъяснялся на незнакомом языке! Задумались? – Напрасно, ведь с вами программа «Слухи»! Сара Карми желает вам доброй ночи!»

Алиса приняла решение на следующее же утро отыскать с помощью Тома телефон и позвонить во Флоренцию – ждать и прятаться больше не имело смысла.

Том явился не один, в комнату с трудом втиснулся огромный мужчина, под пестрой рубахой, выпущенной поверх брюк, колыхался огромный живот, который наверняка не могли обхватить короткие, беспомощно болтающиеся, руки.

Том забежал вперед и представил Алисе гостя:

– Это дон Гомес… с бензоколонки.

Гомес что-то быстро заговорил, радушно улыбаясь смуглым, мягким, масляно блестящим лицом.

– Дон Гомес… («С бензоколонки» – нетерпеливо вставила про себя Алиса) говорит, что он получил сообщение от известного сеньоре человека и должен передать ей это.

Толстяк протянул Алисе авиабилет, добавив:

– Очень жаль, что такая милашка должна лететь одна и так далеко.

Алиса подошла к окну, нетерпеливо рассматривая билет и отыскивая пункт назначения «Рио – Даккар – Флоренция».

– Кто дал вам этот билет? Кто прислал вас ко мне? – Алиса нетерпеливо, не дожидаясь перевода, вцепилась в руку мужчины.

– Сеньора знает, ее дружок, – дон Гомес подмигнул. – Может, сеньора передумала? Я готов позаботиться о ней. Она получит все самое лучшее.

– Какой дружок? Как он назвал себя?

На лице толстяка отразилось изумление.

– Санчо Виларес, разумеется… Непонятно только, зачем отсылать свою милашку на другой континент. Сам-то он из Рио уже лет пять не высовывается – будто прирос к своей фазенде. Заправляется у меня всякий раз перед ярмаркой и, честно говоря, всегда экономит на пустяках…

Ничего так и не прояснилось. Быстро переодевшись в свой единственный костюм – в белом платье медсестры теперь можно было изображать лишь посудомойку из низкоразрядной забегаловки, – Алиса заторопилась к ярко желтому автомобилю Гомеса, громоздкому и нелепо сияющему среди пыльного хлама.

Том остался в дверях, у его ног, нежно урча, вертелась кошка. Алиса вернулась и, достав из сумочке все деньги, протянула мальчику:

– Это тебе на хозяйство. У меня больше нет. Спасибо за все. – Она потрепала подростка по щеке и, усаживаясь в машину, подумала: «Буду жива, заведу большую черную собаку и назову Том».

 

19

Дора, оказывается, ждала Алису.

– Кто-то позвонил и сказал, что мадмуазель Грави скоро прибудет, а голоса и имени я не разобрала. Вроде иностранец и вдобавок сильно простуженный. А когда ждать не сказал – со вчерашнего утра стою у плиты – все самое вкусное приготовила, – скороговоркой объяснила она.

Женщины обнялись и одновременно воскликнули: – Где Остин?

Никаких сведений о нем с момента их ночного бегства Дора не получала.

Горячая вода и ванна не доставили Алисе удовольствия – напротив, ею овладело тревожное волнение. Здесь, в его доме, без него все казалось тоскливым и ненужным. Она позвонила Лауре без надежды застать журналистку дома, но после первого же гудка трубку сняли и голос, в котором трудно было распознать сеньориту Серджио, хрипло сказал:

– Ты, Алиса? Приезжай сейчас же, жду…

Консьержка многоквартирного дома в элитарном пригороде тут же сообщила:

– Сеньора Серджио ожидает вас.

Лаура уже стояла в дверях – в длинном ярком пончо, босая, приткнувшись к косяку плечом с пустым стаканом в руке.

– Не смогла сама сесть за руль. Да не смотри так, я не алкоголичка, – она пошатываясь проследовала на кухню к почти пустой бутылке виски.

– Где Остин? – спросила Алиса. Лаура медленно повернулась и с ожесточением шваркнула пустой стакан об пол.

– Не знаю! – взвизгнула она под аккомпанемент зазвеневших осколков.

Алиса села на диван.

– Можно и мне что-нибудь разбить?

– Возьми вон тот высокий фужер, их все равно уже три осталось… Где же, где же его теперь искать? Я была уверена, что вы вместе, – в голосе Лауры прозвучала с трудом сдерживаемая злость. Алиса покрутила высокий фужер и поставила обратно на стол:

– Пожалуй, мне лучше тоже выпить. – Она налила себе немного виски и, не разбавляя, сделала большой глоток. – Я не видела Остина с того самого дня, как освободили Виченце Бенцоне… Понимаю, Лаура, как тебе трудно, но я тоже… Я тоже… сильно волнуюсь…

– «Тоже»! Ничего себе «тоже»!. Хватит играть, подружка. Меня то уж не стоит дурачить… Еще тогда, в тот же день как ты появилась, с первой же минуты, я поняла все. Он никогда ни на кого так не смотрел! Никогда, ни разу… – Лаура вдруг зашмыгала носом и краем пончо утерла хлынувшие ручьем слезы.

– А как же водопады и бабочки с воробья? Ваша помолвка?.. – распахнула глаза удивленная Алиса.

– Господи! Я же литературная дама – насочиняла, придумала себе рай – хоть так хотела «завладела тенью», как япошка, ловящий ускользающий мир в дырявой савок своих танок… Все эти пять лет я не замечаю никого, я разогнала всех – поклонников, ухажеров, друзей. Я гонялась, как ищейка, за сенсациями, вынюхивала, выспрашивала, подкупала, унижалась – делала ИМЯ! Для себя? Нет, для него! Я украшала себя славой, как продажная девка, побрякушками… Знала – его женщина должна быть ему по плечу… Откуда ты взялась, зачем? Оранжерейная фиалка, игрушка!.. Уходи – ненавижу!… Уйди, от греха… – Лаура угрожающе сжала в руке горлышко пустой бутылки. Алиса поднялась.

– Я уверена, что ты ошибаешься, – бросила она уходя.

Однако, уже подъезжая к дому, она знала, что солгала.

Теперь, когда вся история с помолвкой, оказавшаяся блефом, рухнула как бутафорская ширма, когда все, заново собранные и пересмотренные Алисой обрывки прошлого сложились в единое целое, в ее отношениях с Остином появился новый, скрытый прежде смысл. Что-то, действительно, было не так. Волшебное появление Остина в те мгновения, когда она нуждалась в помощи – случайность, интуиция друга? Или же он просто никогда не выпускал ее из вида, таился, выступая из тени лишь за тем, чтобы протянуть руку помощи? Санаторий Леже, происшествие на горной дороге, Флоренция? Эти его меха, этот страх, спрятавший ее на другое полушарие, от беды подальше?

Нет, глупости. Остин был таким всегда – внимательным, заботливым, знал о Филиппе и Лукке, и никогда, ни единым словом, ни намеком не давал повода подумать о каких то его иных чувствах, кроме дружеского участия.

Алиса спорила сама с собой, в глубине души чувствуя, что неспроста ожил вдруг в их отношениях русский язык и не случайно притормаживал Остин машину у аэропорта, разоткровенничавшись вдруг, перед прощанием. И чем больше доказательств версий Лауры находила она, тем теснее сходились в ней радость и страх.

– Сеньор Жулюнос просил позвонить, – сообщила Дора, едва Алиса вернулась. – Все эти дни тебя ищет, волнуется.

Алиса неохотно набрала номер клиники. Альбертас ждал ее звонка и очень просил приехать тут же для сложной консультации. Но она была не в силах даже помыслить о чем-либо, не касающемся Остина.

– Не могу, Альбертас, ну пойми же – не-мо-гу! Не получится у меня все равно ничего. Подожди, пожалуйста… У меня серьезные дела.

Алиса понимала, что должна как-то действовать, попытаться разыскать Остина. «Вдруг сейчас именно ему нужна помощь? Эти радиослухи: «тяжелое ранение», «в бреду»… Конечно же, речь шла о нем. А если..? – от этой мысли Алиса похолодела. Как это раньше не приходило в голову самое простое… Милый, милый Остин, зачем ты с детства вбил в голову девчонке иллюзию своей неуязвимости, сказочного, невозможного бессмертия…

Вот оно, самое страшное. Оно идет за мной по пятам, дышит в затылок. Оно не позволяет мне любить и быть любимой».

Алиса задохнулась от неожиданного удара: именно в тот момент, когда она, наконец, догадалась, что Остина нет в живых, ей разрешено было понять, что она всегда – по-разному, в разных обличиях, зная и не зная этого – любила его.

– Алиса, Алиса, ты заглядываешь вниз с таким сладострастием, как самоубийцы на Бруклинском мосту, – тряс ее за плечо Альбертас, отводя от края веранды. Алиса смотрела на него круглыми невидящими глазами. – Да очнись же ты, слышишь? Что там увидела – какую-нибудь опухоль у меня в животе? Приехал за тобой сам – почувствовал, что хандришь – а это, знаешь, – хорошее состояние для ясновидца. Надеюсь, сегодня мы с тобой будем в ударе…

Она не заметила, как оказалась в машине Жулюнаса, направляющейся в клинику. В лунатическом трансе поднялась с доктором в больничную палату и оказалась у забинтованного человека, распростертого на хирургической кровати: поверх одеяла гипсовая лангетка левой руки, бинты скрывают лицо. Бинты, бинты, белая глыба, изувеченное лицо…

Алиса бросилась к Альбертасу:

– Это я, я виновата! Это мое ранение!

– Тише, тише, – успокаивал ее Альбертас. – Присмотрись спокойно, не бойся – все плохое уже позади…

– Все хорошо, Лизонька, – прозвучал тихий голос. И она долго, очень долго смотрела, как правая рука больного размачивала бинт, освобождая лицо Остина.

Алиса не отходила от него несколько дней, забыв о времени, а он выздоравливал, усилием воли вытягивая себя к жизни.

– Лиза, я все знаю про Луку, – одним прекрасным утром сказал Остин. – Знаю о вашей встрече в Рио. И уже придумал, как помочь ему. Я понимаю, тебе очень тяжело, и сделаю все возможное, чтобы вы были вместе. Вы оба заслужили это. И… у тебя должна быть семья, – Остин отвернулся к распахнутому окну, рассматривая мокнущий под летним дождем кипарис. Капли еще продолжали густо падать, а солнце уже вовсю завладело воздухом и водяными брызгами, разбрасывая вокруг алмазные россыпи.

Алиса смотрела на усталое лицо, казавшееся маленьким и темным, на остро обрисованную худую скулу с сизой колючей щетиной, на синюю тень под ввалившимся грустным глазом и мальчишеский завиток, завладевший лбом.

«Вот он – всемогущий Остин Браун – таинственный мститель. Славный хлопчик Остин, граф Монте-Кристо!» – пронеслось в голове, и жалость стиснула сердце.

– Господи, что такое ты говоришь? А я с детства считала тебя самым умным… – Алиса развернула к себе тяжелую, не желающую повиноваться голову и, продолжая удерживать, спросила: – Как, по-твоему, похожа я на несчастную? Ну, посмотри же внимательно.

И не дожидаясь, пока в глазах Остина исчезнет удивление, прильнула к его губам.

Они долго молча смотрели друг на друга, пугаясь неточных слов.

– А это, Лиза, что значит это? – он вытащил из-под одеяла правую, здоровую руку и показал на полоску пластыря, идущую по тыльной стороне предплечья. Она ухватилась за кончик и потянула клейкую ленту. В грязных разводах на белой коже едва различалось: «Я люблю тебя».

– А это – это значит только одно: «я теперь твоя семья, Остин» – сказала Алиса по-русски раздельно и веско, как учат детей грамоте.

 

20

Позвонив домой в Париж после того, как Остапа, наконец, выпустили из больницы, Алиса сказала матери:

– У меня для вас с бабушкой две новости: во-первых, в Бразилии всех собак и кошек зовут Алисами. Во-вторых, я выхожу замуж и хочу видеть здесь вас послезавтра.

В трубке долго молчали и, наконец, Елизавета Григорьевна робко откликнулась:

– Я не всегда понимаю твой юмор, девочка. Повтори еще раз поспокойнее и помни, что ты говоришь с больной старой женщиной!

– Мамуля, мы с Остином решили пожениться, понимаешь? С Остином Брауном! – Алиса подула в трубку. – Ты слышишь, мама?

Телефон снова замолчал и были слышны отдаленные голоса, восклицания и даже всхлипы. Когда Елизавета Григорьевна заговорила, голос ее дрожал:

– Прости нас, старых дур, детка. Мы просто обалдели от радости. Ведь лучше и придумать невозможно – уже и не мечтали, не загадывали!

Бракосочетание во Флоренции было скромным, никто, кроме родных, Альбертаса, Лауры и Доры не был осчастливлен приглашением.

Доктор, извинившись, что выйдет за подарком, вернулся минут через пятнадцать, заинтриговав присутствующих. Большая коробка с пышным бантом подозрительно дергалась в его руках. Алиса нетерпеливо распутала ленту, обнаружив абсолютно черного, тупомордого щенка, с большой наклейкой пластыря на боку.

– Похоже, это – дружеский шарж? – усмехнулся жених, показав на свою руку, где была знаменитая ндбсь.

– Ах, Остин, вовсе нет! Вышло случайно. Я узнал, что Алиса хочет черного пса. У нас есть виварий, куда собирают бездомных бродяжек, но там не было ничего подходящего. И вдруг привозят этого, еле живого, прямо из сгоревшего дома. Бедняге сильно досталось, придется еще подлечить ожог на боку. Но он уже весел и, по-моему, страшно везуч.

Щенок нещадно мял толстыми лапами белую блузку невесты, стараясь лизнуть ее в нос. Алиса жмурилась и счастливо улыбалась.

– Мне сказали, что это будет овчарка, наверняка огромная, – радовался произведенному эффекту подарка Жулюнас.

– Кто бы не вырос – это будет добрая и ласковая собака по имени Том. Если в Рио гуляет свирепый кобель – Алиса, то у нас будет добряк Том!

В августе Алиса и Остин обвенчались в Париже в Русской церкви – в той самой, где четыре десятилетия назад венчалась чета Грави. А в сентябре навестили Остров, где и было получено приглашение для господина Брауна на открытие новой клиники Динстлера. Известие о бракосочетании, по негласной договоренности супругов, не разглашали среди французских друзей, но Арман Леже был в курсе дела – его источники информации работали отменно. Он придерживал новость, ожидая встретить у Йохима чету Браунов и потрясти всех известием. Но, увидав одинокого Остина и переглянувшись с ним очень значительно, смолчал.

Алиса категорически отказалась составить мужу компанию. Мысль о том, чтобы произвести сенсацию на новоселье Йохима, казалась ей мало привлекательной. Остин вернулся довольный, рассказывал о новом доме и клинике Динстлера, о его жене и неожиданном деловом энтузиазме.

– Ты бы его просто не узнала! Элегантен, уверен в себе, энергия так и брызжет. И эта Ванда – плотненькая такая блондинка, глаза блестят, и слушает мужа с открытым ртом.

– А красный «мерседес»? Ты не заметил, у них есть красный «мерседес»?

– Да, вроде… – удивился Остап. – Арман говорил нечто вроде: «Гоняет доктор по горам на своем огненном авто, как ведьма на метле!» А что?

Алиса подошла к чернеющему окну, вглядываясь в темноту, в ту сторону, где за морем, за горами, в доме на альпийской лужайке, в синей бархатной спальне, спал, обнимая жену, Йохим.

«Благодарю тебя, Господи, что все так, как есть… Что сберег, сохранил его. Что дал силу и радость – не отступил, не оставил, услышал…»

Незаметно подошел Остин, сгреб жену в охапку, тесно сомкнув за ее спиной руки:

– Не выпущу – никогда теперь не выпущу… Я становлюсь суеверным, трусливым и глупым. Не могу привыкнуть к своему счастью. Видеть тебя каждый день, каждый час быть рядом – незаслуженный, грандиозный подарок! А чем расплачиваться и с кем?

– Ты хитрющий, у тебя с Высшими силами особые счеты. За тобой числится несметное множество благородных поступков, у тебя бездна великодушия и целое море изящества! – Алиса сопровождая каждую характеристику штампом поцелуя.

– Изящества? Что-то не очень мужественный портрет получился.

– Особого такого чувства гармонии, – настаивала Алиса. – Ты не можешь поступить некрасиво не только по законам нравственности, но и от наличия какого-то глобального эстетизма. Ты будто танцуешь балетную партию где-нибудь в Ковент-Гардене или московском Большом, а действительность эта, разная-преразная, порой многопудовая, витает в твоих руках, словно кисейная Виллиса… А многомиллионный «зал» замер в восхищении!

– Эх, милая! Достаточно одного Высшего наблюдателя и судеи, что бы стараться изо всех сил. Теперь на меня будешь смотреть ты. Постараюсь не разочаровать тебя, девочка.

С первых дней их совместной жизни Алиса узнала о муже все. Не нарушал лишь границу его «дела» и то лишь там, где Остап расставил красные флажки опасности. Алиса поняла, что любит и гарного хлопчика, уходящего на войну, и девятнадцатилетнего вдовца, потерявшего Вику, и ожесточившегося зуевского ученика, предавшего родину, чтобы помочь этой родине выжить, и того романтического Монте Кристо, который всегда восхищал ее сказочным благородством.

Алиса узнала, что, остановив самоубийство Лукки и упрятав ее в Рио, Остап ринулся спасать Виченце сам, не успев организовать поддержку. Он, в сущности, уже больше чем генерал, вновь стал солдатом, отбивая у банды чужого парня. Ведь Остап знал то, чего еще не поняла Алиса: заложник был сыном ее жениха Лукки Бенцони. Это уже подоспевшая позже полиция обнаружила труп преступника и двух запертых в подвале громил, державших в заточении парня. А поблизости от места происшествия был найден безымянный бродяжка с простреленной грудью, все пытавшегося куда-то ползти.

– Эй, мужик, – сказал мне лейтенант, – ты так от страха сам до кладбища доползешь. Понимаешь, мне нельзя было засвечиваться, а я уже совсем плохо соображал… Исчезновение из палермской больницы – целиком заслуга друзей, перетащивших меня, как багаж, через океан. Я ничего и не почувствовал – только радость, увидев растерянную физиономию Альбертаса… – Остап сделал грустное лицо: – А самое страшное, знаешь, что было? Вода. Высадив тебя ночью в этом немыслимо привлекательном лиловом джемпере (кстати, я действительно тогда ограбил проститутку: подцепил девочку, заставил раздеться… выложил деньги и скрылся с барахлом), и, проводив твое волнующее «мини» тоскливым взором аж до самого светящегося подъезда аэровокзала, я залез в машинную аптечку и заклеил пластырем твой автограф. Ты так потрясла меня, девочка, этим признанием, что я намеревался хранить его до гроба. Но не тут-то было – стрельба, кровища, больница, душ! Представляешь, как крутился я, сохраняя сокровище? Это был, пожалуй, самый героический поступок в моей жизни.

– Но зато, какой эффект! Сразил меня наповал, как залп «Авроры» темное прошлое. Впрочем, залпа, кажется, не было… А ты, постой… Уж не сам ли написал этот лозунг в больнице? – заметила Алиса хитрую улыбку Остапа.

 

21

…Они много путешествовали. По всему миру у Брауна находились неотложные дела, везде его ждали, а потом стали ждать и Алису, подготавливая к ее приезду трудных больных. Весть о ее даре распространялась, несмотря на то, что госпожа Браун всегда сохраняла инкогнито. Кроме того, «госпожа Елизавета» работала бесплатно.

Ко дню рождения Остапа Алиса сделала подарок: вместо старой, одряхлевшей яхты в бухте Острова стояла новенькая, сияющая Victoria. Но и муж не остался в долгу, положив однажды утром на постель перед носом жены газету. Он, насвистывая, брился в ванной, пока Алиса, трудно соображая, изучала статью о вражде двух мафиозных кланов, завершившейся страшным кровопролитием. Снимки запечатлели разрушенные взрывом стены неапольского ресторана и портреты тех, кто был погребен под ними.

– Ого, вот это бойня! Только из высшей команды семеро, – ужаснулась Алиса, ознакомившись с отчетом о происшествии.

– А среди них – все враги Бенцони, – отозвался Остап, включив душ и запев: только под шум струй он позволял себе это удовольствие.

– Вижу, ты сильно грустишь, – заметила Алиса оживление мужа.

– Разумеется! Мы сегодня закажем Доре роскошный ужин – помянем врагов. Твой Лукка теперь абсолютно чист, а вот мне – пора грехи замаливать.

– Ты причастен к этому взрыву, Остап? А ну сейчас же иди сюда! – не на шутку испугалась Алиса.

– Угу, – промычал он, застегивая под подбородком рубашку. – То есть взрывчатка и идея – их. Я только разослал приглашения.

 

22

..Зимой во Флоренции идет дождь и часто бывает ветер, особенно на холме, завывая в трубах продрогшего Каса дель Фьоре и мотая за окнами лозы растрепанного плюща. А когда в декабре появляется солнце, так сильно надоедающее летом, то это почти праздник. Просыпаться от теплого луча на подушке, если уснул под жестяной грохот ливня, особенно радостно. И вдвое – если ты не один.

Остап и Алиса сильно задерживались к завтраку, поэтому Дора, старательно готовившая стол каждое воскресенье, встретила их сурово:

– Целый час уже под дверью хожу, терпенья совсем нету – тут без вас такое творится! – И с грохотом распахнула дверь на террасу, где на скамьях, на столе и на каменных плитах пола стояли ящики с чудесными лиловыми цветами, обласканными ярким солнцем. – Вот, полюбуйтесь! Чуть свет доставили целый автомобиль и это в придачу. – Дора передала Остину толстый конверт.

В конверте оказалась «Инструкция по устройству обогреваемых теплиц», объемный научный труд «История пармских фиалок» и карточка: «Профессор Джулио Карр и граф Бенцони. От фирмы «Бенцони и сын – с благодарностью».

– У меня такое ощущение, что пора умирать – уж больно все хорошо складывается. Даже страшно, – прижалась к мужу Алиса. – Да нет, Лиза, – теперь умирать некогда – полно забот: надо срочно строить теплицу и… и жить! – голос Остапа дрогнул. Он умолк, чувствуя, как захватило дух от восторга: зимнее, ярко синее небо, встрепенувшаяся под яркими лучами Флоренция и Алиса, сидящая среди цветов в золотом ореоле рассыпанных по-утреннему роскошных волос…

В конце зимы умерла Александра Сергеевна. Быстро и неожиданно, не успев причаститься и проститься с близкими. Инсульт – левая щека быстро почернела. Прибывшая по срочному вызову матери Алиса, не узнавала бабушку. Смотрела на чуждое сухонькое тело в гробу и невзначай оглядывалась, ища ее взглядом среди живых – легкую, светлую, радостную. Старинная подруга бабушки Полина Дюваль промелькнула в кладбищенских аллеях на сверкающем инвалидном кресле. Фамильное захоронение Грави, имеющее уже с дюжину солидных могильных плит, приняло новую гостью.

– Уже, наверное, встретилась там с Алексом и Сашенькой Зуевым, да и мой отец, неведомо, где почивший, заждался не небесах, – прошептала дочери Елизавета Григорьевна.

– Когда у меня спрашивали про родных, я всегда думал об Александре Сергеевне. Больше у меня родни на этом свете не было. Давно, уже очень давно, – Остап тяжело пережил эту потерю, утратив какой-то огонек, неизменно освещавший его, будто сразу повзрослел и отяжелел. Присматриваясь к мужу, одержимому не свойственной ему, непробиваемой серьезностью, Алиса поняла – здесь не только печаль, а глубокая, хорошо скрытая тревога.

Он стал часто отлучаться, пропадая по несколько дней. На вопросы Алисы отмалчивался. Она не могла уснуть, проводив мужа, просиживала ночи у очага на кухне, в котором было что-то уютное, сказочное, деревенское в отличие от парадных каминов, скучающих в комнатах. Алиса неотрывно смотрела в огонь, выискивая в его танце загадочные иероглифы. Время останавливалось, мысли растекались, тихо позвякивали спицы в руках Доры, склонившейся над очередным носком.

– И кому во Флоренции нужны теплые носки, старушка моя милая? Ну, вылитая Арина Родионовна… – бормотала в полудреме Алиса.

– Для больных твоих, хворых-убогих стараюсь. Знаю, как у стариков ноги зябнут, – возразила Дора. – Да и шерсти не пропадать же – вон целый мешок, брат со своих ангорцев настриг… В Каталонии у нас луга! Нету нигде больше таких – пышные, сочные. Оттого и шерсть вон какая пухлявая.

– Да тут у тебя – хоть на ярмарке торговать. Дай-ка мне вон те, длинные, – Алиса натянула носки. – Смотри, действительно, мягко! – А эти для кого связала, крохотные?

– Как для кого? Для ребенка вашего. Будет скоро – мне гадалка слепая сказала, – проворчала Дора, знавшая, что затронула болезненную тему. – И не спорь! Молода еще со старухами спорить.

Алиса поперхнулась невысказанной болью, молча встала и ушла к себе…

Остап прибыл неожиданно, поздно ночью и сразу позвал:

– Лиза, Лиза, смотри, кто здесь у меня! – он осторожно вытаскивал с заднего сиденья большой сверток, завернутый в плед. Женщины застыли у порога, радостно завизжал, запрыгал, пытаясь достать ношу хозяина, проснувшийся Том.

– Да иди же сюда, жена! Приготовьте постель, Дора, и уберите собаку. Она может испугать нашу дочь!

В спальне горела оранжевая лампа, небрежно рассеивая тот особенный свет, который умел зажигал на своих полотнах Рембрандт. Большая затемненная комната, люди, застывшие в полумраке над кроватью – а в центре – в светящемся венце, падающем из-под абажура – спящий ребенок. Девочка, с нежным профилем камеи на подпирающей щеку ладошке и кольцами черных волос, разметанных по атласу.

– Пресвятая Богородица, дева Мария! – перекрестилась Дора, быстро шепча молитву. – Вот чудеса-то! Уже, наверное, годочка три. Вылитая мать, а волосы – отцовские!

Уведя Алису в гостиную, Остап смотрел на нее так, будто только что завоевал полмира и бросил эту тяжкую ношу к ногам жены.

– Ну вот, Лизанька, теперь у нас и вправду – семья! – тряс Остап за плечи обомлевшую Алису. – А это ее документы.

Остап развернул свидетельство Антонии Браун, рожденной 12 марта 1971 года, в Лос-Анжелесе. Отец – Остин Браун, мать – Алиса Браун, урожденная Грави.

– Боже! Март в Лос-Анжелесе? Где были мы в этот день?.. Да объясни же, Остап! – Алиса чуть не плакала, губы дрожали, пальцы, вцепившиеся в его рукав, побелели от напряжения.

Остап полез во внутренний карман и протянул ей томик Библии в кожаном переплете с серебряными застежками:

– Это та самая, бабушкина, помнишь? На Рождество она подарила ее гостю – твоему юному доктору.

Алиса открыла первую страницу.

«Апрель 1974. От Йохима-Готтлиба Динстлера – Тебе» – прочитала она косую лиловую надпись и огненные буквы, плясавшие ночами в огне очага, как части рассыпавшейся шарады, торопливо и ладно собрались в слова, а слова объяснили ей все. Когда Остап подошел к жене и, взяв за руки, бережно усадил на диван, чтобы начать рассказ, она остановила его:

– Не надо, милый, потом, потом. Я уже все поняла. – Алиса посмотрела странно, бездонными крыжовенными глазами, в которых светло и торжественно улыбалась тайна.