Небольшой аэропорт в пригороде Нью-Йорка, некогда принадлежавший военно-воздушным силам, а затем гражданской метеослужбе, Крис Флавин приобрел в середине восьмидесятых. Тогда ему удалось разбогатеть за один вечер, используя для грандиозного трюка малоизвестную публике технику голографии. Два миллиона долларов казались уже известному иллюзионисту манной небесной, свалившейся на его изобретательную и беспокойную голову. Не став омрачать эффект заработка вычетами огромных затрат, сделанных на подготовку номера — вознесения статуи Христа в Рио-де-Жанейро, Крис тут же приобрел подвернувшийся аэропорт. И не прогадал.

За десять лет территория в два квадратных километра с десятком металлических ангаров превратилась в оснащенную новейшими техническими средствами «адскую кухню» магистра магии Криса Флавина.

В самом этом имени, известном на всех континентах, чувствовался привкус загадочной значительности. Сведения о прошлом мага были чрезвычайно скупы, а личная жизнь окружена сумрачным флером тайны. Люди, настроенные мистически, не сомневались в причастности Флавина к обществу сатанистов, а трезвомыслящие скептики задавали себе вопрос, каким образом оборотистому шоумену удалось стяжать мировую славу и заработать миллионы на таком пустяковом товаре, как чудеса. Не многие знали, сколько усилий и средств требовалось для создания самого грандиозного иллюзиона — Мифа Криса Флавина.

«Происхождение главы империи чудес окутывал мрак. Откуда пришел этот парень, ворвавшийся подобно огненной комете, в наш рациональный мир? Неведомо. Не станем сочинять небылиц, господа. Склоним голову перед тайной». За эти слова, написанные калифорнийским журналистом после первого триумфа Флавина двадцатитрехлетний маг отвалил четверть своего фантастического гонорара. Потом последовали новые и новые капиталовложения, оплачивающие молчание тех, кто изрядно покопался в биографии Криса, и, наконец, даже самые отчаянные писаки поняли, что на информацию, касающуюся Флавина, наложен строгий запрет. Работавшие на него журналисты творили собственную легенду под строгим руководством шефа. Даже сведения, «просачивающиеся» в желтую прессу, он контролировал лично, считая, что некая скандальная шумиха идет на пользу славе. И в результате в колонках светских сплетен появились самые невероятные домыслы относительно прошлого и настоящего Криса. Это и требовалось королю иллюзии.

Кто-то утверждал, что Кристос Флавинос является незаконным сыном монарха Константина II, свергнутого в 1973 году в результате военного путча. Кому-то больше нравилась «версия Тарзана», повествующая о полудиком младенце, найденном в лесах Амазонки и воспитанном бродячими цыганами. А некоторые даже намекали на то, что Кристос — дитя юной гречанки и гуманоида, посетившего остров Крит на летающей тарелке. Естественно, находились очевидцы, готовые дать живописнейшие подтверждения любой безумной версии. Те же, кто знал правду, молчали, и если уж прорывались на свет какие-то сведения, то они были столь нелепо ординарны, что заведомо не могли иметь никакого отношения к великолепному Флавиносу.

Поговаривали, что в маленьком городке в окрестностях Афин живет некая Кэтлин Блэк, произведшая на свет в мае 1957 года второго сына от брака с местным дантистом Софоклом Флавиносом. Старший сын несчастной четы родился больным, а появившийся через семь лет мальчик был вымоленным, в честь чего и получил имя Кристос. Но и он не оправдал надежды родителей. В соседнем доме всякий мог бы отыскать Яниса Рыжего — владельца бакалейной лавки. Дебелый силач охотно рассказывал, как поколачивал тщедушного одноклассника, прозванного Верзилой Флави.

— Это был злющий хиляк. Этакий кусачий звереныш, вроде хорька. Ручонки длинные, тощие — на перекладине пару раз не подтянется, а пальцы цепкие, как у мартышки. Вот, глядите, — Янис показал журналисту на бледные отметины, заметные даже под сизой щетиной, покрывающей щеки. — Хотел мне глаза выцарапать. Это когда я его банки-склянки с «волшебными настоями» переколотил… Да что и говорить, крыша у него всегда была дырявая. Злости много, а силенок — с гулькин нос.

— Вы уверены, господин Лапидопулос, что ничего не путаете? Речь действительно идет о всемирно известном атлете и силаче Крисе Флавине?

— Хм! Да какой там атлет?! Бесовские дела, уж поверьте мне, у него с ними сговор. — Зыркнув по сторонам, Янис доверительно шепнул на ухо журналисту. — Флавиносы все порченные. Мать Кристоса, Кэтлин Блэк, иностранка. К ней бабы наши ворожить бегали. Старший братец Кристоса родился уродцем, так на ноги и не встал, десяти лет помер. А сам доктор Софокл, что своей бормашиной по ночам визжал, в семьдесят пятом пропал как в воду канул. Видать, черти его прямиком к себе утащили. Вскоре после этого и Верзила ушел. Никому ни гугу. В школу потом мать забежала, заплаканная вся, и говорит, что уехал сын к бабушке то ли в Ирландию, то ли в Шотландию. Но мы-то знали — к цыганам он подался, что тут, на горке, шатры разбивали и говорящих зверей показывали… Да если вам что надо ещё узнать, так я много знаю. Но задаром молоть языком не стану, — предупреждал бакалейщик наведывавшихся к нему репортеров. И был страшно возмущен, когда увидел в газете свое имя, и даже фото, но слова были там такие, что и присниться Янису не могли. Он, якобы, утверждал, что Криса Флавина впервые увидел на представлении бродячего цирка в номере «чудо-мальчик», творящим невиданные вещи. Вот и верь после этого прессе. А, может, и вправду, малый, изображенный на портретах, вовсе и не Верзила Флави? Рост, конечно, совпадает, да и глаза те самые — глубокие, острые, — но мощные мышцы и яркая красота, сводящая с ума девиз, — это-то откуда?

Действительно, на плакатах и рекламных портретах лицо Криса Флавина отличалось фантастической и, как многим казалось, нечеловеческой привлекательностью. В нем было что-то индусское, древнее, напоминавшее о каменных идолах и таинственных визитах инопланетян: крупные, четкие, словно высеченные резцом, черты, смоляным глянцем лоснящиеся волосы, бронзовая кожа, туго обтягивающая узкий костяк. Его глаза привораживали — пристально глядящие из глубоких глазниц, они словно мерцали внутренним светом, — так необычен был контраст темной масти и светло-серой, почти серебристой, радужки. Большой, изящно очерченный, как на изваяниях Будды, рот навевал мысли о восточном сладострастии и божественном могуществе.

В общем-то, Флавин остался доволен работой специалистов высокого класса, поработавшими над его имиджем. Он не скупился на оплату мастеров, имея основания полагать, что любой заурядный фотограф превратит его в смехотворного уродца. Таким казался себе Крис на ранних фотографиях, запечатлевший его первые школьные выступления.

Толстогубый мальчишка с резкими чертами длинного лица и тяжелым, каким-то сверлящим взглядом из-под густой челки, закрывающей до бровей высокий лоб. Он был не в меру высок и худ, стеснялся длинных рук и тонкой шеи. Верзила Флави выглядел затравленным, опасаясь очередных насмешек и издевательств. Позже Крис понял, что лишь гипертрофированные комплексы собственной физической неполноценности в сочетании с тайными амбициями нереализованного гения легли в основу его непомерной гордыни и ощущения инородности в мальчишеской среде. Он стеснялся своей немощи, избегая спортивных занятий, боясь проявить себя слабаком. Он страстно желал любви и поклонения, но сторонился даже приятельских отношений с ровесниками. Он знал, что сильнее и лучше всех, но оставался гадким утенком, изгоем.

Сцена действовала на подростка магически. Какая-то неведомая сила заставляла Кристоса, придушив свои комплексы, участвовать в любых школьных представлениях — на правах статиста, суфлера, бутафора. Ему приходилось разрисовывать холст, ржать за кулисами, изображая лошадь, быть Вороном и Статуей в мифологических сценах из школьной программы. Чувствуя себя несчастным и потерянным, как заблудившийся в дебрях ребенок, Кристос вновь и вновь выходил на подмостки, презирая насмешки зрителей и собственную трусость. Он не знал, что ищет там, в свете прожекторов, накапливая обиду и озлобленность. Ночами Верзила поднимался на крышу своего дома и смотрел в небо. Ориентируясь по звездной карте, он научился узнавать созвездие Южный треугольник, яркое свечение Креста и даже бледный треугольник Мухи. Если долго-долго не шевелиться, а, главное, не моргать, можно было услышать шепот, струящийся с высоты. Иногда Кристосу казалось, что он угадывает слова: «Потерпи. Все изменится. Ты станешь первым среди лучших.»

Все изменилось с того дня, когда Кристос впервые показал фокусы. Ему хлопали, его одобряли! Но никто не мог и предположить, что нескладный заморыш Флави, проделывающий манипуляции с цветными шариками и стаканами воды, наполненными подкрашенной водой, — уже велик.

Он родился великим Магом, но узнал об этом лишь в шестнадцать лет. А ещё через семь об этом узнала вся Америка.

Что бы ни сочиняли впоследствии журналисты, в семье Флавиносов не было ни циркачей, ни гения, ни людей, имеющих склонность к экстремальным поступкам. Разве что таковым можно было назвать его отца Сократа, чистокровного грека, женившегося во время обучения в английском колледже на огненноволосой ирландке.

Родители Кристоса считались в Мегаро, живописном городке на западе от Афин, странной парой. Огромного, громкоголосого, подобного Зевсу-громовержцу дантиста с живописно вьющейся иссиня-черной бородой, никто бы не назвал веселым человеком. Люди, проходящие мимо дома Флавиносов, недоумевали, над чем могла так заливисто хохотать маленькая рыжая чужестранка. Кэтрин ассистировала мужу, имевшему собственный зубоврачебный кабинет, и умела сделать так, что малоприятные манипуляции гиганта Сократа с бормашиной и щипцами проходили для пациента почти безболезненно. Она стойко переносила болезнь своего первенца, Михоса, и верила в торжество справедливости, перенося удар за ударом. Смерть мальчика, исчезновение мужа, а затем уход из дома Кристоса, не омрачили её дух, а превратили в светлую юродивую. В праздничные дни нарядная Кэтлин сидела у порога своего опустевшего дома, словно ждала кого-то, и радостно кивала прохожим.

Кристос с детских лет не выносил звяканья инструментов в эмалированных лотках, запаха лекарств и жужжание бормашины, словно пронизывающее весь дом. Еще меньше ему нравилось то, чем занимался Сократ, копаясь окровавленными пальцами в чужих ртах.

— Прости, отец. Когда-нибудь ты поймешь, что я свалился совсем с другой звезды, — сказал двенадцатилетний Кристос, раз и навсегда загубив родительские мечты о наследовании семейного дела.

Ему исполнилось семнадцать, и он умел показывать удивительные трюки с колодой карт и целлулоидными шариками, глотать бенгальские огни, угадывать имена и даты рождения зрителей, когда в Мегаро приехал бродячий цирк. Кристос покинул город вместе с труппой.

Он мгновенно схватывал все касающееся циркового дела. Тренинг акробатов, упражнения чревовещателей и укротителей, тайны фокусников и шпагоглотателей давались ему с поразительной легкостью. За три года Кристос постиг науку цирковых чудес и почувствовал себя мастером, переросшим своих учителей. Ему не терпелось стать великим, а для этого требовалась огромная арена — что-то вроде Америки.

В «цирк-иллюзион» Шона Пэна, колесящий по американским штатам, пришел жилистый двадцатилетний парень, выносливый и ловкий, как дикое животное. Ему были чужды пороки юности, в работе Крис казался мудрым старцем. Уже тогда, став звездой цирка Пэна, он стал скрывать свой подлинный возраст, убавляя или прибавляя года по мере необходимости.

Судьба не подарила Крису шанс стать знаменитым. Он отвоевал его в тяжелом бою. Не многим удавалось видеть, как жестоко изнуряет себя тренингом юный иллюзионист. Появляясь на репетиции с труппой, он должен был выглядеть так, словно звезды сами сыплются на его голову, и все дается до смешного легко, без боя. Лишь старик Пэн, прошедший все круги циркового ада, знал, почему Крис репетирует в нитяных перчатках — парень скрывал кровавые мозоли, полученные во время тайных занятий. Он выследил маршрут «загулов» Криса, спешащего в заброшенный деревенский хлев, чтобы наедине с собой детально отработать готовящийся трюк.

— Да тебе не дают покоя лавры Гарри Гудини, сынок.

— Я знаю, что легко переплюну его. Но мне надо совсем другое. Я — Крис Флавин, и не нуждаюсь в сравнениях. — Крис строго посмотрел на хозяина иллюзиона. — Пожалуй, я возьму вас в долю, мистер Пэн. Но вы получите не более пятнадцати процентов.

— Я подозревал, парень, что пригрел психа. Но, оказывается, ты ещё и бандит. Половина прибыли, и ни копейки меньше.

— И обеспечение трюка за ваш счет.

— Не думай, что сумасшествие заразно. У меня голова на месте. Ведь это будет «Летучий голландец»? — Нахмурился старый факир, давно догадавшийся, что имеет дело с необычным человеком. Над постелью в фургончике парня красовалась картинка из какого-то журнала — парящий в воздухе над притихшим океаном парусник.

— Да. Мы должны устроить грандиозное шоу на набережной Майями. Разгар туристического сезона, расплавленные жарой, полусонные от обжорства и вина люди. А здесь — целая яхта в гирляндах огней, под белыми, раздутыми ветром парусами, поднимается прямо в звездное небо! Ах, мистер Пэн, разве вы ещё не поняли, что это не сложнее выпархивающего из вашего цилиндра «чудо-шара» или «говорящей головы», окруженной зеркалами? Тот же принцип, но все гораздо больше.

— И дороже. Проще купить новый цирк.

— Но прежде — заложить старый.

— Никогда!

— Но ведь мы станем миллионерами. Прикиньте количество людей, помещяющихся на площади в гавани, и умножьте на стоимость билета. Мы оцепим все лестницы и подходы. Галерок и дешевых мест там не будет. А ещё мы пригласим телевидение! — Акцент Криса стал гортанным и резким, придавая жесткую напористость его речи. Шон Пэн с удивлением понял, что готов сдаться. Ах, как давно он не играл ва-банк, не висел вниз головой под куполом шапито на горящей веревке, спеша освободиться от сковывавших его цепей!

— Ты разоришь меня, парень.

— Нет, прославлю.

Договор скрепило рукопожатие.

Кристос ни в чем не просчитался. Даже в цвете и фасоне заказанного для себя костюма.

Он появлялся на площадке между толпой зрителей и океаном, на фоне высоких раздвижных зеркально-серебристых кулис — в алом костюме из чертовой кожи, на грохочущем мотоцикле, под победны марш морских пехотинцев. Блестящие черные волосы, распущенные по плечам, вздымались от установленных под рампой воздуходувов. В тихую теплую южную ночь ворвался «ангел ада», чтобы заставить присутствующих людей поверить в невероятное: в разыгравшуюся бурю, смертельную опасность и дерзкий полет ставшего невесомым судна… Паруса яхты, представшей за разъехавшимися ширмами, наполнял ветер, реяли под обступившими сцену колоннами американские флаги. Никому не пришло в голову, что сверкающие ширмы, стяги, колонны и ветер детали слаженно действующей машинерии.

На следующее утро Кристос проснулся знаменитым, но не потратил и двух дней на отдых и удовольствия от привалившего богатства. Всю свою долю он вложил в подготовку следующего номера. А после этого, став во главе собственного аттракциона, потратил пять лет на самообразование. Цирк Криса Флавина путешествовал по свету, а сам Маг с увлечением изучал научные журналы, заводил знакомства с одаренными технарями и чудодеями различного профиля, от телекинеза до ворожбы. Все самое лучшее, что удавалось отыскать Флавину, попадало в Империю чудес, расположившуюся на территории бывшего аэропорта.

По существу он создал высокоорганизованное производство с первоклассной технической базой и квалифицированными специалистами, имевшие тесные связи с научными центрами и экспериментальными лабораториями. Здесь также работал отдел реализации готовой продукции, с той лишь разницей, что «фабрика» Флавина производила весьма необычный товар — чудеса.

Многолетний опыт не охладил страсть Криса к поиску. Сорокалетний прославленный мастер иллюзии был одержим каждым новым трюком, как робкий подросток, самозабвенно готовивший выступление на школьном празднике. Только теперь он точно знал — процесс создания номера подобен роману с женщиной: самой волнующей его частью является прелюдия — пора сомнений и тайного пылкого обожания. Чем больше эмоций, труда, фантазии затрачено на подготовку, тем дороже момент победы. Замысел нового номера, зарождавшийся в воображении Флавина, подчинял его целиком. Подобно влюбленному, он терял интерес ко всему, что не имело отношение к предмету его страсти, и был одержим им до тех пор, пока не «добивался взаимности» — не убеждался, что возникшая в уме идея не получала блестящего воплощения. Тогда он впадал в благодушный транс, стремясь поделиться со всеми своей радостью. А высший экстаз — торжество редкого дара превращать разумное, обыденное, привычное в удивительное, невероятное, чудесное, ждал Флавина на первой демонстрации трюка. Этот день становился праздником для всех граждан «Империи».

В декабре 1997 года Крис буквально не выходил из своей мастерской, обосновавшись в приспособленном для жилья флигеле. Его высокая гибкая фигура стала ещё тоньше, смуглое лицо потемнело, оливковая кожа блестела на остро обозначившихся скулах. В эти дни все работавшие с Флавином, старались держаться как можно тише, словно в присутствии больного ребенка. А фотограф Санчос тайно щелкал объективом, запасая материалы для будущего музея знаменитости. Одержимый идеей, изнуренный работой, Маг излучал какую-то мощную энергию. Санчосу даже удалось запечатлеть светящуюся ауру, окружавшую его напряженное тело.

Новый трюк Флавин мысленно называл «Рождение бабочки», а главным исполнителем должен был стать он сам.

В узком комбинезоне из тончайшего, прочного, как сталь, синтетического волокна Крис и в самом деле чувствовал себя окуклившимся насекомым. Все тело взмокло, слышно было, как в запястьях и кончиках пальцев пульсирует разгоряченная кровь. Темные пряди прилипли к разгоряченному лбу, щеку пересекала багровая ссадина. Репетиция продолжалась без перерыва уже четвертый час. Все работали в напряженной тишине — любая искра могла стать началом пожара.

— Мистер Флавин, вас настойчиво просит выйти к проходной какой-то господин, — робко вклинился в короткую паузу паренек, исполнявший обязанности помощника администратора. Он видел, как лицо Флавина замерло в недоумении, как вспыхнули негодованием глаза, и шквал эмоций пронесся по искаженному возмущением лицу.

— Это некий Русос, мистер Галлос Русос. Он уверял, что вы чрезвычайно обрадуетесь, — уточнил помощник администратора, изобразив виноватую улыбку.

Крис устало опустил веки и выдохнул с каким-то мучительным наслаждением:

— Соб-бака! Это невероятно, — Галлос! — Он строго посмотрел на притихшего в недоумении паренька. — Мистер Русос просил меня выйти к проходной? Вот черт! Сукин сын… Проводи этого джентльмена в мой кабинет и пусть Дана подаст ему кофе. Мне надо принять душ.

Через пятнадцать минут они стояли друг против друга со смутными чувствами давно не видавшихся школьных друзей. Распахнувший объятия Галлос растерянно опустил руки, увидя в дверях Криса. Пристальный взгляд Мага исподлобья не предвещал ничего хорошего. Жилистое тело в черном гимнастическом трико и футболке никак не напоминало о нескладном тонкошеем подростке.

— Флави, это я. Не узнаешь? — нерешительно спросил визитер по-гречески.

Вместо ответа высокий атлет сгреб в охапку лысоватого крепыша и стал тискать, издавая довольные фыркающие звуки.

— Ну, будет, будет. Пусти. У меня слабые сосуды, ты же знаешь. Алекса не поймет, откуда я такой явился — весь в синяках, — притворно сопротивлялся Галлос и, наконец, пыхтящий и взмокший, рухнул в глубокое кожаное кресло. В черных, как маслины, глазах блестели слезы.

— Пить будешь? — осведомился хозяин.

— Я… вообще-то завязал. Сердце. Э-эх! Давай виски со льдом. Раз уж тут Америка.

Налив гостю «Белую лошадь», Крис наполнил свой стакан минеральной водой.

— Извини, у меня ещё куча работы.

— Как же, я понимаю… За нас! — Галлос выпил и с сомнением уставился на Криса. — Ей Богу, не могу поверить, что ты — Верзила Флави.

— А зачем же тогда вызывал меня к проходной? Думаешь, я забыл, как ты с помощью прохожих, изображавших моих родственников, вытаскивал меня к воротам школы во время занятий?!

— Ну что было делать, если у нас уроки начинались в разное время, а удрать надо было ну просто позарез. Ты же ещё не умел исчезать. Но здорово дурил нам голову своими штучками!

Галлос широко улыбнулся. Быстроглазый, с темным румянцем на круглых щеках, он был все тем же смешливым мальчишкой, не побоявшимся стать другом мрачного, озлобленного Кристоса. Добродушный толстяк был единственным, допущенным в святую святых юного фокусника: на задворках, в старой конюшне, он помогал Крису готовить чудеса.

— Ты совсем не изменился, Гал. Только животик вырос, да кудрей маленько поубавилось, — Флавин задумчиво рассматривал посетителя. — Куда запропастился, старина?

— Я?! — Округлившиеся глаза Русоса выражали крайнее изумление. — Если честно, Флави, я даже обижался. Ведь ты навещал мать, но даже не заглянул ко мне. И не поздоровался с Питом, когда столкнулся на улице… Сделал вид, что никогда не знал никого из нас.

Крис без всякого выражение смотрел в окно мимо оттопыренного уха своего школьного дружка. Ему не хотелось вдаваться в неловкие объяснения и томительно тянуло к оставленной в репетиционном павильоне работе.

— Нет, я все понимаю, Кристос! Ты не сомневайся. Только вначале я дулся, ну, думаю, задрал парень нос, ни с кем знаться не хочет. А потом понял, — знаменитый артист не должен иметь обычное прошлое. Ну, как у всех. Слава требует жертв. Ведь она у тебя огромная.

— Прекрати! — Флавин досадливо тряхнул головой. — Это на самом деле не так приятно, постоянно изображать из себя супермена, отказываясь от обычных человеческих радостей — воспоминаний, привязанностей, дружбы. Ну, так уж вышло. А у тебя что нового, старина?

— Да, ерунда, собственно, — задумался Русос. — Что могло измениться в нашем городке? Да и у меня тоже. Всего-то четверть века не виделись, пустяки… Старшему сыну семнадцать. Десятилетние девчонки-двойняшки. Вот. — Он разложил на стол веер цветных фотографий. — Жена Алекса, наш дом, детишки. А это мой питомник. Я ведь стал разводить собак. Редкие породы. В прошлом году мой Берримор сорвал кубок Греции. А у Эсты и Шани весь помет забрали англичане. Да что я…

Смутившись, Галлос собрал снимки.

— Ведь я к тебе давно добраться хотел, да все как-то не выходило. Хорошо, что в Нью-Йорке наши собачники съезд затеяли, а то бы так и гадал, тот ли это Кристос, с которым мы в конюшне фокусы разучивали, или померещилось.

— Имя я сократил для афиш. Сам понимаешь, — Кристос Флавинос — слишком длинно, места для портрета не останется. Хотя, может быть, и зря. Отец, думаю, не одобрил бы.

— А доктор Сократ так и не нашелся? Да, жаль. Порадовался бы за сынка, ты настоящий герой. Я за твоей работой слежу и хвастаюсь всем… Хотя, конечно, понимаю, что лучше бы помолчать. Ведь ты теперь инопланетянин?

— Да это шутка, Галлос. Так полагается в шоу-мире. Я должен играть по правилам, таков закон.

— Ну, как же, как же… Загадочность, таинственность — от этого все бабы балдеют. Я же кое-что кумекаю, Флави. Ведь я и тогда уже знал, что ты — не как все.

— Над тобой подшучивали, что ты у Верзилы на побегушках. Думаешь, не знаю, как ты с ребятами Яниса Рыжего за меня сражался… — Крис вздохнул. Сволочь я, конечно. Эгоист, фанатик, ничего, кроме своего дела в упор не вижу. И через десять минут выпровожу тебя, Гал. У меня там, в ангаре, целая бригада сложнейшую аппаратуру в разогреве держит, меня ждет.

— Выходит, твои чудеса — обман, техника?

Крис расхохотался:

— Неужели в Мегаро ещё верят в чудеса?

— Верят. — Виновато пожал плечами Русос. — И мои девочки верят, и жена, и бабка. Им так жить интереснее. А старикам помирать веселее. Ведь ты ради этого кишки рвешь, правда? А то бы стал зубным протезистом, вроде Сократа.

— Хорошие протезы — как раз настоящее чудо. И, знаешь, я бы непременно изобрел в этом деле нечто фантастическое. Или ещё изобрету. Вот устану от фокусов или шею сверну как-нибудь — подамся в дантисты.

— Скажи, Крис, это действительно опасно? Ну, когда ты над кратером вулкана на горячем канате прямо под вертолетом кренделя выписываешь, или в мясорубку лезешь?

— Все ровно наоборот, Гал. Открою тебе секрет: самое опасное бывает тогда, когда зрителям не очень страшно. Пустяк вроде — шпагу глотнуть, под грузовиком на стекле полежать. А вот если публика за сердце хватается, а меня ребята на части распиливают или в горящий костер с небоскреба бросают, можешь за валидолом не тянуться. Это трюк, — Крис размял крупные, гибкие кисти, сообразив вдруг, что надо попробовать сделать левый захват троса, когда продолжится репетиция.

— Ты фантастический человек, Флави. Честно, мне надо было хоть раз на тебя глянуть, до зарезу надо. Иначе я бы не решился сунуться… Понимаешь, мчишься, мчишься куда-то, потом вдруг сбавляешь скорость, останавливаешься и думаешь: а на кой черт все это и куда нас несет? Ведь полпути, считай, пропали. А впереди… Эх! Тоскливо становится и не знаешь, где взять силы, чтобы снова рвануться… И тогда я думаю о тебе — ты всегда в полете, словно пропеллер в задницу вставлен. Вот этому и завидую. Всегда завидовал.

— Я одержимый, Гал. Это пожизненный приговор. Меня заводят лишь мои фантазии, гордыня, дьявольский какой-то зуд поиска. «А что бы ещё этакое выкинуть?» — думаю я, едва отработав премьеру. Смотрю на облака в небе, на кузнечика в траве, на стиральную машину или яичницу в сковороде и ахаю: «Да сколько в них возможностей для волшебства, сколько идей! Вот только бы успеть!» Жадность, Гал, жадность.

— Это как раз то, что надо, Флави. — Посмотрев на часы, Русос неуклюже поднялся. — Спасибо, что уделил мне время. Я же понимаю… У тебя совсем другая жизнь. Знаменитости вокруг, люди незаурядные и, наверно, куча друзей.

— Да суета все это, пустое. — Отмахнулся Крис, живо представив, какая пропасть разделяет сейчас провинциального греческого собачника и самого Криса Флавина.

— А твоя принцесса? — хитро прищурился Русос. — Любой мечтал бы оказаться на твоем месте. Или она и впрямь кукла, а ваш роман, как болтают, рекламный трюк?

Светлые глаза Криса стали колючими, губы сжались в тонкую полосу. Русосу даже показалось, что Флавин сжал кулаки.

— Вот что, Галлос, — Флавин примирительно положил на его покатое плечо длиннопалую сильную кисть. — Ты вернешься в наш город, станешь рассказывать обо мне. Но крепко подумай прежде, чем сделать это. Можешь выдумывать все. что угодно, но одно запомни крепко: Виталия Джордан — самая прекрасная женщина в мире. Но мы не любовники и не семья, потому что ни я, ни она не принадлежим к породе, которую называют нормальными людьми. В этом вся суть, старик.

…Глядя из окна вслед удаляющемуся толстяку, Крис пожалел о своей скрытности. Он так и не сказал Галлосу, что очень одинок и толстощекий греческий парнишка был единственным, кого он называл своим другом. Только ему он мог рассказать правду о Вите, быть может, с досадой или со слезой.

Русос шел чуть вразвалку, слегка косолапя короткими ногами. Его голова делала непроизвольные круговые движения, словно к чему-то прислушивалась.

«Привык держать под наблюдением гуляющих с ним собак», — понял наблюдательный Крис, и с хрустом потянулся. В груди застыл так и не вырвавшийся вопль: «Я тоскую без тебя! Где ты, Вита?»

Они познакомились год назад в шесть часов прелестного майского утра. Песок у набережной Малаги, ещё хранившей ночную прохладу, причудливо расчерчивали ребристые зигзаги, оставленные мусороуборочной машиной. Фасады отелей, выходящих к морю, казались спящими из-за спущенных на окна жалюзи. Бледное солнце купалось в молочном тумане, окутавшем горизонт. Все казалось акварельно-прозрачным, чистым, невинным. Пустые прилавки, мусорные бачки, лодки у причала, шерстистые стволы пальм, оставленные у мраморной стены велосипеды, лишенные яркой и знойной дневной светотени, выглядели сонными, словно едва проснувшиеся дети. Даже волна облизывала белый песок с нежной осторожностью. По её глянцевому следу бежали босые девичьи ноги. Оторвав взгляд от горизонта, делающий регулярную пятикилометровую пробежку Крис увидел вначале розовые пятки, ритмично погружающиеся во влажный песок, затем загорелые стройные голени с закатанными до колен холщовыми спортивными шароварами. На талии девушки эти широченные штаны туго стягивала продернутая веревка, узкая полоска пестрого купального бюстгальтера перерезала спину. Задорный хвост светлых волос прыгал на затылке в такт пружинистым движениям.

— Простите, синьорита, вы неправильно ставите стопу и скоро устанете. Мне трудно объяснить, вот, посмотрите, по песку надо бежать так. — Он на несколько метров опередил её, демонстрируя пробежку, и обернулся. Она мельком глянула на него, не сбавляя темпа.

— Спасибо. Я как раз имела намерение устать… Синьор, кажется, не испанец?

— Да и синьорита тоже не местная. На каком языке предпочитаете говорить? — Крис слегка трусил рядом с девушкой.

— Ничего не имею против итальянского, французского, немецкого, английского и… Впрочем, во время бега я предпочитаю молчать.

— А мне все же легче перейти на английский, спасибо.

— Странно. Не знала, что англичане имеют привычку знакомиться до завтрака.

— А я и не знакомлюсь. Просто хотел оказать любезность даме. Ведь вы не спортсменка. Но, вероятно, танцуете?

— Можно сказать и так.

— Это просто отлично! — Оживился Крис. — Мне как раз нужна хорошенькая девушка, умеющая элегантно раздеваться на публике.

Незнакомка остановилась, переводя дух, и метнула гневный взгляд на привязчивого южанина.

— С чего вы взяли, мистер приставала, что я стриптизерка?

— О, совсем нет! Да я вообще не поклонник стриптиза. Кое-что я всегда оставляю на женщине, как бы хороша она ни была.

— Интересно! — язвительно усмехнулась блондинка, смахивая тыльной стороной ладони прилипшую к вспотевшему лбу челку. Ее носик пренебрежительно поморщился. — Не завидую вашим подружкам. Чао. — Резко повернувшись, девушка побежала в обратную сторону.

— Послушайте, мисс, я мог бы предложить вам хорошие условия. Подумайте. Завтра я снова прибегу сюда, — крикнул Крис вслед удаляющейся бегунье и заковылял, усиленно поддевая носками песок, к пляжу своего отеля.

Он не имел обыкновения заговаривать с женщинами и отнюдь не так уж остро нуждался в новой ассистентке. Всему виной было это утро. Пока глаза Криса изучали длинные ноги, тонкую гибкую талию, чудесную линию шеи, переходящую в затылок с бугорком четвертого позвонка под тонкой загорелой кожей, в его воображении выкристаллизовывался новый трюк — что-то наподобие «Явления Венеры», — игра с перламутровыми, туманно-молочными перспективами, струями воды, бьющей вверх, подобно острым пикам. А на них, на острых хрустальных фонтанчиках возлежит вот такое золотокожее, длиннотелое чудо…

«Ну и Бог с ним!», — отмахнулся Флавин от навязчивого видения, — уж слишком много заманчивых идей теснилось в его голове.

Он увидел незнакомку вечером в резиденции герцога Элоиза Рисконти на банкете, даваемом в честь американских гостей. И сразу узнал её. Вспомнил, что изящная блондинка, возникающая последнее время рядом с красавцем-аристократом, не кто иная, как знаменитая топ-модель Виталия Джордан.

Она была в легком платья из тончайшего белого трикотажа, держащемся на узких бретельках. Крис мог бы побиться об заклад, что кроме тончайших колготок под тканью не было ничего. Единственным украшением красотки, на полголовы возвышавшейся над своим кавалером, были густые, блестящие, покрывающие спину и плечи волосы. Когда она подошла к Флавину, пробираясь сквозь толпу приглашенных с узким бокалом в руке, Крис заметил сверкающий на среднем пальце крупный бриллиантовый перстень — как сплетничали, подарок герцога.

— Так сколько вы хотели предложить мне? — улыбнулась Виталия. — Я посоветовалась с менеджером — моя ставка не меньше полумиллиона долларов в месяц.

— Для танцовщицы, не имеющей отношения к стриптизу, это слишком много. А для невесты наследника одного из европейских престолов оскорбительно мало.

— Не думала, что великий маг Крис Флавин будет обороняться от «хорошенькой девушки» при помощи низкосортной дерзости.

— Простите. Я, действительно, дал маху сегодня утром, обидев вас этим определением. Вы несравненно прекрасны.

— Банальности у вас получаются ещё хуже. Может быть, мы выйдем на террасу и все же обговорим ваше деловое предложение?

Рассыпая вокруг небрежно-приветственные реплики, они покинули зал. Далеко внизу ласково плескалось тускло-серебристое от молодого месяца Средиземное море. В сладко пахнущих зарослях цветущего дрока, покрывающего крутой склон, трещали цикады. Бальная толчея осталась где-то далеко, а здесь властвовала первозданная тишина. Совершенно бесшумно скользила по водяной глади освещенная гирляндами огней яхта, легкая и светлая, словно парящая в воздухе.

— Это голос Хосе Каррераса! Прислушайтесь, — «Риголетто», — Вита строго подняла палец и склонила голову.

— Верно, на палубе включен магнитофон. Но могу поспорить — поет Элтон Джон.

— Вы шутите, маг. Все знают, что вам дано видеть и слышать сквозь расстояния. — Она приблизилась и с вызовом заглянула в его глаза. — Вот только в женщинах разбираетесь плоховато.

— Еще раз прошу прощения, мисс Джордан. Я — узколобый болван — ничего не замечаю вокруг, кроме своего дела — знаете, как лошадь в шорах. Не узнал бы на пляже ни Синди Кроуфорд, ни саму Лиз Тейлор или Софи Лорен. Хотя вы и впрямь особый случай.

— А я сразу поняла, с кем имею дело и обрадовалась — Крис Флавин — тот редкий мужчина, который не может быть скучен. Знаете, я завидую девушке, попавшейся вам на пляже. Эту встречу она запомнила бы навсегда, как самый счастливый момент в своей жизни.

Крис молчал, думая совсем о другом. В своих трюках он умел замедлять ход времени, усилием воли превращая секунду в часы. Порою зрителям казалось, что прошло лишь мгновение, а Флавин сумел совершить нечто, требующее гигантских усилий и необъяснимой ловкости. Сейчас он просто смотрел на едва знакомую девушку, изо всех сил стараясь оттянуть прощание. Вот так стоять и смотреть, как пробегают по её лицу тени от ветвей магнолии, слушать тенор, витающий над водой и ни о чем не думать.

— Да вы витаете в облаках, мистер Волшебник! Непозволительная бестактность, — развернувшись на каблучках, так, что веером взвились шелковистые пряди, Вита направилась к дверям.

— Постойте. — Крис сжал её руку в больших горячих ладонях, его светлые глаза излучали ту особую проницательность, которая ошеломляла зрителей на сеансах телепатии. — Запомните, что я скажу. Когда-нибудь люди начнут судачить о нас. Злые будут твердить, что наша дружба — всего лишь рекламный ход, способ привлечь внимание. Добрые станут утверждать, что, впервые увидев вас на этом банкете, я тут же влюбился. Не верьте. Я начал мечтать о вас в шесть часов утра, глядя, как шлепают по песку ваши босые пятки. Не думаю, что сумею скоро избавиться от наваждения.

Они долго смотрели друг другу в глаза, целую вечность, не замечая, как некто подошел и встал рядом. Вернее, так казалось Крису.

— Я знаю, что ваше высочество предпочитает вальсы. Располагайте мной, Элоиз. — Вита насмешливо склонилась в грациозном поклоне и подала руку вышедшему к ним герцогу. — Желаю удачи в выборе ассистенток, мистер Волшебник.

Крис ожесточенно сжал зубы. Да что это на него нашло? Майские ночи, долгое воздержание? Отчего вдруг запылало сердце и неудержимо захотелось совершить нечто грандиозное — может быть, коронный трюк своей жизни?

«Идиот! Слабак! Ты прекрасно знаешь, что тебе надо.» Исчезнув с празднества, Флавин провел ночь с темнокожей Аброй.

Двадцатилетнему Крису страшно повезло — он встретил женщину, с которой предполагал никогда не расставаться. Она была на восемнадцать лет старше и стала его матерью, любовницей и самым что ни на есть преданным другом. Вместе с Ханной Ленгфил юный Флавин совершил важнейший шаг — возглавил собственный аттракцион. Она помогла ему стать знаменитым, мудро выстраивая тактику борьбы, она терпеливо выращивала в Крисе уверенность в себе, уничтожив прежние комплексы. «Это огромное счастье, когда в двадцать лет встречаешь женщину. способную научить столь многому», — признался позже Крис.

Наездница и акробатка, Ханна обладала огромной выносливостью, недюжинной силой воли и острым умом. На старых фотографиях Крис видел себя гарцующим на вороном коне по цветущему лугу в предгорье Альп. Он смеялся, сжимая в объятиях сидящую перед ним подружку — стройную, в жокейской шапочке на взлохмаченных ветром рыжеватых кудрях, тоже смеющуюся и юную. Ханне исполнилось тогда сорок два года, а через шесть месяцев она умерла на руках Криса от рака лимфатических желез.

С тех пор в отношениях с женщинами Крис Флавин был романтичен и старомоден лишь в теории, когда требовалось сочинить сценарий нового представления, поставить эффектный номер с соловьиными трелями, хрустальными фонтанами и плененными девами. Тогда и он сам заменял свою неизменную черную робу на белую шелковую рубашку — сказочный герой, окрыленный поэтической страстью. В повседневной же практике Крис ограничивался короткими, необременительными связями, перенеся ритуал любовного томления и завоевания в творческий процесс.

Ситуация изменилась, когда на пути Флавина появилась Абра Гарам. Он нашел её на ярмарке в Мадрасе, где темпераментная, гибкая как пантера мулатка демонстрировала танец на раскаленных углях, хождение по лезвиям отточенных сабель и приемы восточных гаданий. В шатре царил полумрак, по обе стороны от восседавшей на возвышении жрицы полыхали смоляные факелы, источали благовония тлеющие угли. Обнаженный торс девушки казался отлитым из бронзы, в черных, вздымавшихся пышной короной волосах мерцали алые стразы.

Огромные глаза мулатки остановились на лице Флавина, скрывавшегося в толпе зевак. Она сделала несколько пассов гибкими, словно змеи, руками, и Крис двинулся к ней. Не поддающийся внушению Флавин позволил гадалке на радость зрителям опустошить свои карманы, а потом назначил ей деловую встречу.

Вечер в ресторане перешел в долгую ночь, на протяжении которой Абра продемонстрировала незаурядное эротическое мастерство и виртуозное владение телом. Попав в труппу Флавина, она вскоре стала главной его партнершей по сцене и в постели, незаметно устранив соперниц: кто-то из «девушек Криса» сломал ногу, кто-то некстати забеременел, кому-то не повезло с автомобилем, а кого-то просто переманили конкуренты.

Девушка уверяла, что владеет приемами древней магии, унаследовав их от отца — вожака туземного племени. Ее матерью была белокожая американская исследовательница, проведшая два года в джунглях и умершая вскоре после рождения дочери. Настоящее имя Абры звучало совершенно непроизносимо, а в переводе означало «Дочь негасимого пламени».

Флавин, изучавший эзотерические науки, не слишком верил в паранормальные способности своей подружки. Не единожды он вызывал её на поединок в приемах колдовства и магии, но неизменно получал отказ. Единственным, в чем удалось лично убедиться Флавину, были незаурядные гипнотические возможности Абры — ей удавалось не только усыплять совершенно не поддающегося никаким внушениям помощника Криса Гарри Уолтера, но и вводить в столбняк разбушевавшихся лошадей.

Несколько раз Крис пытался порвать ставшую обременительную связь, но вскоре снова оказывался в объятиях Абры. «Ты несравненна, огненная моя», шептал он ей в минуты страсти, а после спрашивал себя: «А что тебе, собственно, ещё надо, Верзила Флави?»

Увидав на средиземноморском песке босую девушку, Крис подумал, что ничего ещё не знает о настоящей любви. Такой прозрачной, нежной и чистой, как это майское утро. Стало жаль ушедших лет, промчавшихся незамеченными цветущих весен, задорных девочек, некогда вздыхавших по нему и превратившихся в солидных замужних матрон. Крис долго сидел на причале, кидая в ленивую волну камешки и наблюдая, как наливается рубиновым светом всплывающий из тумана солнечный диск. Когда за белой пеленой остался лишь крошечный краешек, Флавин швырнул в море висевший на шее амулет и загадал желание. Он и в жизни любил эффектные номера. Вода приняла его дар и тут же окрасилась пурпуром — родилось солнце!

Вечером он встретил незнакомку, оказавшуюся невестой герцога. А ночью сжимал в объятиях умащенное благовониями тело Абры, которую избегал уже больше месяца.

— Как раз сегодня я гадала на огне. — Она прижала к подушке плечи Флавина, нависая сверху, подобно сфинксу. — Огонь сказал: он вернется.

— Я всегда возвращаюсь. Ты приворожила меня, хитрейшая.

Глаза Абры зажмурились.

— Клянусь, если ты затеешь интрижку с этой белокурой куклой, я изведу её, — мечтательно промурлыкала она.

Крис резко поднялся, сбросив девушку. В её проницательности было что-то пугающее. Ведь не видит же она, в самом деле, сквозь расстояния и не умеет проникать в чужие мысли.

— Прекрати, детка. Мы не на ярмарке. Оставь свои трюки невежам. А угрозы — мужьям.

— Они умерли, Крис, — печально выдохнула Абра. До этого она утверждала, что по законам своего племени владеет сразу тремя мужчинами, словно «волами или рабами». — Жаль. Скучно жить без врагов и помех. Подумай, господин мой, все, кто мешал мне, — ушли. Для нашей любви не будет преград.

— Ну, что ж, веселись, Дочь негасимого пламени. Только не забудь, я тоже умею колдовать, — предупредил Флавин. — И, знаешь, кто у меня в союзниках? Солнце. Сегодня утром оно сказало: «Будь терпелив, она придет, Кристос.»