К десяти часам туман опустился ниже, открыв бледному солнцу верхушки Нью-Йоркских небоскребов. Теперь, если не заглядывать вниз, можно было вообразить себя на палубе парохода, плывущего среди айсбергов из стекла и бетона. Он и не смотрел вниз – плотный лысеющий господин, сидящий в инвалидном кресле среди кустов олеандра в саду пентхауза на одной из самых выдающихся крыш Манхеттена. Он вообще не открывал глаз, но мог бы без ошибок описать обстановку не только в своих владениях, но во всех направлениях вплоть до обозримых горизонтов.

Крыша тридцатиэтажного билдинга размером в большое футбольное поле имела все необходимое, что бы создавать иллюзию калифорнийской виллы на берегу океана и скрыть по возможности свое надземное положение. В саду обильно цвели кусты и карликовые деревья, среди художественного нагромождения гранитных плит лениво играли струями непринужденно-родниковые фонтанчики, на террасе верхнего этажа, оформленного в средиземноморском стиле, вился плющ и колыхались полотняные тенты, вода в причудливо изогнутом бассейне разбрасывала блики по мозаичным дорожкам, убегавшим в разные стороны. За каменными парапетами, окружающими этот рай, мог бы синеть горный пейзаж или шелестеть морской прибой. Но из рыхлого тумана хищно поднимали острые головы стеклянно-бетонные сталактиты, напоминающие о том, что не отдых и покойное забвение ожидают владельца мирных угодий, а неустанный труд и жестокая борьба. Наверняка, в мире нашлось бы не мало инвалидов, рискнувших со слезами восторга променять быт заурядного обывателя на тяготы изнурительного выживания в мире каменных джунглей и позволивших заточить себя здесь до последнего смертного часа. Но о таких сереньких бедолагах человек в инвалидном кресле у олеандрового куста если и вспоминал, то с отвращением, поскольку принадлежал к касте избранных, к породе хозяев жизни, опекаемых судьбой и могуществом собственной власти. Свой рай на крыше, ставший тюрьмой, свою немощь, ущемлявшую гордыню, он ненавидел. Ненавидел уже целых два года, с тех пор, как стал проводить здесь свое личное и рабочее время.

Шестидесятипятилетний Шон Берри – владелец влиятельной телекомпании "Аргус", начинал свой день в шесть утра и редко находил время для отдыха. Он засыпал в одиннадцать после укола болеутоляющего и на рассвете видел сны, категорически избегавшие его в молодые годы, когда он, едва коснувшись подушки, проваливался в черную, освежающую пустоту до бодрого, полного сил пробуждения. Теперь все обстояло ровно наоборот. Сновидения развлекали откровенной фривольностью и отступали неохотно. За досадным пробуждением следовало сумрачное осознание реальности и чреда неприятных обязанностей: гигиенические процедуры, проделываемые при помощи медсестры Ирмы, рекомендованный диетологом завтрак, который несмотря на все декоративные ухищрения повара, старавшегося придать скучным овощам аппетитный искус, не мог обмануть желудок; прием лекарств, удручающий своей полной безнадежностью; солнечные или кварцевые ванны, массаж во всевозможных, равно бесполезных вариациях. Все это следовало преодолеть, что бы приступить к работе, хватаясь за нее, как за спасательный круг. Раненый, но грозный лев Шон Берри, по прозвищу Кит, все ещё не решался отойти от дела, несмотря на советы врачей и аргументы здравого смысла. Его капитала хватило бы на комфортабельное существование в любой части планеты, на роскошества, безумства или святейшую благотворительность. Но вместо того, что бы подкрепляться бодростью морского бриза, очищать прокуренные легкие горным воздухом где-нибудь в заповедном уединенном поместье, наслаждаться пением птиц, стрекотом цикад у распахнутого ночного окна, тешить присмиревшую гордыню известиями об открытии приюта или больницы его имени, Кит переместился в пентхауз над офисом своей Компании и прочно обосновал здесь свое частное и общественное существование. Он дышал тоскливым и вредносным Нью-Йоркским смогом, курил, как семижильный докер, предпочитал минутам покоя под зонтиком у кромки бассейна бурные схватки с соперниками и компаньонами: Шон Берри без оглядки и сожаления отдавал последние годы жизни копанию в мусорной яме, под названием "современность".

Над головой Берри трепетал белый полотняный тент, в желтых круглоголовых хризантемах, наполняющих керамические вазоны, суетились шмели, на толстом черном стекле круглого столика лежала пачка сигарет его бесшабашной и нищей юности.

Это теперь, в изображении писак, биография паренька из южной провинции выглядела как путь миссионера – прирожденного главы "империи". Нет, он не был святошей ни в бедной юности, когда молотил кулаками на боксерском ринге, ни позже, когда с фотоаппаратом в руках охотился за "жареным" фактом, не пренебрегая самой вульгарной "уткой" и далеко не альтруизм надувал паруса пиратского брига "Аргус", устремленного к завоеваниям эфирного пространства.

Шон Берри родился с редким складом ума и мышц, обеспечивающим лидерство в любом начинании. Недюжинная воля, широта помыслов, фонтанирующая энергия и при всем этом – полное пренебрежение принципами нравственности – позволили честолюбивому парню зайти довольно далеко, не обладая ни связями, ни достойным образованием. Победителей не судят – это стало ясно ещё в школьных потасовках и до смешного прямолинейно подтверждалось изо дня в день на самых высоких уровнях политики, искусства и всех прочих видах человеческой деятельности. Чуждый состраданию Берри побеждал в схватках, выбираясь на самую верхушку общественной лестницы. Так было до того проклятого дня, когда везунчику не ухмыльнулась глумливая харя(морда?) беды.

Теперь многие из "доброжелателей" Кита задавали себе приятный вопрос как живется победителю, да и можно ли назвать таковым человека, лишенного, по существу, трети своего тела? Придирчиво следили за рейтингом "Аргуса", внимательно вглядывались в крупное, властное лицо его главы и разочарованно вздыхали: дела у Берри шли хорошо. Своим сотрудниками, въедливой общественности, объективам камер, искалеченный Кит демонстрировал улыбку, которой славился ещё на ринге, когда судья поднимал руку взмокшего чемпиона, а зал скандировал его имя. И были, да он знал это, были среди его друзей и врагов такие, кто, видя эту его улыбку, желчно цедил сквозь зубы: "Никакая холера не берет мерзавца Шона!". Они завидовали его власти, упорству, непотопляемости, его умению манипулировать людьми, и даже его инвалидному креслу. А он завидовал всякой твари, имеющей возможность двигаться.

– Смотрите, какой резвый малый! – Шон скривил мясистые влажные губы, заметив на каменных плитах пола крупного глянцевого жука, направившегося к его неподвижному ботинку. Это была молодая, жизнерадостная, активная и любопытная особь, оснащенная множеством отлично действовавших деталей лапок, усиков, крылышек. Взобравшись на гору ботинка, скрывавшего парализованную ступню, жук зашустрил к идеально отутюженной брючине стального цвета и стал подниматься вверх по жесткой "стрелки". Насекомое осмелело, чувствуя полную неподвижность человека. Шон видел, как шевелились его усики, как слаженно и ловко двигались сочленения шести быстрых конечностей, шевелились, боевито приподнимаясь, лаковые надкрылья.

"И вот я – сто килограммов мыслящего мяса, существо, способное стереть в порошок репутацию политика, спровоцировать войну, экономический кризис, гибель или процветание миллионов людей, я – не могу стряхнуть эту мразь и буду тлеть в могиле, когда сноровистый жучок обзаведется потомством в своей темной норе и будет наслаждаться жратвой, теплом, жизнью…"

Тяжелый кулак Берри опустился на колено, пресекая чужую ничтожную жизнь. Под кулаком хрустнуло, словно раздавили сухарик.

– Вот так. – Сказал Берри, отирая о пиджак руку. – Где же теперь твоя жизнь, смельчак? Где искра божьего огня, дававшая тебе право на место под солнцем? Нет, ничего уже нет. А я все ещё здесь, я буду дышать, жевать, управлять. Наслаждаться властью и поскуливанием завистников. Вот в этом и разница между Шоном Берри и всеми вами, друзья. – Смахнув с брючины расплющенный панцирь, Кит обвел торжествующим взглядом "плывущие" над городом небоскребы. С наступлением сумерек на них зажгутся огненные названия компаний, корпораций, словно клейма, нанесенные небесной дланью. Вызов и угроза "Аргусу". Ошибаетесь, парни! Не Высший покровитель, весьма сомнительного свойства, а Шон Берри будет решать ваши земные судьбы! Кит почувствовал, как дрогнул мускул на его щеке, зачастило сердце – ох, каким тяжелым оказался удар судьбы! Как не заклинай свое тщеславие, как не накачивай подгнившую самоуверенность, от очевидности не спрячешься: то, что случилось два года назад, могло случиться с кем угодно, только не с Шоном Берри. Печальная, таинственная история… Печальная!? – Сволочная! Мерзкая, грязная, вонючая! – Шон властным жестом толстых, цепких пальцев заграбастал пачку сигарет, которые специально держал на виду, что бы не дразнить желание припрятанной заначкой, не бороться с искушением сократить дозу по настоянию докторов. Не станет он плясать под их дудку, не будет лишать себя последних хиленьких удовольствий. И так уже – сокращен. До самой грудной клетки.

Пуская дым, Кит щурил прячущиеся в отечных веках выцветшие стальные глаза и который раз старался рассмотреть сквозь клубы сизого дыма то, что могло бы хоть как-то объяснить постигшую его катастрофу.

Укладывая противника на ринге, откапывая журналистскую добычу на свалке дурнопахнущих сплетен, Берри успел убедиться, что судьба обожает безжалостных и после не раз получал новое подтверждение этому. О, совсем не щепетильность и милосердие помогли ему завладеть "Аргусом" и вовсе не лирическое вдохновение привело в его объятия Джил. Кипучая мужская энергия Кита требовала выхода. Отдавая все силы Компании, он пару недель в году проводил так, что бы чертям стало тошно. Для чего, соблюдая строжайшую секретность, погружался в те топкие, гнилые глубины городского дна, где прошла его горячая юность. Уезжал в Мексику, Бразилию, Венесуэлу, куролесил в Сингапуре, Бангкоке, Лас-Вегасе, искал приключения среди гангстеров, шулеров, проституток. Крупный, мощный, красивый мерзавец, охочий до выпивки, женщин, крутых разборок в грязных притонах, умел пустить кровь, ловко "крутануть", подставить, разбить сердце и физиономию дамы. Пару раз он едва не попался в лапы закона, но сумел сохранить инкогнито. Именно здесь, в Нью-Йорка во время очередного загула он встретил Джил девятнадцатилетнюю глупышку, прибывшую из деревни на поиски розового голливудского счастья. Она была милой, свежей, невинной и чертовски жадной к радостям жизни. Убийственное, невозможное сочетание! Шон сразу понял, что может вылепить из податливого материала любую "форму женственности" проститутку, светскую даму, циничную соблазнительницу или преданную супругу. Он раздумывал, скрывая от девушки свое подлинное положение.

"Я думаю Рай – это сад на крыше! Это ой рай." – Сказала Джил, задрав голову к верхушке небоскреба. Шон прогуливал подружку в самом центре города и здание, на которое загляделась малышка украшало гигантская табло с эмблемой компании "Аргус". Джил облизывала лимонное мороженное на палочке, сладкие капли падали на её блузку. Кит слизал капли, трепеща от блаженства невинного прикосновения. Он выдавал себя за простецкого портового работягу и вынужден был торопливо спрятать лицо от проходившего мимо собственного помощника. Спрятать физиономию хищного сатира на её юной груди. Черт знает почему, но это подействовало на Кита посильнее оргий с прожжеными развратницами. Джил стала хозяйкой Рая.

Как дивно хороша была синеглазая глупышка, вознесенная в заоблачные выси богатства и власти! Женщины умеют преображаться. Им идут меха, дорогие автомобили, драгоценности, эскорт слуг, несущих чемоданы в люкс роскошного отеля, угодливость вышколенной прислуги, нега великолепных вещей, тленная роскошь цветов… Джил стала восхитительной дамой именно потому, что не переставала быть девчонкой, мечтавшей о порции лимонного мороженного и островке сада в каменных джунглях.

– Ты плохо знаешь её, папа. – Сказала Шону тринадцатилетняя Розмари дочь, которую Джил родила ему вскоре после свадьбы. – Она завистливая, жестокая, хитрая. И лживая, лживая, лживая! – Розмари гневно притопнула ногой, Шон отвесил ей звонкую пощечину. Впервые в жизни. И вскоре Розмари отправилась учиться в частный швейцарский колледж.

Она захотела стать юристом, но училась плохо – разве пыльные библиотеки для таких красоток? Что за девчонка росла у супругов Берри! Копия матери, наделенная силой и энергией отца. Наивное личико, грива каштановых волос, а тело сильное и гибкое, как у молодой пантеры. И какая удивительная свобода! Наследница империи Берри не находила нужным скрывать свои фантазии, капризы, порывы. Дерзкая, взбалмошная, требовательная, она унаследовала характер и бойцовскую хватку Шона, но тем сильнее обескураживала трогательная беззащитность, проглядывающая временами в повадках девочки, как и кроткая улыбка, перешедшая от Джил.

– Чудесная, восхитительная Розмари! Моя малышка Роз… – Шон застонал, стиснув зубы и жестом отослал прочь появившегося в стеклянных дверях дома секретаря. Не сейчас, только не сейчас! Именно теперь он подошел в размышлениях к самому главному и, возможно, на этот раз сумеет разглядеть нечто, приоткрывающее тайну.

В тот день не произошло ничего необычного, решительно ничего. Двадцатилетний юбилей Розмари – огромное событие. Утренние поздравления в Компании, обед с родителями в самом шикарном ресторане, вечерний бал в усадьбе. Позже Шон много раз изучал списки людей, окружавших вечером дочь, вглядывался в лица гостей на фотографиях и видеопленке. Ничего! Ничего. Все они до сих пор находятся под наблюдением детективов и живут припеваючи. А её нет…

…Розмари сама придумала украшение дома и сада. Наверно, несколько мрачноватое, но весьма экстравагантное. Еще бы – розовые банты и грозди пестрых шаров успели надоесть до чертиков, как и многоэтажные торты, покрытые клубничными сливками. Другое дело – чернушный эпотаж Бала монстров, провозглашенного юбиляршей. Рассматривая видеозапись в последующие дни, Шон не мог сдержать ругательства, большим знатоком которых он считался. Среди паутинообразных вуалей, свешивавшихся с потолка бального зала, окутывавших деревья и кусты парка, двигались дракулы, скелеты, покойники, черти, ведьмы. В основном, в масках и, похоже, здорово накачавшиеся спиртным или наркотой. К тому же полумрак и этот безумный, рвущий мозги грохот, называемый музыкой! Алый атлас платья Розмари вспыхивал пламенем то здесь, то там среди погребальной черноты. Ее бледное лицо с ярко очерченными карминном губами появлялось среди склабящихся челюстей, войлочных патл, костлявых дланей, трясущих перед объективом обрывками саванов. Разве кто-нибудь мог предположить, что в сутолоке дурацкой вечеринки, присутствовать на которой родителям запретила юбилярша, придется выискивать след преступника! Рано утром отсутствие Розмари обнаружила горничная. Кровать в спальне девушки была не смята, никто из прислуги не заметил ничего подозрительного. Тревогу не забили, полагая, что виновницу торжества увез очередной поклонник. Звонков и вестей от Розмари не дождались и на вторые и на третьи сутки. За дело взялась полиция. Через неделю комиссар Ромичек сидел в кабинете Берри, отчитываясь о результатах проведенного розыска. Папки, бумаги, кассеты. Много шума и минимум результата.

– Полагаю, её похитили. Действовали опытные профессионалы, возможно из бывших полицейских. Никаких улик. – Он отвел глаза, интересуясь полотном Дега, висевшим над сумрачной головой удрученного отца.

– Надо ждать, когда бандиты заявят о себе и назовут выкуп.

Прошло ещё две недели ежесекундного ожидания звонка. Тот же Ромичек вновь предстал перед потрясенными родителями.

– Они молчат. – Пророкотал Кит, не рискуя задавать вопросы.

скорбную позу. – Скорее всего, отчаянная девушка предприняла попытку освободиться и… Иной раз случаются такие дурацкие вещи… Например дело Мервил Хьюстон…

– К чертям вашу Хьюстон и ваши бредовые версии! – Резко пресек полицейского Шон, переходя от крика на свистящий шепот: – Давайте не делать поспешных выводов, милейший. И запомните – с моей дочерью не могли произойти "дурацкие вещи". – Он поднялся, завершая разговор.

– Они убили, убили ее! Я знаю. – Проговорила Джил с неожиданным злорадством. – Так и должно было произойти. Она должна была плохо кончить! Нас всех ждет расплата. – Прекрати юродствовать, стерва! – зарычал побагровевший от гнева Шон. Ох, как его бесила напускная святость Джил, твердящей о замаливании грехов! – Заткнись, если думаешь, что заслужила кару и должна приносить жертвы благодетельной судьбе! Судьба – скупая жадина. Я, я – твой благодетель! А уж коли намерена расплачиваться, то воспользуйся собственной шкурой! Удавись, удавись, к чертям собачим! Ду… ду…

Он захлебнулся воздухом, выпучил глаза и стал медленно оседать на ковер, цепляя воздух растопыренными пальцами.

Инсульт едва не убил Кита. Но он выкарабкался и был уверен, что сумеет победить немощь. Подумаешь – паралич! Пусть сдаются на его милость хлипкие доходяги и нытики, только не человек, держащий в своем кулаке Империю слухов!

Он оплатил внимание медицинских светил, а потом разогнал всех, кто призывал к смирению с очевидностью – с инвалидным креслом, клизмами, омертвелыми кишками, ногами, и тем безжизненным органом, который зачал Розмари. Он знал – однажды откроется дверь, девочка появиться и он шагнет к ней распахивая объятия. Знал твердо, но перестал говорить об этом Джил. Бедняга, вероятно, свихнулась от горя, высмеивая его надежду.

Шон отправил жену в калифорнийское имение и постарался думать о ней, как о чужом, неинтересном и безразличном человеке.

Он оборудовал роскошный пентхауз на крыше своей компании и перебрался в него жить. Он упорно оплачивал услуги детективов, продолжавших розыск дочери, сводившийся к анализу и проверке любой информации о молодых женщинах, могущих оказаться Розмари. "Она получила травму и потеряла память. Но я верну её или это буду не я".

Жизнь дала ему все, а потом отобрала, кромсая по кускам – дочь, жену, тело. Стоит ослабить хватку, и ускользнет из немощных рук последнее достояние – Империя.

– Ты никогда не окажешься на лопатках, Кит. Ты рожден победителем, шельма! – Удар кулака расплющил коробку сигарет и заставил качнуться крепенький столик из черного стекла.

– Господин Берри? – Раздался робкий голос. – Мне показалось, вы говорили по телефону. – Перед ним стоял Фил Тайлер, как всегда блистательно свежий, безукоризненный, с непременной папкой в руках и открытой улыбкой на тридцатипятилетнем лице удачливого политикана.

– Спуститесь в кабинет или поговорим здесь? Сегодня такое славное солнышко. – Он прищурился в жидких лучах, изображая удовольствие разнеженного пляжника. Костюм цвета стали с сизым отливом, рубашка моренго, жилет и галстук в тон. Косой пробор в пышных темно русых волосах, консервативно удлиненные баки, сияние идеального оскала. Именно так должен выглядеть подающий надежды сотрудник Компании, перешедший из ранга потенциального зятя в статус секретаря, помощника, чуть ли не сына.

"Мечтаешь найти меня однажды в этом кресле дохлым и вовремя перехватить бразды правления. Хороший ты парень, стервец, но мне почему-то совсем не хочется уступать место хорошим парням". – Шон молча кивнул на диван под тентом. Фил сел по-деловому корректно и положил на стол принесенную папку:

– Есть крепенький материал для дневных новостей. – Он достал стопку фотографий и выложил их веером перед шефом. – Узнаете?

– Этого мерзавца ещё не прикончили? – Шон щелчком отшвырнул цветной портрет красивого, улыбающегося пухлыми губами индуса. – Маршан Суханди молодой, но прыткий адвокатишка. Делает карьеру на трупах "акул", потроша подноготную крупных бизнесменов. Три года назад втянул нас в поганый судебный процесс по делу о клевете и подтасовке фактов. Черножопая сволочь.

– Поражаюсь вашей интуиции, шеф. – Загадочно ухмыльнулся Фил. Он взял манеру обращаться к Киту таким панибратским образом в недолгую пору романа с Розмари. Они даже были помолвлены, но незадолго до рокового дня, девушка выбрала другого, лишив тем самым бывшего жениха возможности в полную меру разделить скорбь родителей. Однако, честный Фил признался разбитому параличом Шону, что ни на минуту не переставал любить его дочь и не терял надежды на примирение. Самое же главное состояло в том, что парень, по его заверениям, до сих пор верил в возвращение Розмари!

– Вы что-то уже знаете, шеф? Действительно не в курсе?! О, тогда поздравляю! – Фил отыскал нужное фото и представил Шону.

– Ничего не мог бы придумать лучше для нашего друга Суханди! Приятно осознавать, что добрая Фея честно трудится, выполняя твои желания. – Кит с удовольствием рассматривал фотографии. – Сколько крови однако содержалось в таком дерьме! – Его загрызли, шеф. Сегодня ночью в Трансазиатском экспрессе.

– Не думал, что у Фей бывают такие клыки!

– И такое чувство юмора – мистер Суханди совершал свадебное путешествие. – Фил нарочито вздохнул. – Там есть кадры, сделанные на вокзале одним из провожающих. Он сразу же любезно предоставил их полиции, полагая, что преступник мог оказаться в толпе. Ведь молодожена убил некто из пассажиров Экспресса.

– А расследованием занялся Эркюль Пуаро. – Кит извлек из ящика стоявшей под рукой тумбы новую пачку сигарет и с наслаждением закурил, рассматривая снимки. Он получал удовольствие не только от зловещей гибели врага, но и от того, что его невеста – такая веселая и горячая, останется вдовой с наследством громкого скандала. Вон как радуется, киска, бойкая, юная, не старше Розмари. Вырядилась в желтое сари, а шампанское хлещет прямо из горлышка. Похоже, новобрачный лишился самых пылких интимных радостей.

– В Тайланд вылетели наши спецы. Дело поручено капитану Колиндзу. Ага, этот болван все охотится за серийным маньяком. Похоже, ему повезло. Здесь выстраивается забавная цепочка… Весьма, весьма забавная… – Кит наморщил лоб, припоминая сводки криминальных новостей.

– Боюсь, кому-то в самом деле может показаться интересным то, что три похожих смерти настигли ваших, я хотел сказать, наших злейших врагов, шеф.

– Бред. Да пол мира только и ждет, что бы перегрызть глотку Берри. Естественно, они сами заслуживают того же. Но это не дает права решать, что у жертв маньяка не было иных недоброжелателей, кроме меня. Банкир, актер, юрист… Все – с перекушенным горлом! Далеко не монастырская братия. Да и у меня, увы, вставная челюсть. Какие версии? – Официальных нет. Кто-то пустил утку о ревности и мести индусской пассии адвоката, спровоцированной поспешным браком Маршана Суханди с европейкой. Полагаю, этот парень не был святошей. С поезда исчезла некая дама, личность которой пока не установлена. Так что, незабвенный Пуаро прав – "ищите женщину"!

– А твое личное мнение, сынок? – Если бы мне были по зубам такие орешки, то я заведовал бы криминальной службой или Центром аномальных явлений. Еще лучше – КННТ – Комитетом наступления нового тысячелетия. Солидная нора.

– Что слышно от этих шарлатанов? Когда ожидать конец света? Приуроченные к встрече 2000 года катастрофы мы успешно миновали.

– Но подобные апокалиптические предсказания, шеф, делали мелкие аферисты и наивные жулики. Они гипнотизировали доверчивую публику нулями, отказываясь принимать во внимание, что истинное начало нового столетия и тысячелетия приходится на грядущий Новый год – то есть – 2001й. КННТ организация серьезная, не гонится за дешевыми эффектами.

– Заметил. – Со смаком сплюнул желтую слюну Шон. – По пустякам не размениваются. Научно обосновали дату и обещают большую развлекательную программу – катастрофы и бедствия в широком ассортименте. – Он хрипло расхохотался.

– Завтра Хенкинс предоставит убойный материал. У Комитетчиков появились свежие данные по поводу светопредставления, а у нас серьезные контраргументы.

– Предупреди Хенкинса, пусть копает поглубже и поаккуратней. Малейшая оплошность – и нас зароют. Они только и ждут момента зацепить меня. Я бросил вызов Директору Комитета, как ты помнишь, выпустив репортаж о теневых связях его ведомства с секретными военными разработками и о программе нагнетания кризисных настроений. После чего господин Парс Тото имел со мной серьезный разговор. Пересказывать его тебе я не стал, но поверь – после такого предупреждения соваться в дела КННТ не всякому захочется. Угрожает мне, сволочь! А у меня аж руки зачесались от нетерпения – вот кому бы я вломил прямой апперкот. Нос Шона Берри не создан для щелчков. Н-да… здесь, парень, игра суровая.

– Похоже, Парс Тото – шутить то же не любит. Серьезный господин. Сам-то он сидит тихонько. Дым пускают другие – каркают, каркают на разные чрезвычайно научные голоса. Народ дрожит, не чует даже, что от их предсказаний конца света за версту несет тухлятиной.

– Хотят переплюнуть славу милашки Ширински? Слабо. Рот Лолики – вот самый настоящий конец! Конец конца! – зашелся в беззвучном смехе Кит, заставляя дрожать и скрипеть блестящее титановое кресло.

– Наши ребята как раз сейчас снимают репортаж с выставки "Женщины и фрукты". К открытию этой уникальной экспозиции милашка приурочила заседание своего Общества жертв орального секса. Думаю, там будет забавно. Девочки обещают пооткровенничать вслед за своим лидером. Не всякой, конечно, посчастливилось перенести столь тяжкие испытания, как бедной Ло, но поделиться, думаю есть чем.

– Материал пойдет в программы Фоллера и Юлии. – Распорядился Кит. Обсосем эту темку с разных сторон. Всплакнем над участью жертв сексуальных домогательств и доставим зрителям гамму физических наслаждений от смеха до слез оргазма. Кстати, тебя Роз никогда не изводила щекоткой во время этого занятия? – Простите, господин Берри… – Фил хлопками прогнал с клумбы ворон, избегая таким образом ответа, и продолжил доклад: – Девочки Ло отправляют в Сенат ноту протеста, требуя утверждения закона о защите женщин-служащих от притязаний со стороны руководства в унизительной форме орального секса.

– Я бы вешал медаль героя всякому, у кого возникают желание использовать подобным образом этих неаппетитных шлюшек. Уж лучше воспользоваться собственным кулаком. – Кит небрежно сплюнул, давая понять, что интимные проблемы он решает подобным образом.