В кабинете, на двери которого мелом было написано «Начальник СУР. т. Ковнер А. П.», царил полумрак. Сквозь щели закрытых ставень проникали солнечные лучи, и в них танцевали пылинки. Когда глаза привыкли к полумраку, они увидели человека с наголо обритой головой, сидевшего в углу комнаты за письменным столом. К столу около телефона были прислонены костыли.

— Слушаю вас, товарищи, — сказал Ковнер глуховатым, ровным голосом.

— У нас направление… — Так вы из пограничного округа! Звонили мне от туда, звонили. Сказали, что лучших комсомольцев направили. А ну, поворотитесь-ка, как говаривал Тарас Бульба, посмотрю, что вы за орлы!

«Орлы» вытянулись по стойке «смирно»: слева Тимофей Худояш, невысокий, худощавый, похожий на подростка. Обмундирование, хоть и старенькое, стираное перестираное, ладно сидело на нем, яловые ботинки почищены, обмотки завернуты, как и положено по инструкции, «буденовку» он держал в руках. Рядом Сима.

Ростом примерно такой же, но в плечах шире и, сразу видно, физически покрепче. На нем тоже армейское обмундирование, но все чуточку с отступлением от нормы: гимнастерка заужена, на ногах хоть и потрепанные, но модные узконосые туфли, вместо обмоток- старенькие краги.

Над своими друзьями возвышался Антон Чупахин. Ему все было узко, все коротко: кисти рук далеко высовываются из рукавов, пуговицы на рубахе переставлены к самому краю.

— Добре, сынки, добре!.. Как у вас со здоровьем ребята, а?

— Какие могут быть болезни в двадцать лет! Тимофей и Антон промолчали, а Сима вдруг состроил страдальческую гримасу, схватился за живот, сказал первое, что пришло в голову:

— Подагра проклятая мучает…

— Серьезная штука. Ею в основном князья да графы страдали. А теперь, оказывается, графская болезнь на пролетариат перекинулась. Правда, она обычно в преклонных летах бывает, но у тебя, видать, особая форма.

Смуглое лицо Симы порозовело, в иссиня-черных его глазах, из-за которых он и получил прозвище Цыганка, погасли смешливые искорки.

— Так что же ты не лечишься? — улыбнулся Ковнер.

— Так война была!

— А она, ребята, и не кончилась, — сразу посерьезнел Ковнер. Давайте-ка сначала познакомимся, — и он разорвал пакет. — Я — начальник Севастопольского уголовного розыска Ковнер Алексей Павлович. Пока с вас хватит. Теперь посмотрим, кто из вас кто. Тимофей Иванович Худояш. Это вы? — взглянул он на Тиму. — Лет — двадцать, родился в Николаеве, комсомолец, служил в 41-й дивизии, в отдельном батальоне пограничной охраны, в отдельном морском отряде, в погранокруге. За участие во взятии Перекопа награжден ценным подарком Реввоенсовета. Все правильно?

— Правильно, — подтвердил Тимофей.

— Родители, родственники?

— Мать погибла в восемнадцатом, во время восстания против немцев, отец работает на судостроительном заводе, брат Федор служит на канонерской лодке, «Красный Крым». Больше никого нет.

— Говоришь, брат Федор… Федор Худояш? Встречался я с ним…

«Так вот оно что! — мелькнула догадка у Тимофея. — Значит, Ковнер тогда Федора в тыл к белым направлял…».

— Тимофей Худояш, значит, — словно что-то вспоминая, негромко проговорил Ковнер. — Слушай, а это не с тобой что-то в Одессе случилось, что-то там с трибуналом?

— Со мной.

— А ну-ка, расскажи для полной ясности.

Тимофею пришлось рассказать Ковнеру свою историю. Когда после ранения он выписался из госпиталя, по пути в свой батальон пограничной охраны зашел на Одесский привоз, чтобы обменять пайковую махорку на что-нибудь съестное. Там окликнул его довоенный товарищ, соученик по реальному училищу Жора Мичиган. Угостил хлебом, салом, порасспросил о житье-бытье, а когда узнал, что Тимофей классный пулеметчик, стал уговаривать дезертировать. Тимофей, догадавшись об истинном смысле этого предложения, согласился, успев предупредить о своем решении только одного человека — уполномоченного особого отдела ЧК военного моряка Федора Неуспокоева. Так он оказался в немецкой колонии, в которой врангелевские офицеры готовили восстание против Советской власти.

Через батрачку ему удалось сообщить командованию своего батальона о выступлении белых, но при подавлении восстания единственный человек, знавший о поручении Тимофея — военмор Неуспокоев, был убит. И, захваченный в плен вместе с восставшими, Худояш предстал перед Ревтрибуналом как дезертир и предатель. Хорошо, нашлись люди, которые разобрались во всех обстоятельствах дела.

— Вот теперь ясно… Антон Чупахин. Ну, брат, ты и вымахал! — покачал головой Ковнер.

— А чо, в батю пошел…

— Здесь указано — рабочий. Где работал? На дегтярном заводе.

— И много вас там было?

— Двое, я да батя.

— Чем же вы занимались?

— Как чем? Пни дергали, потом деготь гнали.

— Во, пролетарий! — не выдержал Сима.

— А чо! Мы даже забастовку устраивали.

— То-то я смотрю — все телеги скрипят! — поддел Сима.

— Ладно уж!.. — обиделся Антон и хотел что-то сказать, но Ковнер постучал пальцем по столу.

— Участвовал в боях с белогвардейцами в составе Усть- Днепровской флотилии?

— Да что там — участвовал: кочегарил на «Аграфене», да и все тут!..

На этот раз и Тимофей не смог сдержать улыбки: «Аграфена» — небольшой колесный пароходик, принадлежавший когда-то николаевскому купцу Шевалдину. Оказывается, и он был вооружен.

— Награжден ценным подарком Реввоенсовета…

— Точно. Это когда мы восставших кулаков тряханули. Вот он подарок-то! — вытащил Чупахин из кармана массивные серебряные часы.

— Потом был под Перекопом…

— Это вот вместе с ним, — кивнул Антон на Тимофея. — Только меня сразу же ранили, и провалялся я все время в мечети.

— Потом служба в погранотряде…

— Это уже после госпиталя, — уточнил Антон.

— Хорошо! — и Ковнер взял последнюю бумажку. — Серафим Васильевич Майданович. Белорус?

— Не знаю, товарищ начальник. Только… Зовите меня, как все — Цыганок.

— Родился в Одессе…

— Ничего подобного, — возразил Сима. — Я очаковец. Коренной. Мой предок вместе с запорожским атаманом Антоном Головатым на штурм крепости ходил, там и жить остался, — с гордостью сказал он. — А Одесса-мама оказалась для меня хуже мачехи…

— Это почему же?

— История эта, товарищ начальник, продолговатая и малость запутанная, но если позволите, я вам ее изложу…

Тимофей эту историю слышал раз десять, и в расширенном и в сокращенном варианте, в зависимости от времени и состава слушателей. Но при каждом рассказе она обрастала все новыми и новыми деталями.

«Что-то он поведает на этот раз?» — подумал Худояш.

— Как поется в народной турецкой песне, — начал Сима, — мать, отец и сын жили весело. Отец ловил неводом рыбу, мать пряла пряжу, постреленок-сынишка пропадал на море. Но, как указывается в той же песне, изменчива судьба — отец однажды не вернулся с моря… Стала работать мать, да простудилась и отдала богу душу. Пришлось сынку-постреленку наняться кухаренком на «дубок» — так у нас небольшие парусные шхуны зовут. Но чем- то он не угодил шкиперу, — продолжал Сима. — Тот его по затылку, а кухаренок шкипера — кочергой. А так как дело было в Одессе, то пришлось бывшему кухаренку добывать себе средства к существованию на Дерибасовской. Подавали негусто, а есть, как вы знаете, нужно каждый день, так что мне всегда хотелось этого вечно прекрасного хлеба. А потом нашлись люди, дали и кров и стол, да еще к своему ремеслу приучили. В общем, неудавшийся кухаренок стал обыкновенным одесским жуликом… Революцию мы уголовники, приняли по-своему: стали грабить только буржуев. А потом даже решили организовать полк чтобы пойти на фронт. И организовали, и экипировались за свой счет, да еще как! У каждого маузер, финский нож, по две бомбы, одеты все в хромовые сапоги, хромовые куртки, кожаные фуражки. Дали прощальный бал в оперном театре и под командованием Михаила Исааковича Винницкого, известного больше как Мишка Япончик, наш полк двинулся защищать революцию от гидры капитализма. Под Вопняркой мы даже выбили петлюровцев из окопов. Но потом начала бить артиллерия, подошел бронепоезд, и по рядам нашего доблестного полка пронесся клич: «Братцы, даешь Одессу-маму!» Захватили мы санитарный поезд и драпанули на юг. По пути красноармейцы нас почистили. Нашего доблестного командира Мишку Япончика расстреляли в Вознесенске. Меня, же судьба привела в чудеснейший городок — Гайворон. Ах, какой это городок! Как только будет возможность — обязательно сменю свою фамилию на Гайворонский. Это не то, что Майданович, — звучит! Мне там было неплохо, очень неплохо, но в мою деятельность вмешалась милиция. Начальник хотел припаять высшую меру социальной защиты, да нашелся хороший человек. Между прочим, он тоже все время плечо потирал, как вы свои руки.

Не только Сима, но и его товарищи заметили, что Алексей Павлович время от времени потирает кисти рук.

— Это так… От старого режима осталось, — смущенно ответил Ковнер и снова потер руки.

— У того тоже от старого режима: на заводе раздавило болванкой пальцы, а потом, в войну, осколком вот так, — показал Сима немного ниже локтя, — руку оторвало. И, понимаете, какое дело, руки нет, а раздавленные пальцы болят…

— Фантомные боли, так врачи называют это явление — сказал Ковнер. — Руки или ноги нет, а поврежденное раньше место болит.

— Понятно… Так вот этот человек — его Иваном Степановичем звали, заставил меня по-иному на жизнь взглянуть… С прошлым было покончено, решил я отдать все свои силы делу защиты Советской власти и мировой революции. Иван Степанович направил меня в Николаев к своему другу товарищу Калашникову. Только товарища Калашникова на месте не оказалось, а тут начали формировать отряд для поездки в Новороссийск, только что освобожденный от беляков. Ну и я попал в этот отряд. А там было такое, что на неделю рассказов хватит. В общем, побывал я и в Крыму, был и в партизанском отряде. Потом меня послали с донесением: в Новороссийск, где готовился десант для высадки в Крым. Я, конечно, был в десанте. После этого я с ними, — кивнул Сима на друзей, — в погранотряде служил, и вот теперь здесь…

— Ясно. Только у меня вот еще какой вопрос. Ну, примем мы вас… Вы что, считаете это своим призванием, мечтали о работе в милиции? — Ответом было молчание. — А кем вы думали быть? Ну, вот ты, Тимофей?

— Кораблестроителем, — без запинки ответил Худояш давно обдуманное решение.

— А ты, Чупахин?

— Бить гидру буржуазии до полной победы мировой революции!

— Это у нас можно делать с таким же успехом, как и в любом другом месте. А ты, Майданович?

Вообще-то Симу тянуло к машинам. Еще когда он был кухаренком на «дубке», то бегал на соседние моторные шхуны и часами наблюдал, как матросы ремонтировали двигатели. Потом бы научился бесшумно открывать любые замки, а уже на службе в погранотряде ремонтировал у всех часы, какой бы марки они ни были, да исправил в канцелярии покореженную пишущую машинку «Мерседес». Но он понимал, что сейчас говорить о своем пристрастии не время, и ответил:

— Нас, наверное, послали сюда потому, что мы здесь нужны, так что, товарищ начальник, решайте, что нам делать…

— В таком случае так и запишем: зачислить в штат, — улыбнулся Ковнер. — Только, если любите тихую жизнь, сразу скажу — берите направление обратно. Вы не будете знать ни отдыха, ни сна, вас постараются подкупить, вам будут угрожать… Да что там угрожать: несколько дней назад бандиты убили нашего сотрудника… И к самим себе нужно быть беспощадными. Мы не прощаем ошибок, а если работник нарушит дисциплину, превысит власть — по всей строгости закона. Ну, а со снабжением… Обмундирования не хватает, будете пока ходить в своем.

По лицу Симы пробежала тень: рушилась мечта о хромовых сапогах с ремешками и о кубанке с малиновым верхом.

Жить тоже негде, дадим ордер в гостиницу…

— Кормить-то будут? — не выдержал Сима.

— Кормить будут. Не очень сытно, но будут… Сейчас идите в красный уголок, минут через пятнадцать там начнется оперативное совещание.

Ребята вышли, а Ковнер привычным жестом потер запястья, пододвинул к себе лист бумаги, на котором уже было написано: «Председателю исполкома Севастопольского горсовета от начальника уголовного розыска», и продолжал писать:

«1. В уголовном розыске совершенно нет транспортных средств. Задолженность извозчикам: составляет несколько миллионов рублей, свои лошади находятся без фуража.

2. Сотрудники ведут полуголодное существование, так как главным продуктом питания является хлеб, который мы получаем нерегулярно.

3. Сотрудники не снабжены ни обмундированием, ни обувью и донашивают остатки собственного.

4. Не хватает оружия.

Исходя из вышесказанного», — и дальше пошло сплошное «Прошу»…

И знал, что ничего не получит, но писал с надеждой: а вдруг! В Крыму обстановка продолжала оставаться тревожной. На Украине урожай хороший, там теперь порядок. Как сообщают, в Поволжье тоже отойдут от прошлогоднего голода, а на Крым и в двадцать втором напасть за напастью. Весна выдалась сухая, всходы появились слабые. А тут саранча навалилась, все население было мобилизовано на борьбу с ней. Только справились с саранчой, как с Северной Таврии началось невиданное нашествие мышей. Две недели миллиарды зверьков сплошным потоком валили через Перекоп и Чонгар, их ничто не могло остановить- ни ямы, ни костры. Снова мобилизация всего населения. Собранного урожая хватит едва ли на месяц. А еще уголовники, остатки белогвардейцев, беспризорники, голод, проституция… Центральное правительство обещает оказать помощь, так ведь и там излишков нет. Нет, на помощь рассчитывать нечего. Хотя бы оружие получить да с частниками за транспорт рассчитаться…

«Пошлю завтра», — решил Ковнер, пряча бумагу в стол.