Шторм стихал. Казалось, что все шло по-прежнему, но по тому, как корабль взбирался на крутые гребни валов, а затем неторопливо съезжал вниз, как ветер, стуча брызгами о стекла ходового мостика и разбрасывая хлопья пены, вдруг неожиданно пропадал на несколько секунд, чувствовалось, что сила шторма шла на убыль.
Это понял и Василий Григорьевич Искрич, капитан парохода «Байкал». Он несколько минут смотрел с мостика за борт, а оттуда, из густой темноты, как громадные звери, поднимались тяжелые гребни волн, переваливались через фальшборт[1]Фальшборт — легкая обшивка борта судна выше палубы.
, разливались по палубе, бурля среди снастей. Нет, это уже не те волны, что всего несколько часов назад угрюмо бились в борта, выгибая шпангоуты[2]Шпангоуты — ребра судна, к которым крепится наружная обшивка.
, сминая обшивку.
Порыв ветра мазнул брызгами по лицу, забрался под реглан.
Поеживаясь от сырости, Василий Григорьевич удовлетворенно подумал:
«Стихает!.. Пожалуй, можно на курс ложиться…» — и скомандовал рулевому:
— Курс — норд!
Рулевой начал поворачивать штурвал и, когда стрелка компаса задрожала около ноля, капитан подошел к столику с разложенной штурманской картой.
Качка стала бортовой. Корабль то совсем ложился на борт и, казалось, вот-вот перевернется, то снова выпрямлялся и уверенно пробивался сквозь волны.
Капитан внимательно посмотрел на кренометр и один раз, когда размах качки был особенно велик, подумал:
«Может быть, снова встать носом к волне? Пусть море еще немного утихнет…».
Но затем успокоил себя:
«Трюмы загружены полностью — остойчивость хорошая!..»
Он еще раз взглянул на прибор, затем крепко потер рукою глубоко запавшие глаза, расправил усы и потрогал заросший седой щетиной подбородок.
«Третьи сутки!..» — подумал он и устало опустился на стул.
«Байкал» шел в последний рейс. В эту навигацию корабль выходил все положенные сроки и уже давно должен был встать на зимний ремонт, но что же сделаешь, если столько грузов нужно перевезти… Да и машины работают неплохо!
Прошлый раз капитан порта так и сказал!
— Ну, Василий Григорьевич, это последний рейс. Сходишь — и на ремонт.
И по возвращении Искрич нарочно поставил корабль в каботажной гавани, поближе к морзаводу, а там, сойдя на берег, направился к капитану порта.
— Ну, как дела? — радушно встретил тот Искрича.
— Как дела? Хорошо! Якорь-цепь не успевает ржаветь… — улыбаясь, ответил Василий Григорьевич.
— А машины как?
— Котлы пора чистить, — ответил Искрич. — Уже нормы топлива только-только хватает, и боюсь как бы за старую экономию не пришлось взяться. Да и опреснителям надо переборку сделать, трубки сменить… — добавил он.
Капитан порта помолчал, затем, подойдя к большой карте бассейна, дотронулся карандашом до самой северной точки моря.
«Порт Гремячий», — определил Искрич и подошел ближе.
— Метеорологи дали прогноз, — заговорил капитан порта, — на этой неделе ожидается похолодание, а значит, и ледостав здесь, — и он провел широкую дугу, отчеркнув северную часть бассейна. — В Гремячий надо доставить много груза. А в порту сейчас только твой «Байкал»… — повернулся он к Искричу.
«Шестьсот миль — трое суток да день погрузка… За это время лед не успеет окрепнуть… А обратно — балластом, быстрее дойду… Машины выдержат!..» — думал Василий Григорьевич и, взглянув на капитана, сказал:
— Пойду!
— Вот и хорошо! Рейс объявите скоростным?
— А как же? — даже удивился Искрич. — Всю навигацию скоростными ходили, а тут!.. — и не договорил, так как считал, что все понятно само собой, стал прощаться.
Груза было много: цемент, асбест, трубы, электросварочные аппараты, баллоны с кислородом, продукты, одежда, да мало ли еще что нужно доставить в порт, с которым скоро на шесть месяцев прекратится всякое сообщение!
Погрузкой руководил боцман Сергей Матвеевич Онищенко, и когда капитан пришел проверить крепление грузов, тот встретил его весело:
— Полный порядок! Груз укладываем так, что пусть «Байкал» хоть перевернется — ничего с места не сдвинется!
К вечеру корабль был загружен и сразу же вышел в море, а после полуночи налетел шторм. Скоро «Байкал» стал зарываться носом в волны, сбиваться с курса. Размеры качки становились угрожающими, и капитан, уменьшив ход, повернул корабль носом к волне.
Перед утром на мостик поднялся помощник, но Василий Григорьевич не ушел отдыхать. Не то, что он не доверял своему помощнику, нет, Иван Петрович Твердохлебов опытный моряк и в следующую навигацию сам, наверное, будет командовать кораблем, но просто не мог спать старый капитан, когда разъяренный океан подбрасывает тысячетонное судно, а оно, точно живое, тяжело вздыхает от каждого удара волн. Капитан стоял рядом с Твердохлебовым и смотрел, как ветер, мешая тучи с морем, гонит седые валы.
Не ушел капитан с мостика и на следующие сутки. Его невысокая плотная фигура точно приросла к палубе: седые кустистые брови еще ниже опустились над глазами, зорко оглядывающими горизонт, а на смуглых, обожженных солнцем и ветрами щеках худощавого лица засеребрилась щетина бороды. Не уходил и Твердохлебов. На все увещания капитана он молча махал рукой и только ночью, часов пять назад, согласился, наконец, спуститься в каюту.
А сейчас, когда шторм стал стихать и можно было снова идти по курсу, Василий Григорьевич сразу почувствовал, как он устал за это время, и решил разбудить помощника. Он взял в руки мегафон, чтобы вызвать боцмана, как вдруг дверь отворилась и Онищенко сам взбежал на мостик.
— Океан-то выдохся! — воскликнул он, потирая закоченевшие от ветра руки и блестя веселыми глазами, окруженными сеткой морщинок. — К обеду, пожалуй, совсем стихнет. Шли бы вы отдыхать!..
— Сейчас пойду… — устало ответил Василий Григорьевич. — Ну, как дела на корабле, как себя люди чувствуют?
— Везде полный порядок! Груз лежит хорошо. Вот только Юра Сиваков опять укачался…
— Опять укачался?.. — проговорил Искрич, и перед глазами его встала щупленькая фигура молодого матроса. В начале навигации на корабль почти половина команды пришла прямо из мореходного училища. Хлопцы оказались сметливыми, работали не хуже опытных моряков. Не отставал от других и Юра Сиваков, но качку он переносил плохо. Как ни крепился юноша, но дело кончалось тем, что он уходил в кубрик и ложился на койку.
— Золотой у нас народ! — продолжал между тем боцман. — Одна молодежь, а корабль чуть ли не на первом месте. Честное слово, можно нам опять рыбачить идти: смена хорошая есть!
Капитан промолчал, и боцман, широко улыбаясь, продолжал:
— Ей-богу, Василий Григорьевич, пойдем рыбу ловить. Поплавали мы с тобой, пора и честь знать, ведь уже на шестой десяток давно перевалило! Мы, старички, только мешать будем молодым-то!
— Ладно, вот рейс окончим, а там подумаем, — ответил Искрич, и на минуту усталое лицо его просветлело. — Сходи, пожалуйста, разбуди помощника…
Капитана и боцмана связывала давняя дружба. Они были почти ровесниками и родились в небольшом рыбачьем поселке на берегу Черного моря. В юности оба служили во флоте, затем снова возвратились к рыбной ловле. Так бы и рыбачили до глубокой старости, если бы не война. Когда немцы подошли вплотную к поселку. Василий Григорьевич, бывший в то время председателем рыбоколхоза, передал все рыбацкие суда командованию Военно-Морского флота и сам вместе с Сергеем Матвеевичем на одном из сейнеров стал выполнять незаметную, но нужную работу по перевозке военных грузов.
После гибели сейнера Искричу предложили пойти помощником капитана на корабль. А когда при налете вражеской авиации капитан был убит, Василий Григорьевич сам довел корабль в осажденный Севастополь и благополучно вернулся обратно. Так он и остался капитаном этого судна.
После войны Искрич учился и затем был назначен капитаном «Байкала». С Черным морем он согласился расстаться, но без друга плавать не захотел, и Сергей Матвеевич Онищенко был переведен на «Байкал» боцманом.
* * *
Через десять минут Твердохлебов поднялся на мостик, вместо приветствия молча кивнул головой и взглянул на компас.
— Идем своим курсом, — сказал капитан.
Тот снова молча кивнул головой.
Твердохлебов был хорошим, грамотным моряком, но отличался крайней молчаливостью. Он иногда по целым дням не произносил ни одного слова. Искрич за лето совместного плавания успел привыкнуть к этой странности своего помощника и, не обращая внимания на его молчание, стал объяснять обстановку.
— Что бы ни случилось — будите меня немедленно! — закончил он и направился к выходу. — Понимаете, немедленно! — повторил капитан уже на трапе.
Твердохлебов утвердительно кивнул головой.
Спустившись в каюту, Василий Григорьевич сразу же лег на диван, но долго не мог заснуть: нервы, возбужденные двухсуточной вахтой, не успокаивались. Наконец сознание стало мутиться, и он погрузился в глубокий сон без сновидений.
Проснулся Искрич от настойчивого стука в дверь каюты. Мгновенно вскочив, он мельком посмотрел на часы: прошло всего два часа, как он ушел с мостика.
— Что случилось? — спросил он, открывая дверь.
В коридоре стоял боцман.
— В питательные цистерны попала забортная вода, — доложил старый моряк и, как бы оправдываясь, продолжал: — Не хотел тебя будить, да…
Капитан захлопнул дверь и быстро пошел наверх.
Выйдя на палубу, Искрич быстро оглянулся. Рассветало. Тьма таяла, отодвигаясь к краю горизонта. Ветер утих. Все видимое пространство было покрыто пологими рядами валов.
«Что же могло случиться? — думал он, идя по палубе. — Неужели разошлись швы наружной обшивки?»
На мостике рядом с Твердохлебовым стоял механик и что-то горячо объяснял. Увидев капитана, он сразу замолчал, одернул китель и зачем-то сделал шаг в сторону.
— Ну, что у вас, докладывайте!
Механик снова одернул китель и начал рассказывать:
— Я заметил, что воздушные насосы опреснителя тяжело работают. Проверил — по трубам идет не пар, а забортная вода — по-видимому, лопнули трубки змеевика. Замерил соленость воды в питательной цистерне — в два с половиной раза выше положенной.
— Отключили котлы? — спросил капитан и облегченно вздохнул: обшивка корпуса не пострадала.
— Так точно! — ответил механик. — Питание котлов сразу же переключили на цистерны береговой воды.
— Второй опреснитель?
— Необходимо чистить, уже не конденсирует…
— Сколько надо на чистку?
— Дня два… не меньше.
— На сколько хватит запаса береговой воды? — спросил капитан и, взглянув на карту, мысленно проследил сотни миль гористого сурового берега с редкими поселками и факториями на побережье.
«Скоро здесь будут большие порты, а пока…» — подумал он и взглядом смерил расстояние до ближайшего порта. — Далеко!.. — вздохнул Искрич и стал слушать механика, который с минуту помолчал, подсчитывая, а затем ответил на вопрос капитана:
— Если умывальники и баню переключить на забортную воду — часов на восемнадцать, а может быть, и больше.
Искрич задумался.
— Может, все же попробуем использовать воду из питательной цистерны? — предложил механик.
«А если попробовать?» — мелькнула мысль, но Искрич тут же прогнал ее: накипь на стенках котла, плохая теплоотдача, возможен прогар, затем взрыв…
— Нет, бесцельный необдуманный риск, — спокойно ответил капитан. — Выкачать воду за борт.
— Танкер… Или буксир… — сказал все время молчавший Твердохлебов.
— Вызвать танкер или буксир? — переспросил Искрич и снова задумался. — Метеосводка есть? — вдруг спросил он.
Твердохлебов протянул бланк радиограммы. Капитан быстро пробежал глазами сводку о состоянии погоды в южной и средней части моря и несколько раз, вдумываясь в каждое слово, прочитал сводку северной части.
— Район порта Гремячий: береговой припай 7–9 сантиметров, плавающий лед 5–6 баллов, ожидается дальнейшее похолодание… — негромко, как бы про себя повторил он. — Вызвать танкер — пока он прибудет, пройдет около полутора суток. Часов семь он будет принимать воду… Да еще двое суток нам до Гремячего идти… Почти четверо суток. Пробьемся ли мы тогда сквозь льды?
Твердохлебов молчал. Молчал и механик. Капитан снова задумался.
«Хорошо было на сейнере, — вспомнил Искрич годы, когда рыбачил. — Кончилась вода — подошел к берегу, набрал из ручья или из речки и опять в море… А если… если…» — и, обернувшись к помощнику, спросил:
— Где мы сейчас?
Искрич взглянул на карту, на вершины гор, едва видимые на горизонте, потом обернулся и сказал механику:
— Сейчас же весь свой народ на ноги и принимайтесь за переборку второго опреснителя. — Когда механик ушел, он достал из шкафчика объемистый том лоции и погрузился в чтение.
Искрич долго перелистывал лоцию, иногда вчитываясь в некоторые места по несколько раз, бормотал: «Нет, не то!..» — и снова быстро переворачивал листы.
На одном месте он задержался особенно долго, а затем, отложив книгу, склонился над картой.
«Вот это вроде подходит!» — подумал он и вслух перечитал страницу лоции.
«Устье Холодной. Рельеф дна у берега является как бы подводным продолжением русла речки. Глубина у берега 9–10 футов с постепенным понижением при удалении в море. Ширина выемки не более 150 футов. В этом месте возможен подход кораблей почти к самому берегу при наличии совершенно тихой погоды. Малейшее волнение опасно, так как по краям выемки, почти до самой поверхности воды, поднимаются гряды скал…».
— Малейшее волнение опасно… По краям — гряды скал… — повторил Василий Григорьевич и продолжал, как бы думая вслух: — Пятьдесят метров ширины… Тоже риск!.. — вспомнил он разговор с механиком. — Малейшее дуновение ветерка — и корабль снесет на скалы… А впрочем — успею выскочить на безопасное место, да и нет другого выхода, только так. Только так! — и, еще раз посмотрев на карту, он крикнул рулевому:
— Курс двести семьдесят!
«Байкал», описав широкую дугу, повернулся носом к берегу. Далекие вершины гор, похожие на белые кучи облаков, приближаясь, все выше и выше поднимались над горизонтом, яснее проступая сквозь сиреневую дымку. Прибрежные вершины, разделенные широкими долинами, стали четко вырисовываться из мглы, а другие, словно отодвигаясь, оставались такими же далекими. Наконец стало видно подножье гор и около самой воды неширокую полосу еще незаснеженных деревьев.
«Почти до самого моря зима спустилась, а ведь идти еще около четырехсот миль на север», — подумал Искрич, оглядывая в бинокль берег и время от времени давая поправку рулевому. Затем он нажал кнопку — снизу донеслась частая дробь электрического звонка. Оставив Твердохлебова одного на мостике, он сошел вниз, где уже строились матросы.
— Товарищи, — сказал он, когда все выстроились, — вы все знаете, что из-за шторма вышел из строя опреснитель и мы остались почти без воды. Ждать буксира или вызвать танкер у нас нет времени: там, в Гремячем, у берегов уже лед. Единственный выход — принять воду из речки Холодной. Подход к берегу хотя и опасен, но возможен. Воду к кораблю будем доставлять в шлюпках. Здесь останутся только семь человек: я, радист, рулевой и четверо у машин. Остальным — доставлять воду. Помощнику и механику составить расписание, вахту менять через каждые два часа. Боцман, расписать людей по шлюпкам и всем выдать резиновые сапоги. Все ясно?
— Ясно! — за всех ответил боцман.
— Тогда приготовить шлюпки к спуску! — и секунду помолчав, Василий Григорьевич добавил:
— Помните, рейс у нас скоростной…
* * *
Воздух словно застыл, не ощущалось ни единого дуновения ветерка. С голубого неба, кое-где тронутого легкими мазками облаков, ярко сияло солнце, и темные тени гор ложились на воду. Широкие волны зыби, отголоски промчавшегося шторма, слегка раскачивали «Байкал», стоявший кабельтовых в четырех от берега. Василий Григорьевич с мостика внимательно наблюдал, как волны вбегают в русло реки и затем снова отходят, обнажая каменистые берега. Вот в поле зрения бинокля показалась шлюпка. Она, обождав набегавшую волну, входит в речку, и гребцы налегают на весла. Искрич поднимает бинокль выше, очерченные полукружьями, перед глазами появляются моряки, быстро наливающие ведрами воду в подошедшую шлюпку. У их ног прыгает через камни пенистый поток, даже отсюда чувствуется, как холодна эта голубоватая прозрачная вода. Кое-где на камнях что-то поблескивает.
— Льдинки!.. — говорит капитан и опускает бинокль.
Шлюпка уже подходит к кораблю. С борта в нее падают два шланга, включается мотопомпа, через минуту вода из шлюпки перекачивается в цистерну.
«Если бы не прибой, — думает капитан, — до вечера бы набрали полный запас воды. А так больше половины наливать опасно: шлюпка может перевернуться…».
Одна за другой подходят шлюпки, подвозя речную воду к кораблю. Искрич проверяет по часам во сколько оборачивается каждая. Результат малоутешительный.
«Если бы не прибой…» — думает он и снова смотрит на часы.
«Устали люди…» — подумал Василий Григорьевич и, увидев подходящую шлюпку, гребцом на которой был Твердохлебов, крикнул в мегафон:
— Выкачать воду и подойти к трапу!
Через несколько минут Твердохлебов поднялся на мостик.
— Останетесь вместо меня, — сказала он, — а я на берег съезжу, посмотрю, как там. Малейший ветерок — сразу же выбирать оба якоря и полный вперед; машины в готовности. Шлюпки потом подойдут. И вот еще что: распорядитесь, чтобы к ужину каждому по сто граммов водки…
— Здорово все замерзли! — заговорил Твердохлебов, изменяя своей обычной молчаливости. — По сто мало, надо бы по двести…
— По двести выпьют — спать захотят, а нам еще, может быть, работать до полуночи придется, — ответил капитан и сбежал по трапу.
Пустая шлюпка быстро шла к берегу. Вот гребень волны, приподняв, вынес ее в устье речки. Моряки налегли на весла, шлюпка ткнулась носом в покрытый тонким слоем льда камень. Несколько ведер одновременно опрокинулось в шлюпку, холод воды сквозь резиновые сапоги неприятно коснулся ног.
— Обождите минутку, перекур! — сказал капитан и вышел из шлюпки на берег. — Ну, как, товарищи, тяжело?
Все молчали, только Юра Сивяков по-детски шмыгнул носом.
— Ничего! — за всех ответил боцман и перегнулся назад, держась руками за поясницу. — Холодно вот только. Хоть вода в сапоги и не попадает, но от холода-то резина плохая защита…
— Да… — сказал капитан, садясь на камень и вынимая пачку папирос. — Ну, закуривайте! А ты чего не берешь? — спросил он Сивякова.
— Я, товарищ капитан, не курю.
— Бери, бери, согреешься немного!.. Верно, — продолжал капитан, — холодно. Я вот только доехал и то ноги озябли… Между прочим, вспомнился мне сейчас один случай.
Искрич замолчал, глубоко затянулся и, выпустив дым, продолжал рассказывать.
— Есть на Черном море в устье одного лимана остров. Насыпан он был еще при Суворове. Стояла там когда-то батарея, но затем орудия свезли в музей, остров зарос травой и кустами. А когда началась война и берега лимана захватили фашисты, в старинных суворовских казематах моряки устроили батарею и в течение нескольких месяцев не давали немцам покоя. Фашисты засыпали остров сотнями мин. Трава, кусты, в которых любили гнездиться фазаны, — все было сожжено, а батарея жила: крепко были построены казематы, на века. Но однажды получили с острова радиограмму: кончились снаряды. И два местных рыбака решили придти морякам на помощь. Нагрузив сейнер снарядами, они пошли к острову, однако на подходе их обнаружили немцы. Закипела вода от взрывов. Один рыбак был ранен в грудь, другой в ногу. Сейнер затонул. Но рыбаки, помогая друг другу, поплыли к острову. Ледяная вода обжигала, захватывало дыхание…
Искрич обвел глазами внимательные лица моряков и продолжал:
— Они все же добрались до острова, а снаряды, которые нужны были на батарее как воздух, лежали на дне, в трюме сейнера, от которого над водой остался только конец мачты. Рыбак, раненный в грудь, потерял сознание и метался в каменном каземате, а другой предложил доставать снаряды, вместе с моряками поплыл к погибшему сейнеру и первый нырнул в ледяную воду за снарядом…
— А потом? — спросил Юра Сивяков замолчавшего капитана.
— Потом? Оба рыбака поправились и, когда лиман замерз, вместе с моряками прорвались к своим… Как, Сергей Матвеевич, — неожиданно повернулся он к боцману, — тебя старая рана на ноге не беспокоит? — и, уже обращаясь к морякам, добавил:
— Одним из этих моряков был боцман. Это он первый нырнул за снарядами…
Все невольно повернулись к боцману.
— Кто же был другой? — спросил Юра.
— Ну, товарищи, — не отвечая на вопрос Сивякова, сказал капитан и, вставая, продолжал: — Через два часа ужин и по сто граммов к нему, а теперь за работу и помните: каждое ведро воды нам так же нужно сейчас, как тогда на батарее были нужны снаряды… — Искрич прыгнул в шлюпку. — А тебе, Сергей Матвеевич, я со следующей шлюпкой смену пришлю. Будете наблюдать за помпами, ты ведь всех постарше…
Вскоре шлюпку наполнили водой, и она отошла от берега.
— Кто же был другой рыбак? — снова спросил Сивяков.
— Другим рыбаком был наш капитан Василий Григорьевич Искрич, — помолчав, ответил боцман, степенно разглаживая усы. — Командовал тогда батареей его сын Алексей, ныне Герой Советского Союза… Ну, чего смотрите, — уже привычно окрикнул боцман, — видите — шлюпка стоит!..
Ведра замелькали быстрее.
Со следующей шлюпкой сменить боцмана пришел один из машинистов. Сергей Матвеевич с трудом разогнул онемевшую спину, поставив ведро воды на землю, и, облегченно вздохнув, хотел шагнуть в шлюпку, но взгляд его упал на Юру Сивякова. Тот поминутно шмыгал посиневшим носом и время от времени вытирал его мокрой рукавицей, с трудом вытягивая из воды обледеневшее ведро; видно было, как от усилий набухали жилы на его шее.
«Он в шторм измучился да и сейчас…» — подумал боцман и крикнул:
— Юрка, марш в шлюпку, пойдешь помпы смотреть!
— Так, товарищ боцман, капитан…
— Ты слушай, что я тебе говорю!.. А то — капитан, — грубоватым голосом, но в то же время глядя на подростка потеплевшими глазами, прикрикнул боцман и подтянул повыше сапоги. Потом он крепко потер занемевшую ногу и снова взялся за ведро.
* * *
Капитан с тревогой смотрел на быстро сгущавшиеся сумерки и, когда очертания берега стали расплывчатыми, он дал сигнал:
— Всем на корабль!
Медленно поднимались по трапу уставшие и промерзшие до костей люди. Однако после ужина, обогревшись, все повеселели. И тогда капитан сказал:
— Товарищи, воды нам еще недостаточно. Можно было бы отойти на рейд и переночевать, но нам дорога каждая минута. Льды крепнут, а Гремячему наш груз необходим. Даю вам тридцать минут отдыха. Тридцать минут! — повторил он, делая ударение на «тридцать», — и снова за работу. Механику обеспечить переносное освещение.
Темнота окончательно вошла в свои права. Редкие звезды, тускло мерцавшие сквозь сырую мглу, не могли рассеять густого, почти ощутимого мрака. Где-то внизу, угадываемое только по случайному всплеску, лежало море. Вспыхнули на мачте два прожектора — и светлая дорога связала корабль с берегом. Затем, вырывая из темноты куски палубы, зажглось несколько переносных ламп. От борта одна за другой стали отходить шлюпки. На бортах их, на веслах капли воды и кусочки намерзшего льда под лучами прожекторов вспыхивали нестерпимо ярким сиянием.
* * *
Было около полуночи, когда механик доложил, что питательные цистерны, а также все свободные емкости заполнены водой.
— На трое суток хватит, а за это время мы опреснители введем в строй.
— Хорошо! — сказал капитан и дал сигнал: «Всем на корабль!»
Моряки быстро подтянули шлюпки на шлюпбалках и установили их на киль-блоках. Раздалась команда:
— Правый якорь поднять!
Загромыхала якорь-цепь и вскоре боцман доложил:
— Правый чист!
Выбрали и левый якорь, запенилась вода за кормой. «Байкал», набирая ход, двинулся в ночную темноту. Искрич постоял немного на мостике, затем передал вахту Твердохлебову и пошел в каюту.
— Ну как, Василий Григорьевич, пойдем рыбачить? — подошел к нему в коридоре боцман.
— Нет, Сергей Матвеевич, наверное, придется нам еще поплавать. Выходит, нужны мы еще на флоте!
Друзья засмеялись, обнялись и разошлись по своим каютам отдыхать.
