Въ русской исторіи 14 лѣтъ, прошедшихъ съ 1598 по 1612 годъ, называютъ «разрухою» или «Смутнымъ временемъ». «Смятенія» русской земли или «московская трагедія», какъ писали о ней иностранцы, началась съ прекращеніемъ династіи Рюриковичей, т.-е. послѣ кончины Царя Ѳеодора Ивановича, и кончилась, когда земскіе чины, собравшіеся въ Москвѣ въ началѣ 1613 г., избрали на престолъ въ Цари Михаила Ѳеодоровича, родоначальника новой династіи Дома Романовыхъ.
Относительно причинъ, вызвавшихъ «великую разруху Московскаго государства» существуетъ много мнѣній. Историкъ С. М. Соловьевъ первой причиной смуты считаетъ плохую нравственность народа, явившуюся результатомъ столкновенія новыхъ государственныхъ началъ со старыми дружинными; а вторую причину видитъ въ развитіи казачества съ его противогосударственными стремленіями. И. Е. Забѣлинъ усматриваетъ причины смуты не въ народѣ, а въ «правительствѣ». Сирота-народъ игралъ въ дѣлѣ смуты пассивную роль и спасъ государство въ критическую минуту. Стало-быть, народъ въ смутѣ неповиненъ, а виновато было «боярство и служилый классъ». По мнѣнію же Н. И. Костомарова, высказанному въ его изслѣдованіи «Смутное время», виноваты въ смутѣ всѣ классы русскаго общества, но причины переворота надо искать не внутри, а внѣ Россіи. Указывая на постоянныя стремленія папства къ подчиненію себѣ восточной Церкви и на ловкія дѣйствія іезуитовъ въ Польшѣ и Литвѣ въ концѣ XVI вѣка, историкъ находитъ, что они и польское правительство ухватились за самозванца въ цѣляхъ политическаго ослабленія Россіи и ея подчиненія папству, и іхъ вмѣшательство придало смутѣ такой тяжелый и затяжной характеръ.
«Въ московскомъ законодательствѣ до ХѴII вѣка, — по замѣчанію В. О. Ключевскаго, — не встрѣчаемъ постановленій, которыя можно было бы признать основными законами, опредѣляющими строй и права верховной власти, основныя права и обязанности гражданъ. Формы государственнаго строя, складывавшіяся исторически, силой стихійной закономѣрности народной жизни, не успѣли наполниться надлежащимъ содержаніемъ, оказались выше наличнаго политическаго сознанія людей, въ нихъ дѣйствовавшихъ. Въ томъ и состоитъ наибольшій интересъ изучаемаго періода, чтобы слѣдить, какъ вырабатываются въ общественномъ сознаніи и вливаются въ эти формы недостававшія имъ понятія, составляющія душу политическаго порядка, какъ остовъ государства, ими оживляемый и питаемый, постепенно превращается въ государственный организмъ».
Но исторіографія наша еще не разобралась въ обстоятельствахъ Смутнаго времени настолько, чтобы точно показать, въ какой мѣрѣ неизбѣжность смуты опредѣлялась условіями внутренней жизни народа и насколько она была вызвана и поддержана случайностями и постороннимъ вліяніемъ.
Изучая европейскую смуту — французскую революцію, ясно виденъ сложный фактъ смуты, какъ неизбѣжное слѣдствіе государственнаго кризиса, къ которому Францію привелъ ея феодальный строй; смута же въ Россіи, хотя зависѣла и отъ случайныхъ обстоятельствъ, тѣмъ не менѣе «она совсѣмъ не была неожиданнымъ явленіемъ для современниковъ», говоритъ С. Ѳ. Платоновъ. Флетчеръ въ 1591 г. издалъ въ Лондонѣ книгу о Россіи, въ которой предсказывалъ вещи, казалось бы, совсѣмъ случайныя. Въ пятой главѣ онъ говоритъ: «Младшій братъ Царя (Ѳеодора Ивановича), дитя лѣтъ шести или семи, содержится въ отдаленномъ мѣстѣ отъ Москвы (т.-е. въ Угличѣ) подъ надзоромъ матери и родственниковъ изъ дома Нагихъ. Но, какъ слышно, жизнь его находится въ опасности отъ покушенія тѣхъ, которые простираютъ свои виды на престолъ въ случаѣ бездѣтной смерти Царя». Въ той же главѣ Флетчеръ замѣчаетъ, что «Царскій родъ въ Россіи, повидимому, скоро пресѣчется со смертью особъ, нынѣ живущихъ, и произойдетъ переворотъ въ русскомъ Царствѣ». Такъ образованный и наблюдательный англичанинъ до смерти царевича Дмитрія и за семь лѣтъ до прекращенія династіи видѣлъ ненормальность общественнаго быта въ Россіи; точно такъ же въ IX главѣ своей книги онъ указывалъ, что все это окончится не иначе, какъ всеобщимь возстаніемъ.
Рис.: Ѳеодоръ Іоановичъ.
Царевичъ Ѳеодоръ выросъ въ Александровской слободѣ, среди опричнины. Рано по утрамъ его отецъ, игуменъ слободского монастыря, посылалъ сына на колокольню звонить къ заутренѣ. Ѳеодоръ былъ отъ рожденія слабымъ, такъ какъ мать его Анастасія Романовна въ то время уже прихварывала и умерла въ 1560 г. Смерть Анастасіи Грозный приписывалъ огорченіямъ, какія терпѣла покойная отъ дворцовыхъ дрязгъ, и, спустя 18 лѣтъ послѣ ея смерти, спрашивалъ въ письмѣ Курбскаго: «Зачѣмъ вы разлучили меня съ моей женой? Если бы у меня не отняли юницы моей, кроновыхъ жертвъ не было бы». Умирая, Грозный призналъ Ѳеодора «смиреніемъ обложеннаго», неспособнымъ къ управленію государствомъ, и назначилъ ему въ помощь правительственную комиссію. Ѳеодора называли «освятованнымъ Царемъ», но онъ, по выраженію Н. М. Карамзина, въ келліи или пещерѣ былъ бы больше на мѣстѣ, чѣмъ на престолѣ. Вскорѣ по воцареніи Ѳеодора произошли, неизвѣстные точно, безпорядки, которые кончились ссылкой боярина Бѣльскаго и удаленіемъ младшаго сына Грознаго — Дмитрія, которому отецъ назначилъ маленькій удѣлъ, городъ Угличъ съ его уѣздомъ, туда съ матерью Маріею Нагой, который, по словамъ Буссова, однажды сдѣлалъ изъ снѣга чучела, называлъ ихъ именами знаменитыхъ бояръ и саблей сшибалъ имъ головы, почему въ Москвѣ говорили, что онъ выйдетъ въ батюшку временъ опричнины и что ему грозитъ опасность со стороны тѣхъ близкихъ людей къ ступенямъ престола, которые сами мѣтятъ сѣсть на него. По смерти Грознаго наибольшей силой пользовался родной дядя Царя Ѳеодора по матери, Никита Романовичъ Захарьинъ-Юрьевъ, который, въ 1585 г., умеръ отъ паралича, и власть перешла къ другому опекуну, шурину Царя — Борису Годунову, боровшемуся съ сильными противниками — князьями Мстиславскими и Шуйскими. Годуновъ, поддерживаемый сестрою-царицею, оттѣснилъ отъ дѣлъ своихъ соперниковъ (сославъ Шуйскихъ, а Мстиславскій былъ постриженъ) и захватилъ, по словамъ кн. Катырева-Ростовскаго, такую власть, «яко же и самому Царю во всемъ послушну ему бысть», а самъ Ѳеодоръ, какъ говоритъ Котошихинъ, предался «смиренію и молитвѣ».
По описанію пословъ Флетчера и Сапѣги, Царь Ѳеодоръ былъ низокъ ростомъ, съ опухшимъ лицомъ и нетвердой походкой и постоянно улыбался; даже сидя на престолѣ во время пріема пословъ, онъ, то любуясь своимъ скипетромъ, то смотря на державу, не переставалъ улыбаться. Шведъ Петрей тоже говоритъ, что Царь Ѳеодоръ отъ природы былъ лишенъ разсудка, часто бѣгалъ по церквамъ трезвонить въ колокола и слушать обѣдню. Близкій ко двору, вышеупомянутый кн. И. М. Катыревъ-Ростовскій такъ характеризуетъ Царя: «Благоюродивъ бысть отъ чрева матери своей и ни о чемъ попеченія имѣя, токмо о душевномъ спасеніи», а по выраженію другого современника, въ Царѣ Ѳеодорѣ мнишество было съ царствіемъ соплетено безъ раздвоенія и одно служило украшеніемъ другому.
Рис.: Борисъ Годуновъ.
Борисъ Годуновъ, окруженный царственнымъ почетомъ и роскошью, правилъ осторожно, и 14 лѣтъ царствованія Ѳеодора были истиннымъ отдыхомъ для государства. Война со Швеціею, веденная удачно, не нарушила общаго безмятежнаго настроенія. Но вдругъ, въ 1591 году, разнеслась по Москвѣ вѣсть, что 15 мая, среди бѣла дня, царевичъ Дмитрій найденъ на дворѣ своихъ углицкихъ хоромъ съ перерѣзаннымъ горломъ. Народъ, созванный набатомъ, засталъ надъ тѣломъ Царицу Марью и ея братьевъ Нагихъ. Царица била мамку царевича Василису Волохову и кричала, что убійство — дѣло дьяка Битяговскаго. Его въ это время не было во дворѣ; но онъ прибѣжалъ, услыша набатъ, и его тутъ же убили, равно его сына Данилу и племянника Никиту Качалова. Съ ними вмѣстѣ побили какихъ-то посадскихъ людей и сына мамки Волоховой Осипа. Въ Угличъ была наряжена и послана слѣдственная комиссія во главѣ съ княземъ В. И. Шуйскимъ (тайнымъ врагомъ Годунова), окольничаго Андрея Клешнина, дьяка Вылузгина и Крутицкаго митрополита Геласія. Они выяснили: 1) что царевичъ самъ себя зарѣзалъ въ припадкѣ падучей болѣзни, играя въ «тычку» (родъ свайки) вмѣстѣ со своимъ сверстникомъ, и 2) что Нагіе безъ всякаго основанія побудили народъ къ убійству невинныхъ лицъ. Это донесеніе слѣдственной комиссіи было отдано на судъ патріарха Іова, пріятеля Годунова, который за два года передъ тѣмъ содѣйствовалъ его возведенію въ патріаршій санъ. Іовъ объявилъ соборнѣ, что смерть царевича Дмитрія приключилась судомъ Божіимъ, а окончательный судъ надъ Нагими былъ переданъ въ руки свѣтской власти. Царицу Марію сослали въ монастырь на Выксу (близъ Череповца) и тамъ постригли, а братьевъ ея разослали по разнымъ городамъ; виновныхъ же угличанъ въ безпорядкѣ казнили и сослали въ Пелымъ, гдѣ изъ нихъ образовалось цѣлое поселеніе.
Протекло цѣлыхъ семь лѣтъ, и время уже стало стирать изъ памяти народа углицкое дѣло, но смерть Царя Ѳеодора заставила снова народную молву заговорить, что убійство царевича Дмитрія было совершено по порученію Бориса Годунова. Слухъ этотъ, записанный иностранцами, передавался затѣмъ, какъ неопровержимый фактъ, лѣтописцами, и въ ихъ разсказахъ нѣтъ противорѣчій, каковыми полно слѣдственное дѣло углицкой комиссіи. Дѣйствительно, нельзя предположить, чтобы это убійство было совершено чьей-либо услужливой рукой, которая желала совершить угодное Борису, предугадывая его помыслы, для обезпеченія положенія своей партіи, бывшей въ клевретахъ Годунова.
Въ сказаніи, вошедшемъ въ общій лѣтописный сводъ, разсказывается, что Борисъ сначала пробовалъ отравить Дмитрія, но Богъ не допустилъ яду подѣйствовать; тогда онъ сталъ искать чрезъ пріятеля своего Клешнина, всѣмъ обязаннаго Борису, людей, которые согласились бы убить царевича. Это сдѣлать предложили Чепчугову и Загряжскому, но они отказались; согласился одинъ Битяговскій. Самое убійство произошло такъ: когда сообщница Битяговскаго, мамка Волохова, вывела царевича гулять на крыльцо, убійца Волоховъ подошелъ къ нему и спросилъ: «Это у тебя, государь, новое ожерельице?» — «Нѣтъ, старое», отвѣтилъ ребенокъ и, чтобы показать ожерелье, поднялъ голову. Въ этотъ моментъ Волоховъ полоснулъ ножомъ по горлу царевича, но «не захватилъ ему гортани». Кормилица Жданова, находившаяся тутъ, бросилась защитить ребенка, но Битяговскій и Качаловъ ее избили, а затѣмъ зарѣзали ребенка.
Рис.: Василій Шуйскій.
Историки Щербатовъ и Карамзинъ стоятъ на сторонѣ сказаниій, но послѣ смерти Царя Ѳеодора подозрительная народная молва обвиняла еще Бориса въ отравленіи Царя Ѳеодора и его дочери Ѳеодосіи. Но для виновности Бориса 1) необходимо доказать въ дѣлѣ убійства Дмитрія невозможность самоубійства, стало-быть, подложность слѣдственнаго дѣла; 2) если бы даже была доказана невозможность самоубійства, то надо доказать, что убійство было своевременно, т.-е. въ 1591 г. было возможно предвидѣть бездѣтную смерть Ѳеодора и связывать съ нею расчеты, и 3) если такіе расчеты и были возможны, то одинъ ли Годуновъ могъ ихъ тогда имѣть? «До тѣхъ поръ, пока эти вопросы не будутъ разрѣшены справедливо, — замѣчаетъ С. Ѳ. Платоновъ, — Борисъ является не обвиняемымъ, а лишь подозрѣваемымъ: противъ него мало уликъ и вмѣстѣ съ тѣмъ есть обстоятельства, говорящія въ пользу этой умной и симпатичной личности».
Послѣ смерти Царя Ѳеодора, не указавшаго себѣ преемника, Москва присягнула его женѣ Иринѣ Ѳеодоровнѣ, но она отказалась отъ царства и уѣхала въ Новодѣвичій монастырь, гдѣ постриглась подъ именемъ Александры. Борисъ Годуновъ послѣдовалъ за сестрой и поселился въ монастырѣ, а царствомъ отъ имени царицы остались править патріархъ и бояре; послѣдніе задумали, какъ говоритъ преданіе, сдѣлать боярскую думу временнымъ правительствомъ и дьяка Щелкалова выслали на площадь къ народу, который предлагалъ присягнуть боярамъ. Но изъ народа раздались крики: «Да здравствуетъ Борисъ Ѳеодоровичъ!» Послѣ этого патріархъ съ народомъ отправился въ Новодѣвичій монастырь и предложилъ Борису престолъ. Годуновъ отказался, говоря, что надо прежде успокоить душу Ѳеодора. Тогда рѣшено было подождать 40 дней, пока соберутся въ Москву земскіе люди для царскаго избранія. По всѣмъ частямъ Москвы и провинціальнымъ городамъ разосланы были люди и даже монахи, научавшіе народъ звать Бориса «всѣмъ міромъ» на царство. Подъ страхомъ штрафа, полиція въ Москвѣ сгоняла народъ къ монастырю бить челомъ у царицы-монахини ея брата на царство. Когда царица подходила къ окну кельи, народъ, по данному знаку, падалъ ницъ, при чемъ не успѣвшихъ этого сдѣлать пристава кнутами и пинками заставляли кланяться. Отъ неистоваго крика багровѣли лица. Царица, умиленная такимъ зрѣлищемъ, наконецъ, согласилась благословить своего брата на царство.
Бояре при выборномъ царѣ не хотѣли удовольствоваться однимъ обычаемъ, на основаніи котораго держалось ихъ политическое значеніе при прежней династіи. Они ожидали ограниченія власти Бориса, «чтобы онъ государству по предписанной грамотѣ крестъ цѣловалъ», какъ гласило современное свидѣтельство, сохранившееся въ бумагахъ историка XVIII вѣка — Татищева. Борисъ отлично понималъ молчаливое ожиданіе бояръ и тоже молчалъ, отказываясь отъ власти, будучи увѣренъ, что его земскій соборъ изберетъ безъ всякихъ условій. Тогда онъ сдѣлалъ огромную ошибку, за которую со всей своей семьей поплатился, такъ какъ ему слѣдовало именно держаться за свое значеніе земскаго избранника, а онъ старался прилѣпиться къ старой династіи, вымышляя съ патріархомъ Іовомъ различныя завѣщательныя распоряженія, о которыхъ соборное опредѣленіе увѣряетъ даже, что Грозный, поручая Борису сына Ѳеодора, сказалъ: «по его преставленіи тебѣ приказываю и царствіе сіе».
Въ февралѣ 1598 г. съѣхались земскіе изъ городовъ, всего не болѣе 50 человѣкъ, а москвичей было болѣе 400 лицъ, и открылся соборъ, въ которомъ духовныхъ лицъ было до 100, бояръ до 15, придворныхъ и тяглыхъ людей (но не крестьянъ) до 50 человѣкъ. 17 февраля соборъ избралъ царемъ Бориса, котораго предложилъ самъ патріархъ. Три дня служили молебны, чтобы Богъ помогъ смягчить сердце Годунова, а 20 февраля опять пошли просить Бориса на царство, но онъ снова отказался. Тогда 21 числа патріархъ, взявъ чудотворную икону Божіей Матери и при несмѣтномъ стеченіи народа, отправился съ крестнымъ ходомъ въ Новодѣвичій монастырь, гдѣ, совершивъ литургію, патріархъ съ боярствомъ вошелъ въ келлію Ирины и началъ находившагося тамъ Бориса уговаривать, при чемъ сказалъ, что если онъ откажется, то его отлучитъ отъ Церкви, а стоявшій народъ въ монастырской оградѣ и за стѣнами монастыря крикомъ просилъ Бориса сѣсть на престолъ, и «пронырь лукавый» далъ свое согласіе, перехитривъ самого себя, такъ какъ ему «слѣдовало земскій соборъ изъ случайнаго должностного собранія, говоритъ В. Ключевскій, превратить въ постоянное народное представительство, идея котораго уже бродила въ московскихъ умахъ при Грозномъ и созыва котораго требовалъ самъ Борисъ».
Бояре, увидавшіе, что Годуновъ желаетъ править такъ же самовластно, какъ правилъ Иванъ Грозный, рѣшились дѣйствовать противъ него тайно, и современники объясняютъ несчастіе Бориса негодованіемъ чиноначальниковъ всей земли Русской, отъ которыхъ много напастныхъ золъ на него возстало. Борисъ, для огражденія себя отъ козней бояръ, поощрялъ боярскихъ холоповъ къ доносамъ и клеветѣ. «Ни при одномъ государѣ такихъ бѣдъ не бывало», говорили современники, такъ какъ доносы сопровождались опалами и казнями. Такъ, Борисъ по доносу подвергъ тѣлесному наказанію Богдана Бѣльскаго и заключилъ его въ темницу. Съ особымъ озлобленіемъ отнесся Борисъ къ дому Романовыхъ, предокъ которыхъ, по преданію, выѣхалъ въ XIV вѣкѣ изъ «Пруссъ». Его потомки были впослѣдствіи извѣстны подъ фамиліями Кошкиныхъ, Захарьиныхъ и, съ половины XVI вѣка, Романовыхъ (отъ имени Романа Юрьевича Захарьина). Дочь этого Романа Юрьевича, въ 1547 году вышла замужъ за Ивана Грознаго, и такимъ образомъ Романовы стали въ родствѣ съ царемъ. Братъ царицы оставилъ по себѣ добрую память въ народѣ, его имя сохранила даже былина, представивъ въ пѣсняхъ о Грозномъ добрымъ посредникомъ между народомъ и Царемъ. Въ моментъ кончины Царя Ѳеодора было нѣсколько Романовыхъ, сыновей Никиты Юрьевича Романова, и всѣ братья эти были тогда извѣстны подъ именемъ Никитичей. Изъ нихъ самымъ выдающимся слылъ Ѳеодоръ Никитичъ Романовъ, которому передъ смертью будто бы Царь Ѳеодоръ готовъ былъ передать свой престолъ. Вотъ въ этихъ-то двоюродныхъ братьяхъ Царя Ѳеодора видѣлъ Борисъ своихъ соперниковъ.
Всѣ сыновья Никиты Романовича, по ложному доносу холопа, были обвинены въ намѣреніи извести царя волшебствомъ и отправлены Годуновымъ въ заточеніе. Его не пережили Александръ, Василій и Михаилъ Никитичи. По сказанію лѣтописей, Александръ былъ удавленъ у Бѣлаго моря; Василій и Иванъ были сосланы въ Пелымъ, гдѣ первый умеръ отъ дурного обращенія съ нимъ приставовъ. Михаилъ Никитичъ, богатырь тѣломъ, закованный въ цѣпи въ 3 пуда 10 фунтовъ, содержался въ подземной тюрьмѣ, въ Ныробской волости, близъ Чердыни, гдѣ мѣстные крестьяне сохраняютъ часть его оковъ въ выстроенномъ храмѣ и чтутъ его за святого. Ѳеодора же насильно постригли въ монахи, подъ именемъ Филарета, въ Сійскомъ монастырѣ, а жену его Ксенію разлучили съ дѣтьми, мужемъ и сослали въ Новгородскій уѣздъ, Обонежской пятины, на Онежское озеро. Сына ихъ Михаила, которому шелъ шестой годъ, отправили на Бѣлоозеро съ опальными тетками: княгинею Марѳою Никитичною Черкасскою, Анастасіей Никитичной (тогда еще дѣвицею) и женой Александра Никитича Ульяной Семеновной (рожденной Погожевой). Среди этого родственнаго кружка маленькій Михаилъ, будущій государь Россіи, и его сестрица Татьяна Ѳеодоровна (8-ми лѣтъ) терпѣли на Бѣлоозерѣ тяжкую нужду и росли при очень суровыхъ условіяхъ. Достовѣрно извѣстно, что пристава, смотрѣвшіе за содержаніемъ опальныхъ, часто отказывали имъ даже въ молокѣ и яйцахъ для ихъ стола, а заботливыя тетки Михаила Ѳеодоровича иногда не могли допроситься и куска холста, необходимаго для бѣлья дѣтямъ, ввѣреннымъ ихъ попеченію.
Рис.: Патріархъ Филаретъ, отецъ Міхаила Ѳеодоровича.
Такимъ образомъ боярская знать скрылась по подворьямъ и дальнимъ тюрьмамъ, а обезумѣвшій Борисъ разослалъ всюду особую молитву, которую во всѣхъ домахъ должны были читать за трапезой при заздравной чашѣ за царя и его семейство. Самъ же Годуновъ укрылся во дворцѣ, не выходилъ принимать челобитныхъ, какъ то дѣлали прежде цари, — словомъ, показалъ, что всѣхъ боится. Въ 1604 г. разнеслась по Москвѣ вѣсть, что агенты Годунова въ Угличѣ зарѣзали подставного ребенка, а настоящій царевичъ живъ и идетъ изъ Литвы добывать свой престолъ.
Борисъ, услыша о появленіи Лжедмитрія, прямо сказалъ боярамъ, что это ихъ рукъ дѣло. Личность самозванца до сихъ поръ остается загадочной. По мнѣнію, идущему отъ самого Бориса, это былъ сынъ галицкаго мелкаго дворянина Юрій Отрепьевъ, въ иночествѣ Григорій, который служилъ въ Москвѣ холопомъ у бояръ Романовыхъ и у князя Черкасскаго, затѣмъ сдѣлался монахомъ и за книжность и составленіе похвалы московскимъ чудотворцамъ взятъ былъ къ патріарху въ книгописцы и тутъ съ чего-то сталъ говорить, что онъ будетъ царемъ въ Москвѣ. Ему предстояло заточеніе, но какіе-то сильные люди укрыли его, и онъ бѣжалъ въ Литву въ то самое время, когда гнѣвъ Бориса обрушился на романовскій кружокъ. Большинство историковъ въ Лжедмитріи признаютъ Отрепьева. Н. И. Костомаровъ говоритъ, что ничего не знаетъ объ его личности, а В. С. Иконниковъ и графъ С. Д. Шереметевъ видятъ въ немъ настоящаго царевича. Несомнѣнно одно, что Отрепьевъ участвовалъ въ замыслѣ бояръ, такъ какъ есть извѣстіе, что онъ пріѣхалъ въ Москву вмѣстѣ съ Лжедмитріемъ, а потомъ былъ сосланъ имъ за пьянство. Въ Литвѣ Лжедмитрій во время болѣзни, находясь слугою у русскаго ополячившагося князя Адама Вишневецкаго, открылъ свое царское происхожденіе. Первые, пустившіе въ ходъ самозванца, въ польскомъ обществѣ, были Вишневецкіе и Мнишекъ. Какъ только онъ основался у Мнишковъ въ ихъ Самборѣ, въ Галиціи, около него явились францисканцы, которые овладѣли его умомъ и склонили въ латинство; іезуиты продолжали ихъ дѣло, а ловкая панна Марина Мнишекъ завладѣла сердцемъ юнаго царевича. Король польскій Сигизмундъ III, фанатическій ученикъ іезуитовъ, подавлявшихъ тогда православіе въ западной Россіи, поддержалъ Лжедмитрія деньгами и разрѣшилъ ему набрать войско.
Такимъ образомъ Лжедмитрій явился въ Московское государство сильнымъ искателемъ престола; ему предались не только казаки, но цѣлые города. Вотъ почему давались легко побѣды самозванцу надъ царскими войсками. Борисъ Годуновъ, потрясенный волненіемъ, внезапно умеръ 13 апрѣля 1605, года; войско и народъ Москвы присягнули 16-лѣтнему сыну его Ѳеодору, который, видя, что князья Шуйскій и Мстиславскій не предпринимали рѣшительныхъ дѣйствій противъ сидѣвшаго въ Путивлѣ самозванца, послалъ Басманова, но онъ со всѣмъ войскомъ перешелъ на его сторону, и всѣ высшіе бояре признали Лжедмитрія настоящимъ царемъ.
1 іюня 1605 г. явились въ Москву отъ Самозванца Плещеевъ и Пушкинъ и читали въ одной изъ слободокъ грамоту, адресованную москвичамъ, въ которой описывались спасеніе царевича и его военные успѣхи. Въ концѣ грамоты обѣщались народу всевозможныя льготы. Плещеева и Пушкина народъ повелъ на Красную площадь, гдѣ снова читали грамоту. Народъ, не зная чему вѣрить, рѣшилъ спросить Василія Шуйскаго, который совершенно отрекся отъ своихъ прежнихъ показаній и увѣрилъ, что царевичъ былъ спасенъ, а убитъ поповскій сынъ. Послѣ этого чернь бросилась въ Кремль, схватила царя Ѳеодора съ матерью и сестрой и перевела ихъ въ прежній Борисовъ боярскій домъ, а затѣмъ стала грабить иноземцевъ, «пріятелей Борисовыхъ». Вскорѣ пріѣхали въ Москву отъ самозванца князья Василій Голицынъ и Масальскій; они сослали патріарха Іова въ Старицу, убили царя Ѳеодора и его мать, а родню подвергли ссылкѣ и заточенію.
20 іюня 1605 г. Дмитрій торжественно въѣхалъ въ Москву, при чемъ народъ въ своемъ увлеченіи не замѣчалъ, что мнимаго государя окружали поляки, а позади шли русскіе бояре; что на Красной площади церковное пѣніе заглушали трубы и литавры, когда Дмитрій прикладывался къ иконамъ на Лобномъ мѣстѣ, а въ Успенскомъ соборѣ его привѣтствовалъ рѣчью католическій монахъ-іезуитъ. Черезъ четыре дня былъ поставленъ новый патріархъ, грекъ Игнатій, одинъ изъ первыхъ признавшій самозванца. Затѣмъ возвращены были изъ ссылки Нагіе и Романовы, а старшій изъ нихъ, Филаретъ, сдѣланъ митрополитомъ ростовскимъ. За матерью Дмитрія — инокиней Марѳой Нагой, ѣздилъ князь М. В. Скопинъ-Шуйскій; въ іюлѣ ее привезли въ Москву, и она трогательно признала самозванца за сына. Новый государь каждый день бывалъ въ боярской думѣ и легко разрѣшалъ самые трудные вопросы, самъ обучалъ ратныхъ людей. Не спалъ послѣ обѣда, а запросто вмѣсто того бродилъ по Москвѣ, заходя въ лавки торговыхъ людей; одѣвался по-польски самъ, а равно также одѣлъ свою стражу. Словомъ, не признавалъ этикета, «чина», подобающаго царскому сану. Преданный его слуга П. Ѳ. Басмановъ признавался иностранцамъ, что царь — не сынъ Ивана Грознаго, но его признаютъ царемъ потому, что ему присягали, и лучшаго царя теперь и не найти. Дѣло князей Шуйскихъ, распространявшихъ слухи объ его самозванствѣ, онъ отдалъ на судъ всей земли и созвалъ земскій соборъ, приблизившійся къ типу народно-представительнаго, съ выборными отъ всѣхъ сословій. Приговоренныхъ къ смертной казни Шуйскихъ онъ послалъ въ ссылку и вскорѣ им возвратилъ боярство и простилъ. Это обстоятельство свидѣтельствуетъ, насколько Лжедмитрій считалъ себя «прирожденнымъ» царевичемъ.
Рис.: Подпісь Дмитрія самозванца.
Знакомясь съ личностью новаго царя, москвичи находили его образованнымъ, а поляки считали невѣжественнымъ, такъ какъ онъ плохо владѣлъ польскимъ языкомъ, еще хуже латинскимъ, писалъ «in perator» вмѣсто «imperator». Собою самозванецъ былъ некрасивъ: разной длины руки, большая бородавка на лицѣ, волосы рыжеватые, торчкомъ, лишенная таліи фигура, при небольшомъ ростѣ совсѣмъ не отражала его богато одаренной духовной природы. Онъ развивалъ широкіе политическіе планы, хлопоталъ поднять противъ турокъ и татаръ всѣ католическія державы во главѣ съ Россіей. Онъ ставилъ на видъ своимъ совѣтникамъ въ думѣ, что они ничего не видали, ничему не учились и что имъ нужно съездить за границу. Своими привычками, особенно небрежнымъ отношеніемъ ко всякимъ обрядамъ, Лжедмитрій возбуждалъ у москвичей массу нареканій. Такъ, Марина Мнишекъ, оставаясь католичкой, была вѣнчана въ Успенскомъ соборѣ подъ праздникъ святителя Николая (8 мая), что возмутило недопущенный въ Кремль народъ, равно и свадебный пиръ подъ этотъ праздникъ былъ предметомъ пересудовъ москвичей. Противъ самозванца стали дѣйствовать двое — князь В. И. Шуйскій и казанскій митрополитъ Гермогенъ, которому Лжедмитрій оказалъ свое благоволепіе, вызвавъ его въ Москву и назначивъ членомъ учрежденнаго, по польскому образцу, сената. Гермогенъ началъ съ того, что открыто заявилъ о необходімости невѣстѣ Дмитрія прінять православіе, иначе бракъ его съ нею будетъ незаконнымъ. Требованіе Гермогена не было исполнено, и онъ самозванцемъ былъ высланъ изъ Москвы въ Казань. Весною 1606 г. В. П. Шуйскій съ кн. Голицынымъ стали дѣйствовать, при чемъ на собраніи заговорщиковъ кн. Шуйскій, наканунѣ возстанія, заявилъ, что призналъ Лжедмитрія для того, чтобы избавиться отъ Годунова. Привлеченныя на сторону бунтовщиковъ войска, въ ночь съ 10 на 17 мая, были введены въ Москву, и бунтъ былъ поднятъ рано утромъ, якобы за царя противъ поляковъ. Народъ шелъ въ Кремль съ криками: «поляки бъютъ бояръ и государя». Цѣль заговорщиковъ была окружить будто бы для защиты самозванца и убить его. Во время этого бунта былъ свергнутъ патріархъ Игнатій и убито отъ 2000 до 3000 русскихъ и поляковъ. Такимъ образомъ, по словамъ Костомарова, «Дмитрий уничтожилъ Годуновыхъ и самъ исчезъ, какъ призракъ», сдѣлавшись «разстригой», «еретиком» и «польскимъ свистуномъ». На престолъ вступилъ царь-заговорщикъ В. И. Шуйскій.