Закат Раздрая. Даниил Московский

Брацио Сергей

Поэтическое воспоминание о первом Московском князе — Данииле Александровиче: «Данило Александровичь Московьскiй, внук Ярославль, правнук Всеволожъ, праправнук Юрья Долгорукаго, препраправнукъ Владимера Маномаха, пращуръ Всеволожъ, прапращуръ Ярославль, препрапращур великого Владимера». Из Патриаршей или Никоновской летописи.

 

Даниил Московский (1261–1303)

«Данило Александровичь Московьскiй , внук Ярославль, правнук Всеволожъ, праправнук Юрья Долгорукаго, препраправнукъ Владимера Маномаха, пращуръ Всеволожъ, прапращуръ Ярославль, препрапращур великого Владимера».

Из Патриаршей или Никоновской летописи.

«Дании́л Алекса́ндрович (1261 — 5 марта 1303, Москва) — младший сын Александра Невского, первый удельный князь Московский (с 1263, фактически с 1277); родоначальник московской линии Рюриковичей: московских князей и царей».

Википедия.

Звенит морозом воздух чистый, Подошва давит хрусткий снег, Снегирь, талантливым артистом На фоне баров и аптек, Богатством рудного кафтана, Склевав рябину, бусит пьяно. Сверкают маковки соборов В обилье Солнца красоты — Благочестивы, золоты В условьях древнего декора, Где хворь Раздрая исцеля, Красуясь стенами Кремля, Живет История родная — Чудесных знаний кладовая. Начхав на спесь столичных снобов, Студентка мчится сквозь мороз. На фоне дальних небоскрёбов На щёчках розы. Повелось Так, что присутствие былого Сокрыто тем, что в мире ново: Под мышкой клатч, в руках смартфон, А под ногами заснежён Московских улочек секрет. И вдруг, сей град переодет: Сменился сумерками день, Луна над речкой набекрень. Вместо асфальта змейкой ловко Петляет старая грунтовка. Вместо престижных иномарок — Кобылка тащится. Неярок Пейзаж, лишь освещают трошки Избёнок маленьких окошки.

 

Вокняжение

У Невского четыре сына. Василий 1 — старший. Только князь За непокорность и строптивость Лишил наследства. Осеклась Юдоль, и волею небес Он с летописных глав исчез. Остался Дмитрий 2 , и морока Руси — Андрей 3 . Им разделил уделы Северо-Востока отец, а младший — Даниил Пока лишь дремлет в люльке чутко Еще немолвящий малютка. Почил Великий Александр… Два года справил Даниил. Судьбы нагаданный меандр Рисует дым паникадил. Что впереди? Бои кровавы! Ну, а пока в тени дубравы, Под зорким оком тучной няни, Внимает сказки о Бояне.
Князья собрались на советы, Чтоб разделить родные пяди. Кто в княжеский кафтан одетый На стол Владимирский присядет? Кого накормит Кострома? Кому меха да терема? Кому дружины удалы? Переяславские валы? Все разделили. Начат пир!.. Но прерван звонкий крик веселья, Сошел на нет кутёж удельный, Смолкает глас задорных лир. Едва хождению нау́чен, С прозваньем Столпника 4 созвучен, Из тени няниных полатей, Идет малыш к дядья́м и братьям. «Да что ж мы, право, Даниил!», — Воскликнул Ярослав Тверской 5 , — «В запале княжеских мерил Забылись, хищные казной, Чуть не оставив безземельным Тебя, расслабившись весельем!». Мальчишка улыбнулся дяди, На остальных почти не глядя, На лавку Ярослава влез, И как заправский Геркулес, Злащённый кубок поднимает, Берёт краюху каравая, Ломает ровно пополам… Но сил не дал Бог — по щекам слезинки ручеёк протёк. Малыш заплакал. Наутёк Хотел сбежать, но груз тяжёл, И княжич грохнулся на по́л. Загоготали дядьки, братья, Лишь Ярослав мальца в объятья С сырого пола поднял споро: «Ну, княжич, где же нам престола Тебе достойного найти? Какие есть к тому пути?». Здесь шутки прекратились мигом. Князья задумались всерьёз. Ведь под ордынским тяжким игом Не избежать мальчишке слёз. И, что теперь греха таить, Князья горды, скупы, умелы — Все Александровы уделы Расшила их корысти нить. С малы́м делиться неохота… Вдруг, кто-то вспомнил про болота На западе верстах в двухстах, Где в покосившихся крестах Разор набегов терпит с грустью, Влачит пропащим захолустьем Судьбины горестный вердикт — Невзрачен город, невелик — В косых клетя́х домов и бань Москвы забытой глухомань! Не будет княжич без наследства. Пускай схитрили с малолетством Дядья́ и братья, Даниил Вальяжно меж родни бродил: Пусть на щеках от плача вязь — Не княжич 6 шествует, а князь!
Под злобный визг ордынской плети, В междоусобном лихолетье Взрослел Данил. От прей устав, Почил и дядя Ярослав — Учитель строгий, своенравный, Плативший дань в Сарай исправно, Мечтавший снять с Руси ярмо, Но не добившись ничего. В Твери взрослел московский князь, Теперь в удел душа рвалась! Освободившись, Даниил Вздохнул вольготно, и главу, На образа перекрестив, Поспешно выехал в Москву. Ох!.. Не стоглавым золоченьем, И не преградой крепостной, Не бурной радостью весенней — Москва встречала тишиной. В клубах тумана, как спросонок, На яре ряд косых избёнок, Сорняк околицу оплёл, Упавший, сгнивший частокол, Пустых амбаров развалюхи, Беззвучный плач седой старухи На тризне в кривобокой церкви. И лица будто бы померкли. Дружина спрыгнула с коней, И к двери плохоньких палат Стремится. Пусть и небогат Приём, но юность веселей На жизнь тяжёлую глядит. Раскинув строй ушат, корыт, Двери коснулись — пополам Она сломалась, и к ногам Трухой осыпалась кастно́й. Гордись же, князь, своей Москвой! Внутри такой же крах, упадок, Негде присесть — сам воздух гадок — Негде склониться до низов Пред ликом строгих образов. Дружине негде есть и спать: Направо бор, налево гать — Наследства княжеского гнёт. Да, видит око — зуб неймёт. «Где ж жили низкие тиу́ны 7 , Что здесь устроили развал?..», — Сквозь слез преграду в очах юных Князь на убожество взирал.
Вокруг уроны колоссальны. Со вздохом мрачный Даниил Сквозь темень брошенной мотальни На воздух вышел. Окропил Себя водой из быстрой речки, Мостка прогнившие дощечки, Стопы направили чрез ил. А впереди холма махина. Усталый шаг наверх нескор, Где хвойный вековечный бор — Символ московского зачина. Старушка — в чём жива душа? — С плетённым коробом из ивы, На Боровицкий холм, дыша Тяжёлым веяньем, с нажимом На посох в шаге опершись, Хромая, устремлялась в высь. Помог старушке Даниил, На плечи короб перебросив, Под тяжкой ношей на вопросы Решился юный паладин. «За что такую тяжесть, мать, Тебе таскать рабу под стать? В чем надобность такое бремя В сосняк пустынный поднимать? В чем твой сизифов труд? Поведай!». И потекла у них беседа… «Ношу я камни на вершину Без малого уж сорок лет, И по шажочку, по аршину Справляю матери завет. До этого она таскала, Но от поганого кинжала Ушла. Теперь досталось мне, Влачить каменья на спине. До матери, наперекор Судьбе, согнувшись пополам, Носила бабка в этот бор Булыги, чтобы ставить храм». «Куда? Зачем?..», — не понял князь Планид трех поколений связь.
«Однажды юная девица Блуждала в красочном бору. Высо́ка, статна, краснолица От хладных ветров поутру. Вдруг в самой чаще на холме, Стоит при старенькой суме, Вдали от деревень околиц, Бука́л 8 — отшельник, богомолец. До пят седая борода, Мешком промокшая хламида, И можно видеть без труда, Что жизнь его почти прожита… „Гроза начнется, но сначала“, — Отшельник говорил с одышкой, — „Прими в наследство от Букала Из липы старую кубышку“. Девица чрез земной поклон Благодарить хотела деда, Но он ушёл, того не ведав, В благие мысли погружён. А что в кубышке? Береста! На ней пророчество Букала Трясущимся от лет писалом Вчертили старые перста: „Когда на хо́лме Боровицком Воздвигнут храмовые стены, Начнет фортуна торопиться Стараньем необыкновенным Руси унынье всколыхнуть, К единству начиная путь. Шлях к счастью долог и тяжёл. В трудах и битвах став сильнее, Великокняжеский престол, Прервав нападки лиходеев, В Москву придёт, и обречён Переродиться в царский трон! И звучный русских градов зов, Что возлегли вокруг столицы, Златым кольцом расположится В коронах княжеских родов. Но лишь московский господарь Над всеми властвует. Как встарь Судьба с превратностью девичьей Руси вернёт её величье! Но чтоб узреть единство края Храм должен быть, с тем не тянуть! Москве — стоять, Руси, сверкая, Ко славе освещая путь!“». «Но, так уж водится у нас», — Со вздохом молвила старуха, — «В людей честнейших верный глас Не верят. Вот и завирухой Назвали девицу тогда, И позабыли без стыда Букала. Чем года поганей, Туманнее тем предсказанье. Узреть несложно какова Сейчас забитая Москва. Та де́вица была мне бабкой, И вот, решилась без оглядки На то, что молвит чернь и знать, Сама храм Божий воздвигать. Что может юная девица? Булыги выбрать поровней, Втянуть на холм пару камней, Да снова вниз с горы тащиться. Прошли года, родилась мать — Еще года, и помогать Таскать по склону валуны Старушке стала — без вины Себя как будто наказав. Но честный, непокорный нрав Её сподвиг, пока дышала, Верить пророчеству Букала. Пришёл и мне момент молиться — На холм меня призыв повёл. Когда-то юная девица, Теперь же каждый шаг тяжёл. Но ни крестьянин с лошадёнкой, Ни князь, привыкший к кутежу, Не помогли. Я лишь тихонько Камни к вершине возношу. И храм по-прежнему не виден, Каменьев мало наяву, Но будет строиться обитель, Пока я здесь, пока живу! Детей не да́л Бог, но я знаю, Что помощь будет. Не забудь: Москве — стоять, Руси, сверкая, Ко славе освещая путь!». «Святая женщина!», — набатно Воскликнул потрясенный князь, — «Пусть мой удел пока невнятный, Но обещаю, не таясь, Что для потомков славных судеб Храм на Бору воздвигнут будет!». Его решения быстры — И застучали топоры! Камней хватило на основу, Для клетей лес рубили новый. И словно облака вспорол, Взмыв в небо, свежий частокол. Построена дорога к броду Какой народ не видел сроду. Поднялись избы и амбары, Вежи обзорные поджары. Сквозь хор заздравных ликований Князь ехал, радуясь. В час ранний За радость звон пономарю В Соборе Спаса на Бору! Не раз горевшая дотла, Москва вздохнула, ожила!

 

Дюденева рать

Пока брат младший созидал, У старших разгоралась свара — Междоусобного кошмара Стремглав усилился пожар. Ярлык имел Андрей, но Дмитрий, По старшинству, с Ногаем 9 хитрым, Решил собрать в Залесском рать, И стол Владимирский отъять. У Дмитрова в степи пустынной К дюжим владимирским дружинам Андрея, Новгород и Тверь Прислали войска и князей. Шеломы блещут поутру, Полощут стяги на ветру. С хоругвями московских сил Стоит и юный Даниил. На взгорье Дмитриевы рати Русских дружин не худшей стати, Готовых сечу учинить, Порвать родства златую нить. В обилье окриков гугнивых, В храпе коней нетерпеливых, Готовы броситься со спуска На брата брат, на русских русский! Полки бойцов готовых к сече Князья покинули для схода. Решались судьбы человечьи — Полечь в бою, или вольгота Еще недолгий миг продлится, Промчится мимо колесница Старухи с острою косой, Водящей кметей на покой. «Зачем ты здесь, противник-брат?», — Надменно вымолвил Андрей, — «Иль недостаточно богат? Иль мало алчности твоей Всего, что есть, и ты вконец Забыл, что завещал отец?». «Не прав ты, брат, отца лишь волю, Я и желаю, и исполню», — Кичился Дмитрий, погружая Себя во гнев. Как звери в стае Смотрели братья друг на други, Дрожали руки от натуги, Схватив, к побоищу близки, Мечей резные черенки. «Постойте, Дмитрий и Андрей», — Спокойно начал Даниил, — «Мой нрав, быть может, горячей, Но я моложе, не таил На вас жестокие обиды. Я — младший. Я и панихиды Не помню нашему отцу, Но разве русичам к лицу, Забыть про веру и про землю Про нашу русскую? Не внемлю Раздорам вашим никогда, Пока вокруг одна беда». Чем больше молвит князь Московский, Тем громче слышен гнев отцовский: «Волынь во брани затяжной, То с хитрым ляхом, то с Литвой 10 . Уж три на десять лет подряд Руины Киева дымят. Переяславль, что на Днепре, Ордой затоптан. На костре Сопрела, проигравши брань, Испепелённая Рязань. Хиреет Ярославль от мора. Новогородская опора — Торжок не вылезет из бед, Всечасно во печаль одет. Куда ни глянь — Орды темница, И так по всей Руси творится. А что мне братья предлагают? Рубиться насмерть меж собой! К набегам и неурожаям, Окровавле́нною толпой, В полях, гордыней убиенны, Умчаться в сторону геенны. Вот я стою! И вот мой меч! Один готов с братья́ми биться. Мне не нужна ваша столица, Но не позволю сечь и жечь Людей и грады…», — от досады Князь поднял меч, поправ уклады… Минувшее не сохранило Деталей разных в старину, Но миротворством Даниила Не попустили ту войну. Вернулись рати в города. Отдался радостям труда Данил — обширный ввысь и вширь Вырос Данилов монастырь.
Годин десяток в лету канул. Продолжил зрелый Даниил Москву, не сданную бурьяну, Преображать. И он рубил С дружиной вместе избы, бани… Но не забыли братья брани… Прожив ряд тихих, мирных лет, Ногаем Дмитрий обогрет — Великокняжеский ярлык Теперь за ним. Сменил владык Великий стол, но без мечей Не согласился с тем Андрей. На миг в Орду переместимся, Чтоб лучше время понимать, В котором верх гостеприимства Сменялся боем, миром — рать. Ногай — всего лишь темник хитрый, Сарая ставленник. Навек Себе улус в кормленье выдрал, Южным славянам беклярбек 11  — От волн Дуная до Днестра Земля богата и щедра! И вот, набрав могучих сил, Он ставил ханов и сносил. Стал независим и бесстыж, Множив уделы и престиж. Им горделивых сербов трон Разбит, зависим, удручен. Давно невиданный кошмар Вселился в царствие болгар. Данилы Галицкого 12 дети У темника в вассалитете. К самоуправию привык — Мольбам Андрея не внимая, Ногай дал Дмитрию ярлык, Отняв решение Сарая. Тохта́ — его подручный хан, Сам жаждой власти обуян, От страха хоть и цепенея, Решился поддержать Андрея. Но все же Дмитрий с ярлыком! Полки Москвы, да не тайком, Против презренного Сарая С холмов московских выезжают. Тысячи витязей заправских, Новогородских, переславских, Можайских, псковских и тверских, Владимирских, да и иных, Хуля князей на все лады, Впервые шли против Орды 13 ! Но хан Тохта весьма был хитрым, Русских князей узрев палитру, Велел Андрею подождать, Не выводить на сечу рать. И вот, не встретив супостатов, Не зря нашествия проклятых, Князья решили разойтись, Шальную воспринявши мысль: Решили, что Орда сдалась. К пенатам каждый отбыл князь…
Ногай на западе ликует, Считает, что Тохта поник, Что у злокозненных фетю́ев Надежно вырвали ярлык. Да, хан труслив, но очень подл, Зазолотился лишь ячмень, Бескрайним морем жутких волн, На Русь набросился Дюде́нь 14  — Родимый брат Тохты лихого В набег с Андреем ринул снова 15 ! Князья сидели по уделам. Полки распущены едва. И Даниил любимым делом Был занят — строилась Москва. Тем часом, тьмы внезапным смерчем, Хопра и Суры междуречьем — Атака словно сталь тверда — На Муром бросилась Орда! Как щепка вспыхнул древний град! Величье многовековое Померкло. Пустошью чреват Разгром дружин в неравном бое. Князей деяния тогда Сокрыло пеплом на года 16 ! Убийства, грабежи, полон — Занят злодей любимым делом — Как только Муром подчинён Орда на Суздаль налетела. Ударом огненных лавин Пылает кремник, город вымер, И душегубам роковым Пути открыты на Владимир. Не выдержав тревоги злой, Не принимает Дмитрий бой… Узрев огни по горизонту, Умчался к псковскому Довмонту 17 . Под крики раненной столицы, Теперь никто не мог сдержать Зловредного Дюденя рать — По землям вихрь кровавый мчится! Под звон невольничьих оков Закат на западе багров, Под свист сарайской чертовщины, Истлели русские дружины: Уж пали Юрьев, Переславль, Где сам Дюдень обосновался, Пылают Углич, Ярославль, Ростов поник по воле ханской 18 . Подобно огненной волне Орда придвинулась к Москве. С холма с дружиной смотрит князь За стены, где в прибрежном гае Кромешным облаком клубясь, Данилов монастырь пылает. Москвы высокий частокол Полчищ не сдержит. Предпочёл Народ оставить для расправы Свои деянья величавы. Отдав приказ уйти в леса, Орде возмездием грозя, Князь сквозь посад, пока не взят, Покинул обреченный град… Все, что построил Даниил Огонь пожрал. Что заложил — Разрушил, без хлопот о брате, Андрей на Дюденёвой рати.
Переславль заполонили Сарайских нукеров тумены, Вокруг, вонзая в страшной силе, Отряды щупалец военных. Коломна пала, Можайск взят, На Ламе Волок, Дмитров. Брат Без слёз поставил Русь мишенью Орде набегов разграбленью. Градов четырнадцать истёрто На карте Пепельной Руси. Вокруг, сколь видит глаз, всё мёртво, Пропал народ — Христос спаси! Тех, кто бежал в леса — ловили, В строках немилосердной были Рассказано, как жгли, пороли Русских людей, лишая воли! Горели храмы и жилищи, И снова голы, снова нищи, Лишь только буря, мгла бурней! Казалось, нет на свете дней, Что им прожить еще осталось, Лишь данная Ордою малость: Уйти в полон на волю хану, Да ждать, что на Руси помянут. Полей неснятых пепелища, Домища, в коих пламень свищет, В костях забытое копьё. С истошным граем вороньё Над покошёнными крестами Печальным маревом летает. Здесь тризны дух, уныньем пахнет, Орды шныряют псы бесстыжа. Как пишут в списке Патриарха: «Всю землю пу́сту сотвори́ша 19 ». Все те, кто избежал потерь, Потоком двинулись на Тверь. Но и туда, чтоб жечь и рвать, Направилась Дюденя рать. Но не судьба идти под плеть Сейчас Твери. Плату внесли — Новогородские рубли 20 Купцам пришлось не пожалеть. Ушел Дюдень, Твери не тронув, И Новгорода не вспорол. Под многозвучье жутких стонов Андрею передали стол…

 

При́мыслы

Чрез год, не выдержав кручины, Ушел князь Дмитрий к праотцам. Известье о его кончине Оголосили по церквам. Теперь Андрей, сатрап злосчастный, Над Русью княжит полновластно. Никто из рода Мономаха Не сделал русским столько зла, Как князь Андрей 21 . Мечами вспахан Родимый край, сожжен дотла. Вместо разновеликих храмов Руины от князей упрямых. Ветра свистали меж холмов, Мешая пепел с неба синью… Кручину грешного унынья Данил в геенну гнать готов! Князь не простил родного брата, До смерти шел против него, Но и руины, и утрата Москвы не значат ничего Для тех, кому велела Высь, Чтоб измененья начались. С нуля все строить не впервой — Вернулся Даниил домой. И снова город, стены, рвы Явились на брега Москвы! Взросли разрушенные храмы, Монастыри. И панорамы Открылись чудные с холма — Еще пышней стала Москва! Под благовест колоколов, Под смех детей, что подросли В уютном запахе дворов, Пришли с товаром корабли. Подняв ветрила второпях, В червонных липовых ладьях, Ко князю в гости пришлецы́ — Новогородские купцы! Порты и ткани, сбруи, утварь, Товаров разных громадьё, Лишь только наступает утро, Торг оживает, и тканьё В руках цветастыми кусками Волнами плещет над брегами. Все князю славу воздают. Москва стоит. Доволен люд!
Во век правленья Даниила, Случились важные дела. Судьба потомкам сохранила Великорусского крыла Изводы, что наверняка Доставят в Киев чрез века. Разрухе во отчине Кия После нашествия Батыя Больше полвека. Древний град Уж не прекрасен, не богат — В условьях шалого стола К народу нищета пришла. С церквей великих осыпались Каменья, рушились дома. Ни кирпичей, ни древ, ни стали Не получал град. Только тьма От вечно алчущих баскаков, Да княжьих слуг скаредных зраков. Несчастен Киев-град вблизи, Лишь в тихом блеске ореола Митрополичьего престола Отсвет величия Руси. Максим — митрополит из греков, И Киевский, и Всей Руси, Страдал под бременем набегов, «Терпения был столп еси 22 ». Не снёс урон ордынских сил — В Залесье уходить решил. В шесть тысяч восемьсот седьмом 23 , Стремглав, со всем своим житьём, Бердянском, Суздалем обоз Митрополита перевез К Владимирской земле — престол Из киевских руин привёл. Когда последняя подвода Вошла в Владимирский предел, Митрополичьего исхода Не вынес Киев — опустел. Судьбы дальнейший путь неведом: Весь город разбежался следом 24 . В забвенье Киев погрузится, Забытый хроники страницей 25 .
Тем временем Орды раздрай Вселил уверенность в поганом — Вконец зарвавшийся Ногай Дерзко себя назначил ханом. Сарай осмелился восстать — Тохта с Ногаем начал рать! По южным землям табуном Полки ордынские ходили, Теряя кровь в грязи и пыли, В удо́лье встретились речном. Тогда, исполненный обид, Ногай на Буге был убит! Орда ликует, единясь! А вдалеке московский князь Готовится не к страшной рати — Ко встречи южнорусской знати. Все дело в том, что сарский бой, Привел упадок затяжной На земли южные Руси. И по Максимовой стези, С полками, семьями, товаром В Залесье путь лежит боярам. Князь знати рад! Столы, покои, Представил земли по-людски, Но еще больше рад, что во́и 26 Москвы умножили полки. Теперь среди удельных сил Один из главных — Даниил.
Клани́лись под ветрами злаки, Хор соловьев густых дубрав Сопровождал житье. Двоякий Междоусобицы устав: Кого рубить в лихом накате, Кого привлечь к ордынской плате? Но ни горластым соловьям, Ни золотым морям пшеницы, Ох, не помочь договориться, Когда великий князь упрям. Андрей, зачинщик многих бед, Во Дмитрове созвал совет. Усобиц ржавь уделы ест, Решить вопросы призван съезд. Но в список новый пункт добавлен — Тверь побранилась с Переславлем. Князья помолвили сурово, Охолонулись, а затем, Чуть не доспорив до худого, Вздохнув, разъехались ни с чем 27 . Москва тем часов богатела. Уж мало своего предела: Товаров много, но открыто Рязань берет чрезмерно мыта 28 . Там, где Москва-река в Оку Впадала гордо и объемно, Располагалась Коломна, Где по куску, по лоскутку, Купцов Данила обирали Тати — кормле́нщики Рязани. Московских ратей мощь огромна — И вот, красавица Коломна, Сменив пределы межевы́, Вошла в созвездие Москвы. В шесть тысяч восемьсот девятом 29 Был сделан, городом отъятым, Шаг, что не мог быть пройден ранее, К Руси грядущего слияния!
Иван — племянник Даниила, Сын брата, Александра внук — Правитель добрый. Не хватило Здоровья — из своих округ Недуг вознес в Эдем до срока. В уделах Северо-Востока Переяславля празден стол — Бездетным князь в тот мир ушел. Но свар не будет, ратей, бедствий: Озер и рек зерцала синих Иван Данилу дал в наследство, «Того́ любля́ше па́че и́нех 30 ». И вот, в сезон цветущих вишен 31 , Переяславль к Москве примышлен 32 .
По разу подлая кукушка В лесах для князя куковала. Закончен путь земной неужто? Князь не приял судьбы сигнала. Должен по логики канве Можайск примышлен быть к Москве. Князь торопился двинуть рать, Чтобы потоки яроводий По поймам княжеских угодий Не помешали воевать. Чтоб вся до устья от верховия Москва-река катить изволила Зыбь чистых вод в Московском княжестве. Но не успел… Ушел в монашестве, Принявши схиму, причастившись, Спокойно, благостно почивши… Оставил детям дар отцовский, Великий Даниил Московский 33 ! Но в тот же год Можайск покорен. Сыновье тщанье воплотило: Юрий 34 , полков бескрайним морем, Исполнил волю Даниила. Теперь могучая река По всей длине, издалека, Вся от истока до Оки, Чужим препонам вопреки, Вертлявой лентой голубела Внутри Московского удела!
В былое сыплются минуты, Грядущего талан туманнее. Уделы все еще лоскутные, Не зрят Букала предсказание. Но добрая Данилы власть, Не давшая Москве пропасть, Шаг от удельного стола К согласию Руси прошла! Ждут в будущем и мор, и жуть: Через набеги и пожары, Через усобиц подлых свары, Но слышен голос: «Не забудь!», — Старушка, словно вестник Рая: «Москве — стоять, Руси, сверкая, ко славе освещая путь!».

Ссылки

[1] Василий Александрович (ум. 1271) — новгородский князь, старший сын Александра Ярославича Невского. Во второй половине XIII века пытался сорвать ордынскую «перепись» в Новгороде, за что был лишен наследства. Сведения о его семье, детях отсутствуют.

[2] Дмитрий Александрович (1250–1294) — князь Переславль-Залесский, Новгородский, а также великий князь Владимирский.

[3] Андрей Александрович, он же Андрей Городецкий (1255–1304) — князь Костромской в (1276–1293, 1296–1304), Великий князь Владимирский (1281–1283, 1294–1304), князь Новгородский в (1281–1285, 1292–1304), князь Городецкий в (1264–1304).

[4] Даниила назвали в честь святого Даниила Столпника, которого князь всю жизнь почитал своим небесным покровителем. В его честь был воздвигнут Данилов монастырь, его изображение находилось на княжеской печати.

[5] Ярослав Ярославич (1230–1272) — брат Александра Невского, дядя Даниила, первый князь Тверской (самостоятельный с 1247), с 1263-го великий князь Владимирский. В Густинской летописи его называют и князем киевским, но некоторые историки оспаривают этот факт.

[6] Кня́жич — у славян молодой сын князя, не имеющий ещё собственного княжения.

[7] Тиуны — княжеские или боярские управляющие. Согласно некоторым летописям именно тиуны правили в Москве от имени Ярослава Тверского, пока Даниил полностью не вступил в княжеские права.

[8] По одной из легенд Букал — отшельник, проживающий в хижине на Боровицком холме, который предсказал величие Москвы. Есть и другие «версии» происхождения Букала.

[9] Нога́й — золотоордынский тысячник (военачальник) и беклярбек (наместник, управляющий) самого западного золотоордынского улуса (от левого берега Дуная до Днестра). В какой-то момент (примерно с 70-х гг. XIII века) отказался подчиняться сарайским ханам, а по факту контролировал их.

[10] В 1270-х годах Волынь и Галич воевали с ятвягами, тогда же начинаются пограничные стычки с «ляхами». Вместе с монголами в 1277 году осуществляли поход «в Литовскую землю», в 1285 году — «в Угры», в 1286 году опустошили Краковскую землю и т. д.

[11] Беклярбек — в Золотой Орде управляющий улусом, «посадник» от Сарая.

[12] Даниил Романович Галицкий — в разное время: князь Галицкий, князь Волынский, Великий князь киевский (1240), «король Руси» с 1254 года, сын Романа Мстиславича из старшей ветви Мономаховичей.

[13] В ПСРЛ, т. 5, с. 201 (псковские летописи) есть короткая заметка о победе Дмитрия Александровича в 1285 году над золотоордынским царевичем: «сочтався с братиею своею, царевича прогна». Возможно, впервые против Золотой Орды русские выступили за несколько лет до описываемых событий.

[14] Тудан — золотоордынский полководец, брат хана Тохты. В русских летописях именуется Дюде́нем (или Дюденём), а описываемый набег — Дюде́невой или Дюденёвой ратью.

[15] В 1285 году Андрей уже приводил на Русь золотоордынское войско под командованием Елторая, но тогда набег не имел таких удручающих размахов (мордовские земли, Муром, Рязань), а далее и вовсе «побежал царевич в Орду» под ударом объединенных русских сил.

[16] 1293 год — год Дюденевой рати — был последним перед долгим перерывом, когда Муром упоминается в летописях. Следующее упоминание только в 1351 году.

[17] Довмонт — псковский князь с 1266 по 1299 годы. Был женат на дочери Дмитрия Александровича.

[18] Прямого указания на взятие Ярославля и Ростова в летописях нет. По одной из версий князья Ярославский (Фёдор Ростиславич), Углицкий (Константин Борисович) и Белозерский (Михаил Глебович) и вовсе выступили на стороне Андрея в Дюденевой рати. Однако летописи говорят о разорении 14 городов, хотя поименно перечислены лишь 11 (в алфавитном порядке): Владимир, Волок Ламский, Дмитров, Коломна, Можайск, Москва, Муром, Переславль-Залесский, Суздаль, Углич, Юрьев-Польский и их округи. Предположительно указанные князья пребыли к Андрею в захваченный Переславль уже после нападения на свои уделы.

[19] Фраза встречается в нескольких летописях. Например, в «Патриаршей или Никоновской летописи» — ПСРЛ, 1885 год, том Х, стр. 169.

[20] Откупались в первую очередь новгородские купцы. Примерно к этому времени (конец XIII века) относится первое упоминание слова «рубль» — серебряного слитка весом около 200 гр. — в новгородских грамотах.

[21] Это оценочное суждение взято у Карамзина. Он так писал об Андрее Александровиче: «Никто из Князей Мономахова роду, не сделал столько зла отечеству, как сей недостойный сын Невского…». H. M. Карамзин. История государства Российского.

[22] Строка из Тропаря, глас 1, Преподобному Даниилу Столпнику — небесному покровителю Даниила Московского, в честь которого князь был назван, а позднее возвел Данилов монастырь.

[23] 6807 год от «Сотворения мира» — это 1299 год от Р.Х., хотя некоторые летописи (например, Ипатьеская) относят события к следующему 6808 году.

[24] Информация о Киеве, опустевшем в это время вслед за митрополитом, встречается во многих летописях. Например, Симеоновская летопись (ПСРЛ, том 18, стр. 84, Спб., 1913 год): «Того же лета митрополит Максим, не терпя татарского насилиа, остави митрополию, иже в Киеве, и избеже ис Киева и весь Киев розбежеся, а митрополит иде к Бряньску, оттоле в Суждальскую землю, и тако седе в Владимири с клиросом и с всем житием своим».

[25] Редкие упоминания о Киеве второй половины XIII — первой половины XIV веков встретить можно, но чаще они связаны с номинальным (в основном дистанционным) назначением кого-либо князем. С 1324 года, после захвата Литвой, Киев появляется в летописях, но оказывается в странном положении: номинально он входит в ВКЛ, но одновременно остается и данником Орды. Сколько к тому времени проживало в городе людей, кто, как и сколько выплачивал эту дань — неизвестно. Лавра действовала (судя по раскопкам, в весьма малообеспеченном состоянии), но священнослужители к этому времени уже были освобождены от дани.

[26] Вои — воины, воители, войско, Словарь архаизмов русского языка, 2013.

[27] Летописи говорят, что часть князей смогла договориться, и разногласия остались только между Тверью (Михаил) и Переславлем (Иван — сын почившего Дмитрия, племянник Даниила). Но о чем договорились (кроме судьбы самого Дмитровского княжества) и какие споры остались — информацию не нашел. Дальнейшие события развивались самостоятельно, напрямую не связанные с Дмитровским съездом князей.

[28] Мыто — так в это время называли проездную мзду, пошлину. Так как товары чаще возились реками, рязанская «таможня» находилась в районе Коломны, где в Оку впадала Москва-река, т. е. до присоединения Коломны к Московскому княжеству товары не могли попасть в Москву без отчисления мыта Рязани.

[29] 1301 от Р.Х.

[30] Так описывают летописи причину передачи Переяславля Иваном Даниилу. Например, Патриаршая или Никоновская летопись, ПСРЛ, том 10, стр.174, СПб., 1885.

[31] Согласно летописям, Иван Дмитриевич умер «месяца мая в 15 день» 6010 (1302) года. Источник и страница совпадают с предыдущим комментарием.

[32] Примыслы — так назывались в рассматриваемую эпоху приобретения территорий вне «отчинных» владений.

[33] Это 6811 (1303 от Р.Х.) год. Здесь нет двояких толкований, в большинстве летописей указывают именно на этот год. Некоторые дают даже точную дату — 4 марта.

[34] Юрий (Георгий) Данилович (1281–1325) — сын Даниила Московского. Княжил сразу после него. Московский князь в 1303–1325, великий князь Владимирский в 1318–1322, князь Новгородский в 1322–1325.