У Невского четыре сына. Василий 1 — старший. Только князь За непокорность и строптивость Лишил наследства. Осеклась Юдоль, и волею небес Он с летописных глав исчез. Остался Дмитрий 2 , и морока Руси — Андрей 3 . Им разделил уделы Северо-Востока отец, а младший — Даниил Пока лишь дремлет в люльке чутко Еще немолвящий малютка. Почил Великий Александр… Два года справил Даниил. Судьбы нагаданный меандр Рисует дым паникадил. Что впереди? Бои кровавы! Ну, а пока в тени дубравы, Под зорким оком тучной няни, Внимает сказки о Бояне.

Князья собрались на советы, Чтоб разделить родные пяди. Кто в княжеский кафтан одетый На стол Владимирский присядет? Кого накормит Кострома? Кому меха да терема? Кому дружины удалы? Переяславские валы? Все разделили. Начат пир!.. Но прерван звонкий крик веселья, Сошел на нет кутёж удельный, Смолкает глас задорных лир. Едва хождению нау́чен, С прозваньем Столпника 4 созвучен, Из тени няниных полатей, Идет малыш к дядья́м и братьям. «Да что ж мы, право, Даниил!», — Воскликнул Ярослав Тверской 5 , — «В запале княжеских мерил Забылись, хищные казной, Чуть не оставив безземельным Тебя, расслабившись весельем!». Мальчишка улыбнулся дяди, На остальных почти не глядя, На лавку Ярослава влез, И как заправский Геркулес, Злащённый кубок поднимает, Берёт краюху каравая, Ломает ровно пополам… Но сил не дал Бог — по щекам слезинки ручеёк протёк. Малыш заплакал. Наутёк Хотел сбежать, но груз тяжёл, И княжич грохнулся на по́л. Загоготали дядьки, братья, Лишь Ярослав мальца в объятья С сырого пола поднял споро: «Ну, княжич, где же нам престола Тебе достойного найти? Какие есть к тому пути?». Здесь шутки прекратились мигом. Князья задумались всерьёз. Ведь под ордынским тяжким игом Не избежать мальчишке слёз. И, что теперь греха таить, Князья горды, скупы, умелы — Все Александровы уделы Расшила их корысти нить. С малы́м делиться неохота… Вдруг, кто-то вспомнил про болота На западе верстах в двухстах, Где в покосившихся крестах Разор набегов терпит с грустью, Влачит пропащим захолустьем Судьбины горестный вердикт — Невзрачен город, невелик — В косых клетя́х домов и бань Москвы забытой глухомань! Не будет княжич без наследства. Пускай схитрили с малолетством Дядья́ и братья, Даниил Вальяжно меж родни бродил: Пусть на щеках от плача вязь — Не княжич 6 шествует, а князь!

Под злобный визг ордынской плети, В междоусобном лихолетье Взрослел Данил. От прей устав, Почил и дядя Ярослав — Учитель строгий, своенравный, Плативший дань в Сарай исправно, Мечтавший снять с Руси ярмо, Но не добившись ничего. В Твери взрослел московский князь, Теперь в удел душа рвалась! Освободившись, Даниил Вздохнул вольготно, и главу, На образа перекрестив, Поспешно выехал в Москву. Ох!.. Не стоглавым золоченьем, И не преградой крепостной, Не бурной радостью весенней — Москва встречала тишиной. В клубах тумана, как спросонок, На яре ряд косых избёнок, Сорняк околицу оплёл, Упавший, сгнивший частокол, Пустых амбаров развалюхи, Беззвучный плач седой старухи На тризне в кривобокой церкви. И лица будто бы померкли. Дружина спрыгнула с коней, И к двери плохоньких палат Стремится. Пусть и небогат Приём, но юность веселей На жизнь тяжёлую глядит. Раскинув строй ушат, корыт, Двери коснулись — пополам Она сломалась, и к ногам Трухой осыпалась кастно́й. Гордись же, князь, своей Москвой! Внутри такой же крах, упадок, Негде присесть — сам воздух гадок — Негде склониться до низов Пред ликом строгих образов. Дружине негде есть и спать: Направо бор, налево гать — Наследства княжеского гнёт. Да, видит око — зуб неймёт. «Где ж жили низкие тиу́ны 7 , Что здесь устроили развал?..», — Сквозь слез преграду в очах юных Князь на убожество взирал.

Вокруг уроны колоссальны. Со вздохом мрачный Даниил Сквозь темень брошенной мотальни На воздух вышел. Окропил Себя водой из быстрой речки, Мостка прогнившие дощечки, Стопы направили чрез ил. А впереди холма махина. Усталый шаг наверх нескор, Где хвойный вековечный бор — Символ московского зачина. Старушка — в чём жива душа? — С плетённым коробом из ивы, На Боровицкий холм, дыша Тяжёлым веяньем, с нажимом На посох в шаге опершись, Хромая, устремлялась в высь. Помог старушке Даниил, На плечи короб перебросив, Под тяжкой ношей на вопросы Решился юный паладин. «За что такую тяжесть, мать, Тебе таскать рабу под стать? В чем надобность такое бремя В сосняк пустынный поднимать? В чем твой сизифов труд? Поведай!». И потекла у них беседа… «Ношу я камни на вершину Без малого уж сорок лет, И по шажочку, по аршину Справляю матери завет. До этого она таскала, Но от поганого кинжала Ушла. Теперь досталось мне, Влачить каменья на спине. До матери, наперекор Судьбе, согнувшись пополам, Носила бабка в этот бор Булыги, чтобы ставить храм». «Куда? Зачем?..», — не понял князь Планид трех поколений связь.

«Однажды юная девица Блуждала в красочном бору. Высо́ка, статна, краснолица От хладных ветров поутру. Вдруг в самой чаще на холме, Стоит при старенькой суме, Вдали от деревень околиц, Бука́л 8 — отшельник, богомолец. До пят седая борода, Мешком промокшая хламида, И можно видеть без труда, Что жизнь его почти прожита… „Гроза начнется, но сначала“, — Отшельник говорил с одышкой, — „Прими в наследство от Букала Из липы старую кубышку“. Девица чрез земной поклон Благодарить хотела деда, Но он ушёл, того не ведав, В благие мысли погружён. А что в кубышке? Береста! На ней пророчество Букала Трясущимся от лет писалом Вчертили старые перста: „Когда на хо́лме Боровицком Воздвигнут храмовые стены, Начнет фортуна торопиться Стараньем необыкновенным Руси унынье всколыхнуть, К единству начиная путь. Шлях к счастью долог и тяжёл. В трудах и битвах став сильнее, Великокняжеский престол, Прервав нападки лиходеев, В Москву придёт, и обречён Переродиться в царский трон! И звучный русских градов зов, Что возлегли вокруг столицы, Златым кольцом расположится В коронах княжеских родов. Но лишь московский господарь Над всеми властвует. Как встарь Судьба с превратностью девичьей Руси вернёт её величье! Но чтоб узреть единство края Храм должен быть, с тем не тянуть! Москве — стоять, Руси, сверкая, Ко славе освещая путь!“». «Но, так уж водится у нас», — Со вздохом молвила старуха, — «В людей честнейших верный глас Не верят. Вот и завирухой Назвали девицу тогда, И позабыли без стыда Букала. Чем года поганей, Туманнее тем предсказанье. Узреть несложно какова Сейчас забитая Москва. Та де́вица была мне бабкой, И вот, решилась без оглядки На то, что молвит чернь и знать, Сама храм Божий воздвигать. Что может юная девица? Булыги выбрать поровней, Втянуть на холм пару камней, Да снова вниз с горы тащиться. Прошли года, родилась мать — Еще года, и помогать Таскать по склону валуны Старушке стала — без вины Себя как будто наказав. Но честный, непокорный нрав Её сподвиг, пока дышала, Верить пророчеству Букала. Пришёл и мне момент молиться — На холм меня призыв повёл. Когда-то юная девица, Теперь же каждый шаг тяжёл. Но ни крестьянин с лошадёнкой, Ни князь, привыкший к кутежу, Не помогли. Я лишь тихонько Камни к вершине возношу. И храм по-прежнему не виден, Каменьев мало наяву, Но будет строиться обитель, Пока я здесь, пока живу! Детей не да́л Бог, но я знаю, Что помощь будет. Не забудь: Москве — стоять, Руси, сверкая, Ко славе освещая путь!». «Святая женщина!», — набатно Воскликнул потрясенный князь, — «Пусть мой удел пока невнятный, Но обещаю, не таясь, Что для потомков славных судеб Храм на Бору воздвигнут будет!». Его решения быстры — И застучали топоры! Камней хватило на основу, Для клетей лес рубили новый. И словно облака вспорол, Взмыв в небо, свежий частокол. Построена дорога к броду Какой народ не видел сроду. Поднялись избы и амбары, Вежи обзорные поджары. Сквозь хор заздравных ликований Князь ехал, радуясь. В час ранний За радость звон пономарю В Соборе Спаса на Бору! Не раз горевшая дотла, Москва вздохнула, ожила!