Ты, явь, того не дашь — почаще б эти сны: И мать, и Русь, и я —                                все в возрасте весны.

Я ещё никогда никому не открылся, Никому не поведал всего. И не то, чтоб боялся, не то, чтоб стыдился — Не нашёл человека того. Не нашёл я такого, чтоб пылок и мрачен И чтоб сердце из шёлковых струн. Или просто с рожденья я так неудачен, Или просто я всё ещё юн.                                 1965 г.

Уже прошло то трепетное детство, Когда листочки — рыжее добро, С дворнягой можно по-собачьи спеться, Плескучим лужам тихоцветье шло. Скатилось всё горошиной восторга, И где же я теперь её найду? Летит листок заманчиво и долго, И рыжий он, да не в моём саду.                                  1967 г.

Весна, весна! Ты, как чужой ребёнок, Ищи своё жильё, а мне не по себе, Запутался в сердечных веретёнах, Там что-то начал прясть нежнее                                            и слабей. Какая тяжкая, как женский плач,                                               погода! Весна, весна! Завинчен круг шоссе. Пройдусь до озера, хоть нет                                    особенной охоты. Вернусь, чтоб книжный ум                                    высасывать, как все. Но отчего так этот вечер ранит? Ведь ты же знал, что ты не нужен ей!.. Но знал и то: листы повять — повянут, Да их не обрывают по весне.                                    1969 г.

Когда его жизнь Была наполнена важностью семнадцати лет, Гордостью — все еще впереди; Скромностью — увы, все еще впереди; Когда его мускулы,     начиненные его родными северными ветрами, Жгли его длинное деревянное тело; Когда он, Как языческий идол, Поджав ноги, Не спеша ждал Неизвестно кем Неизвестно чего                     ему обещанного И смог бы так просидеть, Наверное, довольно долго — Пришла она. Она была Немного старше его. В строгом темном платье. А не в белом, И не в палевом, Как ему представлялось. Она щурила карие глаза, А не смотрела на мир изумленно. Её не нужно было ни от кого спасать — Она умела постоять за себя. Цвет ее красивых густых волос Можно было сравнить с цветом зимней осины. Она Постоянно его обманывала, Говоря, что у нее на этой неделе                       километры важных дел. Как это бывает, Однажды он поцеловал ее — Примял губами волосы на затылке, Чем очень ее расстроил. Ее нельзя было ни в чем упрекать, Она не понимала упреков. Зато ей Можно было посвятить всю свою жизнь… Он чувствовал себя знаменитым!

Увы! Это было давно. К чему вспоминать —                       не воротишь. За прочной семейной стеной Ты в доме живешь напротив. Есть верное счастье — дитя. Есть муж у тебя вечерами. И серые глазки — шутя В семье управлять ветрами. Муж радостно с шапкой замрет. Муж робко замрет на пороге. Муж, может быть, даже умрет — Так много в восторге тревоги. Ну, что ж!                 Сему дому — покой! Достатка ему и здоровья!… Мы прежде встречались с тобой И путали дружбу с любовью.

Моя хризантема лохматая! Ты поверила ласкам пальцев И обещаниям сделать тебя богатой — И согласилась жить в доме белой руки. Ты поверила карим глазам, Которые сравнили тебя с серебряным колоколом. Ты поверила китайскому фонарю, Который нашел в тебе язык свечей. Ты поверила рыбам в аквариуме, Что ты их сестра, Потому что у тебя есть хвост. Гордая, Ты сидела в хрустальной вазе И слушала Ее стеклянные песни о любви. Но утром, Когда все спали И на цыпочках в комнату вошло солнце, Чтобы посмотреть на тебя, И, рассмотрев, вздохнуло, — Ты поняла, Что увядаешь.

Тебе больно, что есть у меня                                      прошлое, В котором другая                           больше чем нравилась. Оно не камень —                     в воду не бросишь. И не исправишь. У тебя все в прошлом                           легко и радужно. Ты этим гордишься,                          наверное, заслуженно… Нынешние наши радости, Чем       отзоветесь в будущем?

Дорога к дому вечером длинней По тишине. А в снег, по непогоде, Особенно. Скрипят шаги. Мои шаги Ко мне. На краткий миг Я снова сын природе.

Чему? Чему я нынче рад? Чему?! Чему! Живой живому снегу. Вокруг огней целительный парад. Моржа из проруби стремительному бегу. Да мало ли чему? Что радость без причин уж нам не по уму?

Я шел отважно. Не опасаясь Лесной дороги, Один. Томимый походной жаждой. Гудели ноги. И птицы свистом, и звери рыком Мне были близки. Цвел день цветеньем своим великим От божьей искры. Носили ветры сиянье выси, Как воду в сите… Во мне уснули бренные мысли. Спите!

Беда черней вороньего пера — Один в пустыне огненной забыт… Перетерпи! Ты создан для добра. Не поступай, как горе говорит. Дневного света брызги через край. Твой разум над Отечеством парит!.. Перетерпи, мой друг! Не поступай, Как счастье говорит… Плывешь на лодке медленной рекой. Гребёшь, молчишь, рисуешься. Пока Не прорастет нечаянным ростком По Небу материнская тоска. И мужество мужское ни к чему, Когда настигнет редкий этот миг. Тогда доверься своему уму И действуй так, как говорит язык!

Нас мучают вчерашние ошибки. Мы в них, как в пиджаке не по фигуре, Неловко ходим. Нам трудней решиться На скромные, на крохотные бури. Но только час, но только миг грядет Нечаянно вчерашнему явиться И скромно сесть — Раскаянье пройдет. И мы готовы снова ошибиться.

Мы в переулках детства разошлись. С чего бы вдруг печалиться об этом, Когда сияет солнце полным светом И здесь жена — моя вторая жизнь? Она сидит, доверчиво мила. Ее глаза иконные спокойны: Она уверена — когда нас двое, Какие могут быть у каждого дела! Все общее. Ведь мы одна семья. Есть для душевных смут вечерняя беседа. А если рядом с ней сижу и хмурюсь я, То я — бессовестный — себе присвоил беды, А с ней не разделил… А ведь одна семья! Глаза иконные наполнятся слезами. Да горько так!.. Но нынче ей сказали Мои глаза, что складна жизнь моя. Она тихонько день перебирает… Я помню дом. Завален лесом двор. А за двором любимые сараи, Где у детей серьезный разговор. Там сена дух, как русских сказок дух. Там полутьма цветных воображений. Там наши речи слушает петух. И кот ученый трется о колени. Как мы умели яростно дружить! Как прям был сердца радостного лучик! И тайны сыпались — как градины из тучи И не могли души опустошить! Душа скитается и живостью искрится. Вольна, как сон, как своенравный стих… С чего бы ныне стали мы скупиться? Любимым женам боязно открыться. Да в нас и тайн-то нету никаких!

Пусть меня годы не покалечили, Пусть я не стар и не болен тоской, Пусть это мне улыбаются женщины — Это поют они за упокой. Чувства мои до конца не растрачены. Силы? А в силу я только вхожу. Милые ивы так юно взлохмачены Будто б я не ухожу. В жизнь еще верится, в разную, в чудную. Жизнь еще вся впереди… Буду я так            незаметно, нетрудно Каждую ночь уходить.

Полный беспечности дня Еду по белому свету. Спутники возле меня Шляпы подставили лету. Спят, дожидаясь конца, Мир повидавши в начале. Ближние два деревца Ветер лениво качает. Выехал с торбой обид И порастряс по дороге. Время, как лошадь, бежит, Трудятся резвые ноги. Вдруг зазнобило всего! Даль налилась беспокойством. Может быть, не от чего Мира меняются свойства? Может быть… Небо в слезах. Я в утешенье не верю. Вижу голодного зверя За поворотом глаза. Знаю теперь, отчего Это небес затемненье. Жить остается мгновенье. Вылетел…             и никого!

Понято? Или не понято? Родина — что ты? И где? Милое — лица знакомые. Синее — избы и холмики. Звонкое — песни веселые. Мертвый в спокойной воде.

В век разрушенья и кручины И в разговоров бурный век, В век нервно мчащейся машины Они нужны, как первый снег. Они друг к другу в гости ходят И вместо кофе воду пьют, От Бога взглядов не отводят И любят всякий скромный труд. Им скудость духа незнакома, Они в себя устремлены. В траве низин под сводом грома Сидят доверчиво они.

Господи! Спаси и сохрани Светлые берёзовые дни. Белую крестильную рубашку. Господи, спаси и сохрани! Господи! Спаси и сохрани Нищему — небесные огни. Сильному — на слабого надежду. Господи, спаси и сохрани!

Я угол снял у вечного движенья: Кровать, два стула у окна И жизнь, как головокруженье, Как воздух сада У меня. Плету таинственные сети — Мое приятельство с людьми. За делом этим, делом этим Свистят мои за днями дни. С соседом мир не нарушаю. Исправно брату письма шлю. Я их уныния лишаю. Я им содружество дарю. Латаю порванные сети. Спешу на девичий каприз. Слежу, чтоб взрослые и дети Между собой не подрались. Я так живу. Чего мне боле? Ведь жизни смысл — людская связь. Пшена и солнца будет вволю, Пока она не порвалась.

Соблюдая крутые законы, Почитая лихие пиры, Мы везем наши черные тонны — В каждом трюме земные дары. Мы без злости, без ропота — что ты! — На тяжелые воды глядим, Мы наполнены светом работы, И живем, не мешая другим. Мы плетемся по водной пустыне. На душе благодатный покой, Никогда — и присно, и ныне — Я не знал благодати такой. Мы над пропастью водной нависли. Как медведи, машины пыхтят. Помогают им руки и мысли Возлюбивших стихию ребят.

Наши души пронизаны ветром. И бушлаты пропитаны ветром. Молодые мои километры! Столько грозных прошли километров! И хоть те же и воды, и ветры — К нерадивым относятся строго. С каждым новым моим километром Безопасней морская дорога. И стихии игра роковая, И команда — все с гонором люди, И порожнего рейса кривая — Нынче просто семейные будни. Ну, а если свои — да обидят И слезы на щеке не заметят, Если солнца за тучей не видно… Освещаю все внутренним светом! Я дышу строгим воздухом рубки. Я дышу острым воздухом моря. Вечный берег становится хрупким — Удаляются кольские горы.

Мой отец — опекун машины, Строгий дядька резвых поршней Помнит все ее скарлатины, Знает всё и чуть больше о ней. Кормит с ложки ее солидолом. Сам семейных борщей человек. Сам ребенок зеленого дола, Долгожитель хозяйственных рек. Он живет неспеша, как деревья. Он работает — так и живет. К жизни полон любви и доверья, Проступает улыбка сквозь пот. Его высушил ветер осенний. Его вытянул солнечный луч. Он застенчивый в мире растений. В шумном городе прям и колюч.

Ночная вахта. Толща серых вод. Усталое измученное небо. Морской буксир кряхтит,               выдерживая ход, Лишь пена по усам… Вот так всю жизнь и мне бы, Как мой отец! Но не буксир я сам. Мой брат — в него: Я вижу по усам.

Беззаботно живёт Пелагея. Утром рыбники стряпать затеет. А устанет — на лавку приляжет И гостинец кому-нибудь вяжет. Ну, а если совсем уморится, Побежит в огород — прохладиться. Поскучает над грядками трошки. И укропа нарвёт для окрошки. Нагулялась, пора и за дело… Трёх сирот Пелагея пригрела. …Проживите, кто может, умнее! Беззаботной моей Пелагеи.

Коса, как ласточка, мелькает У хлопотуньи. Взор — вечер сельский, взор — вечер лунный, Взор — с огоньками. Она смеётся. Горит дыханье Лесной малиной. Волос стыдливо благоуханье Водой и глиной. А рук стихия владеет даром Святить жилище Своим особенным пылом-жаром И скромной пущей. Хранит дешевый ковер уюта Кольцо порядка. Преемлет мама с ясностью утра Мира загадки.

В краю размашистых болот, Привязан у плетня, Мой верный старый огород Скучает без меня. Уже крапивой занемог, Страдает от камней, Ждет сильных рук, ждет крепких ног, И ту, что всех милей. Она проста, она востра, И знает, как нам быть — Лопата дедушки Петра — Приданое судьбы. Нарежем грядок вместе с ней Под лук и огурцы. И огород, как соловей, — Любовь во все концы!

Уменья и денег немножко И тайны веселой огня — И варится наша картошка Для пира, для красного дня. Хмелеют янтарные клубни От сладкого пара в котле, Хмелеют, как добрые люди На нашей открытой земле. В волнах духовитого пара Токуем о сути любви, О смысле ночного пожара В степенной российской крови. Здесь соли добавим немножко. И грянем на землю с небес… Варите, ребята, картошку! В мундирах варите и без.

"Рамы мама с Ромой мыла…" — Битый час скрипим про то. Скоро кончатся чернила. День закончится уныло. Год закатится в ничто. Жизнь невольничья постыла! А в окно уже светило Гроздья света запустило. И заходит в школу с тыла Лес в березовом пальто: "Есть живой тут что ли кто?"

С весны, с марта, С сего числа Пусть жизнь наша будет Белым-бела. Белым-бела и светлым-светла, Кашей жирна, киселем весела, Чаем крепка, щами кисла. Так сядем покрепче                        прямо с утра Вокруг Марусиного стола!

На столе — Чугунок картошки, Похожей на солдат в шинелях,                         неказистых, но бравых, Или на воробьев; Холодное молоко, Наверное, надоенное от берез; Озорное малиновое варенье; Топленая брусника С горчинкой, как желанная невеста; Ленивый овсяный кисель; Огурцы, Только что с грядки; Ржаной хлеб, Веский, как родительское слово. Дело за чаем. И… Милости просим!

Когда окрест ночная мгла И мир разнежился в покое… Душа стыдливо расцвела На кромке поля.

И почему от века нам неймётся: Звезду понять, звезду остановить? Ведь той звезде, что с тайной расстаётся, Уж боле не светить!

Плыву наощупь, тертый и усталый. Кто может ждать, тому не время плыть. Игра воды, насупленные скалы… А быть чему, так…              так тому и быть!

Сено ворошили. Прошлое ворошили. Сено подсушили. В прошлом нагрешили.

"Я прошу — похвалите меня," — Это строчка предсмертного крика Из посланья актрисы великой. "Я прошу — похвалите меня"…

Как часто оставляем без вниманья, Кто дышит с нами в одно дыханье: Врагу не выдаст, рану залечит… Зато лукавым — все наши речи!

Ты вечной правды ждёшь, Как будто вечной боли. К чему она тебе, Ведь ты и так в неволе?

Из тупика есть светлый выход — ввысь. Отринь уныние. Молись.

Хрупкой, как воды касанье к ветру, Клятва вечной дружбы оказалась. Ну и пусть! Зато она осталась Этих дней единственной приметой.

Не могу, не хочу, не умею Эту ночь на перроне забыть, Эту легкую гордую шею. Этих бус беззащитную нить.

Я в вашей тайне — вор, Я в вашей тайне — друг. Храню я ваш укор И благодарность рук.

Желания! Их пыл и волшебство! Желание — пустяк… А если нет его?!

Отчего ожерелье метели Влажным пальцем, волнуясь, сняла? Поцелуи давно откипели, А душа             даже не расцвела.

…Вот так и смерть, и первая любовь И встретились на панихиде в храме! Моя свеча истаяла о маме. А ваша о сестре. Мы были вместе вновь.

За добро — добром и за зло — добром, И за чёрный день — чистым серебром: Горе горькое черпать кружками — Храму Божию быть послушными.

Когда всесилен мрак И солнца не испить, — Прошу, живите так, Как вы умели жить.