ГЛАВА I

Служил в инженерном корпусе русской армии военный инженер Илларион Матвеевич Голенищев-Кутузов.

Начал он военную службу еще при Петре I, отдал ей тридцать лет своей жизни и, выйдя в отставку с чином генерал-поручика, продолжал работать по гражданскому ведомству в Петербурге.

По его проектам строили в столице каналы, возводили крупные здания. К концу жизни Илларион Матвеевич стал сенатором. Ему поручали заключения по важным государственным делам; к нему шли с жалобами, за советом.

Он был образованным, отзывчивым человеком и за большой ум и знания слыл в народе «Разумной книгой».

5(16) сентября 1745 года в семье Иллариона Матвеевича родился сын, которому суждено было стать великим русским полководцем, его имя – Михаила Илларионовича Кутузова – увековечила история.

И сейчас, спустя 225 лет со дня рождения фельдмаршала Кутузова, его жизнь и полководческая деятельность продолжают интересовать историков, писателей, широкие круги читателей.

Многое о Кутузове написано, немалое осталось еще неизвестным, потому что, живя и действуя в сложной и опасной обстановке, полководец должен был скрывать свои сокровенные тайны даже от своих приближенных.

Многое в истории жизни Михаила Илларионовича было затенено и затемнено наветами его недругов-современников, запутано искажениями монархических историков.

И те и другие силились доказать, что главным действующим лицом в Отечественной войне 1812 года, решавшей судьбу России, был не Кутузов, командовавший ее вооруженными силами, опиравшийся на патриотизм русского народа, а император Александр I.

Еще больше оболгали фельдмаршала Кутузова иностранные историки, принизившие его роль и превознесшие императора Наполеона.

И те, и другие, и третьи не захотели дать честного, ясного ответа на прямые вопросы истории, почему же Наполеона, действительно великого полководца, победил Кутузов и как руководимая им русская армия разгромила, уничтожила великую французскую армию, отстояла независимость России.

Дореволюционные историки почти не исследовали полководческое искусство Кутузова, не проследили, как шел он к победам долгим, трудным воинским путём.

Только советская историография открыла и впервые опубликовала множество документов о деятельности Кутузова, и советские историки, проследив весь жизненный путь полководца, смогли показать причины и основы его успехов.

Первое, что видит исследователь, изучающий жизнь М. И. Кутузова, – жажду знаний, проявленную им с юности, его стремление к образованию.

Трудолюбие, интерес к книгам инженер-генерал Илларион Матвеевич Кутузов привил сыну с детства. Мальчик успешно учился дома русскому и иностранным языкам, арифметике, много читал. Когда Михаилу минуло 14 лет, отец отдал его в артиллерийско-инженерную школу.

Так поступали тогда далеко не все дворяне, хотя были обязаны служить в армии и обучать своих сыновей военному делу.

Петр I издал закон, по которому каждый молодой дворянин должен был начинать военную службу рядовым солдатом, послужить капралом, сержантом и, только пройдя стаж низовой службы в строю, получал право на офицерский чин.

Петр I приказывал: «понеже многие производят сродников своих друзей в офицеры из молодых, которые с Фундамента солдатского дела не знают, ибо не служили в нижних чинах, а которые и служили только для лица по несколько недель или месяцев, того ради на таких требуетца ведомость, сколько и каких чинов есть с 1709 года».

Требовалось «капральские и сержантские лета зачислить тем, которые учились и выучились подлинно…». Без этого «сыновьям Российского государства князей, графов, баронов, знатнейшего дворянства… – предупреждал Петр I, – никому какого ранга не позволяем пока они нам и отечеству никаких услуг не покажут и за оные характера не получат…» и пояснял, что надо считаться с действительно заслужившими ранги, «дабы оным подать пример к службе и оным честь, а не нахалам и тунеядцам».

Но после смерти Петра I дворяне обошли этот разумный закон. Когда у дворянина рождался сын, его немедленно записывали в службу солдатом и тут же приказом но полку отмечали, что сей солдат находится в домашнем отпуску.

Пока «солдат» мирно спал в колыбели, в списках полка отмечали годы его строевой службы, а затем и право на офицерский чин. Барчук рос малограмотным тунеядцем, тем более что обучали тогда помещичьих детей чаще всего дьячки сельских церквей или иностранцы, наезжавшие в Россию служить лакеями, поварами и бравшиеся за роли гувернеров.

Годы шли, недорослю прибавлялись офицерские чины, и годам к двадцати он приходил в русскую армию полковником, а кое-когда и генералом.

Румянцев стал генералом в 22 года, Салтыков – в 25 лет. Но если эти генералы были образованными, выдающимися командирами, то основная масса офицеров, не имевших ни образования, ни опыта строевой службы, приносила много бед и несчастий русским войскам.

Они считали, что «наука вся в том состоит, чтобы уметь кричать пали! коли! руби! и быть строгим до чрезвычайности к своим подчиненным, ибо наука да книги умягчают сердце, а от мягкосердечья до трусости один шаг…».

В этих условиях юный Михаил Кутузов, одаренный от природы умом и способностями, очень любознательный, не по летам развитой, подготовленный в домашних условиях к обучению в военной школе, сразу выделился из среды воспитанников артиллерийско-инженерной школы.

Он рос здоровым красивым мальчиком, веселым, казалось, несколько флегматичным, умел подмечать характерные черты своих сверстников и комически незлобиво им подражать.

Товарищи любили Кутузова за веселый нрав, преподаватели ценили его за способности и прилежание.

Учился будущий полководец успешно. Он хорошо освоил инженерное дело и артиллерию, любил военную историю, знал языки: французский, немецкий, латынь, а впоследствии изучил еще и английский, шведский, турецкий и польский.

Особое пристрастие питал Кутузов к инженерному делу и был назначен помогать офицерам в обучении слушателей, о чем 10 декабря 1759 года последовал приказ директора артиллерийской и инженерной школы генерал-фельдцейхмейстера П. И. Шувалова.

«По представлению оной школы каптенармус Михаил Кутузов за его особенную прилежность и в языках и математике знание, а паче что принадлежит до инженера имеет склонность, в поощрение прочим сего числа произведен мною в инженерный корпус первого класса кондуктором; о чем артиллерийская и инженерная школа будучи известна, имеет ему Кутузову сей кондукторский чин объявя, в верности службы привесть к присяге и оставить по-прежнему при школе к вспоможению офицерам для обучения прочих».

Будут идти годы, офицер и генерал Кутузов всегда и всюду будет совершенствоваться в военной науке, будет продолжать поиск знаний, читать русскую, иностранную литературу, древних классиков, овладевать общечеловеческой культурой.

В круг его интересов навсегда войдут литература, искусство, театр, международная политика. Его дом в Петербурге будет открыт русским и иностранным артистам, писателям.

Кутузов был женат на Екатерине Ильиничне, урожденной Бибиковой, имел пять дочерей – Прасковью, Анну, Елизавету, Екатерину, Дарью; единственный сын Кутузовых умер в младенчестве.

Дочь Елизавета Михайловна стала впоследствии другом Александра Сергеевича Пушкина.

Екатерина Ильинична вела светский образ жизни, была в курсе столичных новостей.

С далеких, глухих театров военных действий генерал Кутузов будет неизменно спрашивать в письмах к жене о дипломатических новостях в столице, о новых пьесах на театре, о гастролях выдающихся артистов европейской сцены; будет писать о новых прочитанных им книгах.

Пройдут десятилетья – и в больших войнах, решая судьбы государств, столкнутся многомиллионные армии, будут бороться умы политиков, стратегов, дипломатов, побеждать будет и сила войск и сила разума полководцев. В этой борьбе будет побеждать Михаил Илларионович Кутузов, один из образованнейших людей своего времени, побеждать будет его могучий интеллект, позволивший ему решать задачи политика, стратега, дипломата.

Но успех принесут не только ум и культура Кутузова. Были и тогда в России сильные умы, образованные люди: достаточно вспомнить, что это было время Михаила Ломоносова, период становления Российской академии наук, затем Московского государственного университета и т. п.

Суть заключалась в том, что высокая культура, образованность стали опорой его военного призвания, стали той основой военного дела, которому Кутузов посвятил все силы своего разума, своей души, всю свою жизнь.

Перед Кутузовым открывалась легкая и безопасная для жизни карьера придворного. Он был к ней хорошо подготовлен.

Знающего иностранные языки, разумного, вежливого в обхождении молодого прапорщика назначили адъютантом к ревельскому генерал-губернатору генерал-фельдмаршалу принцу Гольштейн-Бекскому. Кутузов находился при нем на встречах с титулованными особами и дипломатами, прибывавшими в Россию из-за границы. Но пробыл он в адъютантах недолго.

Сказалось воспитание отца, сказался собственный характер, и молодой офицер выпросился в строй.

Потянулись для него пять долгих десятилетий строевой службы, походов и войн.

Прапорщик Кутузов начал свой воинский путь и рос как офицер, когда в русской армии стали возрождаться ее боевые традиции времен Петра I.

Он воспитывался с детства под отзвуки славы петровских побед; еще были живы герои Полтавской баталии, и в семье Иллариона Матвеевича чтили память основателя регулярной русской армии.

Но суть заключалась не только в воспитательном значении героических традиций. Анализ полководческого искусства Кутузова явственно показывает то общее, что сближает его с полководческим искусством Петра I.

Кутузова принято считать учеником Румянцева и Суворова, и это безусловно верно: они его прямые учителя, передававшие свои методы вождения войск, свой боевой опыт непосредственно на полях сражения.

В то же время Румянцев и Суворов и сами были учениками Петра I, унаследовали все ценное, что было в его полководческом искусстве, успешно его развивали.

Но в стратегии Кутузова есть и свое, что прямо напоминает стратегию Петра I.

И Петр I и Кутузов вели войны, в которых определялись не только дальнейшие пути России, но решался вопрос о самом ее существовании как независимого государства.

Это определяло масштабы и характер войн, особую ответственность полководцев и, следовательно, характер их стратегических решений.

В сраженьях, которые они вели, нельзя было рисковать судьбами России, нужно было действовать наверняка.

И Петр I и Кутузов имели своими противниками самых выдающихся полководцев тех времен – Карла XII и Наполеона I, – их не имели Румянцев и Суворов.

И Петр I и Кутузов командовали всеми вооруженными силами России и побеждали, уничтожали лучшие, сильнейшие европейские армии – шведскую и французскую; это требовало от русских полководцев невероятных усилий ума, воли, таланта.

И Петр I и Кутузов должны были сочетать оборону с наступленьем, подолгу выжидать, использовать пространство и время, с тем чтобы затем стремительно и решительно атаковать врага. Все это делает черты полководческого искусства Петра I и Кутузова сложными, глубоко интересными.

Надо особо отметить, что Петр I, как император был совершенно независим в своих решениях, Кутузов же был скован решениями императора Александра I, что ставило перед русским фельдмаршалом дополнительные, порой неодолимые трудности.

Чтобы лучше видеть черты полководческого искусства Кутузова, нужно проследить, что связывало Петра I, Румянцева, Суворова с Кутузовым, проследить путь русской армии, а для этого надо отметить важнейшие этапы военной истории России в XVIII веке.

На этих этапах определялись судьбы страны, а вместе с этим и судьбы, и жизнь, и искусство ее полководцев.

К началу XVIII века в России стали развиваться сельское хозяйство и внутренняя торговля, образовался единый всероссийский рынок, но страна отставала от развитых европейских государств в промышленности, культуре, внешней торговле, организации вооруженных сил и морского флота.

Внешняя политика русского правительства стала все больше нацеливаться на завоевание и укрепление международных позиций государства; дворянство стремилось к захватам новых земель; дворянство и купечество искали выходы к открытым морям для сбыта все увеличивающейся продукции сельского хозяйства.

Это должно было укрепить власть дворянства внутри страны, способствовать обогащенью купечества и росту нарождавшейся русской буржуазии.

И вместе с тем решение этих задач объективно способствовало развитию производительных сил страны и укреплению ее независимости. Без этого отсталая Россия могла стать объектом разделов более развитых, сильных европейских государств, стать их полуколонией.

Россия была отрезана от Балтийского и Черного морей, не допускалась соседями на морские торговые пути. Единственный ее северный порт в Архангельске действовал лишь в короткие летние месяцы.

Это обрекало Россию на экономическую отсталость.

Но главное заключалось в нараставшей опасности вторженья в Россию врагов извне.

Цель соседей России – Швеции и Турции и стоявших за ними в разное время Англии, Франции, Австрии заключалась не только в том, чтобы не допустить русских к Балтийскому и Черному морям, но и в том, главное, чтобы захватить земли России, отбросить русских далеко на восток.

В планах шведского короля Карла XII было удержать за собой прибалтийские земли, некогда отторгнутые от России, не допустить ее к Балтийскому морю, к прямым связям с Европой, захватить Архангельск и тем самым монополизировать русскую внешнюю торговлю и, что самое опасное, захватить Смоленск, овладеть Москвой, лишить Московское государство независимости.

Опасность грозила России и объединившейся с нею Украине со стороны Турции.

Турецкое правительство стремилось не допустить русских к Черному и Средиземному морям, не допустить на мировые торговые пути.

И, что было опять-таки самым опасным, турки и подвластные им крымские татары угрожали Киеву, вторгались в южные русские земли, захватывали и уничтожали села и города, угоняли русских и украинцев в рабство, продавали их на невольничьих рынках.

Борьба за независимость, за выход к морям, за место в Европе составила содержание ее внешней политики на протяжении веков.

Для осуществления этой политики «насильственными средствами» создавалась русская армия и флот, развивалось русское военное искусство, готовились и выдвигались выдающиеся полководцы и флотоводцы.

К началу XVIII века возросло население России, росли ее производительные силы, уже накапливались экономические средства.

Русский народ закалился в тысячелетней борьбе с суровой природой, в тяжелом труде, в боях за свою независимость и существование.

Он пережил вековое татаро-монгольское иго, отразил и разгромил немецких псов-рыцарей, победоносно проявил свои боевые силы на поле Куликовом, изгнал польских интервентов – отстоял свою независимость.

Конечно, войны, которые вела Россия в XVIII веке, преследовали и завоевательные цели, велись прежде всего в интересах русского дворянства и купечества.

Но диалектика истории требует видеть многогранность событий, многозначность исторических явлений.

К. Маркс и Ф. Энгельс глубоко вскрыли антинародную сущность русского царизма, его агрессивность во внешней политике, его крайнюю реакционность в политике внутренней; они показали, что эта политика вела к укреплению власти дворянства, к усилению крепостнического гнета, к расширению абсолютистского государства.

И вместе с тем основоположники научного коммунизма видели также естественную закономерность развития русской нации, историческое значение становления сильного Русского государства.

К. Маркс и Ф. Энгельс неоднократно обращались к этим проблемам истории России и освещали их в разных аспектах.

«Ни одна великая нация не находилась в таком удалении от всех морей, в котором пребывала первоначально империя Петра Великого; никто не мог бы представить великую нацию, оторванную от морских побережий и устьев рек. Россия уже не могла оставить в руках шведов устье Невы, которая являлась естественным выходом для сбыта продукции Северной России, а устья Дона, Днепра и Буга, а также проливов – в руках кочующих разбойничьих татар» (К. Маркс, Секретная дипломатия XVIII века).

Перед Петром I стояла задача возвращения выходов к морям (Черному и Балтийскому), захваченных врагами Русского государства в период его слабости. Удобные морские пути были необходимы для дальнейшего развития России и для успешной борьбы за ее самостоятельность и независимость. Самый факт преобразования Московии в Россию был возможен, подчеркивал Маркс, благодаря ее превращению из континентального государства в морскую державу (К. Маркс, Секретная дипломатия XVIII века).

Ф. Энгельс, касаясь агрессивных действий шведского короля, пишет: «…Карл XII сделал попытку вторгнуться в Россию; этим он погубил Швецию и воочию показал неприступность России».

Таким образом, оценивая исторические события той эпохи, Ф. Энгельс писал о молодой быстро растущей России, о великой подымающейся нации, о Петре I; «действительно великом человеке…».

В этом подходе ключ к правильному пониманию исторического пути государства и роли его армии и ее полководцев в войнах, решавших судьбы России.

Полководческое искусство Петра I раскрылось с наибольшей полнотой в Северной войне, особенно в период Полтавской битвы, и опыт этого периода позволяет видеть, какие черты стратегии этой войны повторились в стратегии Отечественной войны 1812 года; в чем сблизилось полководческое искусство Кутузова и Петра I.

Когда мы говорим о сходстве их полководческого искусства, мы должны видеть также и несходство условий, в которых оно проявилось, ибо известно, что ни один бой непохож на другой, тем более непохожа одна война на другую и тем более несходны войны разных эпох.

– Несходны были Россия и Швеция в начале XVIII века при сравнении с Россией и Францией начала XIX века.

– Несходен во многом ход событий Северной войны и Отечественной войны 1812 года.

– Несходны были армии России и Швеции, России и Франции в те различные эпохи.

– Несходны Петр I и Кутузов ни положением в государстве, ни возможностями своими, ни характерами.

И все же можно и должно говорить о том, что было сходным, что роднит действия русской армии в те разные эпохи, что сближало искусство ее полководцев и позволяет считать Кутузова прямым последователем Петра I.

Шведскому королю Карлу XII удалось в 1700 году в сражении под Нарвой разбить армию Петра I, затем перенацелить свои удары на союзные с Россией Данию и Польшу; победив последних, развязав себе руки в Европе, сделав Польшу базой своих войск, Карл XII в 1706 году снова вторгся в Россию с запада.

На этот раз шведский завоеватель преследовал далеко идущие цели. Он намеревался разбить русскую армию, прорваться через Смоленск и овладеть Москвой, покорить Русское государство, расчленить его на мелкие, зависимые от Швеции княжества; отделить от России Украину, отдать часть русских земель изменившему России гетману Украины Мазепе и своему ставленнику в Варшаве Станиславу Лещинскому.

Москва, как и всегда, была главной целью агрессоров, и шведский король был настолько уверен в скорой победе, что назначил своего генерала Шпарра губернатором русской столицы.

Шведский историк И. Андерссон писал, что Карл XII «отправился на Восток к центру необъятной русской державы в соответствии с планом, аналогичным плану, которым руководствовался более чем 100 лет спустя Наполеон I». Одинаковы были цели Карла XII с целями Наполеона I, сходны были их стратегические планы, направление наступления армий агрессоров.

И тогда, в Северной войне, как и в Отечественной войне 1812 года, стоял вопрос о самом существовании независимого Русского государства.

Сходно, что в обеих войнах русский народ поднялся на защиту своей родины.

Народ был угнетен крепостниками, изнемогал от рекрутчины и налогов, и тем выше надо ценить его самоотверженность и величие духа, что, не покорившись угнетателям, русским дворянам, он нашел в себе силы вступать в борьбу не на жизнь, а на смерть с иноземными захватчиками, несшими в Россию двойное рабство.

Сходно было то, что русские солдаты в обеих войнах проявили исключительный героизм.

Сходно было, что русская армия, испытавшая за 9 лет до Полтавы поражение под Нарвой, как испытала его за 7 лет до Бородина под Аустерлицем, не разрушилась, не обессилела, а, наоборот, набрала новые силы, выдвинула целую плеяду замечательных генералов и офицеров, па которых опирались и Петр I и Кутузов.

Сходство условий Северной войны и Отечественной войны 1812 года заключалось в том, что Петр начинал ее 270 лет тому назад в еще отсталой России, а Кутузов 170 лет тому назад, когда царь Александр I не подготовил страну к обороне; и то и это вынудило полководцев отступать в глубь страны, и они, чтобы выиграть время, собраться с силами, вынуждены были отдавать пространство.

Тогда было легче сдавать глухие, не населенные людьми области, но и тогда это несло городам и селам Белоруссии, России, Украины неимоверные бедствия.

Борьба в таких стратегически невыгодных условиях предъявляла исключительные требования к разуму, воле, таланту русских полководцев.

Отлично обученная, хорошо вооруженная, закаленная в боях, привыкшая к победам шведская армия Карла XII изготовилась к вторжению в Россию, как и великая французская армия, с территории Польши.

В тех условиях, имея за плечами страну, судьба которой решалась армией, Петр должен был писать: «Искание генерального боя суть опасно – в единый час все ниспровержено; того для лучше здоровое отступление, нежели безмерный газарт».

В таких же условиях принимал решенья и Кутузов.

На военном совете, собранном Петром I в Жолкове, было решено отступать от западной границы на восток, прятать или жечь запасы провианта, лишать противника возможности питаться за счет населения; ослабить шведов налетами конных отрядов и партизан, нападать на их тылы, привлечь к защите страны население, вести так называемую малую войну.

Населению было указано строить засечную линию от Пскова на Брянск и далее на юг шириной 150–300 шагов; строить преграды на речных переправах и подготовить к обороне Псков, Смоленск, Великие Луки и Москву.

Было приказано жителям пограничной полосы «от Пскова через Смоленск до черкасских городов и на 200 верст поперек объявить, чтобы к весне ни у кого не было явно хлеба, спрятав его в лесах, в ямах и где лучше… того для ежели неприятель похочет обошед войска впасть внутрь, тогда сам не рад будет…»

Перед Петром I была еще и та трудность, что борьба сторон должна была развернуться на громадном театре военных действий от Петербурга до Варшавы и от Западной Украины до Киева и Полтавы. Еще больший театр войны был перед Кутузовым.

Нужно было решать, где сосредоточить силы, чтобы прикрыть направление и на Москву и на Петербург и отразить нападение сильнейшей в Европе, очень подвижной армии Карла XII.

Петр I расположил сорокапятитысячную группу войск на зиму в районе Гродно, и это было правильным, потому что Карл XII замыслил наступать через Гродно на Псков, Нарву, Петербург, затем на Москву.

Карл XII также расположил армию на зимние квартиры, затем неожиданно начал зимний поход и в январе 1706 года вышел на коммуникации русских.

Над молодой русской армией нависла грозная опасность. С исключительным искусством, настойчивостью и находчивостью выводил Петр I русские войска из-под удара врага.

На коммуникации шведов были брошены конные отряды; к району Гродно были подтянуты резервы; и, наконец, Петр I, улучив момент перед ледоходом на реке Неман, быстро увел свои войска из Гродно, выиграл десять суток, в течение которых начавшийся ледоход не позволял Карлу XII организовать преследование.

100 лет спустя Кутузов будет уводить из-под ударов Наполеона русские войска от Браунау и Цнайму, «положит Дунай» между собой и Наполеоном, и его решения по стилю и характеру напомнят решения Петра I.

Едва позволила обстановка, как Карл XII устремился на восток, с боем форсировал Днепр, овладел Могилевом, пробивая путь на Москву. Он был настойчивым полководцем, рассчитывал на силу, внезапность, быстроту ударов.

Но Петр I навязал ему затяжную борьбу, продолжал атаковать небольшими армейскими отрядами, парализовал снабжение.

Французский посланник при Карле XII писал: «Голод в шведской армии растет с каждым днем… Ах, как тяжела война…»

Через 103 года о том же теми же почти выражениями писалось из французской армии, отрезанной Кутузовым и лишенной снабжения в Москве.

Стратегические планы шведского короля рушились. Отказавшись после неуспеха у Гродно от похода на Петербург, он теперь вынужден был отказаться от наступления на Москву и признался своим приближенным генералам, что у него нет дальнейшего плана войны.

Точно так же в 1812 году Наполеон, осажденный в Москве, спрашивал совета у своих маршалов, как вести войну дальше.

Наконец Карл XII решил идти из Могилева на Украину, там соединиться с украинским гетманом Мазепой, установить связь с турками, с татарами и поляками и наступать на Москву с юга через Полтаву – Харьков – Курск.

Шведскому корпусу генерала Левенгаупта, расположенному в Прибалтике, Карл XII приказал спешно идти на Украину с обозом боеприпасов, снаряженьем для всей армии.

На широких просторах развернулись острые маневренные действия войск, требовавшие от полководцев предвиденья, гибкости, смелого риска и расчета.

Вслед за ушедшим на Украину Карлом XII Петр I отрядил фельдмаршала Шереметьева, а сам с Преображенским, Семеновским и вновь сформированными полками стал поджидать Левенгаупта.

Близ Старой дороги, ведущей из Варшавы в Москву, Петр с меньшим числом, но отличным корпусом напал на корпус Левенгаупта, перерезал ему коммуникации, нанес охватывающие удары и разгромил его в знаменитом бою у деревни Лесной.

8 тысяч шведов из 16 тысяч спешивших на Украину были убиты и ранены; 7 тысяч повозок обоза с боеприпасами были захвачены русскими войсками.

Вслед уцелевшим Петр I послал погоню, упредил их па переправе через реку Сож и нанес новые потери.

С изнуренными, потерявшими оружие остатками отряда Левенгаупт пришел к Карлу XII, принеся грозную весть о победе русских, потрясшую шведскую армию.

В результате победы у Лесной, которую Петр I назвал матерью Полтавской баталии, у Карла XII к этой баталии оказалось меньше войск, чем в русской армии, и всего четыре пушки.

А Петр I продолжал осуществлять свою маневренную стратегию, которая так характерна для Северной войны и Отечественной войны 1812 года.

Она отличалась от маневренных действий западноевропейских армий, когда достаточно было одной из воюющих сторон создать угрозу на коммуникациях другой, чтобы эта обойденная с тыла армия отступила. Отличалась она и от стратегии, по которой малоподвижные армии подолгу стояли на виду одна у другой, затем, медленно сходясь, решали исход войны прямым столкновением.

В войнах Петра I и Карла XII, как и Кутузова с Наполеоном, применялись широкие маневры на огромном пространстве, столкновения происходили в неясных, сложных, трудных условиях, и сражения велись на разгром и уничтожение противника.

Такая маневренная, решительная стратегия требовала от полководцев ответственности перед страной, предвиденья и настойчивости, расчета и риска, выжидания и стремительности, сочетания обороны с наступленьем, воли, смелости, таланта. Все это и сказалось в стратегии М. И. Кутузова, особенно в 1812 году.

Карл XII просчитался: татары и турки на этот раз не посмели выступить против России; Мазепа не смог поднять украинцев против русских.

Налеты русских летучих отрядов на тылы шведской армии продолжались; она лишилась баз снабжения, на которые так рассчитывал Карл XII, перенося борьбу на Украину; его войска были блокированы.

Сходные условия борьбы создал Кутузов в 1812 году, став у Тарутина, блокировав французов в Москве.

Шведские генералы советовали своему королю уйти с Украины на запад, и так же сто лет спустя французские маршалы советовали Наполеону уходить на запад из Москвы.

И здесь сказался характер агрессоров, не желающих отдавать захваченное: проявился характер Карла XII, схожий с характером Наполеона, – такие полководцы стремятся выходить из трудных положений не отступлениями, а решительными ударами по противнику.

Так Наполеон, покидая Москву, чтобы идти на Калугу, грозил: «Мы пойдем на Запад, и горе тому, кто преградит нам путь», и так же Карл XII, несмотря па превосходство сил Петра I, повел шведскую армию на поле Полтавы.

Виссарион Белинский писал, что у Полтавы разыгралось «не простое сраженье, замечательное по огромности военных сил, по упорству сражающихся и количеству пролитой крови; нет, это была битва за существование целого народа, за будущность целого государства…».

Бородинское сражение по своим непосредственным результатам не было простым повторением Полтавского сражения. Но конечные их результаты были одинаковы.

В обоих одинаково проявились героизм русских войск, военное искусство их командованья; после обоих еще продолжались и Северная и Отечественная войны, но Полтавское сражение завершилось сразу полным разгромом шведской армии у Переволочно, а великая французская армия была полностью разгромлена на Березине через четыре месяца после Бородина.

Карл XII посылал солдат на поле под Полтавой с напутствием: «Идите же завтра туда, куда вас ведет слава…», и Наполеон посылал своих солдат на поле у Бородина со словами: «Воины, вот сраженье, которого вы ждали… да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвой…»

После преследования бегущей к Днепру шведской армии поступило донесение о захоронении тысяч убитых шведов и невозможности учесть всех убитых, трупы которых разбросаны по лесам, полям и дорогам бегства, и в таких же выражениях сообщалось о захоронении и сжигании трупов, оставшихся после бежавшей к Березине французской армии.

Бросив жалкие остатки своей считавшейся непобедимой армии, считавшийся непобедимым Карл XII с полутора десятками всадников бежал в 1709 году из России за кордон в городок Бендеры, и Наполеон I, бросив у городка Сморгони жалкие остатки своей недавно прославленной армии, бежал за кордон с десятком кавалеристов охраны.

Дело не только во внешних, хотя и разительных, сходствах исторических событий, а в их сути.

Русские полководцы Румянцев, Суворов, Кутузов восприняли у Петра I национальную регулярную армию, созданную им вместо ополчений, стрелецкого войска, иноземных полков, которые имела Россия в XVIII веке.

Он организовал и обучал русскую армию для боя, а не для столичных плац-парадов, и требованье учить войска тому, что нужно на войне, стало ведущим для этих полководцев.

Они восприняли не только конкретные примеры стратегии Северной войны, но и уставы Петра I.

Воинским уставом, утвержденным Петром I в 1716 году, пользовались в русской армии до 1826 года – 110 лет, – он переиздавался 15 раз; другие его уставы также применялись с пользой почти столетие.

Уставы охватывали все стороны боевой деятельности и мирной жизни войск. По ним можно было конкретно и деловито обучать пехоту, кавалерию, артиллерию строю, тактике, стрельбе. Экзерцициям в воинском уставе отведено было лишь 5 страниц, а маршу – 23 и полевой службе – 86. Устав требовал от солдат дисциплины, а от офицеров – заботы о подчиненных.

За 50 лет до Фридриха II и за 100 лет до Наполеона I Петр I формировал крупные конные массы, полевую и конную артиллерию; за 100 лет до Наполеона он ввел в боевые порядки частный и общий резерв.

В противоположность уставу Павла I, считавшему, что «солдат есть механизм артикулом предусмотренный», в уставе Петра I записано, что «имя солдат содержит в себе всех людей, которые в войске суть, от вышнего генерала до последнего мушкетера…»

Петр I требовал: «Учить унтер-офицеров, дабы оные знали командовать, как и обер-офицеры, ибо когда б случилось обер-офицеру отлучиться, також ранену или убиту быть, тогда без всякого указу должен унтер-офицер оное место взять и командовать». В этом уже заключена идея «Всяк воин свой маневр понимает», сформулированная Суворовым.

К тому же требовалось «каждого офицера и унтер-офицера главным генералам искушать… в поле… и ежели который в том неискусен явится, а нижний лучше учинит, то верхнего сводить вниз, а нижнего наверх».

Вводя свой устав, Петр I писал: «Напоследок же объявляю, буде кому в чем не внятно покажется те-б господа офицеры спрашивались хоть у самого генерала…»

Эта доступность высших для низших чинов сочеталась в уставах с требованьем суровой дисциплины и порядка. Петр I требовал от генералов и офицеров «оберегать себя от сребролюбия, понеже оно есть корень всему злу», избегать «похлебства еже есть другое зло, равное вышеписанному». Он пресекал столкновения между офицерами, запретил дуэли и предупреждал: «Ежели же биться начнут и в том бою убиты или ранены будут, то как живые, так и мертвые повешены будут, и никто от того наказания отговориться никак не сможет…»

Особую требовательность предъявлял устав Петра I к офицерам во время боя.

В разделах «Собственноручные для военной битвы правила» и «Учреждение к бою» указывалось: «Капитанам (командирам рот. – М. Б.) свое дело делать, а на майора (командира батальона. – М. Б.) не смотреть… Майорам надлежит подле самой задней шеренги ездить непрестанно… и смотреть, дабы все исправно было…» и разъяснялось: «ежеле он (офицер. – М. Б.) живот свой нерадением дела своего спасти похочет, то после на бесчестной виселице погубит».

И тут же: «…командующим генералам надлежит место свое назначить, где офицерам их в нужном случае сыскать можно…» и «господа генералы смотреть имеют, чтоб ими данные указы… правильно исполняемы были и в том особ своих не жалеть…»

«…Кто же место свое без указу оставит или друга выдаст или бесчестный бег учинит, то оный будет лишен и чести и живота…»

В случае же, если невозможно удержать войска, отступающие без приказа, то «генералам и офицерам оставаться при тех кто устоят…»

«Я приказываю Вам, – писал Петр I, – стрелять во всякого, кто бежать будет и даже убить меня самого если я буду столь малодушен, что стану ретироваться от неприятеля…»

Наряду с требованиями быть стойкими, храбрыми, дисциплинированными Петр I особое внимание уделял разумности командования.

Устав предусматривал, что чин генерал-квартирмейстера (по-нынешнему – начальника штаба) «требует мудрого, разумного, искусного человека в географии и фортификации», которому «особливо надлежит генерально оную землю знать, в которой свое и неприятельское войско обретается».

Он должен при командующем находиться, всегда все знать о своих войсках и противнике, организовать марш, работу тыла, охрану и «записную книжку или протокол иметь».

Генерал, непосредственно командующий, должен был быть, согласно уставу, «всегда на лошади», то есть среди войск, чтобы лично ими командовать и самому видеть поле боя.

И конечно, особое место отведено в воинском уставе высшему командованию, ибо «командующий генерал-фельдмаршал поход армии повелевает чинить, смотря страну и землям положение…», оценивает противника, руководит всеми боевыми действиями армии, единолично повелевает и за все в ответе. Но и он, облеченный высокой властью, «главные и великие дела… без консилии генералов собственным своим изволением никогда чинити надлежит, а всегда с совету». И даже при внезапном нападении врага «словесный консилиум хотя и на лошадях отправлять должно».

При этом власть безраздельно принадлежит командующему, ибо «командующий высокий генерал душе человеческой в теле уподобляется зане в нем без души ничего не двигается; тако и при армии невольно что главного учинить без повеления и ордера командующего вышнего генерала».

Эти военные идеи Петра I, опыт Северной войны питали военное творчество Румянцева, Суворова, Кутузова, развивавших русское военное искусство в новых и каждый раз своеобразных условиях.

Но к 60-м годам, когда прапорщик Кутузов, закончив обучение в инженерно-артиллерийской школе и сдав адъютантскую должность при генерал-фельдмаршале Гольштейн-Бекском, начал свою службу в строю русской армии, в ней оставалось немного от наследия Петра I.

Преемники Петра не сумели удержать армию на той высоте, на которую она была поднята ее основателем. Они были мелкими, ничтожными, малообразованными людьми, далекими от нужд России. Двор императоров, императриц окружали временщики. Значительная часть дворян, та, что побогаче, обрадовалась возможности не служить в армии, отправилась в свои поместья бездельничать, а те, что продолжали службу, бездельничали не меньше, обкрадывая к тому же войска.

Основная организационная единица армии – полк был отдан в полное бесконтрольное управление командира полка. Он рассматривал солдат как своих крепостных и вместо обучения их военному делу отправлял в свои поместья на работы. Наиболее предприимчивые посылали солдат на заработки и заработанные ими деньги клали себе в карман. Полки были полны «мертвых душ» – умерших солдат, на которых полковник продолжал получать деньги от казны. Войсковое хозяйство было очень громоздко, обременительно в походах, вокруг него увивались подрядчики, темные дельцы, вкупе с офицерами расхищавшие военное имущество, наживаясь на солдатском хлебе.

Дочь Петра I Елизавета, чтобы снискать доверие армии, объявила себя, вступив на трон, последовательницей отца и повелела «барабанному бою быть, как при Петре». Были переизданы, пересмотрены уставы, но это не исправило положения.

Тактика русской армии устаревала, и, точно в насмешку над воинским уставом Петра I, который главной задачей ставил боевую учебу, кавалерийский устав 1755 года предписывал русским кавалеристам заботиться… об усах. «Каждому кирасиру и драгуну, – гласил устав, – надлежит, как возможно стараться усы отращивать, которые бы всегда в строях и караулах подчесаны и подчернены были, а у гренадеров конных можно усы, как возможно длинно выростя, по щекам заворачивать. У кого же по молодым летам натуральных усов еще нет, то употреблять таким образом накладные». Во всех почти уставах шагистике, экзерцициям отводилось первое место.

И все же русская армия в Семилетней войне (1756–1762) победила сильнейшую в Европе прусскую армию Фридриха II. «…Победа сия одержана была… паче отменного храбростью наших войск», – писал участник войны А. Т. Болотов.

И когда «Россия поставила прусское государство на край гибели» (Ф. Меринг), его спас, заключив мир, приверженец Пруссии – царь Петр III. Сын голштинского герцога и дочери Петра I Анны, Петр III стал царем по воле своей тетки – русской царицы Елизаветы, но остался голштинцем на русском троне. Россией он не интересовался. Его кумиром был прусский король Фридрих II, перед которым Петр III преклонялся, заявляя, что прусская шляпа для него дороже русской короны. Он гордился чином генерал-майора и должностью командира прусского полка и клялся, что по велению Фридриха II готов идти за ним на любую войну. В пьяном виде, а пьян он был почти ежедневно, Петр III говорил немецкому послу «такой вздор и нескладицы, – писал Болотов, – что даже сердце обливается кровью перед иностранцами».

После заключения мира с Фридрихом II русская армия вернулась в Россию, и ее стали обучать на манер прусской армии, которую она только что разбила.

Петр I тоже не считал зазорным учиться военному делу даже у своих противников. Но он воспринимал все лучшее в военном искусстве Запада и, используя все передовое, развивал собственные успехи русской армии. Он привлекал из-за границы на службу специалистов – образованных инженеров, артиллеристов, действительно полезных офицеров и генералов.

Совсем иначе шло дело при наследниках Петра. Иностранцев приглашали потому, во-первых, что русские дворяне старались пораньше уйти в отставку и надо было заполнять свободные вакансии в войсках; и, во-вторых, потому, что иноземные наемники ограждали от народа царский трон и душили русский народ еще сильней и беспощадней, чем «свои» угнетатели-помещики. Этим наемникам были чужды интересы России, иные из них были ей прямо враждебны, почти все они имели главной целью свою карьеру, стяжательство, обогащенье. (С одним из подобных наемников – бароном Леонтием Беннигсеном придется вести тяжелую борьбу М. И. Кутузову в 1812 году.)

Но в 60-х годах XVIII века обстановка, сложившаяся в России, способствовала тому, что русскую армию стали поворачивать на путь, по которому она шла при Петре I.

Мир с Пруссией и война с Данией, которую затевал Петр III, не считаясь с интересами России, недовольство дворян и гвардии, интересы которых он игнорировал и ущемлял, привели к заговору. Заговорщики свергли Петра III, вскоре он был умерщвлен, и возвели на трон участвовавшую в заговоре его жену Екатерину.

Дворянская Россия при Екатерине II поставила перед собой большие цели. Петр I вывел Россию к Балтийскому морю, но к черноморским берегам ее по-прежнему не допускала Оттоманская империя.

Для больших войн нужна была большая, хорошо вооруженная, обученная армия; крепнувшая промышленность страны позволяла ее вооружить, и во второй половине XVIII века войска России увеличились в девять раз.

В русской армии снова стали ценить боевой опыт, улучшали обучение войск, трезво оценивали опыт иностранных армий, отказывались от ненужных экзерциций и сковывающих солдата форм одежды.

Потемкин в своем приказе писал: «В Россию вошли офицеры иностранные с педантством того времени, а наши, не зная прямой цели вещам военного снаряда, почли все священным и как будто таинственным. Им казалось, что регулярство состоит в косах, шляпах, обшлагах, ружейных приемах и прочем. Занимая же себя таковой дрянью, и до сего времени не знают еще самых важных вещей. Словом, одежда войск наших и амуниция такова, что придумать нельзя лучше к угнетению солдата. Тем паче, что он, взят будучи из крестьян (в 30 почти лет), узнает уже узкие сапоги, множество подвязок, тесное нижнее платье и пропасть вещей век сокрушающих. Красота одежды военной состоит в равенстве вещей их употреблению. Всякое щегольство должно уничтожить, ибо оно плод роскоши, иждивенья и слуг, чего у солдата быть не может… Костюм солдата должен быть таков: как встал, так и готов».

Достаточно сказать, что у кавалеристов вес одежды и снаряженья был уменьшен на 1 пуд 39 фунтов (!) – легко себе представить, каков же он был до этого!

Была создана воинская комиссия по разработке новых инструкций и уставов, в которых учитывался опыт войн. В инструкции пехотного полка полковнику указывалось, что солдат надо обучать разумно и не наказывать их без вины.

Это не значит, что стал гуманней строй крепостников и подобрели дворяне-офицеры. Наоборот, при Екатерине II гнет крепостничества становился все более невыносимым. Крестьянство, составлявшее 96 % населения, было измучено войнами, требовавшими сотен тысяч рекрутов, хлеба, скота. Две трети государственного дохода уходило на армию, а новые налоги непосильной тяжестью ложились на плечи народа.

Крестьянство ответило восстанием Пугачева, из года в год, из века в век бунтовало, не мирясь с помещиками.

Царскому правительству был необходим солдат для армии, осуществлявшей завоевательные планы, а беспощадно наказуемый рекрут не мог стать обученным военному делу солдатом; армия нужна была как сила и для подавления народа, и нужен был готовый на это солдат.

Потому именно новые инструкции рекомендовали учить солдата «с терпением» и внушать ему, что, дав присягу царю и став солдатом, он перестает быть крестьянином.

Были в русской армии офицеры, генералы, полководцы, верой и правдой служившие царям и не за страх, а за совесть осуществлявшие планы своего класса – дворянства.

И в то же время они превыше всего дорожили национальными интересами России, судьбами родины, и они же по-настоящему гуманно относились к русскому солдату, были подлинно близки к нему.

Таким полководцем был Александр Васильевич Суворов. В 1762 году, будучи полковником, он командовал Астраханским пехотным полком, и к нему на должность командира роты прибыл юный прапорщик Михаил Кутузов.

Невиданные для того времени картины боевой учебы и войскового быта увидел Кутузов в Астраханском полку. Солдат не били, не издевались над ними. Они были одеты, обуты, накормлены.

Полк часто поднимали по тревоге, и командир полка вел его вначале по дорогам, потом покидал «битый путь» и шел целиной, сквозь леса, переправлялся по любой местности, в любую погоду, в любое время суток и года. Суворов обучал солдат штыковым атакам. Во главе своей роты Кутузов бросался в штыки на другие роты и стремился прорваться сквозь их строй, зная, что и они не отступят, не пропустят. При ударе в штыки Суворов не позволял наступающим ни на секунду задерживаться, но, как бы ни был удар силен, он не позволял отражающим этот удар обойти и только в последнее мгновение разрешал поднять вверх штыки, чтобы солдаты не поранили друг друга в начинавшейся отчаянной схватке. На роты пехоты «в полный карьер на саблях» скакала кавалерия, и опять, чтобы научить пехоту выдерживать этот натиск, и то только в самое последнее мгновение, пехотинцам разрешалось разомкнуться и пропустить сквозь свои ряды кавалеристов. Учились не только люди. Позади строя пехоты Суворов приказывал ставить лукошки с овсом, и лошади привыкали прорываться сквозь строй, зная, что за ним их ждет поощрение.

Полковник водил полк в труднодоступные места, строил там укрепления, и солдаты обучались штурму крепостей. Кутузов хорошо усвоил суворовское правило: «Тяжело в учении – легко в бою», от которого ни на шаг не отступал полковник.

Кончались ученья и маневры. Кутузов видел, что Суворов, подстелив плащ, отдыхает вместе с солдатами у бивачного костра, беседует с солдатами об их горестях и скромных радостях, шутит, сыплет прибаутками.

Когда полк возвращался на квартиры, опять куда-то торопился полковник, и под мышкой у него видел Кутузов две книжечки. Оказывается, Суворов построил школу для солдатских детей, сам написал для них букварь и задачник и сам обучал солдатских детишек грамоте.

Понял молодой Кутузов, за что так любят солдаты Суворова, почему так верят ему, почему готовы идти за ним в огонь и в воду, и понял, что они способны сокрушить любого врага, потому что выучка, которую они проходят, не имеет себе равной ни в русской, ни в иностранных армиях.

Суворов заметил способного офицера, приблизил его к себе. Он рассказывал Кутузову о том, как девять лет назад служил простым солдатом, унтер-офицером, рассказывал о боях в Пруссии во время Семилетней войны.

Суворов объяснял Кутузову, что сила русской армии в солдате. Надо только учить солдата, ибо «солдат, – приговаривал при этом полковник, – ученье любит, было бы с толком», а толк заключается не в шагистике и муштре, а в том, чтобы учить тому, что потребует война, чтобы солдат чувствовал, что он и в мирное время на войне…

Так учил и воспитывал свой полк Суворов, так учил он Кутузова.

На этот раз они недолго служили вместе. Но через десятилетия боев и походов, через всю свою жизнь бережно пронес и осуществил Кутузов наставления своего наставника.

Изображая Кутузова, порой пишут так, точно он сразу пришел к руководству армиями и повел их к победам. Но, оценивая Кутузова, надо всегда учитывать, что он почти сорок лет провел в боях и походах, и, прежде чем получить в командование армию, Кутузов командовал ротой, батальоном, отрядом, полком, корпусом. Это закалило Кутузова, обогатило служебным и боевым опытом. Он стал профессионалом военного дела.

Он постигал природу боя и войны, сущность полководческого искусства в действиях полководцев Румянцева и Суворова. На этой основе рос и развернулся его полководческий талант.

 

ГЛАВА II

В 1764 году, когда войска двинулись в Польшу, капитан Кутузов добился перевода в действующую армию. За годы 1764, 1765, 1769-й он участвовал в ряде небольших боев (крупных операций там не велось), втянулся в походную жизнь, но, как сам впоследствии признавал, «войны еще не понимал».

В 1770 году Кутузова перевели в армию Румянцева, действовавшую против турецких войск в Молдавии и Валахии. Молодому офицеру повезло: он поступил в распоряжение выдающегося полководца.

Петр Александрович Румянцев (родился в 1725 году) к русско-турецкой войне (1768–1774) был генерал-аншефом; его талант уже блистал в Семилетней войне, где он накопил большой боевой опыт. Образованный генерал написал свой «Обряд службы» – инструкцию, основанную на этом опыте, предназначенную для полевой выучки войск, для войны.

Трудная стратегическая задача стояла перед Румянцевым в Дунайской кампании.

Оттоманская империя по-прежнему не допускала Россию на земли северного Причерноморья, принадлежавшие русским с незапамятных времен; не допускала к Черному морю, издавна названному Русским морем, по которому некогда плавали суда русских.

Турция располагала многочисленной сильной армией, готовилась к вторжению в русские земли, не шла на компромиссы, первая разорвала дипломатические отношения с Россией, и только разгром турецких войск мог обеспечить успех русской политике.

Две армии – 1-я генерала Румянцева и 2-я генерала Панина и четыре отдельных корпуса действовали на Дунае, против Крыма, на Кавказе, и наибольшие усилия пришлось сделать армии Румянцева.

Она наступала к Дунаю против сильнейших группировок турецких и татарских войск. Театр военных действий был очень далек от России, коммуникации непомерно растянуты и открыты ударам врага; край глухой, бездорожный, население редкое, поражаемое вспышками чумы; впереди лежала местность, изрезанная реками, с приречными болотами, озерами, встречались гористые районы, затруднявшие наступление, и равнины, где преимущество было на стороне более многочисленной турецко-татарской конницы. Общее численное преимущество все время было на стороне противника.

Было где и в чем проявиться боевым качествам русских войск, талантам их полководца; было чему у него поучиться молодому офицеру генерального штаба Кутузову. Ему повезло и с назначением в корпус опытного, боевого генерала Баура, выполнявшего наиболее ответственные задания в сражениях, затем на должность оберквартирмейстера армии.

Кутузов оказался в трудных, сложных условиях маневренных действий, в сфере огня ожесточенных сражений в урочище Рябая Могила, на реке Ларге, близ озера и реки Кагул, вошедших в историю русской армии.

Армия Румянцева двигалась с берегов Днестра – от Хотина на юг, через Яссы, вдоль берегов Прута и Серета к Дунаю.

В урочище Рябая Могила, южнее Ясс, сосредоточилась армия молдавского визиря. Против ее 72 тысяч солдат с 44 орудиями Румянцев имел 39 тысяч солдат и 115 орудий, однако решил атаковать турецкий лагерь.

Румянцев отказался от линейной тактики, по которой войска располагаются равномерно по всему фронту в единую линию и в таком громоздком, малоподвижном боевом порядке ведут бой. Линейная тактика позволяла генералам обозревать все свои войска, казалось, облегчала, а верней, упрощала управление ими, считалась менее рискованной, давно была апробирована на Западе и в России.

Но эта тактика привязывала войска к местности, лишала их маневра, подвижности, не давала инициативы начальникам, не требовала от главнокомандующих смелых творческих решений и не вела к решительным победам; зато при неудаче на одном участке влекла катастрофу и на другие.

Румянцев вводил и утверждал в военном искусстве свою тактику.

Он разделил свои войска на отряды: Баура – 4 тысячи солдат, Потемкина – 4 тысячи, Репнина – 8 тысяч и главные силы – 23 тысячи, сосредоточил последние в своих руках. Каждому отряду была поставлена самостоятельная задача: они должны были «врозь итти – вместе бить» по врагу с разных направлений; движение к полю сражения совершалось ночью с переправой через реку Прут. Главные силы Румянцева были готовы нанести решающий удар там, где откроется необходимость. Артиллерия двигалась в боевых порядках пехоты, готовая своим огнем начать сражение.

В ночь на 28 июня 1770 года русские войска подошли к турецкому лагерю. Сокрушительный удар с фронта, с тыла и флангов, неукротимый натиск «на штыках», впечатление полного окружения сломили волю противника, привели к разгрому лагеря.

Румянцев доносил в Петербург, что генерал Баур «весьма похваляет» своих командиров, которые «не боялись ни опасности, ни трудов и шли охотно ударить на неприятеля». Среди лучших офицеров был назван капитан Кутузов.

Армия Румянцева продолжала наступление; ее разведка донесла, что восьмидесятитысячная армия противника вновь сосредоточилась на берегу реки Ларги, при ее впадении в реку Прут. 15 тысяч турецкой пехоты заняли оборону в сильно укрепленном лагере, и 65 тысяч татарской конницы готовились нанести встречные удары. К Ларге из-за Дуная перебрасывались на трехстах судах войска великого визиря. Несмотря на двойное численное превосходство противника, Румянцев решил атаковать лагерь при Ларге до подхода к нему резервов. Румянцев говорил, что «слава и достоинство наше не терпит, чтоб сносить присутствие неприятеля, стоящего на виду у нас, не наступая на него». Это можно бы посчитать самонадеянным бахвальством или уверенностью в слабости противника, а не было ни тем, ни другим.

Турецкие войска были многочисленны и сильны в боях: пехота в обороне, конница, имеющая отличных наездников, в бешеной атаке; русский генерал хорошо знал силу и слабости противника и знал силу своих войск, верил в свое искусство.

Румянцев снова разделил армию на четыре группы, каждой поставил задачу, предоставил генералам инициативу действий, всем приказал стремиться к единой для всей армии цели.

Сближение отрядов было назначено на ночь. Чтобы в короткую июльскую ночь выйти одновременно к цели по разным маршрутам, преодолевая реки, войскам требовалась железная дисциплина, организованность, командирам – искусное, твердое управление, Румянцев должен был предвидеть ход операции, проявить смелость, расчет и пойти на риск.

Шестидесятипятитысячная масса конницы могла обрушиться на тылы наступающих войск, и казалось целесообразным прикрыть их большими силами. Румянцев принял иное решение: выделил в прикрытие одну бригаду. Он всегда считал, что быстрый разгром противника снимает и опасность, угрожающую своим тылам. «Оборона, – говорил он, – сильна не рогатками, а своим огнем и мечом».

В ночь на 18 июля татарские разъезды обнаружили русские отряды, подходившие к лагерю. Десятитысячная масса конницы напала на их тылы. Румянцев приказал пехотной бригаде отразить неприятеля и продолжал наступление.

Новые и новые десятки тысяч всадников буквально затопили местность вокруг русских каре, но остановить их не могли. Эти каре были новшеством, вводимым Румянцевым в тактику. Издавна был известен строй каре, по которому войска строились в огромный четырехугольник, прикрываемый рогатками для обороны и малопригодный для наступления. Да и в обороне достаточно было атакующему проломить одну сторону каре, как рушился весь строй.

Румянцевым вводились в тактику русской армии небольшие каре от дивизии до батальона, способные к обороне и наступлению, имеющие свои пушки, прикрываемые на флангах своей кавалерией, поддерживающие друг друга «крестным» (перекрестным, фланговым) огнем. Они успешно отражали огнем и штыками налеты конницы и продолжали наступление.

Первый, самый опасный удар десятков тысяч всадников был отбит, бешеный порыв не организованных в регулярные части конников противника сменился неуверенностью, контратака каре отогнала их к лагерю.

Турецкая пехота держалась за укреплениями лагеря дольше, но и она не могла отразить штыковые атаки, теряла самообладание, видя неотвратимость наступления русских с фронта, с тыла и флангов.

В четыре часа утра началось сражение, к двенадцати часам дня лагерь при Ларге был взят, уцелевшие его защитники бежали на юг к Дунаю.

В день, когда был разгромлен лагерь при Ларге, великий визирь закончил переброску своих войск с южного берега Дуная на северный. Вместе с войсками, бежавшими от Ларги и подошедшими от Измаила, у великого визиря собиралось 50 тысяч пехоты и 100 тысяч конницы. С такими силами визирь решил разбить Румянцева, тем более что ему стала известна численность русских.

Турецко-татарские войска двинулись в наступление, стягиваясь к озеру Кагул.

У Румянцева была возможность отойти. Это сочли бы целесообразным: силы были слишком неравны, коммуникации русских войск еще больше растянулись, не могли быть прикрыты от налетов конных отрядов, подвоз был затруднен, провианта осталось на три дня.

Румянцев решил атаковать. «Я того мнения был и буду, – говорил полководец, – что нападающий до самого конца все думает выиграть, а обороняющийся оставляет в себе страх соразмерно сделанному на него стремлению. Не полагаю я отнюдь быть и правилом, чтобы всегда надобно равное противу равного употреблять оружие, а держусь того, чтоб своим превозмогать над противником».

Суть заключалась не только в таких общих верных положениях Румянцева, а в том также, что полководец строил свои практические планы, руководствуясь этими принципами и учитывая конкретную обстановку борьбы. Как ни велик бывал размах сражений, проведенных Румянцевым, как ни талантлив был генерал, он решал свои тактические и стратегические задачи на основе неустанного всестороннего и детального изучения обстановки.

Перед сражением у Кагула Румянцев не слезал с коня, лично вел рекогносцировки (известно, что он даже на учениях изматывал по две смены сопровождавших его офицеров, а сам не покидал седла).

Установив, что армия визиря превосходит его армию в четыре-пять раз, Румянцев старался обмануть противника. «Стараюсь, – писал он, – в неприятеля вложить больше мыслей, чем суть прямые мои силы, и прикрывать недостаток оных видом наступательных действий».

Опытный полководец обнаружил невыгодные стороны позиции великого визиря, слабое место его боевого порядка и против него сосредоточивал свои главные силы.

Учитывая огромный перевес противника в коннице, Румянцев выделяет на этот раз 11 тысяч солдат на прикрытие своего тыла, с 8 тысячами сковывает правый фланг турок и 19 тысяч сам ведет на их левый фланг.

В пять часов утра 2 августа 1770 года завязалось Кагульское сражение. Великий визирь бросил на тылы русских татарскую конницу, которую с трудом сдерживали войска, посланные Румянцевым. Турецкий лагерь встретил подходившие русские каре огнем ста пятидесяти орудий. В восемь часов утра из лагеря перешли в атаку 10 тысяч янычар (отборной турецкой пехоты); они смяли одно каре, стали теснить другое.

«Теперь настало наше дело», – спокойно сказал Румянцев, помчался к отступающим войскам, остановил их, построил в каре, повернул им на помощь соседние каре, бросил в атаку резервы и выдвинул орудия.

Удары пушечных ядер в сплошные толпы янычар, по плотным массам конницы наносили им страшный урон; взаимодействие артиллерии с пехотой и кавалерией, атаки каре «на штыках», натиск регулярных, твердо управляемых войск были эффективней отчаянных порывов противника. К полудню огромный лагерь великого визиря был разгромлен, были захвачены сто сорок орудий, весь обоз.

«…Не ушла ни одна нога, – писалось о результатах сражения в журнале военных действий, – …великая часть их (турок), избегнув наших рук, потопилась в Дунае, когда визирь прибежал в торопливости и страхе. Бегущие воины, угнетая и рубя друг дружку, одни садились на суда, другие хватались за канаты и доски, погружая самые судны неумеренною тягостью ко дну вместе с собою. Словом, гибель тут была туркам наивеличайшая…»

Все пространство между Днестром, Прутом и Дунаем было занято русскими войсками. Румянцев был произведен в фельдмаршалы.

Для М. И. Кутузова эти сражения стали незабываемой школой военного искусства. Корпус генерала Баура всегда наступал на главных участках. Кутузов, как офицер генерального штаба, сам вел разведку, производил рекогносцировку, разбирался в сложных передвижениях своих войск и противника, бросался с резервами туда, где назревала опасность, а ночами составлял планы действий корпуса. Он близко видел действия Румянцева в сражениях, где тот добивался высших успехов и славы.

Кутузов постигал стратегию сокрушения Румянцева, считавшего, что «никто не берет города, не разделавшись с войсками, его защищавшими». И здесь же видел Кутузов, что стратегия Румянцева заключается не только и не всегда в наступлении. Когда Румянцева после одержанных побед стали из Петербурга понуждать перейти Дунай, он категорически отказался: «Стою непременно на том правиле, что, не обеспечивши надежно оставляемого за собой, большими шагами нельзя ступать вперед».

Наступит время, и Кутузов осуществит основную идею стратегии и тактики Румянцева: не раз добьется разгрома и полного уничтожения армии противника; применит, как и Румянцев, охват армии противника и удары по ней с фронта, с тыла, с флангов, в каждом бою будет творить, как и Румянцев, но при иных условиях, в борьбе с иным противником, иначе, чем Румянцев. Да и Румянцев, имея перед собой не 150 тысяч турок и татар, а великую французскую армию во главе с Наполеоном, вряд ли атаковал бы ее сразу силами 40 тысяч солдат, имея позади Москву и страну, независимость которой зависела от данного сражения.

До той поры, когда Кутузов применит замечательный опыт и уроки Румянцева, пройдет еще сорок лет.

А пока служба Кутузова в армии Румянцева неожиданно и нелепо прекратилась. Кто-то из «друзей» Кутузова донес Румянцеву, что в часы досуга под веселый смех товарищей капитан Кутузов копировал походку и манеры главнокомандующего. А фельдмаршал был очень обидчив; несмотря на чины и славу, его обходили в Петербурге, при дворе уязвляли самолюбие, потому крут и резок был Петр Александрович в обращенье даже с вышестоящими.

Безупречная служба и боевые заслуги спасли молодого офицера от гнева главнокомандующего, он удовлетворился переводом насмешника в Крымскую армию.

Это событие оставило на всю жизнь глубокий след в характере Михаила Илларионовича. Он стал скрытным, недоверчивым, замкнутым. Внешне это был тот же Кутузов, веселый, общительный, но близко знавшие его люди говорили, что «сердца людей открыты Кутузову, но его сердце закрыто для них».

В Крымской армии Кутузов продолжал трудный и опасный путь боевого командира. То, командуя казаками, он дерется в стычках с татарскими наездниками, то ведет разведку, затем командует батальоном, во главе которого участвует в отражении турецкого десанта на крымское побережье, в штурме укрепления, который едва не стал для М. И. Кутузова роковым.

Об этом бое и ранении Кутузова под Алуштой (где ныне стоит памятник) доносил Екатерине II генерал-аншеф В. М. Долгоруков.

«…На отражение неприятеля, выгрузившего флот и поставившего лагерь свой при местечке Алушта, – писал он образным слогом того времени, – поспешал я туда… со всевозможною скоростью… 22 числа (22.7–3.8. 1774 г. – М. Б.) прибыл я… в самую внутренность гор, откуда лежащая к морю страшною ущелиною дорога окружена горами и лесом, а в иных местах такими пропастьми, что с трудом два только человека в ряд пройти могут, одни только войска… на собственных раменах открыли там путь единорогам.

Между тем турки, отделясь от главного своего при Алуште лагеря… тысячах в семи или осьми, заняли твердую позицию в четырех верстах от моря, пред деревнею Шумою, на весьма выгодном месте, с обеих сторон которого были крутые каменные стремнины укреплены ретраншаментами.

Неприятель, пользуясь удобностью места и превосходством сил, защищался более двух часов, когда каре, подаваясь вперед непроходимыми стезями, приобретали каждый шаг кровью, не умолкала с обеих сторон производимая из пушек и ружей наисильнейшая пальба».

Было приказано: «приняв неприятеля в штыки, продраться в ретраншамент, что и исполнено… где сильнейшее было сопротивленье Московскому легиону.

…Турки… бросились стремглав к Алуште, оставя свои батареи, будучи гонимы к обширному лагерю своему на берегу стоящему.

…Число побитого неприятеля наверно знать не можно, поелику в пропастях и между каменьями повержены тела их.

…Из числа раненых… Московского легиона подполковник Голенищев-Кутузов, приведший свой батальон, из новых молодых людей состоящий, до такого совершенства, что в деле с неприятелем превосходил оный старых солдат.

Сей штаб-офицер получил рану пулею, которая, ударивши его между глазу и виска, вышла напролет в том же месте на другой стороне лица…»

Пуля пробила голову, не задев мозга. Кутузов выжил и отправился за границу лечиться.

Михаил Илларионович много путешествовал по Европе, долго жил в Лейдене – тогдашнем центре науки, встречался с учеными, передовыми людьми Европы и европейскими полководцами того времени – Фридрихом II и Лаудоном.

Вернувшись в Россию, Кутузов немедленно направился в армию и опять попал к Суворову, командовавшему войсками в Крыму.

Снова встретились ученик и учитель и на этот раз не расставались шесть лет. Это были сравнительно мирные годы. Крым в результате войн с Турцией был объявлен независимым, борьба с Турцией за влияние на крымских татар продолжалась, но эту борьбу Суворов вел то демонстрацией против турецких кораблей, заходивших в порты Крыма, то дипломатическим путем, поручая Кутузову дела наиболее сложные, требующие благоразумия и большого такта.

В эти годы Кутузов снова проходил суворовскую школу обучения и воспитания войск. То, что зародилось в Астраханском полку двадцать лет назад, теперь окрепло и превращалось в суворовскую «Науку побеждать». Кутузов постигал важнейшие правила «Науки побеждать»! «глазомер, быстрота, натиск», требовавшие от командира правильной оценки обстановки: «как в лагере стать, как идти, где атаковать, гнать и бить, примерного суждения о силах неприятельских для узнания его предприятий».

Кутузов постигал суворовское построение колонн для похода, организацию марша, отдыха, стремление к быстроте, ибо «победа зависит от ног, а руки ее довершают». «По сей быстроте и люди не устали. Неприятель нас не чает, считает за 100 верст, а коли издалека, то за 200, 300 и больше. Вдруг мы на него, как снег на голову. Закружится у него голова. Атакуй, с чем пришел… Конница, начинай руби, коли, отрезывай, не упускай, ура! Чудеса творят братцы». И наконец, натиск. Могучий суворовский натиск. «У неприятеля те же руки, да русского штыка не знает», – учил Суворов, развивший искусство владения штыком до совершенства и оставивший это наследие русской армии. И ни одна армия в мире не выдерживала штыкового удара русских солдат.

«Пуля – дура, штык – молодец», – учила «Наука побеждать», потому что пуля тогда летела на 60– 100 шагов.

Но это же правило дополнял он правилом: «огни открывают победы» и начинал свои сражения огнем, особенно артиллерии и егерей, завершал все тем же массированным штыковым ударом построенных в колонны русских солдат.

Этим правилам давало смысл и силу суворовское «всяк воин свой маневр понимает». Это было переворотом в обучении и воспитании войск. Русскому солдату не позволялось иметь свое суждение, и на вопрос офицера он отвечал чаще всего «так точно», «никак нет» или «не могу знать».

«„Немогузнайка“, – возмущался Суворов, – хуже противника и может погубить всю армию». В эпоху, когда господствовала линейная тактика, в основе которой было именно это неверие в разум солдата, построенного в линии для того, чтобы офицеры могли постоянно наблюдать, руководить каждым движением солдат, Суворов развивал инициативу русских солдат и поощрял самодеятельность егерей. Это были солдаты, в разум, боевую смекалку и смелость которых верили и эти качества развивали.

Инструкция егерям поучает:

«Относиться с ружьем и держать его в чистоте, не простирая сие до полированья железа, вредного оружию и умножающего труды, бесполезные солдату… Обучать заряжать проворно, по исправно, целить верно и стрелять правильно, скоро… Приучать к проворному беганью, подпалзывать скрытыми местами, скрываться в ямах и во впадинах, прятаться за камни, кусты, возвышения и, укрывшись, стрелять и, ложась на спину, заряжать ружье. Показать им хитрости егерские для обмана и скрытия их места, как-то: ставить каску в стороне от себя, дабы давать неприятелю через то пустую цель и тем спасать себя, прикидываться убитым и приближающегося неприятеля убивать. Учить также стрелять из пистолета, показав им меру выстрела, дабы понапрасну не стреляли на дистанции, куда пистолет не доносит…»

Это были новые явления в военном искусстве, они распространялись благодаря Суворову, у него и у Румянцева Кутузов в эти годы воспринял наступательную стратегию, тактику и новые методы воспитания и обучения войск.

За эти годы Кутузов завоевал у Суворова большую любовь и доверие. По ходатайству Суворова его произвели в бригадиры, и он окончил службу в Крыму генерал-майором. Гениальный новатор, Суворов воспитал лучшую в Европе армию, лучшими ее солдатами стали егеря, и, когда сформировались их первые корпуса, командовать Бугским егерским корпусом назначили лучшего суворовского ученика – Кутузова.

В 1788 году вспыхнула новая война с Турцией. Кутузов прикрывал своим корпусом границы России по Бугу, затем войска Кутузова были включены в состав действующей Екатеринославской армии. Командующий Екатеринославской армией Потемкин решил взять черноморскую турецкую крепость Очаков. Русские войска, в том числе и корпус Кутузова, осадили Очаков. Осада крепости длилась долго, русские войска гибли от болезней и терпели лишения больше, чем хорошо подготовленные к осаде турки. Однако Потемкин медлил и не решался на штурм. Военные действия ограничивались мелкими столкновениями.

Во время одной из вылазок турки атаковали прикрытие егерей Бугского корпуса. Завязалось серьезное сражение. Кутузов повел войска в атаку и был тяжело ранен. Пуля пробила голову навылет почти в том же месте, что и при первом ранении. Врачи приговорили его к смерти, считая, что он не доживет до утра. Но Кутузов выжил, только правый глаз его начал слепнуть.

«Если бы, – писали врачи, – такой случай передала нам история, мы бы сочли это басней. Но мы видели чудо, свершившееся с генералом Кутузовым».

Едва оправившись от раны, Кутузов принял участие в боях на Днестре и на Буге, в штурме замка Хаджибей, на месте нынешней Одессы. И всюду: то с батальонами егерей, то во главе казацких отрядов при взятии крепостей Бендеры и Аккерман и в полевом бою – Кутузов всегда, по свидетельству современников, «одерживал поверхность».

Шел 1790 год. Война затягивалась. Ряд удачных военных операций не принес, однако, желаемых для России результатов. Русское правительство решило добиться крупной победы, чтобы возможно скорее вынудить турок заключить выгодный мир. Екатерина II требовала от Потемкина активных действий. Быстро и сравнительно легко взяв несколько крепостей, русская армия подступила к сильной крепости Измаил. Расположенная на Дунае, она имела исключительно важное стратегическое значение. К ней сходились важнейшие пути из Хотина, Килии, и тот, кто владел Измаилом, владел Дунаем. «Он (Измаил) вяжет руки для предприятий дальних», – писал Потемкин Суворову. Все добытые раньше успехи русских войск зависели от исхода борьбы за Измаил.

Зная, что дальнейшие действия русских стеснены, русские войска измучены и уступают в количестве, что наступает дождливая осень, турки не шли ни на какие уступки. Запершись в крепости, на предложение сдаться они отвечали отказом. У них были для этого все основания.

Измаильская крепость высилась на крутом берегу, турки укрепили ее под руководством лучших французских и немецких инженеров. Она была обнесена высокими стенами с бастионами, окружена широким глубоким рвом, наполненным водой. Двойная пушечная оборона (верхний и нижний ряды) прикрывала все доступы к ней.

Гарнизон состоял из 35 тысяч лучших солдат турецкой армии, был усилен войсками из других крепостей. Султан, обозленный капитуляцией крепостей Аккерман и Бендеры, повелел предупредить гарнизон, что, если сдадут Измаил, он казнит всех оставшихся в живых. Обороной руководил поседевший в боях Айдозли-Мехмет-паша. Боевых припасов и продовольствия у турок было достаточно.

Руководившие штурмом русские генералы действовали вяло, нерешительно. Они вели долгую и изнурительную больше для себя, чем для турок, осаду, безрезультатно обстреливали крепостные стены.

Потемкин понял, что взятие Измаила не по плечу ни одному из находившихся там генералов, и, не рискуя взять руководство осадой на себя, срочно написал Суворову:

«…Моя надежда на бога и Вашу храбрость, милостивый друг мой. Предоставляю Вашему сиятельству поступить по Вашему усмотрению продолжением предприятий на Измаил или оставлением оного. Ваше сиятельство, будучи на месте и имея руки развязанные, не упустите, конечно, ничего того, что только к пользе службы и славе оружия может способствовать».

Получив письмо Потемкина, Суворов немедленно собрал и направил к Измаилу все свободные войска, маркитантов, провиант, фашины, лестницы. Он приказал вернуть все отошедшие от крепости части, написал Кутузову, чтобы и тот готовился к штурму, и с конвоем из сорока казаков выехал к Измаилу.

Весть о прибытии Суворова мгновенно облетела русские войска. Все ожило. «Быть штурму», – говорили солдаты.

Суворов лично разведал все подступы к крепости с реки и суши и убедился, что ему предстоит операция еще более трудная, чем он предполагал. «Крепость без слабых мест», – донес он Потемкину. Из 30 тысяч русских солдат 15 тысяч было нерегулярных, плохо вооруженных. Наступили холода. Однако чем больше возникало трудностей, тем деятельнее Суворов руководил подготовкой штурма. Он собирал сведения о противнике, заготовлял материалы, обучал войска. В стороне от крепости Суворов приказал вырыть ров и насыпать валы, подобно измаильским. Сюда по ночам, чтобы не привлечь внимания турок, он высылал войска и лично показывал, как бросать фашины, ставить лестницы, действовать штыком.

Всем войскам читали инструкцию Суворова «Штурм»: «Ломи через засек, бросай плетни через волчьи ямы, быстро беги, прыгай через палисады, бросай фашины, спускайся в ров, ставь лестницы. Стрелки, стреляй по головам. Колонны, лети через стены на вал, скалывай на валу, выравнивай линию, ставь караул к пороховым погребам, отворяй ворота коннице, неприятель бежит в город, его пушки обороти по нем, стреляй сильно в улицы, бомбардируй живо, недосуг за ним ходить.

Приказ – спускайся в город, режь неприятеля на улицах, конница, руби, в домы не ходи, бей на площадях, штурмуй, где неприятель засел, занимай площадь, ставь гауптвахт, расставляй вмиг пикеты к воротам, погребам, магазинам. Неприятель сдался – пощада».

Когда подготовка подошла к концу, Суворов отправил в Измаил письмо Потемкина с требованием сдать крепость и от себя приписал:

«…Сераскиру, старшинам и всему обществу. Я с войсками сюда прибыл. 24 часа на размышления для сдачи – и воля; первые мои выстрелы – уже неволя; штурм – смерть. Чего оставляю вам на рассмотрение. Суворов». Турки отказались капитулировать.

9 декабря Суворов собрал военный совет и объяснил командирам свой план штурма, заявив, что об отходе от крепости не может быть разговоров.

– Я решил овладеть этою крепостью либо погибнуть под ее стенами, – закончил он свою речь.

Было решено, разделив войска на шесть колонн, атаковать крепость одновременно с реки и с суши. Штурм должен начаться в конце ночи 11 декабря, чтобы ворваться в крепость и вести уличный бой уже при свете дня.

Перед штурмом войскам дали отдых. «Чтоб не удручать медлениями», Суворов запретил подымать солдат раньше времени. Были даны подробные наставления о том, как в каждой колонне одна часть войск должна преодолевать рвы, а другая прикрывать ее огнем, третья бросать фашины и ставить лестницы, которые понесут специальные рабочие, четвертая должна находиться в резерве. Было указано, что надо делать, когда ворвутся внутрь крепости, как отыскать пороховые погреба и сохранить их от взрыва.

К начальникам штурмующих колонн с последними указаниями Суворова были посланы офицеры для связи, причем он объяснил офицерам, что «одному надо будет приказать, другому растолковать, Рибасу намекнуть, а Кутузову и говорить нет нужды – он сам все поймет…»

Победы Суворова часто описывают так, точно он достигал их только тем, что напоминал солдатам о России, звал их вперед, и они с криком «ура» побеждали. Измаил, как и все операции и Румянцева и Суворова, а в дальнейшем и Кутузова, свидетельствует, что в основе победы лежала огромная материальная подготовка операции, предельная конкретность заданий. Только после этого Суворов обращался с призывом к солдатам, требуя от них напряжения и жертв.

Так было и под Измаилом. Когда все подготовили, рассчитали, предусмотрели, тогда, в ночь штурма, войскам читали приказ Суворова:

«Храбрые воины! Приведите себе в сей день на память все наши победы и докажите, что ничего не может противиться силе оружия российского. Нам предлежит не сражение, которое б воле нашей состояло отложить, но непременное взятие места знаменитого, которое решит судьбу кампании и которое почитают гордые турки неприступным. Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала. Нам остается в третий раз или победить, или умереть со славою».

В эту ночь мало кто спал в русском лагере. Не смыкал глаз и Суворов.

Он ходил у бивачных огней, беседовал с солдатами. Рассказывал им о предстоящем штурме, вспоминал с ними минувшие походы и победы.

– Славные люди, храбрые солдаты! – восклицал он. – Тогда они сделали чудеса, а сегодня превзойдут самих себя… – И русские солдаты, проведшие восемь месяцев в тяжелых боях, обносившиеся, недоедавшие, действительно превзошли самих себя.

В три часа ночи 11 декабря 1790 года взвилась первая сигнальная ракета. Войска пошли на штурм Измаила. На левом фланге шестую колонну вел Михаил Илларионович Кутузов.

В предутренней холодной мгле раздавались залпы орудий. Кутузов повел колонну к Килийским воротам, достиг рва, но сильный орудийный и ружейный огонь остановил ее. Тогда личным примером он увлек солдат в ров и повел их на штурм вала и бастиона. Заранее предупрежденные шпионами об атаке на Килийские ворота, турки подготовились к отпору и прочно удерживали позиции. Осаждавших осыпали картечью, смельчаков, забравшихся на стену крепости, сбрасывали вниз. Русские несли большие потери.

Современники говорили, что Кутузов обратился к Суворову за поддержкой, но получил ответ, что в Россию уже послано донесение о взятии Измаила и Кутузов назначен его комендантом.

В этот трудный момент Кутузов, собрав гренадер Херсонского полка и егерей Бугского корпуса, повел их на бастион. Войска, штыками проложив себе дорогу, ворвались в крепость. Позднее, встретившись с Кутузовым на площади Измаила, Суворов сказал, что «Суворов знает Кутузова, а Кутузов Суворова; если б крепость не взяли – Суворов умер бы под ее стенами и Кутузов также…»

Бой шел на крепостных стенах и у всех четырех ворот, потом завязался жестокий уличный бой. Русские войска, окружив турок, теснили их к центру. Турки отступали. Дрались они отчаянно, в узких улицах окружили вооруженных пиками казаков и саблями перерубали древки пик. Началась резня, грозившая казакам полным истреблением. На помощь казакам прорвались егеря Кутузова. Русские войска овладели центральной площадью. Гарнизон Измаила был почти полностью истреблен, немногие уцелевшие взяты в плен.

Дорого обошлась русским эта победа. Тысячи убитых и раненых лежали во рву, на улицах.

12 декабря 1790 года М. И. Кутузов писал своей жене:

«Измаил.

Любезный друг мой Катерина Ильинишна. Я, слава богу, здоров и вчерась тебе писал… что я не ранен и бог знает как.

Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся. Вчерашний день до вечера был я очень весел, видя себя живого и такой страшный город в наших руках, а ввечеру приехал домой как в пустыню… кого в лагере ни спрошу, либо умер, либо умирает. Сердце у меня облилось кровью и залился слезами.

Целой вечор был один; к тому же столько хлопот… надобно в порядок привести город, в котором однех турецких тел больше 15 000…

Корпуса собрать не могу, живых офицеров почти не осталось».

«Не было крепче крепости, обороны – отчаянней, чем Измаил, – сказал Суворов, – только раз в жизни можно пускаться на такой штурм…»

Донося о победе, Суворов просил наградить Кутузова, «который оказал новые опыты искусства и храбрости своей. Преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, взлез на вал, овладел бастионом, и, когда превосходный неприятель принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал потом поражать врагов… Он шел на левом фланге, но был моей правой рукой…»

Кутузов остался комендантом Измаила и начальником войск, расположенных между Днестром и Прутом.

Взятие Измаила предрешило исход войны, но борьба за переправы на Дунае, за города Мачин, Бабадаг, Исакчи и за побережье Черного моря продолжалась. Кутузов вел ее в сложных условиях гористой местности против подвижных и многочисленных отрядов турок. Кроме присущих ему спокойствия и предусмотрительности, он проявил замечательное искусство маневра на фланги и тыл противника, величайшее упорство и решительность в атаке.

«Расторопность и решительность генерала Голенищева-Кутузова превосходит всякую мою похвалу», – доносил о нем главнокомандующий Репнин.

В 1791 году в городе Яссах был заключен мир, по которому Турция уступила России земли между реками Южным Бугом и Днестром и согласилась признать присоединение Крыма к России.

Этим была закончена вековая борьба за доступ к Черному морю, необходимый для экономического развития России.

С 1793 года в жизни Кутузова начался новый этап: он становится дипломатом – посланником России в Константинополе. Посольство в Турции считалось труднейшим, ибо там был узел противоречий России не только с Турцией, но и с рядом европейских государств. Дошедшие до нас описания дипломатической деятельности Кутузова говорят о том, что и здесь он оказался талантливым.

Окруженный русскими офицерами, советниками, шталмейстерами, музыкантами, камердинерами, конным и пешим конвоем, Кутузов торжественно вступил в Константинополь и на цветистые восточные приветствия ответил изысканной речью. Он поражает пышностью приемов и церемониалов, вежливостью манер. Своими рассказами Михаил Илларионович заставлял смеяться сурового пашу, давшего обет не улыбаться, очаровывал своим обхождением турецких придворных и военачальников, не веривших, что перед ними тот самый страшный Кутузов, который так жестоко громил их в битвах.

Кутузов немедля начал борьбу за право русских судов плавать в Черном море, за изгнание из его портов иностранных судов, за свободный выход судов России из Черного моря, за вовлечение Турции в орбиту влияния России.

Победил в этой борьбе Кутузов.

Он пробыл в Турции недолго – до осени 1794 года. Суворов, командовавший русскими войсками в Финляндии, был послан в Польшу, а на смену ему в 1795 году в Финляндию прибыл Кутузов. Затем его назначили директором кадетского корпуса, где он читал лекции по истории и впервые в корпусе ввел преподавание тактики.

Уходил в прошлое XVIII век. Русские войска вновь завоевали былую славу непобедимой армии. Прогремела суворовская победа на берегах Рымника, уже послы Англии, Австрии, Франции сообщили в свои столицы ошеломляющую весть о штурме Измаила. Впереди армию Суворова ждала легендарная слава Итальянского и Альпийского походов. Возрожденное и обогащенное новым боевым опытом, русское военное искусство привело Россию к победам на побережьях Балтики и Черного моря, на берегах Дуная. Россия активизировала свою политику на международной арене.

Но в это же последнее десятилетие XVIII века победившая во Франции буржуазная революция наносила тяжелые удары феодализму в Европе. Во Франции родилась новая сильная армия, появились новые талантливые генералы, маршалы, полководцы. Вскоре начались наполеоновские войны, которые потрясли весь Европейский континент.

«Гроза двенадцатого года еще спала», когда Суворов увидел ее опасность.

– Далеко шагает, пора унять молодца, – говорил он, правильно оценивая силу Наполеона. Позади русского полководца стояла им обученная, закаленная в сражениях русская армия, стояла плеяда его учеников – русских генералов, одаренных, опытных, усвоивших стратегию и тактику гениального полководца. Армия России готова была к любым боям и победам. Но русскую армию, русское военное искусство снова свергли с пути, по которому она победоносно шла за Петром I, Румянцевым и Суворовым, и снова отбросили на целые десятилетия назад.

 

ГЛАВА III

В ноябре 1796 года умерла Екатерина II. В ночь ее смерти из Гатчины в Петербург примчался ее сын Павел, и к утру гвардия уже присягала новому царю. В то же утро в Петербург вступали прибывшие из Гатчины войска Павла. Народ и солдаты петербургского гарнизона с изумлением смотрели на странную одежду этих словно иноземных солдат, на их необычную маршировку и невиданные ружейные приемы. Это были русские солдаты, одетые и обученные на прусский манер.

В тот же день курьеры по всей стране разнесли указы нового императора. Ими русская армия была повернута на путь, по которому шла битая ею и отсталая в то время армия Пруссии.

Началось с небольших перемен, а окончилось поражениями русской армии. Началось с формы одежды. Солдат одели в такие мундиры, в которых не только воевать, но и дышать было трудно. Мало того, на голову надевали парик с косой, и, чтобы она держалась прямо, внутрь косы всовывался железный прут. Парик смазывали клеем и пудрили мелом. Чтобы выровнять фигуру солдата, его иногда зажимали в специальный станок, а чтобы он на параде не гнул ноги, под колени подвязывали лубки. Целыми днями солдат гоняли по плацу, муштруя их к парадам, а ночи не хватало, чтобы начистить до блеска оружие, пуговицы, бляхи, набелить ремни, напудрить парик. Даже выдалбливались приклады ружей и внутрь насыпали побрякушки, чтобы они гремели при исполнении ружейных приемов.

Достаточно было измученному муштрой солдату допустить малейшую ошибку – да часто и без ошибки, – как офицеры избивали его палками, которыми их специально вооружал Павел I, или прогоняли сквозь строй, засекая шпицрутенами. Многие не выдерживали экзекуции и умирали на этой страшной «зеленой улице».

«Вот тебе трех мужиков, сделай из них одного солдата» – стало основным правилом для офицеров, которым пример подавали любимец царя Аракчеев, вырывавший усы у старых гренадер, и сам царь, скомандовавший полку за плохую маршировку: «Дирекция прямо, в Сибирь марш!»

Главной целью обучения войск стала не война, а вахтпарад и развод караула. Для этой цели ученики Суворова не годились, и вскоре их вызвали во дворец, и один из приближенных Павла объявил «господам генералам, штаб– и обер-офицерам, что государь император, хотя знает, как многие из вас ознаменовали себя отличными услугами, однако ж службою вашей весьма недоволен и приказал мне вам сказать, что за малейшую ошибку по службе в строю каждый из вас будет разжалован вечно в рядовые солдаты. Тот, кто с честью служил, с честью службу может оставить, словом, государь изволил сказать: „Ищите себе место“».

Суворовцы, не ожидая «разжалования вечно в рядовые», подавали в отставку; их заменяли гатчинцами. Но были такие, кто поднялся из унтер-офицеров, вышел из небогатых дворянских семей, им некуда было уйти, да и не хотели они покидать армию, которой посвятили жизнь. Таких суворовцев ждали издевательства, ссылки, тюрьмы. Некоторые, не выдержав издевательств, кончали жизнь самоубийством, а те немногие, кто уцелел, «шли на службу с большим трепетом, чем на штурм Измаила».

Только непримиримый Суворов продолжал отстаивать свои порядки и систему воспитания войск. В Тульчине, окруженные заботой, по-прежнему учились настоящему боевому искусству суворовские полки. Там, в Тульчине, Суворов завершил свою гениальную «Науку побеждать». Он не признал устава Павла I, о котором сказал, что это «немороссийский перевод рукописи, изъеденной мышами и найденной двадцать лет тому назад».

Неравная борьба с императором кончилась изгнанием Суворова из армии и ссылкой в деревушку Кончанское.

Павел I поручил надзор за сосланным Суворовым тупому негодяю чиновнику Николаеву, и тот, полностью выполняя указания императора, превратил жизнь полководца в сплошную пытку. К нему никого не допускали, его лишили права переписки, травили судебными делами, изводили мелкими придирками. Силы покидали Суворова. «Левая сторона, – писал он, – более изувеченная, уже пять дней немеет, а больше месяца назад был без движения во всем корпусе…»

Перед смертью еще раз вспыхнула слава Суворова, и дела его снова прогремели на весь мир.

Влияние революционной Франции было опасно реакционному русскому дворянству, царю Павлу. Павел I принял участие в организованной Англией коалиции против Франции. По требованию английского и австрийского правительств, убедившихся, что ни один из хваленых европейских генералов не способен воевать с обновленной революцией французской армией, Павел назначил Суворова главнокомандующим союзными войсками. Это было признанием краха гатчинцев, бездарности гатчинских генералов, но другого выхода не было. К Суворову примчался гонец императора с просьбой немедленно прибыть в Петербург.

«Граф Александр Васильевич, – заискивая, писал Павел, – теперь нам не время рассчитываться. Виноватого бог простит. Римский император требует Вас в начальники своей армии и вручает Вам судьбу Австрии и Италии. Мое дело на то согласиться, а Ваше – спасти их. Поспешите приездом сюда и не отнимайте у славы Вашей времени, а у меня удовольствия Вас видеть…»

Ожил Суворов. Давно уже следил он за походами Наполеона, за его успехами в Италии, и он мечтал, как о счастье, сразиться с молодым французским полководцем.

Одолжив у старосты Фомки на дорогу 250 рублей, отправился Суворов в путь. Теперь уже Павел не рискнул мешать ему. В этой войне решались судьбы феодальной Европы, и ему пришлось смириться.

– Веди войну по-своему, как умеешь, – сказал он, отпуская Суворова.

Суворов повел союзную русско-австрийскую армию против французской армии, руководимой лучшими ее генералами. (С Наполеоном ему встретиться не пришлось – тот в это время был в Египте.)

Прогремели бои на Адде, Треббии, при Нови.

«…Орлы русские облетели орлов римских. Русский штык прорвался сквозь Альпы», – писал Суворов после невиданного перехода русской армии через альпийские вершины. «Этот переход был самым выдающимся из всех совершенных до того времени альпийских переходов» (Ф. Энгельс). Но сам Суворов изнемогал в борьбе не столько с противником и суровой альпийской природой, сколько в бесконечной борьбе с «союзным» австрийским гофкригсратом, мешавшим ему руководить операциями.

Отозванный Павлом из Италии, возвращался Суворов на родину, овеянный мировой славой и всеобщим признанием. Знаменитый английский адмирал Нельсон писал Суворову: «В Европе нет человека, который бы любил Вас так, как я…»

«Приятно быть русским», – писал современник, находившийся в эти дни в Европе. Но в России Суворова ждали новая опала и мучительная смерть. Павел боялся славы Суворова, боялся любви к нему народа. Усиление влияния Суворова не входило в интересы Павла. И царь нанес коварный удар. Он запретил все готовившиеся Суворову почести, запретил ему даже въезд при народе.

Больного, измученного полководца почти тайком довезли до квартиры родственника на Крюковом канале Петербурга. У него отняли адъютантов. Боясь царского гнева, к нему почти никто не заходил. Только перед смертью к изолированному Павлом Суворову прорвался Багратион да Кутузов в каждом письме из-за границы запрашивал о своем учителе и друге. Суворов, достигший всесветной славы, умирал одиноким.

Плакали русские солдаты – герои беспримерных суворовских походов, плакали выпестованные им офицеры, В безмолвной скорби проводил в могилу великого генералиссимуса русский народ.

В чем причины того, что Суворов сумел осуществить свои идеи военного искусства при императрице Екатерине и не смог осуществить их при ее сыне – Павле I?

Причины в том, что Павел I довел идеи монархической власти до их абсурдного, но, с точки зрения царя, вполне логического конца. Это не значит, что Екатерина была непоследовательна в осуществлении монархии. Наоборот, именно при ней укрепилась власть дворянства и гнет крестьян был доведен до невиданных размеров, вызвав в ответ Пугачевское восстание и протест Радищева против крепостничества.

Павел полностью осуществил политику своей матери в отношении крестьянства. Когда крестьяне, надеясь, что их участь будет облегчена новым царем, обратились к нему, Павел подверг зачинщиков жестокой порке, а когда крестьяне стали добиваться своих прав силой, Павел подавил восстание пушками, села восставших были преданы огню. Всем было объявлено, что крестьяне «за их упорственное сопротивление войскам его императорского величества наказаны силой оружия и преданы, яко изверги, злодеи и преступники, огню и мечу, что тела их, справедливо погибших от их богопротивного преступления, не достойные погребения общего с верными подданными, зарыты в особую яму с надписью: „Тут лежат преступники против бога, государя и помещика, справедливо наказанные огнем и мечом по закону божию и государеву…“»

Преемственность между Екатериной II и Павлом I в отношении к народу была полная. Но была разница в методах управления страной, в системе подготовки армии. Еще только готовясь стать царем и размышляя о положении России, Павел правильно подверг критике беспорядки и казнокрадство, существовавшие при Екатерине II. Но вместе с этим Павел писал: «Надо предписать всем – от фельдмаршала до солдата, что делать им должно». Таким образом, он отказывал в инициативе не только солдату, но и фельдмаршалу. С трона в петербургском дворце Павел хотел один управлять государством, и так, чтобы помимо его воли ничто не двигалось в огромной стране. И хотя Павел помышлял о благоденствии России и силился, став царем, бороться с беспорядками, существовавшими при Екатерине II, его стремление к единовластию было тягостно для страны и превращало жизнь русского народа в пытку. В централизации власти видел царь спасение от революции.

Когда же во Франции вспыхнула революция и Павел почувствовал, что оттуда, с запада, надвигается угроза для русской монархии, его деспотизм не знал границ. Царствование Павла было одним из мрачнейших в истории России. И не случайно его потомок Николай II за год до своего свержения хотел причислить своего достойного предка к лику святых.

При Екатерине II к управлению страной пришло немало опытных, разумных людей из дворянства. Они понимали, что для осуществления больших завоевательных целей нужна сильная армия, нужен и Суворов с его замечательной школой воспитания войск, нужно доверие к подчиненным и предоставление им некоторой инициативы. Понимая роль дворянства, Екатерина II не желала вступать с ним в конфликт и поэтому допускала некоторые уступки и послабления. Павел не мог примириться с такими взглядами. Это вызвало еще большее охлаждение между матерью и сыном, которых никогда не связывали особенно теплые отношения, и дальнейшие события привели Павла в Гатчину.

Дело в том, что Павел, будучи наследником, узнал, что его отец, Петр III, был свергнут с трона и умерщвлен при содействии Екатерины II, участвовавшей в заговоре. Поэтому Павел решил, и нашлись люди, укреплявшие его в этом решении, что царем должен быть он, а не мать. Екатерина узнала об этом, отстранила сына от государственных дел. Он поселился в Гатчине, где ему разрешили иметь несколько рот солдат.

Там, в Гатчине, из этих рот и создал себе Павел образец той армии, которую он хотел видеть в России, когда будет царем. На берегах Кагула и у Ларги гремят победы Румянцева, под Очаковом, на Рымнике, под Измаилом творит чудеса Суворов, там в сражениях создается русское военное искусство, но Павел не идет на выучку к Румянцеву и Суворову. «Любивший все военное и боявшийся войны», он едет за границу к кумиру своего отца Петра III – к прусскому королю Фридриху II. Там Павел нашел то, что искал. Он увидел полное единовластие короля Фридриха II, мановению которого подчинялась прусская армия, увидел мишуру, блеск парадов, муштру солдат, которые «боятся палки капрала больше, чем пули противника». Ослепленный блеском парадов, он забыл, да и не хотел помнить, что эту же армию, в которой процветали отсталые тактические формы, русские войска били в Семилетней войне. Он не хотел учитывать, что русская армия, однообразная по своему национальному составу, пополняемая рекрутским набором, имеет преимущество перед прусской наемной армией, набранной из людей разных национальностей, религий, нравов. Такой наемной армии нужна палочная дисциплина, которая держит этот сброд в повиновении. Если Суворов мог у себя осуществить правило «всяк воин свой маневр понимает», потому что верил русскому солдату, то в прусской армии солдатам не верили, их окружали на ночь караулом, чтобы они не разбегались.

Павел, как и отец его Петр III, воспринял целиком прусскую «доктрину». В этом сказывалось его неверие в силы своей страны, ненависть и боязнь своего народа, презрение к его творческим силам, стремление отгородиться от него иностранными наемниками.

Восхищенный прусской армией, Павел вернулся из Потсдама в Гатчину. Туда устремились и приглашенные им прусские офицеры, там переводились уставы Фридриха II. Деятельно готовился Павел к преобразованию русской армии на прусский манер. Ежедневно муштровал Павел своих солдат, и неизменно справа от него, помогая отцу равнять в шеренгах носки и репетировать парады, находился сын его Александр, с детства впитавший прусские идеи и любовь к муштре. С ним, будущим царем, Кутузову придется вести борьбу все последнее десятилетие своей жизни.

Прошло тридцать лет, прежде чем дождался Павел заветной минуты восшествия на русский престол. Но долго царствовать Павлу не пришлось. Когда его самодурство дошло до того, что даже придворные утром не знали, пойдут ли они в ссылку или получат повышение в чине, когда и над наследником Александром нависла опасность опалы, когда политика Павла, заключившего союз с Наполеоном против Англии, задела интересы дворян, царь был умерщвлен в собственном дворце своими же придворными с ведома своего сына.

В темную мартовскую ночь 1801 года Александр вышел из спальни, где лежал его задушенный отец, и дрожащим голосом сказал караулу солдат Семеновского полка:

– Батюшка скончался апоплексическим ударом. Все при мне будет, как при бабушке…

Для солдат дело было, конечно, не «в бабушке», а в том, что при Екатерине II жил и действовал Суворов, были иные порядки в армии.

Александр лгал, обещая солдатам порядки «как при бабушке», ибо ему самому были чужды все суворовское и сами суворовцы. Перед ним были образ задушенного отца, призрак задушенного деда, и Александр готов был солгать что угодно. Он вырос между бабкой и отцом, хитря и лицемеря, и ложью начал свое царствование.

Зная, что страна, армия ждут от него отмены жутких порядков, насажденных Павлом, что все ждут от него реформ, он их обещал. Но началась не эпоха преобразований, а, как писали историки, «эпоха колебаний». Александр начал свое царствование в условиях дальнейших успехов промышленной революции в Европе и разложения крепостного строя в России. Влияние прогрессивных идей французской буржуазной революции все сильнее проникало в Россию, и потому колебалась политика царя. Он делал вид, что является сторонником прогресса, и даже пригласил в комиссию по преобразованиям Радищева, который при Екатерине был сослан за выступление против крепостного права и деспотизма царей. Но Радищев скоро убедился, что Александр обманывает Россию, комиссия не вносит улучшений в жизнь народа, и, больной, измученный ссылкой, покончил жизнь самоубийством.

То подобие реформ в армии, которое предложила созданная Александром комиссия, коснулось только пенсий и отчасти хозяйства, оставив обучение и боевую подготовку войск на прежних, павловских, основах. Суворовцы были еще не у дел, вне армии находился и Михаил Илларионович Кутузов.

Около года Михаил Илларионович был генерал-губернатором Петербурга, но Александр остался им недоволен «за неисправности в полицейской службе».

В августе 1802 года его «уволили по прошению», а по существу, просто удалили из Петербурга. Кутузов уехал в свою деревню Горошки Волынской губернии.

Письма Кутузова к жене в первый же год жизни в деревне говорят о том, что он жил уединенно, занимался сельским хозяйством, стараясь его сделать культурным и прибыльным, изыскивая способы достать денег, которых у него, по-видимому, было немного.

«Об деньгах очень забочусь, – пишет он. – Слышал я, что продается какая-то книга в Петербурге об водяных коммуникациях. Сделай милость – пришли мне, здесь очень нужно для того, что думаю весьма о коммерции».

Кутузов приобретает селитряный завод, занимается продажей пеньки, поташа; его сильно занимают масличные семена, которые «сеются в Индии и Египте».

«Мужики русские, – читаем в его письме, – подали на управителя превеликую жалобу, что их утесняет управитель и все русские мужики желают иметь управителем Теленкова, который раньше управлял на дальней даче, и он, сказывают, действительно добрый человек».

Бездействие и недостаток средств тяжело отражались па Кутузове. В 1804 году в его письмах к жене уже сквозит отчаяние:

«Посылаю, мой друг, тысячу рублей и еще, сколько могу, посылать буду до отъезда своего. Скучно работать и поправлять экономию, когда вижу, что состояние так расстроено; иногда, ей-богу, из отчаянья хочется все бросить и отдаться на волю божию.

Видя же себя в таких летах и здоровьи, что другого именья не наживу, боюсь проводить дни старости в бедности и нужде, а все труды и опасности молодых лет и раны видеть потерянными; и эта скучная мысль отвлекает меня от всего и делает неспособным…»

…Ноют старые раны. Ноги, согнутые ревматизмом, с трудом носят тучное тело. И каждое утро, просыпаясь, ощущал Кутузов, как все более тусклым кажутся ему окружающие предметы и глаз, близ которого прошла турецкая пуля, погас совсем.

Кутузова охватывала тоска обреченного на бездеятельность человека, которого ждет бедность и полное забвение. Он вспоминал Суворова, который и славой, и званием, и богатством своим был значительнее его. Но, отстраненный от службы и сосланный в маленькую новгородскую деревушку Кончанское, так же вот, как и он, Кутузов, тосковал, метался, порывался что-то делать и в бессилии утихал. Кутузов вспоминал, как умер его друг и учитель, великий русский человек, – в одиночестве, всеми брошенный, в тяжких мучениях.

 

ГЛАВА IV

У Кутузова и Суворова одна судьба. Их травили, преследовали, подвергали опале, о них забывали, когда не было войны. О них вспоминали, когда нависала опасность, отвратить которую не в силах были ни монархи, ни их любимые приспешники.

Шел 1805 год. К этому времени Наполеон успел дважды разгромить коалиции феодальных государств, и на этот раз опасность нависла не только над феодальной Россией, но и над Австрией, и в первую очередь над Англией. На берегу Ла-Манша были сосредоточены дивизии Наполеона. Он заявил, что в ближайшие ночи французская армия высадится на Британских островах, чтобы сокрушить английское могущество. Угроза стала настолько реальной, что Англия поспешила создать новую коалицию, в которую вошли Англия, Россия и Австрия.

По плану коалиции собранная на Дунае объединенная русско-австрийская армия должна была двинуться во Францию.

Кто мог повести русские войска в этой новой войне? Гатчинцы неспособны, иностранные генералы уже биты французами. И так же, как пять лет назад Павел I был вынужден просить Суворова, так теперь Александр I обратился к Кутузову.

Кутузов вступил в командование собранной на Волыни пятидесятитысячной армией, чтобы повести ее в глубь Европы, навстречу французским войскам.

Армия Кутузова составляла только часть стовосьмидесятитысячной русской армии, которую обязался выставить Александр I на стороне коалиции. Но именно ей и пришлось выдержать основную тяжесть борьбы. Суворову не удалось встретиться с Наполеоном. Он умер в 1800 году, когда над Европой прошумела битва при Маренго, еще выше поднявшая славу Бонапарта, и теперь навстречу ему русские полки повел лучший суворовский ученик – Михаил Илларионович Кутузов.

Впервые русской армии предстояло сразиться с прославленной французской армией, лично руководимой Наполеоном.

Многие с надеждой, но большинство с тревогой ждали этой встречи. «Разве Кутузову устоять против Бонапарта?» – говорили они. Ведь он не покорял стран, не одерживал великих побед, а если и бил противника на берегах Дуная и Черного моря, так то были турки, татары – войска, которые ни в какой степени нельзя сравнить с французскими.

Европа уже знала Наполеона как героя Тулона, руководителя Итальянского и Египетского походов, полководца, разбившего войска двух коалиций европейских государств. Полководческий талант и личная храбрость Бонапарта уже проявились у египетских пирамид и в битвах при Лоди, Риволи, на Аркольском мосту, под Маренго.

Полководческое же дарование Кутузова тогда еще не развернулось, слава ждала его впереди. И пока только близкие и верившие в него люди знали, что шестидесятилетний русский генерал – лучший ученик Суворова, политик и дипломат, что стоит он во главе полков, прошедших, как и он, школу боевых походов Суворова.

За годы консульства и особенно империи Наполеона французская армия окончательно стала армией, оторванной от народа, осуществляющей под руководством императора захватнические цели крупной французской буржуазии. Солдатам этой армии еще казалось, что они защищают Францию от других европейских государств.

К тому же многолетние войны давно выбили их из колеи мирной жизни, сделали профессионалами войны.

Солдаты Наполеона знали, что прусского и австрийского солдата офицеры все еще бьют палками. Ему же, французскому солдату, Наполеон сказал, что в солдатском ранце лежит маршальский жезл, и солдат знал, что этот жезл уже получили сын простого конюха гусар Ланн, сын бочара Ней и другие маршалы, отличившиеся храбростью и умением воевать. Готовя войну, Наполеон обучил свою армию в специально созданных лагерях.

В то время как французский император был единственным полновластным руководителем своих войск, Кутузов вел свою армию в Европу, чтобы стать под командование австрийского императора. И с первых дней похода Кутузова нагоняли гонцы из России с царскими приказами, лишавшими его самостоятельности.

Наполеон с берегов Ла-Манша, Кутузов с берегов Вислы направлялись к Ульму. Наполеон образцово организовал марш. 500 километров французская армия прошла в двадцать восемь дней и развернулась для наступления по берегам Майна и Рейна.

Кутузова торопили. Он вел русские войска через всю Европу, совершая переходы по 50–60 километров в сутки. За весь более чем тысячекилометровый путь было сделано всего четыре дневки. В этом тяжелом походе Кутузов обеспечил солдатам возможность ехать по очереди на перекладных подводах, нагруженных солдатскими ранцами. Обозы двигались отдельно, кухня высылалась вперед, с тем чтобы, придя на ночлег, солдат мог сразу поесть и лечь отдыхать.

Сам Кутузов выехал вперед и прибыл в Вену. Союзное австрийское правительство обещало принять на себя все заботы о снабжении русской армии и торопило Кутузова как можно скорее соединиться в Ульме с армией австрийского генерала Макка. В Вене предсказывали спокойный путь до Ульма и собирались уже праздновать победу над Наполеоном, так как Макк доносил, что «никогда никакая армия не находилась в столь выгодном положении, как наша, для одержания победы над неприятелем. Сожалею об одном, что нет здесь императора и его величество не может быть личным свидетелем торжества своих войск…»

Кутузов прибыл в свою армию, подходившую к Браунау. Опрошенные по пути австрийские чиновники не знали, что творится на фронте, и все, казалось, обстоит благополучно.

Кутузов насторожился. Он принадлежал к числу тех полководцев, которые благодаря своему опыту, пониманию природы войны знают, что за видимым спокойствием, за картиной внешнего благополучия, за тишиной, царящей на фронте, нередко таятся грозные силы врага, которые обрушиваются как гром среди ясного неба.

Золотое правило, диктующее полководцу всегда учитывать, кто стоит во главе неприятельской армии, приводило Кутузова к убеждению, что в войне с Наполеоном надо быть вдвойне осмотрительным. И Кутузов, и без того предусмотрительный, разослал во все стороны лазутчиков, бросил в поиск кавалерийские разъезды, широко организовал разведку. Через несколько дней он получил из Ульма письмо.

«…У меня под ружьем 70 тысяч солдат, – писал австрийский главнокомандующий, излагая свои планы. – Я уничтожу все замыслы Наполеона, и мы приготовим неприятелю участь, которую он заслуживает…»

Полученные от разведки данные говорили о другом, и самоуверенное письмо австрийского генерала повергло русского главнокомандующего в еще большее сомнение. Он приказал генералу Багратиону следовать в авангарде армии, выдвинув передовые части на реку Инн.

Как всегда, спокойный и скромный Кутузов продолжал являться в простом теплом сюртуке на развод, беседовал с солдатами, расспрашивал их о семье, о личных нуждах, вспоминал с офицерами города, которые они вместе брали, рассказывал о странах, где ему приходилось бывать, разрешил устраивать балы. В такие часы казалось, что опасность действительно очень далека. Но мало кто знал, что русский главнокомандующий в эти дни спешно подтягивал следовавшие сзади колонны, затребовал к себе в штаб для связи от всех полков лучших офицеров, чтобы по тревоге быстро оповестить все части армии. Мало кто знал, что, собрав к себе приближенных генералов, он подолгу разбирал с ними возможные движения французской армии.

Вскоре из Ульма было получено новое письмо. Макк сообщил о своей победе над Наполеоном и приглашал Кутузова поспешить к Ульму, чтобы участвовать в полном разгроме французов.

Кутузов вежливо поздравил Макка с победой, но в Ульм не пошел и стал готовиться к решающему сражению. Кое-кто нашептывал, что, промедлив соединиться с Макком, Кутузов лишает русскую армию участия в дележе добычи, который последует после разгрома французов. Кутузов ответил, что не он должен идти к Ульму на соединение с Макком, а Макк должен отходить от Ульма к Браунау навстречу русской армии.

Что же произошло в эти дни под Ульмом?

Совершая марш из Булони, Наполеон решил уничтожить армию Макка до подхода к ней русских сил. Макк ждал французов, занимая действительно очень выгодную позицию. Он был настолько уверен в ее неприступности, что движение Наполеона, угрожавшее правому флангу, расценил как простую демонстрацию. Макк полагал, что Наполеон хочет этой угрозой вынудить его покинуть Ульм. На самом же деле Наполеон больше всего не хотел, чтобы Макк покинул Ульм, пока французские корпуса не завершат обход его правого фланга. С этой целью он бросил со стороны Шварцвальда только одну дивизию, делая вид, что атакует с фронта, а с главными силами стал обходить фланг.

Обход фланга все же не привел бы к разгрому австрийской армии, если бы ее командиры были способны организовать сопротивление. Но в первом же бою корпус Кинмайера, прикрывавший правый фланг, потеряв 5 тысяч солдат, отошел и покинул переправы на Дунае. Посланный ему на помощь шеститысячный отряд генерала Ауффенберга шел без мер охранения, был разбит и полностью попал в плен. Восьмитысячный отряд генерала д'Эспре, прикрывавший мосты на Дунае, беспечно стоял, ожидая противника. Маршал Ней атаковал его и также взял в плен. Вскоре сдался без выстрела и гарнизон Мимингена под командованием генерала Шпангена.

Макк в создавшемся положении должен был бы немедленно отходить к русской армии, как и говорил Кутузов. Это спасло бы австрийцев от окружения и нарушило бы все планы Наполеона. Макк предпочел остаться в Ульме. Когда последовали тяжелые удары французов, он сначала заколебался. Но тут двадцати пяти тысячам австрийцев удалось потеснить шеститысячную дивизию Дюпона, и это окончательно погубило Макка. Решив, что он одержал крупную победу и теперь разобьет Наполеона, Макк остался в Ульме, сообщив в Вену и Кутузову о поражении французов.

Новые удары Наполеона и явная угроза обхода опять поколебали Макка, он решил было отходить, но тут появился шпион Наполеона Карл Шульмейстер. Он сообщил Макку, что англичане высадились на булонском побережье, в Париже восстание и Наполеон возвращается во Францию, а следовательно, нужно не только не уходить из Ульма, но готовиться к преследованию французской армии. Шульмейстер показал номер парижской газеты, в которой описывались ужасы восстания и бегство Наполеона. Эта газета была отпечатана по приказанию Наполеона в походной типографии специально для Макка. Макк поверил наполеоновскому шпиону и остался в Ульме.

Французы окружили Ульм. Катастрофа стала явной.

Ночью в Ульме собрался военный совет. Эрцгерцог Фердинанд и некоторые генералы требовали немедленно бросить Ульм и прорываться из окружения.

Макк отказался. Разыгралась дикая сцена, столь характерная для положения, созданного австрийским правительством, и показывающая, что австрийцы были готовы па все, лишь бы не допустить русских, и особенно Кутузова, к руководству войной.

Дело в том, что главнокомандующим армии против Наполеона на дунайском направлении австрийское правительство предназначило Макка. Но появление Кутузова, как старшего в чине, отдавало бы ему общее руководство действиями. Этого австрийцы не хотели допустить и назначили главкомом эрцгерцога Фердинанда, которому Кутузов должен был подчиняться, как брату австрийского императора. Макка оставили начальником штаба армии и дали ему секретные инструкции, по которым главкомом фактически остался он. В самый критический момент окружения, когда особенно было необходимо единое твердое управление, на категорический приказ Фердинанда прорываться Макк ответил отказом и показал инструкции.

Фердинанд им не подчинился и решил сам уводить армию. Макк пригрозил эрцгерцогу судом, но Фердинанд, боявшийся плена больше, чем суда, все же увел часть армии. Далеко ей идти не пришлось. Наткнувшись на французов, командовавший пехотой генерал Верпех сдался, и его восемнадцатитысячный корпус без боя положил оружие. Фердинанд спасся лишь с несколькими эскадронами.

Макк, оставшись в Ульме, метался, как в мышеловке, и после первой угрозы штурма сам отправился к Наполеону и сдался со всеми своими войсками. Семидесятитысячная австрийская армия окончательно перестала существовать. Ульм в истории войн стал синонимом позорной капитуляции.

Прав оказался Кутузов, ученик Суворова, а не Макк, образцовейший ученик прусской военной школы. Вскоре Макк приехал в штаб Кутузова и слезливо доложил:

– Вы видите перед собой несчастного Макка… Внимательно посмотрел старик Кутузов на жалкого австрийского генерала, потерявшего свою армию, отпущенного Наполеоном на свободу, и понял, что начинается предательство союзников-австрийцев.

Ночью в штаб вызвали ординарцев и офицеров для связи с полками.

Кутузов вышел к ним гневный, но, как всегда, сдержанный и сказал:

– Австрийцы не сумели удержаться. Они разбиты, немногие бегут к нам. Трусы положили оружие к ногам неприятеля.

Ординарцы поскакали, неся тревожную весть в штабы русской армии.

 

ГЛАВА V

Против двухсоттысячной армии Наполеона осталась только русская армия – 50 тысяч солдат, изнуренных тысячеверстным походом, обносившихся, даже босых. На помощь союзников-австрийцев нечего было и рассчитывать. Страх обуял австрийского императора и его приближенных. Никто ничего не знал и не понимал в сложившейся обстановке.

«…Расстройство и беспорядок таковы, – доносил русский посол из Вены, – что здесь даже нет описания действий, предшествовавших капитуляции и побудивших заключить ее. Все донесения неполные, противоречащие, носят на себе признаки смятения, знаменовавшего последние дни существования Макковой армии…»

Австрийский император Франц взмолился к Кутузову о спасении.

«…Полагаюсь на Вас, – писал он, – а Вы положитесь на вечную мою благодарность…»

Перетрусившему монарху Кутузов достойно ответил, что «неудача армии Вашего величества под Ульмом весьма чувствительна, однако ж не в такой степени, чтобы нельзя было загладить ее твердостью и мужеством…»

Сам он спокойно и невозмутимо глядел в лицо опасности, хотя только ему одному были до конца ясны ее размеры и неотвратимость. Ему было ясно, что Наполеон сделает все возможное для уничтожения русской армии – единственной противостоящей ему реальной силы. К Кутузову направлялись резервы из России, должны были подойти австрийские войска, находившиеся в Италии, могла подойти и армия Пруссии, которая в те дни решала, вступать ли ей в войну.

Но, пока не подошли резервы и обещанные австрийские части, с такими неравными силами вступать в бой было бессмысленно. Оставалось только умело уклоняться от боя, который, безусловно, будет навязывать Наполеон.

Кутузов был прав. Наполеон решил уничтожить русскую армию до подхода к ней сорокапятитысячной армии Буксгевдена.

Французские корпуса стремительно двинулись вперед, охватывая фланги, угрожая отрезать русским войскам пути отхода.

Чтобы с честью выйти из создавшегося положения, требовались величайшая выдержка и умение. Положение и для Кутузова, несмотря на его огромный военный талант, было затруднительным. В этот тяжелый момент началась борьба между Кутузовым и царем.

В одном и том же письме царь требовал от Кутузова и сохранения русской армии и писал: «Я тогда только останусь спокойным, когда узнаю, что вы решились принять на самого себя высокую ответственность защищать Вену. Вы имеете к себе доверенность мою, армии и союзников. Докажите неприятелю, сколь справедливо возлагается на вас общая доверенность…»

За этим письмом следовал приказ Франца: «…Избегать поражений, сохранять войска целыми и невредимыми, не вступать в сражение с Наполеоном, но удерживать его на каждом шагу».

Военная безграмотность обоих императоров очевидна. Кутузов вынужден давать им азбучный урок тактики и стратегии.

«…Если мне оспаривать у неприятеля каждый шаг, – писал он в ответ на приказ, – я должен буду выдерживать его нападения, а когда часть войск вступает в дело, случается необходимость их подкреплять, отчего может завязаться большое сражение и последовать неудача…»

До последнего момента ни множество окружавших Кутузова австрийских советников, требовавших, чтобы он дал сражение Наполеону, ни даже в русской армии не знали, что Кутузов намерен делать. Когда армию выстроили у Браунау, все полагали, что Кутузов подчинился и пойдет к Ульму. Ждали его приказа. Наконец приказ был дан – русская армия двинулась в… обратном направлении, начав свой беспримерный марш-отход Браунау – Цнайм. Она уходила от грозившего ей окружения и гибели, взрывая за собой мосты, не теряя ни оружия, ни обозов. Когда кавалерийский авангард Наполеона ворвался в Браунау, Кутузова и след простыл.

На пути отхода русской армии было много речных рубежей. Они давали возможность, обороняя переправы, успешно задерживать наседавшего противника, тем более что по пути к русской армии присоединились разрозненные остатки австрийских частей. Но при первой же попытке задержаться французы атаковали австрийский отряд под командованием Мерфельда, и тот, бросив переправу, стал отступать, обнажив фланг русской армии. Австрийские войска теряли остатки боеспособности. Но даже и этим частям Франц приказал покинуть Кутузова и спешить на защиту Вены. В пути их перехватил французский маршал Даву, и «защитники» Вены, как всегда, сложили оружие.

Русская армия была лишена помощи. Ни подвод, ни снарядов, ни провианта, ни одежды – ничего, что обещали союзники, Кутузов не получил. Русские солдаты шли в осеннюю непогоду по размытым дорогам раздетые и голодные. «…Мы идем по ночам, мы почернели… офицеры и солдаты, босиком, без хлеба, – писал Дохтуров жене. – Какое несчастье быть в союзе с такими негодяями, но что делать!..»

Австрийское правительство не могло мобилизовать силы, ибо велика была экономическая отсталость Австрии, да и боялось оно вооружить многонациональное население страны. «Победоносному врагу я зажму рот одной провинцией, но народ вооружить – значит трон низвергнуть», – заявил за несколько лет до этого один австрийский министр, и теперь вся политика австрийского правительства была направлена к тому, чтобы добиться победы руками русских солдат.

В этой катастрофической обстановке, когда Кутузов прилагал все усилия, чтобы оторваться от французов, Франц продолжал присылать издалека свои планы. Он писал Кутузову, что «…не допускает ни малейшего сомненья, что Вы в чем-либо отступите от точного исполнения этого плана…». Однако Кутузов продолжал выполнять свой план. Тогда Франц сам приехал в русскую армию и, собрав военный совет, потребовал защищать Вену. Его опять поддерживал Александр I, требовавший от Кутузова «сохранить доброе согласие с австрийскими генералами…».

Кутузов отказался защищать Вену. В тех условиях это было не по силам русской армии. Первую свою задачу великий полководец видел в том, чтобы сохранить русские войска. Решениям и планам царей он противопоставил свой план отхода на левый берег Дуная и сдачи Вены французам. Австрийцы вынуждены были согласиться.

Чтобы осуществить этот правильный план, требовались еще неимоверные усилия и жертвы.

Авангард противника уже вступил в бой с арьергардами русской армии.

Наконец на поле боя французские солдаты, от которых без оглядки бежали австрийцы, итальянцы, пруссаки, столкнулись с русскими солдатами – ветеранами походов Суворова, героями Измаила и Альп. С одной стороны – знаменитые маршалы, победоносно водившие французские войска, начальники авангардов Ней, Ланн и Мюрат, с другой стороны – сподвижники Суворова, его ученики – Багратион, Дохтуров, Милорадович, прикрывавшие армию своими арьергардами.

И впервые французские солдаты, маршалы и сам Наполеон поняли, что перед ними не австрийцы, не пруссаки и не итальянцы. После первых же выстрелов русские не побежали, а перешли в штыковую контратаку и, отбросив французов, сдерживали их до тех пор, пока не получили приказ отойти.

К переправе через реку Энс одновременно подошли арьергард Багратиона и авангард Мюрата. Бой приняли павлоградские гусары. Они сдерживали французов, пока арьергард под картечным огнем перешел Энс и затем сжег мост. Последовавший за рекой новый бой был еще более ожесточенным. На помощь Багратиону Кутузов направил резерв арьергарда под командованием Милорадовича. Милорадович напомнил солдатам славные суворовские бои и повел их в атаку.

Апшеронский и Смоленский полки, гренадеры Малороссийского полка атаковали гренадер Удино, мариупольские гусары бились с гусарами Мюрата. В трудную минуту боя, когда казалось, что поражение неизбежно, к Кутузову обратились с вопросом: «Что делать?» Он ответил: «Вы русские. Так и поступайте, как подобает русским».

Французов отбросили. Впервые слава об их непобедимости заколебалась.

Так, отбиваясь арьергардами Багратиона, ценой «мастерских движений…», как писал об этом Ф. Энгельс, уводил Кутузов русскую армию. Он стремился перейти Дунай. Взорвав мосты, армия будет там в безопасности. За Дунаем она отдохнет, к ней подойдет из России армия Буксгевдена.

Но Наполеон уже готовил новый удар. Он тоже понимал значение отхода за Дунай, где Кутузов будет в полной безопасности, а все усилия французской армии окажутся напрасными. Наполеон решил скрытно перебросить через Дунай сводный корпус Мортье и, захватив мост, задержать русских у Кремса.

Когда лазутчики, которых всегда имел Кутузов, донесли о появлении французов на левом берегу Дуная, он понял, что может попасть в ловушку – на левый берег его не пустит Мортье, а на правом – Наполеон главными силами прижмет к Дунаю. Оставалось погибнуть или ценой сверхчеловеческих усилий достигнуть левого берега у Кремса раньше, чем туда подойдет корпус Мортье. Эту возможность и решил использовать Кутузов. Он ускорил марш частей и опередил Мортье.

Император Франц требовал, чтобы Кутузов остался на правом берегу и защищал предмостные укрепления и мост через Дунай. «Я вполне уверен, – писал он, – что Вы Вашим рвением поддержите славу армии государя императора, Вашего монарха…» Но Кутузов покинул правый берег Дуная и… извинился перед Францем за невыполнение приказа. Не без язвительности писал он, что защищать предмостные укрепления было невозможно, потому что он их не нашел. Очевидно, австрийские саперы их не построили, несмотря на приказания императора.

Едва арьергард русской армии успел достичь левого берега, как французские конные егеря были уже на мосту. Но поздно. Взорванный мост рухнул в Дунай.

Наполеона охватила тревога. Он не только упустил Кутузова, но и оставил против него Мортье, лишенного теперь всякой поддержки главных сил.

Тревожился Наполеон не зря. Мортье, перейдя Дунай, двигался к Кремсу вдоль берега по дефиле – узкому проходу между рекой и лесистыми горами. Кутузов в это время распространил слухи, что он, не задерживаясь у Кремса, отходит в Моравию. Для ложной демонстрации он приказал авангарду Милорадовича отходить, не задерживая Мортье. Хитрость Кутузова удалась. Мортье заторопился к Кремсу, втягиваясь все дальше и дальше в дефиле.

С часу на час ждал Кутузов удара Дохтурова, отряд которого послал через горы, чтобы ударить во фланг французского корпуса. Но этого удара не последовало. Отряд Дохтурова двигался темной ночью под проливным дождем, вели его проводники австрийского генерала Шмидта без карт. Они сбились с пути, и Дохтуров был заведен в непроходимую гористую местность. Конницу и артиллерию пришлось оставить. Дохтуров повел отряд сам, преодолевая горные реки и пропасти, втаскивая солдат по одному с обрыва на обрыв. Наконец послышался шум боя: это Милорадович, не дождавшись удара Дохтурова, атаковал Мортье с фронта. Солдаты Дохтурова устремились на выстрелы, атаковали у Дюрренштейна противника с фланга, и начался разгром корпуса Мортье.

Темная ночь, опоздание Дохтурова, героизм французских солдат и личное мужество спасли Мортье от плена. Он успел бежать, уведя с собой остатки разбитого корпуса и очистив левый берег Дуная.

План Наполеона рухнул, усилия его армии оказались напрасными. На всем пути от Браунау до Кремса Кутузов точно дразнил его, то останавливаясь для арьергардного боя, то уходя, и, наконец, перед всем миром оставил его в дураках, уйдя на левый берег Дуная и разгромив на глазах у французского императора корпус Мортье.

Измученные, но гордые победой, не только отбившие, но, впервые в истории наполеоновской армии, погнавшие ее дивизии, возвращались русские войска в Кремс.

– Честь вам и слава!.. Молодцы!.. – кричал Кутузов в ответ на приветствия своих солдат.

«Кремское побоище», как называл Наполеон разгром Мортье, завершило марш от Браунау к Кремсу. Русские войска показали, что пора дешевых побед для французской армии миновала. Это замечательный результат марша, успех, имевший значение огромной моральной победы. План Наполеона рухнул. Армия Кутузова ушла от угрозы окружения, и это было стратегической победой. Казалось, что наконец-то можно расположить на отдых измученные войска, но это только казалось.

Новый замечательный маневр предпринял Наполеон, новое ротозейство, вернее предательство, совершили так называемые «союзники» – австрийцы.

У Вены сохранился единственный Таборский мост через Дунай. От него дорога вела прямо к Цнайму, через который должен был идти Кутузов на соединение с армией Буксгевдена, шедшей из России.

Наполеон поставил своим маршалам задачу занять Вену, любой ценой захватить мост, выйти к Цнайму раньше Кутузова, опять отрезать его от резервов и одновременно обрушиться на русскую армию.

Мюрат, Ланн и Сульт выполнили задачу. Они овладели Веной, а посланный австрийским императором гофмаршал граф Вобна отправился в Шенбрунн, где во дворце австрийских монархов расположился Наполеон, и выразил готовность выполнять его волю.

Легко удалось захватить и Таборский мост. Помогли хитрость французов и предательская беспечность австрийцев. Мост охранялся сильным австрийским отрядом князя Ауэрсберга и должен был быть взорван при первой попытке французов его атаковать.

Маршалы подъехали к мосту и, размахивая белым флагом, вызвали Ауэрсберга. Они объявили ему, что Наполеон заключил мир с австрийцами, а войну ведет только с русскими. Этого заявления оказалось достаточно, чтобы Ауэрсберг пустился в переговоры. Спрятанные на берегу французские гренадеры по знаку Мюрата взбежали на мост. Стоявший вблизи австрийский унтер-офицер закричал Ауэрсбергу, что их предают и надо взорвать мост. Но маршалы выразили изумление недисциплинированностью унтер-офицера, который осмелился указывать своему начальнику, и Ауэрсберг приказал немедленно наказать его. В течение нескольких минут, пока длилась эта комедия, французы без выстрела захватили мост.

Авангарды Наполеона устремились к Цнайму. Главным силам он приказал обрушиться на русскую армию на левом берегу с фронта, а корпусу Бернадота перейти Дунай у Кремса и атаковать с тыла.

Гибель русской армии казалась неминуемой. Ничего не подозревая, она располагалась у Кремса. Впервые за долгий поход солдаты стали варить себе пищу, впервые спокойно улеглись отдыхать.

Щедро оплаченные лазутчики успели донести Кутузову о движении Наполеона к Цнайму. Но это не спасало. Путь от Вены к Цнайму, по которому шли корпуса Наполеона, был лучше, чем путь к Цнайму от Кремса, по которому предстояло идти армии Кутузова. Она была обречена, но ее опять спасли героизм русских солдат, талант и самоотверженность Кутузова и Багратиона.

Багратион был замечательным учеником Суворова, лучшим соратником Кутузова, его ближайшим другом. Багратион дрался под стенами Очакова и Праги, был начальником авангарда Суворова в Итальянском походе и в легендарном переходе через Альпы. Ему и доверил Кутузов командование шеститысячным отрядом, которому приказал двигаться днем и ночью наперерез французским авангардам и задерживать всю французскую армию до тех пор, пока русская армия достигнет Цнайма. Кутузов посылал Багратиона и весь отряд на верную смерть, но только в этом он видел спасение всей своей армии.

В бурную осеннюю ночь повел Багратион отряд. Пройдя по бездорожью, по звериным тропам через леса, овраги и горы трудный путь, он к утру опередил маршалов Наполеона и у Голлабруна вышел им навстречу. А Кутузов тем временем поднял свою армию. Голодные солдаты выбросили из котлов недоваренную кашу и, напрягая последние силы, двинулись к Цнайму навстречу идущим из России резервам.

На позиции у Шенграбена, где Багратион ждал французов, он получил два донесения: одно – о приближении французов, – он ждал их и к встрече с ними подготовился; во втором донесении сообщалось, что находившийся с отрядом впереди австрийский граф Ностиц вступил в переговоры с французами и открыл фронт. Предательство Ностица нарушило план обороны и ставило отряд Багратиона в очень тяжелое положение.

Багратион тщетно пытался убедить Ностица продолжать борьбу. Мюрат обманул Ностица так же, как Ауэрсберга, и так же, как Ауэрсбергу, Ностицу достаточно было заверения Мюрата, что война идет только с русскими, и он отступил, предав Багратиона.

Французы, развертываясь для атаки, устремились к Шенграбену. Но, узнав, что неподалеку от позиции Багратиона проходит вся русская армия, Мюрат заколебался. Он боялся атаковать армию Кутузова. Он решил обмануть Кутузова так же, как обманул Ауэрсберга и Ностица, и отправил к нему парламентера, предлагая следующее:

Он, Мюрат, прекращает военные действия, а Кутузов подпишет договор, по которому русская армия покинет Австрию и вернется в Россию. До ратификации договора Наполеоном Кутузов приостанавливает марш к Цнайму.

Кутузов немедленно принял все предложения Мюрата.

Мюрат предполагал, что, вынудив Кутузова покинуть Австрию, выиграет войну с коалицией и по меньшей мере заставит Кутузова стоять на месте, пока Наполеон утвердит договор или подойдет со своей армией, и тогда Кутузов со своей армией все равно погибнет.

Но Кутузов был не князь Ауэрсберг и не граф Ностиц. О Кутузове и Суворов говаривал: «Умен, умен, никто его не обманет…» В ловушку, которую расставил Кутузову французский маршал, Кутузов заманил его самого.

Сделав вид, что он, конечно, верит Мюрату и согласен со всеми статьями договора, Кутузов послал к Мюрату своего представителя, чтобы подписать договор и прислать ему на утверждение, а сам… «нимало не думал, – писал он царю, – принять условия. Я удержался ответом 20 часов, а между тем продолжал отступать и успел отойти от французов два марша».

Он оставил Мюрата пожинать лавры своих дипломатических «успехов» и ожидать похвал Наполеона. Мюрат не дождался императорских похвал. Наполеон пришел в неописуемое бешенство. Он увидел, как второй раз его замечательный план, хитрый маневр, приводивший к полному окружению и неизбежной гибели русскую армию, рушится и «старая лисица севера», Кутузов, за которым он гнался сотни верст, второй раз на глазах у всего мира одурачил его и ушел, сближаясь с идущим из России Буксгевденом.

Обрушив на голову любимого начальника кавалерии и незадачливого дипломата Мюрата весь свой гнев, Наполеон приказал ему немедленно атаковать русских. Не доверяя больше своим маршалам, он покинул Вену, загоняя коней, сам помчался к Шенграбену.

Авангарды французской армии бросились на восьмитысячный отряд Багратиона. Отряд «целый день и половину ночи сражался со всей французской армией», писал Ф. Энгельс об этом несравненном арьергардном сражении. Даже враги называли отряд «дружиной героев». Кажется непостижимым, как мог этот отряд сдержать сначала удары тридцатитысячного авангарда. Мюрат и другие маршалы поняли, какую ошибку они совершили, упустив Кутузова, и теперь стремились как можно скорее покончить с Багратионом, чтобы догнать всю русскую армию.

В центре в наступление бросил своих солдат Мюрат. Но они были остановлены огнем артиллерии и пожаром Шенграбена, подожженного русскими артиллеристами.

Маршал Сульт повел конных гренадер в обход фланга. Их атаку отбили драгуны Черниговского, гренадеры Киевского и стрелки егерских полков.

Маршал Ланн, обойдя другой фланг, окружил Подольский и Азовский полки, отрезал Павлоградский. Но они пробились сквозь окружение и вышли к своим.

Охватив фланги, французы все сильней и сильней атаковывали центр. Уверенные в победе, маршалы предлагали Багратиону сдаться, чтобы не губить весь отряд, Багратион не отвечал.

Упорно обороняясь и часто переходя в контратаки, его отряд отходил к Гутенсдорфу. У Гутенсдорфа Багратион поставил свой резерв, приказал пропустить отходившие полки и опять задержал французов.

День клонился к концу, а бой продолжался. Он продолжался и ночью. Солдаты ходили в атаки, вступая в рукопашную схватку с численно превосходившим противником. У Багратиона осталось пол-отряда, но свою задачу он продолжал выполнять.

А в это время русская армия уходила все дальше и дальше, все глуше и глуше доносилась до нее канонада у Шенграбена, где в неравной борьбе сражалась «дружина героев», закрывавшая дорогу к Цнайму, по которой уходили их товарищи.

Глубокой ночью Наполеон, убедившись, что дальнейшие атаки бесплодны, приказал прекратить огонь. Багратион отбросил окружавшие его французские полки, пробился штыковым ударом и догнал далеко ушедшего Кутузова. Багратион вернулся к Кутузову, который уже не надеялся видеть его живым, – а он вернулся с трофейным знаменем, приведя с собой 50 пленных солдат и 2 офицеров.

Цель Кутузова была достигнута – русская армия беспрепятственно двигалась к Цнайму.

В истории войн Шенграбенское сражение осталось как изумительный пример арьергардного боя, пример исключительного мужества и героизма русских солдат, о которые разбились все усилия армии Наполеона.

С законной гордостью солдаты полков, участвовавших в бою под Шенграбеном, носили особый знак, на котором было выгравировано: «5 против 30» – 5 русских солдат арьергарда Багратиона сдерживали 30 солдат французского авангарда. В этот момент все тот же «союзный» император Франц, успевший проиграть Ульм, отдать Наполеону Вену и половину своей страны, потребовал от Кутузова остановиться и дать Наполеону сражение. Кутузов отказался, как всегда, вежливо, но твердо.

«Одной преданности моей к Вашему величеству, – писал Кутузов, – было бы достаточно для точного исполнения повеления Вашего, если бы даже не понуждал меня к тому священный долг повиноваться воле Вашей. Не смею, однако ж, скрыть от. Вас, государь, сколь много представил бы случаю доверить участь войны одному сражению, тем труднее отваживаться мне на битву, что войска хотя исполнены усердием и пламенным желанием отличиться, но лишены сил. Утомленные усиленными маршами и беспрестанными биваками, они едва влекутся, проводя иногда по суткам без пищи, потому что, когда начинают варить ее, бывают настигаемы неприятелем и выбрасывают пищу из котлов. Полагаю необходимым отступить, доколе не соединюсь с графом Буксгевденом и разными австрийскими отрядами.

Подкрепясь сими войсками, мы удержим неприятеля в почтении к нам и заставим его дать нам несколько дней отдыха, после чего можно будет действовать наступательно…»

Кутузов ушел дальше, соединился с подошедшей из России армией Буксгевдена и занял выгодную позицию у Ольмюца. Сейчас у него было 86 тысяч солдат, к нему могли подойти из Италии 80 тысяч австрийцев. Русская армия была в безопасности. Ее спас от полного разгрома Кутузов.

Через несколько недель славные боевые полки повел на гибель сам русский царь Александр I.

 

ГЛАВА VI

«…Аустерлиц справедливо считается одной из величайших побед Наполеона и самым сильным доказательством его несравненного военного гения; ибо, хотя первопричиной поражения, несомненно, были ошибки союзников, однако coup d'oeil (проницательность), с которой он открыл их промах, терпеливое ожидание его завершения, решительность в нанесении сокрушающего удара и молниеносная быстрота в завершении катастрофы – все это стоит выше всякой похвалы и достойно всяческого восхищения.

Аустерлиц представляет чудо стратегии, он не будет забыт до тех пор, пока существуют войны», – так писал Ф. Энгельс в статье «Аустерлиц».

Какова была роль Кутузова в этом сражении? Почему Кутузов, несмотря на гениальность Наполеона, своим маршем от Браунау к Цнайму добился стратегического успеха, а, будучи главнокомандующим союзной армии под Аустерлицем, понес непоправимое поражение? Что это за первопричина поражения, о которой писал Энгельс?

Дело в том, что, несмотря на победу под Ульмом, занятие Вены и половины всей Австрии, марш-отход Кутузова поставил Наполеона в крайне невыгодное стратегическое положение. Французская армия оказалась разбросанной на нескольких направлениях. Она охраняла базы, длинную коммуникацию, занятые города. Свободными у Наполеона оставались всего 50 тысяч солдат, а решающее сражение было еще впереди.

Русские сохранили свои силы и могли их удвоить. Возможность победы союзной армии была налицо.

Александр вначале колебался. Он впервые участвовал в войне. Ему очень хотелось видеть себя в лаврах победителя Наполеона, но в то же время он его смертельно боялся. Мысль стать во главе армии возникла у Александра еще в Петербурге. Не надеясь своим умом решить этот вопрос, он еще в Петербурге обратился к юродивому старцу-«предсказателю», проживавшему у Измайловских казарм. Но тот совсем напугал царя, прямо сказав: «Рано тебе, побьет тебя супостат…» Зато придворные льстецы восторгались тем, что впервые за восемьдесят лет со времен Петра I русский император лично решил выехать на войну, и заранее преклонялись перед его «военными талантами», предсказывая блестящие победы. Прибыв на театр войны, Александр I, возомнивший себя Петром Великим, выехал к войскам.

Современник писал, что все были поражены встречей царя с русской армией. Царь проезжал перед строем, ожидая криков «ура» и приветствий, а солдаты, разутые, ободранные, голодные, ответили гробовым молчанием.

Александр струсил перед лицом такого противника, как Наполеон. Он побоялся стать во главе русской и союзной армий и принял излюбленное двойственное решение. Он назначил главнокомандующим Кутузова, а фактически стал руководить сам, с помощью бестолкового, неоднократно битого Наполеоном австрийского генерала Вейротера.

Расчет Александра был прост. В случае победы над Наполеоном героем победы будет он, русский царь, а в случае поражения ответит Кутузов.

С этого момента Кутузова фактически отстранили от управления армией, вынудили оставаться свидетелем подготовлявшейся аустерлицкой катастрофы, свидетелем, бессильным помешать бездарной деятельности русского и австрийского монархов, их свиты и в первую очередь Вейротера.

Вейротеру и австрийцам Александр доверял больше, чем Кутузову. Те же придворные льстецы, сравнивавшие Александра с Петром I, говорили ему, что и Петр принимал советы иностранцев.

Но советы советам рознь. Что могли посоветовать Александру австрийцы, если, несмотря на все тяжелые уроки, которые дал им Наполеон, они все же не научились воевать и их армия терпела поражение за поражением? Хуже того, австрийцы, тот же Вейротер, несмотря на то, что находились в своей стране, были плохо знакомы с местностью.

Немногому могли научить Александра и русские советники. Долгоруков ничего не смыслил в стратегии. Аракчеев никогда ни в одной войне не участвовал, и когда ему предложили командовать в бою колонной, он, побледнев от страха, отказался, ответив, что не может видеть человеческой крови. Дело было, конечно, не в человеческой крови, ее Аракчеев достаточно пролил в царских застенках – он был трусом.

Александр созвал военный совет, на котором предложил атаковать армию Наполеона. Его поддержали Долгоруков и ему подобные. Решено было наступать. Только один Кутузов высказался против наступления. Кутузов предлагал не давать Наполеону решающего сражения и продолжать отход в районы, обеспеченные продовольствием. Он был прав, говоря: «Надо отходить дальше, и там, в Галиции, я погребу кости французов…»

Кутузов понимал, что, несмотря на то, что у Наполеона сейчас меньше сил, чем у союзников, его разбросанные корпуса могут подойти к нему раньше, чем подойдут австрийские, и тогда русская армия, покинув выгодную ольмюцкую позицию, опять попадет в тяжелое положение. Нужно было отходить и выиграть две-три недели, чтобы подошла восьмидесятитысячная австрийская армия из Италии, а возможно и прусская армия. Это усилило бы союзников, а Наполеон, вынужденный их преследовать, окончательно ослабил бы свою армию и еще больше растянул бы свои коммуникации. Выигрыш времени был равносилен выигрышу сражения.

Были у Кутузова и другие серьезные соображения, которые он не высказывал на военном совете. Еще после Ульма, слушая оправдания и слезливую болтовню Макка, разгадал Кутузов, что Наполеон отпустил австрийского генерала не по доброте душевной, не из рыцарских побуждений, а поручил Макку за спиной у русских предложить австрийскому императору мир.

Догадка Кутузова о тайных сношениях Наполеона и Франца отчасти подтвердилась, когда ему удалось перехватить письмо французского маршала Бертье к австрийскому генералу. Правда, содержание письма полностью раскрыть не удалось, но, во всяком случае, оно давало повод предполагать, что австрийское правительство вело нечестную игру. Кутузова убеждало в этом и еще одно обстоятельство. На второстепенный театр военных действий, в Италию, где находились отнятые Наполеоном австрийские владения, было брошено больше войск, чем к Ульму на дунайское направление, которое вело навстречу главным силам Наполеона. В предстоящем сражении под Аустерлицем австрийцы собирались выставить всего 16 тысяч солдат – в пять раз меньше того, что выставили русские. Но даже и эти 16 тысяч не могли выдержать никакого сравнения с таким же количеством русских солдат. Русский солдат знал времена Суворова, шел в бой за суворовскими учениками – Кутузовым, Багратионом, Дохтуровым, которые заботились о солдате. Русский солдат видел, что союзники бегут при первой же атаке французов, и понимал, что нужно драться, иначе русских ждет гибель или позор, и он дрался, проявляя изумительные боевые качества, воспитанные в нем Суворовым и его соратниками.

Австрийские солдаты этими боевыми качествами не отличались. У Макка, Вейротера и других австрийских генералов их тоже никогда не было, и поэтому они не могли привить их солдату, о котором вообще мало заботились.

Не верил Кутузов и в помощь Пруссии. В начале войны Пруссия не только не хотела вступать в коалицию, но даже не разрешала пройти русской армии через ее территорию. Она боялась Наполеона. Русское правительство предложило Пруссии изобразить движение русской армии через ее территорию как насильственное вторжение, но Пруссия долго тянула с ответом, и, только когда уж очень выгодными показались ей условия, она согласилась вступить в коалицию.

Прусский король и русский царь над гробом Фридриха II дали трогательную клятву о нерушимом союзе. Но Кутузов и этой клятве не поверил. Он отлично знал, что никогда не бывает так архилжива и архипродажна и без того лживая и продажная дипломатия, как во время войны.

Решение Александра о наступлении чрезвычайно обрадовало Наполеона. Он понимал, что в случае отступления противника он вынужден будет его преследовать и еще больше ослабит свою армию. Наполеону нужно было сражение. Он хотел разбить союзную армию, пока к ней не подошли резервы. Но для этого ему нужно было выиграть несколько дней, чтобы подтянуть свои корпуса. И Наполеон повел дипломатическую игру, в которой был таким мастером и к которой прибегал всегда, когда решению стратегических задач требовалась помощь дипломата. Он решил отойти назад, навстречу подходящим к нему корпусам.

Когда союзная армия двинулась вперед, Наполеон приказал своим арьергардам не упорствовать.

Колонны союзной армии ползли медленно – по 10–12 километров в день, увязали в осенней грязи, на привалах разбредались в поисках пищи и, наконец, через трое суток подошли к Аустерлицу.

Многочисленные шпионы и разведчики сообщали Наполеону о намерениях союзного командования. Все дни после выступления союзной армии из Ольмюца он провел в рекогносцировках, наблюдая движение ее колонн, и план союзников стал ему окончательно ясен. Союзники хотели обойти правый фланг его армии и отрезать ее от Вены, через которую проходила главная коммуникация. По всем данным, сражение должно было произойти 2 декабря на Аустерлицком поле, и Наполеон заранее отвел свою армию за линию находящихся на нем озер и рек.

Поле Аустерлица примечательно тем, что в его юго-западной части находится целая система озер и рыбных прудов, образующих вместе с речкой Литавой ряд дефиле, где и разыгралась трагедия русской армии. В центре, возвышаясь над всем полем, находятся Праценские высоты, на которых решалась участь сражения.

«…Если только задержать противника, – говорил Наполеон своим маршалам, – надо занять Праценские высоты, но это будет обыкновенным сражением…» Наполеон же стремился не к «обыкновенному» сражению, не к простому отражению удара, что очень легко было сделать, заняв высоты. Наполеону нужен был полный разгром союзной армии, решающий всю войну, иначе он, потеряв силы, попадал в еще более трудное положение. Маршалы с тревогой указывали ему на это, но Наполеон отвечал, что все решит бой.

Для того чтобы добиться разгрома союзников, Наполеон оттянул свой правый фланг. Он знал, что сюда будет нанесен главный удар, которым союзники намеревались отрезать его от Вены, и все же оставил здесь минимум сил, приказав обороняться до последнего человека. Он поступил так смело потому, что оборону этого участка поручил самому стойкому из своих маршалов – Даву, потому, что эта позиция была прикрыта ручьем и озерами, укреплена и защищена батареей, а главное, потому, что коммуникация на Вену уже не играла никакой роли. Наполеон все предусмотрел и организовал новую коммуникацию по линии Брюнн – Иглау – Пассау. На своем левом фланге он также оставил незначительную часть сил под командованием лучшего маршала Ланна и приказал ему прикрывать направление на Брюнн.

Зато в центре, против Праценских высот, на фронте 2.5–3 километров, Наполеон сосредоточил главную массу сил. Обороняясь на флангах, он решил наступать на Праценские высоты и фронтальным ударом прорвать и разгромить центр союзной армии. «…Если русские покинут Праценские высоты для обхода справа, они погибнут безвозвратно…» – говорил Наполеон своим маршалам. Погибнут потому, что, спустившись вниз, в район озер, они сосредоточатся против его фланга, оголив свой центр и фланг.

Единственно, что тревожило Наполеона, это мысль о русских солдатах. В арьергардных боях их штыковые атаки слишком дорого обошлись французам. Он требует от маршалов построить свои дивизии против русских в специальный боевой порядок, который «…даст возможность действовать против неприятеля огнем и встретить его сомкнутые колонны таковыми же…».

Когда все было подготовлено, Наполеон отдал маршалам приказ на сражение, а сам, объезжая войска, объяснял солдатам задачу боя.

Так Наполеон в трудных для него условиях скрыл свои намерения, выиграл время, подтянул силы и обеспечил тыл; он узнал от шпионов планы союзников, занял выгодное исходное положение, довел задачи боя до войск, указал тот пункт на поле предстоящего боя, где решится успех, и к этому пункту сосредоточил главные силы, чтобы в нужный момент нанести удар.

Этот момент наступил через несколько часов. Пока Наполеон готовился к сражению, определились ошибки союзников, о которых писал Ф. Энгельс как о первопричине поражения.

Александр отнял руководство сражением у Кутузова и передал Вейротеру потому, что Кутузов повел бы дело по-своему, не считаясь с царем, а Александр, обученный и воспитанный в духе прусской военной школы, был ее приверженцем, носителем «павловщины». Вейротер был ближе ему, чем Кутузов, и Вейротер стал у руководства, хотя Кутузов и числился главнокомандующим. Однако ни Вейротер, ни другие австрийские генералы не могли рассчитывать на успех в борьбе с Наполеоном.

Они являлись типичными представителями отжившей прусско-австрийской военной школы, последователями военной системы Фридриха II, и весь их генеральский путь отмечен поражениями, разгромом армий, гибелью солдат, которыми они командовали.

Мы уже видели на примере поражения австрийцев под Ульмом, что прусско-австрийская система ведения операций не допускала ни малейшего творчества и отклонения от стратегических рецептов, выработанных в кабинетах. Приверженцы этой системы губили не только солдат. Следуя ей, они в 1806 году в течение нескольких дней привели к полному разгрому прусское государство.

Вейротер, «осененный идеей» отрезать Наполеона от Вены, поставил задачу армии обойти правый фланг Наполеона. Обход этот Наполеону ничем не грозил. Для успеха нужен был огромный перевес сил, а союзная армия численностью не превышала французскую, двигалась она медленно, даже без боя делая не более 10–12 километров в сутки, а путь лежал через дефиле, обороняемые противником. Задуманный Вейротером обход был даже выгоден Наполеону. Союзная армия, покидая выгодные Праценские высоты, сама подставляла под удар свой фланг.

Для представителей прусско-австрийской военной школы, каким являлся Вейротер, характерна предвзятость решения. Вейротер исходил не из действительной обстановки, которую не изучал, не из поведения противника, которого не разведывал, а из вымышленной, созданной им самим, в своем воображении, обстановки, которая соответствовала его оперативному замыслу.

Исходя из предвзятой идеи сражения, Вейротер и написал свою диспозицию на Аустерлицкое сражение, по которой «…союзники атаковали армию, которую они не видали, полагали ее на позиции, которую она не занимала, рассчитывали, что она будет неподвижна, как пограничный столб…», а французская армия сама перешла в наступление.

Эту диспозицию немедленно утвердили и Александр I и австрийский император Франц, только через полгода спросивший, в чем же заключалась ее сущность.

С утвержденной двумя императорами диспозицией Вейротер приехал в штаб Кутузова, где был собран военный совет, и долго и нудно читал ее собравшимся командирам. Закончив чтение, Вейротер заявил, что все предусмотрено и гибель Наполеона неминуема, тем более что на этом же поле австрийская армия проводила маневры. Австрийский граф Бубна предостерег Вейротера: «…не наделайте только опять таких же ошибок, как в прошлом году на маневрах, не запутайтесь, как и тогда, на этой местности». Оставив без внимания это замечание, Вейротер на вопрос, что делать, если Наполеон сам перейдет в наступление, ответил: «Это не предвидится…»

Большинство собравшихся понимало, что диспозиция никуда не годится, но, во-первых, она была уже утверждена, а во-вторых, другой быть уже не могло: до начала сражения оставалось несколько часов.

Кутузов во время чтения диспозиции безучастно слушал Вейротера, молчал, а потом посоветовал всем перед боем выспаться.

Почему он молчал на военном совете? Ведь он, как никто в армии союзников, понимал создавшееся положение. Люди, ненавидевшие и не понимавшие Кутузова, постоянные посетители великосветских петербургских салонов, говорили о нем как о лживом царедворце, готовом ради личной карьеры пожертвовать интересами русской армии; в качестве примера они указывали на его поведение под Аустерлицем. Способствовал распространению этих разговоров в первую очередь и сам царь, главный виновник Аустерлица. Он сказал: «Я был молод, неопытен, и Кутузов должен был удержать меня от сражения».

Да, слаб оказался Кутузов. Не нашел в себе сил, чтобы решительно противопоставить свое мнение мнениям двух императоров, их свите, венскому двору и австрийскому генералитету. Но в этой слабости проявились не карьеризм и лживость, а величайшая драма Кутузова.

Это была драма и Суворова, и всех передовых людей России, видевших не раз, как цари губят страну, народ, армию, и бессильных помешать этому. Указывали, что Кутузов любил со всеми соглашаться, уступил австрийцам руководство, и в этом его вина и причина поражения, а вот Суворов не любил соглашаться даже с царем Павлом I, и тем более с австрийцами. За шесть лет до Кутузова Суворов командовал союзной русско-австрийской армией. Он не только не подчинялся, но издевался над бездарными распоряжениями австрийского гофкригсрата. В австрийскую армию он послал русских офицеров обучать ее военному делу, с подчиненными ему тупыми австрийскими генералами он не церемонился, ругал их, грозил судом. Сначала он отвергал приказы гофкригсрата, затем жаловался царю Павлу, писал русскому послу в Австрию, отругивался, наконец болезненный стон «ради спасителя, не мешайте мне…» вырвался у великого полководца, изнемогавшего в борьбе с предательским вмешательством «союзников»-австрийцев.

Но авторитет Кутузова, до 1805 года не командовавшего армиями в сражениях, был несравним с авторитетом Суворова, имевшего за плечами к 1799 году Рымник, Измаил и Прагу. Суворову было легче. Он не имел в Итальянском походе рядом с собой двух императоров, два двора, перед ним не было Наполеона, подчинившего волю Александра и Франца, как имел Кутузов перед Аустерлицем.

Кутузов видел, как тяжко расплатился Суворов за попытки противопоставить себя Потемкину, видел, как погибал затравленный Суворов, видел, что не спасли Суворова ни слава, ни непримиримость его, ни чудачества, которыми он прикрывался. И Кутузов понял, что «плетью обуха не перешибешь». И так же как Суворов прикрывался чудачеством, так Кутузов усвоил себе манеру во всем соглашаться, но в интересах России и русской армии все делать по-своему.

Ради этих интересов находил он в себе мужество принимать тяжелые решения, грозящие ему опалой. В дни Ульма он согласился, что надо оборонять Вену, но ради интересов русской армии сдал ее. Ради интересов России он в 1811 году сдал крепость Рущук, хотя знал, что это вызовет гнев Александра.

В 1812 году ради интересов России Кутузов, вопреки воле царя, сдал Наполеону Москву.

Но под Аустерлицем Кутузов был бессилен. Он твердо высказался против наступления. Его не послушали.

Лев Толстой описывает, как Кутузов обратился к гофмаршалу Александра, чтобы тот помог убедить царя не давать сражения, но гофмаршал ответил: «Мое дело заниматься рисом и котлетами, а ваше, Михаил Илларионович, – военными делами». Сам же Кутузов не в состоянии был отменить сражение, изменить весь план войны, а только это могло изменить судьбу русской армии. Все остальное: сопротивление императорским приказам, споры с австрийскими генералами и даже уход в отставку – не спасло бы его от ненависти царя, а русскую армию от разгрома.

Через несколько лет, попав опять в тяжелое положение, преследуемый самодуром фельдмаршалом Прозоровским, Кутузов писал жене: «…хотя в Петербурге многое говорят, а с фельдмаршалом очень уж тяжело служить, но неповинен я, и надо терпеть и работать».

«Надо терпеть и работать» – в этом весь Кутузов, все объяснение его поведения и действия под Аустерлицем. Сопротивление Александру привело бы в лучшем случае к отставке и опале, но ни Кутузову, ни русской армии было бы от этого не легче. Его, героя Измаила, в аустерлицком «опыте» Александра обвиняли в трусости, говорили, что он помешан на отступлениях. И Кутузов решил терпеть и работать. На кровавом Аустерлицком поле русская армия, спасенная недавно Кутузовым от разгрома, расплатилась за навязанную ей систему «павловщины», которая слепо скопировала отжившую прусскую военную систему. Против слаженных, органически слитых из трех родов оружия корпусов и дивизий Наполеона стояли колонны случайно сведенных частей.

Русская армия расплачивалась за отсталую, заимствованную у Пруссии военную систему, которая устами ее поборника – Александра I – требовала, чтобы солдаты шли по полю сражения в ногу.

У Кутузова оставалась только надежда на беспримерную храбрость русских солдат, на то, что в ходе боя правильным решением он сумеет спасти положение.

И Кутузов пошел вместе с солдатами под пули французов.

Над полем Аустерлица, в далекой Моравии, глубокая ночь. Русским солдатам запрещено покидать строй, и каждый лег там, где стоял.

Иногда со стороны противника доносились крики и шум, это Наполеон объезжал лагерь. Он праздновал годовщину своей коронации. Солдатам читали его приказ. Французские солдаты верили своему полководцу, верили в победу и готовились к ней.

Русские солдаты в глубоком молчании ждали утра. Они не знали, какая гроза собралась над ними, и тоже верили своим полководцам.

В осеннее утро по рядам окоченевших солдат пронеслась протяжная команда «вставай!». Армию подняли и повели в бой. Кутузов ехал впереди четвертой колонны, которой командовал австрийский генерал Коловрат, и эта колонна оказалась единственной, действиями которой Кутузов имел возможность руководить.

Четвертая колонна заняла Праценские высоты. По диспозиции она должна была следовать дальше, но Кутузов ее задержал. «Он верно оценил значение Праценской высоты и считал, что ее не следует легкомысленно оставлять. По меньшей мере русским главнокомандующим руководил в этом случае счастливый инстинкт, но, вероятно, что-либо и лучшее», – писал об этом прусский военный историк Юстров. Кутузовым руководило особое чутье местности, которым одарен подлинный полководец, понимание природы сражения и тактики врага.

Слева в болотистую долину ушла уже половина армии под командованием Буксгевдена, но там был и Дохтуров.

Справа от Кутузова, вдоль Брюннского шоссе, наступал Багратион.

Вейротер все время требовал, чтобы четвертая колонна ушла с высот, так как оба императора и австрийский генералитет считали, что, испуганный якобы неожиданным ударом, Наполеон будет обороняться на месте или позорно покинет поле боя. Кутузов все же не покинул Праценские высоты и стал готовиться к сражению.

На другом конце Аустерлицкого поля, окруженный маршалами, стоял Наполеон. Его знака ждали корпуса Мюрата, Сульта и Бернадота – около 50 тысяч солдат из 70 тысяч, которыми он располагал. Маршалы рвались в бой. Наполеон медлил. Он ждал, пока освободятся Праценские высоты, не решаясь на трудный во всех условиях боя фронтальный удар.

Маршал Сульт просил разрешения атаковать высоты.

– Сколько вам надо времени, чтобы их атаковать? – спросил Наполеон.

– Четверть часа.

– Подождем еще.

То ли шпионы передали Наполеону план союзного командования, о чем имеются некоторые данные, то ли он действительно разгадал диспозицию Вейротера, но он упорно ждал, пока русские уйдут с высот.

Так они стояли в это туманное утро, два великих полководца, не видя, но отлично понимая друг друга, зная, что значит война.

Неизвестно, как бы развернулось сражение, как провели бы бой молодой, поднимающийся к зениту своей славы полководец, собравший в кулак всю свою армию, и старый, умудренный боевым опытом, замечательный русский генерал, если бы он был подлинным главнокомандующим союзной армии. Но события у Праценских высот окончательно показали, что Кутузов не был главкомом своих войск.

Недовольный Кутузовым, Александр I прискакал на Праценские высоты, и свита услышала трагический для Аустерлица диалог, переданный Волконским.

Александр: Михайло Ларионович! Почему не идете вперед?

Кутузов: Я поджидаю, чтобы все колонны пособрались.

Александр: Ведь мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки!

Кутузов: Государь! Потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете…

Император приказал. Он толкнул с высот четвертую колонну, а с ней и всю русскую армию на гибель.

– Теперь пора, – просили Наполеона маршалы.

– Господа, – ответил Наполеон, – когда неприятель делает ошибку, мы никоим образом не должны прерывать его. Подождем еще двадцать минут.

Но вот уже стало ясно, что русские войска идут вниз, освобождая высоты. Момент, который выжидал Наполеон, наступил.

– Солдаты! – закричал он. – Враг подставил себя под ваши удары, мы покончим с войной одним ударом грома…

Передовые части четвертой колонны были смяты и раздавлены. Она сдерживала атаку с фронта, но была атакована с фланга. Французы заняли Праценские высоты. Русские войска стремились отбить их.

Кутузов лично участвовал в бою; Милорадович, Каменский один за другим водили полки и бригады в контратаки. «Знамена вперед!.. Знамена вперед!..» – раздавалась команда, и пехота, и лейб-уланы, конная гвардия, кавалергарды, казаки в течение двух часов, сменяя друг друга, устремлялись в бой, но все напрасно. Силы были неравны, удар противника внезапен.

Спасти положение мог только сильный резерв, но Кутузов его не имел, он не был предусмотрен диспозицией Вейротера. Помочь мог Буксгевден, и Дохтуров указывал ему, что обстановка в корне изменилась, решающий бой идет в центре, там гибнут русские войска, но что и Сульт также подставил свой фланг, по которому выгодно бить.

Но все было тщетно.

Фридрих Вильгельм Буксгевден был непоколебим. Он точно выполнял параграф диспозиции. Сдерживаемый Даву, отказав в помощи гибнувшим частям центра, он медленно продвигался вперед, все больше подставляя свой фланг и тыл.

Центр был прорван. Все попытки Кутузова остановить войска оказались безуспешными. Сам он был ранен, рядом с ним убили мужа его дочери Тизенгаузена, бросившегося со знаменем вперед. Кутузов медленно отходил с одной бригадой, пытаясь все же выйти из-под удара и перейти к обороне.

Справа еще дрался Багратион, героически сдерживая атаки корпуса Ланна, сражаясь до последней возможности. Слева находилась главная масса войск – колонны Буксгевдена. Кутузов послал ему приказ немедленно отходить.

Выполнение этого приказа, сохранив большую часть русской армии, могло изменить результат сражения. Тупое самомнение и полное непонимание обстановки мешали Буксгевдену подчиниться приказу Кутузова. Он продолжал бессмысленное, гибельное наступление.

Наполеон, прорвав центр и бросив на одиннадцатитысячный отряд Багратиона восемнадцатитысячный корпус Ланна, все свои силы обрушил на тыл колонн, заведенных Буксгевденом в озерные дефиле. Только теперь понял Буксгевден, что надо отходить. Но было уже поздно.

Началась аустерлицкая катастрофа. Войска, прорываясь из окружения, устремились через мельничную плотину, но мельница загорелась от артиллерийского огня, путь оказался отрезанным. Войска переправлялись через реку Литаву по мосту, но мост рухнул, – был отрезан и этот путь. Солдаты бросились на лед, едва покрывавший пруды и озера. Лед подломился, люди тонули.

С высоты в упор по запертым в дефиле, по гибнущим в воде людям били десятки французских орудий.

Это была бойня.

Буксгевден бежал, бросив войска. Из окружения их выводил Дохтуров; ему обязаны спасением те, кто уцелел в аустерлицком аду.

Над полем спустилась ночь. Наполеон не преследовал. Победа и без того была полная.

Где же были оба императора, Вейротер, Долгоруков, Аракчеев, вся свита, все «герои», жаждавшие сражения?

Они бежали. Постыдно бежали их свиты, генералы и попы в полном облачении, явившиеся было благодарить бога за победу. По дорогам мчались обозные фуры и коляски придворных. Этот позорный кортеж открывала царская карета, в которой уносил ноги гофмаршал Толстой.

Разнесся слух, что Кутузов убит, царь ранен и все погибло… Но Александр был жив и невредим.

В ночь, когда раненный в лицо Кутузов, Дохтуров и Багратион собирали измученных и раненых солдат, чтобы отразить новые удары врага, вся свита русского императора сбилась с ног в поисках… вина.

У Александра разболелся живот, и нужно было вино, чтобы развести лекарство для успокоения расслабленного императорского желудка. Кинулись к союзникам, но австрийский гофмаршал вина не дал. Он ответил, что австрийский император спит, а без него дать бутылку вина русскому царю он не может. Выручили казаки, у которых в походных флягах оказалось вино. Александр ночь спокойно почивал, а утром купил у местного еврея лисий тулуп – все царское обмундирование было растеряно – и благополучно отбыл из Австрии.

В то же утро в избушке австрийского крестьянина рыдал старик Кутузов. Друзья пытались успокоить его, напоминали, что в самые страшные минуты боя, раненный, видя смерть Тизенгаузена, он оставался спокоен.

– Вчера я был полководцем, – сдерживая рыдания, отвечал Кутузов, – сегодня я отец…

Кутузов оплакивал не только смерть родного человека, и не своя рана вызвала у него слезы.

– Рана здесь, – указывал он на бегущих по Аустерлицкому полю солдат, когда ему кричали, что он ранен в щеку.

Долго еще носил эту рану в своем сердце старый полководец. Долго мучили Кутузова укоры и обвинения в аустерлицком поражении, и только через семь лет, когда русские герои-солдаты под руководством Кутузова гнали Наполеона из России, стала заживать глубокая рана.

Тысячи русских солдат, погибших под Аустерлицем, в болотах и озерах, тысячи героев, сражавшихся в окружении, расстреливаемых в упор, продолжавших борьбу, так же как и Кутузов, были неповинны в поражении русской армии.

Даже в «Описании войны 1805 года», сделанном по повелению Николая I, автор вынужден был признать героизм русских воинов. Он описал, как нижние чины одной батарейной роты, невзирая на отлучку офицеров, оставшись без прикрытия, остановились и открыли пальбу. Окруженные французами, они все же прорвались и через четыре дня под командой фейерверкера пришли в свою часть.

В Азовском полку раненый унтер-офицер Старичков, видя гибель полка, сорвал с древка полковое знамя и спрятал у себя на груди.

Умирая в плену, он передал боевое знамя товарищу, который сберег его и принес после войны в Россию.

Нарвского мушкетерского полка рядовой Нестеренко, тоже попав в плен, спас знамя полка, бежал из плена и принес знамя Кутузову.

Русская армия возвращалась на родину после Пресбургского мира в 1806 году. Долго еще к ее колоннам присоединялись бежавшие из плена храбрецы, прошедшие через Силезию, через леса и горы Богемии и разными путями пробивавшиеся к своим после страшного боя, в котором они потеряли двадцать пять тысяч товарищей, посланных на гибель русским царем.

Когда всем стало известно, что виновник аустерлицкого поражения сам русский император, а не Кутузов, Александр I еще больше возненавидел Кутузова и, удалив его из армии, назначил генерал-губернатором Киева.

Современники писали, что Михаил Илларионович был очень доступен населению, вникал в его нужды, заботился о благоустройстве города.

Оттуда, издалека, наблюдал Кутузов, как в 1806 году в войне между Пруссией и Францией под ударами армии Наполеона затрещала прусская военная доктрина и рухнуло призрачное военное могущество Пруссии, как перестала существовать прусская армия, обреченная на гибель своими же руководителями, разгромленная под Иеной и Ауэрштедтом.

Характерно, что передовые военные деятели Пруссии – Шарнгорст, Гнейзенау, Клаузевиц – понимали, что военная система Фридриха II отжила свой век.

Гнейзенау писал: «Как патриот я скорблю душой. В мирное время мы упустили самое важное: погрязнув в мелочах, мы потакали пристрастью публики к парадам и пренебрегали войной, а война – дело нешуточное…» За представление королю меморандума, критикующего промахи прусского высшего командования, Гнейзенау был сослан в захолустный польский городок… А один из самых глубоких писателей по военным вопросам, как называл его В. И. Ленин, – Клаузевиц – писал: «Как позорно и плохо было все, что я видел за время нашего похода…»

Так сразу же после Аустерлица Иена и Ауэрштедт подтвердили крах прусской военной доктрины. Так увенчанные коронами немецкий юнкер и русский помещик из-за своей приверженности к отжившим идеям привели свои страны к поражению.

Одержав победы под Иеной и Ауэрштедтом, Наполеон прошел всю Пруссию и, став хозяином в этой стране, издал в Берлине свой знаменитый декрет о континентальной блокаде Британских островов. Наполеон для осуществления континентальной блокады должен был подчинить всю Европу и в первую очередь Россию.

Французская армия двинулась к русским границам, и началась новая война – 1806–1807 годов.

Долго искал Александр главнокомандующего для русской армии, но имени Кутузова он и слышать не мог. Потребовались новые поражения в войнах, чтобы заставить Александра вернуть в армию великого полководца. Но пока он готов был назначить кого угодно, только не Кутузова, которого ненавидел. Называл Татищева, Кнорринга, ряд других посредственных генералов, хотел выписать из Америки жившего там в эмиграции французского генерала Моро, наконец вспомнил, что в Орловской губернии живет екатерининский генерал М. Ф. Каменский. То, что Каменскому семьдесят лет и он уже доживал свой век, царя не смущало. Ведь и Суворову было столько же, когда он совершил непревзойденные Итальянский и Швейцарский походы.

Каменского вызвали в Петербург, дали неограниченные полномочия. После напутствий и молебствий Каменский двинулся на войну, обещая привезти в Петербург Бонапарта в клетке.

Ехал старик медленно, с удобствами, но когда приблизился к армии, пересел в простую тележку и, подражая Суворову, лихо подкатил к войскам. Дальше этого подражание Суворову не пошло. И Кутузов, наблюдавший издалека за событиями, писал жене:

«Не могу надивиться чудесам Каменского. Ежели все правда, что мне из армии пишут, надобно быть сумасшедшему…»

Кутузов был прав. Каменский выжил из ума. Приняв командование, Каменский с первых же дней стал производить такие невиданные маневры и путаные движения, что Наполеон первый раз в жизни не смог разобраться в них и серьезно встревожился, не кроется ли за ними какой-то особенный подвох.

Запутавшись сам, в трудную минуту Каменский совсем потерял рассудок. Под Пултуском он появился перед войсками в тулупе, обвязав голову тряпкой, и объявил солдатам, что всюду измена и они преданы. Главнокомандующий звал их бежать скорее в Россию, обещая встать впереди бегущих. Солдаты недоумевали, а сам Каменский, бросив армию, уехал и взмолился к царю, чтобы тот отпустил его в деревню умирать.

Но и на этот раз Александр остался верен себе и не вызвал Кутузова. Вместо Каменского командовать русскими войсками он назначил генералов Буксгевдена, позорно действовавшего под Аустерлицем, и Беннигсена, вскоре обнаружившего бездарность в сражении под Фридландом. Согласовывать их действия должен был генерал Толстой, но они ему не подчинялись.

Все же, несмотря на такой разлад в командовании, русские войска, имевшие таких командиров, как Дохтуров, Багратион, Ермолов, добились под Пултуском больших успехов. Эти успехи были приписаны Беннигсену, и он в конце концов был назначен главнокомандующим.

Русская армия ненавидела и презирала Беннигсена. В истории войн того времени, в жизни Кутузова Беннигсен играл предательскую роль.

Выходец из Ганновера, воевавший против России, затем перешедший на русскую службу и при этом написавший, что он «в российском подданстве быть не желает и на то присягою не обязан», типичный наемник и казнокрад, он привел русские войска в 1806–1807 годах к голоду.

Вместе с русскими интендантами и польскими подрядчиками Беннигсен обворовывал казну и на солдатском пайке, на взятках нажил несметное состояние.

При нем русские герои-солдаты голодные бродили по полям и огородам, собирая остатки овощей и картофеля.

В таких условиях семидесятитысячная русская армия расположилась в обороне у Прейсиш-Эйлау, имея против себя восьмидесятитысячную армию Наполеона. Утром 27 января 1807 года над полем сражения бесновалась метель, и скрытые снегопадом французские корпуса двинулись в атаку. Они появились из снежной пелены, когда до русских батарей оставалось меньше пятидесяти шагов. Но русские канониры не растерялись и встретили противника убийственным огнем; потеряв массу убитыми и ранеными (корпус Ожеро был почти целиком истреблен), французы бросились назад. Русская пехота перешла в контратаку, но Беннигсен не ввел в бой свой резерв и не использовал успеха. Наполеон обрушил на центр русской позиции всю свою кавалерию под командованием Мюрата, а корпусу Даву приказал обойти левый фланг русских. Наступил критический момент. Ждали указаний от Беннигсена, но его не оказалось на поле боя. Он уехал за помощью к прусскому генералу и, как писали современники, по дороге заблудился. Заменивший Беннигсена барон Сакен решил отступить, но в дело вмешался Багратион.

Как младший в чине, он находился без должности при корпусе, расположенном в резерве. Когда ранили командира этого корпуса, Багратион вступил в командование, повел войска вперед и стремительным, жестоким ударом отбросил французов. Ночь прекратила битву и развела противников.

И русские и французы приписали себе победу. Но вся Европа расценила сражение под Прейсиш-Эйлау как поражение французов. Сам Наполеон приказал комендантам Торна, Варшавы, Познани и даже Берлина задерживать дезертиров и писал: «На месте сражения у Эйлау и далее в тылу распространился панический страх. Кричали, что идут казаки, и все отсталые и денщики обратились в бегство. Некоторые искали спасения даже за Торном и, быть может, достигли Одера. Меня уверяют, что между этими беглецами были также офицеры. Если это правда, то дайте приказание некоторых из них схватить, чтобы показать строгий пример…»

И только тяжелая ошибка Беннигсена помогла Наполеону в новом сражении под Фридландом разбить русскую армию. Беннигсен поставил ее тылом к реке Алле, на позиции, разрезанной оврагом, делившим русскую армию надвое. Позиция была настолько неудобна для обороны, что Наполеон снова, как и после «маневров» Каменского, был озадачен.

– Наверно, у русских еще где-нибудь поставлены войска, – говорил он: настолько невероятной для боя казалась ему позиция, избранная Беннигсеном.

Но других войск не было. Русская армия была разбита, а Беннигсен за все время боя не покинул своей квартиры в городе.

России был навязан Тильзитский мир.

По мирному договору, заключенному в Тильзите, Наполеон получал полную свободу действий в Западной Европе. Россия одобрила его захваты и подчинилась континентальной блокаде. Взамен этого Наполеон был согласен на занятие Россией Финляндии и обещал поделить Турцию.

Но только обещал. Натравив Турцию на Россию в 1806 году, он все время то явно, то тайно поддерживал ее в борьбе против России.

 

ГЛАВА VII

«…Молю всевышнего, великий, всемудрый, всемогущий благороднейший и непобедимый властелин, дражайший и наисовершеннейший друг наш, да продлит он дни вашего величества, да преисполнит их славой и благодеянием и ниспошлет благое завершение всем делам вашим», – писал Наполеон турецкому султану, предлагая Турции союз с Францией.

Ради чего Наполеон не жалел таких пышных, цветистых фраз? Ведь с Турцией он считался меньше, чем с любой европейской страной. Во внешней политике Наполеона она была разменной монетой. Он то угрожал ею России, то предлагал Александру просто поделить Турцию между Россией и Францией. Почему же французский император, третировавший королей Европы, помыкавший их дипломатами, разговаривая с ними тоном сердитого хозяина, вдруг стал так отменно вежлив с турецким султаном?

Потому, что помощь Турции нужна была Наполеону как никогда раньше. В новой, невиданной по масштабу войне, которую Наполеон готовил России, Турции отводилась ответственная роль. Наполеону нужно было, чтобы одновременно с вторжением в пределы России его корпусов с берегов Немана, с берегов Днестра и Дуная вторглась бы стотысячная турецкая армия, чтобы сорок тысяч турецких кавалеристов, пройдя Украину, присоединились бы к французской армии, идущей через Белоруссию.

Ради этого он не жалеет цветистых фраз. Ради этого он то обещает Крым, то угрожает туркам, и французские послы в Константинополе то уговаривают султана и подкупают его министров, то грозят стереть с лица земли Оттоманскую империю.

И Турция, постоянный объект борьбы между Англией, Австрией, Россией и Францией, на этот раз подчинилась Наполеону. Испуганный успехами Наполеона, соблазненный его обещанием вернуть Турции Крым и побережье Черного моря, турецкий султан закрыл путь русским судам через Босфор, нарушил торговлю на Черном море, укрепил турецкие крепости на Дунае, сосредоточил на границах России крупные силы и вызвал войну.

Война длилась с 1806 по 1811 год. Русской армией командовали поочередно Михельсон, затем Прозоровский, которого сменил Багратион, смененный впоследствии Каменским (сыном). Все эти генералы считались лучшими в России. Михельсон слыл победителем Пугачева, семидесятипятилетний фельдмаршал Прозоровский много лет воевал против Турции и считал себя последователем Суворова, слава Багратиона после Шенграбена и боев в войну 1806–1807 годов против Наполеона гремела по России, а Каменский приехал на турецкий фронт после блестящих побед в Финляндии.

Они взяли ряд крепостей, овладели важнейшим стратегическим рубежом – рекой Дунай, неоднократно, особенно Багратион и Каменский, разбивали турецкие войска, но ни старые генералы Михельсон и Прозоровский, ни молодые генералы, ученики Суворова – Багратион и Каменский не добились за пять лет такой решающей победы, которая заставила бы турок просить мира.

В один из трудных моментов войны фельдмаршал Прозоровский выпросил у царя разрешение взять себе в помощники Кутузова. Но вскоре Прозоровский испугался, что его авторитет в армии упадет, потому что офицеры увидели в Кутузове более талантливого полководца, чем он. Всем в армии было известно, что Кутузов убеждал Прозоровского не штурмовать слабыми силами без артиллерийской подготовки крепость Браилов, но главнокомандующий не послушал разумного совета своего помощника, и русские войска, потеряв из 8 тысяч солдат более 5 тысяч, были отбиты. Дряхлый фельдмаршал впал в отчаяние. Кутузов хладнокровно утешал его, ободрял войска. Офицеры стали обращаться за указаниями к Кутузову, а не к главнокомандующему.

Прозоровский нажаловался царю, и Александр I немедленно приказал отправить Кутузова из армии в Вильно, где освободилась должность генерал-губернатора.

И лишь тогда, когда стала очевидной неотвратимость новой войны с Францией, в которой должна была решиться судьба России, и мир с турками стал крайне необходим, Александр I понял, что только Кутузов, удаленный им в Вильно, может спасти положение. Он вынужден был назначить его главнокомандующим Дунайской армии.

Возвращение в армию талантливейшего полководца явилось не только поворотным моментом в развертывании войны, а следовательно и в истории нашей страны, но и повлияло на ход военных событий во всей Европе.

Был апрель 1811 года. У сильнейшей турецкой крепости Шумлы собралась шестидесятитысячная армия великого визиря, и султан повелел ей перейти в решительное наступление, решив вернуть все крепости и провинции, занятые Россией. Русские войска, изнуренные пятилетней войной, оказались в крайне трудном положении. Из девяти дивизий пять были уже отозваны Александром для переброски на запад, вместо 85 тысяч солдат, которыми располагали Прозоровский и Каменский, Кутузову оставили 46 тысяч, да и те были растянуты по Дунаю на фронте в тысячу километров.

Александр требовал, чтобы Кутузов с этой армией добился решающей победы (Прозоровский на это просил 150 тысяч солдат) и заключил мир на условиях, которые султан не раз уже отвергал. Теперь же, узнав, что русские войска, которым турки сопротивлялись пять лет, уменьшились вдвое, султан о мире и слышать не хотел. Не допускал этого и Наполеон.

Кутузов отказался от осады и штурмов укрепленных позиций и крепостей.

– Важно не крепость взять, а войну выиграть, – говорил Кутузов, и в своих действиях он не слепо копировал Румянцева и Суворова, а, возрождая суворовские традиции, в новых условиях, в крайне сложной обстановке искал новых стратегических решений.

Из суворовской «Науки побеждать» Кутузов взял ее основу – разгром живой силы противника, но решил эту задачу по-своему, по-кутузовски.

Он не только отказался от штурма крепостей, но даже очистил занятые укрепления Силистрии и Никополя, срыв их, чтобы они не достались и туркам. Растянутую кордоном армию (наследие австрийской школы Ласси) Кутузов сосредоточил к важнейшим стратегическим направлениям, собрав главные силы у крепости Рущук. Фланги он прикрыл сильными отрядами, но правый фланг все же оставался в опасности, потому что на Дунае у крепости Виддина стояли 400 турецких судов и турки могли быстро переправиться через реку и зайти в тыл русской армии. Но Кутузов устранил и эту опасность.

Зная о постоянных раздорах турецких пашей, он восстановил против великого визиря виддинского пашу, купил у него все стоящие у Виддина суда и угнал их.

Кутузов решил выманить визиря из Шумлы. «Может быть, – писал он царю, – завлеку я тем неприятеля в сражение на равнинах…»

Расчет Кутузова оправдался.

Визирь действительно намеревался использовать суда виддинского паши, но их уже не было, и визирь двинулся к Рущуку, где его терпеливо поджидал Кутузов.

Позиция, на которой расположилась русская армия, была открытой для атак с фронта и с левого фланга, а в четырех километрах за ней протекал Дунай, и при неудаче русские войска, прижатые к реке, могли бы быть истреблены. Эта позиция была «не совсем выгодная, но единственная», как определил ее сам Кутузов. Он не думал о неудаче и смело шел на риск, зная, что решающее значение в бою имеет не столько позиция, сколько войска, защищающие ее. В своих же солдатах и командирах он был уверен, хотя их было только пятнадцать тысяч против шестидесятитысячной турецкой армии.

Сорокалетний опыт боев с турками убедил его, что опасны лишь их первые отчаянные атаки и особенно стремительные атаки их конницы.

Но Кутузов знал, что в открытом полевом бою русские войска дерутся неизмеримо лучше турецких и, если отразить первые атаки турок, они потеряют решимость.

План боя под Рущуком был построен на основе огромного боевого опыта полководца, на глубоком знании противника, а главное, на уверенности в силе русских солдат, способных отразить бешеные атаки вчетверо сильнейшего противника.

Первую атаку турецких войск русские отразили огнем. Тогда визирь атаковал правый фланг и, отвлекая туда внимание Кутузова, обрушил десять тысяч анатолийских всадников на левый фланг русской армии.

Левый фланг был смят, турецкая конница прорвалась в тыл русской армии, отрезав ее от переправ на Дунае.

Со стороны Рущука турецкую конницу встретила русская пехота, а Кутузов, повернув кругом свою кавалерию, атаковал зарвавшихся турок и остановил их продвижение. Немедленно вслед за кавалерией он бросил в контратаку каре егерей, я турецкая конница, потеряв половину своего состава, начала отходить.

Переломный момент боя, которого ждал Кутузов, настал, и все силы он бросил в общее контрнаступление.

Разбитая турецкая армия обратилась в бегство. Великий визирь на почтительном расстоянии от Рущука торопливо окапывался, ожидая со дня на день нового удара русской армии. Во всем этом сказывался и опыт сражений Румянцева, Суворова, но, как дальше будет видно, Кутузов, используя их опыт, действовал по-своему – по-кутузовски.

Кутузов даже не преследовал противника. Через три дня он взорвал и покинул крепость Рущук, стоившую русским стольких потерь, и, очистив правобережье, перешел со всей армией на левый берег Дуная.

Узнав, что Кутузов также отступил, визирь был изумлен и не мог понять, что это значит. Затем, решив, что побежден, очевидно, не он, визирь, а Кутузов, донес в Константинополь о разгроме русской армии и бегстве Кутузова за Дунай. В Константинополе отпраздновали победу, султан щедро наградил визиря и радостно сообщил о победе Наполеону. Очень доволен был и Наполеон. Но больше всех радовался Кутузов, хотя его действий никто не понимал в русской армии, и, как всегда, меньше других их понял Александр I, гневно потребовал объяснений.

Кутузов писал царю: «Я по совершенному убеждению принял мысль тотчас после одержанной над визирем победы оставить Рущук; сие только и можно было произвести после выигранной баталии; в противном случае казалось бы то действием принужденным; и ежели бы вместо выигранного сражения была хотя малая неудача, тогда бы должно было переносить все неудобства и для чести оружия не оставлять Рущук. Итак, несмотря на частный вред, который оставление Рущука сделать может только лично мне, а предпочитая всегда малому сему уважению пользу государя моего, я, выведя жителей, артиллерию, снаряды, – словом, все, и подорвав некоторые места цитадели, перешел 27-го числа на левый берег Дуная».

А рвавшимся в бой офицерам Кутузов объяснил: – Если пойдем за турками, то, вероятно, достигнем Шумлы, но потом что станем делать? Надобно будет возвратиться, как и в прошлом году, и визирь объявил бы себя победителем. Гораздо лучше ободрить моего друга Ахмет-бея, и он опять придет к нам.

И Кутузов терпеливо ждал. Мудрый и неторопливый, он умел выжидать и использовать время, а главное – ошибки противника.

Как показали дальнейшие события, русский полководец и на этот раз оказался прав.

Ободренный бездействием русских войск и подгоняемый Наполеоном и султаном, великий визирь усилил свою армию до 70 тысяч человек и двинулся через Дунай на позиции русской армии. Около 50 тысяч он переправил на левый берег и расположил против русских укреплений, а на правом берегу оставил лагерь – 20 тысяч солдат, знамена, продовольствие, вооружение.

Все это не ускользнуло от внимания Кутузова. С помощью лазутчиков он следил за каждым движением турецкой армии.

Темной осенней ночью далеко от лагеря, вверх по течению Дуная, куда не добирались турецкие разведчики, скрытно переправился на правый берег отряд генерала Маркова.

5 тысяч пехоты и 2500 кавалеристов и казаков к рассвету были уже на правом берегу.

Первыми с анатолийской конницей столкнулись казаки, поддержанные пехотой. Опрокинув неприятельскую кавалерию, русские появились на высотах вблизи турецкого лагеря.

Паника у турок была полная. Русские взяли в плен 20 тысяч солдат, захватили огромный лагерь со всеми запасами оружия и провианта, потеряв при этом всего девять убитыми и сорок ранеными.

Быстро установив в захваченном лагере орудия, русские открыли огонь в тыл туркам, находившимся на левом берегу.

Следивший за действием отряда Маркова Кутузов немедленно бросил в атаку все свои силы, прижимая турок к Дунаю. Подошли суда русских, вооруженные пушками. Семидесятитысячная турецкая армия великого визиря была полностью блокирована. Кутузову стало известно, что визирь намерен бежать. «Пусть бежит», – решил Кутузов. Он знал, что по турецким законам визирь, находясь в окружении, не имеет права вести переговоры о мире, а Кутузову прежде всего нужен был мир. Ночью на небольшой лодочке визирь бежал.

Наутро к нему явился адъютант Кутузова с букетом цветов и, поздравив от имени Кутузова с благополучным бегством, предложил вступить в переговоры о мире.

В надежде на помощь окруженные турки пытались держаться, однако русские захватили турецкие крепости Туртукай и Силистрию, и на важнейшие направления были брошены отряды, преградившие путь турецким резервам.

– И кто мог бы это предвидеть, этого ожидать! – воскликнул Наполеон, узнав о разгроме турецкой армии. Дружбу с султаном, которую Наполеон начал мольбой всевышнему, пришлось прервать. Планы Наполеона использовать Турцию в войне против России рухнули благодаря Кутузову.

В окруженной турецкой армии начался голод, вспыхнули эпидемии. Приближалась зима, армия могла вся погибнуть. Кутузов сначала посылал осажденным сухари, а потом предложил до перемирия «взять на сохранение», предупреждая турок, что иначе они перемрут.

Турецкая армия перешла «на сохранение» Кутузову. Александр I был недоволен, считая, что надо было требовать полной капитуляции, а взяв «на сохранение» турецкую армию, Кутузов унизил достоинство русского оружия. Но главнокомандующий Дунайской армии объяснил царю, что султан, подстрекаемый Наполеоном, не шел на капитуляцию, а если бы турецкие войска вымерли или сдались, визирю совсем незачем было бы спешить с миром. Подкармливая же турок, русские тем самым подталкивали султана скорей заключить мир, чтобы спасти хоть треть уцелевшей армии, состоявшей из отборных турецких солдат.

Талантливый полководец тогда же проявил себя не менее способным дипломатом и накануне вторжения Наполеона в Россию успел подписать с Турцией мир. Именно успел, ибо Александр I, как всегда недовольный Кутузовым, прислал нового командующего Дунайской армией – адмирала Чичагова, впоследствии бесславного героя Березинской операции.

В то время когда Кутузов вел вооруженную, а потом дипломатическую борьбу, Александр I, не понимая его политики, жаловался своему флигель-адъютанту адмиралу Чичагову на бездеятельность Кутузова.

Чичагов тонко намекнул царю, что следовало бы кого-нибудь послать для наблюдения за Кутузовым, и получил предложение выехать в Дунайскую армию. Чичагов вежливо отказался, но на следующий день разговор возобновился, и царь решил заменить Кутузова Чичаговым, поручив ему не только подписать с Турцией мир, но и заставить ее заключить с Россией оборонительный и наступательный союз. Слухи об этом дошли до Кутузова, и он подписал в Бухаресте мир за день до приезда Чичагова и поставил этим царя и адмирала в глупейшее положение. Для того чтобы сместить Кутузова, у Чичагова были с собой два царских рескрипта: один на тот случай, если мир еще не заключен, и второй – если уже подписан. В первом царь, выражая свое недовольство, предлагал Кутузову сдать армию Чичагову, а во втором – выражал благодарность за победу и мир, но тоже приказывал сдать армию. Но Кутузов заключил мир ровно за день до приезда Чичагова, следовательно, первый рескрипт вручить нельзя было, но и второй нельзя вручить, ибо царь не мог за один день узнать в Петербурге о мире, заключенном в Бухаресте. Это Чичагова не остановило. Он вручил второй рескрипт и написал царю:

«Необходимо было вручить именно этот рескрипт, хотя по естественным законам невозможно было, чтобы Ваше величество узнали об этом происшествия, совершившемся в Бухаресте, через 24 часа в Петербурге».

Все попытки Чичагова принудить турок к союзу с Россией успеха не имели, и адмирал впоследствии признался, что условия мира, которых добился Кутузов, были единственно возможными.

А Кутузов почтительно сдал дипломатические дела и армию и простился с войсками.

Русские солдаты, слышавшие клевету Прозоровского, обвинявшего их в неподчинении командирам в бою, слышавшие приказ Каменского, незаслуженно назвавшего их трусами, услышали приказ Кутузова, покидавшего русскую армию на Дунае:

«…Обратим внимание на подвиги, столь славно сопровождающие все дни кампании 1811 года. Чего не превозмогли Вы, дунайские воины… 60 тысяч надменных турецких войск под предводительством верховного визиря мечтают перенести владычество свое в места, Вашим мужеством и кровью приобщенные; но 12 тысяч из среды Вашей смиряют их кичливость и обращают в бег. Сей удар блистательного оружия поразил силы многочисленных толп турецких, собранных из всех концов Оттоманской империи, до такой степени, что до 28 августа в войне наступательной с силами превосходными не имел неприятель довольной твердости сделать какое-либо покушение на нас, спокойно расположенных по Дунаю, но и тут готовили Вы ему новый удар. Кто не участвовал, тот с восторгом видел блистательный переход на правый берег, взятие и истребление императорского лагеря, трофеи, пленных и необыкновенную добычу, храбрыми приобретенную. Наконец, взятие Туртукая, падение Силистрии со всею артиллерией поразили дух неприятельский до того, что оную, составленную некогда из отличнейших азиатских арнаутских войск и цареградских янычар, на сей стороне находившуюся стесненную армию с предводителем ее трехбунчужным пашою визирем Чабак-оглы, многими другими, с татарскими султанами, 50 пушками, храбростью и бедствиями утомленную, повергли Вы… Дунайская армия… славу к славе приложившая останется навсегда незабвенно в сердцах патриотов в любезном нашем отечестве… Расставаясь со здешней армией, приношу чувствительную благодарность мою всему вообще войску за ту любовь, которая оградила меня употребить власть, высочайше мне предоставленную, к обращению кого-либо силою к своим обязанностям. Воспоминание сего останется навсегда неизгладимым в сердце моем и сопровождать будет лучшие часы жизни моей…

Бухарест, 12 мая 1812 г.

Подлинный подписал генерал граф Кутузов».

Кутузов уехал в свое поместье Горошки Волынской губернии. Он был отстранен от командования в тот момент, когда к западным рубежам Россия уже подходила армия французского императора, почти два десятилетия не знавшего поражений, покорившего почти всю Европу.