Одиннадцать часов ночи. Я жду посыльного с билетом на самолет. Прошумел за окном дождик. Смолк. Иссохшие вьюнки и душистый горошек уже не тянутся из своих ящиков за окном. Но их оголенные стебли все еще обвиваются вокруг ниточек. Луна бросает свои отблески на серые стены дома, что на той стороне улочки. Луна смотрит, как отблески будут перемещаться по стенам. Луна смотрит, ждет…
Ожидание…
По ту сторону улицы у подъезда дома, что построен из силикатного кирпича, стоит юноша. Он ждет. Какой нелепо широкий на нем пиджак! А брюки узенькие. Какие скованные движения! Ждет…
Жду и я. Маюсь. Не знаю, чем унять душевное смятение. И, чтоб занять себя, думаю об ожидании.
Как много на свете ожиданий! Есть ожидание нечаянной радости; есть ожидание неожиданностей. А сегодня в троллейбусе — разговор двух школьниц: «Что лучше — иметь и потерять или ждать и не дождаться?»
Часы отстукивают время. На улице фонари погашены. Различит ли посыльный номер квартиры? Откидываюсь па кресло с деревянными резными детскими головками, выглядывающими из-за поручней. Закрываю глаза.
Тсс… кажется звонок — принесли билет на самолет. Нет, будильник у соседа за стеной зазвонил.
Но почему, собственно, я так спешу? Ведь тысячелетняя молодость, которую пытался открыть Веригин, — чудо, которое даже не приснится. Невероятное чудо.
Что за длинный, дребезжащий звонок? А, это ночной сигнал в дежурном магазине на углу. Проверка.
О чем я только что думал? Да! О чуде веригинского поиска. Так вот, о чуде…
И я чувствую, что у меня не хватает воображения, чтобы представить себе чудо тысячелетней жизни и непроходящей юности. И вдруг ловлю себя на мысли: Веригин овладел этой тайной. Он жив, и я его увижу.
Резкий звонок. Я кричу: «Дмитрий Веригин!» Вскакиваю, распахиваю дверь.
На темной площадке стоит высокий молодой человек.
— Веригин! — восклицаю я. — Дмитрий Веригин… — и за руку ввожу человека в дом.
— Дмитрий-то Дмитрий, но не Веригин, а Чашечкин, — раздался усталый, монотонный голос.
И тут я разглядел: серый длинный плащ, форменная фуражка, на козырьке — капли дождя, продолговатое лицо, утомленные глаза, прикрытые большими очками.
— Билет на самолет. Распишитесь и оплатите, — продолжал усталый голос. — Едва нашел. Лестница у вас темная, лампочка на лестничной площадке перегорела.
— Я ввинчу другую… В сто свечей.
Но лампочки под рукой не оказалось. Я поспешно зажег свечу. И держал ее над пролетом лестницы. А посыльный, скользя рукой по шатким перилам, медленно спускался по ступенькам. Его серый плащ все больше сливался с темнотой…
Звук шагов становился тише. Грохнула нижняя дверь.
Электрическая лампочка быстро нашлась.
Яркая вспышка света. И цветы, которые, крепко спали в своих горшках на лестничной площадке, проснулись. Насторожились. Стала видна каждая соринка на лестнице. И даже окурок сигареты человека в сером плаще, брошенный на нижней ступеньке.
Я почему-то медлю. Жду. Чего? Кого?
Жду… И сердце колотится. Словно на нашей милой планете уже отыскалось утерянное некогда тысячелетие человеческой жизни… Словно сейчас по ступенькам легкой походкой взбежит мне навстречу сам Дмитрий Веригин.