Вот что рассказала дальше Булай:
— Звонили колокола. Двери церкви были настежь открыты. Подъезжали фаэтоны, дрожки, коляски. А за рессоры колясок цеплялись босоногие мальчишки. И когда извозчик вспугивал их кнутом, они бежали рядом с колясками и кричали: «Женится! Доктор-стрекоза сегодня женится!»
В этом доме тогда еще жила одна старушка, Арсеньевна. Заботливая, тихая, внимательная. И всегда она и день и ночь все беспокоилась о Сергее Сергеевиче.
Вот что она потом мне рассказала.
В дом прибежала соседка и крикнула:
«Арсеньевна! Скорей! Скорей! Певчие в храм уж пошли! Жених-то твой готов?»
Арсеньевна постучала в дверь:
«Сергей Сергеевич! Пора! Скоро венчание! Вот возьмите накрахмаленную сорочку».
Дверь приоткрылась, из-за двери высунулась рука доктора Думчева за сорочкой. Дверь захлопнулась. Вскоре Арсеньевна снова постучала в дверь:
«Не желаете ли, Сергей Сергеевич, выпить стакан чаю и откушать моего слоеного пирога перед венчанием? А то день-денской — ни маковой росинки».
«Пожалуй!» сказал доктор, подойдя к двери. И опять из-за двери высунулась рука и взяла стакан чаю с пирогом на подносе.
«Сергей Сергеевич! Шафер прибыли за вами!»
Дверь закрылась.
«Пора, Сергей Сергеевич!» крикнул шафер.
«Простите! Не могу вам открыть дверь: я еще не одет. Сейчас! Сейчас!»
Шафер, подождав немного, снова постучал:
«Скорее!»
«Иду!» послышалось из-за двери.
Стали опять ждать жениха. А он не выходит. Постучали — ответа нет.
Тут к дому доктора примчался шафер невесты. Стали стучать и звать: «Откройте! Пора!»
Ответа не было, — совсем тихо сказала Булай и еще тише повторила: — Ответа не было.
Но тогда я понять не могла, почему за мной не приезжают. В подвенечном наряде я сидела, ждала. Я видела, как люди на улице почему-то указывают на мои окна. И ничего не понимала.
Когда взломали дверь лаборатории, то увидели… комната была пуста! На столе, на полу в неописуемом беспорядке валялись свадебный фрак… накрахмаленный воротничок… сорочка… галстук… брюки… ботинки…
«Доктор, доктор! Где вы?»
Посмотрели под стол, открывали шкафы, даже в открытое окно глянули. Но под окном все время стояли любопытные ребята. Они кричали: «Сюда не смотри! Из окна никто не прыгал».
«Доктор! Где вы? Где вы?»
Молчание.
«Истратился! Как будто истратился человек! — всплеснула руками старушка Арсеньевна. — И дни и ночи работал, работал! тратился, тратился — и истратился!»
Соседки и кумушки ее поддержали:
«Истраченный человек!»
Последний раз я видела доктора и простилась с ним вечером накануне дня нашего несостоявшегося венчания, — продолжала Булай. — Он всегда был задумчив. У него было грустное сердце. Большое грустное сердце. Но в этот вечер улыбка и взгляд его была радостны.
И когда мне пора было итти домой, он вдруг задумался, взял скрипку и запел: «Буря мглою небо кроет…»
Я стала подпевать. Он играл все быстрее и быстрее. Потом вдруг оборвал. Он сказал, что сегодня ему хочется играть, играть без конца.
Уже темнело. Я попросила меня не провожать. Попрощались. Тихо-тихо затворила за собой дверь… И ушла. На улице оглянулась: Думчев стоял у открытого окна. Мне показалось, что он кивает головой. Снова послышалась из окна музыка, но я шла и не оглядывалась. Скрипка звучала все тише и тише. Дойдя до переулка, я оглянулась. В последний раз!
Долгие годы я жду! И все эти годы вижу его перед собой: он стоит в своей башенке-лаборатории, смотрит мне вслед и играет: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…»
— Вы говорите: в башенке-лаборатории?
— Да.
— Надежда Александровна, а нельзя ли мне побывать в лаборатории доктора Думчева?
С большой горечью Булай произнесла:
— Тогда, давно, сразу после ухода доктора Думчева сюда приходили люди, смотрели, удивлялись, и я примечала столько недоверчивых улыбок, столько иронических взглядов! Но я не обращала на это внимания. Никому не позволила тронуть ни один предмет. Все там стоит так же, как в день ухода доктора. Но, наверно, один из любопытствующих посетителей был злым шутником: в провинциальном юмористическом журнале этот случай был описан как курьез, и даже с карикатурой. После этого я никого в лабораторию не пускала. А вы, — обратилась ко мне Булай, — вы… я думаю… вам можно побывать там!