«Выхода нет, — говорю я себе: — у нас одна пилюля. Другую я потерял. Моя здесь вина! К людям вернется изобретатель, ученый, тот, кто пробыл в Стране Дремучих Трав десятки лет, кто исследовал эту страну, кто обещает обогатить мир открытиями. А я остаюсь в Стране Дремучих Трав». Так говорю я сам себе. Но сейчас еще не настала минута, чтоб я отдал себе отчет и ощутил все значение этих слов. Потому что все кругом непрерывно " безостановочно поражает мое внимание, отвлекает, удивляет. И больше всего сам Думчев. Но не внешним видом. Я поражен вот чем.

Столько лет он ждал, звал на помощь, и когда наконец рядом с ним оказался человек, он даже не удивился.

Первые слова Думчева, обращенные ко мне, были словами человека, который давно меня знает. Точно эта диковинная Страна Дремучих Трав, где я появился, — самый обыкновенный городской бульвар: на скамейках сидят няни, они заняты своим вязаньем и поглядывают, как играют дети. И на этом бульваре он встретил меня — соседа по квартире.

Да, Думчев не удивился моему появлению в его стране и ни о чем меня не спросил. Видно, долгая жизнь здесь, в этом мире, где беспрерывно подстерегают опасности, где человеку с его гордым разумом всякий миг надо решать труднейшие задачи, — эта долгая жизнь приучила доктора Думчева ничему не удивляться.

Думчев очутился в Стране Дремучих Трав совсем один. Но высокое желание обогатить человечество новыми знаниями, сказать новое слово в науке согревало его одиночество.

В схватке человеческого разума с многообразием инстинктов обитателей этой страны победителем вышел разум. Думчев, учитывая механизм жизни насекомых, застывшие, ограниченные формы их инстинкта, не только не погиб в этой стране, но обратил силы их инстинкта на службу себе — человеку.

Какое-то особенное спокойствие, я бы сказал — страстное спокойствие, проявлялось во всех движениях этого человека.

И когда я был рядом с Думчевым, из моей души уходили страх и беспокойство. А я… я сам, верно, показался Думчеву чересчур суетливым.

У трупа убитого богомола Думчев молча и внимательно разглядывал меня, точно изучал. Я не проронил ни слова.

Наконец он заговорил, но заговорил сам с собой. Это была его привычка. Она сложилась у него за десятки лет жизни в этой стране. Говорил он очень медленно, негромко и отчетливо.

— Что ты скажешь о нем? — спросил он себя обо мне и тут же себе ответил: — Что скажу? Постараюсь насытить его знаниями, открытиями, тайнами и откровениями, поучительными для человечества. А затем отправлю его обратно… Да! Но что ты думаешь о нем самом? Ты, кажется, даже не спросил его имени. Очень уж он стрекочет! Совсем как кузнечик… Мельтешит, шумит… В каком-то ознобе. Но что с него возьмешь? Он молод. А мне… мне десятки тысяч лет. Притащил он сюда только одну пилюлю. Значит, ему и возвращаться обратно, а мне — оставаться здесь.

— Нет, нет! — вскричал я. — Та пилюля, что утеряна, — моя пилюля.

— В лаборатории я оставил три пилюли, — раздельно и четко сказал Думчев.

— Да, три! Одна подверглась химическому анализу.

— Напрасно!

— Вторая для вас.

— А третья?

Я сообщил Думчеву, как пропала у меня пилюля в схватке с пауком. Я рассказал ему, как закатали ее в огромную гору какие-то животные, закованные в броню.

Он выслушал меня внимательно и сказал:

— Эта катящаяся гора — навозный шар. Его катили жуки скарабеи. И это случилось на той стороне Великого потока?

— Да.

— Вы переправитесь со мной туда и укажете место, откуда покатили скарабеи свой навозный шар с пилюлей.

Он опять заговорил сам с собой:

— Скарабеи? Отобрать у них пилюлю?.. Что ж, человеку перехитрить зверя нетрудно. Если скарабеи катили шар-кладовую, то есть такой шар, где они откладывают яйцо — зародыш будущего потомства, то пилюля будет наша. Но если… если скарабеи катали свой шар не для потомства, а чтоб съесть этот шар, то пилюля погибла!

— Нам предстоит опасное путешествие? — спросил я.

— Безусловно! И поэтому вот эту единственную пилюлю, которую вы доставили сюда, мы спрячем в надежное место.