Сооружен плот для переправы на другой берег Великого потока. Приготовлены длинные палка — весла. Там, на другом берегу, я укажу Думчеву место, где я уронил пилюлю. А оттуда мы пойдем по следам скарабеев. Настигнем их, отберем пилюлю обратного роста! И тогда… тогда мы оба вернемся к людям.

Думчев ждал этой минуты десятилетия.

Но тут, на берегу, перед самым отплытием я уловил одно слово: «время».

Потом до меня донеслось: «Вернуть, только бы вернуть! Потерял, навсегда потерял время! Я ждал, я звал людей. И человек за мной явился. И тут я понял… о горькое сознание!.. Чувство времени я потерял. Как же я стану жить меж людей?»

Он, по видимому, был растерян, в смятении. Страдал. Жалость охватила меня. Но как помочь ему? Думчев много лет назад очутился в этой удивительной стране. Под неожиданным натиском опасностей и превратностей, непрерывно наскакивавших на него, он не успел каким-либо образом записать чередование дней и ночей. Счет дням, ночам, неделям был утерян.

Я слышал, как в ту минуту, когда солнце скрылось за тучи и в травах стало полутемно, Думчев сказал: «Итак, еще одна) ночь наступает!» А когда стало опять светло — солнце медленно вышло из-за тучи, — Думчев произнес: «Вот и светает! Иногда в этой стране бывают долгие ночи, бывают и короткие…»

Я слушаю Думчева и вспоминаю его загадочное письмо: «…потерял время… четыре или пять тысяч лет назад…», и понемногу эта загадка начинает разъясняться.

Вот и сейчас Думчев заговорил о какой-то. бесконечной длительности жизни бабочек. А я думаю о том, что некоторые виды насекомых живут только один день.

Как далеки от наших обычных представлений сроки жизни обитателей этой страны! Цикада живет семнадцать лет под землей в зачаточном состоянии, чтобы побыть под лучами солнца один-два месяца. Думая об этом, я пытаюсь понять Думчева. Я прислушиваюсь — он говорит сам с собой и при этом горестно качает головой: «Знаешь, дела твои плохи! Ведь, может быть, там, у людей, счет времени совсем другой».

«Надо как-то помочь Думчеву… Надо вернуть ему прежнее ощущение времени», сказал я себе.

— Время… — начал было я.

Но, по видимому, не только значение слова «время», но самые звуки этого слова причиняли Думчеву страдания. Лицо его исказилось. Я замолчал. Он отошел от меня. А я с горечью думал о той душевной боли, которую переживает этот человек. Он понимает, что в его душевном мире образовался какой-то провал, — понимает, страдает и не знает, как себе помочь.

«Что, если наша экспедиция за пилюлей будет неудачной? — подумал я. — Останусь я здесь, в Стране Дремучих Трав, навсегда, и участь Думчева станет моей. Проживу здесь год или два, а покажется, что живу тысячи лет… Как не потерять здесь счет времени! Считать по звездам? По солнечным часам? По собственной тени? Или вот как: километр — всегда километр. Тысяча четыреста шагов — километр пройден. На это ушло двадцать минут. Ах, совсем забыл: это было там, среди людей! Но здесь?.. Я ведь уменьшился в сто или двести раз. Как же мне теперь считать? Если я пройду здесь тысячу четыреста шагов, моих маленьких шагов, затрачу ли я на это те же двадцать минут?»

Я начал об этом думать, но, не додумав, сам посмеялся над собой: нельзя же мне превратиться в вечные часы-ходики для самого себя! Все ходить, ходить, не останавливаясь, не отдыхая, и засекать, отмечать время!

Нет! Если экспедиция за пилюлей будет неудачной, я все же придумаю, найду, установлю правильный счет времени!

Последние слова — «счет времени» — я почти выкрикнул. Это услышал Думчев. Он обернулся ко мне и, подгоняя своеобразным молотком плотнее доску к доске на плоту, переспросил:

— Счет времени? У меня здесь свой счет времени.

Я ведь считаю время по количеству ударов пульса, по количеству дыханий.

«Какая нелепость!» подумал я, но сказал Думчеву, что это практически невозможно.

— Для вас невозможно, — ответил он, — а для меня возможно!

Я подумал и потом высказал Думчеву свою мысль. Количество дыханий и количество ударов пульса в минуту для нормального, здорового человека вполне определенно. Но произошло катастрофическое изменение в росте. Разве это не повлекло за собой изменение системы работы сердца, количества ударов пульса и количества дыханий?

— Я устроил солнечные часы, — сказал Думчев. — Разделил круг солнечных часов на двадцать четыре сектора — двадцать четыре часа. Обычный счет людей. Определил количество ударов пульса за один такой солнечный час… и стал считать.

— А в пасмурный день?

— Я считал время по пульсу… записывал… потом солнце появлялось… складывал цифры… Счет продолжался… Простая арифметика… Но дальше…

Тут Думчев смолк.

Я думал: до каких астрономических цифр должна дойти такая запись времени? А что, если запись пропадет? Ведь тогда пойдет страшная путаница. Мое предположение подтвердилось.

— Часы мои, — сказал Думчев, — действовали исправно. Тот же счет времени, что и у людей. Но случилось большое несчастье. Ящерица опрокинула солнечные часы. Я восстановил их. Но тут пришла беда. Запись пропала. Понимаете? Запись часов пропала. Знаете ли вы, что здесь свои стихийные бедствия — катастрофы? Разливы рек, бушующие ветры, песчаные бури. Вихри здесь взметают камни высоко-высоко в воздух, а потом яростно швыряют их обратно на землю. И вот я не смог уберечь запись времени. Снова начинал счет, и снова записи погибали.

Думчев замолчал, потом с некоторым оживлением заговорил:

— Всего два раза в жизни я растерялся. Один раз здесь, когда погибла моя первая запись времени… И еще раз до того, как я попал в Страну Дремучих Трав… вернее, перед тем, как попасть сюда…

Я слушал Думчева.

И только тут стало мне ясно и понятно все, что лишь приблизительно угадывалось мной тогда, в Ченске, в его лаборатории.

Я узнал, как Думчев исчез в день своего венчания. Было так. Думчев уже собирался выйти из своей лаборатории. Он отхлебнул глоток чаю. Рука его, потянувшаяся с чайной ложечкой к сахару, попала случайно в порошок, уменьшающий рост. Думчев проглотил порошок. Он стал быстро уменьшаться. Потерял голову от неожиданности.

Но крупинки! «Только в них спасение!» спохватился он.

Но было поздно. Он все уменьшался. Метнулся к крупинкам, восстанавливающим рост. Тянулся к ним, тянулся и опрокидывал все на столе. Голова шла кругом. Напрасно. Он не увидел крупинок. Вот что значит опешить!

И чтобы позвать на помощь, он, выпутавшись из своей одежды, метнулся к открытому окну, вскарабкался на подоконник, хотел крикнуть, позвать людей…

Но тщетно. Уменьшение совершилось так быстро, что голос его уже не был слышен. Пролетающая птица, сорокопут, увидев бегающее по подоконнику живое существо, унесла его. Сорокопут, как известно, приносит своим птенцам живых червяков и гусениц. Эта птица берет и несет добычу так бережно, что не причиняет ей никакого вреда. Думчев пролетел в клюве сорокопута низко-низко над городом. Может быть, над самым крыльцом дома невесты!

Но в ту минуту, когда сорокопут опустился на куст у своего гнезда и раскрытые рты птенцов потянулись за пищей, Думчев выскользнул, из раскрывшегося клюва сорокопута, спрятался, а затем спустился на землю.

Так началась жизнь Думчева в Стране Дремучих Трав.

Шумел, грохотал поток, иногда заглушая голос Думчева.

Я думал: где-то на том берегу вторая спасительная пилюля! Мы ее найдем! Мы вместе вернемся к людям!