На мой стук открыла дверь Надежда Александровна.
Из-за двери своей комнаты выглядывала соседка со свечой в руке.
— Вот мы и пришли! — произнес я так просто и естественно, точно я по поручению Надежды Александровны сбегал в скверик позвать доктора Думчева пить чай.
Но все молчали.
Надежда Александровна вдруг схватилась руками за край шкафа. С тревогой, испугом и недоумением вглядывалась она в лицо Думчева и шептала: «Нет, нет! Не может быть!»
Я хотел быть непринужденным, засмеяться, сказать что-то, но чувствовал себя связанным, и все слова казались мне фальшивыми.
Всех выручила соседка:
— Самоварчик! Теперь надо самоварчик поставить! Я поставлю свой… Пожалуйста, гости дорогие! Пожалуйста, Сергей Сергеевич! Вы куда пройдете? Не к себе ли в башенку? Туда и самовар подам.
Я был ей благодарен.
А на наше странное одеяние не обратили внимания.
Я успел сказать Надежде Александровне:
— Не спрашивайте ни о чем Сергея Сергеевича! Берегите его. Придет время, и он сам расскажет, где был. Не спрашивайте сейчас его об этом.
Соседка проводила Думчева и меня до дверей лаборатории и при этом приговаривала очень тепло и гостеприимно:
— Самоварчик у меня быстрый! Уголечки лихие, лучинушки сухие! Вмиг закипит! Сейчас подам! Надежда Александровна! Что же вы, соседка? То все ждали, ждали, а теперь чайком угостить не хотите?
Дверь в лабораторию за нами закрылась.
Видно, мои прежние посещения смутили покой обитатели этого дома — все было здесь вымыто, вычищено и прибрано.
Очень осторожно Думчев открыл шкаф, долго смотрел, потом достал свой старый костюм. Я помогал ему одеваться. За все это время он не сказал ни слова. Только присматривался ко всему. Вот он подошел к столу, взял какой-то шприц, посмотрел на него:
— Шершень! Шершень!
В лабораторию тихо вошла Булай. Она переглянулась со мной: почему «шершень»?
Но я догадался: инструмент был с иглой. Как жало.
Соседка подала самовар, стали пить чай. Сахар был кусковой, и Думчеву протянули щипцы. Он взял их в руки:
— Жук рогач!
Откуда-то донесся гудок.
— Чай, пароходом прибыли? — спросила соседка.
— Пароходом? — переспросил Думчев. — Пароход!.. Значит, все еще пар? А личинка стрекозы — ракетный двигатель?
Булай и соседка посмотрели на него с удивлением.
Тут мне вспомнилась запись, сделанная рукой Думчева на одной из карточек в этой лаборатории: «Циолковский… личинки стрекозы…» Вспомнилось замечание Думчева на острове Великого потока, когда я смотрел на плавное движение личинки.
Наконец-то мне стала понятна его мысль, но стала ясна и его большая ошибка.
Вовсе не простым вбиранием и выталкиванием воды, как у личинки стрекозы, обуславливается движение реактивного двигателя. Ракета перемещается в пространстве, выталкивая массу сжатого газа, который выделяется при сгорании топлива внутри нее.
Самовар заглох. Соседка унесла его подогревать.
Думчев оглядел всех и сказал:
— Спасибо за тишину! Они ко мне придут… Не сразу, но они придут… нормальные масштабы!
— Какие масштабы? — спросила Булай.
— Ради бога, не спрашивайте меня ни о чем. Я привыкну… Мне так трудно… не задавайте вопросов. — Доктор Думчев опустил голову.
Наконец он встал и начал ходить по лаборатории. Я внимательно следил за ним и видел, что шаги его становятся все тверже, уверенней и соразмерней с обычным шагом человека.
Он подошел и тронул рукой футляр скрипки. Взял скрипку, прижал к плечу. Но не играл. О чем он думал?
Послышался тихий-тихий поющий голос. Я сразу не догадался, кто это поет.
В дальнем углу, сидя на табуреточке, прижавшись спиной к стене, Надежда Александровна Булай тихо-тихо пела:
Она пела так тихо, точно разговаривала сама с собой. Это было не пение, а воспоминание.
Она невеста — большая, коса, соломенная шляпа, широкие поля и синяя лента. Тихий весенний вечер. Цветет сирень. А завтра венчание. Она идет и оглядывается. А из окна этой башенки глядит ей вслед, молодой Думчев, и льется, льется этот любимый мотив…
Так пела она.
И по мере того как она пела, лицо Думчева прояснялось. Точно в нарушенный строй его переживаний родили какие-то живые поправки, входили, и ставили все на место. Мне казалось, что его сознание, его ощущения приобретали свои прежние, давно забытые нормы.
Нервным жестом он протянул руку и повел смычком по струнам.
Он старательно и настойчиво отбивал такт ногой, следил за пением Булай и весь ушел в этот процесс постижения мелодии.
Эту песню, этот давно знакомый мотив он теперь заново постигал. Вот-вот — и любимая песня поможет ему вернуться к прежней жизни.
А Булай пела все яснее и громче.
Скрипка Думчева вторила ей все точнее.
— Так! Так! Хорошо! — говорила Надежда Александровна, покачивая головой.
Глаза ее смотрели куда-то вдаль, а по щекам текли слезы.
Я отошел к дверям: мне было трудно, очень трудно.
Прижавшись к косяку, соседка неслышно плакала. Тихо и скорбно качая головой, она шептала:
— Запоздалый жених! Запоздалый! Запоздалый!