Еще кипел московский день, а я уже был в кабинете физика Дмитрия Дмитриевича Калганова. Он попросил меня подождать, пока закончит беседу со своими сотрудниками. Разговор их был для меня непонятен — он касался какой-то сложной физической проблемы.

Лицо физика мне чем-то напоминало знаменитый портрет Ермолова, неустрашимого героя сражений с Наполеоном.

Но физик Калганов — не воин, а ученый и живет не в девятнадцатом веке, а в наши дни. Он не воин! Но этот жест, четкий и повелительный, эти движения без всякого оттенка суеты… Какой львиный поворот головы! Черты лица крупные, резкие, почти могучие. Голос раскатистый…

Ведь это он, физик Калганов, сразу угадав значение радиолокации, громил с нашими артиллеристами фашистских летчиков.

Он с нашими саперами наводил через Ладожское озеро «дорогу жизни».

Ученый-воин!

Я смотрел и думал: да, такой человек наведет порядок в круговороте научных проблем, проектов, замыслов и предложений — наведет добротный хозяйский порядок на своем ученом дворе.

— Хотите — верьте, хотите — нет, и посчитайте все это фантастической повестью… — так начал я свой рассказ о Думчеве, когда Калганов усадил меня в кресло рядом с собой.

Сначала он слушал меня с каким-то свирепым добродушием. Но когда я заговорил о ярмарке, где давным-давно Думчев показал свой первый полет, а предприимчивый купец за показ смертельного номера считал пятачки, глаза Калганова заблестели, он резко отвернулся от меня и стал было рассматривать что-то в вечернем окне, но затем вдруг ударил кулаком по столу.

— Проклятое время! — заговорил Калганов. — Сколько уничтоженных, задавленных народных талантов! Это время загнало Циолковского делать свои вычисления на чердак, втиснуло Мичурина на полнадела земли. А такие, как Думчев, остались осмеянными и стали чудаками…

Калганов умолк.

Я продолжал говорить.

Когда я начал рассказывать о том, как Думчев, которого я отыскал в Стране Дремучих Трав, упорно предлагал учиться технике у насекомых, Калганов в нетерпении встал с кресла.

— Вот как! Вот как! — повторял он.

— Вы удивляетесь? — спросил я его.

— Нет, жалею! Чему тут удивляться? Вне общества, вне коллектива, человек в одиночку, чего доброго, додумается до того, что действительно начнет… подражать природе. И начнет такой подражатель строить для себя водолазный колокол из паутины! Да, из паутины! Совсем так, как водяной паук. «И ни к чему мне, — окажет такой одиночка, — кораблестроительные заводы — я сам вместо завода корабли построю и в море спущу! Пусть плывет!» Вот что значит подражание природе!

«Надо скорее спросить Калганова о главном», сказал я себе. И стал рассказывать о том, как Думчев в Стране Дремучих Трав привел меня к своему дому, а я остановился, изумленный красками его забора. Забор был составлен или сложен из крыльев обычных бабочек.

И этот забор переливался и горел красками необычайной яркости и красоты, а Думчев мне сказал, что это сделано из прозрачных крыльев.

— Скажите же, как понять Думчева? Ведь то, что прозрачно, то и бесцветно. Какие же тут краски? Как понять? Ведь это вздор!

— Нет, не вздор, а верное наблюдение, — сказал спокойно Калганов.

— Верное наблюдение? И Думчев не ошибся? Разве прозрачное, бесцветное может быть или стать красочным?

— Для того чтобы вы поняли меня, почему прозрачные, бесцветные крылышки бабочек переливаются яркими цветами, я начну, конечно, с самого простого. С того, что такое свет и цвет.

Любое тело излучает в пространство энергию в виде электромагнитных волн, длина которых меняется в зависимости от температуры: тела: от десятков микрон до миллионных долей микрона.

В зависимости от частоты, колебаний различаются следующие волны: электрические, инфракрасные, световые, ультрафиолетовые и рентгеновские. Наш глаз- может ощущать только световые волны. Ньютон показал, что видимый вами белый свет есть совокупность цветных лучей.

Вы, конечно, знаете, как был разложен луч света.

Ньютон поставил призму на стол. Солнечный луч ударил в призму и преломился на семь цветов радуги: красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий и фиолетовый. Между семью цветами нет резкой границы: есть взаимные переходы от одного цвета в другой. Например, между желтым и зеленым различают еще цвет лиственной зелени, между зеленым и голубым — цвет морской зелени.

Разному числу колебаний световых волн соответствуют свои цветовые тона.

Как известно, предметы не имеют собственного цвета. Они обладают способностью отражать, преломлять или поглощать лучи.

Что такое цвет черного предмета? Все световые лучи, падающие на этот предмет, поглощены, и поверхность предмета не отразила никаких лучей.

Что такое синий цвет? Синяя краска. Поверхность предмета поглотила все цвета спектра, а синий цвет — отразила. И мы видим предмет синим.

Так физика объясняет природу света и цвета.

Тончайшая, прозрачная и совсем невидимая чешуя, покрывающая крылья бабочек, — словно набор прозрачных пластинок, по особому, своеобразно пропускающих свет. Толщина этих пластинок, или чешуек, различна и лежит в пределах световых волн разной длины. Та или иная пластинка окрасится в тот цвет, длина волны которого будет соответствовать ее толщине.

Вот перед вами пример, который ясно показывает, как изменяется окраска в зависимости от толщины пленки: мыльный пузырь. Как часто дети очарованы прихотливой сменой окраски мыльного пузыря! Эта смена, эта игра красок кажется случайной, неожиданной. Но здесь в чередовании цветов есть строгая закономерность. Когда мыльный пузырь начинают надувать и пленка его еще толста, — он красный. В этот момент толщина стенок мыльного пузыря соответствует наиболее длинной световой волне, а именно — красной. Затем наступает чередование других цветов.

Но вовсе не у всех бабочек такая окраска. Есть бабочки с окраской пигментной, и эта окраска выцветает, выгорает. Есть даже группа бабочек с такими крылышками, в которых сочетается пигментная окраска с прозрачностью отдельных пластинок.

Но Думчев выбрал те крылышки бабочек, где луч света, один только луч света, создает чарующую окраску. Обратил ваше внимание на ту бабочку, в крылышках которой отсутствует пигмент — красящее вещество в виде крупинок. Крылышки ее сами по себе как бы прозрачны.

— Так что же! Так что же! — вскричал я с волнением и радостью. — Теперь я и сам понимаю, сам вижу: это наблюдение Думчева верное. Но тогда… тогда выходит, что Думчев прав в главном. Он говорил, что такие краски — вечные и никогда не выцветают.

— Да, да! — с живостью отозвался Калганов. — Думчев говорил о вечности красок? Замечательное наблюдение!

— Значит, Думчев не ошибся? Я уже теперь понимаю-луч света всегда струится над землей и, проходя через крылышки бабочки, зажигает чарующие краски. Так Думчев не ошибся? Сегодня же напишу, обрадую его! Здесь решается судьба человека, здесь участь человека.

Калганов возразил:

— Не увлекайтесь! Конечно, луч света всегда над землей струится. Но бабочка живет дни, недели, а чешуйки их крылышек бесконечно хрупки.

— Да!.. Какая уж тут вечность! — сказал я с огорчением.

— И все же здесь подсказ, великое наблюдение. Краски… краски… из луча света, проходящего через тончайшие, прозрачные чешуйки… Никогда еще человек не применял такие краски. Я учту наблюдение Думчева. Хрупкие крылья бабочек!.. А мой институт поищет состав покрепче, чем чешуйки. Приходите к нам через неделю. А сейчас… сейчас еще не знаю. Испытаю. Я уже сказал: Думчев как подражатель смешон, но как наблюдатель… Знаете ли вы, что такое наблюдение, острое, меткое, верное, сделанное во время наблюдение? Три слова выбиты на фронтоне биологической станции в Колтушах. И слова эти: «Наблюдательность, наблюдательность, наблюдательность». Это любимый девиз нашего великого Ивана Петровича Павлова. Вот что значит наблюдение!.. Так что… Да, да, я испытаю! Проверю! И тогда скажу. Прежде всего эксперимент! Приходите же через неделю!

С каким нетерпением я ждал новой встречи с физиком!

«Так, может быть… может быть, Думчев и не опоздал?»