Приехав на Западный вокзал, я поразмышлял немного, что делать, потом пошел пешком вниз по Мариахильферштрассе до Ринга, там сел на трамвай и, добравшись до набережной, подумал, что стоило бы хотя раз совершить пешком круг почета по всему Рингу, но, несмотря на это, все же проехал вдоль набережной по Рингу назад до своей остановки. Уже собравшись выходить, обнаружил среди пассажиров доктора Бурлингера, с которым познакомился во время своего последнего визита в Вену в маленьком кафе. Я его окликнул, он сразу же узнал меня и тут же заявил, что я должен пойти с ним позавтракать в кафе «Ландтманн». Мы доехали до остановки «Доктор Карл Люгерринг» и зашли в «Ландтманн». Я взял кофе со взбитыми сливками и рогалик, и мы некоторое время болтали о том о сем, а потом к нам подсела дама, знакомая доктора Бурлингера. Даму звали Митци, что для Вены, пожалуй, даже заурядно (это одно из стандартных австрийских клише, что всех венок зовут Митци), – однако что поделать, если действительность подражает клише. Я взял еще порцию кофе со взбитыми сливками и рогалик. Доктор Бурлингер попрощался, я взялся проводить фрейлейн Митци – она ехала на «Шведенплатц». Там она сказала, что поблизости продают замечательное итальянское мороженое, так что мы вышли и я взял порцию с дыней, почувствовал себя совсем итальянцем и понял, что наплывающий с утра зной – сущий пустяк. Эта Митци на прощание мокро чмокнула меня в рот, хотя мы были знакомы едва ли час. Мне захотелось большего. Будучи в таком настроении, у уличной стойки я съел колбаску и запил пивом, а попутно познакомился с неким Шурли, затеявшим со мной в процессе съедения своего кабаньоса философскую дискуссию. Нам оказалось по дороге, он ехал куда-то в «Прикладную» (оказалось, это сокращенное название художественного училища), на подъезде к нужной остановке мы затеяли дискуссию об авангардном искусстве, Шурли ни за что не хотел ее прерывать, и потому мы проехали немного дальше, до станции «Шубертринг». И пошли в «Макдоналдс», где я съел «Биг-Мак», «Фиш-Мак» и яблочный пирожок, в то время как мы говорили о Фрэнсисе Бэконе и об устарелости авангарда. Между тем я заметил Карли, с которым должен был встретиться на остановке «19-й округ». Дискуссия закончилась, мы расстались, и я подошел к Карли. Он еще не завтракал, мы проехали по кольцевой до «Ландтманна», там я заказал себе холодное какао и штрудель со сливками. Карли уплел свой завтрак в мгновение ока и рассказал мне, что должен торопиться на свидание с американкой. Он с ней познакомился вчера, а сегодня они должны встретиться на углу у «Кайзера Франца Иосифа». Американка невероятно глупая, но фигура у нее – как у Венеры Виллендорфской. Он от таких, дескать, без ума. Я, впрочем, тоже, и мы поехали на трамвае до набережной Франца Иосифа, однако американку так и не встретили. Карли предложил проехать полный круг по Рингу, – может, к тому времени, пока объедем круг, американка наконец отыщет площадь. Он уверен, она попросту заблудилась. Мы поехали, но прервали путешествие на «Кернтнер ринг» и выпили в кафе у остановки по кружечке пива. Совершенно справедливо говорят про сильную жару – «асфальт плавится». Мне, собственно говоря, следовало бы ехать в 20-й округ, к доктору Дорферу, но от пива я немного разомлел, несмотря даже на то, что мы выпили кофе по-турецки в маленьком ресторанчике у Оперы. Мы доехали до набережной Франца Иосифа и, вопреки моим ожиданиям, действительно обнаружили там американку, заявившую, что она желает осмотреть венские достопримечательности, расположенные большей частью как раз вдоль Ринга. Так что мы еще раз поехали по кругу. Чтобы посмотреть Пратер, мы пересели на первую линию. «Комната ужасов» привела ее в совершеннейший восторг, а еще она захотела прокатиться на каждом аттракционе. Я выпил кружку «Будвайзера», съел лангет и два соленых огурца. Пот с меня катился градом. Потом поехали обратно к Рингу. Американке особенно понравился Парламент, потому мы вышли на «Карл-Реннер», однако сперва зашли в «Ландтманн» и выпили по паре кружечек пива – чтобы возместить потерю жидкости от жуткой жары. Потом американке захотелось «Мак-Кита», и потому мы поехали до «Кайзера», зашли в «Макдоналдс», и я съел «Биг-Мак». Подошло время обеда, и мне захотелось съесть что-нибудь посущественнее и понормальнее, Карли рекомендовал ресторан на «Шоттенринг». Мы доехали на трамвае до «Шоттенринг», однако ресторан оказался закрыт на время отпусков, Карли посоветовал съездить на «Шубертринг», и мы отправились туда. Там на ресторане красовалась ободряющая надпись: «Закрыто на капремонт». Жара стала невыносимой. Нам захотелось полежать на лугу, и потому мы сели на первую линию и поехали в Пратер. Карли и его американка разлеглись на траве, я пошел съесть соленый огурец и, поскольку на вкус он был очень хорош, съел еще и второй. За чем последовали лангет и «Будвайзер». Потом мы поехали назад, на «Шведенплатц», и я съел мороженое с цитроном, малагой и маракуйей. Экзотический вкус. Я позвонил доктору Дорферу и спросил, не хочет ли он приехать на «Шведенплатц». Он сказал, что сейчас приедет. Я купил в киоске колбаску и выпил пива. Пот с меня катился градом – день был по-настоящему жаркий. Доктор Дорфер, прибыв, предложил поехать в городской парк, чтобы там поговорить где-нибудь в теньке. С доктором Дорфером, вопреки моим ожиданиям, оказался мальчишка, непременно желавший в Пратер, потому мы сели на первую линию и поехали в Пратер, где я съел еще один соленый огурец и выпил кружку «Будвайзера». Вместе с мальчишкой мы пошли в пратеровский паноптикум, иначе называемый «секс-музеем», в «сексотеку» поблизости и на секс-шоу. Выпили три «Будвайзера».
Потом мы поехали к «Шведенплатц» и «Францу Иосифу» и дальше, к «Штубенринг», где нас обуяло желание покушать бурских колбасок. Мне стало немного дурно, потому я выпил стопку шнапса – алкоголь помогает усваивать жир. Доктора Дорфера в городском парке вырвало, мальчишка же, к большому нашему удивлению, чувствовал себя прекрасно и захотел мороженого, и потому мы поехали назад на «Шведенплатц», где хорошее итальянское мороженое, и там я взял порцию с киви, фисташками и дыней. Подошло время ужина. Доктору Дорферу стало лучше, и, поскольку он был заядлым любителем «Макдоналдсов», мы поехали на «Кернтнер» и заказали один детский набор, пару «Хопперов» и яблочный пирожок. Поскольку меня вконец достала американская еда, я поехал на «Доктор Карл Люгерринг», в окрестностях которого знал хороший ресторанчик. Там, поедая шницель, я познакомился с прелестной японкой, желавшей осмотреть ночную Вену, потому я поехал с ней в Пратер, где и продемонстрировал, как можно пить «Будвайзер». Потом в пустом вагоне трамвая, в отсутствие контролера, у остановки «Паркринг» она показала мне, что такое японское ниватори, то бишь петуший шаг. Мы успели пошагать по-петушьи дважды, потом явился контролер и потребовал, чтобы мы освободили вагон. Потому мы поехали по первой линии назад в Пратер и там потренировались в петушьем шаге в вагончике «Пещеры ужасов», пока этот вагончик проезжал все четырнадцать обещанных кошмаров. Позднее я показал ей паноптикум, так называемый «секс-музей», и вслед за тем на «Сексораме» мы еще раз попрактиковались в петушьем шаге. После мы поехали назад, на Ринг, и оттуда на «Кернтнер», где японку должен был встретить муж. Я съел еще колбаску, она пошла не слишком хорошо, я почувствовал себя плохо и потому выпил сливовицы. На меня накатило сентиментальное настроение, и я решил сделать круг почета по Рингу, начиная от «Франца Иосифа». Трамваи уже почти не ходили, вагон шел в депо, я вышел на «Бургринг» и пошел оттуда на Вестбанхофф. День показался полной чашей.
Перед отъездом в Англию пара заметок про Бургенланд и Вену. В Бургенланде мы всегда ели очень обильно, а хуже всего поели в замковом погребке в Айзенштадте, где прямо над ухом постоянно и назойливо пиликал скрипач, а еду подавали разогретую. В Вене, при первом посещении «Золотого воробья», меню было богатым, а качество – превосходным, но во второй раз богатство меню куда-то подевалось, а под названием «салат» подали грубо наструганные овощи, на которые сверху второпях шлепнули майонез, – это навряд ли улучшает репутацию ресторана, если, конечно, сыроедение не его фирменный конек. В «Сиддхартхе», чего мы, собственно, и ожидали, все было хорошо. Но уж слишком долго пришлось ждать. Кафе «Централь» может понравиться, если только смотреть на него глазами архитектора, а какао там с большой натяжкой можно посчитать посредственным. В Шопроне, в Венгрии, мы застали самый жаркий день за последние двести (или около того) лет. Про страны Восточного блока (исключая ГДР) обычно рассказывают, что там можно вкусно и дешево поесть. Как оказалось, поесть можно действительно дешево, но вот насчет хорошо… В отеле «Палатин» мы за трапезу из двух блюд каждому плюс питье заплатили около 160 шиллингов; мороженое же, которое нам меланхолически и необыкновенно назойливо рекомендовал старый еврей на почте, было попросту невкусным, и очередь за ним пришлось выстоять длиннющую. Правда, за две порции мороженого и два напитка мы заплатили 9 шиллингов.
Вчера в «Королевских радостях»: по мне, чересчур много пряностей, только чечевичный салат с ростбифом все еще великолепен.
Согласно воскресному приложению «Дейли мейл» от 14 августа 1983 года, пятерка самых популярных в Великобритании блюд такова: рыба с жареной картошкой, гамбургеры, ростбиф, йоркширский пудинг и пирог с мясом и почками. Далее в списке встречаются: копченая селедка (под номером восемь), жареная баранина и утка в апельсинах (номера одиннадцать и двенадцать, в порядке следования), цыпленок-тандури (номер четырнадцать), «завтрак пахаря» (хлеб с сыром и луком, дежурное блюдо в пабе, номер пятнадцать), заливной угорь (номер девятнадцать) и файф-о-клок (номер двадцать восемь), – несмотря на номер двадцать восемь, основная идея английской кухни из этого списка представляется достаточно ясной.
Провел три недели в Англии, в Истборне (Суссекс). Хорошо было все, кроме еды. Я гостил, и мои хозяева добросовестно старались мне угодить, однако хлопоты их особых плодов не принесли – специй в их кухне явно не хватало и знаний об употреблении специй не хватало тоже. Картошку там подавали каждый день, рис к ней прилагался в качестве гарнира, поскольку считался «овощем», макароны не ели вовсе, а хлеб был совершенно пресным. Обедал я в лавчонке на пирсе, ел вкусных ряпушек, креветок, гребешки, мидии, устриц и маринованных угрей. Иногда ходил в китайский ресторанчик – качественное, даже изысканное заведение (за соседним столиком английская семья заказала жареную рыбу с картошкой, а к ней «Асти Спуманте»). А иногда – в индийский, но там было намного дороже, особенно если принять во внимание тогдашний курс фунта. Аромат цыпленка-тандури представлялся мне то благостным фимиамом, то сладким ветром с цветущего луга, тут уж воистину, истекая от вожделения греховной слюной, почувствуешь, что же это такое – пряности. Пироги, в общем, могут быть вполне съедобны, тут как повезет, можно купить пирог, пролежавший в витрине, на подогреваемом подносике, целую вечность. Особенно скверными тогда становятся пироги с почками – я попробовал один такой на брайтонском пирсе. Пиво поразительно гадкое, но приходится довольствоваться им – вино здесь невероятно дорогое. «Лагер» еще ничего, «Биттер» напоминает вкусом бульон «магги», а «Гиннесс» подают чересчур теплым (его полагается подавать нехолодным, но с точным определением «нехолодности» здесь, по-моему, проблемы). Пил я главным образом именно «Гиннесс». Само собой, прилично набрал в весе – при двух, а то и трех литрах в день.
В Лондоне зашел в «Коэн и Ванг» – и в самом деле китайско-еврейская смесь. На мой вкус, чудесный ресторан, правда дорогой: за борщ, бутерброд с копченой говядиной и кофе (ужасный, как и повсюду в Англии) я заплатил целых 8 фунтов.
– Какой кофе у вас? – спросил я.
– С кофеином, – ответили мне.
В общем, на третьей неделе я дошел до того, что пошел в «Макдоналдс».
Эти новые, маленькие, толстенькие английские монетки в 1 фунт, как хочется содрать с них блестящую шоколадную фольгу и съесть шоколад внутри.
Интересная цитата на тему наркомании: «Трех дней достаточно для того, чтобы человек каменного века, всю жизнь питающийся продуктами с очень малым содержанием соли, привык к кристаллической соли и посчитал ее необыкновенно вкусной – и стал сыпать в свой суп в сотни раз больше соли, чем нужно. А к современным людям, вынужденным из-за гипертонии сесть на бессолевую диету, а потом вернуться к нормальной пище, вкус соли и охота к ней возвращаются где-то через шесть недель» («Шпигель», 34/84, с. 183). Из этого к тому же ясно, что говорить про «естественную» способность к самоограничению – нелепо.
После обеда по дороге заметил дождевики (Lycoperdon perlatum), собрал и вечером, поджарив немного, приправив и добавив взбитых желтков, съел. Вкусом напоминало мозги в омлете.
Коллега как-то рассказал, что скверно и сильно отравился, попробовав из любопытства кусочек высушенного «сатанинского гриба» (Boletus Satanas). Я пошутил, что если уж пробовать из любопытства, так лучше красный мухомор (Amanita muscaria), однако он, как оказалось, ничего не слышал о галлюциногенном действии красных мухоморов.
Во время городского праздника я, как обычно, был за границей – правда, всего лишь в Мюнхене (по замечанию Крайского, «это уже не Австрия, но еще не Германия»). Ел в заведении «У золотой монетки» на Тюркенштрассе. Там хорошая домашняя югославская кухня: салат с бобами, «заспикада са ньокама», на десерт «устипцы», к этому «плавац» и затем кофе, который там упорно называли «югославское эспрессо», – едва ли кто другой так упорно не желает ничего делать «по-турецки».
«Королевская радость»: последний раз заказал вполне конкретные спагетти, принесли что-то с «коцце», а на мою жалобу официантка ответила тоном глубокого убеждения: «У нас это так и называется». Впрочем, эти снетки из Боделе были великолепны.
Возвращаясь к третьей поездке за трюфелями: в этом году белые трюфеля стоили уже 100 тысяч лир за сто граммов (по субботам еще дороже – самый дорогой день). В «Фальконе антико» в Асти я видел, как официант, будто бутылку шампанского, церемонно оборачивал салфеткой жестянку с кока-колой, перед тем как нести ее к столу. В «Локанда аль Чентро» в Гальо-Гринцане было по-прежнему дорого, изысканно, но уже не так уютно, как в последний раз. В «Энотеке Кавур» мы пили неплохие «Бароло» и «Неббиоло», а напоследок выпили местной минералки, настолько отвратительной, что она разом испортила все впечатление от обеда.
В Рапалло, плетясь домой ночью – само собой, иллюминированной, – я как-то забрел в один бар и, глянув мельком на стойку, вдруг спросил себя: это галлюцинация или в самом деле только что видел шеренгу крошечных голов Гитлера? В самом деле, при внимательном рассмотрении оказалось, что на полке выстроилась шеренга голов, вернее, наполненных ликером «Самбуко» бутылочек в форме голов Гитлера, Муссолини и – вероятно, для равновесия – Мао Цзэдуна. Я купил парочку, чтобы сфотографировать, а потом спрятал в самый нижний ящик стола – настолько эти бутылобюсты показались мне отвратительными. Владелец бара, однако, протянул мне их с выражением совершенной невозмутимости на лице.
Сыворотка, эссенция молока. (Чистейшей воды миф: стоило бы говорить «материнская сыворотка» вместо «материнского молока».)
Мы ели дешевые мидии от «Гешвиндта» в Санкт-Галлене, и Ингрид вдруг сказала: «Посмотри-ка сюда!» В одной ее мидии, в складке плоти у самого края раковины, оказался маленький, мертвый, красный вареный рачок. Мы оба совсем недавно и спокойно ели раков, но вид этого крошечного трупика, полузакопанного в бледное слизистое тело, с торчащими наружу лапками, лишил нас всякого аппетита. Потому мы решили как следует присматриваться к остальным мидиям, то бишь переворачивать их, перед тем как съесть. Мы нашли еще добрую дюжину рачков, – несомненно, перед тем мы съели их немало.
Без всякого представления о возможном содержимом я открыл банку произведенного в Иокогаме продукта под названием «Яки-чикува», попробовал обнаружившиеся под крышкой мягкие белые сверточки, – и в моей памяти сразу всплыл летний вечер на пирсе в Истборне. Мы там покупали приблизительно то же самое под названием «морские палочки» – это был прессованный в поленца рыбный фарш с крахмалом и яичным порошком. К этим «морским палочкам» явно были подмешаны креветочные отходы. На этикетке банки значилось по-английски что-то вроде: мясо рыбы «saurtde argtrophanes» (ESO). Я подумал: возможно, это научное наименование рыбы. «Saurtde» – это точно не по-английски. Купил я эту банку в китайской лавчонке у рынка. Меня там немало позабавили ряды надписей, и вполне на первый взгляд понятных («Авалон» и «Морские крекеры»), и совершенно нечитабельных, – целая куча неизвестных лакомств, экзотических, поражающих воображение, ожидающих своих первопроходцев-любителей. Эти китайские магазинчики – Мекка для гурмана-новатора. А если кто-нибудь все же усомнится, китайцы объяснят – вне всякого сомнения, во всех подробностях.
Слишком поздно я купил полезнейший путеводитель – фальтеровский «Вена: как ее есть». В Вене я хорошо, хотя дорого поел в «Золотом воробье», посредственно и дешево в «Погребке Маттиаса» (рыбный суп был очень хорош, с большими кусочками карпа, вегетарианский гуляш безвкусен, а шницель из дичи – просто несъедобен) и откровенно плохо в «Таи» (по собственной вине – каким дураком нужно быть, чтобы заказывать там утиную печенку; я ведь видел, что ее достают из пятикилограммового куля с мороженым полуфабрикатом). В «Макдоналдсе» я поел именно так, как и ожидал там поесть. Лучше всего было в «Хутте»: биохлеб, сыр и домашний сливовый шнапс. И только уже перед самым отъездом я стал читать про то, где мне следовало бы поесть.
Двумя чашками черного кофе и валерианой или мелиссой я могу включить либо полностью отключить свой мозг. И то и другое – наркотики в прежнем, наивном смысле этого слова и обладают теми же свойствами, что и наркотики новые, хотя и слабее их. Кофеин заменяет мне кокаин, а валериана – валиум.
Дешевое австрийское вино, такое плотное и густое, что вкус даже маленького глотка цепляется за язык, лежит на нем, будто камень; плесневелый сыр, воняющий, будто компания забывших сменить носки педерастов; баварская редька… и я после недельного (!) воздержания, витающий в облаках тихого счастья. Если я не был бы так ужасно чувствителен к боли, я бы ради развития самодисциплины каждый день бил бы сам себя по яйцам. (Знаете песенку «У Гитлера одно яйцо лишь было»? Она поется на мотив «Марша реки Квай».) Это помогло бы мне почувствовать разницу между мазохизмом и добровольным потреблением подобных дешевок.
С тех пор как футбольный мяч потерял душу, из всех человеческих вещей душа осталась, пожалуй, только у штопора.
«По всему двору валялись трупы всякой мелкой живности, а в углу лежал осел. Из его шеи торчала ложка – чтобы забредший ненароком прохожий мог отведать гниющего мяса». Этот осел у Лэнгдона Джонса кажется мне уж очень андалузским.
Лия Фляйшман ставит в один ряд немецкую манеру педантично доедать все дочиста и нацистскую полную «утилизацию» мертвых евреев, вплоть до мыла из трупов. В этом сопоставлении есть доля истины. И то и другое – параллельные каналы, сквозь которые изливается наружу одно и то же безумие.
X. Д. в порыве нигилистического вдохновения родил как-то рекламную идею: в Женеве в туалете один жирный кусок блевотины говорит другому: «Ого! Тебе тоже лучше пошлось с горчицей „Лушт“!»
Когда мне было двенадцать, меня оперировали. Меня усыпили эфирным наркозом, и, проваливаясь в забытье, я увидел темный огромный кинозал, где голос из динамиков объявлял: «Раз, два, три…» Сегодня кино настолько вошло в мою плоть и кровь, что фильмы мне снятся.
Раньше я видел обыкновенные сны. Я пытался убежать, но никак не мог двинуться с места, а преследующий меня все приближался; я летал, меня плющила, в меня вливалась огромная грязная толпа. Но уже год или два все сны, которые я помню, были как картинка из жизни. Это было как кино без названия, имен режиссера и актеров и всегда цветное. Вчерашней ночью, например, я увидел себя гроссмейстером, нанятым английской разведкой разгадывать шифры. Я работал в здании, приплывшем в мой сон из «Уикенда Остермана» Сэма Пекинпы, и думал о том, что моего шахматного умения обманывать, предугадать соперника здесь недостаточно, и предчувствовал, что все эти заговоры, в центре которых я оказался, меня в конце концов погубят. Фон Плотс, особенно интриговавший против меня, был чрезвычайно похож на Смайли. Чтобы обмануть русских и показать, что я работаю совсем один, мне приходилось включать все лампы.
Какое это все имеет отношение к «Страсти Исава»? Я совершенно уверен, что усиленным сновидением последних двух-трех недель я обязан врачеванию своей печени чаем с тысячелистником, мякотью артишока и прочими растительно-лекарственными добавками. Сны, оказывается, происходят от печени, а не от мозга. Я вычитал у гомеопата Джаапа Хюберса, что печень наша и побуждает нас видеть красочные картины, оттуда и приходят наши цветные сны (заметьте, прочитал я об этом после того, как подумал про связь своих снов с тысячелистником). И это еще не все: согласно Хюберсу, в печени коренятся и наша творческая и жизненная силы, и даже мировоззрение. Когда учитель отчитывает ребенка за то, что тот не работает, а, играя, малюет в тетрадке, – это действует как удар по печени. Вообще, следовало бы собрать статистику связи рака печени с творческими способностями. Влияние же на сон обмена веществ и проветривания комнаты – дело мелкое и индивидуальное.
Члены племени сороры каждый год отрезают от своих бедер по полоске плоти, и все эти полоски, проваренные и зажаренные, съедает на ритуальной трапезе избранный юноша. Через неделю этого юношу убивают и поедают всем племенем, ведь он теперь, по всеобщему убеждению, состоит из мяса всего племени.
Рабби Вольф из Сабараца каждый вечер будто бы раздавал все свое имущество – чтобы никакой его соплеменник, не в силах терпеть голод, не покусился бы на это имущество и не стал вором. Добродетельный рабби вполне мог себе это позволить – окружающие немногим уступали ему в благочестии. Впрочем, эскимос или бушмен не нашли бы в этом анекдоте ничего странного.
«В темноте становятся внятными все легкие, едва ли замечаемые при свете движения ее тела: медленно текущая из-под век влага, сокращения внутренних мембран, мягкий ритм лимфы, причудливый, таинственный ток крови – соленой, огромной реки, скрытая игра осмотических давлений, доставляющих в клетки и извлекающих из них жидкости, медленное дыхание пор, капельки влаги, выносимые из легких…
Легчайший шорох: кружение атомов, дрожание молекул. Химическая машинерия ее тела: бух-бах-татах витаминов и энзимов, дробящих молекулу сахара; ш-ш-ш удваивающей самое себя молекулы ДНК. Приглушенный дребезг клеточных мембран, в которые ударяются жировые кислоты. Чавканье и вздохи просачивающихся в кровь белков и продуктов распада, шепоток желез, испускающих секреты, тайный, яростный грохот соударений вирусов с антителами – будто взрыв раздутого воздушного шара… Над всеми этими шумами царят огромные, принадлежащие к другому уровню жизни макрошумы работающего тела: полные, густые, могучие удары сердца. От ступней поднимается едкий запах, нос щекочет липкая влага, железные окислы на клапанах затхлы и глухи. Хлорид натрия на нашей коже груб и горек. Кожа – сокровище тысяч запахов и смесей, для которых даже нет названий» (из научно-фантастического романа Криса Невилла).
Приведенный отрывок относится к теме «фашистской литературы». Роман наделал много шума, но уровень этого писания таков, что спорить о нем бессмысленно. Говоря попросту, это откровенный неонацизм под маской научной фантастики. Там пытка описывается словно путешествие сквозь пугающий, странный пейзаж тела, и между всеми описаниями резни (неизменный результат – «кровавая каша»), живодерства (с анальными совокуплениями – благодаря этому можно и поставить «нео-» перед «нацист», те, прежние, не столь откровенно сублимировали свои фантазии) и садизмом есть и сцена трапезы: гауптман Рём пожирает все наваленное на стол и сочно сморкается сквозь хобот. Этот роман – документ психопатологии.