Монголия, лето 1943

Гроза, редкая в этих краях гостья, прошла, и небесная синева разлилась над головой бескрайним невозмутимым озером. Хана задержала дыхание, представив, как опускается на морское дно. Стук копыт подобен сердцебиению, что отдается в ушах, когда погружаешься на глубину. Закрыв глаза и не дыша, она могла перенестись куда угодно. Они уже шли две ночи, порой лошадь замедляла шаг, но ни разу не остановилась по своей воле. Моримото то ехал верхом, то шел пешком, чтобы животное отдыхало. Они задержались у реки, чтобы напиться и передохнуть, но с тех пор прошло больше дня. Плечо все еще болело, и боль мешала воспринимать время.

Солнце клонилось к закату. Седло натирало, распухшее лицо и окровавленные ступни горели, но все отступало, когда Хана погружалась в себя. В глубинах сознания она избавлялась от боли. Тело скользило сквозь океан. Ноги с силой работали против течения – с силой, на которую Хана некогда полагалась, чтобы прокормить семью. Она находилась в милях от лазоревой глади, почти у самого дна, когда лошадь вдруг фыркнула. Хана открыла глаза. На горизонте виднелась какая-то постройка, возле нее угадывалось движение.

Хана не сводила глаз со строения, которое понемногу увеличивалось в размерах. Издалека показавшись вытянутым прямоугольником, здание округлилось, и стало ясно, что крыша куполом. Моримото сообщил, что они в Монголии. Издали им махали четверо людей в цветастых одеяниях, тут же с лаем нарезал круги похожий на волка пес. Хана не сразу поняла, что собака привязана к шесту. Огромный зверь яростно зарычал, когда лошадь оказалась рядом. Один из мужчин топнул на пса, крикнул ему что-то на непонятном языке, и пес покорно лег на землю, вывалил язык. Мужчины приветствовали Моримото как старого приятеля. На Хану никто не смотрел. Юноша, на вид ровесник Ханы, а то и чуть младше, взял лошадь под уздцы и подождал, пока Моримото поможет Хане слезть. Затем отвел лошадь в загон к нескольким пони и буйволице.

Оказавшись на земле, Хана наконец почувствовала на себе взгляды, хозяева оценивали гостью: измученная, одета в отрепья, лицо избито, руки стягивает веревка. Ладонь Моримото по-хозяйски лежала на ее талии, пока он беседовал с кочевниками на их языке. Они понимающе кивали, и Хана подумала, что он продает ее или хуже – передает во временное пользование как плату за его пребывание у них.

Закончив беседовать, Моримото подтолкнул ее к шатру, который, как Хана узнала впоследствии, называется гэр. Как только они приблизились, полог поднялся, Хана ступила внутрь, ее приветствовала женщина. Моримото следом не прошел, кивнул женщине и опустил тяжелый полог, Хану он не удостоил и словом. И она вдруг ощутила себя брошенной.

Внутри Хана поначалу различала только монголку. Кирпичное лицо женщины изрезано морщинами, но скорее от солнца, чем от прожитых лет. Она ненамного старше матери Ханы. Монголка дотронулась до ее больной руки, и Хана удивилась, какая у женщины нежная кожа. Ни мозолей на пальцах, ни загрубелости на ладонях. Может, она и душой мягка, подумала Хана. Она позволила отвести себя в глубину шатра, усадить на шелковую подушку, раздеть и протереть мокрой тканью. Сначала лицо, потом тело и ноги. Наконец Хана была отмыта и облачена в лиловое платье с шелковой вышивкой – рукава просторные, подол намного ниже колен.

Хана думала только о физических ощущениях: вот женщина дотрагивается до ее кожи, вот костяной гребень скользит в волосах. Слышалось лишь дыхание монголки, шум ветра за гэром и треск огня в пузатой печке, которая стояла посреди шатра. Полутьма и тишина напоминали теплую и уютную утробу. Хана закрыла глаза, впервые со дня похищения чувствуя себя в безопасности. Она подозревала, что Моримото как раз и хотел вызвать у нее это чувство, но мысли о нем угрожали нарушить ее безмятежное блаженство, и Хана отогнала их, сосредоточилась на происходящем.

Женщина что-то сказала и разбила кокон покоя. Хана непонимающе посмотрела на нее. Монголка была одета в платье такого же покроя и цвета – должно быть, поделилась с Ханой своим. Девушка дотронулась до ажурной вышивки и благодарно поклонилась. Женщина улыбнулась. Зубы у нее были белые и ровные, лишь левый клык торчал чуточку криво. Хане казалось, что это несовершенство делает женщину лишь красивее.

Монголка занялась печкой. Дым от горящих дров через железную трубу устремлялся к отверстию в куполе. Женщина поднесла руку ко рту и снова что-то сказала. Хана кивнула. Женщина открыла громоздкий кожаный короб, стоявший возле маленького алтаря. Хана поняла, что там хранятся продукты – в перевязанных шкурах, тряпичных узлах и плетеных корзинках. Одну корзинку монголка протянула Хане.

Внутри лежало сушеное мясо, и Хана вновь благодарно поклонилась. Она набросилась на полоски мяса, соль щипала язык. Женщина тем временем отрывала от большого каравая хлеба куски и подкладывала к Хане в корзинку. Затем монголка кивнула и встала. Натянув замшевые сапоги, она приподняла полог из шкур и шерстяной пряжи и вышла наружу.

Схватив хлеб, мясо, Хана шагнула за женщиной к выходу, но остановилась. Пережевала, проглотила и лишь потом положила ладонь на преграду, отделяющую ее от мужчин. Снаружи лаял пес, раздавался мужской смех, шумел ветер. Вдали всхрапывала лошадь.

Хану пронзило острое желание выскользнуть на волю. Но она не шевелилась.

Текли минуты, в гэр никто не заходил. Хана стояла у полога, борясь с любопытством, и наконец развернулась, прошла на прежнее место и села на подушку. Снова занялась мясом и хлебом. Когда корзинка опустела, возвратилась монголка. Убедившись, что Хана поела, она приподняла полог, чтобы девушка увидела, что там снаружи. В открывшемся треугольном проеме Хана видела черную лошадь, в седле сидел Моримото, позади него к седлу был приторочен сверток. Так и есть – он бросает ее. На миг их взгляды встретились, но полог тут же упал, и Хана осталась наедине с женщиной в теплом круге света, льющегося через отверстие в куполе.

Он все же ее продал. Хана не знала, что чувствовать – облегчение или страх. По крайней мере, эта женщина добра. Ее ласковые руки внушили Хане надежду. Возможно, монголы отпустят ее, как только поймут, что ее силой увезли из дома.

Женщина протянула Хане котелок с водой. Холодная жидкость потекла в горло, наполнила желудок, развела его соленое содержимое. Впервые за много месяцев Хана ощущала сытость. Удаляющийся стук копыт успокаивал. Она представила, как Моримото пересекает равнину и навсегда растворяется вдали.

Веки налились тяжестью, Хана мечтала провалиться в сон и больше никогда не просыпаться. Словно прочтя ее мысли, женщина принесла пушистую овечью шкуру и знаком предложила устроиться на ней. Мягкий мех показался Хане невиданной роскошью после многих ночей неволи в голой каморке на жесткой циновке. Она провела по нему руками, утопила пальцы в шерсти. Женщина укрыла ее толстым домотканым одеялом, и Хане с трудом удавалось не закрыть глаза, не провалиться в сон немедленно. Женщина похлопотала вокруг нее еще немного, потом пристроилась в сторонке с пряжей и принялась негромко напевать. Шуршание шерсти, монотонное пение – и Хана погрузилась в сон.

Ей снилось, что она плавает в теплой заводи невдалеке от берега. Водоем в кольце черных скал. Мелководье, прогретое солнцем. Хана впитывает тепло. Щеки ее чуточку горят. В вышине кричат чайки. Где-то рявкает морской лев. Хана думает, что надо открыть глаза и поискать мать. Желание острое, но веки накрепко склеились, их невозможно разлепить, и она скользит под поверхностью воды, освещенная солнцем.

* * *

Хана проснулась ночью. Нагретый печкой воздух колыхался от тяжелого дыхания спящих монголов. Ее глаза привыкли к мерцанию углей. Даже в такой теплый день здесь сохраняли огонь. Хана приподняла голову и различила в полутьме три лежащих рядом тела.

Ближе к ней лежала женщина. Темная масса слева от нее находилась слишком далеко, чтобы разглядеть лицо, но, судя по росту, это был мужчина. Дальше спал кто-то поменьше – должно быть, тот мальчик, что принял у них лошадь. Не обнаружив двух других мужчин, Хана удовлетворенно уронила голову и плотнее закуталась в одеяло.

Ей не спалось, она вслушивалась в ночные звуки. В сочное мужское похрапывание, в тихие выдохи женщины, в шорохи беспокойно ворочавшегося, будто ему снился кошмар, мальчика. Ветер улегся, и даже пес, похоже, уснул, но животные в загоне переступали копытами.

Куда уехал Моримото и что ее ждет с восходом солнца?

Хана, иди домой… Голос сестры прозвучал так близко, будто она стояла за стеной из шкуры и войлока. Хана села и прислушалась – нет, только храп, дыхание и потрескивание углей. Может, надо выйти на улицу, посмотреть… Хана уже собралась снова лечь, но тут прямо над головой закричала сова. Хана выбралась из-под одеяла, прокралась к выходу и выскользнула из гэра.

Ночное небо сияло звездами, и снаружи было светлее, чем внутри. Тысячи белых точек усеивали черное полотно. Красота ночи ошеломила, покой, который опустился на Хану в последние часы, позволил увидеть, сколь прекрасны эти звезды.

Где-то рядом заворчал пес. Хана повернула голову. Неясный холмик чуть в стороне поменял очертания – пес встал. Черный волчий силуэт на фоне звездного занавеса. Пес снова зарычал – предупреждающе, еле слышно. Хана еще раз посмотрела на небо и вернулась в гэр. Легла на свое место, укрылась мягким одеялом. Рядом пошевелилась женщина, мужчина уже не храпел, мальчик не ворочался. Все они больше не спали, но молчали. После долгой паузы напряжение растаяло, угли мирно потрескивали в очаге, окрашивая все вокруг в легкие багряные тона. Хана вспоминала звезды, сияющие в небе. Она посмотрела на отверстие дымохода и уловила блеск – несколько звезд смотрели на нее в ответ.

* * *

Монголка разбудила ее, осторожно сжав руку. Хана испуганно села. Женщина улыбнулась и ласково коснулась щеки, успокаивая. Она поставила рядом с ложем Ханы замшевые сапоги и знаком предложила надеть. Затем поманила за собой наружу.

Солнце едва поднялось над ровным горизонтом. В лиловом небе еще угадывались звезды. Пес зарычал, но женщина погрозила ему, и тот замолчал, улегся на землю и замолотил хвостом. Привязанный к шесту, пес лежал, выбрав почти всю длину веревки, как можно ближе к гэру. Женщина покровительственно приобняла Хану и повела к собаке. Встревоженная намерениями монголки, Хана инстинктивно упиралась, но женщина заглянула ей в глаза, широко улыбнулась и замотала головой. Хана уступила.

Приблизившись к собаке, женщина ласково заговорила. Пес дружески гавкнул, так они и разговаривали – женщина сыпала словами, а пес взлаивал в ответ. Иногда лай переходил в рычание, когда пес косился на Хану. Женщина подтолкнула ее к собаке. Хана напряглась, но женщина взяла ее руку и медленно поднесла к морде пса. Хана не сомневалась, что тот сейчас отхватит ей пальцы.

Серая шерсть на загривке встала дыбом. Пес обнюхал руку и трижды чихнул, словно брезговал запахом чужестранки. Женщина снова заговорила. Пес завыл, протяжно и скорбно. Вдруг это и вправду волк, а не собака, подумала Хана. Желтые глаза так и горели, но пес вдруг опустил морду, отводя взгляд.

Женщина выпустила руку Ханы и жестом пригласила по ее примеру погладить пса. Приговаривая что-то ласковое, монголка запустила пальцы в густой мех. Хана медленно нагнулась. Если коснуться шерсти на голове, то она успеет отдернуть руку до того, как собачьи зубы вопьются в пальцы.

Кажется, прошла вечность, прежде чем кончики пальцев коснулись шерсти. Хана застыла, давая животному решить, приятно это ему или нет, но пес не шевелился, и тогда она провела рукой от головы к шее. Затем повторила, и пес вдруг перестал скалиться, вывалил на сторону язык и перекатился на спину, открывая мягкое подбрюшье. Женщина показала Хане знаком, чтобы та продолжала, и девушка с нарастающим удовольствием взъерошила пушистый мех, радуясь наслаждению, которое передавалось от пса к ней. Она и сама не заметила, как ласково заговорила:

– Хорошая, хорошая собачка. Мы с тобой подружимся, да?

Пес извернулся и лизнул ладонь Ханы. Женщина жестом дала понять: знакомство состоялось, пора идти. Они обогнули гэр. Хана остановилась, завороженная открывшимся видом. Вдали вздымались синие горы, сливаясь с небом. От величия картины у нее захватило дух.

Монголка нетерпеливо подтолкнула Хану к небольшому загону. Хана удивлялась, как это она не заметила гор накануне. Они вошли внутрь, навстречу им подняла голову буйволица. Хана заметила, что вымя у нее набухшее. Четверка приземистых и разномастных пони бросали в их сторону любопытные взгляды. За загоном обнаружился еще один гэр, поменьше, у входа к шесту были привязаны три верблюда. Хана решила, что в этом гэре спят двое других мужчин. Наверное, дальние родственники, подумала Хана, беря ведро, которое протягивала ей женщина.

Они вдвоем загнали буйволицу в угол. Та испуганно мычала, но дойке не сопротивлялась. Хана постаралась не вспоминать, как она оторвала у раненой буйволицы ногу. Она внимательно следила за действиями женщины. Та опустилась на колени, установила ведро и начала доить. Хана наблюдала, запоминая. Когда ведро почти наполнилось, монголка встала и жестом предложила Хане занять ее место.

Хана подставила под вымя пустое ведро и взялась за соски. Плечо напомнило о себе болью, но Хана не обратила на это внимания. Сперва ничего не получалось, и женщина помогала, показывая, как надо сдавливать сосцы. Понаблюдав за действиями Ханы, все более уверенными, женщина распрямилась, взяла полное ведро и вышла из загона.

Хана какое-то время теребила сосок, из которого вдруг перестало сцеживаться молоко, затем взялась сразу за два, и молоко снова потекло в ведро. Вскоре оно уже было полное. Хана вытерла со лба пот. Встала, плечо протестующе пульсировало. Она размяла его, глядя на чудесный пейзаж. Солнце поднялось уже высоко, и Хана увидела, что вся равнина волнуется как море – высокая зеленая трава плавно колыхалась под слабым ветром. Густые тени от облаков лениво ползли по травяному океану. Хана не могла оторвать взгляда от этой картины.

Ветер сдул прядку волос на глаза. Убирая ее за ухо, Хана уловила какое-то движение справа. Буйволица отошла в сторону, и Хана испугалась, что это пес решил все-таки разобраться с чужачкой. Но на изгороди висел мальчик и улыбался, глядя на Хану.

Хана отвернулась и подняла ведро. Его пришлось держать двумя руками, настолько оно оказалось тяжелым, но Хана, не споткнувшись, вышла из загона и двинулась к гэру. Боль в плече усилилась, но Хана не поддавалась ей.

Мальчик догнал ее, попытался ухватиться за ведро. Хана остановилась и резко отвела руки с ведром. Молоко выплеснулось через край. Мальчик снова потянулся к ведру, но Хана отступила. Мальчик рассмеялся и спрятал ладони за спину. Хана аккуратно обошла его.

Паренек не отставал от нее, точно любопытный пес. Он держался поодаль, и Хана перестала бояться. Она пару раз оглянулась, чтобы убедиться, что он не подкрадывается, а внутрь гэра вошла, даже не посмотрев, где мальчик. Он вошел лишь чуть погодя, когда Хана по указанию женщины переливала молоко в стоящий у входа большой чан. Мальчик сел у своей скатанной шкуры-лежанки. Женщина что-то сердито сказала ему, и он послушно вышел из гэра, но по дороге перехватил взгляд Ханы. Других мужчин она пока не видела, но и этот, несмотря на возраст, уже явно пытается предъявить на нее права.

Остаток дня она старалась держаться поближе к женщине, ходила за ней хвостом, что малое дитя. Хозяйственные работы были незатейливы: набрать свежей воды из колодца, что располагался за небольшим взгорком к востоку от стана; накормить пони, буйволицу и верблюдов; сбить свежее молоко в масло, поставить кваситься сыр; починить обувь, одежду и стены гэра. День быстро переходил в вечер. Хану пугала подступающая темнота.

Вечером мужчины собрались в главном гэре. Они расселись вокруг очага, все только что поели; сытые мужчины, попивая забродившее молоко, запели. То и дело раздавался смех, и это приподнятое настроение повергало Хану в ужас.

Она бесцельно бродила у гэра, скрытая тьмой, гладила пони, привязанного у входа к шесту, словно в преддверии скорого путешествия. Пони был взрослый, но ростом с жеребенка, он напоминал лошадок с родного острова. Она ощущала родство с этим животным, пробуждавшим мысли о доме. От трапезы Хана припасла несколько ломтиков груши. Она раскрыла ладонь с угощением, и пони ткнулся в нее мягкими губами, осторожно взял, захрустел, и этот звук напомнил Хане перестук деревянных колокольчиков, что висели у двери ее дома.

Поглаживая гладкую шкуру пони, Хана с любопытством посмотрела на необычное деревянное седло. В отличие от черной лошади, на которой ее привез японец, эта монгольская лошадка была совсем не страшная, оседлать ее не составит большого труда. Подскок – и Хана окажется верхом. Рука ощупала луку седла, сжала ее. Можно прямо сейчас умчаться в ночь. В темноте ее не отыщут. У нее может получиться.

Сзади залаял пес, и Хана резко обернулась. Кто-то трепал собаку по голове. Силуэт стройный. Это мальчик. Хана отодвинулась от пони. Догадался ли он, что она собиралась сделать? Его шаги приближались, трава хрустела под кожаными сапогами. Хана следила за ним боковым зрением.

Лицом она стояла к гэру, прислушивалась к мужским голосам внутри жилища. Полог был наполовину поднят и закреплен веревкой, чтобы впустить в гэр вечернюю свежесть. Гортанное пение плыло к Хане. Тусклый свет, лившийся из треугольного проема, осветил лицо паренька. Он не улыбался, смотрел на Хану с опаской – похоже, тоже нервничал. Жестом позвал Хану в гэр. Она смотрела на освещенный проем, отчаянно жалея, что не умчалась на пони. Медленно двинулась к шатру. Ноги словно вязли в сыром песке. Казалось, ей понадобилась вечность, чтобы дойти до входа и нырнуть внутрь.

Вокруг печки полукругом лежали шелковые подушки. Женщина сидела чуть в стороне, рядом с ней тоже лежала подушка. Монголка поманила Хану к себе. Девушка обогнула сидящих мужчин на цыпочках, те, словно и не заметив ее появления, продолжали петь. Женщина посмотрела на мальчика, вошедшего следом за Ханой. Он плюхнулся на ближнюю к выходу подушку, и печка частично скрыла его от Ханы. Васильковое одеяние мальчика поблескивало на свету, когда он, подхватив песню, раскачивался и хлопал. Изредка из-за печки выглядывало оживленное лицо.

Не принимая участия в общем веселье, Хана смотрела на своих новых тюремщиков, слушала их странные песни. Мужчины пьянели с каждой кружкой молочной браги. Они хлопали друг друга по коленям, улыбались женщине, которая то и дело наполняла их кружки. Когда пламя в печке почти затухло и гэр погрузился в сумрак, Хана приготовилась к неизбежному – к тому, что она привыкла ждать от подвыпивших мужчин. С силой уперев руки в колени, она сидела напряженная, точно натянутая тетива. Взгляд метался из стороны в сторону, подкарауливая, когда на нее накинутся, сорвут с нее новую одежду, впечатают в ее тело чужеземную вонь. Ведь таково отныне ее предназначение, за этим и привез ее сюда Моримото.

Пони по-прежнему стоит у выхода. Мужчины уже пьяны. Можно встать, скользнуть мимо и выйти как бы по нужде. Потом бесшумно отвести пони в сторону, оседлать и уехать во тьму, пока они не сообразят, что случилось. Хане это казалось вполне осуществимым, но тут она поймала взгляд мальчика и поняла, что он-то вовсе не пьян и наблюдает за ней. Парень услышит стук копыт. И пустится в погоню.

Оранжевое пламя догорело, лица укрыл красноватый мрак, и вся компания вдруг сделалась угрюмой, комната погрузилась в тяжелую тишину. Хану тронули за руку. Отстраняться бессмысленно. “Началось”, – подумала Хана. Рука потянула ее, заставляя встать, и… увела подальше от мужчин, которые тоже зашевелились, поднимаясь. Это была женщина, она отвела Хану туда, где та спала предыдущую ночь. Монголка расстелила шкуру, Хана легла и стала ждать. К ее удивлению, мужчины встали и двинулись к выходу. Снаружи неслись их голоса, и Хана напряженно вслушивалась, гадая, кто же явится к ней первым и как себя поведет.

Фыркнул пони, застучали по земле копыта – его уводили. Шаг перешел в галоп, и топот копыт затих вдали. Один из мужчин вернулся в гэр. Тихо прошел мимо Ханы к женщине. Шелковый халат зашуршал, когда он опустился на колени. Мужчина разделся и лег рядом с женщиной. Та что-то забормотала, но Хана уже не слушала.

Знакомые звуки напомнили ей о родителях. Хана вспоминала их тихие ласки, которые начинались, когда они думали, что она заснула. До похищения то, что происходило под покровом ночи, оставалось для нее тайной. И теперь она старалась отгородиться от того, что было обоюдным желанием, а может, и любовью этих чужих ей мужчины и женщины. Так же любили друг друга родители. Мальчик, как и она, лежал тихо, но Хана знала, что он не спит. Вскоре мужчина и женщина затихли, а затем темнота наполнилась храпом. Хана закрыла глаза. Сон не шел. Она думала, оставил ли ее в покое Моримото или это лишь передышка.